Слушай, длиннохвостый, и запоминай. Ты сейчас за час узнал больше, чем за весь предыдущий год. Как же повернуть этот словесный понос в нужное русло? По плану этот Тит Болтун должен трепетать от страха. Похож он на испуганного? Не больше, чем я на канарейку.
Спрашивается — почему? Что я сделал такого, что он проникся ко мне доверием? Сломал хребет его кляче и не стал есть. Разрешил снять шкуру.
Слушаю его треп. Ведут так себя злые драконы? Массаракш! Глупею прямо на глазах! Это он должен распустить слух, что я злой. А всё же, антуража надо подбавить.
Сжимаю правой лапой нетолстое дерево — сантиметров двадцать-двадцать пять. Кора и древесина расползаются под когтями, и ствол медленно, со стоном, заваливается. Теперь — энергичный взлёт. Мужика сбивает с ног напором воздуха и катит по поляне.
А много ли на самом деле нового я узнал? Что здесь есть рыцари, я знал и раньше. Видел. Дважды. Что господа-землевладельцы пользовались правом первой ночи, знаю. Не знаю, откуда, но знаю. Что такое пояс верности, тоже знаю.
Что в остатке? Семейные подробности жизни одного лэндлорда и одного крестьянина. Ах, да, еще тот факт, что лэндлорды собирают подать со своих крестьян. Получается, этот болтун мне зубы заговаривал?
Стоп, спокойней, без эмоций. Ты у него что спросил? Почему он так назвал свою лошадь. Он тебе ответил? Ответил! И почему назвал, и чего она боится, и от кого у неё дети. Про драконов ты его спрашивал? Нет. Забыл! Так чего злишься?
— Эээр акоон, эээр акоон!
Это что, мой селянин забыл спросить, который час? Ишь, как бежит. Кто-то зелёный, чешуйчатый мечтал внушить страх и ужас. А внушил обожание и собачью преданность. Вот он, как собачка за мной дует! Споткнулся!
Отстал… Жаль. Интересно, на сколько миль его бы хватило? И что может потребоваться простому селянину от дракона? Странно это. Зачем человеки
могут бегать за драконами? Уговорил, красноречивый, возвращаюсь. Раз
сам позвал, все мне сейчас о драконах расскажешь.
Красиво планирую и, завершая последний мах крыльями, приземляюсь на четыре точки. Беднягу опять валит ветром. Неустойчивый на ногах оказался.
— Говори.
Во как запыхался. Сразу видно, трусцой по утрам не бегает.
— Сэр Дракон, вы такой сильный, могучий, не могли бы вы спасти девочку?
Ни хрена себе новости! Она что, тоже в болоте утонула? У меня как раз богатый опыт спасения утопающих. Тут, рядышком, на краю болота лежит.
— Она ни в чем не виновата, сэр Дракон, это вам любой скажет. Разве это её вина, что она единственная наследница сэра Тэрибла.
Тэрибл, Тэрибл… Знакомая фамилия… Вспомнил! Иван зэ Тэрибл убивает своего сына. Нет, это явно не тот Иван.
— Сэр Тэрибл желает смерти своей дочери?
— Нет, что вы, сэр Дракон, сэр Тэрибл был добрейшей души человек. Он даже подать в трудные годы уменьшал. И леди Тэрибл тоже была добрая. А девочка им племянницей приходится. Это старый сэр Тэрибл крутой был. Он младшего сына — отца Лирочки — из замка прогнал и наследства лишил. За то, что он против его воли женился. А теперь все умерли, и девочка осталась единственной наследницей. А церкачи и сэр Деттервиль и сэр Блудвил хотят поделить между собой земли сэра Тэрибла.
Коротко и ясно. Нехорошие дяди хотят обидеть сиротку. А добрый дракон должен её спасти, и она станет принцессой. За кого же она выйдет замуж? За меня, что ли? Чуешь, длинноухий, у тебя есть шанс стать человеком. Только кто такие церкачи?
— А чтоб все было по закону, церкачи объявили её ведьмой. И устроили Божий суд. Она же рыжая, как мать. А у нас как – если женщина рыжая, значит уже наполовину колдунья. А сегодня дождь шел, значит, вечером, за два часа до захода солнца её сожгут.
Церковники они, а не церкачи. Инквизиторы. А что за Божий суд?
— Что за божий суд?
— А это, сэр Дракон, назначают срок десять дней, и за эти десять дней не должно упасть ни одной капли дождя. Тогда человека отпускают. А если был дождь, значит виновен. А с какого дня счёт вести, сам виноватый выбирает. Но тоже не больше десяти дней со дня суда. Только…
— Что?
— Только, сэр Дракон, как же можно летом без дождя? Ведь если дождя не будет, поля родить перестанут. Люди голодать будут. Как же Господу быть? Одного наказать или многих? У нас если на неделе дождя не было, молебен заказывают.
Вот, значит, как. Морской климат на службе у инквизиции. А я должен выступить против святой церкви. А святая церковь объявит на меня крестовый поход. И все из-за рыжей сопливой девчонки. Которая, к тому же, осуждена по закону, и всё равно не получит назад свои земли. Спрашивается, на хрена мне искать приключения на свою задницу?
— Где она?
— Спасибо, сэр Дракон, я знал, что вы не откажете! Это в шестидесяти милях отсюда, в Литмунде, на главной площади. Если вы, сэр Дракон, сейчас полетите на восток, то увидите дорогу. До неё мили четыре будет. Так вот по ней прямо на север. Там через шесть миль река будет и мост. А у моста дом, вы сразу узнаете. Там церкачи пошлину собирают. А дальше дорога такая широкая, что три телеги разъедутся, тут не ошибётесь. И до самого Литмунда.
И откуда ты, Тит Болтун, такой умный на мою голову взялся? И законы ты знаешь, и дедукцией владеешь, и с драконами на короткой ноге. Не селянин, а римский сенатор. Тит Клавдиус! Как же будет «болтун» по латыни?
— Читать умеешь?
Испугался! Нет, ну это же надо — меня не боялся, сзади бегал, а простого вопроса испугался? Значит, это не такой простой вопрос. Значит, из-за такого вопроса на виселицу попасть можно. Или на костер.
Теперь он меня боится, чего я и добивался. А значит, отвечать будет честно на любой, даже самый глупый вопрос. И не подумает, что вопрос глупый. Очко в мою пользу.
— Смотри мне в глаза.
— Сэр Дракон, в этом же нет ничего плохого, в том, что я умею читать. Вот акробаты на руках ходить умеют. Ничего в этом плохого нет, а народу весело. А я здесь восемь лет живу, у кого угодно спросите, никто меня читающим не видел, сэр Дракон.
Умеет, однако. Тит Лукреций Карр.
— Книгочей или чернокнижник?
Не-ет, он на самом деле на ногах неустойчивый. Уже на коленях.
— Сэр Дракон, не обижайтесь, но неправда то, что в книгах о колдовстве пишут.
— А ты откуда знаешь, что неправда, Тит Книгочей? Или Тит Сенатор? Пробовал?
Чего я над ним издеваюсь? Его же сейчас инфаркт хватит. Вот он боится меня, программа выполнена на сто пятьдесят процентов. Сейчас загнётся, так я ничего и не узнаю о других драконах. Однако, слово «сенатор» он явно знает.
— Что ты знаешь о драконах?
— Год назад я считал, что драконов не существует.
Ясный, четкий, лаконичный ответ. Молодец, Тит Болтун, можешь ведь говорить кратко… Стоп. Что-то не так. Тит Болтун сказал бы: «Год назад я думал, что драконов не бывает». А ты шкатулка с двойным дном, Тит Болтун. Но с тобой мы потом разберемся, а сначала с драконами.
— И что же произошло за этот год?
— Сначала поползли слухи, что в Замке Повелителя Всего проснулся дракон. Слухам я не верил. А через месяц, полгода назад, я увидел вас, сэр Дракон. Вы играли в снегу, и я решил, что вы добрый Дракон.
Проклятье! Хочется провалиться под землю от стыда. Я отлично помню, чем тогда занимался. Счастливое было время. Память возвращалась с каждым днём, крылья зажили, и я тренировал их в коротких перелетах.
Никаких несоответствий в себе не находил, о людях не знал. Накануне выпал глубокий, мягкий снег. И я резвился в нём как котёнок. А потом слепил снеговика. Самого обычного, только трёхметрового роста. С глазами из шишек и руками из еловых лап. Тогда я даже не задумался, кого леплю.
Вопрос: будет ли кто-нибудь бояться дракона, который лепит из снега снеговиков?
— А теперь что думаешь?
— Что вы добрый Дракон, который хочет казаться злым.
Муж, упорный в своих намерениях.
— Почему?
— Вы пытались спасти мою лошадь.
— И сломал ей хребет.
— Это случайно. Если б вы хотели её съесть, схватили бы когтями. Так удобней.
— Встань с колен, Тит Болтун. С тобой интересно беседовать. Как-нибудь позднее расскажешь мне о себе. А сейчас — прощай. У меня есть срочное дело.
Нет, он определенно неустойчивый на ногах. Опять покатился.
Как он говорил, четыре мили на восток, потом вдоль дороги на север. Вот дорога. Теперь шесть миль до реки. Я полечу над дорогой, и все обыватели будут указывать на меня пальцем. А если полечу над лесом, то как найду этот вшивый городишко? Жаль, что колдовства не бывает.
Сейчас бы прикинулся тучкой — и порядок. Или птичкой. Я маленькая птичка, я вовсе не… А если подняться повыше, сойду я за птичку? За птичку, может, и не сойду, а вот за маленького, нестрашного дракончика — определённо. Хватит у меня сил на четыре тысячи метров?
Теперь — план кампании. Чего я добиваюсь? Хочу я спасти девчонку? Хочу. Хочу, чтоб за мной охотилась церковь? Нет. Ну и что из этого? Ничего. Дальше — чего хочет церковь от девчонки? Чтоб она умерла.
Чего хочет девчонка от церкви? А её никто не спрашивает. Дальше – чего хочу я от церкви? Чтоб она забыла о девчонке. В каком случае церковь забудет о девчонке? Если девчонка умрет. Или если церковь будет думать, что девчонка умерла.
Во! Просто, как дважды два! И все довольны.
Девчонку съел злой дракон! Вместе с потрохами. На глазах у потрясённых обывателей. Слава тому, кто совместил приятное с полезным. Квинт Гораций Флакк.
Теперь — детали. Её, скорее всего, привезут на телеге. Наверняка в центре площади будет пустое место. Её снимают с телеги и ведут к костру. Тут сверху пикирую я, хватаю девчонку — и все думают, что ем. Крови надо. Ладно, тогда придется пожертвовать лошадью. Кровь будет лошадиная. Море кр-р-рови. Все вокруг будет в кр-р-рови.
И девчонка — в первую очередь. Жалко лошадку, но что поделать, искусство лицедейства требует жертв.
Ну до чего же трудно вверх лететь. Зато есть время подумать. О жизни, о себе. О шибко вумных римских сенаторах, бедных драконах и рыжих девчонках. Он же назвал её по имени. Лайлочка? Лирочка! Лира.
И чувства нежные я Лирой пробуждал. Не помню. Но что-то не так. Ещё монета такая есть. Вспомнил! Деревянная рама, несколько струн, сплошные переборы и аккорды. Никаких колков и куча конструктивных недостатков.
Теперь снова о драконах: драконов нет. Но недавно в Замке Повелителя Всего проснулся дракон. Не появился, а проснулся. Замок – это моя пещера. Или берлога. Нет, Замок лучше звучит. Теперь будет — Замок.
А я — проснулся. Спал, спал, а потом проснулся. Сколько же лет я спал, что умные люди решили, что я — сказка? Никак не меньше ста. А потом Повелитель Всего подметал пол, наткнулся на дракончика, взял его за хвостик и выбросил с балкона. Дракончик упал и проснулся.
Только, когда падал, повредил несколько косточек и головкой стукнулся. А когда вернулся домой, Повелитель отбыл в местную командировку. Лет на триста. Ещё одна гипотеза, которая вписывается во все известные факты. Только ничего не объясняет. Хотя нет, один факт объясняет.
Моя пещера, пардон, мой Замок — не мой, а Повелителя Всего. А Повелитель Всего – человекообразный бог. Но я тоже имею какое-то отношение к Замку. Недаром мое чувство направления указывает не на север, не на юг, а на Замок. И все коридоры сделаны под мои габариты. А мебель — маленькая.
Стали бы люди за просто так вырубать в скале шестиметровые потолки? Жаль, что от Замка только три зала осталось. Прихожая, мастерская, чулан. И балкон. Это я их так назвал. Ещё кучка маленьких кладовок, куда одна моя голова влезает.
Надо будет Тита Болтуна расспросить, сколько лет назад скала с Замком раскололась. Какое там — лет, веков! Та часть скалы, которая вниз рухнула, столетним лесом поросла. Наверно, к Замку вела красивая, вырубленная в граните лестница. Широкая, чтоб я мог пройти. С просторными площадками, с нишами в скале, в которых стояли мраморные статуи.
Или — каменные львы, играющие каменными шарами. А на головы статуям птички какали. А что осталось — дырка в отвесной скале. На высоте сто пятьдесят метров. Был зал, стал балкон. Весь обкаканный птичками.
Сколько я его отмывал…
Максимилиан перевел взгляд на девочку, затем снова на стоявшего в трех шагах молодого человека. Несомненное сходство. Даже несмотря на то, что Мария родилась девочкой, и личико у неё округлое, нежное.
— Здравствуйте, Максимилиан, — с улыбкой сказал молодой человек. – Я рад, что вы приняли наше приглашение и пожаловали к нам на ужин.
Он взглядом указал на стол.
— Мы вас ждали.
— Да, мы здали, — добавила Мария.
— Приглашение? – повторил Максимилиан полушепотом.
— Я сейчас объясню, — продолжал мужчина. – Дело в том, что мы не были уверены, где вас искать. Вы тогда так неожиданно исчезли. Помните, у ворот Консьержери.
Максимилиан кивнул.
— Затем нам стало известно, что… что ваша матушка, к моему великому сожалению, скончалась, — тихо продолжал молодой человек. – Я понимаю, как нелегко вам пришлось. Поверьте, я знаю, что вы чувствовали. Знаю, что означает остаться одному в десять лет, одному, без поддержки.
Он прямо и открыто взглянул на Максимилиана, и мальчик понял, что мужчина искренен, не кривит душой, не окрашивает слова в излишнее сочувствие.
Он знает! Он всё знает!
Максимилиан видел это знание, этот прожитый опыт в его глазах. Это то, чему Максимилиан давно научился. Он отличал правду от лжи. Этот навык был необходим для выживания, как тонкий нюх необходим лесному зверю. Не научишься, не освоишь это искусство – умрёшь.
Этот мужчина не лгал.
— Я давно хотел найти вас, Максимилиан. Я перед вами в долгу. Я обязан вам жизнью дочери. И своей жизнью… я вам тоже обязан. Вот почему мы устроили эту встречу. Пришлось прибегнуть к маленькому розыгрышу. Тот господин, посланник, получил сведения из надёжного источника, а затем послал вас сюда. Мы с Марией давно ждём вас.
Отец и дочь переглянулись и обменялись улыбками. Максимилиан заметил, как Мария зажмурилась от удовольствия, попав под одобрительный взгляд.
— Этот ужин, — продолжал мужчина, — он для вас.
— Тётушка Лючия плиготовила, — добавила девочка. – Она ещё печёт такие маленькие, маленькие пилозные! Вкусные! Они в буфете стоят.
— Вы ешьте, Максимилиан, не смущайтесь, — улыбнулся молодой человек.
— А я тоже клылышко съем, — заявила Мария и ловко взобралась на табурет.
Этот её жест оказался последней каплей.
Настороженность мальчика рухнула, как подтопленная вешними водами башня.
Максимилиан робко сел на другой табурет, напротив девочки, и вдруг застыдился своих грязных рук, своей старой, залатанной одежонки, своей чумазой физиономии. А были ещё его ноги под столом!
В комнате так чисто, и скатерть такая свежая, такая белая. И запах такой приятный.
Его прежде оглушал запах еды, все прочие запахи он не чувствовал, а тут уловил что-то знакомое. Конечно, так пахло от той рыжеволосой женщины, от её одежды, когда он к ней прикоснулся. Она тоже была здесь!
Аромат пронзительной, прозрачной свежести. Нечто схожее с этим ароматом Максимилиан находил в воздухе, когда взбирался на крышу на рассвете, и влажный от росы ветерок трепал его кудри.
Этот ветерок забредал на смрадные улицы с далёких цветущих лугов. А вот с этими двумя этот ветерок, кажется, в большой дружбе.
Мужчина угадал его смущение, но вида не подал. Он обратил свой взор на Марию, которая потянула к себе тарелку с какими-то сочными аппетитными ломтиками.
— Покажите-ка ваши руки, мадемуазель, — строго сказал он.
Девочка с готовностью растопырила пальчики. С точки зрения Максимилиана её ладошки была идеально чистыми, сияющими.
Но её отец покачал головой. Он отошел в угол — и там обнаружился кувшин с серебряным тазом. Молодой человек смочил водой полотенце и вернувшись к столу, протер ручки дочери. Затем доброжелательно взглянул на гостя.
Тот, не раздумывая, протянул свои раскрытые ладони. Он не хотел, чтобы отец Марии видел его черные, обгрызенные ногти. Молодой человек передал ему влажное полотенце и Максимилиан сам, как мог, обтёр руки, со стыдом отмечая возникшие на полотенце чёрные разводы.
Его руки обрели более пристойный вид, но теперь возникло следующее затруднение: он никогда не сидел за таким чистым и аккуратным столом. Он не знал, что ему делать.
Но отец Марии и тут пришел ему на помощь. Он пододвинул к себе блюдо с вожделенной курицей, ловко отделил серебряным ножом крылышко и положил его на тарелку дочери. Мария захлопала в ладоши.
— Клылышко! Я люблю клылышко. Оно хлустит!
Затем молодой человек отделил ножку с частью куриной спинки и положил на тарелку Максимилиана. Ту самую, жирную, с поджаристой шкуркой ножку, к которой Максимилиан тянулся во сне.
Его узелок-желудок вновь заворочался внутри. Максимилиан боялся, что уподобится голодному псу, будет чавкать и причмокивать, хватать мясо растопыренными пальцами и пихать в рот.
Но мужчина уже обратил свой взгляд на дочь:
— Приступайте, мадемуазель, сегодня вы свободны от всех стесняющих вас ограничений.
Подлинный смысл этой фразы был понят Максимилианом не сразу. Тем более было бы странно, если бы такую сложную реплику поняла маленькая девочка.
Но, к его удивлению, она нисколько в этом не затруднилась. Видимо, эта манера удивительного родителя обращаться к ней с ласковой почтительностью была ей привычна, и она ловила не буквальное значение, а тон его голоса.
Он ещё успел обвязать её тоненькую шейку салфеткой, прежде чем она взялась обеими ручками за скользкое крылышко.
На Максимилиана уже никто не смотрел. И он робко принялся за еду. Сон его не обманул. Курица была восхитительной.
Он всё же увлёкся, стал отрывать кусочки мяса обеими руками. Перемазался соусом и украдкой облизал пальцы.
Но Мария, сидевшая напротив, действовала с не меньшим азартом. Её салфетка покрылась пятнами. При этом она не переставала болтать, посвящая Максимилиана в подробности от него крайне далёкие.
— А дядюшка Пел уклал колбасу. Тётушка Мишель лугалась, сильно лугалась. Она его даже побила. Полотенцем. Но он всё лавно колбасу съел. Она за ним гонялась, лугалась, а он бегал от неё и ел. А мы тоже бегали. Мы хотели посмотлеть, отдаст дядюшка Пел колбасу или нет. А тётушка Мишель сказала, что он больше ни кусочка не получит. Она вооот такой замок повесит там, где колбаса лежит.
— Ты жуй медленнее, племянница, — тихо сказал её отец.
Мария пренебрежительно дернула плечиком, как бы говоря, что с жеванием совладает и без советов. Максимилиан, тем временем, дочиста обглодал кость и разгрыз мягкий хрящ. Молодой человек заметил его пустую тарелку.
— Ещё? – спросил он.
И, не дожидаясь ответа, уже отделил от курицы щедрый кусок грудинки.
Марии перепало два гриба, нафаршированных зеленью. Она с недоумением их разглядывала и даже катала по тарелке. Округлая форма шляпок что-то ей напомнила, и она внезапно пустилась в следующий монолог.
— Там такой бальсой-бальсой стол был, зелёный, а на нём мячики. Разноцветные. Я как удалю, и мячик покатился.
— Ты его в кусты бросила, — напомнил её отец, успевший поймать скользкий гриб, который девочка пыталась подцепить ложкой.
— Я потом блосила, а сначала я в мешочек попала.
— Но я тебе сказал, что в эту игру нельзя играть ногами.
— Можно, — упрямо возразила девочка. – Мы потом иглали с Жанно и Аннет. На тлаве. Там были такие маленькие волотца. Жанет сказала, что игла называется кла… клакет.
— Croquet, — поправил её отец.
— Да, клакет. У меня был такой бальсой молоток.
— Мадемуазель, я уже не раз обращался к вам с убедительной просьбой избегать фамильярностей и не говорить: «Жанет». Вы ещё слишком малы, чтобы называть благородную даму по имени.
— А ты её называешь! – отпарировала девочка.
Её отец, похоже, смутился.
— Я это совсем другое дело. Я взрослый.
— А вот и нет!
— Что «нет»?
— Ты ее называешь «Жанет» не потому, что ты взлослый.
— А почему? Позвольте спросить.
Казалось, он готов потерять терпение.
— А потому что ты с ней целовался! Я видела.
Ответа не последовало.
Максимилиан давно уже слышал их голоса будто издалека. Он дожевал кусок грудинки, но сделал это так, будто это был уже не он.
Голова его отяжелела. Предметы покосились. Отблески свечи множились, переплетались. Курица, уже без ног, вдруг обрела прежнюю подвижность. У неё вновь отросла голова, и она словно удивлялась отсутствию крыльев. Рыбы помахивали хвостами и готовы были разинуть безмолвные рты, уронив веточки укропа.
Максимилиан засыпал. Он понял это ещё на грани беспамятства, сделал было усилие открыть глаза, но его сытый, умиротворенный желудок мягко тянул его вниз, в тёплое, тёмное убежище.
И Максимилиан уже не смог выплыть. Он опустился на дно. А рыбы плавали над его головой и шевелили хвостами. На дне с ним тоже что-то произошло. Там его подхватило течение и понесло. У этого течения, похоже, были сильные руки.
Максимилиан смутно ощутил, как его подняли с табурета и перенесли на удобную лежанку. Была ли это кровать, застланный одеялом сундук или попросту брошенный у стола тюфяк, он не знал. И не стремился узнать.
Под головой оказалась подушка. Или не подушка. Может быть, скомканное полотенце или связка водорослей.
Его укрыли чем-то тёплым, с легким ароматом полыни. Максимилиан лежал, свернувшись клубком, в уютном, безопасном водоеме, куда его утянул желудок. Ему ничего не грозило.
Он спал, безмятежный и счастливый, как спал когда-то во чреве матери, в блаженном неведении, веруя в любовь и благоволение мира.
Он слышал птиц. Они пели. Откуда под водой птицы? Под водой живут рыбы. Почему под водой?
Потому что ему снилось, как он лежит, свернувшись клубочком, на дне в тёплом и чистом озере. Вокруг вода, но он ею дышит. Песок под ним мягкий. А сверху его тоже укрывает песок. Или это водоросли?
На дне реки растут водоросли, зелёные, склизкие. А в озере? В озере не могут жить птицы. Это сон. Ему снится сон.
Максимилиан открыл глаза и сел. Испуганно огляделся. Где он? Где он заснул? И как у него хватило глупости заснуть?
Он заснул в доме, куда забрался по поручению Птицелова! Он хотел в этом доме что-то украсть. Сердце вновь заколотилось.
Он вспомнил. Здесь была Мария. И красивый темноволосый мужчина, которого она называла отцом. Они ужинали. Ели курицу.
Мария рассказывала про обжору, укравшего колбасу. Это могла быть её обычная выдумка.
Но так выходило, что все её выдумки воплощались в людей. Или ему это тоже приснилось?
Но вот стол с той же белой скатертью. И свеча, уже оплывшая, догоревшая. На столе нет вчерашней курицы. Но всё прочее в комнате не изменилось. Вот табурет, на котором он сидел, вот коврик у кровати, вот большой ларь в углу.
И то, что он не заметил вчера — полка с книгами. Максимилиан уставился на них завороженно.
Ставни приоткрыты. За окном разыгравшийся день. Максимилиан вскочил и подбежал к окну. Инстинкт ночного зверя велел искать выход. Бежать.
Под окном тот самый садик с раскинувшимся клёном, клумбой и грядками. Звенит голосок Марии.
— Не буду умываться! Не буду!
Максимилиан с опаской глянул вниз. Он сразу увидел вчерашнего незнакомца, того красивого мужчину.
Он стоял у садового столика, скрестив руки на груди. Вся его поза, чуть склоненная голова, расслабленные плечи, выражала бесконечное терпение.
Мария носилась кругами. Волосы её развевались. Вслед за Марией по саду зигзагами перемещалась та самая жилистая, высокая служанка.
Девочка ловко уворачивалась, выскальзывала из-под протянутой руки, пряталась то за стол, то за дерево. А бедная женщина явно уступала ей в живости. В конце концов, итальянка остановилась и в отчаянии всплеснула руками.
С её губ сорвалось несколько итальянских слов.
— Messere… Bambina…
И что-то ещё.
Тогда молодой отец строго взглянул на девочку. Он заговорил с ней. Голос его был по-прежнему глубоким и бархатистым, в нем не бряцал металл, не свистела розга.
В его голосе обозначилась сила. Любящая, непререкаемая.
— Должен вам заметить, мадемуазель, что ваше поведение неподобающе. Вы огорчаете сеньору Лючию.
Девочка притихла. Она выбралась из своего убежища и направилась к ожидавшей её женщине. Остановилась перед отцом и задрала голову.
— Я только немножко… хотела поиглать, — оправдывалась она.
Он провел рукой по её спутанный волосам.
— Всему своё время, милая. Не забывайте, у нас в доме гость. Скоро он проснется, и наш долг встретить его, как подобает гостеприимным хозяевам, а не маленьким, растрёпанным замарашкам.
Девочка кивнула и побежала за сеньорой Лючией. Но очень скоро голос зазвенел вновь:
— Холодная! Щиплет!
Тут её отец взглянул на окно и заметил Максимилиана, хотя тот отпрянул в комнату.
Если бы можно было исправить в мироздании одну единственную вещь, то какую бы Вы выбрали? Возможно, добавили бы безграничную доброту? Или щедрость? Может быть, подарили бы людям возможность сострадать? У каждого своё представление о том, что неправильно работает в этом огромном механизме. Возможно кто-то согласится, что многие проблемы бы решились, если бы люди научились говорить о своих чувствах, не скрывая их под толщей комплексов, страхов и сомнений. Недомолвки очень часто приводят к поспешным решениям, к ошибочным суждениям и просто к испорченным нервам. Последнее, кстати, самое непоправимое. Нервные клетки не восстанавливаются и всякое такое. А потом люди умирают во цвете лет от инфаркта. А все они — недомолвки.
На самом деле, это очень сложно — пересилить свои сомнения и неуверенность в себе и сказать то, о чем так волнуется сердце. В голове мелькают тысячи вариантов, когда самый важный и близкий человек смеётся в лицо или обижается, собирает вещи и уходит прочь. Такой вот маленький скрюченный человечек, который подсовывает подобные сюжеты в головы сидит в каждой груди. Обустраивает себе небольшое жилище между четвёртым и пятым ребром и, свесив ножки, потирает свои морщинистые руки. И чем больше сомневаешься, тем толще и довольнее становится этот старичок. И тем сильнее управляет эмоциями. Если очень долго грызть себя и прятать все страхи в себе, то он становится таким большим, что уже не умещается в груди. И эти страшные чувства, которые каждую ночь прогрызают новые раны в душе, заменяют все самое светлое и хорошее, что было когда-либо в жизни.
Если человеку говорить снова и снова, что он неправильный, нескладный, хуже других и его существование ущербно, то сначала он будет бороться и пытаться опровергнуть это. Потом примет за чистую монету, все больше и больше срастаясь с этой мыслью. А после, выкорчевать гнилые корни подобных убеждений становится очень сложно. Ты тянешь их из человека, а они не рвутся, выдирают из него сердце рваными кусками. Ты продолжаешь тянуть, чтобы избавиться раз и навсегда, а через какое-то время новые корни — сильнее и глубже — появляются на месте прежних. А твои руки уже сожжены ядовитым соком, кожа покрыта волдырями и совсем нет сил. И два варианта: отказывайся от идеи и человека, оставляя любимого с тусклыми и пустыми глазами наедине с самим собой, или борись дальше, не жалея ни своей, ни его жизни. Вы готовы?
Энтони было сложно. Он бы никогда никому об этом не сказал, но иногда глядя в зеркало на своё отражение, он устало закрывал глаза и прижимался лбом к холодному стеклу. Азирафаэль открывался очень медленно, шаг за шагом. Словно дикий зверь, обозлённый годами заключения в клетке, он смотрел вроде и с доверием, но где-то в глубине глаз Кроули каждый день видел готовность к удару, к боли, к предательству. И этот отблеск пугал его, злил и ставил в тупик. Собственные отметины, которые почти сошли с его тела, казались незначительным сопутствующим уроном по сравнению с теми ранами, что были в душе его любимого человека. И как до них дотянуться, как помочь им исчезнуть, он не знал.
Все что он мог делать день изо дня, это окружать Азирафаэля своей любовью. Горячей, словно лава в пробудившемся вулкане, яркой как солнце и сладкой, словно сок самых спелых персиков. Он разрывался между работой и домом, каждую секунду стремился к нему, чтобы обнять, поцеловать, запустить руки в мягкие кудри и упереться лбом в лоб, душа панический трепет глубоко в себе. Старичок в его груди был меньше, тише, но он точил свою длинную тонкую иглу, чтобы воткнуть ее один раз, но так точно, что сердце разобьётся вдребезги, на тысячу осколков. Тысячу тысяч.
Это было воскресное утро, солнце проснулось в отличном настроении, поэтому было ласковое и тёплое-тёплое, нежно прикасаясь к щекам и к скулам, лаская их и слегка припекая. Маленькое уютное кафе они нашли случайно, когда гуляли по району. Дорога стелилась прямо под ноги, вела их куда-то вперёд, а им было только этого и надо. Но дождь напал на них исподтишка: выследил хитро и напрыгнул со спины, в мгновение пропитывая одежду и волосы. Азирафаэль только смеялся, закрываясь руками, а Энтони тихо ругался сквозь зубы, кутаясь в легкую рубашку. Тогда им и подвернулась небольшая дверь ярко-зеленого цвета. А внутри оказалось небольшое кафе, всего на пять столиков с низкими мягкими диванами. На каждом столе стояла ваза со свежими цветами и разноцветные салфетки с пожеланиями на целый день. Пахло свежим кофе и выпечкой, да так маняще, что они не раздумывая набрали всего самого аппетитного.
После этого дня они вдвоем выбирались в своё тайное место, когда у Кроули выдавался выходной или съемки заканчивались с утра — после двенадцати, а то и четырнадцати часов непрерывной работы — он спал за столом, положив тяжелую гудящую голову на руки, а Азирафаэль читал книжку, то и дело любуясь уснувшим любовником. Другие посетители кафе — которых было действительно мало — почти не обращали внимания на них, только бросали изредка взгляды, угадывая в усталом парне известную модель. Но оставляли своё открытие при себе, стоило заметить суровый и ледяной взгляд человека рядом.
Итак, воскресное утро, отличная погода и прекрасное настроение. Кружка Кроули пахла малиной и свежим кофе, запахи смешивались между собой, устремляясь к потолку закрученным паром. У руки Азирафаэля стоял пузатый стеклянный чайник, в котором плавали маленькие зеленые листочки и красные ягоды. Пахло клюквой и мятой. Энтони сидел около окна, опираясь на подоконник локтем и прижимая бедро вплотную к ноге Азирафаэля. Лучи солнца отражались в его очках, теряясь в черных стеклах. Алые волосы были забраны в высокий скрученный куль, удерживаемый от падения простой резинкой. Короткие непослушные пряди выбивались и торчали в стороны, словно маленькие своенравные змеи. Азирафаэль отломал деревянной ложкой ярко синего цвета кусок небольшого пирожного, которое они решили попробовать сегодня, и протянул Энтони.
— Сегодня первый пробуешь ты, — с улыбкой произнёс он, подставив под ложку свою ладонь.
— Боишься, что оно будет таким же кислым, как прошлое? — хитро прищурил один глаз Энтони, поворачивая голову. — Опыты на мне ставишь?
— Наоборот, я уверен, что оно вкусное, — он чуть потряс ложкой и аккуратно боднул плечом. — Хочу, чтобы тебе больше досталось.
— Я за тобой слежу, — тонкие губы растянулись в усмешке, и Кроули аккуратно накрыл ими искомую сладость.
Он медленно жевал, пытаясь распробовать все ингредиенты десерта, чтобы, если Азирафаэлю понравится, готовить его дома своими руками. В его груди что-то шевелилось — темное и липкое — когда он видел, как любовник ест чужую еду. Хотелось, чтобы Азирафаэль ел только из его рук, только то, что готовит он. Исключительно. Глупости и паранойя, но, серьезно… может он тоже иметь хоть какое-нибудь психическое отклонение? Он тоже человек, алло.
Кроули задумчиво повернул голову к окну, теряясь в своих мыслях, и крупно вздрогнул, напоровшись на знакомый взгляд. По телу прошла волна холода и раздражения, когда он узнал в девушке с той стороны стекла Баал. Она растерянно смотрела на своего подопечного, докуривая сигарету. Тонкая никотиновая убийца дымилась, а на фильтре остался след темной губной помады.
— Что-то не так, дорогой мой? — обеспокоенно позвал Азирафаэль, принюхиваясь к сладости. — Невкусно?
Энтони с усилием проглотил кусок, практически не разжевав. Он неприятно встал посреди глотки. Пришлось запивать горячим обжигающим губы кофе. Выходной был катастрофически испорчен. И в этом парень убедился, когда Вельзи потушила сигарету и подошла к двери, мягко потянув ее на себя. Кроули подавил оглушающее желание забраться под стол и прикинуться частью интерьера. Он выпрямился и закинул вторую руку на плечи Азирафаэля притягивая его к себе ближе, практически заваливая на свою грудь. Коротко поцеловал ноющими от кофе губами в висок и кивнул на дверь.
— А говорят, что работа не волк, — с досадой шепнул он. — Здравствуй, Баал.
Азирафаэль растерянно поднял глаза, узнавая в изящной невысокой девушке директора агентства. Она была в открытом чёрном платье с пышной юбкой. Белый тонкий пояс подчеркивал ее талию, а высокие каблуки делали ноги длинными и тонкими. Баал сняла узкие чёрные очки и убрала в сумку, которая висела на локте.
— Кроули, — кивнула она ему. — Азирафаэль. Доброе утро.
— Когда я вижу тебя, утро машинально перестаёт быть добрым, — он наклонился к любовнику ещё ближе, всем своим видом намекая, как она им мешает. — Особенно в выходной. Особенно там, где тебя не должно быть.
— Кроули, — осуждающе толкнул его локтем под рёбра Азирафаэль.
— Все в порядке, — девушка одним движением опустилась на диванчик напротив, закинула ногу на ногу. — Я была по делам в студии напротив, вышла покурить. А тут знакомые лица. Не волнуйся, я сейчас уйду.
Азирафаэль смотрел на неё, пока она говорила, и не мог не любоваться. Ее глаза не были большими или кукольными, как у большинства моделей в журналах. Но этот потрясающий блеск и пушистые чёрные ресницы, которые обворожительно опускались на фарфоровые щеки, не могли оставить равнодушным никого. На узких запястьях блестели браслеты, которые звенели при любом движении. Она была мечтой любого адекватного мужчины, да и не только. Маленькая чёрная пантера, которая вцепится в глотку и не отпустит, пока жертва не утонет в собственной крови. А потом ещё салфетку попросит, потому что помада размазалась. За ней Энтони был как за каменной стеной.
— Может быть, Вам принести кофе? — вежливо поинтересовался Азирафаэль, чуть наклонив голову.
— Я… — Баал так растерялась от этого простого жеста заботы, что на мгновение замолчала — Энтони с уважением посмотрел на своего любимого. — Я буду благодарна.
— Ты умеешь разговаривать вежливо! — уличил ее Кроули, обвиняющее указывая пальцем. — Я знал!
— Дорогой мой, — Азирафаэль аккуратно отвел чужую руку, положив ладонь. — Я сейчас принесу.
Он поднялся из-за стола, но крепкая хватка не пустила его дальше. Обернувшись, он наткнулся на изучающий и внимательный взгляд. Кроули чувствовал любое изменение в его настроении, ловил малейшую шальную мысль, которая омрачала их будни. Но мужчина только покачал головой и невесомо поцеловал его в лоб, в самую кромку волос.
Пока хозяин готовил обыкновенный кофе, устав предлагать различные сиропы и вкусы, Азирафаэль пошёл умыться, чтобы избавиться от липкого неприятного ощущения. Он не должен был и не мог злиться на Баал. Она приняла на себя весь основной удар, решая вопросы с юристами Габриэля, с его представителями. Она позволила им две недели наслаждаться обществом друг друга, ни разу не позвонив, как и обещала. Но почему-то сидящая напротив, так по-хозяйски и уверенно, она вызывала желание попросить уйти. Это желание было незнакомым и глупым, недостойным его. Поэтому Азирафаэль плеснул прохладной водой в лицо, приходя в себя. Она собиралась взять свой кофе и уйти, а значит остаток дня должен был быть их. Когда он уже подошёл к двери, чтобы выйти в зал, он услышал шум и оживленные разговоры.
Сонное и тихое кафе преобразилось. Народ толпился у окна и входа, запинался друг о друга и очень громко разговаривал. Щелкали вспышки фотоаппаратов.
— Это же Энтони Дж. Кроули!
— Так удачно встретить его вот так, в городе и без толпы охранников!
— Я хочу взять автограф!
— А я хочу фото!
— А это же… Вельзи Баал! Она потрясающая! Ты видела ее интервью перед прошлым показом во Франции?
— У неё невероятное чувство стиля!
— Они прекрасная пара. Так хорошо смотрятся вместе.
— Они просто созданы друг для друга!
— Надо сфотографировать их вместе.
Энтони раздраженно закрывался от вспышек и изо всех сил вежливо отнекивался от совместных фото. Баал пыталась что-то говорить, но общий гомон ее перекрывал. В какой-то момент Кроули, терпение которого подходило к концу — у него был выходной и каждый в этом чертовом городе пытался его испортить! — огрызнулся и попытался встать, чтобы оттолкнуть особенно наглую девушку, которая почти уселась на его колени. Вельзи протянула руку, накрывая его ладонь в попытке успокоить. Толпа взорвалась стоном одобрения и восхищения, фотоаппараты защелкали активнее.
Азирафаэль растерянно переглянулся с хозяином кафе, который угрюмо смотрел на происходящее. Выгнать никого он не мог, но такой шум и гам были для него чуждым. Завсегдатаи раздраженно косились и собирались уходить, потому что людей становилось больше, а места меньше. Фанаты задевали столы сумками, переворачивали кружки с кофе. Азирафаэль одними губами извинился за подобное и хотел было пройти к Кроули, но кто-то грубо оттолкнул его назад, ударив по рёбрам и обругав, чтобы не лез без очереди. Помявшись немного, он решил для начала выйти на улицу и, может быть, набрать Энтони на мобильный. Наверное, им стоило встретиться уже дома, когда все успокоится. Чего Азирафаэль не хотел, так это мешать его работе и лезть. Да и кто он такой… Морщинистый монстр, который давно пророс в его сердце, радостно потер ладони. А когда Азирафаэль, осторожно раздвигая людей, направился в сторону дверей, раскатистый смех прокатился по всем нервным окончаниям мужчины, вызывая дрожь.
Когда его ладони коснулись дерева, позади началось какое-то оживление. Но Азирафаэль не успел даже обернуться, его аккуратно толкнули вперёд, заставляя выйти на улицу. Яркий свет на мгновение ослепил его, почти до слез в глазах. Потом сильные руки легли на плечи, рывком разворачивая. Мир закрутился вокруг него, сливаясь в одно яркое пятно. Первое, что он увидел ясно и четко — это ядовитые желтые глаза напротив, в которых застыла злость вперемешку с раздражением, волнением и нежностью. Ласковые руки аккуратно поймали его лицо, удерживая на месте. Тяжелый вздох сорвался с губ Кроули.
— Почему такой умный ты такой глупый, ангел? — устало, но бесконечно нежно спросил он, после чего накрыл губы своими, вовлекая в горячий страстный поцелуй.
Азирафаэль секунду растерянно стоял, но нехитрая ласка, такая знакомая, но каждый раз такая волнующая подчинила его внимание. Глаза закрылись, а сам он обнял любовника в ответ под руками, касаясь выступающих острых лопаток и линии позвоночника. В толпе, которая оказалась практически заперта в кафе, послышались крики — возмущенные и восхищенные — свист и одобрительные выкрики. Но Энтони было плевать, он просто целовал того, кого любил всем своим сердцем. И маленький сморщенный старичок, повиснув где-то между четвертым и пятым ребром, вонзил свою длинную острую иглу прямо в огромное пузо того монстра, который пытался сожрать Азирафаэля изнутри.
Баал устало вздохнула, поддерживая ладонью голову. Она уже предвидела заголовки газет и посты в интернете. Хотя, почему бы не попробовать раскрутить Кроули и в таком амплуа? Можно создать аккаунт, посвященный их неадекватной паре, вести фото репортажи и постить любимые рецепты Азирафаэля. Хозяин кафе, протиснувшись мимо каких-то воющих школьниц, поставил перед ней искомую чашку с кофе.
Ей предстоял очень долгий день и ещё более долгая ночь.
Домой вернулись уже после восьми вечера. Запах жареной рыбы проникал даже в закрытые окна флайеров. Казалось, что и в доме всё уже пропахло жареной рыбой, вышедший навстречу Валера сообщил, что прилетал Виктор, привёз три коробки с керамикой, коробку вырезанных из дерева ложек, тарелок и гребней (работа Змея и Лютого), коробку свежей земляники и почти полтора центнера свежевыловленной мелкой рыбы (местная пиранья и окуни) — и потому Кузя вызвал его в дом для обработки улова. Коробки с поделками, как оказалось, Виктор положил на веранду. И почти сразу улетел обратно.
— Что значит – почти сразу? – спросила Нина. – Почему мне не сообщили?
Валера сказал, что передал новость Василию, а что Виктор быстро улетел – так не хотел встречаться с гостем. Вдруг бы оказалось, что этот гость из его бывших… лиц с правом управления… перед отправкой из части память Виктору почистили, но вдруг… его бы гость вспомнил? Заминку Валеры Нина заметила, посверлила взглядом Василия, но ничего не сказала при гостях. Да и Сергею пока рано всё знать.
Рыбы было столько, что уже кот шарахался и не мог её есть. Зато Сергей, не видавший такого изобилия и попросивший ещё немного добавки, был накормлен рыбой досыта – Валера ещё два раза ставил на плиту сковороду, а потом и ухи сварил столько, что и всем киборгам хватило.
После ужина Сергей с Декабрём вышли прогуляться в парк, через пару минут за ними вышел Ратмир со словами: «А вдруг заблудятся…», Василий с пакетом рыбы почти сразу улетел в музей, ушёл с таким же пакетом Валера… а Нина, пока Сергея нет в доме, позвонила Змею и Фролу, чтобы принять отчёты и скинуть отснятые Васей и Динарой видеоролики с праздника.
После получасовой прогулки Сергей поднялся на чердак и принялся за написание программы. Нина устроила всех гостей на ночь, и сама пошла спать.
***
В праздничное воскресенье звоны были разрешены часто — каждый час по пять минут и каждые полчаса по две минуты. И потому Лёня, написавший ещё одну новую программу по звонам, имел хорошую причину посещать колокольню с самого утра. И он этим пользовался – пока смотрительница не пожаловалась Светлане, что этот дексист только отпугивает посетителей, так как приходящие со своими киборгами люди при виде чёрной формы просто поворачивают обратно. И Света была вынуждена сообщить это Леониду.
Но, не зная, как сказать ему при посетителях, не нашла ничего лучше, как попросить его зайти ненадолго в свой кабинет, и пригласила гуляющую по площади Нину зайти на чай.
Лёня зашёл в кабинет просветителей удивлённо-расстроенный:
— А меня с колокольни… выгнали… почему-то… то есть… попросили уйти…
Нина усмехнулась:
— Потому, что ты в форме. Потому, что у дексистов… не настолько хорошая репутация, как хотелось бы. Потому, что люди начали опасаться изъятия киборгов на проверку… я не слыхала, чтобы хоть одного киборга после проверки вернули обратно… если так хочешь звонить, ходи в обычной одежде, и от тебя посетители шарахаться не будут.
— Вот как! Мы же для их же блага стараемся! Предотвращаем срывы… а разве не так? Но… спасибо за предупреждение… но жетон всё равно с собой носить буду. Кстати… вы в курсе, что Костя отправлен на курсы повышения квалификации в центральный офис? На три месяца! А потом будет переведен в другой филиал…
— Впервые слышу! – Нина от такой новости даже подскочила. – Вот ничего себе!
— Попался на краже киборга, выяснилось, что кража далеко не первая… и Борис Арсенович, чтобы не портить репутацию филиала, просто избавился от Костички… на его место принята Вера. Стажировка её закончилась… вот так… теперь она с нами.
Света и Нина переглянулись, а Лёня, выпив чаю, вышел из кабинета в глубоком раздумье.
***
В одиннадцать часов на площади перед Главным корпусом вновь собрались программисты и кружевницы. Сначала речь сказал директор музея:
— Музей впервые принимает в своих стенах конкурс, проводимый филиалом DEX-company… и он проведен успешно! Мы готовы принять конкурс и на следующий год, сделав его традиционным… но уже с другим видом рукоделия… да, следующий праздник будет посвящён традиционной вышивке! Или орнаментальному вязанию… мы посовещаемся и решим это… и праздник города постепенно превратится в Праздник Ремёсел… а сейчас участники конкурса получат возможность испытать написанные программы. Борис Арсенович любезно предоставил нам киборгов…
А Борис Арсенович стоял рядом, слушал и думал, не зря ли он во всё это ввязался?.. Прибыли никакой, один убыток… шестнадцать киборгов за просто так подарить! – где это видано! Оно, конечно, плюсик в карму будет даже очень жирный… но… это сколько же операций провести можно было бы!.. Ведь не просто так утилизировал бы! Вот дёрнуло за язык Леонида! Растрепал! И кому? – Нине, которая мимо кибера даже пройти спокойно не может! А ведь Гибульский что-то там писал о развитии мозга у DEX’ов… а возможно ли развитие мозга у Mary? Но… слово сказано, сам же и звонил Ильясу и сам же предложил этот конкурс! А слово надо держать… и так не хочется! Знал бы он, во что обошелся срочный выкуп четырёх Mary филиалу! Вера летала в курортную зону планеты и оформила изъятие киборгов с выплатой компенсации в одном из лучших отелей! И сейчас эти киборги отправятся в деревни… плести кружева… бред полный!
Тем временем программисты прошли жеребьёвку, получили по киборгу для установки программы и стали работать. Из шестнадцати киборгов четверо оказались мужской модификации – именно те, которых привезла Вера. Киборги с поставленными программами были посажены за те же станки, на которых работали кружевницы, и стали плести по тем же калькам.
Родиону по жребию достался киборг серии «Дживс» — мужчина лет сорока, одетый в костюм-тройку, шляпу и туфли из натуральной кожи – который и был посажен на место Миры и начал работать.
Уже через пять минут шестнадцать сплетённых киборгами салфеток были готовы – и комиссия в составе семи человек (главный хранитель, хранитель коллекции «Ткани», зав научным отделом, зам директора по науке, зав рекламным отделом и два представителя DEX-company) стали оценивать качество работы.
А чтобы зрители не заскучали, киборгам снова были даны кальки, но более сложные, и новые нитки – и шестнадцать Mary стали плести салфетку за салфеткой, которые тут же выставлялись на продажу в музейной лавке. И за три часа, пока работала комиссия, было сплетено и частично продано (по цене от полутора до пяти галактов за штуку) почти шесть сотен салфеток разной формы и размера — от пяти до сорока сантиметров в диаметре. На сцене выступал приглашённый ансамбль, для развлечения гостей работала ярмарка и ходили аниматоры. Фома и Светлана вели программу для детей.
На удивление Бориса выручка уже была более чем приличной – а киборги продолжали плести кружева с нечеловеческой скоростью и качеством. Наконец, Алла Юрьевна, как председатель комиссии, велела прекратить плетение, но сначала закончить начатые работы. Непроданные салфетки были оставлены в музейной лавке с тем, что треть от продажи будет переведена местному филиалу DEX-company за предоставление киборгов и в рекламном буклете сувенирной лавки будет размещен логотип компании.
Совершенно не ожидавший этого Борис был и удивлён, и обрадован одновременно. Часть убытков удалось вернуть, к тому же – плюс к репутации компании… да, на следующий год вполне возможно провести конкурс снова… и надо будет заранее запастись уценёнными киборгами, которых получат мастера. Да и… по части выявления хакеров и программистов-самоучек такому конкурсу нет равных! Из шестнадцати конкурсантов семерых Борис знал лично, ещё о пятерых был наслышан, о двоих прилетевших с других планет, информацию получил сразу, а вот ещё двое были ему неизвестны лично, но знакомы по манере написания анонимных программ! – и то, что они сочли возможным показаться, стоило всех потраченных на конкурс денег! Теперь надо не упустить их – и дать им шанс писать программы легально и для DEX-company. Да, такой конкурс был нужен… и к следующему надо начинать готовиться заранее.
Тем временем Алла Юрьевна заняла место на сцене, пригласила членов комиссии, программистов и кружевниц – и началось подведение итогов:
— …первый приз присуждается Родиону Сибирцеву… учился программированию самостоятельно… трёхмесячные курсы при мясокомбинате… он с таким видом рукоделия не встречался… а киборг, с которым он работал, вручается мастерице, за работой которой он наблюдал. Итак, Славомира Орлова… получает киборга серии «Дживс»… взрослый есть из родни?
— Да… родной брат. Ратмир… — подошедшая к Алле Мира мгновенно покраснела, рядом возник брат, наблюдавший до этого со стороны. Девочка тут же успокоилась и повторила: — Это мой брат.
— Его и пропишем с первым уровнем… если ты не против… принимай…
Сам Родион получил главный приз в виде сертификата на трёхмесячное обучение в центральном офисе DEX-company (улетать надо было уже через неделю), Райво был награжден месячным курсом обучения в лаборатории на спутнике, занявший третье место Драган – двухнедельной стажировкой в городском офисе. Остальные программисты тоже получили призы – от недельного обучения в городском офисе до новых рабочих ноутбуков.
Кружевницы сразу же получали киборгов. Конечно, они знали об этом – но появление мужских модификаций было неожиданностью. Mary – домашний киборг! Готовка-стирка-уборка… чисто женские работы! И представить за такой работой мужчину – даже если он киборг – совершенно невозможно! Но… киборги вручены, праздник закончен и пора домой… в конце концов, этих Mary можно и к коровам приставить… или к овцам. Работа найдётся всегда, было бы кому эту работу выполнять.
***
Домой вернулись почти в пять часов, довольные и уставшие. Нина сочла нужным пригласить этого Родиона в гости, раз уж он работал с «Дживсом» — но он отказался. Слишком уж неожиданной была победа в конкурсе! И надо было всё обдумать… и собираться лететь. Такой шанс терять нельзя!
Предупреждённый за час Валера уже приготовил праздничный ужин и сервировал стол в гостиной. Увидев испечённый киборгом торт и гору кулебяк с рыбой, Нина пригласила и Карину с DEX’ами, и Фому с Илоной и киборгами, и Линду с Райво, и Эку… — и гостей пришло столько, что стол пришлось ставить перед домом. К тому же… если Ведим действительно сам прислал этого Сергея, то увидит сделанные им и Декабрём видеозаписи… и будет спокоен за мать. И найдёт способ сообщить о себе.
Гости знакомились с Сергеем, присаживались к столу, их киборги вели себя совершенно не как киборги, а Алия, Эка, Агния и Динара вообще были в платьях (что должно быть жутко неудобно при осуществлении охраны хозяев!)… — Сергею всё это было и странно, и интересно, что он сам не сразу заметил, что Декабрь уже ходит не в комбинезоне, а в обычных рубашке и брюках, но стоит у входа в дом как исправная машина… с очередной кулебякой в руке.
Ратмир был ещё мрачнее, чем в день приезда, и Нина спросила:
— Что-то случилось?
Парень кивнул на «Дживса» и ответил:
— Вот он… случился. Мать не примет на кухне мужика… а его возраст… сорок лет физиологически.
— И полтора года фактически! Это нормальный исправный киборг. Можешь сдать в аренду заповеднику… будет в чайном домике гостей обслуживать. Пойдём в дом, позвоним Степану… это мой брат, он там работает… кстати, ты ему имя придумал? Прикажи ему идти за нами…
Степан ответил сразу:
— …привози, устроим! А сам-то не хочешь к нам на работу? Пора бы уже устроиться!.. рыболовецкую артель возглавить готов? Только артель из киборгов…
Пока шёл разговор, за спиной Степана по дому ходила Зиночка, готовя ужин. Вошедший в дом за стульями Декабрь успел записать часть разговора («…рыбу ловить… киборгами?» — «Да… но лодку и орудия лова дадим… а твой этот… Марин… может рыбу чистить и коптить…» — «Марин? Норм имя… Согласен!» — «Прилетишь ко мне, всё расскажу подробнее…») и Зиночку, мелькавшую в кадре.
В восьмом часу гости стали расходиться, а Мира и Ратмир засобирались домой. Сергей сначала приказал Декабрю скинуть все записи на выигранный им ноутбук, затем передал Нине права управления и документы на киборга – и Нина тут же передала Декабря с третьим уровнем Ратмиру. Затем Райво поставил на Декабря и Марина программы с местными картами, диалектом и календарём, и эти гости улетели.
Когда дом опустел, Сергей стал собираться обратно. Нина предложила отвезти на космодром, но он сказал:
— Сам доберусь… спасибо Вам за всё… я опасался, что будет полный контроль… а здесь просто здорово! На следующий год точно выиграю конкурс! Ещё раз спасибо! И… до свидания… до космодрома доберусь, позвоню. Транспортник вылетает ночью… полвторого по вашему времени… успею.
Нина дала ему с собой оставшуюся жареную рыбу и проводила до калитки со словами:
— Прилетай… место в моём доме для тебя всегда найдётся.
Там, откуда он был родом, болота встречались редко. Земля, разрезанная заливами, вздымалась вдоль шхер зелеными холмами, плавными, как формы женщины, и круто обрывалась в океан; под высокими обрывами бились пенные волны. Исли долго не мыслил себя без этого ровного гула, без криков чаек, в великом множестве носящихся над Вестфьордом, без протяжного женского пения, летящего от острова к острову, без тепла лошадиной спины, упруго ходящей под ладонями, и без высокого отцовского дома с белыми стенами.
Белый конь на зеленых холмах был у них на королевском гербе. В десять лет, когда отец, ввязавшийся в большую войну, сгинул на враждебной земле материка, Исли унаследовал этот герб вместе с серебряной короной Вестфьорда, но до полнолетия только учился сражаться и управлять под началом отцовских братьев. Он родился в большой и шумной семье: у него были родные и сводные братья и сестры, дяди и тети, внучатые племянники и племянницы – потому что в Вестфьорде считалось, что чем больше в семье детей, тем она крепче, и по островам архипелага ходила шутка: эти земли переполнены настолько, что, когда чихает очередной народившийся младенец, его прадед рискует свалиться в океан с края земли.
Прошло еще десять лет – и шутить стало некому: на южной оконечности архипелага проснулся спящий вулкан. Говорили, когда он извергался, море светилось, а после из туч целый месяц сыпался серый пепел. Поднявшаяся до неба волна просто смыла Вестфьорд в океан. Из двадцати островов шестнадцать в одночасье ушли под воду. Море забрало и мать, и стариков, и младенцев, и воинов, и белых лошадей.
Исли не видел этого, только слышал рассказы – должно быть, поэтому сохранил и часть войска, и рассудок. Боги решили так, что он тогда был в походе. Ушел с кораблями закреплять морские границы – проучить узкоглазых пиратов, нападавших на восточный Вестфьорд.
Вернувшись, его воины не нашли своей земли.
Их тоже тогда пошвыряло по волнам: Великое извержение бурным эхом отдалось по всем морям. А дома их ждала жалкая кучка выживших, укрывающихся в хижинах из всплывших обломков.
На четырех островах жить стало горько и чертовски тяжело. Что-то сместилось в мире – после Великого извержения снег иногда шел даже летом. Косяки рыб обходили отравленную пеплом воду, волны в океане стали выше, а ветра холоднее.
Это был самый черный год за всю жизнь Исли, и он резонно полагал, что хуже не будет никогда. Люди проклинали богов, проклинали море, проклинали Исли, требовали кровавого жертвоприношения или безумного подвига. Известно: благополучие рода во многом зависит от королей. Как они чтут заветы предков, честно ли правят, достойно ли отражают врагов и служат богам. Король, при котором боги допускают такое – моржовый хрен, а не король.
Исли, помогавший уцелевшим пережить зиму, не чураясь никакой работы, как простой вождь древних времен – строил вместе со всеми, рыбачил, охотился, смолил корабли и солил рыбу, – слушал не утихающий стон и роптания и думал, что людям нужна надежда.
И еще земля под ногами, которая не уйдет под воду.
Или кровавая месть.
Или все это вместе.
Тогда пришло время вспомнить о предавшем его отца короле.
*
О короле из болотного края, делавшем предложение принцессе Вестфьорда, Исли слышал с самого детства. В белом замке об этом сватовстве было принято слагать насмешливые и непристойные песни. Пожалуй, единственным человеком, который всегда слушал их без улыбки, был отец.
Однажды, когда они вдвоем бродили по обрыву, куда отец водил его фехтовать среди камней, птичьих гнезд и колючек чертополоха, Исли спросил про болотного короля: как там было по правде? Отец сел на нагретый солнцем камень и похлопал рядом с собой. «Понимаешь, жеребчик, – так он называл Исли, когда они были одни. – Есть такие люди, от которых лучше держаться подальше. Черт их знает, чем они обладают – колдовством, дурной волей или сладким языком – но они подчиняют себе других людей, и это жутко. Говорят, в болотных землях есть черный камень, который притягивает железо. Маленький камень – мелкую ерунду, вроде иголок или гвоздей. А большой, да еще и выточенный в форме подковы, может приморозить к себе меч или топор. Так вот, молодой король Норфлара – как тот камень, но для людей». – «Почему же к нему не притянулась моя тетка Ингрид?» – с замиранием сердца спросил маленький Исли. – «Потому, жеребенок, что мы сделаны из другого теста, – усмехаясь, сказал отец. – Из белого мелового камня Вестфьорда, из лошадиных шкур и дельфиньих костей. И на нас его темная воля не действует».
…жаль, что через полгода отец ушел в затяжной военный поход, да и сгинул там, обманутый королем Черного замка. Исли потом ходил за дядьями как привязанный, дергал за рукава, требовал войны и мести, обижался, что никто не слушает его, десятилетнего короля-сопляка. Дядьки отмахивались: всем известно, что в северном болотном краю бесполезно вести войну. Черный замок в сердце королевства недосягаем. И король с паучьим взглядом просидел на своем престоле безнаказанно еще целых двадцать лет.
В тридцать один год, устав перебиваться морским разбоем, слушать проклятия и мольбы, зваться «королем без королевства», Исли решил, что, пожалуй, настало время протянуть руку за холодными землями Норфлара и их короной. За двадцать лет долг короля-паука перед ним только возрос.
Он долго вел своих озлобленных воинов сквозь болотные земли. Спал на черных скалах, пил разогретый в котелке снег. Выведывал, строил планы, искал дороги, ждал подходящего случая.
Теперь его зеленое знамя плескалось над замком вместо флага с химерой, а в самой высокой башне сидел взаперти кровный наследник поверженного короля – и Исли никак не мог решить, как с ним поступить, по уму или по совести.
*
В тронном зале тихо шуршали полотнища – здесь тоже снимали со стен «химер».
Исли сидел на троне, задумчиво покачивая ногой, и читал доставленные прошения. Прошло уже три дня после того, как он объявил себя властелином Норфлара и хозяином Черного замка. На эти три дня замок и город погрузились в хаос. С людей будто спала пелена многолетнего подчинения владыке, оставив их в страхе и тоске. Слуги бродили, как пьяные, глупо улыбаясь, кто-то на кухне день и ночь выл, оплакивая пропавших детей, а еще внезапно повесился замковый священник, признавшись перед смертью, что виновен в покрывании королевских грехов. В разборках «кто прав, кто виноват» случились несколько драк. Напротив ворот стоял пекарь с забинтованными руками и ныл, что требует королевской милости. Принесли вести о беспорядках на рудниках и пожаре в городской кузнице.
Солдаты Исли нервничали, глядя на обезумевших норфларцев. После резни королевской стражи он запретил убивать кого-либо еще и не разрешил насиловать женщин, а всех, заподозренных в сочувствии прежнему королю, распорядился отправлять в темницу.
Ему, в конце концов, нужно было теперь всеми этими несчастными править.
За Исли в молчании следили Антейн, Финиан и Хебер – воины, соратники и почти побратимы. Все родом с его острова, все «безземельные», потерявшие жен, матерей и сыновей. С проклятого похода в пиратские воды они всегда были рядом. Хмурые, преданные, нелюдимые, всегда готовые подставить плечо, прошедшие с ним пучину, пески и холодные болота Норфлара. Они стояли бок о бок с ним на балконе Черного замка, когда Исли показывал собравшимся под стенами горожанам изуродованные трупы, найденные в подземельях, и громогласно рассказывал, каким чудовищем был прежний король. Крика, плача и ужаса внизу было – не передать.
Теперь они не понимали, что удерживает его от решения.
– Шпионы доносят, что южные лорды собирают своих людей, – озабоченно гудел Финиан. – Хотят отбить замок под видом спасения наследника…
– Плевать им всем на наследника, – сказал Антейн. – Все хотят примерить свои задницы на трон. Теперь, когда короля-кровопийцы нет, каждый болотный говнюк решит, что и он достоин короны…
– А скоро подтянутся и протесты от других королевств, – кивнул Хебер. – Как это так, Вестфьорд захватил Черный замок! Для всех мы еще долго будем пришлыми захватчиками.
– Пока наследник живет и здравствует, так совершенно точно, – Финиан хмурил брови. – Ваше величество… только прикажите.
Исли махнул им, чтобы не мешали думать.
Соратники не ошибались: живой Ригальдо был неудобен. Он мог послужить ядром каких угодно заговоров – как же, наследник, – плевать, что отец был безумным убийцей, давайте-ка возведем истинную кровь на престол. Хебер склонял Исли к тому, чтобы решить вопрос тихо и быстро, Антейн настаивал на публичной казни, особенно если удастся доказать, что сын был замешан в преступлениях отца, ведь у хорошего дознавателя в пыточной доказать можно что угодно.
До митинга оставалось не так много времени. Позвонил Пётр Сильвестров и с истерикой в голосе заявил, что сломал свои очки, а они часть его имиджа и вообще – талисман. На публике он появляется только в этих очках и никогда без них. Но пусть Денис не волнуется, Пётр сейчас заедет в знакомый салон оптики и купит себе такие же. Может немного опоздает, но всё будет тип топ. Но даже если опоздает, всё в силе! Он договорился с парнями, они запишут всё на телефоны, и он потом в любом случае смонтирует классный ролик про этот митинг, так что, пусть Денис не переживает, пост будет огонь!
Не сказать, что Денис не переживал. Он шагал к площади Ленина к зданию Краевой администрации к памятнику Ленина – на митинг, посвящённый ему, Денису. Он был опустошён – накануне он пытался поговорить с Егором, но разговора не получилось. На претензии Дениса по поводу Алёны Егор ответил: «Извини, бро, кто не успел, тот опоздал.»
Денис хотел даже отсесть от него на лекции, но потом подумал, что это будет слишком. И, возможно, не стоит, потому что начнут задавать вопросы, а Денис не знал, как на них отвечать.
Уже издалека Денис увидел, что народу на площади собралось немало. В стороне от памятника кучковались парни. Вокруг ходили люди разных возрастов. Много было молодёжи. Причём, не просто молодёжи, а школоты. «Ну да, – подумал Денис. – Их это касается в первую очередь».
Именно они первые претенденты на уголовные дела – старшеклассники и студенты – поколение мемов. Это они чаше всего рисуют мемы и репостят их. Можно сказать, что мемы – это язык, на котором они разговаривают. И может быть, старшее поколение придумывает такие законы, потому что просто не понимает этого языка?! Хотят заставить молодёжь разговаривать на их языке. Но ведь там слова длинные, их нужно долго собирать, чтобы скомпоновать слова в мысль. И не факт, что передашь точно. А вот бросил в конфу эмодзи или гифку и все всё поняли. Коротко и ясно.
Мысль о том, что его поколение изобрело что-то особенное, согрела душу Дениса.
Ну пусть не изобрели. Пусть подхватили изобретение предков, но сделали из простых картинок свой язык, понятный и доступный. И быстрый, что немаловажно! Адаптировали под реалии сегодняшнего времени, под сегодняшние скорости.
Чуть поодаль стояли полицейские. Глядя на них Денис подумал, о том, что он не знает, санкционирован ли митинг или нет. Организацией занимался Пётр Сильвестров.
Да в принципе, для Дениса это не имело значения. Люди пришли поддержать его, и это главное!
Чем ближе подходил Денис к площади, тем дальше в прошлое уходили Алёна и Егор – он сейчас знаменитость, не они! Это к нему на митинг пришло столько людей! А Алёна… Алёна пусть остаётся с Егором, раз не смогла рассмотреть, кого она потеряла!..
К памятнику Денис подошёл уже в боевом настроении. Оставалось дождаться Петра Сильвестрова, и можно начинать.
Но блогер задерживался. И телефон его был вне зоны действия.
Дениса узнавали. Подходили, расспрашивали, сочувствовали. Полицейские были настороже, но не вмешивались. Народ всё прибывал.
К Денису подошли парни, что кучковались в стороне.
– Ну что, пора начинать, – сказал один из них, старший, судя по тому, что остальные внимательно слушали его.
Денис растерянно огляделся. Он не знал, что делать, а блогера всё ещё не было.
– Я сейчас позвоню, – ответил он.
Парни остались стоять рядом, терпеливо ожидая, пока Денис дослушает запись: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». И когда Денис нажал кнопку отбоя, старший повторил жёстче:
– Надо начинать. Ты тут. Люди тут. Чего ещё ждать?
– Я не знаю, что делать, – Денис растерялся окончательно.
– Вот громкоговоритель, – старший кивнул одному из своих людей, и тот подал Денису громкоговоритель. – Люди пришли послушать тебя. Расскажи, как ты стал жертвой дурацких законов. Мы всё запечатлеем в лучшем виде.
Денис догадался, что это и есть те ребята, с которыми договорился Пётр Сильвестров, и ему стало спокойнее. Но что говорить? Одно дело рассказывать приятелю или декану, и совсем другое вот так, в громкоговоритель, всему свету! Его же все услышат!
Денис хмыкнул – ну да, все услышат. Не за этим ли он сюда шёл? Чтобы рассказать миру, как с ним несправедливо обошлись…
Но говорить в громкоговоритель?..
Ещё этот блогер где-то запропастился… Денис снова начал озираться в поисках Петра Сильвестрова. И тогда старший положил Денису на плечо руку и повлёк его за собой к памятнику, подтолкнул. Денис запнулся, и чтобы не упасть поднялся на ступеньку.
Сразу стало тише. Люди начали подходить. Полицейские напряглись. Один что-то проговорил в рацию. Денис отметил это краем сознания. В следующий момент всё его внимание переключилось на людей, которые стояли вокруг и ждали. Ждали его слов! Ждали, что он скажет! И он не мог подвести их. Точно так же не мог пересилить себя, начать что-то говорить.
И тогда кто-то легонько подтолкнул громкоговоритель вверх, и Денис поднял его.
Вздох готовности внимать пронёсся над толпой и снова повисла тишина.
И тут Денис всерьёз задумался о чём говорить? Время будто замедлилось, но не для Дениса. В его голове мысли неслись с лихорадочной скоростью.
Кроули пытался последовать совету Берта. Правда пытался.
Он проводил больше времени в деревне, разговаривая, обедая или обходя периметр, как он всегда это делал, пытаясь убеждать себя, что Азирафеля не стало, но мир на этом не закончился. Его мир не закончился.
Это работало. Недолго.
Зияющая дыра в его груди лишилась своих острых краев и выровнялась в некую непрекращающуюся, тупую боль, которая напоминала ему о том, что он не целый. Он не знал, когда начал нуждаться в Азирафеле, чтобы чувствовать себя таковым, но было ясно только то, что теперь он незавершён. Он сплел свою жизнь с жизнью Азирафеля так основательно, даже не заметив этого, что теперь в нем почти ничего не осталось, что принадлежало бы только ему. А те маленькие кусочки, что ещё существовали, теперь были раздроблены, потому что остатки его души разбились на болезненные осколки.
Ноябрь прошёл в вихре града и ветреных серо-стальных дней, и Кроули не мог сбежать от воспоминаний.
Его шея все время была плотно завернута в шарф Азирафеля, сохранявший его в тепле и уюте. Он иногда чувствовал, как его пульс бьётся о мягкие складки, напоминая о его продолжающемся одиноком существовании. Он всегда держал дневник, оставленный ему ангелом, под рукой, уже сильно зачитанный и полный правды, которую, – Кроули это понимал, – его собственное отношение помешало бы Азирафелю сказать ему, пока он был жив.
Каждый раз, когда он подходил к плите или доставал какую-то банку или тарелку, Кроули вспоминал рецепты, по которым они с Азирафелем готовили вместе: ангел тщательно отмерял муку и сахар, тогда как Кроули бросал все остальное в кучу решительно беспорядочным образом.
Перед коттеджем лежали пустые, подернувшиеся льдом клочки земли, где оставшиеся стебли лилий сгрудились вместе, наконец-то умершие.
Воспоминания преследовали Кроули, сопровождая его в коттедже, в деревне, и даже во сне. Кошмары вернулись, но теперь они были спорадическими, и мало что могли показать ему, что было бы хуже правды. Реальность в этом случае была страшнее вымысла.
Жители деревни пытались помочь, но их одобряющие улыбки и деликатные предложения помощи лишь напоминали Кроули, что он был сломан и потерян без своего ангела. Он был объектом жалости – когда-то верное уравнение, которое теперь потеряло всё справа от знака равенства, оставив бывшего демона без опоры падать в огромное негативное пространство вокруг него.
Пришло Рождество, и обычное веселье, которое всегда сопровождало торжества, началось, как и бывало всегда. Когда все остальные устремились к радостному настроению, Кроули почувствовал, что его ощущение реальности ускользает.
Он был на рождественской вечеринке в Нью-Йорке в 1928 году, уговаривая богачей инвестировать ещё больше, а Азирафель в это время пил слишком много шампанского и разглагольствовал о том, что экономика ещё никогда не была настолько стабильной; он сидел рядом с ангелом на чьём-то пороге в Париже в 1789, слишком измотанный, чтобы пить, но слишком глубоко травмированный, чтобы делать что-то иное; они с Азирафелем, пожалуй, чересчур громко распевали песни в таверне в Каире двенадцатого века, и их фальшивое исполнение убедило мощного египтянина, сидевшего перед ними, что им, скорее, место на улице; Азирафель тряс его, пытаясь разбудить и говоря, что улица снаружи кишит ангелами, провозглашающими, что сын Божий спустился на Землю, так что Кроули лучше поскорее превратиться в змея, чтобы ангел смог унести его с места действия, пока Михаил или Гавриил не засекли его демоническую ауру, которую Азирафель в данный момент изо всех сил пытался прятать от их глаз, совсем как грязное бельё.
Когда двадцать пятое подошло, единственное, чего хотел Кроули, это утопить свои печали в вине, как он делал это каждое Рождество на протяжении последних двух тысячелетий. Проблема была в том, что он не мог заставить себя нарушить традицию двух тысяч лет делить спасительную бутылку вина с ангелом, который не позволил его первому Рождеству стать последним.
Тем ранним вечером, когда Кроули все ещё полулежал на диване, натянув на себя одеяло, как саван, и обернув шарф Азирафеля вокруг шеи, раздался стук в дверь.
На одно смутное, полное надежды мгновение Кроули подумалось, что это Азирафель, что он все-таки здесь. Но потом он открыл дверь, и за ней оказался всего лишь Берт, который выглядел мрачно, но держал что-то обнадеживающе похожее на бутылку вина.
– Привет, – сказал Кроули, не в состоянии скрыть разочарование в голосе.
– Я не знал, будешь ли ты дома, – поприветствовал его Берт. – Не видел тебя последнее время. Моя семья решила отпраздновать Рождество аж в Нью-Йорке в этом году, а, честно говоря, для меня это немного далековато… Так что я подумал, может быть, ты не будешь против, если я присоединюсь к тебе здесь? Я принёс подарок, – Берт недвусмысленно вытащил бутылку вина, глядя на Кроули с надеждой.
Кроули некоторое время изучал его. Было довольно очевидно, что Берт пришёл не потому, что ему было одиноко, а скорее, потому, что он знал, что одиноко Кроули, но это было по большому счёту несущественно. Человек всё-таки алкоголь принёс.
– Проходи, – сказал Кроули, отступив в сторону и махнув рукой, чтобы он вошёл. – Как племянник?
Они некоторое время поговорили ни о чем, хотя Кроули смог поддерживать разговор лишь несколько минут. Его мысли все время возвращались к Азирафелю и к тому намерению, что появилось недавно на задворках его сознания: найти ангельский эквивалент святой воды, каким бы он ни был, и погрузиться в него.
Наконец, Берт сдался и открыл вино, которое, как Кроули заметил с одобрением, было великолепным марочным ChateauGironville 1920 года. Бармен, что неудивительно, знал своё дело.
– Давно его храню, – сказал Берт, вытаскивая пробку. – Особый случай, который никогда не представится, понимаешь?
Кроули кивнул, на самом деле не слушая, и пошёл принести бокалы для вина. Его пальцы надолго задержались над двумя одинаковыми бокалами: их было только два – один для него, один для Азирафеля.
Поднявшийся ангел задумался над тем, чтобы сотворить ещё один, или, может быть, пару, но вместо этого лишь с усилием подавил ком в горле и принёс имеющийся набор Берту, который начал разливать вино.
Кроули, мучительно пытавшийся убедить себя, что пить с кем-то другим на Рождество не было каким-то предательством по отношению к Азирафелю, был благодарен, когда бармен сел за столом, а не на диван, где всегда сидел ангел.
Некоторое время они просто пили, и Берт время от времени говорил что-нибудь о погоде, или о пабе, или о той машине, которую он подумывал купить, в то время как Кроули лишь неотрывно глядел в свой бокал и вспоминал все те случаи, когда Азирафель болтал при нем вот так, а он не трудился слушать.
Берт, казалось, был немного озадачен, когда ему удалось налить пятый бокал из бутылки, а она ещё не опустела даже наполовину, но он, вероятно, списал своё помутнение на алкоголь, потому что продолжил пить и не возражал, когда Кроули налил себе ещё один довольно полный бокал.
– Учитывая, что я р-работаю с этим д-делом, – Берт икал над своим шестым стаканом. – Я правда н-не очень-то много п-пью.
Было около половины одиннадцатого, когда Кроули сломался и начал неудержимо всхлипывать, и потрясенному бармену пришлось его утешать.
Пятнадцать минут спустя Берт тоже присоединился к нему, сдержанно заплакав и признавшись Кроули, что собирался выпить это вино на их с женой десятую годовщину свадьбы.
В одиннадцать Кроули разъяснил Берту все об ангелах и демонах и о том, как он сначала был одним, прожил почти всю свою жизнь другим, а потом вернулся к первому. Если бармен и заметил, как Кроули тревожно цепляется за свой клетчатый шарф, отчаянно переплетая пальцы с его мягкими складками, он ничего не сказал.
Около половины двенадцатого Берт спросил, что Люцифер думает о глобальном потеплении, на что Кроули ответил честно, что ни черта об этом не знает, и вообще почему все считают, что они с Повелителем Тьмы закадычные приятели?
Десять минут спустя Кроули заявил, что, возможно, причина в том, что он помогал воспитывать ребёнка, который, как он думал, был сыном Люцифера, и теперь, когда он над этим задумался, он был почти уверен, что Ад выдал ему какое-то поощрение за это, как его, глобальное потепление: ему в последнее время приходили какие-то странные письма. А может быть, это были счета за электричество. Он был не уверен.
Время приближалось к полуночи, когда Кроули начал называть Берта Азирафелем, а вскоре после этого бармен, пошатываясь, поднялся на ноги и добрался прямо до дивана, после чего растянулся на нем и уснул. Кроули опустошил бутылку и с нескольких попыток убедил её перестать наполняться. Затем он прислонился к краю дивана, – потому что в какой-то момент, он сам не помнил, как, оказался на полу, – и сумел тоже найти дорогу в ту теплую темноту.
~~***~~
Утро было тяжёлым.
У Берта было приличных размеров похмелье, и, хотя Кроули прогнал магией большую часть своего, он не мог заходить слишком далеко, чтобы не рисковать возбудить подозрения бармена.
Большая часть прошлой ночи осталась для Кроули в блаженном тумане, что было облегчением, и Берт, похоже, тоже заблокировал большую ее часть, и это, пожалуй, было к лучшему.
Пока Берт был в туалете и издавал скорбные звуки в раковину, Кроули сидел на краешке дивана, массируя себе виски и морщась от каждого звука. Его мысли были полны неясных очертаний Азирафеля, как было всегда в эти дни, ангел преследовал его даже сейчас.
Раздался звук открывающейся двери, и Берт вошёл в гостиную мгновение спустя, немного бледный, но все ещё целый и невредимый.
– Я не могу здесь оставаться, – объявил Кроули, снова обратив взгляд на камин.
Берт ничего не сказал, но остановился около дивана, на краю поля зрения Кроули.
– Это слишком невыносимо… Здесь слишком много воспоминаний, – сказал Кроули, обводя взглядом очаг, где сперва обжег свои крылья дрозд, а потом упало его собственное перо. Он вспомнил, как Азирафель метнулся за ним, будто оно было для него дороже, чем его собственные воспоминания, покоящиеся неподалёку в пепле дневников.
– Если я… Я вижу его повсюду. Я не могу… Я просто…
– Я понимаю, – сказал Берт, мягко перебив его. – Смена декораций, такое всё.
– Да, – энергично согласился Кроули. Он поднял руку и рассеянно провёл по волосам. – Я… Вот, что мне нужно.
– Так поезжай, – сказал Берт, обойдя диван и осторожно сев рядом с Кроули. – Если это то, что тебе нужно. Ты же из Лондона, так? Так поезжай в Уэльс, или Корнуолл, или в Шотландию. Чёрт, езжай хоть во Францию, если ты в состоянии переносить тамошний народ. Или в Германию, или в Индию, или в Россию… попробуй Америку – все, что ты можешь себе позволить. Отправляйся в путешествие. Отпуск для души. Это неплохая штука.
Кроули слегка воспрял.
– Отпуск для души, – проговорил он, пробуя слова на языке. Это звучало, как нечто, что мог бы сделать ангел.
– Посмотри, поможет ли это, – предложил Берт. – Время – не единственное, чем можно отделить вещи друг от друга.
Кроули кивнул.
– Послушай, – сказал Берт, и у него было такое лицо, будто он очень хотел положить руку на плечо бывшего демона, но сдержался. – Если тебе кажется, что это поможет, я бы сказал: попробуй. Что плохого может случиться?
«Ко мне может прицепиться Рай или Ад, и я могу быть убит», – подумал про себя Кроули, но потом, поразмыслив, решил, что это было бы не так уж плохо, если сравнить.
– Только помни, что тебе не обязательно оставаться далеко, – сказал Берт. – У тебя есть друзья здесь, и мы всегда будем рады тебе, если твоя поездка в Новую Зеландию – или куда там – потерпит провал.
Кроули снова кивнул. Потом добавил:
– Спасибо.
– Эй, я ж бармен, – сказал Берт, вставая и небрежно указывая на себя. – Раздавать жизненные советы практически моя профессия.
– И хорошее дело, к тому же, – сказал Кроули, вставая. Он подал руку, и Берт пожал ее. Может быть, бармен никогда не станет его другом в том смысле, в котором Азирафель был его другом, подумал Кроули, но он определённо был другом в некотором роде, и ему приятно было об этом думать.
– Тогда до встречи, – сказал Берт, улыбнувшись, а затем скорчив гримасу. – Боже милосердный, ненавижу похмелья. Пришли мне открытку из Барселоны.
Кроули улыбнулся и проводил Берта до дверей, где бармен взял своё пальто и набросил его на плечи.
– Спасибо за вино.
– Спасибо за компанию, – ответил Берт. – И счастливого Дня подарков!
– Тебе тоже, – сказал Кроули, а потом Берт отдал ему шутливый салют и вышел на морозный воздух, плотнее кутаясь в своё пальто.
Кроули вернулся в дом, изгнал прочь похмелье и сделал свою мятую одежду чистой и хорошо отглаженной. Мысленно он начал вычеркивать места, которые они с Азирафелем посещали вместе. Ему нужно было что-то, где они никогда не были, что-то свежее и новое, что не даст его мыслям возвращаться к ангелу. Он был уверен, что в противном случае боль в груди убьет его.
~~***~~
Мест было не так много.
Он начал с Ботсваны, южноафриканского края узловатых деревьев, широких полосок покрытых травой плато и неровных, усеянных валунами холмов.
Кроули подошёл к краю бриллиантовой шахты и заглянул в гигантскую яму – созданный рукой человека кратер, размером с место удара метеорита.
Он никогда не видел ничего подобного. Тёплый ветер проносился мимо него, сыпя песок ему в лицо вокруг очков. Перед его мысленным взором Азирафель настаивал на том, чтобы изучить рабочие условия шахтёров.
Кроули прошёл через маленький город, чьи здания далеко отстояли друг от друга, но были удивительно современного стиля. Он нашёл отель, окаймлённый хорошо подстриженными деревьями и забронировал себе номер. Когда он опустился в теплую ванну, позволяя пенной воде смыть колючий песок с его кожи, его мысли вернулись к тому, как ему приходилось помогать Азирафелю мыться, когда хватка болезни стала крепче.
Бывший демон брел через неровную долину, окруженную массивными каменными образованиями, и наблюдал, как несколько зебр бежали по высокой траве. Он подставил волосы тёплому ветру, взъерошившему их, и подумал о том, как здесь красиво и как Азирафелю бы тут понравилось.
Кроули сел на следующий рейс через Атлантику.
Он доехал на автобусе до Парагвая, забрался на вершину горы, название которой не мог произнести, и с удовольствием воспользовался гостеприимством супругов, которые жили на середине склона. Он оставил им горсть редких золотых монет за их труды и почувствовал, как ангел одобрительно кивнул ему.
Кроули прошёлся по краю озера, целиком покрытого огромными лилиями. В мыслях он слышал, как ангел восторженно комментирует каждую вторую вещь, и видел, как сам он закатывает глаза и прячет улыбку.
Он сидел на выступе скалы и смотрел, как солнце садится за гигантский водопад, и свет, преломляясь, рассыпает радуги по джунглям. Он чувствовал, как голова ангела ложится ему на плечо, чувствовал крылья Азирафеля, укрывающие его.
Кроули никогда еще не чувствовал себя так одиноко.
Он полетел коммерческим рейсом на север Америки, арендовал машину и проехал через серию городков Мичигана, которые были один другого меньше.
Он постоянно ловил себя на том, что съезжает на неправильную сторону дороги, и руль слева постоянно его раздражал. Азирафель цеплялся за дверь машины и отпускал беспокойные комментарии о том, что Кроули развоплотит их обоих. Кроули даже рассмеялся вслух, прежде чем оглянулся и понял, что Азирафель существовал лишь в его воображении.
Поднявшийся ангел отправился в круиз по нескольким Великим Озерам и с интересом прошёлся по сувенирному магазину на борту. Там был маленький кораблик в бутылке, который, он знал, очень понравился бы ангелу. Был там, кроме того, и буфет ешь-сколько-сможешь с маленькими шоколадными и малиновыми кремовыми пирожными; Кроули взял три, прежде чем вспомнил, что ему не с кем ими поделиться.
Он нашёл магазин старой книги в одном из маленьких городков Верхнего полуострова и бродил вдоль полок больше часа, хотя и знал, что это Азирафель всегда покупал книги.
Кроули купил билет в Лаос, и, когда он садился на самолёт, Азирафель спросил его, от чего он бежит.
Кроули посетил замысловатый буддийский храм, и некоторое время стоял в углу, наблюдая, как мимо проходят туристы,и размышляя о том, есть ли в буддизме ангелы. Он никогда на самом деле не изучал восточные религии – или они считаются философскими течениями? Рядом с ним Азирафель прошептал, что он читал несколько интересных книг на эту тему, и бывший демон может одолжить их, если хочет. Кроули купил открытку и послал её Берту.
Поднявшийся ангел прошёл по территории, известной здесь, как Долина Кувшинов, которая была полна больших каменных сосудов, само существование которых приводило экспертов в недоумение. Местный гид предупредил его, чтобы он не сходил с разбитой дорожки, потому что там все ещё оставались разбросанные по полю мины, не обнаруженные со времён Вьетнамской войны.
Азирафель потянул Кроули за рукав и хотел отправиться исследовать и, может быть, обезвредить несколько мин заодно.
Кроули сел на корабль до Микронезии и вышел на берег на острове Вено. Цивилизация добралась и досюда тоже, и Поднявшийся ангел смог купить сэндвич с рыбой в местном кафе. Азирафель мягко спросил его, почему он не попробует что-нибудь более интересное.
Кроули сходил на экскурсию на старый каменный маяк, и Азирафель заметил, что он напоминает ему о днях в Александрии. Ангел действительно очень любил ту библиотеку.
Кроули пробрался в многоэтажную церковь, которая была выкрашена в яркий оранжево-розовый цвет, и залез на крышу. Он сидел и смотрел, как загораются звезды, одна за другой. Млечный Путь расстилался над ним во всем великолепии, сияя так ярко, как не сиял на его памяти много веков. После долгих тихих минут он почувствовал ладонь Азирафеля на своём плече, и ангел сказал ему, что все это чудесно, но когда же они поедут домой?
Домой.
Пока Галактика вращалась на своей оси над ним, Кроули откинулся назад и признался самому себе, что нет такого места, куда Азирафель не последовал бы за ним. Отпечаток того, что постоянно напоминало ему о его ангеле, подумал он, был не на водопадах, городских машинах или ярко выкрашенной одежде, – он был на нем самом. Он не мог сбросить память об ангеле, потому что носил Азирафеля с собой.
Рука Кроули скользнула к клетчатому шарфу, обернутому вокруг его шеи, касаясь мягкой ткани, объехавшей вместе с ним мир.
В каком-то смысле, это было милосердно. Он не хотел забывать Азирафеля, на самом деле нет. Ему только хотелось, чтобы прекратилась боль.
Но боль, – теперь он это знал – и была Азирафелем. Больно было потому, что ангел умер, а Кроули дорожил им достаточно сильно, чтобы это что-то значило. Может быть, если бы ему не было больно… может быть, это было бы ещё хуже.
Кроули вытянулся на крыше церкви, опустив затылок на твёрдый бетон и слушая слабые звуки дикой природы, моря и машин.
Азирафеля не стало, но, может быть, Кроули никогда не будет совершенно один. Может быть, память об ангеле была благословением, а не проклятьем.
Кроули зарылся пальцами в мягкий шарф и сказал себе, что с ним все будет хорошо.
Он говорил себе это снова и снова всю ночь, и, когда первые молочные пальцы рассвета стёрли бледные звезды из виду, он наполовину поверил в это.
Джонатан
Путешествие получилось сумбурным.
Не успел Джонатан отойти от выворачивающей наизнанку встряски перехода, как — раз, два, три! — и система пронеслась мимо него за обзорными панелями корабельного салона, подмигнув ему озорным светлячком солнца, мигом выросшего в золотистый шар. Планеты-гиганты мимолетно состроили ему глазки вечных атмосферных вихрей, подразнили многоцветными плоскостями колец — и вуаля! Поезд прибыл, дамы и господа, освободите, пожалуйста, вагоны!..
Вместе с остальными пассажирами, летевшими до Диаколы, Джонатан проплыл к посадочной палубе и занял место в хрупком пузырьке шлюпки. Перистальтика шлюзового яйцеклада метким толчком послала шлюпку навстречу невидимой туше орбитали. Замерев в середине великого Ничто, словно муха в патоке, несмотря на головокружительную скорость собственного полета, Джонатан в какой-то момент обнаружил у себя над головой изумрудный с пробелью облаков диск древомира Диакола.
Ажурный, просвечивающий насквозь в отражённом ликом планеты свете, сфероид шароцвета заслонил обзор и принял гостей сквозь влажно блестящую смазкой щель устьица в свои внутренности. Джонатан нетерпеливо выпорхнул из раскрывшейся шлюпки и, опережая прочих пассажиров, первым оказался у регистрационной стойки транзитного зала. Женщина-або, с огромными лемурьими глазами на мохнатой мордашке, оскалилась ему навстречу, и Джонатан не сразу понял, что это местное подражание человеческой улыбке. Что было сил он заулыбался в ответ, и усердие его было вознаграждено — совсем скоро он уже порхал взад и вперёд по обзорной галерее одного из ярусов шароцвета в ожидании планетарного челнока.
Здесь и там среди звёзд видимого с галереи сектора небесной сферы парили подсвеченные светом солнца и планеты шароцветы самых разных форм и очертаний. Джонатан помнил их наизусть, безошибочно узнавая по силуэтам. Как и всё, связанное с Диаколой, шароцветы были объектом его пристального интереса. Несмотря на то что это было первым посещением системы, Джонатан мог со уверенностью и без ложной скромности утверждать, что является одним из наиболее компетентных экспертов по Диаколе во всех её проявлениях.
Мимо проплывали громоздкие многогранники ульев, ажурные фермы воспиясель и ощетинившиеся радиальными шипами старт-катапульт спороносцы, напоминающие многократно увеличенных радиолярий сгинувшей в веках Земли. Пространство вокруг них кишело хаосом жизни — на отчаянно парящих хвостах реактивных струй, размахивая жгутиками и вцепляясь друг в друга крючьями и присосками, в поисках попутного паразитного трансфера во всех направлениях носились обсеменники и прилипальцы, проникапельки и засеятели, громовержки и ползунцы.
Древомолодь наполняла пространство суетой, для беглого взгляда лишённой всякого смысла. Но Джонатан знал, что бестолковое кишение этих бесчисленных полурастений-полумашин-полуживотных подчинено четко опредёленной, пусть и совершенно нечеловеческой логике. Если запастись терпением, спустя некоторое время можно было даже научиться видеть систему в мельтешении причудливых тел. Однако терпением Джонатан явно был обделён ещё при рождении — впрочем, самому себе он объяснял собственную неусидчивость и нетерпеливость хронической нехваткой времени на всё, заслуживающее его внимания под этими звёздами.
Разумеется, он разберётся во всём, пусть и не сразу. Диакола манила его своими тайнами, но помимо них было то, ради чего Джонатан покинул уютный кабинет в трети звёздного рукава отсюда и пустился в странствие сквозь бездну светолет.
Причина, по которой кабинетный ученый оставил свою уютную норку близ сердца галактического диска, носила имя Эльжбета.
Его возлюбленная, вдруг без объяснения причин ускользнувшая из его объятий перед самой помолвкой! Поиски следов её бегства привели Джонатана сюда, на Диаколу.
Ах, Диакола, Диакола!.. Мир умопомрачительного Древа и, конечно же, знаменитых на всю Галактику поездов. М-м-м, что за удовольствием будет узреть воочию все те чудеса, о которых прежде удавалось лишь читать!
Но всё это будет позже — а пока…
Эльжбета, Эльжбета!
Вот по какой причине Джонатан был столь несдержан в своём нетерпении; вот почему он с выражением отчаянной решимости сновал живой торпедой взад и вперёд по кольцу прогулочной галереи вращающегося над Диаколой шароцвета, распугивая праздных туристов и внося смятение в жизнь орбитального жулья всех мастей.
Вот почему он пришёл в ещё большее, на грани помешательства, возбуждение, когда на горизонте над кромкой атмосферы медленно поворачивающейся далеко внизу планеты воздвигся колоссальный облачный столб. Белоснежный, одетый в сеть атмосферных разрядов и перечёркнутый здесь и там пылающими зигзагами молний, он вырастал над горизонтом всё выше и выше, неуклонно приближаясь.
Вскоре колонна клубящихся облаков закрыла полнеба. В её толще угадывалось некое движение, подчинённое странному ритму неслышной, но несомненно величественной мелодии, которую пело Древо в своем вековечном сне.
Облачный столп возносился в небо и пронзал его, таща за собой на низкую орбиту прихваченную атмосферу, окутывающую его едва заметным в преломлённых лучах солнца ореолом. Корона иссушенных пустотой ветвей венчала облачный вихрь. К ветвям слетались сонмы мелких обитателей припланетья, танцуя вокруг и то и дело совершая посадку на поверхность колоссальных сучьев. Шароцветы вели задумчивый хоровод чуть поодаль, и между ними и циклопической колонной кишмя кишели транспорты сообщения, совсем крошечные в сравнении с окружающими их гигантами.
Шароцвет, в котором Джонатан в восхищении завис у прозрачной стены прогулочной галереи, в благоговейном восторге созерцая наконец одно из чудес населённой вселенной, неуклонно приближался к распахнутой ему навстречу условной ладони, обрамленной циклопическими пальцами, изломанных гравитацией, вакуумом и метеоритными бомбардировками.
Древомир Диакола приветствовал Джонатана, протягивая ему навстречу одну из своих экваториальных орбитальных ветвей.
Совсем скоро челнок перенёс Джонатана с шароцвета на орбитальный терминал Портограда, где он купил билет в один конец на легендарную «Алую стрелу».
А потом начал свой долгий, долгий спуск с орбиты.
Где-то там, внизу, его ждала встреча с Эльжбетой.
Сердце Джонатана замирало в радостном предвкушении.
Шеврин не мелочился и, едва Твэл оклемался, провел качественную тренировку по всем статьям. Загонял до полусмерти, вроде остался доволен и даже обещался перевоспитать «под меня», чтобы я не расстраивалась. Хотя с чего мне расстраиваться? Эдакие отношения без отношений меня устраивали, теперь же… Я не знаю.
Я с самого начала не знала, как вести себя с бывшим-нынешним супругом. Проклятые браслеты нас находят даже после смерти. Брехня, что смерть разлучит брак. Качественный брак смерти не подвластен. А вляпалась я качественно. И надежно.
Два года во вселенной ужаса не прошли даром. И год спокойной (относительно) жизни с биониками и драконами тоже. Я привыкла… да тупо привыкла к драконьей заботе. К ласковому поцелую в щечку, к чашке фруктового чая, стоящей на столике. К вниманию и заботе. К помощи, вытаскиванию друг друга из различных задниц. К ненавязчивому общению, не сводящемуся к одному сексу. К задушевным разговорам по вечерам, к искренним обнимашкам и ласковому теплу.
Я сроднилась с ними, привыкла, приросла каждой клеточкой тела. К мягкому и ласковому Шеату, к делано суровому Шеврину, к заботливой Шиэс, к бесшабашному живчику Хэлю, к ласковым «котикам» Шэлю и Дэвису, к мелкой и непосредственной Летаре, к серьезному, спокойному Ольту. И даже к зашуганому Лэту. И теперь семейная идиллия вдруг грозилась лопнуть, как мыльный пузырь потому, что… Твэл все будет делать по-своему.
Мы даже моих блудных эльфов стали постепенно вводить в семью, приучая их к драконам, поскольку для парней драконы были чем-то невиданным, как для человека сошедшие с небес боги. Страшные, непонятные, чуждые и невероятно сильные. И вот на тебе, такая запарка.
Но нет. Мы перевоспитаем его. Я знаю, будет трудно, но перевоспитаем. Я не хочу терять этого дурака, как бы смешно не звучало. Ага, девушки любят мудаков, помните? Всей и разницы, что мне не нужно никого выбирать из них всех. Я гребу под себя все, а там в ходе длинной жизни буду разбираться, какой муж в чем лучше. А вообще лучше всех Шиэс — идеально. Женщина, значит женские тараканы ей близки и знакомы. Вреда никакого, мягкая, теплая, удобно спать на ней. Не пристает, не выделывается, не соревнуется ни с кем. Она просто есть. А если мне и дальше будут попадаться аналоги Твэла, то и вовсе перейду на розовую сторону и пускай мужики сами там разбираются между собой. Драконы же, не помрут…
Сам бывший демон старался держаться от меня подальше. Был бы рад сбежать и от остальных, но Шеврин что-то подмагичил с замками «Звезды души» и теперь конкретный бионик не мог смыться никуда без его ведома. Дракон смерти всерьез взялся за воспитание нового подопечного, частенько приговаривая нечто вроде:
— Я из тебя человека сделаю! — имеется в виду, конечно, моральный аспект дела, а не расовая принадлежность.
Шеату Твэл на глаза старался не попадаться. Серебряный с радостью снял бы шкуру с того, по чьей вине у меня капитально слетела крыша, но сейчас испытывал только отвращение и презрение. Немудрено, смотрелся загнанный Твэл и правда жалко. Побитый, очень часто до багровых синяков, постоянно голодный от перегрузок, да еще и знатный троллинг Шеврина выводил его из себя постоянно. Так что Шеат делал вид, что не видит Твэла, а тот благоразумно избегал серебряного и, на всякий случай, его клона Теаша. Впрочем, отношение клона было аналогичным — прибил бы, да мараться неохота.
***
Развитие способностей шло своим чередом. Ощущение возрастающего родства меня несколько беспокоило, но после того, как я благополучно попала в Шеврина во время тренировки и увидела собственную рожу, мне вообще стало дурно. То ли черный так видел, то ли у меня реально рожа страшная, только никакой красоты там не было и в помине. И это еще никаких морщин и прыщей у меня нет. Страшно представить, как дракон видит людей и им подобных.
Реакция Шеврина на произошедшее была проще. Он просто прекратил тренировку и отнес меня Шеату. Отдал из рук в руки с наказом не нервировать и ушел заниматься Летарой. Полукровка уже настропалилась делать страшную морду драконов смерти и сейчас вовсю потешалась над окружающими, которых этот лик доводил до мандрашки. Лекарство же для обеих драконов от этой моськи было простое — нужно поцеловать хотя бы в щечку и все проходит. Летару выбивал из боевой формы банальный чмок в нос. Дракоша смешно морщилась и чихала, иногда просто терла нос, возвращая себе нормальное лицо.
Сам Шеврин тоже несколько оттаял, теперь вместо дежурного похлопывания по плечу или клевания в щеку, так и норовил куснуть меня за шею или ухо. Впрочем, дракон был предупрежден, что могут быть бедствия с последствиями, и кусаться лез только когда я была в полном сознании и в адеквате. Спящую меня кусать не рекомендовалось абсолютно. Наказание — неконтролируемое получение плазмы и все «прелести» перестройки очень мощного организма.
Немножко оживал Лэтшен, даже стал играть с остальными в карты и в шахматы, неизменно обставляя мухлюющего Шэля, чем приводил золотого дракона в расстроенное состояние. Терапия Ольчика все же давала свои результаты.
Вот вроде все налаживается, ощущение полного песца пропало, а все равно как-то… странновато все ощущается. Мы будто плывем по широкой уютной реке, вот только кто знает, вдруг где-то там впереди высокий водопад?