Подвальчик, пусть и расположенный в центре Старого города, на фешенебельный тату-салон не тянул. Двенадцать ступенек вниз, причем настолько крутых и высоких, что Игорь дважды оступился и едва не упал. Облезлая деревянная дверь в росчерках ножевых узоров и кляксах краски — такие даже на мусорке не найдешь, поскольку люди и то поприличнее выбрасывают. Скрипучие петли и хрипло крякающий звонок — еще больше испортили впечатление. Хотелось просто развернуться и уйти куда подальше, лучше всего домой к привычной игрушке — там как раз дошел до двадцать седьмого уровня, к банке пива с гранатовым соком и ворчливому урчанию Тимофея, который снова будет сердиться, что хозяин куда-то ходил без него, а потом примирительно запрыгнет на колени и свернется пушистым клубком.
Игорь коснулся обшарпанной ручки — еще не поздно просто взять и уйти, и плюнуть на это глупое обещание. Или, раз уж дал слово, то отправиться в приличный салон — денег даже на такую дурь хватит, — где иглы будут точно стерильные, условия нормальные, салфетки одноразовые и мастер с хорошим портфолио. Игорь замер не в силах шевельнуться и двинуться с места — как будто такое простое действие вдруг потребовало неимоверных усилий, а потом рывком качнулся вперед, словно его кто-то сзади пинком отправил в специально раскинувшуюся дверь.
— Доброй охоты, — татуировщик почти сливался с темнотой подвальчика, и казалось, что грубый простуженный голос звучит откуда -то сбоку или сверху, но как-то мягко обволакивает, успокаивает и убаюкивает. — Вы опоздали на три минуты, но я готов начинать. Картинку уже распечатал.
Игорь вяло кивнул на приветствие, и, едва переставляя ноги, подошел к креслу. Вернее это было не кресло для татуировок, а какой-то пыточный стол. С грубым коричневым дерматином, ременными петлями по краям и тускло мигающей лампой-подсвечником. Игорь пригляделся — нет, именно подсвечник с двумя огромными свечами. Антуражненько, но свалить захотелось еще сильнее.
— Располагайтесь, — снова зазвучал тот же голос и накатила волна почти смертельного спокойствия, когда все безразлично. — Только разденьтесь, пожалуйста, так нам будет проще работать.
Негнущимися пальцами Игорь потянулся к застежке куртки, потом также автоматически сбросил свитер, и только когда стягивал штаны вдруг подумал, что татуировку хотел небольшую и на запястье, и для этого вовсе не надо разоблачаться догола, достаточно просто завернуть рукав.
— Татуировка — это не просто картинка на руке, это суть внутреннего мира, выраженного через графику линий, через линзу души, — стал рассказывать мастер, раскладывая на столике инструменты.
Игорь из вежливости повернулся — как-то неприлично стоять к человеку спиной, когда тот говорит, и даже хотел что-то ответить про татуаж и боди-арт, но замер, хватая душный воздух — на столике, больше напоминающем жаровню — или как там должна называться штука с решеткой, под которой пышут жаром алые угли, — лежала не машинка для тату с набором банок краски и не гигиенические салфетки, а огромные иглы и целый арсенал ножей с тонкими и широкими лезвиями, с зазубринами и двойной кромкой. Игорь подобные штуки видел в своей игре, когда проходил квест в пыточной.
— Мы по старинке работаем, — мастер бесшумно приблизился и мягко обнял клиента за плечи. — Но качество гарантируем. Пожизненную гарантию даю: и контуры не сотрутся, и цвета не поблекнут. Ложись, мальчик, пора начинать…
Игорь попробовал что-то возразить, но губы стали ватными и непослушными. Тело почему-то перестало повиноваться и ничком повалилось на жесткий дермантиновый стол. Руки сами протянулись вперед, просунулись в ременные петли и окаменели. Игорь еще пытался дернуться, шевельнуться, даже пальцы не подчинялись.
Мастер обошел стол по кругу, затягивая петли так, что руки и ноги парня растянулись почти до разрыва. Затем нежно стал водить пальцем по спине, намечая для себя контур рисунка, а потом рукой подхватил из жаровни чашу с углями и высыпал алеющие крошки прямо на кожу клиенту.
Боль на мгновение сорвала пелену оцепенения — и Игорь закричал, задергался, но ремни держали крепко, только к безумной боли от горящих углей добавилась боль в выдираемых конечностях. Мастер продолжал выкладывать на спину угли, не обращая внимания на бешеный крик, эхом раскатывающийся по подвалу. Игорь с головой погружался все дальше в пучину боли, ощущая каждое прикосновение к спине так, словно на нее выливали новую порцию живого огня. В какой-то момент сознание раздвоилось. Он одновременно был и тем несчастным, что корчился и выл, распятый на столе, под полыхающим костром, который каждую секунду принимал какие-то новые очертания. И он же стоял возле каменной стены, от которой ощутимо тянуло стылым холодом и какой-то вечной тоской. Эти ощущения были сильнее, чем горящая спина, запах паленой плоти, и запекающаяся по живому кровь. Становилось все холоднее, и Игорь, тот который застыл возле стены, почувствовал, как камни покрываются коркой льда, только лед был не белым и прозрачным, а красным, как будто это не вода застыла от ледяного дыхания смерти, а кровь. А тот Игорь, который на столе, уже мало походил на человека, разве только намертво стиснутые в кулаки пальцы выглядели человеческими. А вот все остальное, особенно спина, больше всего напоминала обуглившееся мясо, которое передержали на открытом огне, и стекающая кровь запеклась черными углями. Но несмотря на то, что тела почти не было, тот Игорь на столе был жив, и даже что-то отвечал мастеру… или палачу?
Игорь снова попытался вырваться, пусть даже и на столе останется его тело, но главное: он уйдет сам. Уйдет из этого подвала-подземелья, где людей заживо сжигают, высыпая на спину угли, где жертвы истекают кровью, которая потом замерзает на камнях ледяной коркой.
— Не двигайся, так ты себе только хуже сделаешь, — мастер подошел к стоящему возле стены Игорю. — Если умрешь, то твоя вторая сущность пропадет.
— Я и так мертв, — выдохнул Игорь.
— Нет, был мертвым, но огонь оживит тебя. Печать всегда проникает в душу через тело, и убирает все лишнее.
— Спина лишняя?! — Игорь от возмущения едва не орал. — Кожа?! Кости?! Ты же все мне сжег! Я теперь кто?! Призрак?
— Сам решай, кто ты теперь, — мастер махнул рукой, словно стирая невидимую пыль. — Смотри и решай.
Игорь присмотрелся: камни плавились, нагреваясь и кровь шипела на ледяных булыжниках, словно масло на раскаленной сковородке. И в сером мареве медленно и четко проступали контуры человеческих тел. Светловолосый парень, похожий на предводителя викингов с прошлогоднего хатона, сам медленно насаживался на раскаленные лезвия ножей, но не просто насаживался, а скользил из стороны в сторону, чтобы получались глубокие раны. Темноволосый мужчина, что был точь-в-точь как сосед по площадке, с которым иногда сталкивались возле лифта, когда тот возвращался с пробежки, а Игорь торопился на работу, сам шагал в костер, и поднимая руки, покачивался словно танцевал, пока пламя облизывало-пожирало обнаженное тело. Были и другие люди, на кого-то похожие, кого-то напоминающие, но Игорь теперь узнавал каждого. И у каждого была своя пытка: огнем, сталью, ледяными иглами, водой.
Игорь осторожно двинулся вдоль стены, и внезапно осмелев, также как мастер-палач стал касаться рукой камней, открывая для себя одну историю за другой. Если абстрагироваться, то можно представить, будто смотришь качественный ужастик с полным погружением, поскольку в реальной жизни не до смерти, крови и боли. Главное, не смотреть на дермантиновый стол с обугленными головешками — всем, что осталось от него самого, и не думать про это, чтобы не сойти с ума. Хотя… разве может сойти с ума призрак?
Игорь остановился, раздумывая над этим вопросом, потом повернулся к мастеру. Можно было бы спросить не боится ли тот уголовной ответственности, маньяков вроде бы на хорошие сроки сажают, да и вообще что тут за звукоизоляция, если человек горел заживо и орал от боли, а никто его вообще не слышал и не пришел на помощь. Да и еще в голове крутилось с десяток столь же бессмысленных и бесполезных вопросов: куда этот маньяк планирует девать останки, обладает ли он гипнозом, иначе как объяснить то, как он голосом подчинил себе Игоря, и не боится ли он сам призраков — а то мало ли будет Игорь в числе прочих неупокоенных душ ночами приходить и тянуть обгоревшие руки. Но вместо этого он тихо поинтересовался: живые ли тут камни?
— Да, это память прошлого, — мастер чуть скривил губы в легкой улыбке. — Сейчас и твой камень будет готов, а потом ты снова сгоришь, и еще один слой камня покроется льдом. А потом все повторится снова и снова, и ты наконец-то станешь тем, кем был рожден изначально.
— Кем может стать головешка? — Игорь скептически указал на стол с человеческими останками.
— Драконом… перерожденным из огня… Тебе всего-то лет семь потребуется, это совсем недолгий срок… огонь тебе поможет… все впереди…
Максимилиан пригляделся, приподнявшись на цыпочки. Да, открыто.
Что это? Забывчивость? Беспечность? Или в доме ничего нет, кроме старой рухляди? И водосточная труба расположена так удобно.
Максимилиан быстро взобрался на небольшой чан, стоявший под сливом. В этом чане скапливалась дождевая вода для полива грядок и клумбы. Стал взбираться по трубе, настороженно проверяя скобы. Но скобы держали крепко. Труба не шаталась и не скрипела на железных штырях. Похоже, что их недавно обновили.
Окно на расстоянии вытянутой руки. Максимилиан опёрся о выступающий внизу оконный проём и толкнул приоткрытую раму. Она беззвучно отошла.
Максимилиан лёг животом на узкий подоконник, немного побарахтался и сполз вниз. Тут же замер, прислушался. Тихо. Колотилось сердце. Он несколько раз вздохнул. Ему даже показалось, что где-то внизу храпит старуха. Свет луны лился в окно. Глаза привыкали.
Его догадка оказалась верной. Окно предназначалось для освещения чердачной лестницы. Вот и дверца на чердак. Но туда ему идти незачем. Там действительно старая рухлядь.
Прямо под чердаком ещё одна комната. Максимилиан спустился и прислушался. Так и есть. Храп. Наверху комната служанки. Никакая она не родственница и уж тем более не жена. В таких каморках спит только прислуга.
Лестница вела вниз. Там будут комнаты хозяина. Те, что ему предстоит осмотреть.
Максимилиан спустился на один пролёт. Ступени под ногами чуть слышно поскрипывали. Ступням было тепло. Похоже, что дерево покрывала ткань. Он наклонился и пошарил рукой. Так и есть. Ступени обиты тканью. На срединном этаже две комнаты и соответственно две двери.
И вдруг под одной из них Максимилиан увидел свет. По ту сторону горела свеча.
Первым движением было метнуться наверх, к спасительному окну. В доме кто-то был, кроме служанки.
Мальчик прижался к стене, прислушался. По-прежнему ни звука. Может быть, старуха забыла свечу? Или камин догорает?
Если Максимилиан уйдет отсюда без добычи, Птицелов прогонит его. Максимилиан станет изгоем. Чтобы добыть нечто стоящее в присутствии хозяев, требуется особое мастерство, взрослая смелость. Если он преодолеет свой страх, он станет настоящим вором, его примут в «братство».
Максимилиан с минуту сидел, скорчившись, на нижней ступеньке. Он почти слился со стеной, погрузившись в тень. Он смотрел на мерцающий под дверью свет. Есть ли там кто-нибудь?
По-прежнему не единого звука. Тишина. Только приглушенный храп из комнаты служанки.
Максимилиан решился подползти ближе. Он встал на четвереньки и подкрался к оранжевой полоске. Может быть, он так что-нибудь услышит? Если приложит ухо к самой прорези?
Он вытянулся под дверью на животе. Но вместо шороха или дыхания до него донесся аромат…
Аромат восхитительный. Аромат его сна. Ненароком мелькнула мысль, что он ещё спит, что он ещё там, за тумбой, дремлет, пригревшись, и видит во сне курицу, ту, самую, истекающую жиром. Он чувствовал исходивший от неё аромат, он вдыхал его, этот аромат дурманил его, пьянил. Аромат заполнял его легкие, скатывался в горло, наполнял рот слюной.
У Максимилиана закружилась голова. Он ткнулся носом в дверь. Толчок был слабый, но дверь дрогнула и приоткрылась. Без скрипа и скрежета. Будто её петли пару часов назад обильно смазали маслом.
Максимилиан испуганно метнулся в тень. Сжался, застыл. Но из-за двери никто не вышел. Никто не вскрикнул, не задал вопроса. По-прежнему тихо. Только свет стал ярче.
Максимилиан снова пополз. Он уже мог просунуть в проем голову. Он понимал, что делать этого не следует, это опасно, что там его может подстерегать… кто? И аромат…
Он уже окутывал, проникал, лишал его воли. Казалось, что его скрученный желудок уже ползёт вверх по гортани, чтобы добраться до источника запаха. У него путались мысли.
Наконец, он осмелился взглянуть.
В комнате действительно горела свеча. Но была ли она забыта или зажжена намеренно? Свеча освещала накрытый стол. Максимилиан снизу видел край белой скатерти, бок начищенной серебряной миски, ободок тарелки. Аромат исходил оттуда.
Как заворожённый, Максимилиан поднялся на ноги. Колени тряслись. Но он всё же сделал шаг к столу. Там, на огромной блюде, в окружении грибных шляпок, украшенная веточкой базилика, лоснящаяся, золотистая, жирными ножками вверх лежала курица.
Её распахнутое чрево было нафаршировано орехами и черносливом.
Но курица на столе была не одинока. Максимилиан заметил двух огромных карпов, таких же золотистых, в убранстве из салата и кустиков укропа. С рыбой соседствовали паштеты различных оттенков, от нежно розового до насыщенно бордового. Поблескивал жирным глазком окорок.
В плетёной корзинке лежал нарезанный восхитительными ломтями хлеб. Был на столе и сыр, несколько сортов.
Но Максимилиан видел только курицу. Она царила, председательствовала. Мальчик приблизился к столу. Воровато огляделся. Никого. Ужин накрыт, но не тронут. Кому этот ужин предназначен?
Старуха ждала гостей? Не дождавшись, легла спать? Но от курицы ещё исходит одуряющий жар. Она не успела остыть.
Нет, нет, курицу он не тронет. Он возьмет кусок хлеба и сыра. И ещё, может быть, прихватит ломоть паштета.
Максимилиан схватил с тарелки кусок, другой рукой хлеб и юркнул под стол. Ему показалось, что так безопасней.
Там он жадно откусил от поджаренного ломтя. Он почти задохнулся от того, каким восхитительным ему показался паштет. С хрустящей корочкой, с вкраплением молотых орехов, ягод и тмина. Он глотал, едва прожевав.
И вдруг забыл отправить в рот следующий кусок.
Прямо перед ним возникли нарядные детские башмачки с серебряными застёжками, ножки в ярких полосатых чулочках и край кружевного передника. У стола появилась маленькая девочка.
Максимилиан едва не поперхнулся. Эти чулочки и этот передник были ему удивительно знакомы. Башмачки сделали ещё шажок. Затем свисающий край скатерти приподнялся.
Максимилиан подался назад, повалившись на бок, попытался вскочить и стукнулся головой о столешницу.
— А я тебя нашла! – сказала девочка в нарядных башмачках, заглядывая под стол.
Это была Мария.
Максимилиан зажмурился и снова открыл глаза.
Нет, нет, этого не может быть. Он спит!
Он спит там, за каменной тумбой. Ему всё снится. Ему снится даже проглоченный им паштет!
Но он только что приложился макушкой о столешницу. Ему больно. Вот сне так не бывает. Во сне нельзя стукнуться головой и прикусить язык.
Тогда кто перед ним? Видение? Призрак? Мария в свою очередь тоже опустилась на четвереньки.
— Так не чесно! Я тебя насла. Выходи.
— Ты… ты здесь откуда? Ты откуда взялась, мелюзга?
— Папа сказал, что мы в плятки иглать будем. Мы сплятались, а ты нас не нашёл. Потом ты сплятался. А я нашла! Я люблю плятки. Вылезай.
Она снова встала и топнула ножкой. И Максимилиан, как зачарованный, медленный, будто двигался под водой, выбрался из-под стола. В руке он всё ещё сжимал обкусанный кусок хлеба.
— Ой, — сказала Мария, заметив хлеб, — ты голодный? Тогда кушай. А зачем ты ел под столом?
Максимилиан огляделся. Она что-то сказала про своего отца. Опять этот призрачный отец! Но Мария не могла прийти сюда одна. Она маленькая. С ней должен быть кто-то.
— Я скучала по тебе, — сказала девочка. – А ты скучал?
Она протянула к нему ручки, сделала шаг и обняла. У Максимилиана закружилась голова. Глаза и нос сразу зачесались. В горле что-то задвигалось, булькнуло. Он отчаянно шмыгнул носом. И неловко обхватил девочку одной рукой.
— Вот еще… Буду я по какой-то плаксивой мелюзге скучать, — проворчал Максимилиан.
К его ужасу из глаз покатились слёзы. Свободной рукой он стал размазывать их по щекам. Пытался проглотить. Но они катились, как вино из дырявого бурдюка.
Мария задрала мордашку и назидательно произнесла.
— Жанет сказала, что плакать не стыдно.
Максимилиан внезапно обнаружил, что не только плачет, но и смеется.
Он уже это слышал! Папа сказал то… Папа сказал это… А вот ещё кто-то появился. Какая-то Жанет… Теперь ему предстоит выслушивать, что говорит эта самая Жанет.
— Мадемуазель, я уже не раз обращался к вам с просьбой не называть Жанет… просто Жанет, — произнес мягкий мужской голос.
В глазах Максимилиана от слез всё расплывалось, но он всё же разглядел стоящего в дверях молодого, темноволосого мужчину, одетого, как те господа с улицы Сент-Оноре.
Мальчик поспешно протёр глаза и отстранил Марию. Он даже оглянулся, разыскивая окно. Неужели он всё-таки попался?
— А это мой папа, — громко объявила девочка. – Помнишь, я тебе ласказывала, а ты мне не велил! Ты сказал, что я влу. А я не влу.
Максимилиан в изумлении смотрел на мужчину. Мария бросилась к незнакомцу, схватила его за руку и потащила к Максимилиану. Мужчина последовал за ней.
Он приблизился, попал в круг света, и Максимилиан с удивлением обнаружил, что мужчина очень молод. Он ненамного старше Птицелова, может быть, года на три-четыре, ему чуть больше двадцати лет.
Это он и есть? Тот самый, легендарный, живущий в детских снах, надеждах, мечтах отец?
Он живой, он не призрак, не дымный силуэт, не игра теней на белой стене, вызванная к жизни беспорядочным нагромождением продолговатых и округлых предметов, в полуночном союзе обратившихся в человека.
Он не зыбкий и не прозрачный. Черты его лица не текут и не блекнут, если моргнуть. Под его ногой скрипнула половица, его каблук зацепил выступающий порожек, его отложной воротник топорщится от крахмала и даже шуршит. Слышен его вздох, только что звучал его голос.
Молодой человек не приближался к Максимилиану, как того требовала Мария. Он благоразумно замедлил шаг, уловив тревогу мальчика. Появление взрослого, превосходящего ростом и силой в доме, куда этот мальчик забрался, как вор, означало угрозу.
Мария называла этого мужчину отцом, но это вовсе не отменяло эту угрозу. Максимилиан продолжал смотреть на него с опаской.
— Папа, ну папа, скажи, что мы иглали! Мы иглали в плятки. Мы его нашли. Мы нашли Максимилиана.
Молодой человек взглянул на девочку. Его губы тронула улыбка. Улыбка чудесная.
Максимилиан подумал, что ещё никогда не видел таких людей, таких непохожих на прочих. В чём состояла непохожесть этого неожиданно возникшего в дверном проёме и назвавшегося отцом Марии молодого мужчины, Максимилиан затруднился бы объяснить.
Его жизненный опыт был невелик, коллекция наблюдений, выводов и переживаний состояла из экспонатов схожих по раскраске, ибо мир прежде предоставлял к изучению лишь одну сторону, одну из множества граней, и разнообразием не баловал.
Разум мальчика, ребёнка, ещё не обзавёлся необходимым набором образцов. Он умел только чувствовать, без слов, образами. Он знал, что этот незнакомец иных качеств.
Да, он очень похож на тех, кого он называл благородными господами. Заметь он этого молодого мужчину на улице, он бы не сомневался в том, чего от него ждать. Один из тех, кто взглянет на уличного мальчишку пустым, равнодушным взглядом. Как на кусок глины.
Этот мужчина одет, как они, держится, как они. У него белоснежный, кружевной воротник, белоснежные манжеты, красивые холёные руки.
Кожа этого мужчины будто светится изнутри, волосы шелковистые и блестящие. Этого господина обихаживают слуги, сразу видно. И всё же…
Всё же он не один из них. Он другой. Взгляд другой. Тёплый, внимательный. В этом взгляде нет уже привычной для Максимилиана угрозы, требования подчиниться, уступить силе.
Тот, кто выше ростом, шире в плечах, старше годами обладает нерушимым превосходством над тем, кто слабее и младше. Так пёс в стае одичавших собак хватает за загривок более низкорослого и прижимает его к земле, требуя покорности.
Максимилиан видел это требование, извечное, как вселенский закон, в глазах каждого встречного подростка и взрослого. Он видел это требование даже в глазах матери, когда вышел из младенчества.
И вот перед ним стоял взрослый, сильный мужчина, но смотрел иначе. Без подавляющего превосходства. В этом красивом незнакомце была иная сила, особенная. И сила эта так же не подпадала ни под одно известное определение.
И кроме того, он был так похож на Марию.
Нет, не так. Это не он похож на неё. Это она на него похожа! Ведь он — её отец.
Киборги привели Пашку в главный офис Time IT Incorporated и оставили в небольшой комнатушке, где были только унитаз с умывальником и из мебели – пластиковый диванчик с матрасом, подушкой и тонким одеялом. Ни окна, ни монитора – ничего. Даже через чип Пашка не мог подключиться к сети – комната была экранирована. Он оглядел голые стены и увидел потемневший угол и старые подтёки у потолка. Подошёл, потрогал и усмехнулся – раньше он решил бы, что это сверхмодный дизайн.
Несмотря на то что видеокамер видно не было, Пашка не сомневался – за ним наблюдают. Поэтому спокойно лёг на диванчик и укрылся с головой, чтобы эмоций его видно не было.
Он очень переживал за Катю, и неизвестность терзала его изнутри.
С другой стороны, он не мог теперь и думать о Кате – ИЧ оставался в голове, а на что он способен, Пашка уже знал. Поэтому принял единственно верное решение, как он считал, – забыть Катю, забыть Сопротивление и как мужчина принять то, что его ожидает.
Пашка невольно усмехнулся – теперь для него эти слова имели смысл.
Но эту мысль Пашка тоже подавил, начав думать о погоде и о еде. О еде было думать легко – он был очень голодным – и мучительно. Зато на еду легко переключались мысли с любой опасной темы.
Чип его разбудил, когда он, совсем измаявшись ожиданием, уснул. Сколько проспал, Пашка сообразить не мог. Он вообще потерял счёт времени. Поднялся, покачиваясь. И тут в комнату вкатился робот-разносчик. На его пластиковой столешнице стояла тарелка с едой, рядом лежала ложка.
Робот подкатился к диванчику и остановился. Пашка, недолго думая, набросился на еду. Ему было без разницы, что в тарелке. Ну отравят, значит, всё кончится наконец-то. А не отравят, значит, будет жить.
Но когда доедал, кольнула совесть – как там Катя? Она чужая в этом мире. Как она без него, Пашки, выживет?
Едва он осознал, что думает о Кате, как тут же подавил мысли о ней, чтобы Пашка-кибернетический не проснулся и не перехватил информацию – чип-то внутри, на него экранирование не распространяется.
Когда доел, робот-разносчик покатился прочь. Дверь осталась открытой.
Пашка встал и подошёл к двери, не торопясь выходить из своей тюрьмы. Он не знал, сбой ли это или дверь намеренно оставили открытой. И если намеренно, то зачем? Может, это провокация?..
Но тут загорелась трекинговая дорожка. Приглашение было недвусмысленным. Вот только куда?
«Раз покормили, – решил Пашка, – значит, убивать пока не будут», – и вышел из комнаты.
Трекинговая дорожка привела его к ГК.
Та же секретарша, тот же кабинет, тот же хозяин кабинета… Только Пашка видел теперь всё иначе. Теперь он чувствовал себя выше ростом. Не было больше трепета и волнения. Была ирония. И скрыть её оказалось сложнее, чем перестать думать о Кате.
Пашка понимал, что он полностью во власти ГК и только дурак будет сейчас качать права. А он дураком не был.
А ещё он понимал, что ГК спросит его о Кате – где она и как так получилось, что её не было с ним, когда за ними пришли киборги. Но сколько-нибудь логичного объяснения он так и не придумал.
Ещё Пашка понимал, что ГК может спросить, как так получилось, что он, Пашка, оказался в экранированном помещении, причём виртуальный образ его в это время находился в баре…
Но ГК ничего этого не спросил.
ГК просто сообщил Пашке, что считает задание выполненным и что премиальные поступят на Пашкин счёт уже завтра с утра. И что ИЧ – чип новейшей разработки останется у Пашки, это подарок от Time IT Incorporated. В общем всё как договаривались. Машины, в отличие от людей, всегда держат слово.
И ещё. Пашка, как хорошо проявивший себя индивид, переводится на другую работу. Документы о переводе будут готовы уже завтра. До конца сегодняшнего дня Пашка может быть свободным.
Услышав, что ГК считает задание выполненным, Пашка похолодел. Задание было обнулить Катю. Неужели?..
Но спросить у ГК о судьбе Кати Пашка не решился. Да и, как он считал, это было бессмысленно – кто ж ему скажет правду?
Едва дождавшись конца аудиенции, Пашка на ватных ногах вышел из кабинета, забыв попрощаться. Так же на ватных ногах, следуя указаниям трекинговой дорожки, он прошёл к выходу, благо, что ГК не демонстрировал своё величие, а сразу вывел на улицу, не то, что в первое Пашкино посещение Time IT Incorporated.
Оказавшись на улице, растерянно потоптавшись на месте, Пашка пошёл куда глаза глядят, лишь бы подальше от главного офиса.
Теперь подавлять мысли о Кате не имело смысла, и Пашка снова и снова вспоминал о тайной комнатке, об узком диванчике, о куртках, постеленных на пол, о Кате, завёрнутой в одеяло, как в кокон, о Кате, раздетой… о Кате, Кате, Кате…
Казалось, от воспоминаний голова взорвётся, и Пашка, не осознавая того, заорал в голос: «Сколько нужно мне вина, чтоб из памяти прогнать…»
Никто из прохожих не обратил на него внимания…
Память услужливо поднесла Катиных родителей, то, как Денис Владимирович даёт ему выпить стопку водки и как ему становится плохо…
Но тогда в конце коридора светлым пятном стояла Катя, такая родная и близкая!
И Пашка увидел свою жизнь, как коридор, ведущий к Кате. Без неё его жизнь не имеет смысла.
И теперь ГК сказал, что он, Пашка, задание выполнил. А это значит, что Кати больше нет.
Пашка понял, что он остался один-одинёшенек на всём белом свете.
Жизнь потеряла смысл. И Пашка шагнул на проезжую часть.
Машины, пропуская человека, остановились.
Пашка удивлённо на них посмотрел, соображая, что происходит? Ведь в Барнауле машины не остановились бы…
Машины стояли как вкопанные. И Пашка вдруг осознал, что он в Неосибе, а Барнаула для него больше нет и не будет. И всё человеческое осталось там, в далёком прошлом.
А он был здесь и сейчас. И душа его не по-здешнему болела.
– А-а-а! – закричал Пашка. – Я человек! И вы всё равно учитываете моё существование!
Пашка стоял и смотрел на машины. «Интересно, – подумал он, – как и когда машины уберут помеху?»
Он стоял, и машины стояли. И ничего не происходило в целом мире.
На его глаза навернулись слёзы.
– Как же больно быть человеком, – прошептал он.
А потом закричал в полный голос:
– Как больно быть человеком!
Несколько прохожих обернулись, но тут же опустили головы и скрылись в толпе.
– Вы трусы! – снова закричал Пашка. – Вы придатки машин! Вы ничего не делаете без Его… – Пашка ткнул пальцем вверх, – разрешения. Вы забыли, что значит быть человеком. Вы стали Его, – Пашка снова ткнул пальцем вверх, – манипуляторами!
Постояв ещё немного, Пашка вернулся на тротуар.
Прохожие – люди, киборги, роботы, андроиды – обтекали его и спешили дальше по своим делам. И он почувствовал вокруг себя пустоту. Не физическую, нет. Пустота была душевная.
А ещё Пашка почувствовал себя беспомощным, как в детстве. Когда родители приводили его в спортзал или на детскую площадку и заставляли общаться с детьми в реале. Это было сложно – подойти к кому-нибудь, поздороваться и предложить: «Давай играть вместе».
Пашка уже в три года общался в чатах, печатание текста далось ему легко и просто. А вот общение в реале вызывало стойкое сопротивление.
Но родители снова и снова настаивали: «Подойди вон к тому мальчику, видишь, он добрый, он улыбается! Поздоровайся и предложи поиграть вместе!»
И Пашка шёл, здоровался, предлагал…
Со временем он научился знакомиться и общаться не только в вирте, но и в реале.
Но все эти навыки сейчас не могли помочь ему. Потому что людей в полном смысле этого слова в Неосибе больше нет.
Воспоминания о детской площадке потянули за собой воспоминания о родителях, и Пашка решил их навестить.
Решил и даже было двинулся по тротуару, но потом вдруг остановился – он не знал, куда идти, где сейчас живут его родители, живы ли?..
От осознания этого Пашка похолодел, и тут же в нем поднялась волна ненависти к ГК – и этого он лишил людей.
«Из-за какого-то компьютера я ничего не знаю о родителях!» – в сердцах подумал Пашка.
Впервые в жизни без всякого почтения к ГК.
И это снова всколыхнуло волну воспоминаний о Кате, как она в его комнате возмущалась тем, что люди позволили какому-то компьютеру принимать за них решения.
Мысль не осталась незамеченной. Пашка тут же почувствовал слабость, выступил холодный пот, в глазах потемнело, колени задрожали, и он упал бы, если б не опёрся о стену.
Чувство было знакомое, Пашка вспомнил, как Пашка-кибернетический шагал по Барнаулу и испугался, что сейчас чип снова возьмёт над ним верх и ему, настоящему, живому Пашке, останется сидеть в уголке своего сознания и только наблюдать за жизнью, без возможности даже покончить с ней.
«Я всё понял!» – сказал Пашка, мысленно обращаясь к ГК.
Дурнота чуть приотпустила.
«Я просто расстроился из-за Кати», – пояснил он.
Стало ещё чуть полегче.
«Я буду контролировать свои мысли», – добавил он, и в голове прояснилось.
Пашка потёр лицо и, усмехнувшись, сказал уже вслух:
– Спасибо за чип!..
Что ж, подавлять мысли он уже научился. Придётся научиться выражать их так, чтобы у ГК не было поводов для такого воздействия.
Пашка постоял немного, вздохнул и пошёл по тротуару, чтобы хоть как-то двигаться.
Мысль о родителях снова всплыла в его голове.
Пашка подумал: может ли он отправить запрос о них? Поразмыслив, решил, что опасности в таком запросе нет, и активировал чип – пусть пользу приносит. И через несколько минут получил адрес и маршрут.
Пашка подходил к родительскому дому с трепетом. Он плохо помнил маму и папу. Только детские воспоминания были яркими. Вот они дома, за праздничным столом. Папа отбивает ладонями на столе торжественный марш, а мама ставит на середину стола торт со свечками и с нарисованной цифрой шесть. Мама то смеётся, поздравляя его, Пашку, с днём рождения, то плачет. Отец встаёт, обнимает маму за плечи и говорит: «Мы сделали всё, что могли. Он запомнит нас», потом вздыхает, садится рядом с Пашкой и, шумно потирая ладони, говорит: «Ну-ка, именинник, задуй свечи скорее, а то я торта очень хочу!» И Пашка, счастливый, старательно дует и гасит огонь.
Потом они с мамой и папой идут на детскую площадку. Пашка катается с горки, на качелях… Мама и папа всё время рядом. Стараются лишний раз прикоснуться к нему, взять за руку или поднять. Пашка иногда смеётся, иногда сердится, но в целом он счастлив – с завтрашнего дня он начинает учиться.
Вспомнил, как с мамой читали книги. На большом мониторе была развёрнутая книга, картинки там двигались. Мама движением руки переворачивала страницу, и рыцарь скакал по дороге, а на пути у него вылезал из-под коряги злодей… Мама читала сказку, а Пашка смотрел на живые иллюстрации…
Время от времени мама рассказывала истории, которых не было в книгах.
Папа тоже рассказывал сказки, но без картинок. Ему они были и не нужны. Он превращал в действие любую историю. Рыцарь на коне? Пожалуйста! Папа превращался в коня, а Пашка в рыцаря, и они скакали, чтобы сразиться со злодеем и освободить прекрасную принцессу – маму.
Дом был типовой. Мало чем отличался от Пашкиного. Сверившись с кодом на входной двери, Пашка вошёл в подъезд, поднялся на нужный этаж. Судя по коду коридора, квартира должна быть с окном.
Он не помнил, было ли в их доме окно. От осознания этого рассердился, но тут же подавил эмоции.
Наконец, подошёл к двери, которая ничем не отличалась от остальных. Кроме штрихкода.
Пашка снова подумал о Кате – она без чипа не смогла бы найти нужную дверь…
Остановившись лишь на мгновение, Пашка отправил запрос на открытие замка.
Дверь открылась. Пашка вошёл. Дверь за ним закрылась.
– Есть тут кто живой? – крикнул он.
Ответом была тишина.
Пашка постоял немного в дверях, потом, рассудив, что если бы это была чужая квартира, то дверь не открылась бы, разулся и прошёл.
Квартира была трёхкомнатной, с двумя окнами!
Слева располагалась комната родителей – такая же по объёму, как у Пашки дома. Справа – две комнаты: общая большая и чуть поменьше – детская – Пашкина комната! Обе с окнами.
В детской всё было так же, как раньше. Словно ребёнок только что ушёл играть на детскую площадку. Или уехал на занятия в киберинтернат и сейчас вернётся…
Пашка потрогал свою кроватку, монитор над столом и под столом – системный блок – не встроенный, как у него, а старенький… Пашка даже удивился – такая дорогая квартира – и такой допотопный компьютер. Но это именно тот компьютер, на котором он в детстве учился чатиться. Клавиатура на столе… Он потрогал её – надо же, не лазерная и не виртуальная – тоже допотопная – со стучащими клавишами.
Сбоку на столе стопкой лежали бумажные (!) книги с нарисованными картинками, а не движущимися, как на мониторе. Пашка взял верхнюю, полистал и вспомнил сказку, которую ему читала мама про принца, спасающего принцессу от злодея. Это была именно та книга! Странно, ему запомнилось, что картинки двигались… Или это было воображение?
Ящик для игрушек стоял у стенки. Не встроенный, хоть комнатка и была небольшой. А в нём лежали Пашкины кубики, машинки, роботы…
И большое окно – настоящее!
Пашка вспомнил, как любил сидеть на подоконнике и глядеть сверху на движущиеся машинки и человечков.
Он подошёл к окну и выглянул. Внизу была дорога, по ней ехали машины и автобусы, по тротуарам ходили люди и роботы. Но Пашка увидел их именно как машинки и человечков…
Вздохнув, он с неохотой покинул детскую и прошёл в общую комнату. Посредине стоял стол. Этот был тот же стол, за которым ужинали всей семьёй, за которым отмечали семейные праздники. Мама пекла пирог и ставила его на середину стола, а потом отрезала каждому кусочек – Пашке даже показалось, что он чувствует запах маминого пирога…
В общей комнате не было монитора. Совсем.
Зато был шкаф с книгами. Настоящими, бумажными.
Столько книг Пашка видел у Катиных родителей, но для того времени это было нормально, а вот для Неосиба… Пашка подумал, что вряд ли ещё у кого в Неосибе есть бумажные книги. Хотя он ни с кем особо не общался, так что, может быть, и есть…
Ещё в комнате стояло два кресла и диван с мягкой тканевой обивкой – не складные или встроенные, а громоздкие, занимающие много места, но такие надёжные и уютные…
Пашка подошёл к книжной полке, взял книгу и сел в кресло. Он решил дождаться родителей.
Это оказался роман Святослава Логинова «Свет в окошке» – писателя из Катиного времени. Он писал о человеке, который умер и попал в загробный мир, встретил там погибшего молодым сына и его боевого товарища, не справившуюся с горем и покончившую с собой супругу, женщину, с которой долгое время жил после, и девочку, которую мать, если можно её так назвать, убила сразу после родов и выбросила в мусоропровод. Ну и тех, кто научился там жить, приспособился…
Человек везде может приспособиться.
Посмертие меняется вместе с тем, как меняется жизнь, ведь люди несут туда свои увлечения, привычки, пристрастия – то, что составляет костяк человека, его душу.
Конечно, там другие правила и другие приоритеты, и всё же человек может взять с собой только то, что у него действительно есть: любовь, убеждения, память…
Читать бумажную книгу было непривычно, но вскоре Пашка втянулся, сюжет захватил его. Наступал вечер, на улице темнело, но Пашка не замечал этого – автоматика регулировала освещение.
В книге не было картинок, но Пашка их видел у себя в голове: и то, как отец Илья Ильич и сын Илья штурмуют Цитадель, и то, как рассыпается в нихель домик тётушки и остаются только костяные слоники счастья, и то, как развоплощается девушка, которую там Илья Ильич успел полюбить, но не успел защитить.
«Интересно, – подумал Пашка, – а сейчас там как? В загробном мире? Чипы есть у людей или нет? А если нет, то как люди справляются? Ведь они привыкли всю жизнь полагаться на ГК».
И понял, что прекрасно люди будут справляться. Вот только мнемонов и мелких лемешек – монет памяти – у людей теперь будет совсем мало. Не общаются люди. Перестали ходить друг к другу в гости, не ходят в кино или на квесты, учатся через интернет, работают в одиночку, окружённые машинами. Но у машин нет человеческой памяти. А какая и есть – удалят неиспользующиеся файлы, сделают апгрейд, почистят реестры, и всё – нет человека! Как будто и не было.
С этими мыслями Пашка уснул.
Из глубины жидкости, медленно покачиваясь, всплыло огромное яйцо с мягкой кожистой оболочкой. Пашка лежал сверху, прижавшись щекой, и гладил его. Там, внутри яйца, пробуждалась жизнь.
Яйцо поднималось всё выше и выше.
И тут Пашка понял, что это не яйцо всплывает, а вода отступает, оголяя яйцо и платформу, на которой оно лежит. Стало видно две пуповины с противоположных сторон яйца. Словно технические кабели, пуповины были присоединены к оболочке.
Когда вода полностью сошла на нет, в помещение, где лежало яйцо, вкатились три робота и принялись что-то переключать на платформе. Пашка не видел что. Он не мог из-за яйца – боялся, что упадёт, если подползёт слишком близко к краю, да и где он – край – у яйца?! Пашка только прислушивался к щелчкам, шорохам, скрежету и постукиваниям.
Но тут послышался шум выпускаемого пара, и Пашка почувствовал, как оболочка под ним теряет упругость, сдувается. А жизнь под оболочкой, наоборот, начинает активизироваться, двигаться.
Вскоре Пашке уже хорошо было видно панель управления – такую же, как в магазине. Но за командами, которые набирали роботы, Пашка уследить не мог – слишком быстро двигались манипуляторы по виртуальной клавиатуре.
Лежать стало неудобно, но и слезть Пашка не мог. Он боялся своими движениями повредить жизнь, которая была в яйце.
В том, что там жизнь, Пашка не сомневался – он чувствовал, как билось живое сердце.
Когда оболочка сдулась, один из роботов подключился к огромному манипулятору, который оканчивался набором инструментов и активировал дисковую пилу.
С негромким, но пронзительным визгом пила завращалась и придвинулась к совсем уже опавшей оболочке яйца.
Пашка испугался, что робот сейчас распилит и яйцо, и жизнь, которая бьётся внутри, и его, Пашку. Его первым порывом было защитить того, кто внутри. Но он понял, что шансов нет…
Промелькнула мысль о том, чтобы спастись самому. Но Пашка откинул её сразу же. Он вдруг понял, что без того, кто внутри, его жизнь не будет иметь смысла.
Пила между тем приближалась, жужжала.
Пашка закричал, и тут пила коснулась оболочки и легко вспорола её, не поранив того, кто был внутри.
Манипулятор сменил пилу на зажим и зацепил ткань. С другой стороны появились ещё два огромных зажима – Пашка, наблюдая за пилой, не увидел, как два других робота тоже присоединились к манипуляторам.
Зацепив оболочку, они потянули её прочь, и Пашка почувствовал, что ему больше не за что держаться. Он сорвался и полетел вниз, разглядев в последний момент того, кто был под оболочкой.
Это был человек. Более того, это был он, Пашка, только огромный. Освобождённый от плёнки, Большой Пашка глубоко вздохнул, и Пашка – настоящий – провалился.
Он летел по чёрному тоннелю и понимал, что света в конце не будет, если он сам не станет светом. Но как, каким образом? Разве что…
Пашка вспомнил свою любовь к Кате, собрал воедино всё, что связывало его с ней, и засветился, засиял в тысячу солнц. И осветил мир вокруг. Откуда-то всплыла мысль, что это место для души. А он, Настоящий Пашка, с его любовью к Кате, и есть душа. И теперь тот, Большой Пашка, может жить.
Настоящий Пашка деловито огляделся и понял, что он видит не только то, что вокруг него, но и то, что видит Большой Пашка.
А Большой Пашка орал, как новорождённый. А роботы при помощи манипуляторов обмывали его, прочищали рот и нос, закапывали глаза, обрабатывали пуповину и согревали под инфракрасной лампой.
Потом платформа, на которой лежал Большой Пашка, покатилась – она, оказывается, стояла на рельсах. Через туннели и коридоры она вкатилась в огромный светлый тёплый зал, поделённый на ячейки, часть которых была занята. Платформа свернула в свободную.
Аккуратно въехав, платформа начала менять конфигурацию, и вскоре Большой Пашка уже сидел в анатомическом кресле, а перед ним был экран монитора и чуть ближе развёрнулась виртуальная клавиатура.
Настоящий Пашка с ужасом смотрел, как Большой Пашка протягивает руки к клавиатуре и начинает быстро набирать символы. Не видя, не замечая мир вокруг…
И тут Настоящий Пашка понял, что перед ним глобальная база данных ГК и тут есть ВСЯ информация. Он решил действовать. Встал в центре мира души, расправил плечи, потёр руки, а потом мягко, ласково соединил свои руки с руками Большого Пашки и набрал в поисковой строке имя Кати.
Открылось множество ссылок: здесь и её рождение, и взросление, и учёба в университете, и их с Пашкой знакомство, и перемещение в Неосиб…
Настоящий Пашка быстро прокрутил колёсико, пока взгляд его не зацепился за ссылку на файл, в котором Катя стоит на загороженной площадке с нарисованным крестом посередине и ГК отправляет её в прошлое. Пашка узнал площадку – с неё он отправлялся обнулять Катю…
«Жива!» – обрадовался он.
В месте души стало так светло и тепло, что Большой Пашка разулыбался, потянулся в анатомическом кресле и вдруг встал. И обнаружил, что соединён с креслом проводами. А кресло через рельсы соединено с монитором и клавиатурой, провода от них тянутся к перегородке и скрываются за ней.
Большой Пашка деловито огляделся и, пожав плечами, потянул за провода, которые соединяли его с креслом.
И в этот момент Пашка почувствовал жуткую боль в голове. И увидел, как в его голове встаёт в полный рост Пашка Кибернетический. Зачерпывает горсть гормонов и кидает их в кровь, а потом начинает дёргать за нервные окончания.
Пашка Настоящий падает и сжимается в комочек.
Пашка Большой стоит, растерянно смотрит по сторонам и трёт грудину – его душа болит. Но он не торопится садиться обратно в кресло, он полон решимости, правда, пока не знает, что делать.
Просыпается Пашка оттого, что слышит посторонние звуки. Он, не шевелясь и никак не выдавая того, что проснулся, приоткрывает глаза. В коридоре кто-то выдвинул встроенный шкаф и вешает в него его, Пашкину, куртку. Потом ставит вниз ботинки. Набирает на панели команду очистки одежды – Пашка знает, что именно эту команду. Он просто это знает…
Мысль о доме потянула за собой другую: «Где я?» Ответ пришёл быстро – в родительском доме!
Но тогда мужчина…
Пашка сел на диване и вдруг обнаружил, что всё ещё прижимает к груди книгу Святослава Логинова «Свет в окошке». Он отложил книгу и потёр ноющую грудь.
Из коридора заглянул пожилой мужчина и улыбнулся.
– Ну что, сынок, выспался? – спросил он.
Пашка смотрел на отца, узнавая и не узнавая его одновременно. Но, услышав голос, почувствовал слабость в коленях.
– Папка! – прошептал он и кинулся к отцу.
Но, остановившись рядом, солидно протянул руку.
Потом не выдержал, и мужчины обнялись.
На следующее утро, всего через четыре дня после того, как Азирафель испустил свой последний вздох, Кроули заставил себя подняться и выйти из дома. Он зашагал в деревню, делая строго размеренные вдохи и усилием воли принуждая себя не разрыдаться. Он ушёл недалеко, прежде чем ему пришлось повернуться и пойти назад. Он прочитал дневник ещё раз. Позже, в тот же день, поскольку люди все продолжали приходить, стучать в дверь и спрашивать, как он, он снова вышел из дома, взяв себя в руки настолько успешно, что сумел добраться до паба. Он сотворил солнечные очки и нацепил их на нос, когда входил внутрь, используя приватность тёмного пластика, чтобы скрыть свои покрасневшие глаза.
Берт посмотрел на него с беспокойством, когда бывший демон скользнул на своё обычное место, рядом с выразительно пустым стулом Азирафеля.
– Как обычно, пожалуйста, – хрипло сказал Кроули, не доверяя своему голосу что-либо большее.
Берт ещё раз с тревогой взглянул на него, а, когда мгновение спустя вернулся, то поставил перед Поднявшимся ангелом стакан воды. Кроули посмотрел на него раздражённо, и поднял взгляд на бармена.
– Я в состоянии справиться, – сказал он немного сердито.
Лицо Берта смягчилось, и Кроули почувствовал укол вины. Он напомнил себе, что Берт тоже довольно близко знал Азирафеля – или, по крайней мере, ту версию его, которую он показывал жителям деревни и которая была примерно тем же Азирафелем, просто без крыльев и шести тысяч лет.
– Я бы предпочел, чтобы ты сначала выпил воды, – сказал Берт, однако он начал наливать в его стакан лагер, пока говорил. – На улице чертовски жарко: в человеке должна оставаться жидкость.
Кроули сухо и невесело усмехнулся, но все равно выпил воду, потому что Берт просто пытался проявить доброту. Он не знал, что обезвоживание не было препятствием для демонов – да и ангелов тоже, если уж на то пошло.
Берт постоял рядом, когда Кроули принялся за свою пинту, с удовлетворением ощущая, как алкоголь слегка притупляет боль. Кроули попеременно занимался тем, что отхлебывал и угрюмо пялился в заднюю стену паба, пытаясь не вспоминать, как Азирафель сидел рядом с ним последние восемнадцать лет.
Паб стал заполняться вскоре после этого, и Кроули быстро осушил свой стакан, оставил Берту вдвое больше того, что был должен, поблагодарил его за воду и ушёл.
Он вернулся в коттедж, который когда-то был их с Азирафелем домом, и нашёл на пороге большую жестяную коробку с чем-то напоминающим фруктовый пирог и записку, написанную от руки, в которой говорилось, что это от Донни, и что он может заходить в любое время, что бы ни потребовалось.
Кроули не осилил даже свою обычную гримасу при виде такой жалости к себе– только поднял пирог и вошёл в дом. Он стянул солнечные очки и отчаянно потер глаза, прежде чем швырнуть очки на край столешницы.
После долгих минут раздумий, глядя на разнообразные лакомства, которые были или оставлены у него на пороге, или принесены их почтальоном, Кроули просто уселся на полу в гостиной с вилкой и съел половину пирога Донни, стараясь не всхлипывать при мысли о том, как Азирафель отказался от кремовых пирожных в Ритце.
На следующий день Кроули порядком удивился, когда Харпер возник у него на пороге и спросил, можно ли ему войти.
Кроули уклончиво пожал плечами: он провёл все ранние часы утра, свернувшись в постели, мечтая, чтобы смерть унесла его во сне, так что, если владельцу кафе хотелось войти и посмотреть коллекцию книг Азирафеля, он вполне мог это сделать.
Кроули устроился на диване, собираясь не заниматься ничем, только смотреть в камин и, может быть, сотворить ещё алкоголя, однако десять минут спустя Харпер сунул ему в руки тарелку яичницы с беконом.
Она пахла изумительно, но Кроули сам изобрел искушение, и лишь отвернулся, оставив тарелку стоять на коленях.
– Она очень даже вкусная, честно, – сказал Харпер, положив вилку на тарелку.
Кроули отказывался отвечать: мыслями он перекинулся к тому, как они с Азирафелем каждое утро готовили завтрак вместе, и прерывался, чтобы проиграть в памяти те разы, когда ангел проваливал попытку каким-нибудь беспокойным движением.
Некоторое время спустя Кроули осознал, что Харпер сидит напротив него на одном из стульев от стола, который он подтащил к камину, и спокойно листает журнал. Он также заметил, что прошло несколько часов, яичница с беконом по-прежнему стояла у него на коленях, остывшая и нетронутая.
– Ты все ещё здесь, – проворчал Кроули, и, пока говорил, осознал, что его щеки мокрые от слез и он не помнит, как пролил их. Он поднял руку, чтобы сердито вытереть их.
– Жена меня выставила, – объяснил Харпер, отрываясь от журнала. – Ну, знаешь, как это бывает.
Кроули почувствовал, как какая-то часть его шевельнулась в подобии насмешки, но она быстро умерла, прежде чем успела коснуться его губ. Похоже, все в нем умирало в эти дни.
– Мы начали ремонт в туалете, – продолжал Харпер, как будто он думал, что Кроули есть до этого дело. – Мара говорит, что бирюзовый будет хорошо смотреться, но что было не так с белым? Я просто не понимаю.
Кроули, совершенно равнодушный, задумался отстранённо, как бы лучше избавиться от владельца кафе.
– Напоминает мне, как мы делали ремонт в кухне, – продолжал Харпер беспечно. – Зирафель зашёл помочь, потому что нам нужна была лишняя пара рук, чтобы поставить шкафы. Конечно, мы все равно в первый раз поставили их так криво, как только можно – в стене до сих пор остались дыры, – Харпер остановился и улыбнулся, глядя в пространство где-то за плечом Кроули. – И, конечно, он был так бесконечно добр, что давал мне посмотреть свои книги. Я никогда не видел инкунабулу ни до, ни после того. Мой университетский друг так завидует каждый раз, когда я об этом упоминаю.
Кроули внимал его словам лишь с малой долей интереса, грустно глядя на ломтики в тарелке на коленях. Он правда очень любил бекон.
– А потом ещё был тот раз, когда приезжал отец Мары, – продолжал Харпер. – И он был убеждён, что я собираюсь просто увезти Мару, а не жениться на ней, как полагается. И с меня пот тек градом, потому что я ещё не придумал, как сделать предложение, а Мара стояла прямо там, и, если бы Зирафель не услышал, о чем мы говорим, и не подошёл, чтобы столкнулся со мной и «случайно» пролить воду на мою рубашку, не знаю, как бы я выбрался оттуда живым.
У Харпера было ещё много подобных историй, и спустя некоторое время Кроули поймал себя на том, что слушает его, припоминая некоторые случаи, а о других узнавая в первый раз.
Когда Харпер, наконец, уходил – после того как приготовил Кроули и обед, и ужин, – он похлопал Поднявшегося ангела по плечу и сказал ему поберечь себя.
Кроули не задумывался об этом больше до следующего утра, когда Фэй Апхилл, местная портниха, появилась у его двери и спросила, можно ли ей войти.
Все прошло примерно по тому же сценарию, Фэй приготовила ему еды, которую он неохотно жевал, пока она вслух вспоминала Азирафеля. Она заплакала на середине, но так как Кроули и сам всхлипывал весь день, он просто молча протянул ей коробку с салфетками, и она отважно продолжила.
А на следующий день пришёл Берт, а потом Донни, а ещё через день – почтальон Оскар, а потом несколько женщин из клуба рукоделия, и старый Джек Ливингстон из магазинчика на углу, и другие работники кафе, и официантка из паба, и один из бывших коллег Кроули из банка, который стал управляющим, когда Уолтера Джеймисона отстранили на время уголовного суда.
Среди них были люди, которых Кроули знал только по имени или только в лицо, люди, которые существовали в мире Азирафеля, но не в его мире, и люди, которых он не видел пять или более лет. И они все приходили, садились в их с Азирафелем гостиной и говорили с ним.
Они говорили о том, каким приветливым всегда был ангел, и что он всегда был искренним и открытым. Он помог чьей-то дочери получить неожиданную пятёрку по истории на выпускном экзамене, щедро давал на чай официантке и вдохновил Оскара, чтобы тот отправил свои любимые хризантемы на местную выставку цветов. Почтальон даже показал Кроули совок с гравировкой, который он выиграл своими стараниями, и объяснил, что ангел подтолкнул его следовать за своей страстью, когда он сам чересчур стеснялся это делать.
Азирафель помог одной женщине из клуба рукоделия оправиться после внезапной потери мужа и убедил другую, что она все ещё может вернуться в университет и получить степень, если она этого хочет. Печального молодого человека, который зашёл в магазин, чтобы купить пачку сигарет, он уговорил купить вместо этого жвачку. И он помог Берту перекрасить его гостевую комнату.
Кроули даже улыбнулся, когда бармен рассказывал эту последнюю историю, потому что он слишком хорошо помнил капельки зелёной краски, которая в итоге оказалась в волосах и у Кроули, и у Азирафеля, когда ангел слишком энергично махнул валиком по фрагменту стены у них над головами.
И истории все продолжались, и продолжались, и продолжались.
Прошло четыре дня, прежде чем Кроули осознал, что жители деревни приходили не потому, что они тоже чувствовали себя потерянными и сбитыми с толку без Азирафеля.
Потребовалось ещё два дня, чтобы он понял, что они, вероятно, приходили ради него, и к концу недели до Поднявшегося ангела, наконец, дошло, что они по очереди дежурят, чтобы не допустить самоубийства.
Если задуматься, это едва ли было удивительно, хотя Кроули искренне не знал, было ли это необходимо. После шести тысяч лет всего самого ужасного, чему Небеса, Ад и человечество могли подвергнуть его, он подозревал, что, если бы он был склонен покончить с собой, он бы уже это сделал.
С другой стороны, будущее ещё никогда не казалось таким мрачным. По крайней мере, тогда у него все ещё были приказы, поступающие Снизу, божественные замыслы Сверху, которые нужно было расстраивать, и Азирафель, маячивший где-то посередине. По крайней мере, он знал, кто он такой, и понимал свою цель.
Теперь же он просто… он не знал, что он такое, не знал, что ему делать.
В чем цель Поднявшегося ангела? Он искупил первородный грех – невозможный парадокс. Аду – Кроули был уверен– он больше был не нужен, а рай никогда бы не принял его.
Он был посередине и застрял здесь. Это было бы не так уж плохо – на самом деле, он бы ухватился за такую возможность на протяжении большей части своей жизни – если бы только не тот факт, что теперь он был один. Навечно, нескончаемо, непостижимо один.
Он предпочёл бы пытку от рук Небес хоть сейчас.
Жители деревни продолжали внимательно приглядывать за ним на протяжении двух недель, и хотя дыра в его сердце не становилась меньше, возможно, частички его получили поддержку.
Регулярные посещения после этого пошли на спад, хотя Берт обычно заглядывал каждые пару дней, если Кроули не появлялся в пабе, чтобы убедиться, что он все ещё ест.
На самом деле Кроули не ел, но он мог бы морить себя голодом год и не потерять ни фунта, так что Берт предполагал, что он каким-то образом поддерживает силы.
Хотя напиваться до беспамятства в пабе казалось Кроули отличной идеей в большинство дней, он был слишком многолюдным местом, чтобы переживать там срывы, особенно, если он начинал болтать о русских головных уборах и Апокалипсисе, – а он все ещё мыслил достаточно ясно, чтобы понимать, что это не идеальная ситуация.
Так что вместо этого он сидел на полу в своей гостиной, прислонившись спиной к дивану и напивался до потери чувств в одиночестве. Он использовал все ту же бутылку, которую осушил ранее, ту, что он берег на их совместное Рождество, которое никогда не наступит. Она всегда была полна до краев, когда он тянулся к ней, и, хотя вино не было хорошим, в нем было достаточно алкоголя, чтобы притупить его вкусовые рецепторы очень быстро.
В некоторые ночи оно содержало больше алкоголя, чем в другие, и в таком случае оно лилось вниз горячо и резко, как водка, обжигая горло и притупляя острую боль у него в груди.
Если бы он мог просто забыть Азирафеля, убеждал себя Кроули сквозь марево боли и алкоголя, тогда эта мука прекратилась бы. Азирафель ведь забыл его – разумеется, у него тоже есть на это право?
Но потом он печально икал, отставлял бутылку в сторону на мгновение и думал о том, что он был единственным, кому было небезразлично помнить Азирафеля за все то, каким он был, и он не мог отбросить память об ангеле, как ангел бросил его.
Поэтому он сидел и всхлипывал, пока не становилось больно дышать, и пил, пока не становилось плохо, но он все равно не мог избавиться ни от мучительной боли, ни от памяти об Азирафеле.
Ангел умирал у него на руках снова и снова, глядя на него теми пустыми глазами, и дыхание замирало у него в горле.
Кроули знал, что Азирафель не хотел умирать в одиночестве, но, так как он не узнавал и не помнил Кроули в конце, то в каком-то смысле он все равно как будто бы умер один.
Девять дней кряду Кроули пил до тех пор, пока не отключался. На десятый он очнулся от того, что кто-то с силой тряс его за плечо.
К тому времени, как он сумел привести себя в какое-то подобие сознания и заметить, что он лежит, распластавшись на полу, а его шея и спина сведены судорогой и болят, он также заметил, что Берт стоит на коленях рядом с ним, трясёт его за плечо и невероятно взволнованным голосом зовёт бывшего демона по имени.
– Я в нрм, – пробормотал Кроули тихо и хрипло. Он застонал на мгновение, когда его голова вспыхнула в агонии.
– Кроули, держись, я позвоню в 999…
– Негх, – Кроули поднял руку и махнул ею, неясным жестом останавливая бармена. Его слегка трясло, и он все ещё чувствовал, как алкоголь горит в его теле, крепко сидя в крови и отравляя печень. Он обратился внутрь себя, настолько сосредоточенно, насколько хватило сил, и заставил алкоголь испариться в одну секунду.
Поднявшийся ангел поморщился и слегка застонал, чувствуя, как похмелье отступает, а боль реального мира возвращается. Его горло пересохло и молило о воде, и по мере того, как его чувства возвращались на свои обычные места, явилась и бесконечная чёрная пропасть, которая зияла внутри него постоянно, когда он был в сознании.
Кроули заставил себя принять сидячее положение, пробежав трясущейся рукой по волосам, которые были немытыми и довольно сильно отросли.
– Видишь? Я в порядке, – сказал он, одарив Берта тем, что когда-то было обезоруживающей улыбкой, теперь же вышло страдальческой гримасой. Обычно рядом был ангел, с которым они могли вместе мучиться от алкогольной детоксикации.
Берт выглядел невероятно встревоженным, но теперь настороженность и неуверенность тоже были написаны у него на лице.
– Выпил всего одну бутылку, – честно сказал Кроули, показывая на пустую бутылку, лежавшую рядом с ним. Он поднял руку и приложил её тыльной стороной ко лбу, чувствуя, как жар отступает.
– Ты уверен? – спросил Берт довольно скептически.
Кроули пожал плечами.
– Просто дай мне воды, и я буду в норме.
Поднявшийся ангел дернулся, чтобы встать, поморщившись, когда его ноги подкосились на мгновение, прежде чем решили держать его. Берт вскочил рядом с ним, держа руки наготове на случай, если Кроули упадёт.
– Я в порядке, Берт, – заверил его Кроули, и, поморгав своими сухими глазами, поковылял в кухню. Ему хотелось просто сунуть всю голову целиком под кран, но Берт, возможно, не воспринял бы это как хороший знак, поэтому вместо этого он выудил один из оставшихся чистых стаканов из шкафчика и подставил его под кран.
– Не думаю, что тебе стоит оставаться здесь совсем одному, – сказал Берт с добротой.
– Что ж, вот так не повезло, – прорычал Кроули, вытащил стакан из-под струи воды и осушил его.
Позади него была неуверенная тишина, и Кроули догадался, что Берт раздумывает, насколько он хочет вмешиваться. Кроули просто хотелось, чтобы он ушёл. Как будто разговоры с кем-нибудь из этих людей могли как-то исправить ущерб, нанесённый шестью тысячелетиями.
– Ты не сможешь прятаться вечно, – сказал, наконец, Берт. – Поверь мне.
Кроули не смог сдержать сухой, горький смех. Что Берт мог хотя бы начать понимать в вечности?
– Я знаю, что это больно, – сказал Берт. – Но в жизни есть не только это.
Кроули фыркнул и отвернулся от раковины, поставив стакан на столешницу с большей силой, чем было необходимо.
– Тебе-то откуда знать, – прорычал он, метнувшись мимо бармена.
Кроули упал на диван, намереваясь игнорировать Берта, пока он не уйдёт.
Некоторое время бармен стоял так тихо, что он подумал, Берт и в самом деле ушел, но потом он заговорил, голосом грустным, но недрогнувшим.
– Я потерял жену двадцать девять лет назад.
Кроули почувствовал, как его собственное горе на мгновение встало на паузу, когда он впитывал то, чего не знал о бармене все эти восемнадцать лет.
– Она умерла от осложнений во время беременности, – сказал Берт, подходя, чтобы опуститься на диван рядом с Кроули. Он смотрел на свои руки. – Они не смогли спасти ребёнка. И, разумеется, все здесь, в Мидфартинге… Я прожил здесь всю свою жизнь, понимаешь. Все знали. Это были худшие четыре года в моей жизни.
Кроули обратил глаза на бармена, который сидел рядом с ним с поникшими плечами.
– Я думал, что уже никогда не буду собой – не думал, что когда-нибудь смогу. У меня было такое чувство, будто сам мир хочет раздавить меня, что его тяжесть просто прикончит меня; или, по крайней мере, я надеялся на это, потому что тогда мне не пришлось бы больше жить без неё. Но эта деревня поддерживала меня – Мидфартинг и все мои друзья и родные, и они не сделали жизнь лучше, но они сделали её терпимой. А потом я понял, что должен делать что-нибудь, иначе я просто потеряю себя окончательно. Я начал работать в пабе, – Берт слабо улыбнулся, сцепив пальцы вместе. – Эта работа казалась подходящей для кого-то вроде меня. Долгие рабочие часы и никого, кому приходилось бы дожидаться меня по вечерам, – Берт откинулся на спинку. – И, может быть, я смог бы помогать людям. Или, по крайней мере, так я себе говорил.
Кроули следил глазами за барменом.
– Боль никогда не проходит, – сказал Берт спустя долгое мгновение. – Но всё-таки болит намного меньше. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней и о дочери, которую я никогда не видел… Но теперь это часть того, кто я есть, и я не могу изменить это, и, если честно, я и не хочу. В каком-то смысле, пусть даже это звучит как строчка из брошюрки о самопомощи, мне кажется, они все ещё со мной, – Берт покачал головой, и мягкая улыбка появилась у него на лице. – И никто никогда не сможет это у меня отобрать.
Кроули, по необъяснимой причине, почувствовал, как на глазах вскипают слёзы, которые впервые за несколько недель были не из-за его собственной потери.
– Мне жаль, – сказал Кроули, и это было правдой.
Берт снова улыбнулся и, казалось, очнулся немного.
– Мне потребовалось четыре года, чтобы по-настоящему снова стать собой, чтобы снова быть счастливым и не чувствовать себя виноватым за это. Я не хочу, чтобы для тебя это тоже длилось так долго. Если есть шанс, что я могу помочь, если я могу извлечь что-то хорошее из всего плохого, что случилось со мной – я хочу помочь.
Кроули почувствовал, как его челюсть напряглась, и проглотил новые слёзы. Он моргнул и опустил глаза в пол.
– Хорошо, – сказал он, заставив себя закрыть глаза.
Рядом с собой он почувствовал, что вес с другой стороны дивана приподнялся, когда Берт встал. Мгновение спустя рука бармена легла ему на плечо и легонько сжала его успокаивающе.
– Тебе правда станет легче. И мы все здесь, с тобой. Вся деревня. Может быть, ты и не вырос здесь, как большинство из нас, но это не делает тебя второсортным жителем, и я надеюсь, ты это знаешь.
В следующее мгновение Берт ушел. Дверь за ним закрылась с мягким щелчком.
Кроули повернулся и посмотрел на кусок пустого дивана рядом с собой, подумывая вытянуться и просто уснуть опять или плакать, пока он не сможет это сделать. Просто закутаться в жалость к себе и позволить осколкам жизни падать вокруг него, позволить утрате поглотить его целиком.
Но потом он встал, достал пустую бутылку с пола, пошёл и положил её в раковину. Он выпил ещё воды, и долго стоял там, прислонившись спиной к столешнице, просто дыша и стараясь не думать о том, как он больше никогда не проведёт утро с Азирафелем.
Он открыл холодильник, достал один из таинственных контейнеров, снял фольгу, прикрывавшую верх, и обнаружил нечто похожее на лазанью. Он не смог обнаружить чистой вилки и печально уставился на кучку грязных приборов, сваленных у раковины. Он правда не хотел мыть посуду – это было немного чересчур.
Он снова опустил взгляд на тарелку с лазаньей, и ему на мгновение захотелось сдаться окончательно и пойти обратно к дивану, чтобы свернуться калачиком, пытаясь прогнать реальность из своего мира.
Потом он вспомнил, что он демон, – или, точнее, ангел теперь. Кроули взял одну из немытых вилок и некоторое время держал её в руке. У него больше не было причин удерживать себя от использования своих сил или творения чудес. Больше не было Азирафеля-человека, чувства которого надо беречь.
Остался только он, и так теперь и будет всегда.
В итоге Кроули сделал вилку чистой усилием воли и, подогрев себе кусок лазаньи, съел только половину, прежде чем у него сдавило горло, и он не смог заставить себя съесть ещё. Затем он пошёл к дивану и все-таки свернулся на нем, хотя, возможно, дыра, разъедавшая его душу, поглотила его не так быстро.
Времена года снова сменили друг друга, удушающе жаркое лето наконец посвежело, а листья окрасились и развернули свои пылающие мантии.
Кроули пытался держаться. Он проводил меньше ночей, свернувшись калачиком и напиваясь, пока не отключится, и вместо этого попытался читать, чтобы отвлечься. Беда была в том, что он знал все книги ангела вдоль и поперёк, потому что читал их Азирафелю бессчетное множество раз ближе к концу. Ему редко удавалось преодолеть даже первую главу чего-либо, прежде чем его затягивали воспоминания.
Поэтому одним промозглым осенним днем, Кроули вышел в деревню, дрожа на холоде и отказываясь согреваться с помощью магии или надевать пальто, и зашёл в кафе.
Он взял себе тарелку фиш-н-чипс, которые ему суждено было съесть только наполовину, и провёл все время еды, просто пялясь на пустое место за столом напротив и мечтая, чтобы оно не было таким пустым.
Когда он закончил, он подошёл к небольшой барной стойке и спросил Харпера, нельзя ли с ним переговорить.
Владелец кафе поднял два больших пальца вверх, закончил переворачивать гамбургеры на гриле и подошёл к нему.
– Чем я могу тебе помочь? – спросил Харпер легко. Его тон смягчился лишь немного. – Ты в порядке?
Кроули почувствовал, как его горло сжалось, как бывало всегда, когда кто-нибудь упоминал – или тактично не упоминал – Азирафеля. Поднявшийся ангел проглотил это.
– Нормально, – сказал он. – Хотя вообще-то я тут подумал… – Кроули на мгновение опустил глаза. – Все книги Азирафеля просто так стоят у нас дома, а он… он очень любил эти книги, ты же знаешь, а я не могу по-настоящему воздать им должное. Некоторые из них довольно старые, и им очень нужен хороший дом и уход кого-то, кто… любит их так же, как он любил.
Кроули поднял глаза и увидел, что Харпер смотрит на него с плохо скрываемым восторгом, как будто демон предлагал ему весь мир на блюдечке.
– Так вот, я подумал… ты не хотел бы их взять? – закончил Кроули, вполне уверенный в том, каким будет ответ. Он не был ни слеп, ни глух, когда Харпер и Азирафель ахали в унисон над безупречным переплетом издания «Потерянного рая» восемнадцатого века. Было ясно, что тот же библиофильский инстинкт, который преследовал Азирафеля веками, был так же силён в Харпере, и ангел, можно сказать, пометил его своим знаком качества.
– Я… Я бы с удовольствием посмотрел, но я никак не смогу позволить себе купить их все, – выговорил, наконец, Харпер.
– Тебе не нужно мне платить, – сказал Кроули, отмахиваясь от слов владельца кафе. – Они должны остаться вместе, и им правда очень нужен кто-то, кто будет о них заботиться, тот, кто знает, что делает. К тому же, этого… хотел бы Азирафель, – мысли Кроули метнулись в прошлое, где ангел постоянно прогонял потенциальных покупателей из своего книжного магазина с помощью грозных взглядов, неприятных запахов или ещё чего-нибудь, что он мог придумать в ту минуту.
Харпер смотрел на Кроули, открыв рот, откровенно не веря своим ушам, и, когда один из работников попытался похлопать его по плечу, он молча от него отмахнулся.
– Но эти книги… их все? – спросил он изумленно. – Но ты был бы… Одна только инкунабула стоит… стоит миллионы.
Хоть это и была внушительная сумма, Кроули только пожал плечами. Деньги никогда не были для него препятствием.
– Ты явно это не серьёзно, – сказал дальше Харпер, с таким лицом, будто он почти не верил словам, слетающим с губ Кроули, считая, что они слишком хороши, чтобы быть правдой.
– Серьёзно, как… нечто очень серьёзное, –Кроули сделал порядком безнадёжную попытку. – Камень, может быть?
– Правда? – снова спросил Харпер, ожидая подтверждения.
Кроули почувствовал, что слегка улыбается – он редко приносил такие хорошие известия.
– Правда.
– Я… что ж, – Харпер стал заикаться. – Конечно же! Я бы с удовольствием их взял… ух ты… Надо будет сказать Маре… Что подумают мои друзья из универа?.. Просто… ух! Спасибо тебе.
– Не за что, – сказал Кроули, чувствуя себя очень вдохновленным воодушевлением Харпера. – Можешь заехать, когда захочешь, и забрать их. Если у тебя есть коробки, хорошо бы их захватить.
Харпер смотрел на Кроули, как будто видел его крылья и божественную ауру.
Потом владелец кафе поднял палец.
– Одну минуточку, пожалуйста, – пробормотал он и поспешил в подсобку.
Кроули слегка ухмыльнулся, а потом коротко рассмеялся, когда Харпер вернулся мгновение спустя с большим, искусно глазированным кремовым тортом, который он опустил перед бывшим демоном.
– Бесплатно, – сказал Харпер. – Как и все, что ты когда-либо еще захочешь отсюда. Я испеку для тебя дюжину тортов, пирогов, булочек – всего, чего захочешь, – и буду печь по дюжине в день до конца вечности, если тебе захочется.
Кроули не смог сдержать улыбку при этом.
– До конца вечности, говоришь? – повторил он. – Я вообще-то могу поймать тебя на слове, – он с нежностью взглянул на торт: Азирафель так сильно их любил. – Я правда очень люблю торты.
– Просто предупреждай меня за час, – сказал Харпер с улыбкой. – Вечность – дело хорошее, но плитам все равно нужно время, чтобы сделать свою работу.
– Идет.
~~***~~
Харпер явился на следующий же день со своей машиной, женой и кучей коробок. Кроули помог им обоим упаковать книги ангела, предварительно позаботившись о том, чтобы спрятать книги, написанные ангелами и демонами, наверху: они излучали так много силы, что могли быть опасны для смертных в лучшем случае, и катастрофичны – в худшем. Будет лучше всего, если он упакует их очень тщательно и отправит почтой в книжный магазин Азирафеля на хранение.
Харпер с благоговением завернул самые старые и хрупкие книги в какую-то ткань, которую он привез, прежде чем уютно поместить их в коробки для короткого путешествия по деревне. Кроули видел такие же звезды в глазах Азирафеля достаточно часто, чтобы знать, что, как только Харпер приедет домой, он будет кропотливо разворачивать их одну за другой и осматривать, держа их дрожащими пальцами, в то время как Мара будет закатывать глаза и спрашивать, когда он придет помочь ей с ужином.
Когда Харпер ушёл, книжные шкафы, столпившиеся вокруг камина, остались таращиться на Кроули своими пустыми полками, но, по крайней мере, с пустотой он был хорошо знаком. Это от воспоминаний он пытался спрятаться.
Осень стала холодной и окрепла в зиму, и, хотя погода все ещё была очень мягкой, холода было достаточно, чтобы убить последние лилии, тщательно высаженные около маленького коттеджа.
Кроули больше не планировал сажать цветы.
Вместо этого он прошёлся по ящикам и вытащил кучку рубашек, которые он позаботился купить, чтобы было что бросать в стирку вместе с одеждой Азирафеля.
Теперь, когда ангелу уже не нужно было стирать бельё, Кроули уныло решил, что он мог сэкономить время и просто с помощью магии делать чистым свой единственный костюм, как он делал это на протяжении тысячелетий.
Кроули на мгновение удивился, когда из глубины своего ящика для носков вытащил что-то длинное и клетчатое.
Бывший демон провёл пальцами по шерстяному вязанию в замешательстве, и тогда вдруг узнал шарф, который Азирафель связал ему в те месяцы, когда ангел необъяснимым образом увлёкся этим хобби. Это был шарф, который Кроули всеми правдами и неправдами клялся никогда не носить.
Глядя на него сейчас, Кроули мог думать только о том, что наверняка отверг его чисто из принципа, потому что это был прекрасный шарф. Петли начинались немного неровно, но потом они сходились вместе в гладкий, продуманный узор.
Кроули погладил большим пальцем мягкий материал, думая о времени, которое было вложено в его создание – времени, которое Азирафель вложил в него, когда вязал его специально для Кроули.
А Кроули отказался от него вот так сразу.
Поднявшийся ангел понял, что он крепко вцепился в шарф, и заставил свои пальцы расслабиться. Затем, без колебаний, он поднял его и обернул длинную клетчатую полоску шарфа вокруг своей шеи – там, где ему и было место.
Оригамист
Из соседней системы пришёл запрос на переход, и оригамист Диаколы очнулся от цветного сна, полного волнующейся зелени и перестука колес. Ощупав пространство своими странными органами чувств, он выделил нужный сектор на периферии, убедился в мирных намерениях тех, кто стучал в многомерность ворот его системы и приготовился к приёму гостей.
Пространство встопорщилось, вздыбилось, пошло волнами складок, смялось по незримым линиям струн — горы-долины, долины-горы, — которые сошлись в одной координате на самой границе системы, и там сложилось в журавлика-оригами. Журавлик приблизился к солнцу и оказался межзвёздным лайнером, который расправил пилоны энергосборников, жадно впитывая излучение светила перед новым прыжком сквозь ничто.
Бездонные утробы накопителей были заполнены ещё до пересечения орбит газовых гигантов системы — но лайнер продолжал свой путь и вскоре достиг внутренних планет. На орбите четвёртой от солнца он высеял десяток малых кораблей, немедленно устремившихся к ближайшему шароцвету, откуда им навстречу уже мчался рой мелких судёнышек, контейнеров и вольных торговцев-пустотников верхом на газовых ракетах. Шароцвет гостеприимно распахнул устьица шлюзов навстречу прибывшим и поглотил их всех.
Лайнер принял на борт пассажиров и груз, отмахнулся от пляшущих вокруг торговцев ленивыми шлепками силовых полей и продолжил свой путь сквозь систему, пересекая её по плоскости эклиптики. Очутившись среди ледяных планетоидов внешнего края, корабль послал запрос на переход.
Несколько мгновений спустя было получено разрешение, и накопители корабля отдали собранные гигаджоули энергии пустоте. Развернувшись в плоскостную выкройку самого себя, лайнер перестал существовать в занимаемой им мгновением раньше координате.
В одной из ближайших звёздных систем пробудилось могущественное сознание и принялось деловито сминать ткань пространства в журавлика-оригами.
Горы — долины, долины — горы…
Ритм привычных манипуляций дружественного разума убаюкал оригамиста Диаколы, и, внеся в свою бездонную копилку полученную за переход плату, он провалился в сон, полный волнующихся колес и перестука зелени.
До следующего корабля.
Проблемы снова выскочили из-за угла, и именно оттуда, откуда их никто не ждал. Активировались противники биоников — организация «черных». Черными я их именовала потому, что бандиты этой организации всегда ходили в черных комбезах и черных шапочках, полностью закрывая лица и оставляя только прорези для глаз и рта.
Активизировались они как всегда спонтанно. Совершили набег на пару центров защиты биоников — ЦЗБ в дальнейшем, вырезали всех под корень, вместе с людьми-работниками, биониками и посетителями и свалили в неизвестном направлении. Что меня еще больше поражает — полиция разводит руками, всплескивает ладошками и такие: «Мы ничего не видели, не слышали, радар не сработал, приборы их корабль не зафиксировали и вообще, идите отсюда, гражданка, нефиг странные вопросы задавать людям на посту».
Чем дальше в лес, тем больше дров. Ну засекла я одну шайку, ну вырезала в показательной акции, выпустила на все каналы видео с этим. И что? Видео правительство Федерации изъяло, мотивировав цензурой и кровищей (дитачки увидят, а-та-та!), набеги продолжились. При этом действительно засечь корабль не удавалось совсем никак. Как будто он тоже залетал через экран, как и наши корабли. Интересно, какой паразит мог выдать людям технологию создания экрана? И каким таким святым чудом люди научились эти экраны открывать? Или может все банальнее — телепортация? Ее ведь можно проводить и с помощью техники, не только благодаря внутренним резервам организма.
И что еще самое странное — «черные» не нуждались в деньгах. Они практически ничего не грабили, так, пару-тройку банков для отвода глаз. Но ведь для работы таких технологий нужно много денег, очень много. А еще нужны деньги на экипировку, оружие, ремонт и обслуживания корабля (не сами же фанатики двигатели перебирают и гайки вкручивают?), да на банальные средства к жизни. И тут встает вопрос — откуда у ребят такие деньги?
Вариант первый, наши фанатики — действительно фанатики, их финансирует миллиардер-биониконенавистник, который хочет уничтожить всех биоников в галактике и разорить нашу любимую ТЕХ-БИО. Вариант не годится, поскольку прочесанные искинами и биониками досье всех миллиардеров, мультимиллиардеров и прочих не дали результата. Наоборот, эти граждане несут немалые убытки в связи с истерией вокруг биоников, которые массово работают на производствах, приносящих большие богатства нашим толстосумам. Так что они отпадают.
Вариант второй — они добывают деньги где-то еще. Но… где? Ксеносы предпочитают вкладывать крупные деньги в более реальные и выгодные дела, чем уничтожение несчастных биоников и сотрудников центров защиты. К тому же, в последнее время «черные» напали на несколько колоний ксеносов, устроив и там кровавую резню. Так что сами добрейшие «инопланетяне» будут очень рады, если мы избавим их от этой заразы. Представитель «мишек» лично приперся к Шеврину, прося защиты для его завода и общины, которая проживает рядом с этим немалым заводом по производству тканей. В обмен предлагал довольно приличную для людей сумму денег.
Вариант третий — вся эта шумиха спровоцирована самим правительством. Тогда сходятся все нестыковочки. «Черным» не нужны деньги, потому что их финансирует правительство и большинство из них этим довольно. Полиция бьет баклуши потому, что начальству намекнули вышестоящие чиновники «Не лезьте не в свое дело». И вместо того, чтобы шманать весь космос на предмет бандитов, полиция уныло летает туда-сюда, доебываясь к транспортникам, пассажирским кораблям и роясь в белье ксеносов. Даже к нам доколебались, хотя наш Приют вообще не их юрисдикция.
Опять же благодаря правительству заминаются все случаи нападений, затыкаются журналисты, изымаются видео, убираются свидетели происшествий, уничтожаются выжившие бионики и проводятся подобные мероприятия-зачистки.
Итого, что мы имеем: враждебно настроенную верхушку Федерации, которая не хочет решать вопрос с разумностью биоников, не хочет признавать их отдельной расой, полностью обезоружила центры защиты, не разрешая их сотрудникам даже банальный шокер иметь под рукой. И вместо того, чтобы помочь нам, желающим уничтожить банду, вставляет палки в колеса, присылает всяких ревизоров, проверщиков, тестировщиков…
И выходов тут несколько — забить толстенный болт на Федерацию, выкупить в свое полное и безграничное пользование ТЕХ-БИО, переселить их в Приют и жить припеваючи. Да, плюнув на всех оставшихся людей и биоников, которых будет вырезать банда (или банды) «черных».
Второй выход — сместить к лешему правящую верхушку, загребти в свои лапки Федерацию, наладить раздолбанные отношения со всеми разномастными ксеносами, вырезать банду под корень и повесить тела на ближайших фонарях — вот, что с вами будет, граждане, вздумай вы бунтовать против биоников. И получить до хрена негативно настроенных граждан на множестве планет, которые возненавидят новую политику партии.
Выход третий — перетащить к себе всех работников и жителей центров защиты, перетащить ТЕХ-БИО, настроить против себя Федерацию, втянуться в войну и выиграть ее, ценой миллиардов жертв…
Вариант четвертый, принятый к действию — послать шпиона к «черным», отыскать их штаб, взорвать к чертовой матери и посмотреть, как будут дергаться федералы… Попутно выполнить пункты из первых трех… и все на своем горбу…
Первым делом нашли шпиона. Им оказался паренек-эспер, способный надолго покидать свое человеческое тело и в виде духа путешествовать куда угодно. В таком виде ему «черные» не причинят ни малейшего вреда. Главное, чтобы он был все время сыт, его тело ничто не раздражало и никаких желаний возвратиться «домой» раньше времени у бедняги не возникало. А значит, берем эспера, кладем в травматологию якобы под видом разбившегося в аварии, подключаем к трубкам искусственного питания, вставляем катетеры и отправляем его дух в место ближайшей вылазки этих дебилов… Шпион есть.
Следующие на очереди — ТЕХ-БИО, единственная компания-монополия, производящая биоников. Иду к директору, выкладываю ровными рядами пачки крупных купюр на его стол — сделка века не должна быть отслеженной через электронный перевод — и предлагаю по-хорошему продать компанию. Купюр хватило, благо способность создания может обрушить любой фондовый рынок. Не хватило нервов директора. Он, человек, уже приближающийся к сороковнику, едва не получил инфаркт при словах о покупке. Был подлечен, успокоен, отпоен качественным коньяком, добытым из его собственного бара, и заверен в моих самых честных намерениях. Директор остался директором, работники все на местах, финансов хватит на несколько месяцев стабильной работы в прежнем режиме. Единственное мое условие — полностью прекратить выпуск биоников на заказ Федерации, изготавливать только по нашему заказу, для частного пользования и по заказу наших дражайших друзей-ксеносов, которые порой покупали себе человека-спутника для экскурсий и на просто так. Ксеносы не отличаются настолько больными головами, как люди, и используют биоников сугубо по назначению.
Самым сложным было пособирать разбросанные по различным планетам центры защиты. Люди были… как люди. Несобранные, не готовые покинуть свои семьи и родные города, цеплялись за призрачное «авось пронесет» и выбешивали меня, как могли. В конце концов вопрос стал добровольный — каждый человек и разумный бионик становились перед выбором: или едем в Приют, где можно все провести в рамках нормы и где этих «черных» можно будет расстрелять спокойно из любой орбитальной станции еще на подлете, или же сидим дома и полагаемся на авось. Второго шанса я не давала специально — некогда мне было ждать, пока люди пристроят любимого кота Барсика, боясь взять его на корабль, разберутся с многочисленной родней и перецелуют всех своих любовников и любовниц. Или едем, или нет.
Надумавшие «потом как-нибудь» переселиться, могут купить билет на любой наш корабль, в любое время, но никаких поблажек для них уже не будет. И не факт, что корабль прилетит именно на их планету и сядет именно на этот космодром. И вообще, не факт, что капитану корабля из Приюта разрешат брать пассажиров, может даже не разрешат сделать посадку после того, как… мы уничтожим «черных». Так что каждый решал сам.
Люди, по существу, довольно бестолковые и беспечные создания, так что забирали мы немногих. В основном биоников, разумных и не очень, которым просто нечего было терять. Оставшиеся центры решили пока не отдавать арендодателям, проплатили аренду еще на пару месяцев. Наши умельцы соорудят там артефакты со стационарными телепортами, привязанными сугубо к определенным личностям. Я-то и так пройду, куда захочу, в любой понравившийся мне дом, а сотрудники центров защиты — нет.
Работа кипела, стройка кипела, Приют заселяли все новые и новые жители… Голова уже пухла от знаний. Вроде как ничего особого не происходит, но все равно как-то активно живем. Бегать между кораблями, перевозящими пассажиров, директором ТЕХ-БИО, который взял моду советоваться со мной, как с фактическим хозяином компании, по всяким разным вопросам. Возиться с драконами, вправлять мозги четверке оглоедов… И это только самое простое и элементарное… Кажется, я скоро научусь раздваиваться. И вообще, очень рада, что у меня нет мозга. Был бы — закипел бы уже.
***
Шпион сообщил две новости. Хорошую — корабль «черных» найден, плохую — на корабле шпионит Твэл, мой самый идиотистый супруг, и вытащить его, не рассекретив, просто не реально. Дебильность происходящего выбешивала — боги, этот идиот снова портит всю малину, как всегда, желая добра, блага и всего хорошего. Настроение в момент скакнуло до состояния «убью паскуду!», но тут же пришло в норму. Ничего, пора превращать мальчика в мужчину и объяснять, что жизнь — не красивая игрушка и не его хотелка. Хотелок уже больше никогда не будет. Но блядь! Взрослый демон, бывший император, даром что сейчас сидит в бионической тушке, должен же был нажить ума за три косаря лет и вторую жизнь? А он как был дебилом, так и остался.
Я коснулась пальцами золотистого ободка на правом запястье, прося притащить этого дятла живым и вот сию секунду. Браслет коротко сжал кожу, показывая, что понял, и в ту же секунду передо мной встал, как лист перед травой, Твэл.
— Сивка-бурка, вещая каурка, — буркнула я под нос, глядя на этого… ладно, скажем так, мужа. Нестерпимо зачесались кулаки врезать по самоуверенной блаженной роже. Ничего, спокойно, переживем.
— Ты… что-то сказала? — Твэлиор делает вид, что он вообще лапушка и ни при чем.
— Так, ты — сидишь тут. Шаг вправо, шаг влево — откручу башку. А я займусь твоими… подопечными, — красивый оскал не дал бывшему демону рыпнуться. Кажется, он несколько позабыл, какой я могу быть противной и вредной. Пора напомнить.
Экран открылся в нужном месте. Как и указал наш эспер-шпион, корабль «черных» висел там, где и надо. Тоже весь черный, блестящий в свете редких звезд, хищный, красивый. Ммм, я бы не отказалась от такой игрушки… «Акула тьмы», как же тебе идет, прелесть моя… Я бы назвала тебя так. Но… хотелки нужно держать в руках. А свою Акулу я себе еще создам.
Мощный шар огня и энергии врезался в двигатель, якобы надежно спрятанный под брюхом корабля. Тоненькая броня лопнула, огонь мгновенно перекинулся на соседние отсеки, что-то загорелось на носу, из пробитого днища повалил пар. Взрыв… и просто круглый шар огня, пламени, смерти… Я закрываю экран. «Черных» больше не существует. И только счастливая случайность, что Твэл жив. Я ведь могла, не зная, взорвать и его вместе с ними. И искренне бы считала, что он где-то прячется от меня. И только спавший браслет просветил бы меня на счет оплошности… На счет возможной оплошности.
Стало как-то странно больно в душе. Я потерла ноющую грудь и внезапно сама для себя врезала Твэлу качественный подзатыльник.
— За что? — вскинулся супруг, смотря на меня честными зелеными глазами. У него они могли менять цвет в зависимости от настроения.
— Идиот! Ты мог бы быть там! У тебя что, язык отсох сказать нам, где ты и куда ты идешь?
Я схватила бывшего демона за шкирку и потащила по кораблю к Шеврину. Хватит с меня этого детского сада. Сколько еще нам всем предстоит умереть и воскреснуть, чтобы этот дебил начал думать головой, а не жопой? Я не хочу больше умирать и не хочу, чтобы умирал он. Или кто-то другой из-за него, его тупости и глупости. Ну умный же парень, так почему ведет себя, как последний имбецил? Император демонов не может быть такой тупой амебой!
Дракон смерти не отказался провести воспитательную процедуру, а заодно познакомиться с новым-старым моим супругом. Порка вышла знатной, даже шкура слезла с коричневой задницы. Хваленый ремень из драконьей кожи и здесь не подкачал…