— Зима близко, — старый Эршаль зябко кутался в потрепанную телогрею. — Лютая будет. Голодная и лютая.
— Да будет тебе ворчать, — Серт потянулся за бурдюком, в котором еще плескалось изрядно вина, сделал солидный глоток. И привычно взболтнул возле уха, чтобы проверить сколько еще осталось. — Сезон охоты прошел удачно, так что можно обработать шкуры и запрягать обоз.
Эршаль вдумчиво покивал, и соглашаясь, и нет со словами приятеля. Конечно, сезон-то закончился, но вот на Белый остров наведаться следовало. Охотники Корчана говорили, что там целая семья с весны заселилась. Только вот непонятно отчего сами на такую богатую добычу не пошли?
— А сколько у Корчана стрелков?
Серт зашевелил губами, подсчитывая.
— После ледохода они троих схоронили, но потом у Свела мальцов двоих забрали. А Шлова после дождей угр загрыз… тогда получается всего пятнадцать выходит.
— А то, — Эршаль радостно погладил пятерней подбородок, заодно и крошки от обеденной лепешки стряхнул. — А у нас, выходит, двадцать шесть человеков, так что и шансов больше. Может, сами поглядим чего там на белом острове за дракончики ютятся?
— Отчего бы и нет, — Серт повернулся к северу. С крыльца постоялого двора острова видно не было — как ни крути дней двадцать пути через лес, да прибрежную пустошь, а потом вплавь по проливу, но желание пополнить кошель еще сотней золотых монет за пару выделанных шкур оказалось сильнее расстояния и грядущих морозов. — Сходить можно. И Ветара взять на приманку.
— Дело говоришь, — Эршаль протянул приятелю бурдюк. — Давай, на утро кинь клич, пускай собираются. На третий день выйдем, как раз собраться успеем. Налегке пойдем, иначе если промедлим, то морозы встанут.
Команда собралась быстро, так что выступили вовремя. Груза особого не брали — только котомки заплечные, оружие заговоренное да тюки для добычи. Из припаса — лишь небольшие мешочки травяных щепоток да торбочки с вяленым мясом. На привале можно кинуть жменьку в котелок, травяницы добавить — и на целую ватагу еды хватит, как размякнет мясо да проварится. Ушлые люди говорили, что драконье мясо охотникам есть нельзя — иначе и самими оборотиться потом в гадов огнедышащих можно. Но Эршаль, который уже лет двенадцать ходил на охоту, только смеялся: было бы мясо таким вредным да ядовитым, так его бы падальщики не продавали под видом деликатесов. А в походе, тем более долгом, лучше него и пищи нету — главное только правильно прожарить да высушить, а там воды в котелок плеснул или снега натопил, перекусил раз и целый день сытый шагать да биться можешь.
Вышли из селища еще по темноте — дорога безопасная, потому можно быстро и не особо сохраняясь до леса идти. Это через месяц-другой оборотни на луну выть станут да плутать по первому снегу, а пока — гуляй свободно. Впрочем, на такую большую толпу лесной люд особо не набрасывается: одних охотников с новичками, которые попросились к охоте присоединиться, три десятка набралось, да еще и падальщиков почти обоз целый. Но если на острове семья живет, то добычи всем хватит.
До пролива дошли без приключений, лишь один Сергур ногу сломал, неловко на коряге оступившись. Так что, ежели чего, на приманку тоже сгодится, а Ветара можно и оставить — он боец умелый. Говорить для чего его с собой взяли в глаза точно не стоит. На последний ночлег как раз и решили стать на берегу — скоро темнеть будет, а по черной воде перебираться хуже, чем при свете дня, хотя драконы ночами не летают, а спят по своим каменным лежбищам.
— Чего думаешь? — Эршаль привычно поманил Серта пошептаться. Остров выступал из сгущающихся сумерек горбатым великаном. И светился мягким белым светом, прорезая ночную тьму — за что его, собственно, белым и прозвали. — Красиво?
— Красиво, — согласился Серт, хотя и не думал любоваться ни самим островом, ни магическим его светом. — Но дряное у меня предчувствие, не следует ждать утра — холода уже начались, вон мороз уже пролив зализывает. А драконам-то тоже надо жирок на зиму запасти. Как вылетят утром на охоту — тут нам и конец придет, не успеем приманки сделать.
— Да люди-то притомились, сегодня большой переход, — задумчиво протянул Эршаль. — Но так и так не спать: или приманки делать, или нахрапом переправиться да резать все, что шевелится.
— Так чего, посылать Ветара, чтобы дымовые облака разжег? — обрадовался Серт.
— А давай, тут всего с четверть версты плыть, обозы крепкие, только перевернуть. — Эршаль как-то незаметно подобрался, посуровел. — И с трех сторон пойдем. А следом падальщики пускай ползут, веревки только к обозам привяжите, чтобы им было как перетянуть.
Серт заторопился выполнять указания и раздавать приказы. Люди оживились, но делали все без суеты, проверяли да увязывали оружие, раскрывали горшки с сонным дымом, обвязывали лица тряпьем. И вода в котлах не успела закипеть, как все уже были готовы штурмовать берега белого острова, так что можно было отправлять приманку.
— Тебе первому идти, — напутствовал Серт высокого рослого парня, что уже разделся и хозяйственно увязывал вещи в узел. — Как переберешься на тот берег, горшки открой да запали. Но лучше поближе к логовищу подберись.
— Давай, парень, тебе и почет, и добычи доля побольше, — Эршаль похлопал Ветара по плечу. — Погоди, щас тебя смазать надо, чтобы загодя тебя не почуяли твари эти.
Варево было черным и липким, да и пахло скорее чем-то приторно тошнотворным, но Ветар был на охоте в первый раз и не знал всех хитростей, потому покорно обмазался гадостью. И подвязав к голове горшки, улегся на связанные между собой бревна. Грести предстояло коротким веслом, и главное было не плескать сильно водой, но парень был уверен, что справится.
— Ну а теперь пусть и Сергур обмажется, а то зря что ли его тащили столько времени, — распорядился Эршаль. — Кто там из его побратимов, пускай обет за часть доли принесет.
Вторую приманку расположили на берегу чуть подальше, пьяный Сергур особо даже не сопротивлялся, ни когда его привязывали, ни когда обмазывали кровью девственниц, что для драконов была самым сладким и желанным лакомством. Жаль, мало получилось собрать: на берегу лишь немного наляпать удалось да на цепочку следов ко второй добыче едва хватило. Но, авось, хватит.
— Глядите, как дымок заклубится, так и понеслось по кочкам, — шепнул Эршаль. Хотя по ночи где там что разглядишь, но крик жертвы долетит точно.
Так и случилось — тем более по тихому, почти засыпающему проливу крик разрываемого на куски человека разнесся хорошо, а следом захлопали и крылья. Одной жертвы драконам было мало, а запах они чуяли отлично. Вот только вторая приманка была не просто с кровью, а и изрядно приправлена ядом мертвого дракона.
Как только к берегу устремилась черная стремительная тень, люди столкнули на воду плоты и отчаянно заработали веслами. Надо было успеть доплыть до острова, найти логовище, перерезать тварей, а то и занять оборону — вдруг на мать или отца, кто там нынче хранит выводок, яд сразу не подействует.
Со временем охоты они все-таки угадали — еще бы пару седмиц и маленькие дракончики были бы далеко не такими безобидными. А зверек размером с небольшой сарайчик, пусть даже и несмышленыш, вполне способен натворить бед. А так, пока совсем глупые и беспомощные, станут отменной добычей.
Охота больше напоминала резню, люди по пятеро-шестеро набрасывались на спящих детенышей, длинными резаками отрезали головы и обрубали крылья, а если не выходило сразу, то резали ноги, чтобы детеныш не вскочил и не попытался удрать. Зелье сработало как надо — детеныши были вялые, полуживые и почти не сопротивлялись. Детская шкурка хорошо вспарывалась острыми длинными мечами да и сдирать ее можно было впятером: как раз по двое тянули в разные стороны, а пятый подрезал попеременно ножом вдоль волокон.
Драконьих детенышей было девять. С учетом взрослого, выходило что охотники озолотились — ведь из одной шкуры можно сделать целый доспех, если грамотно снять и не попортить. Да и убивать старались так, чтобы дыр не навертеть.
Эршаль велел запалить факелы да пройтись по острову — поискать вдруг где еще какой дракончик затаился. Тем более, падальщики уже приплыли и взялись за свое ремесло: потрошили туши, доставали внутренности да раскладывали костры, чтобы подсушивать мясо.
Эршаль, как и положено хорошему главарю, походил между костров, послушал чего говорят люди — все были довольны и богатой добычей, и тем, что только троих смертельно раненные дракончики затоптали. Недаром между охотников стали слухи ходить, будто Эршаль заговоренный — всегда с добычей богатой возвращается да людей почти не теряет, ну за исключением приманки.
Эршаль прогулялся еще и вдоль берега — но подмерзшую землю так обильно залила твердеющая драконья кровь, что даже сложно было разобрать, где порубленные и еще не разделанные куски от дракончиков, а где остатки незадачливого Ветара. Ночью в отблесках факелов вся кровь выглядит одинаково черной.
Мирно сосуществовать в стае крысам
часто мешает их извечное желание подгадить другому.
(«Трактат о тварях земных, водных и небесных»)
Постоянное соперничество между самцами
часто приводит к неприятностям.
(Там же)
На завтрак подали такую густую, осклизлую кашу, что Рыска, попытавшись вытащить из неё некрашеную ложку, подняла всю тарелку разом. Общим решением стало — съесть пару бутербродов, причём где-нибудь в другом месте.
Город, как город. Не хуже и не лучше ринтарских, — думала весчанка, рассматривая витрины, клумбы и нищих «жертв нынешней войны», выставлявших напоказ свои «культи и ужасныя шрамы». А вот эта бурая, подпоясанная тесёмкой, ряса у коровязи ей показалась очень даже знакомой! Да и Милка приветливо мыкнула. Жар!!!
Друг сначала не признал, удивился, что его зовёт по имени белокосая незнакомка, но затем, на его лице появилась радостная улыбка узнавания.
— Это те самые друзья, которых мы разыскиваем уже четыре дня? — поинтересовалась стоящая рядом угрюмая молодая саврянка. Вдвоём с патлатым симпатичным парнем ей путешествовать определённо нравилось, но дело есть дело.
Жар полез к Рыске обниматься, расспрашивая и причитая о её испорченных волосах. А дед с внуком посмотрели на него так злобно и ревниво, будто одним взглядом можно было заживо закопать.
— Ну, что вы уставились на меня, как роготун на ворота молельни? — улыбнулся им Жар, отвязывая уже знакомую Болезнь, и указывая саврянке на Смерть и Милку, — я решил, что вас с деньгами точно не дождусь и двинул следом, да ещё вот какую цыпочку с собой прихватил.
Девушка выразительно скрежетнула зубами. Но больше ничем не выдала своего отношения. Ворюга неосознанно потер ещё помнящую о былом, челюсть. — Коровок наших вот забрал, — как ни в чем не бывало, продолжил «молец», — Рыска, пересаживайся. Милка по тебе соскучилась.
— Ты хотел сказать «украл»? — поинтересовалась «законная хозяйка».
— Украл-украл, — согласилась коротко стриженная саврянка. — По такой цене, по которой они предлагали их выкупить, можно было решить, что это они нас грабят!
— Я на краденой корове не поеду!
— А почему тебе раньше это не мешало? — спросил Альк. Но весчане дружно на него посмотрели с укоризной.
— Мы оставили мужикам деньги за них, — насупился Жар, подводя Милку к Рыске. — Да… Из их же собственных кошелей, сказали, что сдачи не надо — ухмыльнулась беловолосая. Весчанке она определённо начала нравиться. Кроме того, её уверенная манера поведения, независимость и ершистость, меч за поясом и мускулистое телосложение говорили о многом.
— «Хорёк»? — куда уважительнее спросил саврянку Альк.
— Бери выше. Мы с важным поручением в столицу! — ответил вместо неё Жар, будто не замечая их выразительных взглядов, — Это Рута, знакомьтесь. И она меня любит, да детка?
Альк понимающе криво улыбнулся новой знакомой, — значит все-таки «хорёк», — а Жар тайком получил от Руты ощутимый толчок в спину.
Подаренных наместником Крокаша коров решили продать здесь же хозяину коровязи. В дороге они сейчас будут только мешать.
Вдруг один из прохожих подошёл к ним и попросил «мольца»:
— Дженькуе, Велебни. Побагословие минэ, отще. (Здравствуй, преподобный, благослови меня, отче).
— Хольга з вами. Идчще в покойю. (Хольга с тобой, иди с миром) — ответствовало «духовное лицо» и осенило «паству» хольгиным знаком. В ответ на руку положили пару медек. (Всё выражение Жарова лица выражало: «Учитесь, как надо работать — люди сами мне деньги суют»).
Рыска же вздрогнула от неожиданности: слышать от Жара саврянскую речь — было удивительно. Будто корова вместо молока варенухой стала доиться! Произношение было почти без акцента, словно друг не раз репетировал, повторяя за требовательным учителем.
— Я ещё и грамоту осваиваю — подбоченился молец. Рута фыркнула: — Пару букв в день — не считается.
— С чего бы это тебе прикидываться саврянским мольцом? — спросил Альк.
— А вы заметили, как мало стало ринтарцев на улицах? — задал вопрос дед, — Будто выкосило. А раньше столько купцов можно было в Щецыне встретить, что совсем, как на границе. Причем, степняки и остальные народы живут, как жили. Вон, один как раз с цыпочкой из «курятника» торгуется. Ах, да. О чём это я…
— Может, они уехали? — с надеждой спросила Рыска. — Или их «увезли», — себе под нос буркнула Рута. Она, в отличие от всех, знала точно, что творилось здесь пару дней назад. — Как раз вот канавы с бурыми потёками проезжаем.
Впечатлительная Рыска чуть не свалилась с коровы, готовая разрыдаться. Жар потрепал её по плечу, не замечая, как вся компания зло на него смотрит. (Ну, а что? Может, они не с той ноги встали?)
— Кстати, ворюга, а ты не расскажешь, за что тебя с хутора выперли? — с невозмутимым лицом, будто невзначай, поинтересовался Альк.
— Меня не выперли. Я сам ушёл.
— Его в лесу привязали, чуть «такке» и волкам не скормили. — Заступилась за друга Рыска.
— А кто отвязал? Может, поторопились? — добавил с тем же выражением дед. (Стало ясно, откуда Альк унаследовал свою манеру поведения и вредный характер).
— А меня вот эта вот Рысочка и отвязала. — Улыбнулся Жар, пытаясь весчанку ещё и приобнять, — представляете, ночь, туман. Трое волков уже штанины жуют, да лицо лижут. И тут, будто Хольга в белом одеянии — ей богу, думал, помираю. А это Рыска меня спасать бежала. И откуда только смелости набралась!
— Штанины, значит, жевали?.. — задумчиво повторил младший белокосый, — Так вот почему потом эта «МаРыська» к тебе в Макополь приехала, чтобы ты теперь её замуж сбыл. Сам попортил — сам и выручай, как говорится… — Альк совсем не понимал, почему внутри такая волна злости растет, и почему хочется говорить и говорить очередные гадости. Раньше же уживались как-то, а теперь аж всё внутри клокочет, когда весчанка на ворюгу посматривает! Это что ещё?! Неужто, ревность?!
— А вот и не так! Не все же парни, как Шорх, сразу девок на коленки сажают, или по тёмным углам зажимают! С таким пообщаться — ещё и приплатишь, как блудной бабе — выкрикнула Рыска. Ей до глубины души стало больно за то, что на неё так откровенно клевещут. И, главное, кто!
— Так вот зачем тебе златы? Не златы в том ли виноваты? — в тон ответил Хаскиль младший. И пнул корову в бока.
Ох, встану, выйду, хлопну дверью я,
Тишина вокруг села,
Опадают звезды перьями
На следы когтистых лап…
(Мельница. Текст песни «Оборотнень»)
***
И что на меня нашло? — думал Альк, когда так бессовестно удрал от друзей на другой конец города, — Рыска же всегда к Жару, как к брату относилась. Не раз на общем лежаке втроем спали. Он, конечно «милый», особенно после лишнего стакана вишневой наливки, но я-то «славный», да ещё «краси-ивый», вспомнил и улыбнулся своим мыслям саврянин. Да и не таких девок любит вор — ему бы что попроще и подешевле, в кружевных «варежках», а Рыска чулков даже ни разу не видала! Не пара они. Да и по положению…
Хотя, пожалуй, про то, что браслет тсаревны Исенары был не только дорогим подарком, но и пожалованием господского титула, он пока упоминать не станет… Крысе на это было наплевать, Альк, готовящий себя к смерти, только обрадовался, уплатив свой долг ненавистным браслетом, и имея право уйти доживать свой короткий век. Но теперь всё по-другому! Он — Свободный и вполне живой видун, а новый статус Рыски был ещё одним козырем во время представления невесты родителям.
Хаскиль почти успокоился, свернул с широкой мостовой на узкий переход между двухэтажными каменными домами. Сырость и дурной запах заставили поёжиться. Впереди уже показалась знакомая красная крыша особняка — здесь жил хороший друг отца. Он точно должен знать, что происходит в городе. Улавливать малейшее настроение народа, отправлять доносы тсарице да и скрашивать её одинокие вечера — вот что очень хорошо умел господин Дамельш. К нему в гости определенно стоит заехать.
Весь в своих мыслях, не уделяя особого внимания дороге, Альк предоставил корове самой идти единственным прямым путем. И потому, не сразу заметил, когда впереди появились всадники в чёрных плащах и с капюшонами до подбородка. Мужики явно ждали его, стоя с оголёнными мечами в руках.
Доставая двумя руками своё оружие из-за спины, Альк успел заметить лишь лёгкое покалывание дара — что-то должно было произойти, и в ближайшее время. Знаменитые реликвии Саврии — «Полтора клинка» — на самом деле два меча: длинный и короткий, в половину обычного, приятно холодили руки. Хорошая драка — как раз то, что ему сейчас было нужно, чтобы развеяться. Какой готовит нам Хольга путь на этот раз? Альк почти не сомневался, что на узкой дороге, между двух стен, он живо разберётся с тройкой незадачливых разбойничков.
Многие напрасно считают путников почти неуязвимыми, но тот, кто ударил Алька сзади по голове, определённо знал, как стоит охотиться на видунов: западня не грозила жизни и была не впереди, а за спиной.
И не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи — ты не найдёшь следов,
Что воин вереска Оставил, уходя…
(Мельница. Текст песни «Воин вереска»)
— Ах ты, стрекоза! Поди поцелуй своего старого дядюшку.
Он подхватил девочку своими огромными ручищами и подкинул так высоко, что даже по лицу её отца прошла тень беспокойства. Но толстяк так же ловко поймал летунью.
Затем с живейшим интересом уставился на Максимилиана. Мальчик чувствовал волнение, но не был испуган. Толстяк не внушал ему страха, несмотря на внушительные размеры и длинную шпагу с огромной гардой.
К тому же, через мгновение замешательства мальчик его узнал. Этот толстяк приходил в Консьержери. Это из-под его руки Максимилиан вывернулся, когда нырнул под повозку.
— Ага, вот он беглец, — грозно произнес толстяк и даже нахмурился. Но глазки его в паутине морщинок так лукаво поблескивали, так шутовски светилась круглая лысина, что Максимилиан едва не прыснул.
К тому же, он вспомнил, что это тот самый «дядюшка Пел», который «уклал колбасу». А если кто-то ворует колбасу и за это бит полотенцем, он не может быть опасен.
— Ты куда сбежал, кузнечик? Ловок ты в прятки играть!
— Он больсе не будет, дядюска Пел. Он холосый.
— Ага, хороший. А я уже старый, чтобы за ним по подворотням гоняться.
— Ты не сталый, — утешила его Мария. – Ты толстый.
Максимилиан от изумления не смог ничего ответить. Толстяк изобразил гнев и запыхтел, как кузнечный мех, потом зарычал. Мария с восторгом бросился бежать, толстяк за ней, чем привел её в неописуемый восторг.
Отец Марии с улыбкой наблюдал за ними, затем обратился к Максимилиану.
— Мы сейчас возвращаемся в Лизиньи, и я просил бы вас, друг мой, поехать с нами. Я прошу вас быть нашим гостем.
Максимилиан хмуро на него взглянул и спросил:
— А потом?
— Что «потом»?
— Ну… потом… когда…
Максимилиан попытался помочь себе руками, чтобы это «потом» обрело значение и объем. У него плохо получилось.
Как изобразить руками грядущую пустоту? Мальчик отвел глаза и вздохнул. Молодой человек приблизился. Максимилиан уловил тот же прозрачный аромат чистоты, некогда пробившийся сквозь тюремный смрад в Консьержери.
— «Потом» принадлежит только вам, Максимилиан. Вам решать, оставаться с нами или уйти.
Мальчик заглянул в глаза этого сильного, немногословного взрослого, в чьё существование он всё ещё с трудом верил.
— Как… это?
— Это означает, что ваше будущее принадлежит вам. Я бы хотел, чтобы вы остались с нами, Максимилиан, и Мария хотела бы того же. Но окончательное решение вы примите сами. Если вы решитесь остаться, то я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы более не вспоминали о своем сиротстве, а если решитесь уйти, то и в этом случае вы не останетесь в одиночестве.
— А вы… — Максимилиан замялся.
— Что? Говорите, друг мой, не смущайтесь.
— А вы научите меня… буквам?
Максимилиан ему поверил.
Полчаса спустя они уже катили через ворота Сен-Мишель в большом дорожном экипаже, запряжённом сытой гнедой четвёркой. На козлы вместо кучера взобрался толстяк, вслед за ним, с корзиной съестного, влезла сеньора Лючия.
Внутренняя обивка экипажа была совсем новой и приятно пахла кожей, на бархатных сидениях лежали подушки.
Максимилиан вновь почувствовал волнение, к нему вернулась тревога. А вдруг всё обман? Сон? Но Мария, раскрасневшаяся после беготни, так беззаботно плюхнулась на одну из подушек, что Максимилиан успокоился. А вскоре он задремал.
Его разбудил попавший под колесо камень. Он обнаружил, что лежит, подтянув ноги на сидении, а под головой у него подушка. Мальчик растерянно заморгал.
Мария и её отец сидели напротив и, кажется, были заняты какой-то игрой.
Максимилиан присмотрелся. Мария должна была угадать один из предметов, который её отец спрятал в кулаке.
Похоже, что они оба выгребли из карманов множество завалявшихся там безделушек. Там были монетки, цветные камешки, бронзовая фигурка, фарфоровый шарик, перламутровая пуговица, синяя бусина и ещё всякая кружевная, тряпичная мелочь, которая так презираема мальчишками, но так любима маленькими девочками. Все это добро было свалено в плетёный сундучок, стоявший между ними.
Мария отворачивалась, а её отец тем временем выбирал один из предметов. Затем он его прятал в ладони, а Мария, порывшись в оставшихся сокровищах, должна была сказать, что он спрятал.
Максимилиан застал её в момент мучительных раздумий. Девочка вздыхала, хмурила бровки, перебирала бусины и монетки, смотрела на руку отца, будто взглядом намеревалась извлечь загадку. Затем вновь увлекалась оставшимися мелочами.
Наконец, она решилась.
— Там… там камешек, — прошептала она.
— Какой? – строго спросил он, всё ещё не разжимая пальцев. – Камешков у нас несколько, и все они разные.
Мария снова задумалась. И вдруг просияла.
— Клуглый! Он клуглый! Клуглый камешек!
— Правильно.
Он разжал руку. На его ладони лежал тёмный, гладкий камень, почти круглый. Мария восторженно захлопала в ладоши. Её отец сделал предостерегающий знак.
— Тише, Максимилиан спит.
— Нет, — буркнул мальчик, — не сплю.
Мария обрадовалась.
— Ой, Максим, хочесь с нами поиглать?
— Лучше покажи Максимилиану что ты уже видела по дороге, а он ещё нет. Расскажи ему.
Девочка с готовностью перебралась к Максимилиану, и они вместе высунулись из окошка, подставляя лица тёплому ветру.
Максимилиан вдыхал запах свежескошенных трав и набухших урожаем полей. Он, конечно, бывал и прежде за воротами душного, грязного города, но такого простора ему ещё видеть не приходилось.
Он видел разбитые на склонах виноградники, где тугие ягоды уже наливались соком; видел фруктовые сады, аккуратные прямоугольники пшеничных полей; видел крестьянские дома, опрятные, белёные известью, и совсем бедные, с крышами из соломы; видел степенно гуляющих кур, бормочущих сизых индюшек.
Он видел дома, перед которыми играли дети в коротких рубашонках, видел молодых матерей, качающих младенцев, видел величавые крылья мельниц на холмах.
Он видел другой мир — просторный, залитый солнцем, продуваемый ветрами, с птичьим перезвоном, с гудением пчёл.
Конечно, он видел дома и сады в предместьях, но воздух в тех предместьях был отравлен гниющими городскими отбросами. Дороги были забиты повозками зеленщиков и молочников. Город ещё тёк, как размокшая глина, заполняя собой прилегающие поля и дороги.
Но в этом новом мире мрачный город исчез, отступил, как иссохшая трясина. Этот ветер пах молоком и цветами.
Экипаж взобрался на пригорок, а затем дорога уже шла под мягкий уклон. У самой обочины цвёл клевер.
Максимилиан узнал его сразу, его собранные в пучок цветы, его трехпалые листья. Он даже вспомнил поверье, что клевер о четырёх лепестках приносит удачу. Тот, кто отыщет этот четырёхлистник, должен его сжевать.
Клевер заполнял весь луг и одуряюще пах. Экипаж замедлил ход. Мария высунулась едва ли не по пояс. Ее отец тоже подался вперед.
С козел спрыгнул толстяк, «дядюшка Пел». Он спустил подножку. И хитро улыбнулся.
— Нас, кажется, встречают. Кому-то очень не терпится.
Марию, как самую беспокойную, толстяк подхватил и с великой осторожностью, как стеклянную, опустил на землю.
Максимилиан, движимый любопытством, оглушённый тишиной, немного пьяный от травяного запаха, от взметнувшегося неба, едва не шатаясь, шагнул вслед за ней.
У Максимилиана закружилась голова, и он, вероятно, рухнул бы на дорогу, если бы отец Марии его не поддержал. Максимилиан чувствовал под локтем сильную, твёрдую руку и ухватился за неё, как единственную опору в этом скольжении и кружении.
Его ошеломила наступившая тишина. Когда лошади остановились, когда утих грохот колес, Максимилиан вдруг услышал истинный голос этого прежде неведомого божьего мира.
Голос, который был ему незнаком, ему, рождённому в толчее и смраде, в схватке, в борьбе, в рычании, брани и воплях. Тишина.
Где-то над головой птичий щебет. Стрекотанье кузнечиков в цветущем клевере. Звенящая, низкая песня шмелей. Шепот трав.
И очень далёкий топот копыт.
Мария храбро семенила вперед, ступая по мелким камешкам нарядными башмачками. Она приподнималась на цыпочки и вытягивала шейку, пытаясь разглядеть далёкого всадника.
Дорога, шедшая под уклон, хорошо просматривалась с того месте, где они остановились. Дорога шла с чуть заметным изгибом влево, охватывая клеверный луг, и терялась среди высаженных правильными рядами невысоких деревьев.
Ещё дальше, за деревьями, угадывались очертания не то замка, не то большой фермы. Оттуда по дороге мчался всадник.
Мария вновь приподнялась на цыпочки, смешно подпрыгнула.
— Это Жанет! Это Жанет!
И побежала вперёд.
Всадник уже приблизился настолько, что Максимилиан разглядел редкой, золотистой масти коня, который летел так быстро, что казался существом волшебным, отрастившим невидимые крылья.
В седле сидела женщина. Максимилиан ещё ни разу не видел, чтобы дама скакала так быстро. Женщина сидела боком, в дамском седле, но это ей нисколько не мешало.
Всадница заметила, как Мария бесстрашно бежит ей навстречу, и осадила коня. Тонконогий, разгорячённый скакун со странной, слегка приплюснутой мордой, вскинулся на дыбы.
Максимилиан почувствовал, как державший его за плечо молодой мужчина вздрогнул всем телом и шагнул было вперед, но ещё раньше к всаднице заторопился толстяк, на деле удивительно ловкий и быстрый.
Вскрикнула сеньора Лючия:
— Santa Maria!
Максимилиан забыл, как дышать, с восторгом и ужасом наблюдая, как сверкающий в лучах солнца жеребец перебирает в воздухе страшными, острыми копытами, как вскидывает заострённую морду, как грызёт удила, а женщина в седле, не выказывая тревоги, наклонившись вперед, отпускает повод и даже поглаживает коня по шее.
Все происходит быстро. Конь становится на четыре ноги, пофыркивая, идёт боком. Всадница спрыгивает на землю и уже спешит навстречу девочке. Волосы всадницы горят огнём.
Максимилиан узнал её. Это она, та незнакомка, которая поджидала его на улице Дарнатель, а затем спустилась в подземелье Консьержери. Это её Мария называла Жанет, это её портрет маленькая, потерянная девочка разглаживала ладошкой на продуваемом чердаке.
Максимилиан отказывался верить в её существование, оправдывая её сходство с рисунком случайностью, встречи с ней – игрой своей детской веры, но она упорно возникала вновь.
Он видит её в третий раз, и она не призрак, не дымный сгусток, не тень, а женщина из плоти и крови. Её видят все, а не только он один.
Вот Мария уже подбежала к ней и просительно тянет ручки, а толстяк топает ногами в огромных сапожищах и зычным голосом вопрошает:
— Ты что, негодница, смерти моей хочешь? Ты что себе позволяешь?!
Но рыжеволосая всадница в ответ только смеется. Волосы её растрепались, щеки горят. Мария уже у неё на руках.
«А может быть, она её мать?» — подумал мальчик.
Но Мария рассказывала, что её мать умерла, умерла давно и девочка её почти не помнит.
Бабушка называла её покойную мать не иначе, как шлюхой, блудницей и обещала вечное адское пламя.
Но та, что умерла, могла и не быть матерью, она могла быть кормилицей. У богачей так принято. Они отдают своих незаконных детей в бедные семьи, а дети, с младенчества привыкают к кормящих женщинам и зовут их матерями.
Мария тоже могла в это верить. Теперь её настоящая мать нашлась.
Максимилиан уже давно придумал это объяснение, сразу же, как благородная дама, возникшая под сводом Консьержери, взяла на руки маленький, скорчившийся, тряпичный комочек, взяла так бережно, что по-иному и думать невозможно.
Так поступают только с родными детьми. Неродных не жалеют и не обнимают. И Мария, открыв воспалённые, слипшиеся глазки, обхватила незнакомку худыми ручками и неслышно заплакала.
Чужие дети никому не нужны. Эту простую истину ему вдолбила мать, а жизнь не единожды доказала.
Что я помню о динозаврах? Компьютерные фильмы и научные статьи. Самих не помню. А паровоз отлично помню. Телевизор помню. Сенсовизор помню.
Нет, не стыкуется. Как я мог человеческий шлем сенсовизора на свою голову надеть?
А драконьего шлема не помню. Девятнадцатый век помню, а сейчас – средние века. Может, я в обратном времени живу? Все живут в будущее, а я – в прошлое. А как головкой об скалу стукнулся, ориентацию потерял, и как все жить начал.
Нет, фантастика.
Насчет скалы есть вариант попроще. Лечу я, значит, лечу. Высоко лечу, так как орлы мух не ловят. Быстро лечу, потому что к ужину опаздываю. Подлетаю к Замку, пикирую, вхожу во флаттер, вот как сегодня, и — бух головой об камень. Уноси готовенького.
Наилучшая гипотеза на сегодня. Отлично объясняет, как я разбил нос. Остаётся выяснить, кто я такой, откуда родом и что тут делаю.
Приехали. Осторожно переношу столб с Лирочкой в прихожую. Притворяется, что в обмороке, глаза закрыты, а мышцы играют, пытается на столбе поудобней устроиться. Ну, притворяйся дальше. Аккуратно обкусываю столб там, где вбит костыль. Освобождаю цепь ручных кандалов. Теперь — где прибиты ножные?
Вжжих! Уй, как больно!!! Цепью по носу!
Вжжих!
Еле успеваю отдёрнуть голову, цепь лязгает по полу. Пробую лапой нос — идёт кровь. Девчонка уже сидит, смотрит волком. Цепь отведена назад, приготовлена для удара.
— За что?
— Ты женщину убил. Не отпирайся, я слышала. Вот её кровь на мне!
Молодец, артист. Ты просто Станиславский. Если первый ряд не заметил обмана, галёрка наверняка во всё поверила. Доказывай теперь, что ты не верблюд.
Иду в мастерскую, беру топор, клин, подумав, добавляю к ним клещи самого большого размера. Возвращаюсь, меняю голос на женский.
— Неправда твоя, девочка! Кого угодно спроси, любой скажет, это ты кричала, когда дракон тебе голову откусывал. — И своим голосом: — А кровь на тебе — моя!
Толкаю к ней по полу инструменты. Немая сцена. Закрой рот, язык простудишь. Говорят, дети самые послушные, когда провинятся, чувствуют вину и хотят исправить. Сейчас ты у меня будешь чувствовать вину.
Выбираю место и сажусь к Лире спиной. Демонстративно. Всё равно я её в зеркале с ног до головы вижу. Облизываю и ощупываю лапой нос. Он уже не болит, но ей это знать не обязательно. Может, сесть в позу роденовского Мыслителя? Нет, тогда в зеркале только пол отразится.
Ложусь, подпираю лапой голову и тайком наблюдаю. Господи, она мне сейчас топор изуродует! Кто же цепь на каменном полу рубит? Клещи на что? Опять ощупываю нос. Заметила! Догадалась клещи взять.
Внимание, самое интересное! Освободилась, идет на контакт. Клещи зачем? Положила. Умница! Подходит, берет меня за верхний клык, вытирает мой нос своим вонючим рукавом — подтиралась она им, что ли? — ой, сейчас чихну!
И звонко чмокает в нос. Отдергиваю голову. А-а-а-пчхи! Облизываю поскорей нос. А-а-а-пчхи! Контакт налажен.
Но этот грязный рукав я тебе не прощу! Сейчас ты сама им утрёшься. Высовываю язык и облизываю ей физиономию. Всю. За два раза.
— Ой, мастер Дракон, ой не надо, что вы делаете!
Ага, утирается! Интересно, что лучше — сэр Дракон или мастер Дракон?
— Зачем же ты с ними поехала?
— А они не знали, что меня ведьмой обвинят. Тогда даже церкачи ещё не хотели меня убивать. Сэр Деттервиль хотел меня в жены взять, а земли бы они между собой поделили. Но сержант и солдаты и этого не знали. Они меня леди Тэрибл называли, честь отдавали — смешно было. Для меня белую лошадь привели. Отдельную палатку ставили. И все вдесятером в мужья набивались. Даже женатые.
— И сержант?
— Сержант удочерить предлагал. Так и говорил: «Леди Тэрибл, давайте я вас удочерю. Если только моя грымза возражать не будет.» И так до самого Литмунда. Впереди знаменосец, за ним я на белой лошади, а за мной — десять человек. Все в полном вооружении, весёлые, оружие на солнце блестит. Крестьяне кланяются, солдаты честь отдают. Знаменосец как крикнет: «Дорогу леди Тэрибл!» – все дорогу уступают.
— А потом ты отказала сэру Деттервилю?
— Они меня и не спрашивали. Церкачи объявили бы мужем и женой, сэр Блудвил и леди Блудвил — свидетели. Только оказалось, что по закону мои земли делить нельзя, пока кто-нибудь из Тэриблов жив. Это церкач в архивах откопал. Мараит, или как-то так называется.
Майорат? Вроде бы, это французское изобретение. И более позднее. Ну вот, третий браслет — на левой лодыжке разваливается на две половинки. Напильник — ни к черту. Был напильник, нет напильника.
— Может, последний на завтра отложим?
Отбирает у меня орудие производства, скрючивается – коленки выше головы — и сосредоточенно пилюкает.
— Отдай напильник и рассказывай дальше.
Отдаёт и изучает свои трудовые мозоли. Я — тоже. Назовите мне хоть одну сказку, в которой дракон натирал мозоли напильником. Вздыхаю и принимаюсь за работу.
— Сэр Блудвил не хотел, чтоб меня убивали, но магистр настоял. Он сказал, что у сына сэра Блудвила нет патента на грамотность. А сэр Блудвил сказал, что его сыну не нужен патент, пока ему десять лет не исполнилось. Тогда магистр сказал, что сейчас не исполнилось, но годы идут. И сэр Блудвил сдался.
— Подожди, расскажи подробней, что за патент?
— Ну, если ты читать умеешь, у тебя должен быть патент. Их церкачи выдают.
— Всем выдают?
— Всем, у кого денег хватит. Патент сто золотых стоит.
— А если кто умеет читать, а патента нет?
— Поймают с книгой — глаза выколют. За то, что читал без патента, глаза выколют, а за то, что умеешь читать, патент дадут. Раньше ещё клеймо на лоб ставили, но теперь не ставят, так отпускают.
Плохо я историю помню. Костры из книг — помню, жгли. А чтоб грамотеев ослепляли — не помню. Век живи, век учись. Только с патентом.
Божий суд калёным железом — помню. Испытание ведьм на плавучесть — помню. А Божий суд дождём — как в первый раз услышал. Наверно, местная достопримечательность.
— Расскажи, как суд проходил.
— Я сначала даже не поняла, что они меня судят. Меня даже не допрашивали. Сначала ведь должны допросить, чтоб ведьма созналась, а магистр просто позвал ещё двух церкачей. Они сели за стол, а меня перед собой поставили. А сзади встали два солдата, сэр Блудвил и сэр Деттервиль. Магистр стал диктовать, а второй церкач записывал. Что девица… представляешь, они даже отказались меня леди Тэрибл называть! Мол, пока в наследных правах не утвердили, я никто.
— Это как раз понятно. Одно дело судить простолюдинку, другое — леди.
— Не перебивай. Я, такая-то девица, обличена в колдовстве, но вину свою отрицаю. Поэтому назначается Божий суд. Срок Божьего суда виноватая пожелала отсчитывать с завтрашнего дня. Представляешь, я им и слова сказать не успела!
— Ты — не успела? Не представляю!
— Да ну тебя! Отвели в темницу, отобрали штаны, куртку, дали этот балахон. У меня в куртке ножик спрятан был. Они как его нашли, позвали кузнеца и заковали в кандалы. Но кормили хорошо. Картофельный суп, а в нём мясо. Два раза в день. А на восьмой день дождь пошел.
— Кого заковали? Кузнеца?
— Тебе бы только шутить. А знаешь, какой ножик был! Как кинжал! Ой!
Ой — это потому, что напильник сорвался и пилюкнул ей по ноге.
— А почему тебя так рано сжечь хотели? Полагается ведь за два часа до заката.
— Не знаю. Так магистр приказал. И гонцов по деревням не посылали. Обычно посылают. Поэтому и ждут до вечера, чтоб народ собраться успел.
Выходит, процесс шел с нарушением процессуальных норм. Даже по их законам. Почему они так торопились?
— А ты хотела бы получить назад свои земли?
— Не знаю. Но магистра я точно убью! Он… Для него люди – как дрова. Нужны дрова — от дождя укрывает. А потом в печку кинул – и забыл. Как и не было.
— Ты не обманываешь, что он за тебя срок назначил?
— Что я, совсем глупая? Дождя ведь четыре дня не было. Я бы дождалась дождя, и со следующего дня…
— Тогда, может, не все потеряно. Подумать надо.
— Ты поможешь мне магистра убить?
— Тебе сколько лет?
— Четырнадцать.
Последний браслет наконец разваливается на две половинки. Женщины, конечно, любят приуменьшать возраст, но ей-то зачем?
— Посмотри мне в глаза.
— Ну… через два месяца будет.
Кто сказал, что акселерацию изобрели в двадцатом веке?
— И в кого ты такая кровожадная?
— В дедушку, — стягивает с напильника рукоятку, взвешивает на ладошке и с разворота запускает в столб. Смотрю на столб – напильник торчит под прямым углом, а до столба больше десяти метров. Смотрю на неё. Сосредоточенно зализывает на ладошке сорванную мозоль. Все понял, чешуйчатый? Скоро эта амазонка будет выгуливать тебя на поводке.
— Мастер Дракон, а когда драконы ужинают?
Началось! Боже, за что мне такое наказание? Ну почему я не отнес её к Титу Болтуну?
— Ты умеешь разводить огонь?
— У меня огнива нет.
Мясо добыл я. Молоденького лося. Соль есть. Каменная. Я её лизал, но Лире об этом говорить не буду. Пусть думает на лосей. Ведро взял из мастерской. Ручей — вот он. Костер сложила Лира. Остается найти коробок спичек. Или зажигалку. Или сварочный пистолет. На худой конец сошел бы папуас из Австралии. Сижу, думаю, задумчиво обгрызаю березовое полешко.
— Я думала, ты сейчас огнем дунешь, и всё.
— Индюк тоже думал, да в суп попал…
— А кто такой сэр Индюк?
— Сэр Индюк очень похож на сэра Петуха, но вкуснее, и супа из него
больше получается.
— Я есть хочу, а тебе только бы посмеяться.
— Будем добывать огонь трением. Нужна верёвка.
Недоверчиво смотрит на меня, потом поворачивается спиной, задирает платье и сматывает с талии кожаный ремешок.
— Такая подойдёт?
Расщепляю сухое полешко, формирую клыком в каждой половинке по лунке. Выбираю нетолстый сук попрямей, обламываю лишнее и заостряю концы.
Матчасть готова. Кладу полешко на землю, прижимаю лапой. В лунку вставляю сук, накрываю второй половиной полена.
— Обмотай сук в два оборота и дергай за концы туда-сюда.
Не может быть, чтоб папуас с такой работой один справлялся. Дым идёт вовсю, но у нас заняты две руки и четыре лапы. Наконец Лира ногами запихивает в лунку мох, обжигается, вопит, но держит. Дым сменяется язычками огня, которые тут же гаснут. Лира раздувает искорки и разводит костёр.
— Здорово! У нас в деревне никто так не умеет! А правда, что драконы всё на свете знают?
— Неправда. Драконы знают ровно половину всего на свете.
«Я думал, дождь смоет мою печаль… Но с каждой каплей, упавшей на моё лицо, мне только тяжелее.»
Человеческая душа, наверное, самое загадочное, что есть на свете. Ее нельзя коснуться руками, вытащить на поверхность, положить под микроскоп. Люди пытаются анализировать ее, пишут какие-то книги — некоторые становятся бестселлером и приносят авторам мешки денег. Но все это лишь догадки слепцов, бродящих в темной комнате. В одном случае книга и правда попадёт в цель, а в другом обернётся глупым недоразумением. Все относительно на свете. И душа, которая невидимым костром горит в нашей груди, никогда не откроет нам всех своих тайн. Может быть, только за чертой. Когда придёт время.
Душа умеет многое. Она может петь, когда счастье выплескивается через края сознания. Она может плакать, когда человек испытывает боль, настоящую, ничем не разбавленную боль. Она может кровоточить, когда эта боль превращается в постоянную ловушку с острыми клиньями воспоминаний и сожалений. Душа может выть, когда горе и тоска сплетаются в один грязный комок. Все эти состояния человек испытывает за свою жизнь, мечется из крайности в крайность. Возможно, это и называется жизнью. Когда душа замолкает, остаётся только существование. Может быть, основной смысл жизни в том, чтобы душа не умерла раньше времени. Сохранить этот хрупкий дар Всевышнего. Все может быть. Кесарю кесарево.
Душа кого-то невероятно сильная. Она не содрогается перед самыми тяжелыми испытаниями и ударами. Такая душа светит яркой звездой в темноте, привлекая к себе, и дарит своё тепло каждому, до кого дотягивается. На иной душе остаются грязные следы от любой неприятности, от ошибок и от предательств. Такая душа покрывается жесткой непробиваемой коркой, которая парализует ее. Если вовремя не согреть такую душу теплом, не подарить нежность и ласку, то она сгниет изнутри и осыпется пеплом.
Те, у кого душа сильная, умеют прятать свою боль глубоко внутри. Она — в потаенных уголках, которые скрыты от глаз. Эта прожорливая тоска сидит там, точит острые когти и готовится к нападению. К неожиданной и внезапной атаке, чтобы впиться в трепетную душу, раздирая ее на части. Но даже после этого, такая душа восстанавливается. Медленно и постепенно, но она возрождается ещё сильнее и прекраснее. До очередного нападения. И так по кругу, снова и снова. Пока кто-то из них не сдастся.
Кроули боялся дождей. Постыдно, глупо и по-детски, он действительно с напряжением вглядывался в небеса, когда они набухали тяжелыми серыми тучами, будто те съели слишком много и распухли от своего обжорства. Ветер, который ещё несколько минут назад задорно тянул за волосы или сдувал страницы книги, становился грубым и холодным, носился туда-сюда, сбивая кружки и раздувая шторы. Солнце огорчённо отступало, не в силах сопротивляться такой страшной ораве хулиганов. Лишь бросало последний луч на землю и исчезало. Все в природе замирало, готовое к буре. И он тоже застывал у окна, чувствовал, как каменели мышцы.
На землю падала первая ледяная капля и оглушительно разбивалась об асфальт.
Тогда в душе Кроули открывались какие-то скрытые двери, выпуская наружу то, что он всеми силами пытался забыть. Прошло очень много веков с тех пор, как Землю поглотила вода. Об этом уже не помнили люди, только из своих священных книг и сказаний. В них отличались факты, но суть была неизменной. Вода обрушилась на головы человечества и уничтожила почти все. Так почему в его памяти это было так свежо, будто случилось всего несколько дней назад?
Перед глазами всплывало прошлое, такое реалистичное и красочное. Стоило дверям на ковчеге Ноя захлопнуться, огромные капли начали падать с неба, все быстрее и все чаще. Тихо зашумел дождь, но с каждым мгновением становился сильнее и безжалостнее. Кроули огляделся по сторонам и, схватив ангела за руку, потянул в сторону. У него ладони были холодными, и чуть подрагивали пальцы. Но демон упрямо волок его за собой, не позволяя остановиться, несмотря ни на какие просьбы. Мимо пробегали люди, которые спешили убрать в дом сохнущее белье и одежду, спрятаться под навес и переждать дождь. Они надеялись, что небеса прояснятся в ближайшее время.
Кроули не был настолько оптимистичен. Им нужно было вверх, как можно выше, пока была возможность, пока было время. К моменту, когда они добрались до ближайшей относительно высокой горы, то промокли насквозь. Одежда неприятно липла к телу, стала тяжелой и раздражающей. Волосы лезли в глаза, цеплялись за камни, мешались всеми силами. Но ему было не до волос, он постоянно оглядывался, проверяя, следует ли за ним Азирафаэль, не отвлёкся ли, не передумал ли. Глаза ангела были пустые и печальные, но в их глубине птицей билось желание помочь. И демон знал, насколько это желание было огромным. Скоро оно вырвется, погребая под собой любого, кто окажется рядом. Им нужно было оказаться как можно дальше к этому моменту.
Стемнело. Нельзя сказать, что было достаточно светло и раньше, но ночь опустилась и поглотила даже тот скупой свет, что пытался пробиться из-за туч. Внизу мелькали огни — люди начали нервничать и паниковать, кто-то вспоминал слова Ноя, кто-то пытался собрать семью и уехать. Реки взволнованно бурлили, готовые вырваться из берегов. Вода медленно, но верно прибывала. С каждым часом она поднималась. Незначительно сначала, но это был обманный манёвр. Отвёл глаза на мгновение, и она уже чуть выше. Когда ты поймёшь, что все плохо, будет совсем поздно. Или беги, или молись. Выбирай сам.
Кроули не позволял им останавливаться. Руки горели, пальцы кровоточили. Азирафаэль все чаще оглядывался назад, неудержимое желание горело все ярче, норовя каждую секунду взорваться и уничтожить желтоглазого демона. Он ругался сквозь зубы и лез дальше, постоянно подгоняя ангела. Когда стало совсем темно, пришлось остановиться. Кроули видел в темноте достаточно хорошо, чтобы двигаться, но Азирафаэль начал оступаться и устало вытирать мокрым подолом лицо. Небольшой выступ стал для них маленьким спасением. Ветер пронизывал до костей.
— Она не может, не может… — одними дрожащими губами повторял Азирафаэль, прижавшись спиной к мокрому камню.
Демон косился на него, но молчал. Хотелось к огню, хоть немного высохнуть. Он мог обернуться змеей и двигался бы в несколько раз быстрее, но тогда ангел точно махнет на себя рукой и помчится пытаться кому-то помочь. И схлопочет ещё один выговор, который на этот раз будет жёстче и страшнее. Последнее, что Кроули хотел бы увидеть — падающую горящую звезду. Люди загадают желание, возможно. На падшего ангела.
Через несколько часов сидеть стало невозможно. Воды было слишком много, она практически доставала до лодыжек, хоть добрая половина и стекала куда-то вниз. Кроули поднялся на ноги и едва не упал, поскользнувшись. Держась за каменную стену, он нащупал чужое плечо и рывком поднял ангела.
— Идём, — хрипло произнёс он, дождь заглушал слова. — Пойдём, Азирафаэль.
И они лезли дальше. Лезли, пока хватало сил. Потом останавливались, чтобы перевести дыхание, потом лезли дальше. День сменялся ночью. Вода прибывала, ее становилось все больше. Люди пытались найти убежище, но каждый раз она настигала их снова и снова. В какой-то момент они тоже полезли вверх. Поздно. Было очень поздно.
Желание помочь, кипящее в Азирафаэле, наконец, вырвалось на свободу. Они возвращались назад, чтобы помочь тем или иным храбрецам, которые пытались двигаться с той же скоростью. Кроули шипел раздраженно и ругался, но тащил чей-то тюк с вещами. Люди. Даже перед лицом смерти они думают о том, что нужно спасти своё имущество. Но тащил, потому что ангел смотрел сурово и твёрдо, будто решил бороться с Ней хоть как-то, пусть так мелочно. Дурак. Пернатый идиот. Кретин.
Людям никогда не угнаться за ангелами. Они уставали, они отставали. Ждать было нельзя, и демон вёл оставшихся дальше. Но промедление все же сыграло свою роль. Вода настигла их где-то посреди ночи. Они не знали, когда точно было утро, когда день или вечер. Просто когда глаза переставали ловить мелкие выступы и впадинки, они понимали — ночь. Люди дремали в обнимку, Азирафаэль пытался их согреть мягкими прикосновениями, Кроули клевал носом где-то на краю. В какой-то момент вода перестала стекать вниз. Демон не сразу обратил на это внимание, только раздраженно выжимал одежду. И осознание ударило его по голове.
Охрипший за все эти дни голос не слушался, хоть он и кричал. Подгонял, лично выкинул все мешки с вещами, толкал вверх. Но люди устали, люди оголодали, они замёрзли и практически заболели. Их гибель была вопросом времени. Самого ближайшего. Поэтому, когда одну из женщин сорвал со скалы сильный поток, демон даже не обернулся. Когда упал мужчина, Кроули сжал зубы сильнее. Он сразу подготовил себя к подобному исходу, он никогда не был оптимистом. Азирафаэль надеялся. И его крик болезненно отзывался каждый раз где-то глубоко внутри.
Когда улыбчивый парнишка, самый веселый в их компании, разжал ладони, устало закрыл глаза и полетел в воду, Азирафаэль пытался броситься следом. Но его перехватили сильные загорелые руки, удерживая на месте, затаскивая обратно. Ангел кричал и вырывался, проклинал его, но Кроули не слушал, только полз дальше, пока не опрокинул их обоих на очередной выступ. Они тяжело дышали, захлебываясь дождем. Демон медленно сел, пытаясь унять дрожь в руках и заставить сердце перестать так быстро биться где-то в горле, и получил тяжелый удар по лицу. Голова мотнулась влево, щеку обожгло. Из лопнувшей губы потекла кровь. В глазах напротив он видел ярость и гнев, которые бурлили вместе с отчаянием и болью. Кроули только сплюнул кровь куда-то в сторону и поднялся на ноги. Он демон, ему плевать. Это то, что он повторял себе снова и снова. Демон и плевать.
Когда вода перестала прибывать и наступила тишина, они были совсем без сил. Их несколько раз смывало — вырывало из рук друг друга, но каждый раз они умудрялись в последний момент уцепиться за торчащее гниющее деревце или выступ. Один раз Кроули пришлось распахнуть свои мокрые облезающие крылья, чтобы протянуть их ангелу. Азирафаэль цеплялся за перья, пытаясь удержаться. Демон морщился и кусал костяшки пальцев, но терпел. А что ему ещё оставалось?
Если бы все не закончилось, то в самое ближайшее время они бы сдались. Но вода замерла, а они заползли в какую-то темную пещеру. Кроули лежал на спине, раскинув руки в сторону и пытался научиться дышать заново. Азирафаэль стоял около входа, глядя куда-то вдаль. Они молчали. Почти все это время они молчали. Тяжело говорить, когда в рот заливается вода, в нос тоже, и ты тонешь изнутри. Поэтому, почти отвыкли говорить. Или разучились.
Демон с усилием поднялся на ноги и подошёл к ангелу со спины. Ему не нужно было видеть чужое лицо, чтобы заметить слезы. Он просто знал, что они текут по белоснежным щекам, оставляя тонкие соленые следы. Азирафаэль смотрел на погибший мир и не мог поверить в то, что видел. Кроули остановился позади него, глядя туда же. Он медленно обнял друга со спины, закрывая узкой ладонью пустые ангельские глаза. Ресницы тут же затрепетали и защекотали его руку. Кроули привлёк его ближе к себе, обнял крепче. Отвыкшие от тепла тела задрожали.
Они так и стояли, не издав ни единого звука. Кроули смотрел на пустой мир вместо ангела, согревая его висок тёплым дыханием. Его душа вытерпит, впитает все в себя и спрячет. Азирафаэль кусал губы, чтобы сдержать все, что было внутри него. С тех пор прошло очень много лет, слишком много, если говорить честно. Но глаза ангела темнели каждый раз, когда небо обрушивалось дождем, а солнце скрывалось за тучами. И эта тоска в любимой душе пугала Кроули сильнее, чем Вельзевул, святая вода и царапины на корпусе Бентли. Он не знал, что делать с этим. Совсем не знал.
Демон вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к спине. Ласковые руки обняли его поперёк груди, а шеи коснулись тёплые губы. От чужого дыхания мурашки пробежали по плечам. Кроули аккуратно коснулся рук, накрывая своими. Дождь шумел за окном, дергая деревья за листья, оседая на стекле и стуча по крыше. Кроули смотрел на дождь, наслаждаясь нехитрой лаской ангела. Возможно, когда-нибудь они смогут освободить души друг друга от затаившейся там боли и сожалений.
В конце концов, они вполне заслужили право побыть счастливыми.
Следующие шесть тысяч лет.
NASA ОБНАРУЖИЛИ НА ПОВЕРХНОСТИ МАРСА ВЫСОКОЕ СОДЕРЖАНИЕ МЕТАНА
…что может быть признаком существования жизни на планете.
Eva 404: Марс атакует прикольный фильм
Матушка Даниила: Маск атакует
Толстолобик Толстолобик: Следы эти каждый год находят, а самой жизни что-то не видать по сей день.
Роман Пятница: да в любом случае не скажут никогда. Если найдут будут таить как радиацию в Чернобыле.
Лексей Тургенев: О, ещё один тупой фанат сериала от НBO )) никто не таил радиацию в Чернобыле, больше смотри сериалов, умничка
Ольга Дубова: Лексей, спасибо за настроение !!! У меня прадед там жил на момент аварии и несколько дней вообще никто ничего им не говорил!!! Ещё один тупой фанат альтернативно-развитых источников информации!!!!
Голос Эксперта: Так не говорили, потому что не знали, с чем столкнулись, так как такого прецедента до этого не было. Эвакуацию Припяти на 125 автобусах начали 27 апреля. Следом поэтапно эвакуировали близлежащие районы.
Белая Моль: Толстолобик, ты же понимаешь, что потенциальное наличие жизни на Марсе это не зелёные человечки на поверхности, а микроорганизмы где то в недрах планеты.
Голос Разума: Шанс того, что на Марсе есть какая-либо жизнь, настолько ничтожен, что даже думать об этом странно. А ещё страннее думать, что там есть разумная жизнь.
Белая Моль: Да ни кто не говорит о том что она там разумная, но микроорганизмы вполне вероятны при наличии метана.
Голос Эксперта: Наличие метана вообще мало о чём говорит.
Лексей Тургенев: ну как сказать, как сказать, ученым явно виднее) увы мы никогда этого не узнаем ибо дальше луны человек не летал да и то даже это под сомнением
Голос Эксперта: Учёные и не говорят, что метан = жизнь. Просто если есть метан, значит, шанс выше. Но, что с метаном, что без него, шанс того, что там найдут жизнь, ничтожно мал.
Белая Моль: Они и в прошлом году находили. И в позапрошлом. И каждый раз как первый раз заголовки всей непрофильной обывательской прессы «Наса нашло на марсе жизнь!!!!». Сегодня очередная волна демагогии и кликбейт-заголовков повсюду. Уже тошно от этого. Наличие метана может быть обусловлено кучей причин кроме наличия биоорганизмов.
Матушка Даниила: что не ясно в словах «можете быть признаком»?
Голос Эксперта: Такое себе открытие… Метан — простейший углеводород. Он есть на всех планетах Солнечной системы и на многих спутниках.
Белая Моль: Когда батя пельменей жареных поест, то в туалете тоже высокое содержание метана. Но жизни там нет. Там даже тараканы от стен отваливаются
Лексей Тургенев: там аммиак
Голос Эксперта: Аммиак, когда батя пиво жрет. А, когда пельмени, там именно метан и сероводород.
Толстолобик Толстолобик: Там скорее наоборот снова образуется доисторический океан жизни
Роман Пятница: А Роскосмос что нибудь где нибудь обнаружил ?? Кроме дыры в разгонном блоке
Матушка Даниила: он нашел Крым
Белая Моль: они нашли пару лямов у себя в кармане
Роман Пятница: есть пара глубоководных ракет
Ольга Дубова: Как ты смеешь? Мы в космосе первые были!!!
Лексей Тургенев: ссср — да , Россия — пока не дотягивает .. слабоватые достижения .
Eva 404: «мы» не правоприемник СССР? как и все остальные или Россия вышла из состава на особых правах?
Голос Эксперта: На особых. Вышла правопреемником – за нами остались долговые обязательства СССР.
Белая Моль:
Толстолобик Толстолобик: исторически на марсе обитали древние русские, а укры все испортили своим метаном, привезенным из США
Матушка Даниила: звучит как название нового выпуска передачи с Киселевым
Лексей Тургенев: а жизни на Марсе не нашли, потому что мы превратили укров в ядерный пепел
Голос Разума: Радиоактивный. Как же ты мог забыть!
Роман Пятница: экспертное мнение подъехало
Ольга Дубова: Марсиане, засевшие в мировом правительстве никогда не позволят себя раскрыть.
Матушка Даниила: Прилетаешь на Марс, а там марсиане в нарды играют
Лексей Тургенев: Если там много метана, значит там должно быть живут бодибилдеры?
Белая Моль: Только нас там все равно не ждут,так что не надейтесь
Лексей Тургенев: капец ты сейчас обламала
Белая Моль: лучше горькая правда
Eva 404: В нашем городе и не так воняет — никакая это не жизнь.
Толстолобик Толстолобик: Да боже мой, там протеанская исследовательская станция и научная база была, уже давно известно. Давайте быстрей туда колонистов отправляйте, хочу на старости лет хоть Азари увидеть
Голос Разума: придется аж до 2148 года ждать )
Eva 404: Инопланетяне тоже пукают. Пукать это норма.
Матушка Даниила: Газпром, мечты сбываются четыре пять
Роман Пятница: Пока наса там что-то находит, Рогозен там уже новый Черкизон открыл с блэк-джеком и чёрными воронками…
Матушка Даниила: Рен-ТВ что говорит по этому поводу?
Лексей Тургенев: Главное, картошка сможет расти, остальное не важно.
Толстолобик Толстолобик: Кто мне может объяснить на Ху…я нам изучение Марса и луны когда большинство людей на планете не могут употреблять в пищу чистую воду из за загрязнения
Голос Эксперта: Эрнст Штулингер всё доходчиво объяснил.
Роман Пятница: Марс давно колонизирован Асурами. Там подповерхностные поселения. Но человечество еще долго будет находиться в невежестве и неведение.
Голос Разума: Не всё человечество будет в неведении. Тебе, вот, уже известна правда.
Голос Эксперта: Максимально низкая температура на Марсе в полюсах -170 градусов, а тихоходки выживают даже в открытом космосе. Это микроорганизмы по-любому.
Eva 404: Ну да, даже на Земле жизни нет, а на Марсе типа того что есть. Так и поверила.
Толстолобик Толстолобик: Збс, я как раз на метане езжу, завтра заскачу, заправлю полный бак
Четверо из пяти действительно оказались живы, но сильно одурманены и мало чем отличались от мертвых. Всё мной затребованное было доставлено даже быстрее, чем я окончательно убедился, что они не нуждаются в услугах патологоанатома, во всяком случае – пока. И следующие два часа мы занимались довольно неприятными медицинскими процедурами, о сути которых я не вижу смысла распространяться. Скажу только, что бывшая великая княжна проявила себя идеальной медицинской сестрой, о каковой любой врач может только мечтать. Деятельная, собранная, хладнокровная, понимающая с полуслова. И – сильная. Чудо что за женщина! Право, будь я помоложе лет хотя бы на тридцать…
Когда девушки оказались вне опасности, я оставил заботу о них, переложив ее на плечи институтского врача, сам же перешел к осмотру и вскрытию той, что была безусловно мертва.
Алиса Розенбаум. Множественные ножевые ранения области живота, груди и шеи. Проникающие повреждения печени, селезенки, желудка, легких и сердца.
И губы, пахнущие реланиумом…
— Что скажете, доктор?
Казалось, за прошедшие двое суток майор Пронин постарел на двадцать лет. Обострились носогубные, залегли темные круги вокруг глаз, и даже светло-русый ежик словно бы потускнел и присыпался пеплом.
— Четыре из тринадцати ран абсолютно смертельны. Еще три могли бы привести к летальному исходу с довольно большой степенью вероятности. Остальные поверхностны и не задевают жизненно важных органов. Может создаться впечатление, что убийца был в ярости и бил куда попало. Возможно даже, убийца и хотел, чтобы у нас создалось такое впечатление. Потому что как минимум вот эти две раны нанесены точно после наступления смерти, причем не сразу, а как минимум через два, а то и три часа. Больше похоже на ритуал, тем более что ран тринадцать, чертова дюжина… но мы не нашли в комнате ни креста, ни перевернутого распятия, ни пентаграмм, ни других предметов, которые…
— Ну, кое-что мы все же, допустим, нашли… — мягко возразил Холмс и положил на стол портсигар из органического стекла с выгравированным на крышке Кремлем, нам обоим подарили такие в первый же день приезда в Москву. Даже не вставая с места, я видел, что сейчас внутри прозрачной плоской коробочки вместо сигарет находится странное женское украшение – то ли брошка, то ли заколка в виде серебряной литеры М из перекрещенных шпаг.
Оставайся у меня на голове волосы, они бы зашевелились при виде этой брошки и осознании того, что означало ее присутствие здесь, в далеком от Лондона Петрограде. На майора же находка моего друга, похоже, не произвела ни малейшего впечатления.
— Ваш дедуктивный метод не сработал, — сказал он довольно жестко. — И на старуху бывает непруха. Жаль. Возможно, он годится лишь для англичан, а здесь вам не тут. Загадочную душу русских преступников не измерить вашим штангенциркулем!
Мне показалось, что в последних словах майора прозвучала даже определенная гордость. Хотя, возможно, только показалось.
— Ну почему же… — голос Холмса был по-прежнему мягок и тих. – Я хоть сейчас могу назвать вам имя убийцы несчастной Кати. А так же и имена виновных в смерти Алисы и отравлении ее соседок. Однако прежде я хотел бы задать вам один вопрос – кто более достоин наказания? Кого больше вы хотели бы покарать? Исполнителя или организатора? Того, чья рука нанесла роковой удар – или того, кто все продумал и подстроил?
Несколько секунд два сыщика сверлили друг друга взглядами. Майор сдался первым.
— Рыба гниет с мозжечка, это всякий знает. Конечно же, главарь важнее!
— Тогда карайте меня, майор, – Холмс развел руками и откинулся в кресле. – Потому что Алису Розенбаум убили только из-за того, что убийство Кати было объявлено несчастным случаем. А объявлено таковым оно было по моей просьбе. Я предполагал этим спровоцировать убийцу или убийц и вынудить их к активным действиям. Провокация сработала, хотя и куда более жестко, чем я рассчитывал. Но это меня не оправдывает, я должен был предусмотреть возможность и такого исхода. Я должен был понять, что ваши студентки слишком честные и слишком гордые, чтобы перекладывать ответственность на других. И слишком решительны для того, чтобы оставить безнаказанной убийцу своей подруги. Я ожидал… чего-то более женского, что ли? Более цивилизованного. Признаний, истерик, подметных писем. Они же просто взяли правосудие в свои руки. Тринадцать рук – тринадцать колотых ран. Разделенная ответственность, «рука по кругу» — так, кажется, это у вас называется?
Несколько долгих секунд майор с закаменевшим лицом рассматривал Холмса сквозь узкий прицел сощуренных глаз. Потом из него словно выпустили воздух, он растер лицо ладонями, и я только сейчас понял, что майор вовсе не перестал скрывать свой истинный возраст и не сделался вдруг высокомерным, а просто смертельно устал. Похоже, что за последние трое суток он если и спал, то не более получаса. Глаза у него были красные и совсем больные.
— Рассказывайте, — буркнул он негромко и почти просительно.
— Обязательно, но сначала, если не возражаете, я хотел бы сам поговорить с девушками. Не допросить, нет – просто поговорить. С каждой по отдельности. Это нужно не мне. И не вам. Но уверяю вас, это крайне необходимо. Нет, не здесь. В штабе.
В том самом штабе, где в углу дивана куталась в плед наша секретарша, непривычно подавленная и несчастная. Настал мой черед сверлить Холмса взглядом. Впрочем, у меня это получилось ничуть не с лучшим результатом, чем ранее у майора.
***
Алиса была дрянью. Изворотливой, услужливой, легко предающей и способной устроить любую пакость – если полагала, что оная сойдет ей с рук. Шла по головам, подставляя вчерашних подруг. Пыталась создать на курсе тайное общество «разумных эгоисток» — маленькую сплоченную компанию тех, кто бы всеми доступными средствами проталкивал наверх своих, топя и подставляя всех прочих. Называла это «духом здоровой конкуренции».
Девушек было тринадцать. Рассказ – один, с небольшими вариациями и примерами из личного опыта каждой.
— Они все врут! Они сговорились! Сначала убили, а теперь…
Девушек было тринадцать, мисс Хадсон сломалась на шестой. Вскочила, швыряясь пледом и обвинениями, и убежала рыдать к себе в спальню. Что ж, бурная истерика – это тоже прогресс. А я бы и рад был согласиться с нею и счесть девушек бессовестными лгуньями, но у окна, скрестив на груди руки, стояла Анастасияниколаевна. И каждый раз чуть заметно кивала, когда я бросал на нее вопросительный взгляд.
Она знала.
— Вы знали? – наконец спросил ее напрямую мой друг. Она в ответ зябко поежилась и неопределенно повела головой:
— Не то чтобы точно. Подозревала, так будет вернее. Когда случалось что-нибудь скверное, я всегда первым делом вспоминала Алису. И почти никогда не ошибалась, – ее улыбка была грустной. — Но нельзя же выгнать человека лишь за то, что он думает только о себе? У нас почти нет отсева по профнепригодности, слишком много разноплановых кафедр, всегда найдется что-нибудь подходящее… почти всегда. Но Алисе не подходила ни одна. Вернее, сама-то она как раз много куда хотела, да вот только никто из профессоров не желал брать на себя личную ответственность за нее, и после третьего курса мы бы с нею все равно расстались. Я надеялась, что она все поймет и уйдет сама. Не знаю, что могло послужить последней каплей… Может быть, то, что Алисе снова отказали в кураторстве? Или то, что она хотела стать звеньевой, думала, это поможет закрепиться, а выбрали Катю? Глупость, конечно, так сильно злиться из-за подобной ерунды, но у Алисы всегда были странные мотивы…
На улице светило солнце, не по-осеннему яркое. В помещении же было сумрачно и зябко. Или мне так казалось?
— Что теперь их ждет? Суд? Тюрьма?
— Зачем? — Анастасияниколаевна посмотрела на меня с недоумением. – Разве мы чего-то не выяснили? Вот и товарищ майор подтвердит, если вдруг понадобится. Суд – лишняя трата времени, тюрьма – лишняя трата времени и денег, мы все обсудили, и решение принято. Их отправят туда, где своим интенсивным трудом они смогут принести наибольшую пользу. И девочки это знают, и наверняка уже пакуют вещи. Только не знают еще, куда именно их сошлют.
— Колымские прииски? – протянул майор Пронин с сомнением и зевнул. – Или лесозаготовки?
— Нет, пожалуй, — Анастасияниколаевна снова качнула головой, — Туда последнее время и так слишком много понаехало, скоро на всех деревьев не хватит. Думаю, стройка Комсомольска-на-Амуре будет самым подходящим вариантом. Условия жизни там сейчас даже тяжелее, чем на Колыме, землянки, грязь, гнус и никакой инфраструктуры. И острая нехватка женских рук. Да, пожалуй, Комсомольск-на-Амуре – то, что нужно. Они хотели ответственности – они ее получат.
А я содрогнулся, представив несчастных студенток в толпе озверевших без женщин работяг-строителей. Бедные девочки! Может быть, тюрьма была бы для них не худшим выходом? Ведь это была бы женская тюрьма.
Кроули потребовалось десять мучительно долгих минут, чтобы обнаружить маленький кусочек рая Азирафеля.
Ангелы бросали на него странные взгляды, когда он проносился мимо них, но цвет его крыльев убеждал их оставить его в покое.
Когда он обогнул кого-то с четырьмя крыльями, возможно, как ему подумалось, Рафаэль, то услышал шепот о том, что это летит Кроули, демон, который Поднялся и которого, должно быть, коснулся и избрал Сам Господь, раз нечто подобное произошло. Ангельская стража и прохожие расступались, как туман, в благоговении перед ним.
Кроули рассеянно подумал, что ему следовало бы любоваться великолепием Небес, которые он видел лишь во время своего краткого заключения и за многие тысячелетия до этого – в дни перед Падением.
Он не удостоил их лишнего взгляда, вместо этого сосредоточив все внимание на поисках особой ауры, единственной, которую он знал лучше, чем свою собственную.
Кроули, в конце концов, обнаружил местонахождение Азирафеля, и в следующую секунду позволил своим крыльям исчезнуть из виду, когда его ноги коснулись тротуара.
Он все ещё был в раю, но он в то же время стоял на улице с ослепительно голубым небом, простирающимся над головой, и слышал пение птиц.
Кроули смотрел на знакомый ряд зданий, и он почувствовал, как по его спине побежали мурашки, когда он повернулся на сто восемьдесят градусов, и обнаружил, что стоит перед книжным магазином Азирафеля в Сохо.
Он был в точности таким же, каким он его помнил, только внутри горел свет, и он казался чуть менее пыльным, чем в последний раз, когда они приезжали сюда.
И прямо перед магазином, без единого знака «Не парковаться» в поле зрения, стояла Бентли.
Кроули заставил себя сделать несколько неровных шагов вперёд и, протянув руку, коснулся пальцами сияющего черного капота старинного автомобиля. Он был чуть тёплым, оттого что стоял на солнце, и кончики пальцев Поднявшегося ангела беззвучно провели по его гладкой сверкающей поверхности.
Кроули повернулся вперёд и продолжил шагать, пока не оказался прямо перед дверью книжного магазина. Он поднял руку и замер, в последнюю минуту охваченный внезапной волной неуверенности.
Затем он поднес руку и впервые за свою очень долгую жизнь постучал в дверь магазина.
Сердце Кроули колотилось громко у самого горла, и он почувствовал, как его глаза снова начало жечь. В голове был вихрь из невозможности поверить, и надежды, и радости, такой огромной, что он был не в состоянии вместить её.
Он чувствовал, как аура Азирафеля приближается, такая же знакомая, как его собственная.
А потом дверь распахнулась, явив единственное лицо, которое Кроули хотелось увидеть снова.
На одно мгновение они просто замерли, глядя друг на друга, и бывший ангел был таким же, каким был до того, как время взяло свое, и до того, как болезнь пришла к нему. Вечный клетчатый свитер Азирафеля сидел на нем прямо поверх слегка помятой белой рубашки с наполовину закатанными рукавами, а пряди волос падали друг на друга в хаосе золотых кудряшек.
А потом Азирафель улыбнулся такой широкой улыбкой, какой Кроули никогда у него не видел, и он показался Поднявшемуся ангелу самым прекрасным созданием на свете. Кроули шагнул вперёд и обвил руками своего ангела, который был потерян, а теперь нашёлся.
– Зира, – прошептал Кроули, притянув бывшего ангела поближе и зарываясь лицом в клетчатое плечо Азирафеля.
– О, Кроули, – ответил Азирафель ломающимся голосом и сам крепко обнял своего друга.
Кроули ничего так сильно не хотелось, как только затеряться в объятиях Азирафеля и никогда не отпускать, но его изнутри жгло ощущение срочности. Было нечто важное, что он должен был сказать сначала – нечто, что он должен был сказать давным-давно.
– Ты… – голос подвел Кроули с первой попытки, и ему пришлось сглотнуть, прежде чем он смог продолжить, ещё крепче прижимая к себе Азирафеля и пряча лицо в воротничке бывшего ангела, чувствуя, как мягкие кудряшки Азирафеля касаются его щеки.
– Ты мой… мой друг, Зира, – сумел, наконец, выговорить бывший демон, чувствуя, как его глаза переполняются слезами при этом сильно запоздавшем признании. – Ты, чёрт возьми, мой лучший друг во всем этом глупом, проклятом, удивительном мире… – голос Кроули надломился, и он не мог продолжать, потому что слезы потекли у него по щекам, и он снова уткнулся лицом в мягкое, покрытое шерстяной тканью плечо Азирафеля.
Кроули подумалось, что он слышал, как бывший ангел улыбался, когда прижал его еще ближе к себе и сказал:
– Я знаю, мой дорогой. Я знаю.
Долгое время Кроули просто стоял вот так, сотрясаясь от рыданий и упиваясь аурой Азирафеля, которая была осязаема здесь, на Небесах, и думал о том, что больше никогда не хочет уходить, не хочет больше никогда отпускать ангела из своих объятий.
Но потом Азирафель отстранился, и Кроули заставил себя отпустить, когда его друг улыбнулся ему с расстояния вытянутой руки, все ещё держа его за плечи.
– Должен сказать, ты довольно долго добирался.
Кроули засмеялся, но его руки по-прежнему крепко сжимали руки бывшего ангела, а мысли превратились в одно сплошное причитание: «Азирафель, Азирафель, о, боже, Зира, он правда здесь, он в порядке, он в безопасности…»
– Ты… ты жив, – выговорил Кроули, наконец, задыхаясь от эмоций, которые он никогда прежде не позволял себе испытывать.
Азирафель улыбнулся ему, и нежность в его голосе была неприкрытой.
– Боюсь, что нет, дорогой мой.
У Кроули вырвался судорожный смешок, и он почувствовал, что по щекам побежали новые слёзы.
– Ты знаешь, о чем я, ангел.
Азирафель улыбнулся и убрал одну руку с плеча Кроули, чтобы стереть часть слез с его мокрых щёк, нежно проведя по ним большим пальцем.
– Да, пожалуй, знаю, – сказал бывший ангел, а потом он повернулся и провёл Кроули в книжный, помедлив только для того, чтобы закрыть за ними дверь.
– Я тоже не ожидал, что это случится, – признал Азирафель с лёгкостью в голосе, которая казалась слегка натянутой. – Представь моё изумление. В одну минуту я умираю в саду с тобой, а следующее, что я помню – я сижу здесь, в подсобке с чашкой чая и хорошей книгой.
Несмотря на серьезность замечания Кроули снова рассмеялся, он, похоже, был не в состоянии стереть глупую улыбку, приклеившуюся к его лицу. Что бы ни случилось ранее, Азирафель был очень реальным и очень настоящим, и он был прямо перед ним, и это казалось Кроули самой безусловно потрясающей вещью на свете.
– Прошло некоторое время, прежде чем я догадался, что происходит, – продолжал Азирафель все тем же напряженным тоном, проведя Кроули дальше вглубь магазина и остановившись у квадратного стола. Пальцы бывшего ангела нервно коснулись его гладкой поверхности. – Я помню все, кстати. Все, что я потерял – все вернулось. Когда я понял, где я, мне удалось найти заклинание в одной из этих книг, чтобы я мог приглядывать за тобой.
Кроули почувствовал, как его улыбка сползла, когда Азирафель повернулся, чтобы встретиться с ним взглядом, и в глазах бывшего ангела было больше боли, чем он был способен постичь.
– Мне так жаль, Кроули, – сказал Азирафель, и его голос внезапно оборвался, захлебнувшись сдерживаемыми слезами. – Я не осознавал… Я не думал… Я мог только смотреть… Я плакал на Рождество…
Кроули не заметил, когда преодолел разделявшее их пространство, но внезапно он снова обнимал Азирафеля, и на этот раз уже Азирафель плакал у него на плече.
– Твои бедные, прекрасные перья – как ты вырвал их в той церкви, – всхлипывал Азирафель с болью в голосе, а его руки цеплялись за пиджак на спине Кроули. – У меня разрывалось сердце. А Ботсвана… И этот дурацкий шарф, – здесь рука Азирафеля скользнула к длинной полоске клетчатой шерсти, все ещё обмотанной вокруг шеи Поднявшегося ангела. – И тогда, под конец, я ведь забыл тебя, правда забыл, Кроули, и я пытался найти способ связаться с тобой после, но я не смог, и мне так жаль, мне просто так, так жаль…
– Все хорошо, ангел, – Кроули обнял Азирафеля крепче, представляя, как бывший ангел стоял рядом с ним на кладбище, когда он положил свои сломанные и окровавленные перья на могилу Азирафеля, или как смотрел на него, когда он сидел и напивался до потери сознания, плача и перечитывая дневник, который Азирафель оставил ему.
Это напомнило ему. Кроули подождал, мягко гладя друга по спине до тех пор, пока Азирафель, громко всхлипнув, не отпустил его, а его пальцы не освободили из своей железной хватки его пиджак, чтобы суетливо расправить воротничок Кроули. Затем бывший демон улыбнулся, сунул руку во внутренний карман своего пиджака, и в следующий миг вытащил два сложенных листа бумаги и длинное чёрное перо, которое он давно хранил, прижатым к самому сердцу.
Кроули отделил страницу Книги Бытия от пера и протянул последнее Азирафелю.
– Не знаю, почему ты его так любил, только напоминало тебе о полетах… но вот, держи.
Азирафель взял перо неуверенными пальцами и, шмыгнув носом, повертел его в руках. Затем он посмотрел на Кроули сквозь слёзы на глазах.
– О, мой дорогой, оно напоминало мне не о полетах, – сказал он и положил перо на столик рядом, как будто оно ничего для него не значило. Азирафель слабо улыбнулся бывшему демону и положил руку ему на плечо. – Оно напоминало мне о тебе.
Кроули почувствовал, что его щеки залились краской, и был спасен, когда Азирафель заметил, что второй сложенный листок бумаги все ещё у него в руках.
Азирафель присоединился к нему и тоже покраснел, его пальцы дрогнули на плече бывшего демона.
– Я написал это серьёзно, ты знаешь, – сказал Азирафель, убрав руку, чтобы смущённо вытереть свои собственные слезы, и слегка усмехнулся. – Просто так никогда и не собрался сказать это лично, наверное. Я немножко трус в этом отношении.
– Нет, – твёрдо сказал Кроули, потому что Азирафель был самым храбрым из всех, кого он знал.
Азирафель грустно улыбнулся, но принял комплимент.
– Итак, я вижу, ты снова ангел, – он сменил тему, наклоняясь, чтобы легонько хлопнуть бывшего демона по плечу в знак поздравления. – Я знал, что в тебе это есть.
Кроули не смог сдержать короткий смешок и автоматически шлепнул своего друга по руке.
– Уж не благодаря тебе, ангел.
Азирафель снова покраснел и потер руку.
– Эй, я был немного занят, – слабо запротестовал он. – Когда ты человек, это поистине высасывает из тебя жизнь.
У Кроули вырвался судорожный звук– что-то среднее между смехом и всхлипом, и Азирафель успокаивающе похлопал его по плечу.
– Слишком рано?
Захлебывающийся смехом и слезами, Кроули склонился вперёд побежденно, пока его лоб не лёг на плечо друга.
Кроули вздрагивал от смеха и невозможности поверить, просто впитывая реальность Азирафеля, совершенного и не изменившегося, стоящего перед ним. Он знал, что все действительно будет хорошо.
– Да, ангел, слишком рано.
– Прости, мой дорогой, – сказал Азирафель виновато, гладя бывшего демона вверх и вниз по спине.
У Кроули ушло некоторое время на то, чтобы собраться, затем он выпрямился и вытер глаза рукавами, хихикая, помимо воли.
Азирафель виновато улыбнулся ему.
– Хочешь посмотреть тут все? – спросил он, мотнув головой на что-то позади себя.
– Конечно, ангел, – сказал Кроули, в последний раз хихикнув. Он понятия не имел, что такого интересного может быть в подсобном помещении магазина, который он и так знал вдоль и поперёк, но был готов подыграть.
Азирафель загадочно улыбнулся ему и, повернувшись, повёл его дальше вглубь магазина. Он помедлил перед лестницей, ведущей наверх, но вместо того чтобы подняться по ней, открыл дверь рядом, которой – Кроули был уверен, – раньше там не было. Поднявшийся ангел с любопытством последовал за Азирафелем, который шагнул туда.
Кроули моргнул и удивлённо огляделся. Он стоял в их маленьком коттедже в Мидфартинге, войдя через дверь, на месте которой раньше было только окно, выходящее на задний двор.
– Похоже, у меня тут лучшее из обоих миров, – сказал Азирафель с нервной улыбкой, указывая на коттедж. – Всегда хорошая погода, к тому же, и холодильник постоянно забит. И никаких покупателей в книжном магазине тоже, что приятно.
Кроули кивнул, но на самом деле он не вслушивался. Его взгляд автоматически приковали к себе книжные полки у камина, где книги бывшего ангела были выставлены в ряд, как было при жизни Азирафеля. Глаза Кроули, однако, обратились к одному особому ряду тонких чёрных дневников.
Кроули осознал, что сделал один неровный шаг в их сторону, и Азирафель проследил за его взглядом.
Когда бывший ангел заговорил, его голос был исполнен вины.
– Мне очень, очень жаль, что я сжег их, – сказал он, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Я был не в себе… все было непонятно, и я не мог увязать жизнь смертного с шестью тысячелетиями воспоминаний. Я правда собирался оставить их тебе.
Кроули почувствовал, как рука бывшего ангела мягко легла ему на плечо.
– Надеюсь, ты не против, – сказал Азирафель немного взволнованно. – Но я переписал поздние тома. Те, что с ранней историей. Они все равно были не очень внятные.
Кроули перевёл взгляд на Азирафеля, который казался немного смущенным.
– Они были плохо написаны, – признал бывший ангел, слегка виновато. – Так вышло, что я добавил ещё томов десять или вроде того, но они теперь более точные. Ты можешь прочесть их, если захочешь. Я считаю, мне особенно хорошо удался Эдем…
Азирафель так и не закончил, потому что Кроули снова заключил его в объятия, выдавив весь воздух из легких друга.
– С удовольствием, ангел, – прошептал Кроули.
Азирафель улыбался, когда расцепил объятия, хотя и отвел глаза, когда увидел, что Кроули на него смотрит, и на его щеках появился лёгкий румянец.
– Хочешь чаю, мой дорогой? – спросил он, с надеждой махнув рукой в сторону кухни.
Кроули улыбнулся в ответ.
– Конечно.
Азирафель благодарно поспешил туда, а Кроули последовал за ним.
– А, я, кстати, нашёл Людвига, – сказал Азирафель, наливая воду в абсурдно устаревший чайник, который он так любил.
– Людвига? – переспросил Кроули, оглядывая кухню и поражаясь, как точно она соответствовала той, которую он только что покинул на Земле, вплоть до таинственных трещинок на стенке холодильника толщиной в волос.
– Второго, – пояснил Азирафель, ставя чайник на конфорку и зажигая газ. – Помнишь, мы спорили, достался ли он Небесам или Аду?
– Король Баварии, построил кучу шикарных замков, – вспомнил Кроули. Он улыбнулся, с нежностью думая о том их разговоре. – Говоришь, ты нашёл его?
– Прямо тут, – подтвердил Азирафель. – Очко в этом раунде достаётся мне. Он был как раз рядом с Александром Гамильтоном, который все бродит вокруг и садится всем на уши с разговорами о каком-то парне по имени Лин-Мануэль Миранда.
Кроули подавил смешок, глядя, как Азирафель достаёт две чашки из серванта и ставит их на столешницу. Бывший ангел оглянулся на него.
– На сколько ты планируешь остаться? – осторожно спросил он, голосом, который звучал с невероятной надеждой и в то же время – с чудовищной неуверенностью.– Я знаю, что на Земле гораздо интереснее, но здесь, по крайней мере, безопасно, и ангелы меня особенно не донимали, хотя я знаю, что они знают, где я…
– Ну, мне надо будет заскочить на Землю кое за чем, – сказал Кроули легко, прислонившись к дверному косяку. – Мне надо сходить на свадьбу, и кто-нибудь должен сообщить Ньюту и Анафеме, что Агнес все-таки оказалась не так уж и неправа. Но после этого… – Кроули смолк. – Я буду здесь, сколько ты позволишь.
Кроули встретился с Азирафелем взглядом, и по лицу последнего расплылось выражение такого восторга, что Кроули не удержался и улыбнулся в ответ.
– Вообще-то, – сказал Поднявшийся ангел, потому что кое-что пришло ему в голову. – У меня есть потрясающая идея.
Кроули повернулся и снова вошёл в гостиную, вытаскивая свой телефон и открывая его. Азирафель последовал за ним, моментально забыв о чае.
Кроули набрал номер на своём телефоне и подмигнул Азирафелю.
– Я кое-что устрою на обед, а, ангел? – спросил он, проходя в новую дверь и назад в лондонский книжный магазин, как будто думал, что там связь будет лучше. Азирафель последовал за ним.
У уха Кроули раздались гудки, а потом кто-то взял трубку на другом конце.
– Кафе «Мендельсонз», чем я могу вам помочь? – спросил знакомый голос.
– Привет, Харпер, – сказал Кроули, поймав взгляд Азирафеля и лукаво улыбаясь, и пробежал пальцами по своим тёмным волосам. – Это Кроули.
Азирафель бросил на него взгляд, говоривший, что он не имеет ни малейшего представления о том, что делает Кроули, но готов поддержать, что бы это ни было.
Кроули поднял вверх большой палец на свободной руке. Азирафель, казалось, хотел закатить глаза, но в итоге, вместо этого только широко улыбнулся Кроули.
– Я тут со старым другом на краю вечности, – сказал Поднявшийся ангел в трубку. – А это твоё предупреждение за час, – Кроули улыбнулся Азирафелю, думая о том, что не было места нигде – ни на Небесах, ни на Земле, ни в Аду, где он сейчас хотел бы быть больше, чем здесь. Он был со своим ангелом, и он был дома. – Мне бы нужен тот торт прямо сейчас.
Оригамист
Новый вызов нарушил течение цветной дремы оригамиста Диаколы, и тому пришлось возвращаться в явь, чтобы исполнить свою работу.
Большой флот запрашивал разрешение на переход с той стороны барьера, разделявшего планетные системы не хуже реального расстояния в нормальном пространстве. Это было странно и необычно. В этой части звёздного рукава уже дано не было необходимости в совместных путешествиях нескольких кораблей ни внутри планетных систем, ни между ними. И вот — четыре с лишним десятка кораблей сразу, запрос на транзит сквозь систему Диаколы, не вызывающий подозрений информационный пакет, подготовленная плата за переход в виде энергии, способной ненадолго зажечь маленькое солнце. Все условия соблюдены, и нет причины для отказа. Однако что-то было не так, и оригамист чувствовал это.
Оригамист любил загадки. Он все ещё боролся с сильным искушением пропустить флот сквозь барьер и посмотреть, как будут развиваться события далее, когда его сознания коснулся вызов равного.
Оружие, просигналил оригамист системы Порранкса, на внешней границе которой парил сейчас в ожидании перехода странный флот. У них оружие. Сами корабли — оружие. Прощупай их.
Оригамист Диаколы был заинтригован. Его не интересовало, чем руководствовался его коллега с Порранкса, впуская к себе столь опасную компанию, конечная цель которой в инфопакете, предоставленном вместе с запросом, указана не была. Ему было интересно, что предпримет флот, оказавшись в его системе, если он соблаговолит его туда впустить.
Просканировав сознания экипажей кораблей, оригамист обнаружил возведенные невесть кем рубежи ментальной блокады у тех из них, кто мог бы пролить свет на интересующие его вопросы. Потом его разум наткнулся на слабое эхо полустёртого воспоминания в сознании одного из флотских офицеров очень и очень невысокого ранга — настолько невысокого, что уже само его присутствие на борту флагманского корабля эскадры на весь окрестный космос кричало о принадлежности офицера к очень и очень секретным службам.
Его память хранила отзвук знания о том, что успех флоту в достижении неведомой цели гарантирован независимо от решения, которое примет оригамист. И гарантии успеха миссии флота находились сейчас внутри подчинённого оригамисту пространства.
Лазутчики, подумал оригамист со всё возрастающим возбуждением. Как интересно!
В скучном течении жизни оригамиста появился смысл.
Он послал флоту сообщение о технических неполадках и раскинул щупальца своего сознания по всей системе в поисках всего странного и необъяснимого, что только можно найти в ней. Когда он нащупал искомое, метасущность оригамиста испытала эмоцию, в человеческом эквиваленте сходную с чувством глубокого удовлетворения.
С возникшим чуть позже чувством, сходным с человеческой обескураженностью, он обнаружил в своей системе присутствие представителя третьей силы, пока не заявившей о себе, но несомненно ожидающей своего выхода на игровую доску.
Игра, не успев начаться, делалась всё увлекательнее, и сверхмогучая надсущность, каковой являлся оригамист, не боялась проиграть в ней.
Даже проигрыш интереснее скуки, считал оригамист.
Но настроен он был всё-таки на победу.
Ведь так сложно простить себе проигрыш, будучи равным по силе богам.
Неприятности не заканчивались. Стоило завершить ужин, как меня накрыло. Бывает иногда, я стараюсь держаться. Но в этот раз что-то перемкнуло в тупой башке и началось. Мне отчаянно захотелось, чтобы меня любили. Вот такую вредную, такую противную, такую… неподдельную. Надоело быть доброй, надоело быть хорошей, надоело вообще быть собой…
Сопливо-истеричная волна накрыла меня с головой. Настроение упало ниже плинтуса, захотелось прореветься, и чтоб обязательно цветочки, и чтоб погладили, и чтоб не лезли… Проклятье. Утыкаюсь носом в шею попавшегося под руку Шэля — старший братец объявился как нельзя вовремя. Впрочем, всех четверых «котиков» ко мне тащило как магнитом. Я старалась держать щупы, но собственная способность не слушалась. «Тебе плохо, больно, обидно, ты хочешь ласки и тепла, так почему бы не получить этого? Ведь все так просто…»
Предательские мысли крутились в голове, пока руки цеплялись за шею дракона, а слезы мочили его рубашку. Нет! Я не хочу уродовать никого из них. Ни нормальных, ни подчиненных. Они не обязаны любить меня. И я не обязана любить их. Не заслужила я теплые душевные чувства… Не заработала, не искупила…
Где-то далеко и, одновременно, очень близко слышится шлепок чего-то на пол и крик Шеврина:
— Выведи ее и успокой, как хочешь, пока она армию обожателей не создала.
Я обиженно всхлипнула — никто меня не понимает… И послушно пошла за тянувшим куда-то меня золотым. Старший братец не церемонился, просто притащил меня в ванную, одним щелчком убрал одежду и закинул в теплую воду. На этом я и вырубилась.
Очнулась уже гораздо позже. Судя по ощущениям — глубокой ночью. Повернулась — рядом пристроился золотой, лежа в теплой воде и балдея не понятно, от чего. То ли от ванны, то ли от меня в ванне. Ладно, раз такие пироги…
Шэль неохотно разжал руки, выпуская меня. Золотой приличий особо не нарушал, оставаясь в трусах и каких-то амулетах. Впрочем, амулеты не помеха… Золотистая кожа переливалась в бликах воды и приглушенном свете ламп. Красивый, сволочь…
Отбросив дурацкие мысли, я задумалась над более серьезными вещами. Пока магия сушила тело и волосы, стоило подумать вот над чем — второй срыв. И в этот раз на ровном месте. Совершенно без причины. Снова либрисы что-то не поделили и мною пытались управлять? Хотели получить армию послушных марионеток? Хотели, чтобы обозленные драконы меня сами прибили? Или это плата за уничтожение той тварюшки? Но это мне ничего не стоило. За нарушение правил? Но я ничего не нарушила, рыжий цел и в порядке, задание провалил, но ведь цель выполнена — монстр уничтожен? И у кого спросить об истинном положении дел?
— Успокоил? — в дверь заглянул Шеврин, неодобрительно поцокал языком. — Молодец. А теперь пошли знакомиться с твоим творением.
— Каким творением? — я застегнула пояс и удивленно уставилась на дракона. — Я ничего не творила, меня просто накрыло… извини, я не хотела, чтоб по кому-то шарахнуло этим… подчинением. Очень не хотела.
— И потому создала себе идеального подчиненного, чтобы все уравновесилось, — буркнул дракон и вытащил меня из ванной. Позади спокойно и невозмутимо шел Шэль, будто и не лежал только что рядышком, грея своей тушкой воду. Вот ведь прохвост…
Дракон смерти выпихнул меня в гостинную, вперед, туда, где стоял, беспомощно озираясь, какой-то человек. Нет, это не человек. Это демон, вон какой разрез глаз, уши и… клыки. Ну вот, приехали. Я уже демонов создаю в истерике. Дальше что? Ангелы? Боги? Демиурга забацаю? Самого красивого, идеального, супер-пупер своего демиурга? Я истерически всхлипнула и почти села на пол. Демон молнией метнулся и подставил мне стул. Это что-то новое.
Внимательно смотрю на свое творение. Шатен. Мать твою! Моя чертова способность создала идеального для меня мужика и им оказался шатен. Смех сквозь слезы добил драконов окончательно, кто-то пошел звать Ольчика, потому что истерика грозила повторением этого творения.
— Госпожа чем-то расстроена? Выпей, — в руку ткнулся стакан с водой. Делаю медленный глоток, все еще не веря своим глазам.
— Ребята… Если начну истерить в следующий раз, лупите меня всем, чем можете. Авось ума добавится… — допиваю воду и уже более-менее нормально пытаюсь оценить обстановку. В углу кто-то тоже истерически ржет. Кажется, долбануло не только по мне.
Ну что ж, настала пора знакомиться.
— Как тебя зовут? — предыдущий созданный имел собственное имя, интересно, какое у этого?
— Как назовешь, — усмехается демон. Черт подери, у него все идеальное — голос, тело, повадки, улыбка. Но в том-то и дело, что это все идеальное мне даром не упало. Да, я больная шизоидная баба и сама не знаю, чего хочу. В тот момент мне хотелось, чтобы меня любили. Сейчас мне хочется провалиться через весь корабль и убраться на самый дальний астероид, лишь бы на меня не смотрели… так. Любя, понимающе, всепрощающе заранее. Блять, да я же взяла это от Шеата! А уверенность — от Шеврина. Доля наглости от Твэла, ласковость кошки от Шиэс. Вот как подходит, будто хочет, чтоб его погладили… Ну твою ж…
— Райлез*, — слово выскочило раньше, чем я вообще смогла хоть что-то подумать. Шеврин заржал, через секунду присоединился и Шеат, сдавленно хихикнул Дэвис. Да что я сказала такого-то?
И что с этим всем теперь делать? Выгнать? Рука не поднимается. Забрать в семейство? Зачем оно мне надо? Отправлю в свободное плавание, пусть сам решает, чего хочет. Он не подчиненный, ментального щупа в голове нет. Он уже, как говорится, с базовыми настройками… А уничтожать жалко. Да и как уничтожить эту прелесть? Рука сама собой касается пушистых волос присевшего напротив меня демона. Мягкие, легкие… Какой-то… не совсем свой, но и не чужой.
— Хорошее имя, — вдруг шепнул демон и как-то так ласково и искренне улыбнулся, что мне уже не захотелось его уничтожать. Я так и не смогла… ни разу не развеяла ни одно творение. Херовый с меня был бы демиург. Ну и плевать.
— Отлично! — Шеврин нарушил идиллию и прихватил демона за руку. — Пошли, покажешь, на что способен.
А этому лишь бы подраться. Я хмыкнула и создала парню меч в ножнах на боку. Одеть-то одела, а вот об оружии моя шиза не позаботилась.
Если новый жилец понравится Шеврину, то все, считай приживется. Но как? Как, черт побери, можно кого-то создать, просто разрыдавшись от чужого влияния (своего припадка психоза)? Как? Кажется, пора напяливать ограничивающие браслеты поверх брачных.
Примечания:
* — Райлез означает котенок.