Максимилиан пригляделся, приподнявшись на цыпочки. Да, открыто.
Что это? Забывчивость? Беспечность? Или в доме ничего нет, кроме старой рухляди? И водосточная труба расположена так удобно.
Максимилиан быстро взобрался на небольшой чан, стоявший под сливом. В этом чане скапливалась дождевая вода для полива грядок и клумбы. Стал взбираться по трубе, настороженно проверяя скобы. Но скобы держали крепко. Труба не шаталась и не скрипела на железных штырях. Похоже, что их недавно обновили.
Окно на расстоянии вытянутой руки. Максимилиан опёрся о выступающий внизу оконный проём и толкнул приоткрытую раму. Она беззвучно отошла.
Максимилиан лёг животом на узкий подоконник, немного побарахтался и сполз вниз. Тут же замер, прислушался. Тихо. Колотилось сердце. Он несколько раз вздохнул. Ему даже показалось, что где-то внизу храпит старуха. Свет луны лился в окно. Глаза привыкали.
Его догадка оказалась верной. Окно предназначалось для освещения чердачной лестницы. Вот и дверца на чердак. Но туда ему идти незачем. Там действительно старая рухлядь.
Прямо под чердаком ещё одна комната. Максимилиан спустился и прислушался. Так и есть. Храп. Наверху комната служанки. Никакая она не родственница и уж тем более не жена. В таких каморках спит только прислуга.
Лестница вела вниз. Там будут комнаты хозяина. Те, что ему предстоит осмотреть.
Максимилиан спустился на один пролёт. Ступени под ногами чуть слышно поскрипывали. Ступням было тепло. Похоже, что дерево покрывала ткань. Он наклонился и пошарил рукой. Так и есть. Ступени обиты тканью. На срединном этаже две комнаты и соответственно две двери.
И вдруг под одной из них Максимилиан увидел свет. По ту сторону горела свеча.
Первым движением было метнуться наверх, к спасительному окну. В доме кто-то был, кроме служанки.
Мальчик прижался к стене, прислушался. По-прежнему ни звука. Может быть, старуха забыла свечу? Или камин догорает?
Если Максимилиан уйдет отсюда без добычи, Птицелов прогонит его. Максимилиан станет изгоем. Чтобы добыть нечто стоящее в присутствии хозяев, требуется особое мастерство, взрослая смелость. Если он преодолеет свой страх, он станет настоящим вором, его примут в «братство».
Максимилиан с минуту сидел, скорчившись, на нижней ступеньке. Он почти слился со стеной, погрузившись в тень. Он смотрел на мерцающий под дверью свет. Есть ли там кто-нибудь?
По-прежнему не единого звука. Тишина. Только приглушенный храп из комнаты служанки.
Максимилиан решился подползти ближе. Он встал на четвереньки и подкрался к оранжевой полоске. Может быть, он так что-нибудь услышит? Если приложит ухо к самой прорези?
Он вытянулся под дверью на животе. Но вместо шороха или дыхания до него донесся аромат…
Аромат восхитительный. Аромат его сна. Ненароком мелькнула мысль, что он ещё спит, что он ещё там, за тумбой, дремлет, пригревшись, и видит во сне курицу, ту, самую, истекающую жиром. Он чувствовал исходивший от неё аромат, он вдыхал его, этот аромат дурманил его, пьянил. Аромат заполнял его легкие, скатывался в горло, наполнял рот слюной.
У Максимилиана закружилась голова. Он ткнулся носом в дверь. Толчок был слабый, но дверь дрогнула и приоткрылась. Без скрипа и скрежета. Будто её петли пару часов назад обильно смазали маслом.
Максимилиан испуганно метнулся в тень. Сжался, застыл. Но из-за двери никто не вышел. Никто не вскрикнул, не задал вопроса. По-прежнему тихо. Только свет стал ярче.
Максимилиан снова пополз. Он уже мог просунуть в проем голову. Он понимал, что делать этого не следует, это опасно, что там его может подстерегать… кто? И аромат…
Он уже окутывал, проникал, лишал его воли. Казалось, что его скрученный желудок уже ползёт вверх по гортани, чтобы добраться до источника запаха. У него путались мысли.
Наконец, он осмелился взглянуть.
В комнате действительно горела свеча. Но была ли она забыта или зажжена намеренно? Свеча освещала накрытый стол. Максимилиан снизу видел край белой скатерти, бок начищенной серебряной миски, ободок тарелки. Аромат исходил оттуда.
Как заворожённый, Максимилиан поднялся на ноги. Колени тряслись. Но он всё же сделал шаг к столу. Там, на огромной блюде, в окружении грибных шляпок, украшенная веточкой базилика, лоснящаяся, золотистая, жирными ножками вверх лежала курица.
Её распахнутое чрево было нафаршировано орехами и черносливом.
Но курица на столе была не одинока. Максимилиан заметил двух огромных карпов, таких же золотистых, в убранстве из салата и кустиков укропа. С рыбой соседствовали паштеты различных оттенков, от нежно розового до насыщенно бордового. Поблескивал жирным глазком окорок.
В плетёной корзинке лежал нарезанный восхитительными ломтями хлеб. Был на столе и сыр, несколько сортов.
Но Максимилиан видел только курицу. Она царила, председательствовала. Мальчик приблизился к столу. Воровато огляделся. Никого. Ужин накрыт, но не тронут. Кому этот ужин предназначен?
Старуха ждала гостей? Не дождавшись, легла спать? Но от курицы ещё исходит одуряющий жар. Она не успела остыть.
Нет, нет, курицу он не тронет. Он возьмет кусок хлеба и сыра. И ещё, может быть, прихватит ломоть паштета.
Максимилиан схватил с тарелки кусок, другой рукой хлеб и юркнул под стол. Ему показалось, что так безопасней.
Там он жадно откусил от поджаренного ломтя. Он почти задохнулся от того, каким восхитительным ему показался паштет. С хрустящей корочкой, с вкраплением молотых орехов, ягод и тмина. Он глотал, едва прожевав.
И вдруг забыл отправить в рот следующий кусок.
Прямо перед ним возникли нарядные детские башмачки с серебряными застёжками, ножки в ярких полосатых чулочках и край кружевного передника. У стола появилась маленькая девочка.
Максимилиан едва не поперхнулся. Эти чулочки и этот передник были ему удивительно знакомы. Башмачки сделали ещё шажок. Затем свисающий край скатерти приподнялся.
Максимилиан подался назад, повалившись на бок, попытался вскочить и стукнулся головой о столешницу.
— А я тебя нашла! – сказала девочка в нарядных башмачках, заглядывая под стол.
Это была Мария.
Максимилиан зажмурился и снова открыл глаза.
Нет, нет, этого не может быть. Он спит!
Он спит там, за каменной тумбой. Ему всё снится. Ему снится даже проглоченный им паштет!
Но он только что приложился макушкой о столешницу. Ему больно. Вот сне так не бывает. Во сне нельзя стукнуться головой и прикусить язык.
Тогда кто перед ним? Видение? Призрак? Мария в свою очередь тоже опустилась на четвереньки.
— Так не чесно! Я тебя насла. Выходи.
— Ты… ты здесь откуда? Ты откуда взялась, мелюзга?
— Папа сказал, что мы в плятки иглать будем. Мы сплятались, а ты нас не нашёл. Потом ты сплятался. А я нашла! Я люблю плятки. Вылезай.
Она снова встала и топнула ножкой. И Максимилиан, как зачарованный, медленный, будто двигался под водой, выбрался из-под стола. В руке он всё ещё сжимал обкусанный кусок хлеба.
— Ой, — сказала Мария, заметив хлеб, — ты голодный? Тогда кушай. А зачем ты ел под столом?
Максимилиан огляделся. Она что-то сказала про своего отца. Опять этот призрачный отец! Но Мария не могла прийти сюда одна. Она маленькая. С ней должен быть кто-то.
— Я скучала по тебе, — сказала девочка. – А ты скучал?
Она протянула к нему ручки, сделала шаг и обняла. У Максимилиана закружилась голова. Глаза и нос сразу зачесались. В горле что-то задвигалось, булькнуло. Он отчаянно шмыгнул носом. И неловко обхватил девочку одной рукой.
— Вот еще… Буду я по какой-то плаксивой мелюзге скучать, — проворчал Максимилиан.
К его ужасу из глаз покатились слёзы. Свободной рукой он стал размазывать их по щекам. Пытался проглотить. Но они катились, как вино из дырявого бурдюка.
Мария задрала мордашку и назидательно произнесла.
— Жанет сказала, что плакать не стыдно.
Максимилиан внезапно обнаружил, что не только плачет, но и смеется.
Он уже это слышал! Папа сказал то… Папа сказал это… А вот ещё кто-то появился. Какая-то Жанет… Теперь ему предстоит выслушивать, что говорит эта самая Жанет.
— Мадемуазель, я уже не раз обращался к вам с просьбой не называть Жанет… просто Жанет, — произнес мягкий мужской голос.
В глазах Максимилиана от слез всё расплывалось, но он всё же разглядел стоящего в дверях молодого, темноволосого мужчину, одетого, как те господа с улицы Сент-Оноре.
Мальчик поспешно протёр глаза и отстранил Марию. Он даже оглянулся, разыскивая окно. Неужели он всё-таки попался?
— А это мой папа, — громко объявила девочка. – Помнишь, я тебе ласказывала, а ты мне не велил! Ты сказал, что я влу. А я не влу.
Максимилиан в изумлении смотрел на мужчину. Мария бросилась к незнакомцу, схватила его за руку и потащила к Максимилиану. Мужчина последовал за ней.
Он приблизился, попал в круг света, и Максимилиан с удивлением обнаружил, что мужчина очень молод. Он ненамного старше Птицелова, может быть, года на три-четыре, ему чуть больше двадцати лет.
Это он и есть? Тот самый, легендарный, живущий в детских снах, надеждах, мечтах отец?
Он живой, он не призрак, не дымный силуэт, не игра теней на белой стене, вызванная к жизни беспорядочным нагромождением продолговатых и округлых предметов, в полуночном союзе обратившихся в человека.
Он не зыбкий и не прозрачный. Черты его лица не текут и не блекнут, если моргнуть. Под его ногой скрипнула половица, его каблук зацепил выступающий порожек, его отложной воротник топорщится от крахмала и даже шуршит. Слышен его вздох, только что звучал его голос.
Молодой человек не приближался к Максимилиану, как того требовала Мария. Он благоразумно замедлил шаг, уловив тревогу мальчика. Появление взрослого, превосходящего ростом и силой в доме, куда этот мальчик забрался, как вор, означало угрозу.
Мария называла этого мужчину отцом, но это вовсе не отменяло эту угрозу. Максимилиан продолжал смотреть на него с опаской.
— Папа, ну папа, скажи, что мы иглали! Мы иглали в плятки. Мы его нашли. Мы нашли Максимилиана.
Молодой человек взглянул на девочку. Его губы тронула улыбка. Улыбка чудесная.
Максимилиан подумал, что ещё никогда не видел таких людей, таких непохожих на прочих. В чём состояла непохожесть этого неожиданно возникшего в дверном проёме и назвавшегося отцом Марии молодого мужчины, Максимилиан затруднился бы объяснить.
Его жизненный опыт был невелик, коллекция наблюдений, выводов и переживаний состояла из экспонатов схожих по раскраске, ибо мир прежде предоставлял к изучению лишь одну сторону, одну из множества граней, и разнообразием не баловал.
Разум мальчика, ребёнка, ещё не обзавёлся необходимым набором образцов. Он умел только чувствовать, без слов, образами. Он знал, что этот незнакомец иных качеств.
Да, он очень похож на тех, кого он называл благородными господами. Заметь он этого молодого мужчину на улице, он бы не сомневался в том, чего от него ждать. Один из тех, кто взглянет на уличного мальчишку пустым, равнодушным взглядом. Как на кусок глины.
Этот мужчина одет, как они, держится, как они. У него белоснежный, кружевной воротник, белоснежные манжеты, красивые холёные руки.
Кожа этого мужчины будто светится изнутри, волосы шелковистые и блестящие. Этого господина обихаживают слуги, сразу видно. И всё же…
Всё же он не один из них. Он другой. Взгляд другой. Тёплый, внимательный. В этом взгляде нет уже привычной для Максимилиана угрозы, требования подчиниться, уступить силе.
Тот, кто выше ростом, шире в плечах, старше годами обладает нерушимым превосходством над тем, кто слабее и младше. Так пёс в стае одичавших собак хватает за загривок более низкорослого и прижимает его к земле, требуя покорности.
Максимилиан видел это требование, извечное, как вселенский закон, в глазах каждого встречного подростка и взрослого. Он видел это требование даже в глазах матери, когда вышел из младенчества.
И вот перед ним стоял взрослый, сильный мужчина, но смотрел иначе. Без подавляющего превосходства. В этом красивом незнакомце была иная сила, особенная. И сила эта так же не подпадала ни под одно известное определение.
И кроме того, он был так похож на Марию.
Нет, не так. Это не он похож на неё. Это она на него похожа! Ведь он — её отец.
0
0