В брачную ночь среди звезд развернулись зеленые ленты северного сияния, а это значило, что настала пора умилостивить старых богов.
День церемонии был светлый и вьюжный, по болоту гуляла снежная заверть. Исли ждал на каменном мосту, чувствуя, как его сдувает к краю, и гнал от себя сравнения с дурным бродячим актером, которого вот-вот закидают навозными катяхами. На скалах, на почтительном расстоянии от моста, как морские гагары, торчали его подданные. Их было не меньше, чем собиралось поглазеть на королевский суд или на казнь. Сперва Исли не мог понять причины такого любопытства: позови его кто-то смотреть на однообразный ритуал, повторяющийся месяцами, годами и столетиями, да еще в такой собачий холод, он бы остался дома. Но хватило совсем немного времени, чтобы понять: центром всеобщего интереса была не «кровавая рана» в земле. Мишенью для чужих взглядов, конечно, служил Ригальдо.
Он стоял в окружении стражи, запахнувшись в плащ, и смотрел строго перед собой, а на него пялились, перешептываясь и качая головами, потому что все, абсолютно все в королевстве знали: этот юноша провел ночь с новым королем. Ригальдо некуда было деться от шепота и взглядов, которые жалили не хуже, чем мороз. К чести его, он выглядел спокойным и равнодушным – насколько можно было понять по избитому лицу.
Для совершения ритуала они с Исли приехали из замка бок о бок, не обменявшись ни единым словом, поскольку на негромкое приветствие мальчишка промолчал. От Исли не укрылась некоторая скованность, с которой он двигался, и то, как осторожно и неловко Ригальдо взбирался на лошадь, на которую прежде взлетал птицей. Но в седле он сидел с абсолютно прямой спиной.
Что до его коронованного супруга, то Исли чувствовал себя отвратительно. Похмелье сжимало голову железными обручами, гуляло в теле гадкой липкой слабостью и тошнотворно ворочалось в желудке, и Исли знал, что виной этому не только перепой – его давило сожалением.
Монахи и жрецы бубнили свои молитвы и клали поклоны, Исли ждал. Наконец, все святоши опустились в снег на колени. Повисла томительная тишина. Исли достал свой кинжал и сделал разрез на ладони. Когда им рассказывали про обряд, Хебер встал на дыбы, услышав, что руки режут ножом, откованным из местной руды, взвыл: «Отравят лезвие! Не позволю!» – и Исли пришлось согласиться с побратимами.
В захваченной тобой стране смотри в оба, чтобы не подослали убийц.
Кровь плохо шла, наверное, из-за похмелья. Исли сжимал и разжимал кулак, держа руку над пропастью. Вопреки пересудам, он хотел проверить чертову трясину на сговорчивость.
Капли неохотно сорвались с ладони и канули в красный провал внизу. Все ждали. Ничего не происходило. По курящейся паром поверхности красной ямы бежала рябь от поземки, раскачивались жухлые ягоды по краям. Исли вздохнул. Эта земля не любила его. Ну что ж, не судьба.
Послышались торопливые голоса. Он обернулся – монахи пытались сдержать рвущуюся на мост стражу, которой вменили караулить высокородного пленника.
Потому что Ригальдо уже шел по мосту.
Сейчас он двигался удивительно легко – как в первый день их с Исли знакомства, когда тот смотрел, как невесомо Ригальдо ходит по болоту. Он поднимался по высокому изгибу моста точно так же, его одежду трепало ветром, но он ни разу не качнулся. Встав рядом с Исли, молча протянул руку. Левую, для пореза, как будто понимал, что кинжал в правую ему никто не вложит.
Исли сам осторожно провел по его ладони черту. И услышал:
– Режьте глубже.
Покрасневшие глаза Ригальдо смотрели устало. Мальчик сухо поторопил его:
– Давайте, на таком ветру кровь стынет. Отец всегда резал сильно. Я знаю, видел.
Исли чиркнул сильнее. Порез мгновенно набух тяжелыми каплями, кровь весело побежала, прожигая глубокие точки в снегу. Исли ожидал, что Ригальдо вытянет руку над пропастью, но мальчик внезапно шагнул к нему ближе, тесно прижался и схватил за одежду. Второй рукой он намертво стиснул ладонь Исли, сцепил в замок пальцы, соединил саднящие порезы и наконец посмотрел в глаза. И, глядя на него такого, собранного и решительного, Исли со всей ясностью понял, что сейчас произойдет.
«Он столкнет меня. А может, и сам прыгнет, зачем ему отдаваться страже на пытки и казнь. Он все это спланировал».
И он бы не смог ничего сделать: они с Ригальдо стояли слишком близко, и ветер был сильным, а мост под ногами – скользким. Поэтому Исли был вынужден стоять, не шевелясь. Его вторая рука сжимала рукоять кинжала, но он понимал: даже заколотый, Ригальдо сможет утянуть его за собой.
По их опущенным рукам текла кровь, много крови. Она бежала между сомкнутых пальцев и падала в провал. И впервые Исли услышал «голос трясины» – над болотом прокатился глухой раскатистый стон, похожий на то, как урчит голодная утроба. Эхо было такое жуткое, что все волосы на теле поднялись дыбом. Зрители ахнули.
Провал внизу закрылся с мягко чмокнувшим звуком, словно облизнулась довольная гигантская пасть. Только что была красная снежная каша – и вот ничего не стало, только вполне невинное поле присыпанного снегом мха. Исли с трудом заставил себя отвести взгляд от этого места и посмотреть на Ригальдо, который по-прежнему держал его свободной рукой за грудки. Глаза у мальчишки были холодные и невыразительные. Он несколько долгих мгновений молчал, а потом отпустил Исли. Разлепил их склеенные, липкие руки, повернулся спиной и пошел по мосту.
Его шатало, то ли от кровопотери, то ли с недосыпу. Исли догнал его и придержал за плечо, чтобы не сорвался. Ригальдо дернулся, сбрасывая его руку. Он даже не подумал зажать свою рану, и из пореза по-прежнему шла кровь, отмечая шаги на снегу. Исли махнул, чтобы жрецы поспешили с повязками.
Кроме тех слов, оброненных мальчиком на мосту, он ничего больше не услышал от него в этот день.