На следующее утро, всего через четыре дня после того, как Азирафель испустил свой последний вздох, Кроули заставил себя подняться и выйти из дома. Он зашагал в деревню, делая строго размеренные вдохи и усилием воли принуждая себя не разрыдаться. Он ушёл недалеко, прежде чем ему пришлось повернуться и пойти назад. Он прочитал дневник ещё раз. Позже, в тот же день, поскольку люди все продолжали приходить, стучать в дверь и спрашивать, как он, он снова вышел из дома, взяв себя в руки настолько успешно, что сумел добраться до паба. Он сотворил солнечные очки и нацепил их на нос, когда входил внутрь, используя приватность тёмного пластика, чтобы скрыть свои покрасневшие глаза.
Берт посмотрел на него с беспокойством, когда бывший демон скользнул на своё обычное место, рядом с выразительно пустым стулом Азирафеля.
– Как обычно, пожалуйста, – хрипло сказал Кроули, не доверяя своему голосу что-либо большее.
Берт ещё раз с тревогой взглянул на него, а, когда мгновение спустя вернулся, то поставил перед Поднявшимся ангелом стакан воды. Кроули посмотрел на него раздражённо, и поднял взгляд на бармена.
– Я в состоянии справиться, – сказал он немного сердито.
Лицо Берта смягчилось, и Кроули почувствовал укол вины. Он напомнил себе, что Берт тоже довольно близко знал Азирафеля – или, по крайней мере, ту версию его, которую он показывал жителям деревни и которая была примерно тем же Азирафелем, просто без крыльев и шести тысяч лет.
– Я бы предпочел, чтобы ты сначала выпил воды, – сказал Берт, однако он начал наливать в его стакан лагер, пока говорил. – На улице чертовски жарко: в человеке должна оставаться жидкость.
Кроули сухо и невесело усмехнулся, но все равно выпил воду, потому что Берт просто пытался проявить доброту. Он не знал, что обезвоживание не было препятствием для демонов – да и ангелов тоже, если уж на то пошло.
Берт постоял рядом, когда Кроули принялся за свою пинту, с удовлетворением ощущая, как алкоголь слегка притупляет боль. Кроули попеременно занимался тем, что отхлебывал и угрюмо пялился в заднюю стену паба, пытаясь не вспоминать, как Азирафель сидел рядом с ним последние восемнадцать лет.
Паб стал заполняться вскоре после этого, и Кроули быстро осушил свой стакан, оставил Берту вдвое больше того, что был должен, поблагодарил его за воду и ушёл.
Он вернулся в коттедж, который когда-то был их с Азирафелем домом, и нашёл на пороге большую жестяную коробку с чем-то напоминающим фруктовый пирог и записку, написанную от руки, в которой говорилось, что это от Донни, и что он может заходить в любое время, что бы ни потребовалось.
Кроули не осилил даже свою обычную гримасу при виде такой жалости к себе– только поднял пирог и вошёл в дом. Он стянул солнечные очки и отчаянно потер глаза, прежде чем швырнуть очки на край столешницы.
После долгих минут раздумий, глядя на разнообразные лакомства, которые были или оставлены у него на пороге, или принесены их почтальоном, Кроули просто уселся на полу в гостиной с вилкой и съел половину пирога Донни, стараясь не всхлипывать при мысли о том, как Азирафель отказался от кремовых пирожных в Ритце.
На следующий день Кроули порядком удивился, когда Харпер возник у него на пороге и спросил, можно ли ему войти.
Кроули уклончиво пожал плечами: он провёл все ранние часы утра, свернувшись в постели, мечтая, чтобы смерть унесла его во сне, так что, если владельцу кафе хотелось войти и посмотреть коллекцию книг Азирафеля, он вполне мог это сделать.
Кроули устроился на диване, собираясь не заниматься ничем, только смотреть в камин и, может быть, сотворить ещё алкоголя, однако десять минут спустя Харпер сунул ему в руки тарелку яичницы с беконом.
Она пахла изумительно, но Кроули сам изобрел искушение, и лишь отвернулся, оставив тарелку стоять на коленях.
– Она очень даже вкусная, честно, – сказал Харпер, положив вилку на тарелку.
Кроули отказывался отвечать: мыслями он перекинулся к тому, как они с Азирафелем каждое утро готовили завтрак вместе, и прерывался, чтобы проиграть в памяти те разы, когда ангел проваливал попытку каким-нибудь беспокойным движением.
Некоторое время спустя Кроули осознал, что Харпер сидит напротив него на одном из стульев от стола, который он подтащил к камину, и спокойно листает журнал. Он также заметил, что прошло несколько часов, яичница с беконом по-прежнему стояла у него на коленях, остывшая и нетронутая.
– Ты все ещё здесь, – проворчал Кроули, и, пока говорил, осознал, что его щеки мокрые от слез и он не помнит, как пролил их. Он поднял руку, чтобы сердито вытереть их.
– Жена меня выставила, – объяснил Харпер, отрываясь от журнала. – Ну, знаешь, как это бывает.
Кроули почувствовал, как какая-то часть его шевельнулась в подобии насмешки, но она быстро умерла, прежде чем успела коснуться его губ. Похоже, все в нем умирало в эти дни.
– Мы начали ремонт в туалете, – продолжал Харпер, как будто он думал, что Кроули есть до этого дело. – Мара говорит, что бирюзовый будет хорошо смотреться, но что было не так с белым? Я просто не понимаю.
Кроули, совершенно равнодушный, задумался отстранённо, как бы лучше избавиться от владельца кафе.
– Напоминает мне, как мы делали ремонт в кухне, – продолжал Харпер беспечно. – Зирафель зашёл помочь, потому что нам нужна была лишняя пара рук, чтобы поставить шкафы. Конечно, мы все равно в первый раз поставили их так криво, как только можно – в стене до сих пор остались дыры, – Харпер остановился и улыбнулся, глядя в пространство где-то за плечом Кроули. – И, конечно, он был так бесконечно добр, что давал мне посмотреть свои книги. Я никогда не видел инкунабулу ни до, ни после того. Мой университетский друг так завидует каждый раз, когда я об этом упоминаю.
Кроули внимал его словам лишь с малой долей интереса, грустно глядя на ломтики в тарелке на коленях. Он правда очень любил бекон.
– А потом ещё был тот раз, когда приезжал отец Мары, – продолжал Харпер. – И он был убеждён, что я собираюсь просто увезти Мару, а не жениться на ней, как полагается. И с меня пот тек градом, потому что я ещё не придумал, как сделать предложение, а Мара стояла прямо там, и, если бы Зирафель не услышал, о чем мы говорим, и не подошёл, чтобы столкнулся со мной и «случайно» пролить воду на мою рубашку, не знаю, как бы я выбрался оттуда живым.
У Харпера было ещё много подобных историй, и спустя некоторое время Кроули поймал себя на том, что слушает его, припоминая некоторые случаи, а о других узнавая в первый раз.
Когда Харпер, наконец, уходил – после того как приготовил Кроули и обед, и ужин, – он похлопал Поднявшегося ангела по плечу и сказал ему поберечь себя.
Кроули не задумывался об этом больше до следующего утра, когда Фэй Апхилл, местная портниха, появилась у его двери и спросила, можно ли ей войти.
Все прошло примерно по тому же сценарию, Фэй приготовила ему еды, которую он неохотно жевал, пока она вслух вспоминала Азирафеля. Она заплакала на середине, но так как Кроули и сам всхлипывал весь день, он просто молча протянул ей коробку с салфетками, и она отважно продолжила.
А на следующий день пришёл Берт, а потом Донни, а ещё через день – почтальон Оскар, а потом несколько женщин из клуба рукоделия, и старый Джек Ливингстон из магазинчика на углу, и другие работники кафе, и официантка из паба, и один из бывших коллег Кроули из банка, который стал управляющим, когда Уолтера Джеймисона отстранили на время уголовного суда.
Среди них были люди, которых Кроули знал только по имени или только в лицо, люди, которые существовали в мире Азирафеля, но не в его мире, и люди, которых он не видел пять или более лет. И они все приходили, садились в их с Азирафелем гостиной и говорили с ним.
Они говорили о том, каким приветливым всегда был ангел, и что он всегда был искренним и открытым. Он помог чьей-то дочери получить неожиданную пятёрку по истории на выпускном экзамене, щедро давал на чай официантке и вдохновил Оскара, чтобы тот отправил свои любимые хризантемы на местную выставку цветов. Почтальон даже показал Кроули совок с гравировкой, который он выиграл своими стараниями, и объяснил, что ангел подтолкнул его следовать за своей страстью, когда он сам чересчур стеснялся это делать.
Азирафель помог одной женщине из клуба рукоделия оправиться после внезапной потери мужа и убедил другую, что она все ещё может вернуться в университет и получить степень, если она этого хочет. Печального молодого человека, который зашёл в магазин, чтобы купить пачку сигарет, он уговорил купить вместо этого жвачку. И он помог Берту перекрасить его гостевую комнату.
Кроули даже улыбнулся, когда бармен рассказывал эту последнюю историю, потому что он слишком хорошо помнил капельки зелёной краски, которая в итоге оказалась в волосах и у Кроули, и у Азирафеля, когда ангел слишком энергично махнул валиком по фрагменту стены у них над головами.
И истории все продолжались, и продолжались, и продолжались.
Прошло четыре дня, прежде чем Кроули осознал, что жители деревни приходили не потому, что они тоже чувствовали себя потерянными и сбитыми с толку без Азирафеля.
Потребовалось ещё два дня, чтобы он понял, что они, вероятно, приходили ради него, и к концу недели до Поднявшегося ангела, наконец, дошло, что они по очереди дежурят, чтобы не допустить самоубийства.
Если задуматься, это едва ли было удивительно, хотя Кроули искренне не знал, было ли это необходимо. После шести тысяч лет всего самого ужасного, чему Небеса, Ад и человечество могли подвергнуть его, он подозревал, что, если бы он был склонен покончить с собой, он бы уже это сделал.
С другой стороны, будущее ещё никогда не казалось таким мрачным. По крайней мере, тогда у него все ещё были приказы, поступающие Снизу, божественные замыслы Сверху, которые нужно было расстраивать, и Азирафель, маячивший где-то посередине. По крайней мере, он знал, кто он такой, и понимал свою цель.
Теперь же он просто… он не знал, что он такое, не знал, что ему делать.
В чем цель Поднявшегося ангела? Он искупил первородный грех – невозможный парадокс. Аду – Кроули был уверен– он больше был не нужен, а рай никогда бы не принял его.
Он был посередине и застрял здесь. Это было бы не так уж плохо – на самом деле, он бы ухватился за такую возможность на протяжении большей части своей жизни – если бы только не тот факт, что теперь он был один. Навечно, нескончаемо, непостижимо один.
Он предпочёл бы пытку от рук Небес хоть сейчас.
Жители деревни продолжали внимательно приглядывать за ним на протяжении двух недель, и хотя дыра в его сердце не становилась меньше, возможно, частички его получили поддержку.
Регулярные посещения после этого пошли на спад, хотя Берт обычно заглядывал каждые пару дней, если Кроули не появлялся в пабе, чтобы убедиться, что он все ещё ест.
На самом деле Кроули не ел, но он мог бы морить себя голодом год и не потерять ни фунта, так что Берт предполагал, что он каким-то образом поддерживает силы.
Хотя напиваться до беспамятства в пабе казалось Кроули отличной идеей в большинство дней, он был слишком многолюдным местом, чтобы переживать там срывы, особенно, если он начинал болтать о русских головных уборах и Апокалипсисе, – а он все ещё мыслил достаточно ясно, чтобы понимать, что это не идеальная ситуация.
Так что вместо этого он сидел на полу в своей гостиной, прислонившись спиной к дивану и напивался до потери чувств в одиночестве. Он использовал все ту же бутылку, которую осушил ранее, ту, что он берег на их совместное Рождество, которое никогда не наступит. Она всегда была полна до краев, когда он тянулся к ней, и, хотя вино не было хорошим, в нем было достаточно алкоголя, чтобы притупить его вкусовые рецепторы очень быстро.
В некоторые ночи оно содержало больше алкоголя, чем в другие, и в таком случае оно лилось вниз горячо и резко, как водка, обжигая горло и притупляя острую боль у него в груди.
Если бы он мог просто забыть Азирафеля, убеждал себя Кроули сквозь марево боли и алкоголя, тогда эта мука прекратилась бы. Азирафель ведь забыл его – разумеется, у него тоже есть на это право?
Но потом он печально икал, отставлял бутылку в сторону на мгновение и думал о том, что он был единственным, кому было небезразлично помнить Азирафеля за все то, каким он был, и он не мог отбросить память об ангеле, как ангел бросил его.
Поэтому он сидел и всхлипывал, пока не становилось больно дышать, и пил, пока не становилось плохо, но он все равно не мог избавиться ни от мучительной боли, ни от памяти об Азирафеле.
Ангел умирал у него на руках снова и снова, глядя на него теми пустыми глазами, и дыхание замирало у него в горле.
Кроули знал, что Азирафель не хотел умирать в одиночестве, но, так как он не узнавал и не помнил Кроули в конце, то в каком-то смысле он все равно как будто бы умер один.
Девять дней кряду Кроули пил до тех пор, пока не отключался. На десятый он очнулся от того, что кто-то с силой тряс его за плечо.
К тому времени, как он сумел привести себя в какое-то подобие сознания и заметить, что он лежит, распластавшись на полу, а его шея и спина сведены судорогой и болят, он также заметил, что Берт стоит на коленях рядом с ним, трясёт его за плечо и невероятно взволнованным голосом зовёт бывшего демона по имени.
– Я в нрм, – пробормотал Кроули тихо и хрипло. Он застонал на мгновение, когда его голова вспыхнула в агонии.
– Кроули, держись, я позвоню в 999…
– Негх, – Кроули поднял руку и махнул ею, неясным жестом останавливая бармена. Его слегка трясло, и он все ещё чувствовал, как алкоголь горит в его теле, крепко сидя в крови и отравляя печень. Он обратился внутрь себя, настолько сосредоточенно, насколько хватило сил, и заставил алкоголь испариться в одну секунду.
Поднявшийся ангел поморщился и слегка застонал, чувствуя, как похмелье отступает, а боль реального мира возвращается. Его горло пересохло и молило о воде, и по мере того, как его чувства возвращались на свои обычные места, явилась и бесконечная чёрная пропасть, которая зияла внутри него постоянно, когда он был в сознании.
Кроули заставил себя принять сидячее положение, пробежав трясущейся рукой по волосам, которые были немытыми и довольно сильно отросли.
– Видишь? Я в порядке, – сказал он, одарив Берта тем, что когда-то было обезоруживающей улыбкой, теперь же вышло страдальческой гримасой. Обычно рядом был ангел, с которым они могли вместе мучиться от алкогольной детоксикации.
Берт выглядел невероятно встревоженным, но теперь настороженность и неуверенность тоже были написаны у него на лице.
– Выпил всего одну бутылку, – честно сказал Кроули, показывая на пустую бутылку, лежавшую рядом с ним. Он поднял руку и приложил её тыльной стороной ко лбу, чувствуя, как жар отступает.
– Ты уверен? – спросил Берт довольно скептически.
Кроули пожал плечами.
– Просто дай мне воды, и я буду в норме.
Поднявшийся ангел дернулся, чтобы встать, поморщившись, когда его ноги подкосились на мгновение, прежде чем решили держать его. Берт вскочил рядом с ним, держа руки наготове на случай, если Кроули упадёт.
– Я в порядке, Берт, – заверил его Кроули, и, поморгав своими сухими глазами, поковылял в кухню. Ему хотелось просто сунуть всю голову целиком под кран, но Берт, возможно, не воспринял бы это как хороший знак, поэтому вместо этого он выудил один из оставшихся чистых стаканов из шкафчика и подставил его под кран.
– Не думаю, что тебе стоит оставаться здесь совсем одному, – сказал Берт с добротой.
– Что ж, вот так не повезло, – прорычал Кроули, вытащил стакан из-под струи воды и осушил его.
Позади него была неуверенная тишина, и Кроули догадался, что Берт раздумывает, насколько он хочет вмешиваться. Кроули просто хотелось, чтобы он ушёл. Как будто разговоры с кем-нибудь из этих людей могли как-то исправить ущерб, нанесённый шестью тысячелетиями.
– Ты не сможешь прятаться вечно, – сказал, наконец, Берт. – Поверь мне.
Кроули не смог сдержать сухой, горький смех. Что Берт мог хотя бы начать понимать в вечности?
– Я знаю, что это больно, – сказал Берт. – Но в жизни есть не только это.
Кроули фыркнул и отвернулся от раковины, поставив стакан на столешницу с большей силой, чем было необходимо.
– Тебе-то откуда знать, – прорычал он, метнувшись мимо бармена.
Кроули упал на диван, намереваясь игнорировать Берта, пока он не уйдёт.
Некоторое время бармен стоял так тихо, что он подумал, Берт и в самом деле ушел, но потом он заговорил, голосом грустным, но недрогнувшим.
– Я потерял жену двадцать девять лет назад.
Кроули почувствовал, как его собственное горе на мгновение встало на паузу, когда он впитывал то, чего не знал о бармене все эти восемнадцать лет.
– Она умерла от осложнений во время беременности, – сказал Берт, подходя, чтобы опуститься на диван рядом с Кроули. Он смотрел на свои руки. – Они не смогли спасти ребёнка. И, разумеется, все здесь, в Мидфартинге… Я прожил здесь всю свою жизнь, понимаешь. Все знали. Это были худшие четыре года в моей жизни.
Кроули обратил глаза на бармена, который сидел рядом с ним с поникшими плечами.
– Я думал, что уже никогда не буду собой – не думал, что когда-нибудь смогу. У меня было такое чувство, будто сам мир хочет раздавить меня, что его тяжесть просто прикончит меня; или, по крайней мере, я надеялся на это, потому что тогда мне не пришлось бы больше жить без неё. Но эта деревня поддерживала меня – Мидфартинг и все мои друзья и родные, и они не сделали жизнь лучше, но они сделали её терпимой. А потом я понял, что должен делать что-нибудь, иначе я просто потеряю себя окончательно. Я начал работать в пабе, – Берт слабо улыбнулся, сцепив пальцы вместе. – Эта работа казалась подходящей для кого-то вроде меня. Долгие рабочие часы и никого, кому приходилось бы дожидаться меня по вечерам, – Берт откинулся на спинку. – И, может быть, я смог бы помогать людям. Или, по крайней мере, так я себе говорил.
Кроули следил глазами за барменом.
– Боль никогда не проходит, – сказал Берт спустя долгое мгновение. – Но всё-таки болит намного меньше. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней и о дочери, которую я никогда не видел… Но теперь это часть того, кто я есть, и я не могу изменить это, и, если честно, я и не хочу. В каком-то смысле, пусть даже это звучит как строчка из брошюрки о самопомощи, мне кажется, они все ещё со мной, – Берт покачал головой, и мягкая улыбка появилась у него на лице. – И никто никогда не сможет это у меня отобрать.
Кроули, по необъяснимой причине, почувствовал, как на глазах вскипают слёзы, которые впервые за несколько недель были не из-за его собственной потери.
– Мне жаль, – сказал Кроули, и это было правдой.
Берт снова улыбнулся и, казалось, очнулся немного.
– Мне потребовалось четыре года, чтобы по-настоящему снова стать собой, чтобы снова быть счастливым и не чувствовать себя виноватым за это. Я не хочу, чтобы для тебя это тоже длилось так долго. Если есть шанс, что я могу помочь, если я могу извлечь что-то хорошее из всего плохого, что случилось со мной – я хочу помочь.
Кроули почувствовал, как его челюсть напряглась, и проглотил новые слёзы. Он моргнул и опустил глаза в пол.
– Хорошо, – сказал он, заставив себя закрыть глаза.
Рядом с собой он почувствовал, что вес с другой стороны дивана приподнялся, когда Берт встал. Мгновение спустя рука бармена легла ему на плечо и легонько сжала его успокаивающе.
– Тебе правда станет легче. И мы все здесь, с тобой. Вся деревня. Может быть, ты и не вырос здесь, как большинство из нас, но это не делает тебя второсортным жителем, и я надеюсь, ты это знаешь.
В следующее мгновение Берт ушел. Дверь за ним закрылась с мягким щелчком.
Кроули повернулся и посмотрел на кусок пустого дивана рядом с собой, подумывая вытянуться и просто уснуть опять или плакать, пока он не сможет это сделать. Просто закутаться в жалость к себе и позволить осколкам жизни падать вокруг него, позволить утрате поглотить его целиком.
Но потом он встал, достал пустую бутылку с пола, пошёл и положил её в раковину. Он выпил ещё воды, и долго стоял там, прислонившись спиной к столешнице, просто дыша и стараясь не думать о том, как он больше никогда не проведёт утро с Азирафелем.
Он открыл холодильник, достал один из таинственных контейнеров, снял фольгу, прикрывавшую верх, и обнаружил нечто похожее на лазанью. Он не смог обнаружить чистой вилки и печально уставился на кучку грязных приборов, сваленных у раковины. Он правда не хотел мыть посуду – это было немного чересчур.
Он снова опустил взгляд на тарелку с лазаньей, и ему на мгновение захотелось сдаться окончательно и пойти обратно к дивану, чтобы свернуться калачиком, пытаясь прогнать реальность из своего мира.
Потом он вспомнил, что он демон, – или, точнее, ангел теперь. Кроули взял одну из немытых вилок и некоторое время держал её в руке. У него больше не было причин удерживать себя от использования своих сил или творения чудес. Больше не было Азирафеля-человека, чувства которого надо беречь.
Остался только он, и так теперь и будет всегда.
В итоге Кроули сделал вилку чистой усилием воли и, подогрев себе кусок лазаньи, съел только половину, прежде чем у него сдавило горло, и он не смог заставить себя съесть ещё. Затем он пошёл к дивану и все-таки свернулся на нем, хотя, возможно, дыра, разъедавшая его душу, поглотила его не так быстро.
Времена года снова сменили друг друга, удушающе жаркое лето наконец посвежело, а листья окрасились и развернули свои пылающие мантии.
Кроули пытался держаться. Он проводил меньше ночей, свернувшись калачиком и напиваясь, пока не отключится, и вместо этого попытался читать, чтобы отвлечься. Беда была в том, что он знал все книги ангела вдоль и поперёк, потому что читал их Азирафелю бессчетное множество раз ближе к концу. Ему редко удавалось преодолеть даже первую главу чего-либо, прежде чем его затягивали воспоминания.
Поэтому одним промозглым осенним днем, Кроули вышел в деревню, дрожа на холоде и отказываясь согреваться с помощью магии или надевать пальто, и зашёл в кафе.
Он взял себе тарелку фиш-н-чипс, которые ему суждено было съесть только наполовину, и провёл все время еды, просто пялясь на пустое место за столом напротив и мечтая, чтобы оно не было таким пустым.
Когда он закончил, он подошёл к небольшой барной стойке и спросил Харпера, нельзя ли с ним переговорить.
Владелец кафе поднял два больших пальца вверх, закончил переворачивать гамбургеры на гриле и подошёл к нему.
– Чем я могу тебе помочь? – спросил Харпер легко. Его тон смягчился лишь немного. – Ты в порядке?
Кроули почувствовал, как его горло сжалось, как бывало всегда, когда кто-нибудь упоминал – или тактично не упоминал – Азирафеля. Поднявшийся ангел проглотил это.
– Нормально, – сказал он. – Хотя вообще-то я тут подумал… – Кроули на мгновение опустил глаза. – Все книги Азирафеля просто так стоят у нас дома, а он… он очень любил эти книги, ты же знаешь, а я не могу по-настоящему воздать им должное. Некоторые из них довольно старые, и им очень нужен хороший дом и уход кого-то, кто… любит их так же, как он любил.
Кроули поднял глаза и увидел, что Харпер смотрит на него с плохо скрываемым восторгом, как будто демон предлагал ему весь мир на блюдечке.
– Так вот, я подумал… ты не хотел бы их взять? – закончил Кроули, вполне уверенный в том, каким будет ответ. Он не был ни слеп, ни глух, когда Харпер и Азирафель ахали в унисон над безупречным переплетом издания «Потерянного рая» восемнадцатого века. Было ясно, что тот же библиофильский инстинкт, который преследовал Азирафеля веками, был так же силён в Харпере, и ангел, можно сказать, пометил его своим знаком качества.
– Я… Я бы с удовольствием посмотрел, но я никак не смогу позволить себе купить их все, – выговорил, наконец, Харпер.
– Тебе не нужно мне платить, – сказал Кроули, отмахиваясь от слов владельца кафе. – Они должны остаться вместе, и им правда очень нужен кто-то, кто будет о них заботиться, тот, кто знает, что делает. К тому же, этого… хотел бы Азирафель, – мысли Кроули метнулись в прошлое, где ангел постоянно прогонял потенциальных покупателей из своего книжного магазина с помощью грозных взглядов, неприятных запахов или ещё чего-нибудь, что он мог придумать в ту минуту.
Харпер смотрел на Кроули, открыв рот, откровенно не веря своим ушам, и, когда один из работников попытался похлопать его по плечу, он молча от него отмахнулся.
– Но эти книги… их все? – спросил он изумленно. – Но ты был бы… Одна только инкунабула стоит… стоит миллионы.
Хоть это и была внушительная сумма, Кроули только пожал плечами. Деньги никогда не были для него препятствием.
– Ты явно это не серьёзно, – сказал дальше Харпер, с таким лицом, будто он почти не верил словам, слетающим с губ Кроули, считая, что они слишком хороши, чтобы быть правдой.
– Серьёзно, как… нечто очень серьёзное, –Кроули сделал порядком безнадёжную попытку. – Камень, может быть?
– Правда? – снова спросил Харпер, ожидая подтверждения.
Кроули почувствовал, что слегка улыбается – он редко приносил такие хорошие известия.
– Правда.
– Я… что ж, – Харпер стал заикаться. – Конечно же! Я бы с удовольствием их взял… ух ты… Надо будет сказать Маре… Что подумают мои друзья из универа?.. Просто… ух! Спасибо тебе.
– Не за что, – сказал Кроули, чувствуя себя очень вдохновленным воодушевлением Харпера. – Можешь заехать, когда захочешь, и забрать их. Если у тебя есть коробки, хорошо бы их захватить.
Харпер смотрел на Кроули, как будто видел его крылья и божественную ауру.
Потом владелец кафе поднял палец.
– Одну минуточку, пожалуйста, – пробормотал он и поспешил в подсобку.
Кроули слегка ухмыльнулся, а потом коротко рассмеялся, когда Харпер вернулся мгновение спустя с большим, искусно глазированным кремовым тортом, который он опустил перед бывшим демоном.
– Бесплатно, – сказал Харпер. – Как и все, что ты когда-либо еще захочешь отсюда. Я испеку для тебя дюжину тортов, пирогов, булочек – всего, чего захочешь, – и буду печь по дюжине в день до конца вечности, если тебе захочется.
Кроули не смог сдержать улыбку при этом.
– До конца вечности, говоришь? – повторил он. – Я вообще-то могу поймать тебя на слове, – он с нежностью взглянул на торт: Азирафель так сильно их любил. – Я правда очень люблю торты.
– Просто предупреждай меня за час, – сказал Харпер с улыбкой. – Вечность – дело хорошее, но плитам все равно нужно время, чтобы сделать свою работу.
– Идет.
~~***~~
Харпер явился на следующий же день со своей машиной, женой и кучей коробок. Кроули помог им обоим упаковать книги ангела, предварительно позаботившись о том, чтобы спрятать книги, написанные ангелами и демонами, наверху: они излучали так много силы, что могли быть опасны для смертных в лучшем случае, и катастрофичны – в худшем. Будет лучше всего, если он упакует их очень тщательно и отправит почтой в книжный магазин Азирафеля на хранение.
Харпер с благоговением завернул самые старые и хрупкие книги в какую-то ткань, которую он привез, прежде чем уютно поместить их в коробки для короткого путешествия по деревне. Кроули видел такие же звезды в глазах Азирафеля достаточно часто, чтобы знать, что, как только Харпер приедет домой, он будет кропотливо разворачивать их одну за другой и осматривать, держа их дрожащими пальцами, в то время как Мара будет закатывать глаза и спрашивать, когда он придет помочь ей с ужином.
Когда Харпер ушёл, книжные шкафы, столпившиеся вокруг камина, остались таращиться на Кроули своими пустыми полками, но, по крайней мере, с пустотой он был хорошо знаком. Это от воспоминаний он пытался спрятаться.
Осень стала холодной и окрепла в зиму, и, хотя погода все ещё была очень мягкой, холода было достаточно, чтобы убить последние лилии, тщательно высаженные около маленького коттеджа.
Кроули больше не планировал сажать цветы.
Вместо этого он прошёлся по ящикам и вытащил кучку рубашек, которые он позаботился купить, чтобы было что бросать в стирку вместе с одеждой Азирафеля.
Теперь, когда ангелу уже не нужно было стирать бельё, Кроули уныло решил, что он мог сэкономить время и просто с помощью магии делать чистым свой единственный костюм, как он делал это на протяжении тысячелетий.
Кроули на мгновение удивился, когда из глубины своего ящика для носков вытащил что-то длинное и клетчатое.
Бывший демон провёл пальцами по шерстяному вязанию в замешательстве, и тогда вдруг узнал шарф, который Азирафель связал ему в те месяцы, когда ангел необъяснимым образом увлёкся этим хобби. Это был шарф, который Кроули всеми правдами и неправдами клялся никогда не носить.
Глядя на него сейчас, Кроули мог думать только о том, что наверняка отверг его чисто из принципа, потому что это был прекрасный шарф. Петли начинались немного неровно, но потом они сходились вместе в гладкий, продуманный узор.
Кроули погладил большим пальцем мягкий материал, думая о времени, которое было вложено в его создание – времени, которое Азирафель вложил в него, когда вязал его специально для Кроули.
А Кроули отказался от него вот так сразу.
Поднявшийся ангел понял, что он крепко вцепился в шарф, и заставил свои пальцы расслабиться. Затем, без колебаний, он поднял его и обернул длинную клетчатую полоску шарфа вокруг своей шеи – там, где ему и было место.