— Доброе утро, Максимилиан.
Мальчик некоторое время сидел под окном на корточках, но прятаться было глупо. Он выпрямился и взглянул на молодого человека, уже не скрываясь.
— Вас, вероятно, разбудил весь этот шум. Вам ещё повезло, а мне с первыми лучами солнца пришлось пересказывать легенду о мальчике Артуре, которому суждено было извлечь из камня волшебный меч. Спускайтесь. Сейчас будем завтракать. Идите по лестнице и увидите дверь в сад.
Максимилиан ещё несколько мгновений колебался. Инстинкт зверя вновь подгонял его, стращал, уговаривал. Выбирайся из этого дома, беги, спасайся! Этим людям нельзя доверять. Мария — всего лишь глупый ребёнок, она служит приманкой. Об её отце ты ничего не знаешь. Сам его вид, его обхождение, его голос – все это обман, ловушка.
Он заманивает тебя. Он уже в этом признался. А потом сдаст вербовщику, торговцу детьми, страшному монаху из приюта св. Лазаря, королевскому прево или владельцу цирка, где показывают карликов и горбунов.
Этих горбунов делают из беспризорных сирот, а затем водят по улицам, как зверей.
Сердце мальчика разрывали противоречия. Всё происходящее вокруг говорило, даже кричало об обратном. Если бы этот молодой человек замыслил недоброе, он мог бы давно это сделать.
Максимилиан мог быть схвачен, едва лишь он проник в дом. И позже, когда он вот так беззаботно уснул. Он был беззащитен.
Максимилиан продолжал мучиться от нахлынувших страхов, но в сад всё же вышел. И невольно зажмурился.
Он давно уже не видел такого синего неба, такой зелени и такого нестерпимо жаркого солнца.
Все предшествующие недели он, как и подобает крысам, совам, летучим мышам и бродячим собакам, покидал свою нору по ночам, обороняясь от солнца, как от врага. Ему даже сейчас захотелось юркнуть в тень, он поискал глазами подземный лаз, расщелину или даже крышку колодца.
Но за спиной была только дверь, из которой он вышел. Он мог бы, конечно, метнуться к той самой каменной ограде, которую так легко преодолел накануне. Ему помог бы росший у ограды клён, чьи ветви торчали над мостовой.
Что-то подсказывало юному бродяге, что этот молодой мужчина и не подумает его останавливать. Отец Марии тем временем проследил брошенный Максимилианом взгляд.
— Нет никакой надобности преодолевать этот крепостной вал. После завтрака вы покинете этот дом через дверь.
Максимилиан покосился на него исподлобья.
Молодой человек улыбался. Теперь, при свете дня, мальчик мог разглядеть эту легендарную персону во всех подробностях.
Вечером тому способствовала всего одна свеча, мерцавшая вопреки эдикту о гашении огней. И внешность этого молодого человека оставалась родственной детским выдумкам маленькой, потерянной девочки.
Не случись эта встреча при свете дня, Максимилиан принял бы свой вчерашний разговор за голодную грёзу. Он, похоже, бредил от затянувшейся голодовки.
Ему виделся накрытый стол, запечённая на вертеле курица — в его сиротском одиночестве почти мечта, как и мечта о прибывшем из далёких стран потерянном отце.
Но рассвет не развеял сон, а подтвердил. Как и насытившийся желудок.
Молодой человек не обратился в ночную тень. Он дружелюбно смотрел на взлохмаченного, растерянного гостя. Максимилиана вновь поразила его крайняя молодость.
Разве такими отцы бывают? Да и не только отцы. Люди? Мужчины? Он таких не встречал.
Максимилиан видел развязных, самоуверенных барчуков, едва вышедших из-под материнской опеки, прибывших в столицу с отцовским кошельком; видел самовлюбленных, провинциальных юнцов, мнящих себя знатоками карточных фокусов и быстро спускавших родительское наследство; видел юнцов иного сорта, прибывших в Париж из разорённых поместий, с горсткой меди, голодных, отчаянных, готовых лезть в драку по любому поводу; эти искали себе службу при дворе, при особе богатого сеньора, который платил бы им за окровавленный клинок.
Были среди них те, кто искал службы в королевской гвардии. Они тоже были очень юные и голодные, носившие отцовский вышедший из моды колет времен Генриха.
Максимилиан видел повзрослевших пажей, искавших утешения в квартале Сите, видел молодых, алчных судейских, носивших свои черные мантии с величавостью святых отцов.
Он видел юных, прыщавых послушников и беззаботных школяров.
Он всех видел, но молодой человек в этом залитом солнцем крошечном садике не мог быть одним из них. Он принадлежал к неведомой породе людей. Может быть, он был принцем. Максимилиан ещё не встречал ни одного.
Но он однажды видел короля, того самого, что сейчас правит.
Король возвращался с охоты, а Максимилиан взобрался на городской фонарь.
О том, что среди забрызганных грязью всадников скачет сам Людовик, Максимилиан узнал со слов торговки каштанами. Она давно держала там свой прилавок и видела короля не раз.
Она указала Максимилиану на молодого дворянина с длинным, унылым лицом. Король Максимилиану не понравился. Да он и на короля не был похож! Не может король быть таким… таким жалким.
Вот если бы ему сказали, что этот черноволосый с сияющими, как небо глазами, и есть король, то он бы поверил сразу! Король и должен быть таким, необыкновенным, состоящим в родстве с самим Богом.
Но отец Марии не король.
Молодой человек как будто вновь услышал его мысли.
— Простите меня, друг мой. Вчера, в этой суматохе, я вам не представился. Вы, вероятно, теряетесь в догадках. Не терзайтесь понапрасну. Между нами нет большой разницы. Вы даже счастливей меня. Вы знали свою мать. А вот мне её имя неизвестно. Я не знаю своих родителей. Не знаю, где и при каких обстоятельствах появился на свет. Меня подкинули. В приюте меня назвали Геро в чего некого епископа. Вот с тех пор я так и прозываюсь.
Он произнес это так легко, так искренне, без всякого смущения.
Никакой он не принц! У мальчика отлегло от сердца. Конечно, будь этот парень из благородных, стал бы он возится с мальчишкой? В лучшем случае дал бы ему горсть меди и выгнал.
Но сомнения оставались. Максимилиан вновь взглянул на своего собеседника. Он не похож на простолюдина!
Не похож ни на сына торговца, ни на сына стряпчего. А он их видел!
И семьи их состоятельные. Сынки в бархат рядятся, а жены торговцев и судейских даже в каретах катаются, как какие-нибудь графини. Что-то здесь не так. Здесь какой-то подвох.
У Максимилиана даже в груди заныло. Он хотел было задать вопрос, вопрос заведомо неуклюжий, что-то про то, говорит ли этот господин правду, а если лжёт, то зачем, как вдруг послышался топоток и зазвенел знакомый голос:
— Максимилиан, Максимилиан! Ты плоснулся! А я уже умылась. Смотли, какая я класивая! Жанет говолит, что я класивая, как папа!
Максимилиан успел заметить, как скулы молодого человека залил румянец.
Но тут Мария подбежала и вновь обхватила его своими маленькими ручками, как сделала это накануне, когда мальчик выбрался из-под стола.
И Максимилиан вновь обнаружил опасную щекотку в горле.
— Да, ты красивая, — пряча глаза, буркнул он.
Он испугался не последствий щекотки, а того, что его лохмотья явили свою отвратительную ветхость.
Мария сияла в своем нарядном платьице, в своих шелковых чулочках и башмачках с серебряными пряжками. Этот птенец уже не прыгал, волоча крыло по грязной мостовой. Этот птенчик вернулся в гнездо. Был сыт, обласкан и любим.
Мария заглянула в лицо своему спасителю.
— Ты поедешь с нами к тётушке Мишель? Тётушка Мишель обещала испечь больсой пилог с яблоками. У неё много-много яблок. Она из них малмелад делает. А дядюшка Пел сделал кукольный театл. Он такие смесные куколки на луку одевает и сказки показывает. И лазными голосами говолит. И даже гавкает. Вот увидишь, тебе понлавится.
У Максимилиана вновь щекотало в горле. И глаза чесались. Что она болтает, эта мелюзга?
Опять выдумывает.
Она всё время что-то выдумывает. Максимилиан беспомощно взглянул на её отца. Он хотел, чтобы родитель унял свое не в меру болтливое чадо. Пусть не болтает всякую невозможную чепуху.
Но молодой человек, назвавшийся именем Геро, только улыбнулся, будто бы даже любуясь выходками дочери. А у самого Максимилиана не находилось душевной крепости, чтобы прервать её младенческий лепет.
Ему проще было бы вступить в неравную схватку с мальчишками с улицы Ле Февр, быть избитым и брошенным под мостом.
Но как затевать драку с чем-то мягким, сладко пахнущим, сияющим, вкусным? Как воевать с пирожным, покрытым глазурью? Как ответить на удар душистому хлебному мякишу и не менее аппетитной хлебной корочке?
Как драться с радугой? С чистой, звенящей водой в верховьях Сены, где он побывал однажды в компании таких же босоногих бродяжек?
Затевать такие драки он не умел.
Мария, к счастью, вспомнила об отце. Она отпустила Максимилиана и бросилась делиться своим беспричинным восторгом к тому, кто и был подлинной причиной всего происходящего. Её отец слегка склонился, подставил полусогнутый локоть, и девочка ловко и привычно вскарабкалась.
Удобно примостившись на левой руке отца, она обхватила его за шею.
— Папа, я умылась. Смотли, я умылась. Я класивая, папа, я класивая?
— Вы ослепительны, мадемуазель. Вы ослепительны, как это солнце.
И для пущей убедительности он даже прикрыл глаза свободной рукой, изображая, как невыносим слепящий его жар красоты. Мария захихикала и прильнула лобиком к его щеке. Но тут же испуганно оглянулась. На них во все глаза смотрел Максимилиан.
Он вдруг сам себе показался лишним, непрошенным чужаком. Почему он не ушёл отсюда раньше? разгадала ли эту внезапную горечь Мария?
Она сама вряд ли смогла бы об этом поведать, была слишком мала. Её последующий жест мог стать следствием затеянной ею невинной игры или даже случайностью. Умудрённый опытом, трезвый и рассудительный наблюдатель вряд ли обнаружил бы за этим жестом возвышенный смысл. Разве дети способны поступать сознательно? Они ещё слишком глупы. Их разум не развит. Их рассудок спит.
Но Максимилиан мало походил на этого трезвого наблюдателя и ни о чем подобном не рассуждал. Он сам был ребёнком и всё ещё жил сердцем.
Мария, одной ручкой всё ещё обнимая отца, вторую протянула своему маленькому спасителю. Геро, следуя за порывом дочери, сделал шаг к своему гостю, чтобы маленькая ручка дотянулась.
Максимилиан целое мгновение смотрел на крошечную, раскрытую ладошку, на это пятипалое крылышко, которое он когда-то спас от копыт и тяжелого колесного обода, а потом робко взял эту ручку в свою грязную, исцарапанную, шершавую, но твердую и верную ладонь.
Под колесо попал камень. Задремавший Максимилиан вскинул голову.
Его убаюкал мягкий размеренный ход экипажа. Отец Марии объяснил ему, что мягкость хода происходит от придумки мастеров из страны, которая лежит на острове и называется Англия. Там научились ставить повозки на железные дуги. Эти дуги принимают на себя все толчки и неровности, позволяя пассажирам мирно дремать, пока лошади тянут повозку.
Максимилиан готов был немедленно выскочить из экипажа, чтобы заглянуть под него и увидеть эти волшебные железные дуги, но сдержался, благоразумно отложив свое намерение до прибытия к той самой тётушке Мишель, чьи пироги и мармелад вспоминала Мария.
Максимилиан сомневался до последней минуты. Сеньора Лючия, оказавшаяся сестрой того лекаря, кому принадлежал дом, накрыла обильный завтрак.
Максимилиан вновь чувствовал шевеление желудка. Стол был не менее завораживающим. Мальчик почти пьянел от аромата свежей сдобы, от сладости жирных сливок. В фарфоровой мисочке поблескивал дольками тот самый яблочный мармелад.
На улице загрохотал подкативший экипаж и сразу же раздался стук в дверь. Максимилиан невольно дернулся. Но Мария и её отец не проявили ни малейшего признака беспокойства.
Вскоре в садике появился толстый, шумный, круглолицый человек. Увидев его, Мария радостно вскрикнула и бросилась ему навстречу.
— Дядюшка Пелл!
0
0