— Наставник… — дрожащий голос, чем-то очень знакомый, просочился в отвратительный туман, отчего-то светящийся синим. Откуда-то Эвки знал, что синее опасно и пытался негероично и недостойно вельхо удрать от него подальше. Но пакостный туман был везде, свивался в змеи и норовил врезать по уху… — Наставник, очнитесь. Тут еще эти… гости!
Гости?
Нет уж, гости тут к Наставнику (чтоб ему в гроб ежики наползли!), а он, Эвки, лучше полежит… А он лежит? Где? И если лежит, то может, лучше поспать?
Только сон неуютный. Откуда этот клятый драконами туман? В перчатках…
— Отойдите от Наставника!!! — возопил голос. Да так, что Эвки передумал дрыхнуть и решил срочно проснуться. Проклятое любопытство вельхо, за которое его так не любили Наставники, уж точно проснулось. И пожелало знать, что тут происходит, причем так шумно? Ну его, этот сон. — Отойдите! Я вас к нему не подпущу!
— Вот молодь дурная, — беззлобно ответил второй, тоже очень знакомый голос. От которого у Эвки всколыхнулось внутри что-то детски беззаботное, радостное. — Я же помочь ему хочу!
— Я не верю! Вы с ними!
— Не с ними мы, не с ними. Было б так — разве ж мы принесли бы вам этого в подарок? Нет уж, мы сами по себе!
Подарок?!
Эвки открыл глаза.
И понял выражение «на его плечи упали прожитые годы». Нет, он давно не личинка, и вокруг не приют, а полуразрушенная смотровая башенка. И Наставник, которого он так боялся во сне (или обмороке?) — это он сам. Ему не двенадцать, он давно взрослый, и у него свои «личинки». Одна из них сейчас топчется рядом, как рассерженная птичка, и пытается отгородить его от… какое знакомое лицо…
Не может быть!
— Ветерок?!
Старый приятель по приюту, с которым они когда-то прятались от Наставника в общий тайник, довольно хмыкнул и таки придвинулся поближе.
— Узнал! Мы тут недавно прослышали про ваш город интересные вести. Вот и решили к вам заглянуть, да и подмогнуть по-приятельски. А то и пожить. Примете?
Мы вам подарочек припасли.
Нога в мягком сапожке подпихнула в бок еще одного «белого призрака». Мертвого.
Ситуация повторяется.
Она строит свои надежды и свое отчаяние на чужих домыслах, на доказательствах крайне расплывчатых. У неё вновь нет ни тела, ни могилы. Почему бы не предположить уже вовсе несообразное?
Почему не принять версию, что побег девочки – инсценировка? Рене сказала, что он просто ушёл. Просто ушёл? Не попытался войти в дом? Не бросился её душить? Он мог уйти, если только всё знал заранее.
Та нянька, с которой Мария не раз приезжала в замок, в отличии от тёщи, души не чаяла в отце своей подопечной. Почему бы им не снестись заранее, за спиной грозной жужелицы, а затем обвести ту вокруг пальца? Разновидность мести.
Старуха потеряла всех, осталась с бременем двух смертей.
Версия вовсе не плоха.
Её косвенно подтверждает нянька, исчезнувшая вслед за девочкой. Когда малышка выбралась из дома, то её за углом мог ожидать отец. Нянька разыграла отчаяние. С её изможденной, исплаканной личиной это не сложно.
Клотильда несколько раз глубоко вдохнула, и судорога, сковавшая спину, постепенно сошла на нет. Герцогиня уже не чувствовала ни ярости, ни отчаяния. Она даже улыбнулась.
Беда с этим воображением! Чего она только не вообразила несколько минут назад. И окровавленные подковы лошади, и узкий колодец с чёрной плесенью и вонючей водой.
В эти игры с ней сыграл разум, едва не вызвав обморок. Усилием воли она сменила сюжет, и вот уже воображение с тем же рвением подбрасывает сцены бодрящие и яркие. Ей сразу становится легче дышать. Воображение — вот истинный демон.
Она вернется к первоначальному плану – в Отель-Дьё отправится лекарь. И что-то еще…
Что-то… Что-то бьётся на самой кромке памяти. Какая-то шероховатость, заноза под самой кожей, которую до поры до времени не замечаешь, пока не загноится.
Клотильда перебирала в памяти лица, и одно из лиц чем-то её поразило. Некоторым несоответствием.
Анастази…
С ней было что-то не так. Она была… она была слишком спокойна.
Когда герцогиня приняла то роковое решение отослать Геро в лечебницу, Анастази была единственной, кто бесстрашно пытался возразить. Её дерзость превзошла все допустимые пределы! Она ворвалась в кабинет и кричала.
Да, она кричала! Она позволила себе повысить голос на свою госпожу.
— Остановите их! – кричала она, потрясая своим худым кулачком, из которого костяшки пальцев торчали, будто заточенные лезвия. – Вы совершаете злодейство! Невиданное злодейство. Вы все, жалкие, презренные трусы! – Анастази обвела пылающим взглядом герцогиню и её свиту, состоявшую из Дельфины, Оливье, казначея, секретаря и ещё двух фрейлин. — Если вы все так боитесь заразиться и подпортить свои прелестные лица, то я сама буду ухаживать за ним! Сама!
Дерзость непростительная. Дерзость, которую карают смертью или бессрочным заключением, но сама Клотильда в те ужасные часы почти ничего не понимала.
Весь производимый чужими голосами шум сливался для неё в единое, непрерывное клокотание. Клотильда различила в полумраке только горящие тёмные глаза своей придворной дамы и повелела ей удалиться. Кажется, Анастази даже вытолкали за дверь под торжествующий шепоток Дельфины. А что потом?
Анастази исчезла. Но Клотильда не подумала озадачиться этим вопросом. Придворная дама исполняла приказ и никому не было дела, каким образом ей это удаётся.
Появилась она несколько часов спустя, когда суматоха уже несколько улеглась. Клотильда смутно помнила, что происходило в те часы, непосредственно за «казнью». Она помнила только череду лиц, а затем полумрак своей спальни.
Когда же она соизволила выйти, её свита выстроилась в галерее, будто гвардейцы на плацу. Анастази среди них не было.
Герцогиня стиснула пальцами виски и попыталась перенестись туда, в ужасный февральский полдень, серый и промозглый. Она протиснулась сквозь время, словно то обратилось в прозрачную смолу, где все прошедшие события хранились, залитые расплавленным стеклом.
Слова доносились будто сквозь воду. Все лица были смазаны, искажены. Анастази появилась позже, много позже.
К вечеру или даже на следующий день.
Клотильда пребывала в разладе, в сомнениях. Она избегала разговоров и взглядов. Те из её придворных, кто осмеливался приблизиться, ступали настороженно, готовые к бегству.
Анастази среди них не было. Она не спешила. Оставалась где-то в тени.
Клотильда тоже пряталась, опасаясь именно её, её укоризненного взгляда. Придворная дама всегда так смотрела, не утруждая себя притворством, когда герцогиня позволяла себе барскую вспыльчивость.
На этот раз Анастази должна бы действовать ещё более вызывающе. Но Анастази молчала. Когда они, принцесса и её фрейлина, наконец, встретились лицом к лицу, Анастази не проронила ни слова. Только отвела взгляд.
Придворная дама почти не изменилась, пожалуй, стала молчаливей и бледней. Она невозмутимо исполняла свои обязанности. Голос звучал холодно, без дрожи, взгляд непроницаемый.
Но Клотильда была слишком занята собой, чтобы увидеть это пугающее спокойствие. К ней уже являлась старуха и скалила свои жёлтые зубы. Только однажды герцогиня будто пробудилась посреди затянувшегося кошмара.
Она засиделась в своем кабинете, где проводила большую часть дня, и позвонила горничной, чтобы девушка принесла ей вина. Но вместо горничной явилась Анастази. С бокалом и серебряным кувшином. Клотильда вздрогнула и уставилась на неё с неподдельным испугом. Ей показалось, что придворная дама торжествующей улыбается.
«Она пришла меня убить, — мелькнула мысль. – В это серебряном сосуде яд!»
Анастази заметила её колебания. И тогда её сухой, презрительный рот действительно дрогнул.
Она опустила поднос на край стола, наполнила бокал вином и выпила до дна. Затем опустила бокал на поднос.
— Этот кларет из королевских погребов. Сегодня утром его доставили из Лувра в качестве подарка от вашего брата.
Она не сводила глаз со своей госпожи. Тёмные глаза мрачно горели. «Если бы я хотела вас убить, я бы давно сделала это» — говорили эти глаза. Отвесив поклон, Анастази вышла.
А почему бывшая уличная девка не попыталась ей отомстить?
Анастази любила его. Любила тайно и страстно. Отвечал ли он на её страсть?
Об этом ничего не известно. Ни один шпион не попытался даже бросить тень. Но Анастази, как безнадежно влюблённая, должна была мстить. Она должна была пылать ненавистью к сопернице.
Почему же она не попыталась осуществить свою месть?
Клотильда видела, что большинство слуг, не таясь, скорбит по умершему. Даже этот огромный парень с бычьей шеей — он был уличен в пьянстве, что прежде за ним не водилось.
Что же касается Анастази, то она продолжала зачитывать по утрам доносы и прошения, твёрдым голосом распоряжалась, наказывала и поощряла. Под её железной рукой челядь и свита её высочества являла собой пример трудолюбия и преданности.
Может быть, у придворной дамы была своя старуха в венке? В том скорбном смятении, в каком находилась принцесса, самообладание первой придворной дамы предстало даром судьбы. И таковым бы осталось, если бы…
Если бы не безумная, старая жужелица.
«Всё совсем не так, — думала Клотильда. – Анастази не могла забыть его так быстро, как желает всех убедить. Не могла так быстро смириться. Она даже не тронула Оливье, ибо он и есть главный виновник. Пусть она из каких-то личных соображений не смеет мстить мне, но что её остановит от мести ему, лекарю, или Дельфине? Ответ один. Ответ напрашивается, кричит, колотит в дверь тяжелым бронзовым молотом. Она знает! Знает, что Геро жив! И знает, ибо сама и воспользовалась моим страхом и промахом Оливье. Она тогда исчезла. Да, исчезла вслед за теми двумя подручными палача, кто повёз его в Париж. Вряд ли по прошествии всех этих месяцев кто-то сумеет вспомнить, оставалась ли она в замке или нет. Анастази могла расценить эту болезнь, как единственный шанс, предоставленный ей судьбой. Я отказалась от него, добровольно, под влиянием порыва, так почему бы ей не воспользоваться? Оспа? Анастази такой мелочью не запугаешь. Она способна пережить эпидемию чумы, если это понадобиться для его пользы. И она не настолько привередлива, чтобы задумываться о последствиях болезни, о рубцах и шрамах. Да что я говорю? Я бы и сама сейчас не задумалась. Но я испугалась. Я испугалась! А она — нет. И в награду ей достался он, живой и невредимый, без шрамов и оспин. Такой же прекрасный, каким и был».
Клотильда вновь и вновь возвращалась мыслями к первой придворной даме, раскладывая на слова и жесты каждое из её действий. Ничего предосудительного и подозрительного. Ни тайного торжества, ни потаённой насмешки. Не было и отлучек.
Только это необъяснимое спокойствие, неуклонное движение вперёд по дороге времени. Так преданные собаки себя не ведут.
Та чёрная собака, приходившая невесть откуда в парк, исчезла. Иногда слышали её тоскливый вой, но и он скоро затих. А фрисландский жеребец, некогда купленный за огромные деньги в Голландии, вскоре после исчезновения своего хозяина лёг на солому в своём деннике и больше не поднялся.
Анастази не выла и не отказывалась от еды. Она продолжала служить, как ни в чем не бывало. Она даже не интересовалась судьбой девочки…
Клотильда чувствовала раздражение. Не играет ли воображение еще один спектакль?
Анастази не походила на удачливую соперницу. Что бы сделала на её месте любая другая женщина, если бы волею фортуны завладела любовником своей госпожи? Вот, к примеру, одна из её фрейлин, м-ль де Лан. Что бы сделала она? Бежала бы, как бежит грабитель с украденным кошельком.
Но Анастази не м-ль де Лан, дочь мелкопоместного барона, небогатого, но крайне тщеславного. Анастази не боится.
Нет, здесь что-то не так. Что-то не сходится. Анастази почти не выходит из замка. А если того требует её долг, она отправляется в Париж в сопровождении своих слуг.
Повод у неё нерушимый. Третьего дня она отбыла в Ангулем, чтобы разобраться с поступившей жалобой и даже обвинениями в казнокрадстве.
Ещё свободная от подозрений, Клотильда выбрала именно это время для визита на улицу Сен-Дени. Она сделала это неосознанно, движимая тайным вдохновением. Спешила, как ребёнок, желающий воспользоваться отсутствием строгого наставника. И, кажется, одержала маленькую победу.
Если Анастази замешана в этот заговор, то ей лучше оставаться в неведении, пока Оливье исполняет в Отель-Дьё назначенное ему послушание.
Указатель был старый, покосившийся. Почерневший шест торчал меж каменных блоков старой римской дороги. Почти у вершины этого шеста висела деревянная стрела с чёрными буквами: Эври.
Стрела указывала вниз, будто предлагала путнику, не растрачивать время на блуждания и поиски, отправиться прямиком в могилу, куда, собственно, и ведут все земные дороги.
Анастази углядела в этом недвусмысленное предостережение. Ей не следовало сворачивать на эту дорогу. Ей следовало ехать дальше, на север.
Анастази возвращалась из Ангулема в Париж. Все предшествующие развилки, у Шартра и Орлеана, и перекрестки она проезжала, не раздумывая — дорога была ей знакома.
Эта была первой, где она потребовала придержать лошадей. На козлах невзрачной, запылённой кареты сидел Жан-Пьер, высокий молчаливый детина с прямыми, падающими на глаза волосами. Когда-то он работал в пекарне у ворот Бюсси, таскал мешки с мукой и месил тесто в огромной бадье.
Однажды в дождливый осенний вечер он заметил жавшуюся к стене худую девку с горящими от голода глазами. Не говоря ни слова, он взял один из круглых хлебов, уже выставленных на продажу, и сунул в дрожащие руки девки.
Девка была ещё совсем молоденькой, черноволосой, с выпирающими ключицами. Не дожидаясь ни вопросов, ни слов благодарности он вошёл в лавку и захлопнул дверь. Он видел эту девку ещё раз, такую же жалкую и голодную, несколько недель спустя, и снова дал ей хлеба.
Он ничего не знал о ней, не знал её имени. Когда-то его сестра убежала из дома, обманутая посулами смазливого наёмника, а год спустя умерла от голода на улице. Она упала в обморок в зимнюю ночь, а к утру уже не дышала.
Та несчастная девка, жавшаяся к стене, тоже была чей-то сестрой и чьей-то дочерью. Если дать ей хлеба, она не упадет в обморок от голода и не замёрзнет. Может быть, и его сестра пережила бы ту зимнюю ночь, если бы кто-то дал ей кусок хлеба.
Жан-Пьер увидел эту девку уже пару лет спустя, когда таскал мешки на Хлебной набережной. Туда приставали баржи, груженые мукой. Пекарня, где он прежде работал, разорилась. Старый владелец умер от апоплексии прямо у раскалённой печи, а его наследник после смерти отца пустился во все тяжкие.
Жан-Пьер с тех пор перебивался случайными заработками. Силой он обладал медвежьей, но ничего не умел, кроме как месить тесто и таскать мешки. Иногда он заменял сразу трех грузчиков или тянул за оглобли гружёную повозку.
Первой в расписании стояла лекция по конфликтологии. Кате было немного странно сидеть в аудитории среди незнакомых студентов. Она чувствовала себя очень взрослой, случайно оказавшейся среди обитателей детского сада. Шуточки и розыгрыши нынешних одногруппников вызывали у неё снисходительную улыбку.
Светка и Коля не сидели на привычных местах, и Кате от этого становилось одиноко и больно. Но она уговаривала себя, что привыкнет. В конце концов для неё важнее учёба.
В аудиторию стремительно вошёл Лев Иванович Козинцев.
– Тема сегодняшней лекции… – начал говорить Козинцев и вдруг разулыбался. – Катерина Денисовна? Добрый день!
– Здравствуйте, Лев Иванович, – улыбнулась Катя.
Ей стало тепло и приятно. И удивительно – она действительно искренне обрадовалась преподавателю.
– Катерина Денисовна, тут говорят, что вы были в интересном путешествии?
Катя удивилась: откуда он узнал? Видимо, вопрос был написан на её лице, потому что Козинцев пояснил:
– У нас слишком маленький городок, а один из экспертов – мой хороший друг и подписки о неразглашении он не давал. Катерина Денисовна, расскажете нам о своей поездке?
Катя улыбнулась – ничего не меняется.
– Ну, это не совсем поездка, – сказала Катя. После суда ей стало проще говорить о Неосибе.
– Я знаю, – улыбнулся в ответ Козинцев. – Расскажете?
Катя вдруг вспомнила продавца в магазине Неосиба, когда они с Пашкой пытались подобрать ей одежду по размеру, вспомнила, как продавец задавливал в себе живой человеческий интерес, вспомнила людей на улице, когда она видела вспыхивавшее и тут же задавленное любопытство.
Здесь в аудитории сидели люди. Настоящие, живые. И если бы раньше Катя возмутилась бы тому, что лезут в её личную жизнь, то теперь она была рада живому интересу.
Катя кивнула.
– Сегодня мы послушаем нашу Катерину Денисовну. В общем, Катерина Денисовна была в одном интересном путешествии. Целых полтора года! Причём, обращаю ваше внимание, путешествие это действительно было! Как я уже сказал, мой хороший друг – эксперт, который изучал материалы, предоставленные Катериной Денисовной… Он это подтвердил.
Катя слушала Козинцева и понимала, если раньше обращение «Катерина Денисовна» из уст преподавателя звучало немного издевательски, то теперь в нём было уважение и признание её, Катиного, права называться по имени-отчеству.
– …Катерина Денисовна была в будущем! Не фигурально, а реально! В каком году?
Катя назвала год.
– Вот! А всё потому, что она прилежно слушала лекции и работала на практических занятиях!
Все засмеялись.
– Катерина Денисовна, мы ждём! – сказал Козинцев, и Катя пошла к кафедре. А Козинцев, пока она шла, восхищённо пробормотал: – Подумать только, полтора года в будущем!
– На самом деле не полтора года, – улыбнулась Катя. – Для меня там прошло всего два дня.
– Да-да, Петро говорил про это… – подтвердил Козинцев, и по его тону Катя поняла, что он до конца не поверил своему другу-эксперту и сейчас надеется из первых уст, так сказать…
Ну что ж, из первых так из первых.
Катя уже несколько раз рассказывала о «своём путешествии». Рассказ как-то сложился – с нужными паузами и акцентами, с эффектными деталями, с умалчиваниями некоторых подробностей. Это уже было не совсем её пребывание в Неосибе, вынужденное и не самое приятное, а именно путешествие в будущее некоего персонажа по имени Екатерина Денисовна Светлова. Слушателей в основном интересовали детали мира, и их мало интересовали настоящие переживания самой Кати.
Естественно, были вопросы. И, естественно, одним из первых – доказательства.
Катя продемонстрировала флешку, она всегда носила её с собой, и колпак с бабочкой – взяла сегодня с собой на занятия – предчувствовала, что могут расспрашивать, правда, от Козинцева не ожидала, думала, что это будут бывшие одногруппники.
Бабочку положила на листок и вместе с колпаком пустила по рядам, чтобы посмотрели. Флешку только показала и извинилась, что в руки дать не может, слишком ценная информация на ней записана.
Козинцев с жадным любопытством проводил взглядом передаваемые по рядам из рук в руки артефакты. По нему было видно, что он готов как мальчишка соскочить и кинуться вслед за Катиными сокровищами, отобрать их у неуклюжих студентов, а потом рассматривать, изучать, может, даже – примерять. Но статус преподавателя вуза вынуждал оставаться на месте…
Закончив, Катя села на своё место и приготовилась слушать конфликтологию. Но сосредоточиться ей было сложно. Рассказ разворошил воспоминания, и боль от того, что Пашка остался там, забилась с новой силой.
Козинцев между тем прошёлся туда-сюда перед рядами, гул стих.
– Ну что, приступим к занятиям? – спросил он у студентов.
Те с неохотой смирились. Учиться сейчас, после рассказа Кати, никому не хотелось.
– Я понимаю ваше состояние, но, если мы не настроимся на рабочий лад, наше будущее не будет таким удивительным и интересным.
Катя посмотрела на преподавателя – интересным?.. Удивительным? Она считала Неосиб чудовищным!
Между тем Козинцев продолжил:
– Люди во все века мечтали заглянуть в будущее. Сколько книг написано про него! Разным его видели: и утопическим, и антиутопическим… А каким видите будущее вы?
– А какое отношение будущее имеет к конфликтологии? – крикнули с заднего ряда.
И Козинцев встрепенулся, почувствовав «жертву».
Катя снова улыбнулась: «Ничего не меняется!»
Козинцев между тем ответил:
– Отличный вопрос, Сёмочкин! Какое отношение имеет будущее к конфликтологии?
– Ну… никакого, – выпалил Сёмочкин.
Студенты оживились в предвкушении интересного действа.
– Для вас, видимо, никакого. У вас, видимо, будущего нет, – ехидно протянул Козинцев.
– Почему это нет? Я не согласен.
– А кто спрашивает вашего согласия? – Козинцев пожал плечами и повернулся к «жертве» спиной. – Кто скажет, какое отношение будущее имеет к конфликтологии, тому ничего не будет.
– А кто не скажет? – спросила девушка, которая сидела позади Кати.
– А кто не скажет, тот не сдаст главный в своей жизни экзамен, – парировал Козинцев.
– Так бы сразу и сказали, – заныл Сёмочкин, – что будет вопрос в билетах.
Козинцев отреагировал тут же:
– А что, Сёмочкин, хорошая идея! Включу-ка я этот вопрос в билеты!
– О чёрт! – Сёмочкин сокрушенно схватился за голову. – Накаркал!
– Тогда о каком экзамене вы говорили? – снова спросила девушка, которая сидела позади Кати.
– Умничка, Зульфия Анваровна! Это очень правильный вопрос. Как вы считаете, о каком экзамене я говорю?
«О как! – подумала Катя. – Значит, не одну меня он зовёт по имени-отчеству. Интересно, а чем выделилась эта девушка?»
А девушка между тем ответила:
– Откуда ж, Лев Иванович, я могу знать, что вы имеете в виду?
– А если подумать?
– Если подумать… – Она постучала по кончику носа. – Если подумать, то… конфликтология и будущее, будущее и конфликтология… Наверное, нам нужно научиться разрешать конфликты, чтобы у нас было будущее?
– Отлично! Но это ответ на вопрос: какое отношение имеет конфликтология к будущему. А будущее к конфликтологии?
– В будущем у нас будут конфликты, – сделав акцент на слове «будут», сказал парень, на которого Катя сразу и внимания не обратила.
– Вы меня сегодня радуете, Сергей.
Сергей пожал плечами и бросил:
– Обращайтесь.
Катя сидела, слушала и понимала, что эта группа сильно отличается от той, в которой она училась раньше. И что, наверное, Козинцеву сложнее с этой группой. С другой стороны, хорошая проверка на прочность. Ведь если преподаватель конфликтологии не умеет возбуждать конфликты и разрешать их, то грош цена такому преподавателю. Куча теоретических знаний и даже написанные монографии и учебники не помогут в жизни. Что толку изучать, к примеру, холивар по учебнику? Ты ведь так и не научишься не вестись на троллей, если не попробуешь несколько раз под руководством опытного… тролля. Не научишься распознавать эмоциональные крючки и не научишься правильно на них реагировать. А в жизни это очень ценное умение. Может быть, даже более ценное, чем все теоретические знания о всех разновидностях конфликтов и типичных способов их разрешения.
Козинцев учил как в жизни. Он не выстраивал забор из авторитетов между собой и студентами, он был уязвим, студенты постоянно проверяли его на прочность. И уважали за то, что он оставался человеком.
…Оставался человеком…
Катя вдруг новыми глазами взглянула на Козинцева – он был живой! Он заставлял студентов думать. Даже те, которые не любили его предмет и ненавидели самого преподавателя, учились думать.
Он ведь не давал готовых решений, он учил искать их самостоятельно. И в этом была самая главная ценность лекций Козинцева. А не та программа, которую спустило ему Министерство образования.
Козинцев остановился перед Катей и внимательно посмотрел на неё:
– Я вижу работу мысли, – сказал он. – Вы что-то осознали, Катерина Денисовна?
Катя вздрогнула. Ей совсем сейчас не хотелось делиться мыслями, но услужливая память снова подсунула продавца в Неосибе, и Катя встала.
– Да, Лев Иванович, – раздумчиво сказала она. – Мне в голову определённо пришли кое-какие мысли. Я сейчас поняла, что мне нравятся ваши лекции и ваш метод преподавания. Он живой.
Козинцев покраснел и сбился с мысли.
Студены замерли в ожидании реакции преподавателя. Но он был бы не он, если бы не сумел быстро найти решение. Работая преподавателем в вузе, он постоянно проверялся на скорость и оригинальность реакции на студенческие крючки и подначки, на студенческие финты и откровения.
Козинцев на миг потеплел глазами, а потом обычная усмешка вернулась на его лицо.
– Ну слава богу! – сказал он. – Хоть кто-то оценил. А про будущее и конфликтологию что скажете?
– Я не заметила там конфликтов между людьми. Мне даже показалось, что там единственный конфликт, зато глобальный: между человечеством и правящей системой.
– Ну, конфликт между населением и правящей системой вечен, – заметил Козинцев.
– Понимаете, – Катя вдруг осознала то, что давно крутилось у неё в голове. – Если из жизни людей убрать конфликты, люди перестанут развиваться.
Козинцев снова потеплел глазами и сказал:
– Да, Катерина Денисовна, вам определённо эта поездка пошла на пользу.
– Так про это в учебнике написано! – крикнул Сёмочкин и добавил ворчливо: – Подумаешь, открытие!
– В учебнике мысли чужие. Правильные, но чужие, – ответил Козинцев. – А тут мысль своя. И ценность её для Катерины Денисовны значительно больше, чем весь учебник, вместе взятый. Потому что это уже опыт. Но вам, Сёмочкин, её опыт не поможет сдать экзамен.
– Опять про экзамен! Да понял я уже… Валить будете.
– Вы сами себя валите, а я просто фиксирую в зачётке. Вернёмся к теме…
Но студенты возвращаться к теме не хотели. И когда пара закончилась, задерживаться в аудитории не стали. Кроме Кати.
Она несмело подошла к Козинцеву.
– Лев Иванович, я спросить хотела.
– Да, Катя, слушаю вас.
Катю немного удивило то, что Козинцев назвал её просто Катей, а не Катериной Денисовной, как обычно. Но вопрос, который она хотела задать, был для неё важнее обращения.
– Даже не знаю, как начать… Понимаете, Барнаул сильно изменился…
– Ну, это естественно. А что вас смущает?
Катя задумалась на миг: спрашивать или нет. Но потом всё же спросила:
– Понимаете, Барнаул был светлым, радостным, люди были добрее…
– Это просто вы повзрослели.
– Нет, не в этом дело. И в этом тоже, но не только. Барнаул и сейчас местами светлый, и люди встречаются добрые. Понимаете, до… ну, до Неосиба… тогда в Барнауле было метро.
– Ох, Катя! Метро в Барнауле – это такая загадочная субстанция… Оно, несомненно, есть, но его не существует.
– Как так?
– Я считаю, что Барнаульское метро – это символ. Причём наш, местный. Если человек видит метро, это означает, что он видит лучшую сторону Барнаула. Ту, где Барнаул – столица мира. А если видит только мрак и грязь, то для него открыта обратная сторона – та, где Барнеаполь – дыра и задворки Вселенной. Первые любят Барнаул, вторые – ненавидят.
– Но у меня нет ненависти к Барнаулу. Я люблю свой город. Действительно люблю.
– Вы стали взрослой, Катя. Вы видите мир таким, какой он есть, не приукрашая и не черня. Вы начали понимать, что в мире одновременно есть и хорошее, и плохое. А метро, оно осталось в вашей душе. И будет там, пока вы не измените своего отношения к городу и людям, которые вокруг.
– Но ведь я же не просто видела метро! Я же ездила на нём!
– Открою вам секрет. Я тоже иногда езжу на метро.
– Лев Иванович, перед тем как я… ну… перед Неосибом, наш город менялся. Я словно бы переносилась из столицы мира в Барнеаполь и обратно.
– А какие события предшествовали изменениям? Наверняка, когда вам было хорошо, и город был хорош. Когда вам было плохо, и всё вокруг не радовало…
– Как бы да. Но меня Пашка переносил… А потом я сама уже…
– Любовь, любовь, – Козинцев вздохнул.
– Но киборги ведь нас не нашли! Когда мы переместились в параллельный Барнаул.
– Киборги… Не знаю. Я знаю одно: красота в глазах смотрящего. Истина в том, что столица мира и Барнеаполь существуют. Одновременно! И это наш Барнаул. Есть в нём и столица, и дыра. И каждый видит то, что хочет видеть. Вам уже читали лекции про избирательность мышления?
Катя кивнула.
– Если человек купил себе телефон новой модели, то он будет видеть тех, у кого такая же модель. Если девушка забеременела, то будет видеть вокруг только беременных. Если садовод повёз рассаду на дачу, то он будет видеть огромное количество садоводов, которые словно ждали, когда же он выйдет из дома с рассадой в сумке… Мозг из огромного количества информации выбирает ту, которая соответствует его мыслям и ожиданиям.
Разговор прервали студенты, которые пришли на следующую лекцию.
Козинцев внимательно глянул на Катю и вдруг предложил:
– А давайте после занятий зайдём в кафе? У меня тоже к вам много вопросов про будущее.
Катя засмеялась.
– Я что-то сказал не так? – насторожился Козинцев.
– Да нет, всё так. Просто вспомнила, как мой брат пытал меня про будущее, как переживал, что я ничего не сфотографировала или хотя бы не зарисовала.
– Ну да, фотографии были бы не лишними, – засмеялся в ответ Козинцев. – Как насчёт кафе?
– У меня сегодня ещё две пары.
– Тогда в три часа в холле?
***
Очнулся Пашка в большой светлой комнате. Белый потолок с сеточкой трещин. Высокие окна, в одном – кондиционер. Не такой, как был в его архиве, а миниатюрнее, и работал он потише.
Пашка рассматривал стены насколько мог увидеть, не поворачивая головы.
Откуда-то со стороны послышался сильно замедленный голос:
– Ооон прииишёоол в сссееебяаа.
Ему чуть побыстрее ответил другой голос.
– Оотлиичноо!
Пашка попробовал повернуться и посмотреть, кто там разговаривает. Но первый голос тут же пресёк:
– Нее шеевеелиись! Сеейцас пройдёт.
И действительно, конец фразы уже звучал почти нормально.
Пашка хотел спросить, где он, но почувствовал на своих губах руку.
– Тише, не говорите пока. Потерпите чуть-чуть. Без чипа процессы медленнее проходят. Но организм у вас молодой, так что скоро всё будет в порядке. Если сможете уснуть, поспите.
Пашка обрадовался и уснул.
Второй раз он очнулся, когда окна были тёмными, а в комнате горел свет. Пашка повернул голову и почувствовал боль в затылке. Но не ту, которая мучила его последнее время, сжигала мозг, а другую – как от пореза.
Он поднял руку и… рука поднялась. Пашка покрутил кистью – рука его слушалась. Поднял вторую руку… пошевелился.
Значит, он жив! И его не парализовало.
Пашка подтянул колени, потом подумал немного и сел, свесив босые ноги. Пол был холодным. В голове и в желудке что-то заколыхалось, к горлу подступила тошнота.
– Ох, а вставать-то пока не надо! – услышал он позади себя мамин голос.
Пашка попробовал обернуться, в затылке полыхнуло. Он поднял руку и прикоснулся к затылку. Часть головы была выбрита и заклеена пластырем. Щетина уже немного покалывала пальцы.
Мама обошла кровать и ласково убрала Пашкину руку, а потом, придерживая его голову, помогла лечь.
– Потерпи, сынок. Хорошо заживает, но не надо спешить, а то воспалится.
– Где я? – спросил Пашка, оглядывая комнату.
– В медицинском центре Time IT Incorporated.
Пашка вспомнил про операцию и про вирус. И по привычке задавил воспоминание.
– Чип пришлось удалить, – продолжала мама, – твой мозг отторг его. Разработку новых чипов решили приостановить, раз есть такая реакция мозга. – Мама поправила одеяло и села на край кровати. – Мы с папой испереживались. Хорошо, что нас пустили в палату.
– А где папа?
– Он спит, – ответила мама и махнула рукой в сторону.
Пашка поглядел туда, куда показывала мама, и увидел ещё одну кровать, на которой, свернувшись калачиком, спал его отец.
– Давно? – спросил Пашка.
– Отец спит? Да часа два как.
– Прооперировали давно?
– Три дня прошло. Тебе всё время лекарства кололи, чтобы ты спал, и чтобы регенерация хорошо шла. Сегодня посмотрели, воспаление уменьшилось, и тебе позволили проснуться. Но всё равно пока лежи. Не надо напрягать…
Мысли в Пашкиной голове рождались медленно, думались медленно и менялись тоже медленно. Только через несколько долгих минут до него дошло, что новейшую разработку Time IT Incorporated удалили из его головы.
– А теперь какой у меня чип? – спросил Пашка. – Прежний вернули?
Ему совсем не было жаль нового супернавороченного. И было даже странно, что когда-то он ради того, чтобы обладать им, согласился убить человека… Катю.
Сердце заныло.
Мама с грустью смотрела на сына и молча поправляла одеяло.
– Какой у меня чип теперь? – повторил Пашка свой вопрос.
– Никакого, – еле слышно сказала мама и заплакала.
– Как никакого? – удивился Пашка.
Мама пожала плечами.
– Твой мозг не принимал ничего инородного. Мы едва тебя не потеряли. Потом ГК принял решение удалить чип совсем.
– И как теперь?
Вопрос не был праздным. В Неосибе каждый житель имел чип. Благодаря чипу он был включён в систему распределения. В чипе было заключено и удостоверение личности, и банковский счёт, и словари, справочники, и многое другое, чем Пашка, не задумываясь, пользовался с самого раннего детства и не просто пользовался – это было формальное доказательство его, Пашкиного, существования. А тут словно его самого удалили.
Мама ещё тише прошептала:
– Видимо, тебя отправят в клинику для особых людей, для тех, кто живёт без чипа.
Сказать, что эта новость ошеломила Пашку, это ничего не сказать.
– В Неосибе есть люди, которые живут без чипов? – воскликнул он, подскочив, и застонал от вспыхнувшей в затылке боли.
– Тише, тише! – сказала мама, укладывая Пашку. – Не делай резких движений. Да, такие люди есть. Есть небольшой процент людей, мозг которых не принимает чип. И они с рождения и до смерти живут в клинике, хотя некоторые и работают в городе. Как ты понимаешь, жить в городе им трудно. Но в основном у них посильное занятие там, в клинике. У них у каждого есть специальный гаджет с чипом, чтобы их видели роботы и чтобы они могли считывать штрихкоды…
Слова о штрихкодах напомнили Пашке про вирус и про ГК. Но Пашка не знал, как спросить об этом у мамы. И решил: раз мама ничего не сказала про вирус и ГК, то, видимо, всё работает нормально.
Думать об этом сейчас Пашка не мог, да и не хотел. Сейчас его больше интересовало собственное будущее.
– А у меня будет такой гаджет? – спросил Пашка.
– Да, вот он, – ответила мама и взяла с прикроватной тумбочки устройство, которое умещалось на ладони и имело большой экран. Собственно, оно и было большим экраном. Мама активировала устройство, и в нижней половине экрана высветилась виртуальная клавиатура.
– Вот тут меню, а вот тут нужно набрать запрос. Или если нажать сюда, то можно сделать запрос голосом. Но доктор сказал, что пока тебе можно напрягать мозг не больше 10 минут, а потом не меньше получаса отдыхать.
– Очнулся, сынок? – Пашка не заметил, как к ним подошёл отец. – Ничего, родной, всё как-нибудь образуется. Главное, ты жив!
Пашка отложил гаджет и улыбнулся родителям.
– Как я рад вас видеть! – сказал он.
В комнату вкатился уже примелькавшийся медицинский робот, а следом за ним вошёл врач.
– Пора, – сказал он.
Вещей у Пашки было немного, поэтому он поднялся и пошёл на выход. Шов уже больше не болел, голова – тоже. Да и слабости почти не осталось. Зато появилось стойкое убеждение, что он инвалид. И хотя Пашка в минуты хандры вспоминал Катю и говорил себе, что вот она всю жизнь живёт без чипа, но тут же возражал сам себе: «Но в Барнауле все живут без чипов! И что теперь? Здесь не Барнаул!»
Родителям не позволили ехать с Пашкой. Пашка слышал, как врач за его спиной сказал маме:
– Он не приспособится к новой жизни, если не начнёт попадать в затруднительные ситуации и не будет сам искать из них выхода. Он уже здоров, и ему это вполне по силам. – И на мамины возражения добавил: – А если он сам не начнёт ничего делать, то действительно станет инвалидом. Одно дело, когда с рождения ребёнок адаптируется к жизни без чипа. И совсем другое дело, когда такое происходит со взрослым. И тут только его выбор – найти своё новое место в жизни или сдаться. И вы не поможете сыну сделать этот выбор. Он должен сам найти в себе желание и силы.
И мама с папой, обнявшись, поехали домой. А Пашка пошёл за медицинским роботом в другую сторону. Собственно, ему было всё равно, куда идти Он не смотрел по сторонам. Ему было всё равно. Он понимал, что теперь он инвалид и ничего с этим не поделаешь.
Ехали долго. Петляли по улицам. Пашка даже не пытался сориентироваться.
Но вот машина потихоньку вкатилась в гаражные ворота и остановилась.
– Пойдём?.. – сказал врач и легонько похлопал Пашку по плечу.
Они прошли к лифту и поднялись на этаж. Прошли по коридору и остановились перед кабинетом с надписью: «Директор клиники Ольга Сергеевна Петрова».
Врач замер в недоумении, оглядел дверь в поисках считывающего устройства, потом хлопнул себя по лбу: «Ах да!», постучал и услышал отклик:
– Входите!
В кабинете за письменным столом сидела приятная женщина возраста Пашкиной мамы.
– А! Павел Леонидович Безбородов! – улыбнулась она Пашке, как самому лучшему другу. – Уникальный случай! Проходите. Геннадий Константинович сообщил нам, что вы приедете.
– Кто? – рефлекторно спросил Пашка.
– ГК, – ответила Ольга Сергеевна. – Мы тут предпочитаем называть его человеческим именем. Пойдёмте, я покажу вам ваше новое жилище и познакомлю вас с обитателями. Надеюсь, вы подружитесь.
Пашка, а следом за ним и врач пошли за Ольгой Сергеевной.
На подоконнике стояли живые цветы, на стенах висели картины, причём не дизайнерские, а явно нарисованные – некоторые даже неплохо, – Пашка такие видел в Барнауле.
Когда он вслед за Ольгой Сергеевной и врачом вошёл в общую комнату, то увидел там старых знакомцев: Павлика Морозова, Юру Гагарина, Ивана Ползунова, Славу Тихонова, Борю Гребенщикова, Захара Прилепина и Петю Иванова. И ещё несколько незнакомых людей. Он остановился, потрясённый.
Ольга Сергеевна по-своему расценила реакцию Пашки:
– Да, вы не единственный, кто живёт без чипа. Правда, наши обитатели без чипов с самого рождения, а вы – случай уникальный, вы расстались с ним уже во взрослом состоянии, но, думаю, мы вам поможем адаптироваться.
Пашка смотрел на членов Сопротивления и понимал, что он ничего не понимает. Или, наоборот, вдруг понял всё.
В брачную ночь среди звезд развернулись зеленые ленты северного сияния, а это значило, что настала пора умилостивить старых богов.
День церемонии был светлый и вьюжный, по болоту гуляла снежная заверть. Исли ждал на каменном мосту, чувствуя, как его сдувает к краю, и гнал от себя сравнения с дурным бродячим актером, которого вот-вот закидают навозными катяхами. На скалах, на почтительном расстоянии от моста, как морские гагары, торчали его подданные. Их было не меньше, чем собиралось поглазеть на королевский суд или на казнь. Сперва Исли не мог понять причины такого любопытства: позови его кто-то смотреть на однообразный ритуал, повторяющийся месяцами, годами и столетиями, да еще в такой собачий холод, он бы остался дома. Но хватило совсем немного времени, чтобы понять: центром всеобщего интереса была не «кровавая рана» в земле. Мишенью для чужих взглядов, конечно, служил Ригальдо.
Он стоял в окружении стражи, запахнувшись в плащ, и смотрел строго перед собой, а на него пялились, перешептываясь и качая головами, потому что все, абсолютно все в королевстве знали: этот юноша провел ночь с новым королем. Ригальдо некуда было деться от шепота и взглядов, которые жалили не хуже, чем мороз. К чести его, он выглядел спокойным и равнодушным – насколько можно было понять по избитому лицу.
Для совершения ритуала они с Исли приехали из замка бок о бок, не обменявшись ни единым словом, поскольку на негромкое приветствие мальчишка промолчал. От Исли не укрылась некоторая скованность, с которой он двигался, и то, как осторожно и неловко Ригальдо взбирался на лошадь, на которую прежде взлетал птицей. Но в седле он сидел с абсолютно прямой спиной.
Что до его коронованного супруга, то Исли чувствовал себя отвратительно. Похмелье сжимало голову железными обручами, гуляло в теле гадкой липкой слабостью и тошнотворно ворочалось в желудке, и Исли знал, что виной этому не только перепой – его давило сожалением.
Монахи и жрецы бубнили свои молитвы и клали поклоны, Исли ждал. Наконец, все святоши опустились в снег на колени. Повисла томительная тишина. Исли достал свой кинжал и сделал разрез на ладони. Когда им рассказывали про обряд, Хебер встал на дыбы, услышав, что руки режут ножом, откованным из местной руды, взвыл: «Отравят лезвие! Не позволю!» – и Исли пришлось согласиться с побратимами.
В захваченной тобой стране смотри в оба, чтобы не подослали убийц.
Кровь плохо шла, наверное, из-за похмелья. Исли сжимал и разжимал кулак, держа руку над пропастью. Вопреки пересудам, он хотел проверить чертову трясину на сговорчивость.
Капли неохотно сорвались с ладони и канули в красный провал внизу. Все ждали. Ничего не происходило. По курящейся паром поверхности красной ямы бежала рябь от поземки, раскачивались жухлые ягоды по краям. Исли вздохнул. Эта земля не любила его. Ну что ж, не судьба.
Послышались торопливые голоса. Он обернулся – монахи пытались сдержать рвущуюся на мост стражу, которой вменили караулить высокородного пленника.
Потому что Ригальдо уже шел по мосту.
Сейчас он двигался удивительно легко – как в первый день их с Исли знакомства, когда тот смотрел, как невесомо Ригальдо ходит по болоту. Он поднимался по высокому изгибу моста точно так же, его одежду трепало ветром, но он ни разу не качнулся. Встав рядом с Исли, молча протянул руку. Левую, для пореза, как будто понимал, что кинжал в правую ему никто не вложит.
Исли сам осторожно провел по его ладони черту. И услышал:
– Режьте глубже.
Покрасневшие глаза Ригальдо смотрели устало. Мальчик сухо поторопил его:
– Давайте, на таком ветру кровь стынет. Отец всегда резал сильно. Я знаю, видел.
Исли чиркнул сильнее. Порез мгновенно набух тяжелыми каплями, кровь весело побежала, прожигая глубокие точки в снегу. Исли ожидал, что Ригальдо вытянет руку над пропастью, но мальчик внезапно шагнул к нему ближе, тесно прижался и схватил за одежду. Второй рукой он намертво стиснул ладонь Исли, сцепил в замок пальцы, соединил саднящие порезы и наконец посмотрел в глаза. И, глядя на него такого, собранного и решительного, Исли со всей ясностью понял, что сейчас произойдет.
«Он столкнет меня. А может, и сам прыгнет, зачем ему отдаваться страже на пытки и казнь. Он все это спланировал».
И он бы не смог ничего сделать: они с Ригальдо стояли слишком близко, и ветер был сильным, а мост под ногами – скользким. Поэтому Исли был вынужден стоять, не шевелясь. Его вторая рука сжимала рукоять кинжала, но он понимал: даже заколотый, Ригальдо сможет утянуть его за собой.
По их опущенным рукам текла кровь, много крови. Она бежала между сомкнутых пальцев и падала в провал. И впервые Исли услышал «голос трясины» – над болотом прокатился глухой раскатистый стон, похожий на то, как урчит голодная утроба. Эхо было такое жуткое, что все волосы на теле поднялись дыбом. Зрители ахнули.
Провал внизу закрылся с мягко чмокнувшим звуком, словно облизнулась довольная гигантская пасть. Только что была красная снежная каша – и вот ничего не стало, только вполне невинное поле присыпанного снегом мха. Исли с трудом заставил себя отвести взгляд от этого места и посмотреть на Ригальдо, который по-прежнему держал его свободной рукой за грудки. Глаза у мальчишки были холодные и невыразительные. Он несколько долгих мгновений молчал, а потом отпустил Исли. Разлепил их склеенные, липкие руки, повернулся спиной и пошел по мосту.
Его шатало, то ли от кровопотери, то ли с недосыпу. Исли догнал его и придержал за плечо, чтобы не сорвался. Ригальдо дернулся, сбрасывая его руку. Он даже не подумал зажать свою рану, и из пореза по-прежнему шла кровь, отмечая шаги на снегу. Исли махнул, чтобы жрецы поспешили с повязками.
Кроме тех слов, оброненных мальчиком на мосту, он ничего больше не услышал от него в этот день.
Некоторое время Тит размышляет.
— Давно это началось. Лет двадцать назад. Несколько умных людей и сотня молодых, горячих молокососов решили чуть потеснить церкачей у кормила власти. Задумано было хорошо. В недрах их бюрократической машины организовать параллельную структуру власти и постепенно перелить в неё всю силу. Потом перейти на модель правления Римской империи. Сенат, народные трибуны, партии синих и зелёных, поливающие друг друга грязью во имя торжества справедливости. Несколько лет всё шло по плану. Наши люди заняли десятки ключевых постов. Провалились мы как раз на паре шпионов. Один только что не кричал, что церкачам продался. Второй… Второй был умён. За первую же неделю он переругался и перессорился со всеми. Поведение настолько вызывающее, что серьёзно его никто и не проверял. Да и мысли не было тянуть его в организацию. Потом он кого-то спас, потом его кто-то спас. Завязалась дружба. А в одну прекрасную лунную ночь в десятке домов были сорваны с петель двери. Мы взялись за оружие. Это было ошибкой, страшной, глупейшей ошибкой. Надо было исчезнуть, раствориться. Против нас не могли даже выдвинуть серьёзное обвинение. Мы же не успели сделать ничего по-настоящему противозаконного. – Тит помотал головой. — Короче, скрыться удалось нескольким. Остальных развесили на крестах вокруг Рима. Нас прозвали в народе римлянами. Или сенаторами.
— Поэтому ты так испугался, когда я тебя сенатором назвал?
— Да, поэтому. Ходят в народе легенды про взгляд дракона. Или всё же не легенды?
— Легенды. А вот удобное кресло в Замке, которое ложь чует, это не легенда. Называется детектор лжи. Когда в гости зайдёшь, захочешь — стряхну пыль, дам посидеть.
— Так успокой старика, как это слово тебе на язык попало?
— Был один римский сенатор по имени Тит. Умный, наблюдательный, лысенький. Кого-то он мне напомнил.
— Вот, значит, как. Кличку «Болтун» на себя навесил, двадцать лет учился дурака изображать, и — на тебе. Первый же дракон за две минуты раскусил. Эх, старость не радость.
Рисую на земле картинку: гора, в горе открытая дверь. Над горой солнце и месяц. Тит с интересом изучает.
— Лира научила? В гости приглашаешь. И днём, и ночью, правильно?
— Правильно, — стираю картинку. — На кого ещё, кроме Сэма, в вашей деревне можно положиться? Кто кидал камни в церкачей?
— Сэм и кидал. А на кого положиться — трудно сказать. Только на кузнеца с сыном. Лира всей молодёжью верховодила, но у местных что на уме, то и на языке. Закваска не та.
— Как-нибудь устрой мне с кузнецом встречу.
— Это можно. Бычка подковывать пора, завтра и отведу. Не знаю, сумеют ли подковать, но переговорить сумею.
— У кузнеца что, подковы кончились?
— Бычок никого к себе не подпускает. Меня кое-как слушается, Лире всё позволяет, а больше — никому.
— А это может пригодиться. Только надо, чтоб об этом все знали. Вся округа, до самого Литмунда. Родео, что ли устроить? Заодно узнаем, кто чего стоит. И надо приучить Бычка слушаться Сэма.
Объясняю, что такое родео. Идею алиби Титу объяснять не надо. Тит зовёт Сэма, и из кустов появляется вся компания. Губы в чернике. У всех, даже у Бычка. Лира оттягивает ему нижнюю губу и ссыпает туда горсточку ягод. Бычок флегматично хрупает.
Подлетая, замечаем, что лопасти ветряка вращаются. На балконе встречает кибер с синим бантиком.
— Докладываю: ветряк подключен к энергетической сети.
— Молодец. Сколько киберов питанием обеспечили?
— От 30 до 90% действующего парка, в зависимости от силы ветра.
— Приступайте к установке второго ветряка.
— Задание понял, выполнить не могу. Недостаточно энергии.
— ЧТО??? Сколько осталось?
— 20% от количества, на время получения первого приказа.
— Немедленно прекратить все работы по расконсервации. Перейти на режим экономии. Оптимизировать все перемещения по параметрам время — экономия энергии. Теперь хватит?
— Часть работ по расконсервации не могут быть прекращены во избежание аварии. Вероятность завершения работ 30% в зависимости от силы ветра.
Мало. Глупо, как глупо получилось. Кто меня гнал? Ну куда я торопился? А ещё пол подметать заставил. Думать надо, головой думать, а не… Что же ещё можно сделать?
— Что еще можно оптимизировать?
— Можно оптимизировать размещение ветряка. Выработка энергии увеличится на 60%.
О, Боже, я приказал поставить ветряк над круглым залом, а эти болваны…
— Сколько времени займет перенос?
— Четыре часа.
— Вероятность завершения работ?
— 80% в зави…
— Молчать. Доставку грузов массой до одной тонны от ворот склада до стройплощадки возложить на меня. Обеспечить меня средством связи. Исполняй!
Следующие двое суток слились в один нескончаемый кошмар. Сигнал рации, пристегнутой к правому рогу, гружёная тележка у ворот склада или инженерной базы, лёгкая часть пути — до балкона, один, чаще два рейса наверх, боль в крыльях, несколько минут отдыха. Замечаю, что Лира крутит педали велотренажера. От корпуса тянется провод. Значит, не тренажер, а генератор.
— Лира, не мучайся, это капля в море.
— Коша, ты не в курсе, я ужин зарабатываю.
Ничего не понимаю. Вникать не хочу. Есть тележка, груз надо наверх. Поднял. Теперь — лечь, пока не загудела рация. Гудок, инженерная база, стройплощадка, свет прожектора, слабая лампочка на балконе, пустая тележка, боль в крыльях, сон.
Вкус жареного мяса на языке. Наверно, сон. Мясо несоленое, даже во сне не повезло. Лирин смех. Сглатываю. Кусок наждаком дерёт пересохшее горло. Открываю глаза. Балкон. Передо мной сидит Лира, рядом противень с жареным мясом.
— Девушка, дай водицы напиться, а то так есть хочется, аж поспать не дадут.
Тут же появляется ведро с водой. Мне бы надо бочку, ведро – это только горло смочить. Съедаю несколько кусков. Гудит рация. Склад, балкон, стройплощадка, балкон, кусочек мяса, склад, балкон, стройплощадка.
Потом противень пустеет. Ведро иногда с водой, чаще пустое. Открываю глаза. Вечереет. Передо мной противень с жареным мясом, берёзовое полено, бочка с водой и кибер с замызганным синим бантиком на шее. Рация молчит, значит можно расслабиться.
— Докладывай.
— Второй ветряк подключен к энергетической сети. Достигнут положительный энергетический баланс.
— Начинай подготовку к установке третьего ветряка.
— Установка третьего ветряка начата по приказу леди Тэрибл.
— Молодец. Свободен.
Съедаю мясо, выпиваю воду, закрываю глаза. Просыпаюсь от холода. Ночь. На стене тускло горит электролампочка. Два кибера вяло копошатся, разгружая тележку. Иду в чулан. Под потолком протянут провод с редкими светильниками. Мой любимый угол застелен матом.
Здорово! Икебана. Ложусь и проваливаюсь в сон.
Пультовая энергоцентрали. Стираю пыль с экрана монитора. Видно то же, что и раньше, то есть ничего. Нажимаю пару кнопок на клавиатуре. Ничего не меняется.
— Почему не починили телевизор, бездельники?
— Монитор в рабочем состоянии. Для эксплуатации необходимо включить питание. Клавиша расположена под экраном, — отзывается ремонтник с салатным бантиком. Стираю пыль, нахожу клавишу и нажимаю.
Внутри монитора раздается шипение, из щелей лезут струйки голубого дыма. Выключаю, разгоняю дым.
— Почему не починил, спрашиваю? Л-лоботряс, гальюн у меня чистить будешь, на запчасти разберу!
Никогда не думал, что этот железный колобок может выглядеть смущённым.
— Чтоб к завтрему все здесь блестело! И работало.
Поручил киберам определить время установки перегородки. С ремонтом и юстировкой приборов эта нехитрая операция заняла двое суток. Результат почти не удивил — шесть тысяч пятьсот плюс минус тысяча суток.
Перегородку поставили против меня. Может, я её поставил? Позвал киберов и приказал: «Отгородить!» Киберы говорят — нет. За последнюю тысячу лет стенок не ставили. Сам я не мог — перегородку изнутри делали.
Некто натащил снизу камней, сплавил в стенку, потом вышел на балкон подышать свежим воздухом. Тут я мимо пролетаю. Некто вытащил из кармана крупнокалиберную рогатку и залепил мне в лоб. Или сначала залепил в лоб, а потом сложил стенку. Чтоб всякие непарнокопытные динозавры не затоптали прецизионное оборудование.
Логично?
Итак, ещё раз с самого начала. Меня сделали. Кто-то, но не Повелители. Повелители ушли отсюда тысячу лет назад. За тысячу лет их интересы должны были измениться. Их должны теперь интересовать судьбы галактик, а не отдельных отсталых планет.
Значит, мои Некты к Повелителям отношения не имеют. К церкачам они тоже не имеют отношения. Странные такие ребята, нездешние. Один Некто сделал меня, а другой Некто сделал стенку, чтоб я не увидел, чего не полагается. Может быть, это был один и тот же Некто.
Вопрос: Зачем он это сделал?
Вопрос: Что он хотел получить в результате эксперимента?
Вопрос: При чем здесь Повелители?
На все три вопроса один ответ: мало информации. Однако, с какой бы целью ни ставился эксперимент, похоже, он вышел из-под контроля. Не прошло и двадцати лет, а стенка разрушена. Ещё через полгода будет восстановлена база Повелителей. Уже сейчас работают четыре ветряка, начато строительство пятого, гиганта, который один заменит десяток маленьких.
Полностью восстановлено оборудование малой энергоцентрали. Ожили компьютеры склада и инженерной базы. Двадцать восемь киберов-ремонтников и весь парк стационарных ремонтных центров инженерной базы днём и ночью перебирают по винтику технику. Всю подряд.
Иначе нельзя — за тысячу лет смазка испарилась, пластмассовые детали окаменели, контакты окислились, всё, что могло отвалиться, отвалилось.
Сейчас главное — не терять темпа. Через два-три месяца не будет на этой планете силы, представляющей для меня реальную угрозу.
Стоп! Тот, кто поставил надо мной эксперимент, не принадлежит этой планете. Не хочу быть лабораторной крысой. Домашней зверюшкой – куда ни шло. У домашней зверюшки есть свобода воли. Как у кошки, которая гуляет сама по себе. У лабораторной крысы свободы воли нет. Есть воля экспериментатора, есть кормушки, в одном углу нормальная, в другом под током, или лабиринт с прозрачным потолком. Срочно надо пройти обследование на томографе, нет ли во мне аварийного выключателя с дистанционным управлением на случай выхода эксперимента из-под контроля. А дальше — смогу я, используя мощь базы, держать оборону против экспериментатора? Нет. Разрушать всегда проще. Пока я не знаю, с кем имею дело, я против него безоружен.
Азирафель редко испытывал настоящее чувство сообщества.
Небеса были приспособлены не столько для духа коллективизма, сколько для эффективности и исполнения долга. Разумеется, там присутствовало единство, так же как оно присутствовало в соединении пружин и шестеренок в часах или между отдельными солдатами в армии, но это было скорее единение по необходимости, чем по собственному выбору.
Когда Азирафель был на Земле, он старался не сближаться чересчур с какими-то отдельными людьми или группами, не в последнюю очередь потому, что их относительно маленькая продолжительность жизни вела в итоге лишь к разочарованию. Ему хуже удавалось не привязываться к конкретным местам – Александрия и Лондон были главными тому примерами – но Азирафель не был уверен, что это можно назвать чувством сообщества как таковым – скорее любовью к месту как скоплению зданий, определенной еде и разнообразным книгам в магазинах.
Азирафель впервые почувствовал себя частью сообщества, когда жил в Мидфартинге. Возможно, это случилось потому, что он впервые смог стать ближе к людям, жившим там, так как знал, что их продолжительность жизни равна его собственной. Или, может быть, причина была в том, что он прилагал дополнительные усилия к общению, чтобы Кроули не было так неловко покинуть его, если бы он думал, что у Азирафеля появились новые друзья.
Но глядя в зеркало теперь, Азирафель почувствовал, как что-то вроде гордости за сообщество росло у него в груди впервые за всю его долгую жизнь. Он возблагодарил того, кто мог слушать, за взаимопонимание, возникшее у него с жителями деревни, потому что сейчас они делали для Кроули то, что Азирафель не мог сделать сам.
Харпер появился в зеркале два дня назад, он разговаривал с Кроули и дошёл даже до того, что приготовил бывшему демону завтрак. Надо признать, что Кроули большую часть времени находился в ступоре, но он как будто приходил в себя время от времени, и Азирафель был благодарен, что Кроули, по крайней мере, не сидел там один.
Всякий раз, когда Кроули был один, он пугающе часто сворачивался клубочком на диване или просто укрывался с головой одеялом в постели, с таким видом, будто надеялся заснуть и никогда больше не проснуться. В какой-то степени он выглядел так же, и когда кто-нибудь был рядом, но, по крайней мере, он казался чуть более живым, и изредка мог поклевать еду, которую люди ему готовили.
Сегодня с ним сидел Берт, и Кроули чуть меньше напоминал пустую оболочку себя прежнего, поэтому Азирафель решил, что сегодня был достаточно подходящий день, чтобы начать заново знакомиться с точным устройством небес.
В частности, это означало покинуть его личные небеса и отважиться проникнуть в те, что прилегали к ним, пока он не найдёт место, где располагается ближайший караульный пост.
Когда он сможет определить своё местоположение относительно ближайших ворот, он сможет начать составлять карту своего окружения и наблюдать поближе за движением на постах. Даже просто покидая свои небеса, он явно шёл против воли Азраил, и это означало, что у его действий могли быть серьёзные последствия, если его поймают, но, учитывая само огромное число небес и относительно небольшое в сравнении с ним число караульных постов, это была ставка, которую Азирафель был готов сделать.
Бросив на Берта и Кроули последний долгий взгляд, Азирафель убрал зеркало в сумку, которую нашёл в одной из пыльных неиспользующихся спален над книжным магазином. Азирафель перекинул сумку через плечо и переложил свой блокнот и карандаш в левую руку, оставив правую свободной, и немного нервно похлопал ею по сумке. Он пошёл в коттедж и начал свои поиски.
Он прошёлся по всем комнатам, тщательно ощупывая воздух, на случай если это вдруг поможет, и методично бродя взад-вперёд. Закончив обыскивать коттедж, он переключился на книжный магазин, пройдясь туда-сюда по проходам между книжными шкафами, ища что-нибудь неправильное или необычное.
Он свернул в узкий проход между краями книжных шкафов и стеклянной витриной магазина, и вот тогда-то он и почувствовал это.
Ощущение было едва уловимым – настолько, что Азирафель мог легко представить, как его проглядел бы любой, кто специально не искал. Это было некое слабое покалывание в воздухе, сопровождаемое неотчетливой мыслью, что Азирафелю нужно вернуться в коттедж и заварить чай.
Это был самый большой намек – это непонятное желание покинуть место, где он был сейчас и пойти заняться чем-то другим. Очень вероятно, что Азирафель вовсе не нашел бы эту мысль подозрительной, если бы когда-то он не был ангелом. Но дело в том, что он им был и, похоже, это дало ему некую сопротивляемость чарам, пытающимся изменить его действия.
Азирафель протянул руку и стал водить ею по кругу, пока не почувствовал нечто не-совсем-твердое перед собой параллельно витрине. Его рука определенно встретила препятствие, но какого-то смутного, бесформенного сорта, как будто он держал рядом однонаправленные полюса магнитов.
Азирафель провел рукой вниз и взад-вперед, пока не нащупал чуть ниже уровня пояса нечто гладкое и твердое, но при этом совершенно невидимое – дверную ручку.
Ободряюще кивнув себе, Азирафель покрепче сжал бумагу и карандаш и повернул ручку.
Невидимая дверь распахнулась легко и беззвучно от его прикосновения, открыв нечто напоминавшее внутреннее убранство маленькой сводчатой палатки. Азирафель просунул голову в дверной проем.
Это была очень маленькая палатка – вигвам, понял он, – и она была пустой. Солнечный свет струился через входное отверстие, и остатки чьего-то обеда лежали на подстилке на полу рядом с остывшим пеплом костра. На земле была растянута шкура буйвола.
– Э-э, привет? – окликнул Азирафель. – Дома есть кто?
Похоже, никого не было, поэтому в последний раз взглянув через плечо на свой книжный магазинчик в Сохо, Азирафель ступил в дом и осторожно закрыл за собой дверь.
Здесь было слегка прохладнее, и он слышал шум ветра, шуршащий травой снаружи. Пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о стенку вигвама, Азирафель нарисовал кружок на верху страницы, обозначив его «Сохо», и добавил второй кружок прямо под ним, который назвал «Вигвам».
Азирафель прощупал воздух по периметру вигвама, но не почувствовал никакого заметного сопротивления или особенного желания быть где-то ещё.
Прижав к себе блокнот, он пригнулся и осторожно вышел из вигвама.
Он тут же понял, что находится в своего рода деревне: дюжина других вигвамов выстроилась в круг, и ряд звериных шкур был привязан к деревянной конструкции неподалёку, совсем как белье, сушащееся на верёвке.
Стараясь не слишком чувствовать себя незваным гостем, Азирафель начал осторожно прохаживаться вокруг в ожидании какого-нибудь сопротивления или странных мыслей.
Он наполовину обошёл маленькую поляну, когда послышался шелест веток, и женщина с бронзовой кожей в платье из оленьей шкуры с бахромой выскочила из леса и ошеломлённо остановилась.
– Э-э… привет, – сказал Азирафель немного извиняющимся тоном. – Не обращайте на меня внимания.
Женщина некоторое время хлопала на него глазами.
– Ты кто? – спросила она после долгой паузы, храбро шагнув вперёд. – Почему птицы перестали петь?
– Э-э, – пробормотал Азирафель, продолжая медленно бродить по полянке и пытаясь не казаться полным идиотом, ощупывающим пустое место. – Боюсь, что я не знаю, простите.
Женщина сделала ещё пару шагов ему навстречу, оглядывая поселение. Она была опечалена.
– Кёхкахикумест исчез прямо передо мной, – взволнованно сказала она. – И лесная жизнь замерла. Что за знамение ты принёс мне, великий бледный дух?
– Э-э, – снова сказал Азирафель. У себя в голове он услышал сразу и Кёхкахикумест и «Белая Ворона» и понял, что говорит и слышит на двух языках одновременно. – Добрый знак, – сказал он через секунду и продолжил свой обход поляны.
Женщина последовала за ним.
– Великий дух, позволь услышать твой совет, и я повинуюсь ему.
– Все в полном порядке, – нервно пробормотал Азирафель и оставил полянку, чтобы зайти за вигвам и углубиться в другой клочок леса.
– У тебя есть послание к моему народу? – предположила она. – Охкумгаче будет очень рад услышать его, когда я очнусь от этого сна.
И вновь Азирафель услышал «Охкумгаче» с одновременным переводом – «Волчонок». Он продолжил идти вдоль линии деревьев, водя руками туда-сюда в надежде наткнуться на другую дверь, прежде чем женщина задаст ему новые вопросы.
Позади себя он услышал, как женщина остановилась, шаркнув ногами по траве.
Азирафель прошёл ещё пять шагов, прежде чем осознал это, и, неохотно остановившись, глянул через плечо.
Она прижала ладонь ко рту и казалась потрясённой.
– О, бледный дух, скажи, я умерла? Жизнь природы остановилась потому, что это не сон, а мир мертвых? – ее глаза наполнились слезами. – Сможет ли Кохкахикумест / Белая Ворона без меня?
Это было такое до боли знакомое чувство, что некоторое время Азирафель мог лишь смотреть на неё. Она, видимо, приняла это за утвердительный ответ на свой первый вопрос и, опустившись на траву, встала на колени.
– Прости меня, великий бледный дух, – проговорила она хрипло, не отрывая взгляда от травы перед собой. – Я никогда не встречала духов, бродящих по земле, и никогда не умирала.
Азирафель приблизился к ней и протянул руку. Она долго смотрела на неё, но потом позволила помочь себе подняться на ноги.
– Ну-ну, моя дорогая, все очень даже хорошо, – заверил ее Азирафель и нежно похлопал по плечу. – Твой… э-э… Кёхкахикумест… – имя легко слетело у него с языка, – Скоро вернётся, обещаю.
Азирафель помедлил. Он догадывался, что его присутствие мешало существованию воображаемых друзей и родных этой женщины – да и всех живых существ, на самом деле, включая птиц. А следовательно, если он уйдёт, они к ней вернутся.
Что же до того, чтобы рассказать несчастной женщине, что она на самом деле мертва уже, по крайней мере, несколько веков…
– Как тебя зовут, моя дорогая? – спросил Азирафель.
Она слегка шмыгнула носом.
– Инайят, – сказала она, и Азирафель услышал перевод: «Та, что добра».
– Инайят, – сказал Азирафель. – Позволь мне заверить тебя, что все так, как должно быть.
Она, похоже, не знала, как это понимать, но все равно кивнула.
– Спасибо тебе, великий бледный дух.
Азирафель еще раз немного неловко похлопал ее по плечу и снова стал прохаживаться вдоль кромки леса. Инайят тихо следовала за ним, видимо, на случай если он хотел передать еще какие-то загадочные послания ее народу.
Через несколько метров или около того Азирафель с удивлением остановился, потому что ему в голову пришла абсурдная мысль, что ему очень надо пойти в ту долину в лесу и полюбоваться оленями, гуляющими между деревьев, и возможно, взять с собой Кёхкахикуместа.
Азирафель улыбнулся и стал обыскивать это место и довольно скоро почувствовал, как его рука натолкнулась на невидимое препятствие. Он нашел дверную ручку и повернулся к Инайят.
– А теперь я пойду, – сказал он. – Прости за вторжение. Все непременно будет хорошо.
Она склонила голову.
– Благодарю, великий дух.
Азирафель натянуто улыбнулся ей и толкнул дверь.
~~***~~
Азирафель, пригнувшись, проскочил через мастерскую художника и от всего сердца извинился перед подражателем Микеланджело, расписывающим потолок церкви.
– Месье, вы мешаете моей концентрации! Как это охрана не остановила вас? Искусство требует гармонии в мыслях!
– Искусство требует работы мысли, – пробормотал Азирафель себе под нос и толкнул следующую дверь. – У вашего Адама обе руки левые.
На следующем небе он прошмыгнул мимо золоченого стола с краями из слоновой кости, где женщина в римском платье сосредоточенно изучала несколько манускриптов, изрисованных геометрическими фигурами.
– Подумать только, а вы кто еще такой? – спросила она, когда он проходил мимо.
– А, никто, простите, забудьте, что я здесь был, – сказал Азирафель, ощупывая воздух. Здесь было невыносимо жарко, но он чувствовал запах песка и моря, напоминавший ему о времени, проведенном в Александрии.
– Едва ли это возможно, когда вы скачете передо…
Азирафель протиснулся в следующую дверь, старательно закрыв ее за собой.
Он остановился, огляделся, нарисовал еще один круг на своем листе бумаги и написал: «Хижина с костяным слоном», – потому что становилось все сложнее и сложнее различать хижины, дома и другие примитивные жилища, которые преобладали в большей части человеческой истории.
Он мелкими шажками пересек кабинет мужчины с безразмерными усами, который читал книгу, а затем решительно пронесся через спальню аристократа одиннадцатого века – судя по виду, – намеренно отводя глаза, потому что вышеозначенный мужчина искал своих, вероятно, полуголых любовниц, которые исчезли при появлении Азирафеля.
– Простите-простите, без паники, просто, серьезно, не двигайтесь, пожалуйста.
На следующих небесах он приветливо помахал рукой человеку с большой белой бородой и правильной писательской шляпой, который сидел за компьютером и что-то печатал.
Дальше Азирафель пошлепал по дну мелкой реки, удивив мальчика, рыбачившего на берегу, а затем совершил короткую экскурсию по территории, напоминавшей доколониальную Африку к югу от Сахары.
Все это неприятно напоминало ему о том времени, когда ему пришлось метаться по Земле, ища подходящего человека, в которого можно было временно вселиться во время Апокалипсиса-Которого-Не-Было, но он попытался выбросить это из головы.
Азирафель прошел еще через семь небес, останавливаясь лишь для того, чтобы нацарапать заметку о том, что он видел, а затем резко замер, наткнувшись на спальню, которую нельзя было назвать иначе как роскошной.
Панели черного дерева с глубокой резьбой опоясывали стены, обрамляя прекрасные настенные росписи с героями и героинями трагедий. Изысканная золотая люстра свисала с потолка, а дорогие турецкие ковры покрывали пол, но заставило его остановиться то, что, как ни странно, он узнавал это место.
Это была комната в Замке Нойшванштайн, том самом сказочном дворце, построенном в Баварии в девятнадцатом веке, который Азирафель и Кроули однажды обсуждали в комнате над книжным магазином. Замок был построен не в качестве военной крепости, а как произведение искусства, что было настолько основополагающим фактором в его строительстве, что за советом обращались к архитекторам театров, дабы обеспечить комнатам хорошую акустику.
Это была спальня хозяина – одна из всего лишь дюжины комнат, которые были полностью закончены. И, если это в самом деле был Нойшванштайн, то это означало, что человек, отдергивающий золотисто-серебряный полог кровати с тонкой резьбой, был никем иным, как…
– Да чтоб мне провалиться, – выдохнул Азирафель. – Я был прав.
Людвиг Второй, король Баварии, не вставая с постели, на которой он растянулся, встретился с Азирафелем взглядом, и на его лице, обрамленном художественно растрепанными волосами, застыло что-то между возмущением и отчаянием.
– Что ты сделал с Рихардом? – потребовал он ответа.
Азирафель захлопал на него глазами, все еще потрясенный. Этот Людвиг был в самом расцвете лет, еще не обрюзг, как в его поздние годы, и не погряз в требованиях своего правительства – но, разумеется, с чего бы? Это ведь был его рай.
Людвиг, похоже, осознал, что он был лишь полуодет, но все равно вытащил себя из постели и накинул шелковую ночную рубашку с роскошной вышивкой, которую поднял с пола. Он начал застегивать ее.
– Говори. Я твой король. Что ты сделал с Рихардом?
Азирафель помнил его.
– А, – промямлил он. – Это ваш друг, я полагаю? Он вернется, как только…
– Он мне больше, чем друг, – перебил Людвиг, закончив с пуговицами на рубашке и сделав широкий жест. – Он мое всё, мой мир. Вагнер написал о нашей любви, такой чистой, такой достойной слов поэзии…
– Э-э, – сказал Азирафель.
– И все же, – продолжал Людвиг, не останавливаясь. – Только что, когда я ласкал полумесяц его щеки, он растворился прямо у меня на глазах! А потом ты вломился сюда, в святая святых, в мои частные покои, так что потрудись-ка объясниться, иначе я натравлю на тебя охрану.
Людвиг сложил на груди руки, очень напоминая капризного ребенка.
Азирафель поднес кончик карандаша к губам, открыл рот, снова закрыл и опустил глаза вниз, делая пометку на листе бумаги. Он покачал головой.
– Кроули ни за что в это не поверит.
– Кхм-кхм, – возразил Людвиг. – Отвечай мне.
Азирафель снова поднял на него глаза.
– О, да, простите. Ваш… э-э… друг вернется через минуточку. Не волнуйтесь об этом.
Он повернулся и стал ходить по комнате в поисках двери или каких-нибудь неуместных мыслей.
Людвиг уронил свои сложенные руки и неугомонно последовал за ним.
– Не волноваться об этом? – повторил он, не веря своим ушам. – Рихард – красивейший мужчина, которого я когда-либо встречал, и которому я отдал всего себя и половину королевства. Однажды нас разлучили, но недели в разлуке сильно потрясли меня. Как ты можешь просить меня не волноваться?
– Он вернется через минуту, – заверил его Азирафель, выходя из спальни и заглядывая в такую же впечатляющую гостиную за ней. Людвиг, казалось, за ним не последовал, поэтому он воспользовался моментом вытащить зеркало из сумки.
Кроули сидел рядом с Бертом, и его лицо было несчастным и осунувшимся.
– Ты ни за что не поверишь, где я сейчас, – сказал Азирафель зеркалу немного самодовольным тоном. И легонько провел пальцем по краю рамки.
– Цветная фотография! – раздался голос позади него, и Азирафель вздрогнул, осознав, что Людвиг все-таки последовал за ним, и теперь с любопытством заглядывает ему через плечо. В зеркале Берт почесал загривок.
– Mein Gott, – заикаясь пробормотал Людвиг. «Бог мой» – прозвучал в голове Азирафеля бесполезный перевод. – Движущаяся цветная фотография.
Азирафель торопливо убрал зеркало в сумку подальше от глаз.
– Это не… а, забудьте, – пробормотал он, жалея, что он вообще достал зеркало и возвращаясь к поискам еще одной двери.
Великолепие, окружавшее его было поистине поразительным, и не прошло много времени, прежде чем Азирафель остановился, потому что задумался над вопросом:
– Скажите… э-э… Людвиг, а замок полностью закончен?
Людвига, казалось, оскорбил этот вопрос.
– Серьезно? И это все, что ты имеешь мне сказать, чужак? – он повернулся, осматривая комнату, и, похоже, заметил, что они были одни. – И все-таки где стража?
– Там же, где и Рихард, полагаю, – сказал Азирафель, перейдя в столовую и остановившись полюбоваться золотой статуей Зигфрида, сражающегося с драконом, которая стояла на изящно инкрустированном столике неподалёку. – Но серьёзно, он закончен?
Людвиг обиженно фыркнул.
– Разумеется, закончен. Более двухсот комнат, каждая полностью отделана и обставлена работами лучших мастеров Баварии.
– Естественно, естественно, – согласился Азирафель, продолжая похлопывать руками по воздуху. – Очень мило.
– Но что ты все-таки делаешь? – спросил Людвиг.
– О, просто ищу невидимую дверь, – честно признался Азирафель, проходя через новый дверной проем в прекрасный кабинет, покрытый все теми же потрясающими фресками, резьбой и шпалерами.
– Невидимую дверь? – недоверчиво переспросил Людвиг, следуя за ним. – Ты ещё безумнее, чем я, по их словам, если ты думаешь…
Азирафель нашёл упомянутую невидимую дверь и толкнул ее.
– Mein Gott, – снова пробормотал Людвиг.
Азирафель снова повернулся к нему и протянул руку:
– Рад был с вами познакомиться, правда.
Людвиг осторожно пожал ее.
– Ты волшебник, – заключил он. – Или святой.
Азирафель слегка рассмеялся в ответ на это, и открыл дверь пошире.
– Уже нет.
Он вошёл в дверь, но, прежде чем он успел закрыть ее за собой, почувствовал, что Людвиг протиснулся следом.
– Эй, – запротестовал Азирафель, но Людвиг уже захлопнул дверь и таращился вокруг с открытым ртом.
– Mein Gott, ты правда необыкновенный волшебник, – проговорил он. – Совершенно новая комната, встроенная в мой замок самым чудеснейшим образом…
– Пожалуйста, скажите, что мне это просто привиделось.
Азирафель и Людвиг разом повернули головы и увидели человека, который смотрел на них, сидя за столом, доверху заваленном бумагами. На нем было тяжелое на вид светло-коричневое пальто и шелковый галстук, того стиля, который, насколько Азирафель помнил, вышел из моды в Англии приблизительно двести лет назад. Позади него находился немного странного вида американский флаг.
– Э-э, – сказал Азирафель, который так и не придумал ничего лучше.
– Ещё один волшебник? – удивился Людвиг, выходя из-за спины Азирафеля, прежде чем бывший ангел сумел его остановить, и устремляясь к столу. – Ассистент иллюзиониста, быть может? Как интригующе.
– Погодите минутку, – быстро сказал мужчина, вставая и показывая пальцем на Людвига с несколько угрожающим видом. – Не знаю, кто вы и как вы сюда попали, но вам лучше уйти сейчас же, – его палец переместился с Людвига на Азирафеля, что означало, что его это тоже касается.
Людвиг выпрямился в полный рост.
– Этот человек – волшебник, – твёрдо сказал он, показав за спину на Азирафеля. – И он развлекает меня своими фокусами и иллюзиями, пока я ожидаю возвращения моего дорогого друга.
Мужчина за столом лишь пристально глядел на них.
– Вы должны уйти.
Людвиг скрестил руки на груди. Азирафель все ещё таращился на американский флаг: он наконец-то понял, что тот выглядел странно, потому что на нем было только тринадцать звёзд.
– Я король, – сказал Людвиг запальчиво. – И я не потерплю, чтобы мне указывали, что делать.
Лицо человека потемнело.
– Лишь глупец может заявлять о таком, стоя в этом офисе. В этой стране никогда больше не будет монархии, и строго запрещено…
Людвиг отмахнулся.
– Ну, я и не из вашей страны, не так ли?
Мужчина нахмурился.
– Значит, вы посол? Ваш акцент совсем неразличим.
Теперь настала очередь Людвига нахмуриться.
– Я из Баварии, разумеется, вам о ней известно?
– Бавария? – переспросил мужчина ошеломленно. – В Священной Римской Империи?
Людвиг открыл было рот, явно обиженный даже самим предположением, но Азирафель торопливо выступил вперед.
– Господа, прошу вас. Людвиг, возвращайтесь обратно в свой замок. Э-э, прошу прощения за него, – эти последние слова Азирафель сказал мужчине за письменным столом, кивнув на Людвига. – Его здесь быть не должно.
Мужчина уставился на него.
– Готов побиться об заклад, и вас тоже, подданный Короны. Вы хоть знаете, где находитесь?
Азирафель быстро огляделся, но квадратное помещение выглядело точно так же, как любая комната того времени. На стенах были красивые картины. Он пожал плечами.
– Резиденция исполнительной власти, – сказал мужчина медленно, как будто думал, что Азирафелю будет сложно осознать его слова. – Белого Дома Соединенных Штатов Америки.
Азирафель сложил два и два.
– Ах, – сказал он. Он наклонил голову, разглядывая мужчину. – А вы, стало быть?..
Мужчина закатил глаза.
– Президент.
Азирафель нахмурился и задумался, пытаясь подыскать какой-то разумный ответ. Он смутно припоминал, что читал что-то о Войне за независимость Соединенных Штатов Америки, но он не особенно внимательно за этим следил тогда.
– Э-э, замечательно, – заключил он.
Мужчина пристально глядел на них.
– А вы кто?
– Не важно, – сказал Азирафель, сменив тактику и заговорив резко. Он отвернулся и начал искать дверь, решив, что, если он будет игнорировать их, возможно, он все-таки сможет сделать то, ради чего пришел.
– Он просто вломился в мою резиденцию, так же, как в вашу, – сообщил Людвиг американцу.
– Что он делает?
Людвиг поднял бровь и почти заговорщицки глянул туда, где Азирафель обследовал занавески.
– Ищет волшебную дверь, – признался он.
Мужчина сделал глубокий вдох и вышел из-за стола, уронив бумагу, которую держал в перепачканных чернилами пальцах.
– Ну, здесь он ее не найдет, уверяю вас, я велел проверить это место очень тщательно на наличие волшебных дверей, когда я…
Как по команде, Азирафель открыл следующую дверь.
– Это… невозможно.
– Говорю вам, – ответил Людвиг. – Он волшебник.
Азирафель распахнул дверь и прошел через нее в маленькую комнату, выложенную плиткой.
Он услышал, как позади него Людвиг протиснулся следом.
– Так, ну-ка, нельзя говорить про волшебные двери, а потом убегать, – воскликнул американец и поспешил за ними.
Азирафель остановился и повернулся к ним, чтобы сказать им обоим не ходить за ним, но они уже прорвались мимо него и замерли на месте, когда дверь за ними захлопнулась. В тот же самый момент раздался оглушительный женский вопль.
Трое мужчин обернулись и увидели женщину, лежащую в очень пенной ванне, в каком-то метре от них, набрасывающую на себя новые горы пены и готовящуюся опять заорать. Она метнула на них гневный взгляд, и все трое торопливо отвернулись.
– Простите-извините, – бросил Азирафель и поспешил мимо нее, отчаянно ища другую дверь.
– Миледи, – сказал Людвиг, догоняя Азирафеля.
– Мои глубочайшие извинения, – пробормотал американец.
– Убирайтесь вон!
Азирафель нашел следующую дверь, и они трое почти ввалились в нее.
Они неровными шагами выбрались на освещенную сцену, чуть не свалившись с ее края, и на этот раз у американца хватило здравомыслия закрыть за ними дверь.
– Ну и ну, – произнес голос у них за спиной раньше, чем они даже успели перевести дух. – Вот это фокус, и я не каждый день такое говорю.
Три головы повернулись и увидели довольно невысокого мужчину в темном фраке с белой бабочкой, который смотрел на них, вздернув брови. Позади него был большой красный занавес, простиравшийся через всю сцену и скрывавший все, что было за ним. По-видимому, мужчина начинал представление.
– Скажите, зрители вообще здесь были, или же вы просто имитировали шум толпы, а потом ослепили меня софитами?
– Э-э, – сказал Азирафель, который очень часто говорил это в последнее время.
– Он волшебник, – с готовностью сообщил Людвиг, показывая пальцем на бывшего ангела. – Он сделал так, что мой Рихард исчез прямо из моих объятий, и он проходит сквозь невидимые двери в другие миры!
Американец просто казался растерянным и удивленно оглядывался вокруг.
– Нам с Лоуренсом лучше завязывать с выпивкой, – пробормотал он себе под нос.
– Что он волшебник – это ясно, – согласился мужчина на сцене, шагнув вперёд и протянув Азирафелю руку. – Просто я с ним пока что не знаком.
Азирафель неловко пожал ему руку.
– Гарри Гудини, – сообщил мужчина. – Великий.
– О, боже, – сказал Азирафель. Ни Людвиг, ни американец, похоже, ни капли не впечатлились, хотя последний все равно сделал шаг вперёд и протянул руку.
– Александр Гамильтон, – представился он. – Вы, возможно, обо мне слышали, – он улыбнулся.
Гарри наморщил нос.
– Знаете, а вроде слышал, – сказал он. – Вы из Нью-Йорка, да? От акцента так просто не избавишься.
Александр ухмыльнулся.
– Вот уж точно. Величайший город в мире, я прав?
– Совершенно верно, нельзя позволять Сан-Франциско его обойти.
Улыбка Александра померкла.
– Прошу прощения, но я не знаю…
Азирафель перестал их слушать и пошёл к красному бархатному занавесу, нащупывая дверь. Людвиг последовал за ним.
– Эй-эй, не трогайте там ничего! – крикнул Гарри им вслед, прерывая свой разговор с Александром, чтобы побежать за Азирафелем, который раздвинул занавес и вошёл внутрь.
За ним, занимая центр сцены, находился большой сверкающий стеклянный ящик выше человеческого роста, до краев наполненный водой. Кое-какой реквизит размещался вокруг него, включая большую ширму и метровые часы, расписанные под секундомер.
– Вы тоже волшебник? – спросил Людвиг, поворачиваясь к Гарри.
Гарри этот вопрос, похоже, удивил.
– Я Великий Гудини, – снова сказал он, как будто думал, что в первый раз Людвиг не расслышал. Когда Людвигу, судя по всему, это ничего нового не дало, Гарри вздохнул. – Да, я маг. Многие говорят, что лучший во всем мире.
Людвига это не впечатлило.
– Я о вас никогда не слышал.
Гарри нахмурился.
– Откуда вы?
Людвиг приосанился, явно стараясь вернуть себе часть своего величия, что было немного сложновато, учитывая, что он все ещё был в своей ночной сорочке.
– Бавария, – сказал он гордо.
Гарри слегка просиял:
– Немец?
Людвига это оскорбило.
– Нет, баварец.
– Он запутался, – по секрету сообщил Александр Гарри.
– Я гастролировал в Европе, – сказал Гарри, который, похоже, и сам немного запутался. – Провел два месяца в Берлине, выступал в Париже, Вене, Москве – повсюду.
Людвиг пожал плечами, по-прежнему не впечатлившись.
– Я правда никогда о вас не слышал.
Азирафель испытал облегчение, когда нашел следующую дверь, спрятанную за большими бутафорскими часами. Он повернулся к своим трем спутникам.
– Не могли бы вы все просто вернуться на свои небеса… – начал он.
– Небеса? – повторил Александр, и Азирафель запоздало осознал, что, вероятно, ему следовало использовать другое слово.
– Погодите, – сказал Гарри и похлопал Людвига по плечу. – Какой сейчас год?
Людвиг посмотрел на него с подобающе оскорбленным видом, хотя Азирафель не мог сказать, обидел ли его вопрос или тот факт, что Гарри посмел коснуться его.
– 1874, – заявил Людвиг.
Александр, похоже, тоже осознавал сказанное, и Азирафель быстро толкнул дверь.
– В последний раз, когда я проверял, был 1803, – сказал Александр и поглядел на Гарри.
– 1921, – сказал Гарри. – Вот, почему вы обо мне не слышали, и почему ты не слышал о Сан-Франциско – его еще не основали!
Азирафель потихоньку прокрался через дверь, надеясь найти там немного покоя, но Людвиг заметил, что он делает и бросился за ним, схватив край двери, прежде чем он успел закрыть ее за собой.
– Погоди, волшебник, а ты из какого времени? – спросил Людвиг, протискиваясь в дверь вместе с ним. Александр и Гарри последовали за ними.
– Ну же, серьезно, вам всем нужно вернуться, – сказал Азирафель, останавливаясь с тяжелым вздохом. – Вам нельзя просто так шататься повсюду…
– Стража!
Головы всех четверых повернулись, и они увидели человека в доспехах и тоге, указывающего на них весьма театральным жестом.
– Схватить их!
Последовал немного неловкий момент, когда никакой стражи не появилось, и человек в тоге слегка наклонил голову.
– Это еще что за колдовство?
– Волшебник, – с готовностью подсказал Людвиг, показывая на Азирафеля, который измученно вздохнул и поднял глаза к потолку с изысканной лепниной.
– Я тоже, – Гарри невысоко поднял руку. – Но он лучше.
Человек в тоге переводил сердитый взгляд с одного на другого.
– И кто вы такие, что так бесстыдно стоите в присутствии кесаря?
– Людвиг, – сообщил Людвиг. – Второй, Король Баварии.
– Александр Гамильтон, президент Соединенных Штатов.
– Великий Гарри Гудини… Постой, ты ж не был президентом!
Александр с жаром повернулся к нему.
– Конечно, был! Есть!
Гарри нахмурился.
– 1803, говоришь? И кто был твоим предшественником?
Александр скрестил на груди руки.
– Джон Адамс, ублюдок-федералист.
– Джефферсон был после Адамса, – сообщил ему Гарри. – Томас Джефферсон. Все это знают.
– Джефферсон? – Александра, похоже, возмутила сама мысль об этом. – Распутный обожатель лягушатников? Да никогда.
– Да, – настаивал Гарри, не обращая внимания на цветистый оборот в речи Александра. – Джефферсон, а потом Мэдисон, Монро… Я забыл, кто еще.
– И Мэдисон тоже? Ты явно неправильно все запомнил…
– Кхм, – сказал человек в тоге, которого, очевидно, раздражало, что его игнорируют. – Если вы сейчас же не объясните, что делаете в моем дворце, я применю силу, чтобы выставить вас вон.
– Эй, вы же римлянин, верно? – сказал Гарри заинтригованно. – Но вы говорите по-английски!
Тут же послышалось возражение Людвига:
– Он говорит по-немецки, как и мы все.
Теперь настала очередь Александра удивленно уставиться на него.
– Это совершенно точно английский.
– Или же мы все говорим на латыни? – предположил Гарри, взявшись за подбородок. – Я бы хотел говорить на латыни.
– Стража! – снова громко крикнул человек в тоге, но опять никто не явился на его зов.
– Они наверняка все исчезли, – сказал ему Людвиг и махнул рукой, как бы изображая это. – Это волшебник делает. И создает двери, и еще у него движущаяся цветная фотография!
– Движущаяся что? – спросил Александр. – Совершенно невозможно!
– Есть-есть! – возразил Людвиг. – Она у него в сумке!
Гарри сделал шаг вперед, будто хотел посмотреть сам, и Азирафель поспешно отступил назад, впервые осознав, что ситуация уже вышла из-под контроля.
– Серьезно, так, давайте-ка мы все просто на секундочку…
Гарри обошел его, и рука Азирафеля машинально дернулась к сумке, но каким-то образом зеркало все равно оказалось у Гарри.
– Эй! – резко сказал Азирафель, паника охватила его, и он потянулся, чтобы выхватить зеркало из рук Гарри, но маг вывернулся и понес его к остальным.
– Видите, как я и говорил! – самодовольно сказал Людвиг.
Азирафель направился к ним, собираясь вызволить зеркало любой ценой, но понял, что его удерживает человек в тоге, который преодолел разделяющее их расстояние и схватил Азирафеля за плечо.
– Ты, волшебник, объяснись.
Азирафель высвободил руку и вздохнул, примиряясь с тем, что зеркало еще несколько мгновений побудет не у него.
– Правда, я прошу прощения за все это… э-э… я отведу их назад…
– Тебе известно, кто я такой? – спросил человек в тоге, явно оскорбленный такой манерой обращения.
Азирафель оглядел его с ног до головы, но он действительно был знаком лишь с несколькими римскими императорами, да и то в основном потому, что Кроули проникся к ним симпатией.
– Без понятия, – признал он.
Человек выпрямился в полный рост.
– Я Марк Сальвий Отон Цезарь Август, и то, что вы делаете равносильно измене.
– Я уверяю вас, правда, все в порядке… – сказал Азирафель и замолк, услышав, как Александр что-то громко сказал о Нью-Йорке.
Он повернулся и увидел, что все трое склонились над зеркалом.
– Видите, – сказал Александр, тыча пальцем во что-то на поверхности зеркала. – Это мое имя рядом со звездой. В отличие от некоторых, – он сердито глянул на Гарри. – Нью-Йорк меня помнит.
– Это не тот Нью-Йорк, что я знаю, – сказал Гарри, наклоняясь поближе. – Кто такой Лин-Мануэль Миранда? Твой приятель?
– Извините меня, – сказал Азирафель Отону, а потом повернулся и подошел к кучке душ, увязавшихся за ним, раздвинул их и выхватил зеркало из рук Александра. Картинка изменилась, показывая вместо Кроули предположительно улицу Нью-Йорка. Одно из зданий было освещено, и на нем красовался исключительно большой рекламный плакат с золотым фоном и черной звездой. Азирафель нахмурился, глядя на него, а потом поднял глаза на всех троих.
– Что вы сделали? – резко сказал он.
– Я просто попросил его показать мне Нью-Йорк, – сказал Гарри. – Это же волшебное зеркало и все такое.
Азирафель с укором посмотрел на него.
– Уж кому как не вам знать…
– Эй, я не думал, что это сработает, – запротестовал Гарри. – Я знаю, что это все какой-то фокус. Он, однако же, очень хорош.
– Это не… это не… трюк, – сказал Азирафель, со вздохом убирая зеркало обратно в сумку. – И не фокус и не магическое представление. Могу вас в этом уверить. Но серьезно, вам всем надо вернуться, пока вы не натворили еще больше бед.
Слова Азраил звучали у него в голове.
– Ты что-то говорил о «небесах», – заметил Людвиг. – Что это значит?
Гарри нахмурился.
– Да, ты же не утверждаешь, что имеешь власть над духами, правда? Терпеть не могу этот народ.
Азирафель снова вздохнул, но все четверо теперь выжидательно смотрели на него. Он неуверенно помялся, вцепившись рукой в край зеркала через ткань сумки.
– Вы правда хотите знать?
– Посмею предположить, что мы зашли уже слишком далеко, чтобы не узнать, – сказал Александр.
– Объяснись, – коротко добавил Отон.
Азирафель побарабанил пальцами по верху сумки и ненадолго задержал взгляд на блокноте в своих руках. Потом он снова посмотрел на них: на Людвига, с растрепанными волосами и в ночной сорочке; на Александра, с по-прежнему безукоризненно уложенными напудренными волосами; на Гарри, который выглядел так, будто только что пришел с приятного официального ужина; и на Отона в сияющих доспехах и тоге, наброшенной по моде на одной плечо.
– Ну ладно, – сдался он. – Вы все мертвы.
Последовала короткая пауза.
– Прошу прощения? – спросил Гарри одновременно с Отоном, который прорычал:
– Это угроза?
– Это правда, – сказал Азирафель. – Если вас это хоть немного утешит, я тоже мертв. Сейчас время в «реальном мире» перевалило уже за 2000 год – Отон, для вас это целые две тысячи лет. Вы все, видимо, жили в какой-то степени достойно, потому что вы попали в рай. Поздравляю.
Они все некоторое время это осознавали.
– Вы все получили в награду свой собственный рай, – серьезно продолжал Азирафель. – Где вы окружены людьми и обстоятельствами, которые делают вас счастливыми, – он повернулся к Александру и показал на Гарри. – Если Гудини говорит, что вы никогда не были президентом, он, вероятно, прав: вы президент лишь на своих небесах, потому что хотите им быть. Людвиг, тебе так и не удалось разделить свое королевство с Рихардом на Земле, поэтому ты смог сделать это на Небесах. Но каждый из вас – единственный реальный человек на ваших небесах: поэтому все остальные исчезали, когда я входил. Когда на одном небе две души, систему замыкает, наверное, потому, что она не может решить, чьё подсознание слушать, – Азирафель грустно улыбнулся им. – Мне жаль, но это действительно так.
Повисла долгая пауза.
– Рихард был… ненастоящим? – спросил, наконец, Людвиг.
– Я уверен, он был вполне реален, – сказал Азирафель, пытаясь вложить в свой тон побольше сочувствия. – Но тот, с кем вы были только что – не он. Если он на Небесах, то он находится в своём собственном маленьком отсеке, таком же, как этот отсек, принадлежащий Отону.
– Я… не президент? – спросил Гамильтон, поникнув. – Им правда стал Джефферсон?
– Не повезло, – пробормотал Гарри ему в ответ.
– Ну же, теперь пойдёмте, давайте вернём вас туда, где вы должны быть, – сказал Азирафель, жестами подгоняя их к двери, в которую они вошли. Она все ещё была распахнута, открывая странную бесплотную полоску сцены и красный занавес. К его облегчению, три неприкаянных духа подчинились и вошли в дверь один за другим.
– Будь я проклят… Дойль был прав, – сказал сам себе Гарри, когда Азирафель направил его к двери. – Мне ни за что этого не пережить.
Когда остались только Азирафель и Отон, бывший ангел повернулся к нему.
– Простите за неудобства, – сказал он.
– И в самом деле, прошло два тысячелетия? – спросил Отон. Казалось, его очень огорчила эта мысль. – Скажи мне, что стало с Римом? С его народом?
Азирафель слабо улыбнулся ему.
– Империя распалась, – признал он. – Но это происходило постепенно. И она была у всех Небес на устах, пока существовала.
Отон кивнул смиренно.
– Я полагаю, это все, о чем можно просить. Ступай с миром.
Азирафель вошёл в дверь и закрыл ее за собой. На сцене Гарри вытащил из кармана что-то напоминающее банкноту в один фунт и протянул ее Александру.
– Я так и знал, что я где-то о тебе слышал, – сказал он, подмигнув.
Александр, казалось, был слегка озадачен, но все равно убрал в карман то, что Гарри ему дал, когда увидел, что Азирафель приближается.
– Мы просто снова откроем другую дверь, и она приведёт нас в ваш… э-э… Белый Дом, – сказал Азирафель, махнув Александру.
Александр шмыгнул носом, но тем не менее последовал за ним.
– В мой несуществующий Белый Дом, вы хотите сказать. Аарон вдоволь над этим посмеется.
– Я уверен, все будет хорошо, – сказал Азирафель, обнаружив предыдущую дверь и рывком открыв ее. Он подтолкнул Александра и Людвига к выходу.
– Эй, волшебник, – окликнул их Гарри. – Расскажи мне когда-нибудь, как ты проделываешь этот фокус.
Азирафель пробормотал что-то о том, что он не волшебник, и закрыл за собой дверь.
Последовала такая же процедура с Александром, а потом Азирафель и Людвиг остались одни в Нойшванштайне.
– Ну вот, а теперь просто оставайся здесь, – сказал Азирафель и поднял руку, чтобы потереть лоб. Он был измотан и так и не приблизился к тому, чтобы обнаружить ближайший к своим небесам наблюдательный пост. Ему следовало вернуться назад и начать двигаться по более упорядоченной схеме, какой бы она ни была.
– Приношу извинения, если я стал причиной непредвиденных трудностей, – сказал Людвиг, очевидно заметив усталость Азирафеля. – И я не хотел, чтобы парень из будущего украл твою движущуюся фотографию.
Азирафель снова машинально опустил руку к сумке, чтобы убедиться, что он все ещё мог нащупать твёрдый край рамки через ткань.
– Не переживай об этом, – сказал он с тяжелым вздохом.
Азирафель прошёл мимо Людвига, снова ступил в его спальню и похлопал ближайшие занавески, откуда появился.
– Он тоже мертв? – спросил Людвиг у него за спиной.
Азирафель продолжал исследовать занавески.
– Кто?
– Твой друг. Тот, что на фотографии. Ему, кажется, было плохо.
Руки Азирафеля замерли, в горле встал ком.
– Нет-нет, он не… – он сделал глубокий вдох и продолжил ощупывать воздух. – Он не мертв.
Людвиг молчал, пока Азирафель, наконец, не обнаружил смутное сопротивление двери.
Он собирался открыть ее, когда Людвиг снова заговорил.
– Ты его любишь, не так ли?
Азирафель виновато вздрогнул и обернулся на Людвига, который стоял, сцепив руки в замок перед собой.
Азирафель снова перевел взгляд на невидимую дверь, что означало, что он смотрел на очень красивую занавеску.
– Это так очевидно, а?
– Я чувствовал то же самое к Рихарду, – сказал Людвиг. – Когда нас разлучили. Я узнаю это чувство.
Азирафель коротко усмехнулся, но смех получился более сдавленным, чем он рассчитывал.
– Ты пытаешься к нему вернуться, да? – спросил Людвиг. – Поэтому ты здесь.
Азирафель выдохнул, чувствуя, как его плечи поникли.
– Да, – признал он. – Это глупо, я знаю, шанс так ничтожен…
Он почувствовал, как рука Людвига опустилась ему на локоть.
– Я желаю тебе удачи, – сказал он. – И предлагаю свою помощь, если есть что-то, что я могу сделать.
Улыбка тронула уголок губ Азирафеля.
– Спасибо, – сказал он, и это было искренне.
– А теперь иди ищи его, – сказал Людвиг, отступая назад.
Азирафель сдержанно улыбнулся ему и вошёл в дверь.
Когда Мишка вернулся к убер-такси, ловко балансируя двумя подносами с эрцаз-пищей, его штурман Алиса горько рыдала, вытирая слезы шторкой.
— Эмн? — осторожно осведомился Мишка, садясь в салон на свое водительское место.
— Смо-о-три-и-и, — всхлипнула Алиса, протягивая ему планшет.
Мишка вздохнул, увидев логотип сетевой библиотеки и маркировку «Не-земной автор». Неужели Алису опять потянуло на графоманов с тентаклями, хитиновыми панцирями и псевдоподиями? Мишка как-то раз попытался прочесть что-то оттуда, обозначенное как «шпионский роман», но когда понял, что половина действующих лиц являются субличностями в составе единого сознания гигантского шмеля, парящего в космосе и пожирающего галактики… в общем, он содрогнулся и бросился зализывать моральную травму старым добрым Дюма.
«Аанди-Ту, окруженный вязкой и плотной темнотой, протянул щупальца и нашарил хрупкое и высохшее тельце Ку-ри-Ба, — пробежал Мишка глазами последний абзац. — Его любимый питомец, самое близкое в мире существо, маленький хромой Ку, не отзывался. Прекратили биться три верных сердечка, бессильно распласталась единственная псевдоподия. Никогда больше не издаст Ку веселый заливистый буук, не выбежит, хромая, навстречу маленькому хозяину…
Слезы покатились из пустых глазниц Аанди-Ту».
— Опять? — сурово спросил Мишка, возвращая планшет Алисе. Собственно, ее личное дело, чем она занимается, когда нет работы — но проблема в том, что в последнее время работы не было практически постоянно, а это могло оказаться чреватым как для литературного вкуса бывшего филолога, так и для ее нервной системы.
— Ты грубый и бессердечный, — всхлипнула Алиса. Шторку она, однако, оставила в покое.
— Ну есть такое, — согласился Мишка, протягивая ей поднос. — Ешь. Сейчас сборный туристический рейс с орбиты придет. Может быть, кого-нибудь удастся перехватить.
Заняться частным извозом было большой тактической ошибкой. Мишка купился на романтику путешествий и заразил ими старую подругу — но кроме романтики ничего эта деятельность не приносила. Подавляющее большинство гостей Земли прибывали на планету по туристическим путевкам, в которые входили услуги корпоративных такси, уже заранее пристыкованных к коридорам выхода. Разумеется, что эти туристы и не обращали внимания на юрких частников, какими бы романтичными те ни были. Другой тип приезжих, совсем малочисленный, наоборот, отличался рискованностью и любовью к приключениям. Но этих такси не интересовало вообще. Они жаждали чего-то особенного, невероятного, эксклюзивного — лошади, дирижабли, аэропланы, вот что радовало их сердце или сердца, в зависимости от вида. И тут тоже небольшое и юркое убер-такси было не в кассу.
Мишка уже решил — дорабатывает до конца года, а там меняет профиль деятельности. Редких заказов едва-едва хватало на заправку энергобаллонов, не то что на какие-то излишества. Алиса тоже откровенно скучала, перемежая скуку рыданиями над сентиментальными романами.
— Ешь давай, — повторил Мишка. — У нас на все про все десять минут.
Алиса вздохнула, взяла с подноса небольшую коробочку, резко потрясла и потянула за уголки, раскрыв ее, как диковинный цветок.
По салону поплыл запах жареного мяса, а из коробочки — как тесто из кастрюли у бабушки в деревне — вылезла красновато-коричневая масса. Алиса сморщилась.
— Уж лучше бы ты просто бутерброд взял, — она брезгливо ткнула массу вилкой. Та заколыхалась и, кажется, даже что-то недовольно пробормотала.
— Блин, Алиса, — Мишка запихивал в рот свою порцию, не обращая внимания на сопротивление еды. — Дала бы денег, взял бы. На что хватило, то и купил.
— Ты допрыгаешься со своими экспериментами с инокухней. Когда-нибудь нас всех в лучшем случае пронесет. А в худшем… — Алиса зажмурилась и сунула в рот полную вилку. Масса на ней пульсировала и явно возражала против поедания. С напряженным лицом Алиса еще около минуты прислушивалась к своим ощущениям, а потом благосклонно кивнула: — Ну ладно, сойдет.
— Ну конечно, сойдет, — Мишка, закинув голову, вытрясал в рот какие-то семена из пакетика. — В космопорте в едальнях только то, что людям не ядовито — условия лицензии.
— Не ядовито не равно вкусно, — Алиса скептически изучала содержимое пакета с семенами. — А ты знаешь, что их перед едой нужно прорастить у себя в еешу? Что такое «еешу»?
Мишка задумался, застыв с набитым ртом. Его лицо выражало работу мысли и борьбу с желудочными спазмами.
— Хотя надо сказать, меня больше интересует ремарка «у себя», — задумчиво продолжала Алиса. — Ты уверен, что…
— Ладно, я пошел, — Мишка выплюнул все обратно в пакетик и открыл дверь. — Пожелай мне удачи. И больше не читай про этого… слепого Эндиту и хромого Ку.
***
Когда, вернувшись через полчаса, он от души хлопнул дверью флаера, Алиса все поняла.
— Ну ладно, — вздохнула она. — Давай сейчас в Сибирь махнем. Там как раз у шахтеров смена закончилась, может быть, хотя бы десяток клиентов наберем… Кстати, я узнала, что такое еешу, это…
— Мы дорогу туда-обратно даже не окупим, — Мишка с раздражением выкинул пакетик с недоеденными семенами в окно и с каким-то мстительным удовольствием стал наблюдать, как вокруг захлопотал робот-уборщик стоянки. — В лучшем случае уйдем в ноль. И что там в этой Сибири? Глад, хлад и снег? Хуже только в горах, ей-богу.
— Ну-у-у… — Алиса развела руками и снова включила планшет. — Мое дело предложить.
Мишка с раздражением стукнул кулаком по имитации руля и задумался.
И тут в окно со стороны Алисы осторожно постучали. Штурман, уже погруженная в перипетии отношений рептилии, выбравшей на ближайшие десять лет женский пол, и теплокровного подобия жабы-пипы, вздрогнула. За окном маячило существо, при виде которого хотелось вымыть руки и бежать. Или сначала убежать, а потом мыть руки.
— Ишвините, — прошепелявило существо. — Вы швободны?
Алиса нервно взглянула на Мишку — ее любовь к ксено-авторам не распространялась, собственно, на существа, которые отличались от гуманоидов. Тем более, так отличались.
Мишка сурово кивнул.
— Баб-ло, — проартикулировал он.
Алиса вздохнула и, как можно более мило улыбаясь — пусть даже существо и не понимает человеческой мимики, корпоративная этика, все такое — сняла блокировку пассажирской двери.
— Шпашибо, — поблагодарило существо и втекло в такси, полностью заняв — а, точнее, залив, — собой сиденье.
— А вы хорошо выучили язык, — похвалила Алиса, поглядывая на пассажира через зеркало заднего вида.
Там шевелилось и клубилось бесформенное сизо-багровое, переливаясь и пульсируя. Алисе почему-то показалось, что не так давно она ела что-то весьма похожее. «Надеюсь, потом не придется отдавать салон в чистку», — подумала она и тут же устыдилась этой мысли.
— У наш врошденные шпошобности к яшыкам, — с явными нотками удовольствия и гордости сообщило существо. — У ваш это нашываешся «мушыка шлюх».
— Музыкальный слух, — поправила Алиса, строго глянув на покрасневшего от сдавленного смеха Мишку.– Му-зы-каль-ный слух.
— Мушикальный шлух, — старательно повторило существо, пробуя звуки на вкус. — Шпашибо.
— Вы немного не так произносите, — Алиса с азартом повернулась к существу. Его внешний вид ее уже не смущал. — Вот смотрите… вы говорите «шшшш», а надо «зззз» или «сссс».
— Шшшш, — покорно согласилось существо.
— Ладно, куда едем? — перебил их Мишка. — Простой такси тоже стоит денег, — на ходу изобрел он новые условия. Скорее всего, это их единственный клиент на сегодня — если вообще не на ближайшие несколько дней — так что нужно выдоить его по полной. Не перегибая палку, конечно, — совесть у Мишки, к его сожалению, была.
— В Шушурбан, — гордо сообщило существо. — Я хошу увитеть Шушурбан.
— Кого? — Мишка воззрился на Алису. Та пожала плечами.
— Шушурбан, — терпеливо повторило существо. — Ваш лушший горот на планете.
— Штурман? — спросил Мишка. Алиса снова пожала плечами.
«Может быть, он неправильно произносит», — набрала она на планшете, сконнектив тот с водительским экраном Мишки.
Теперь настал уже его черед пожимать плечами.
— Скажите, а что вы знаете о Шушурбане? — осторожно спросила Алиса.
— О! — существо благоговейно закатило к потолку все свои восемь глаз. — О! Это я толшен шпрашивать ваш, што ешть в Шушурбане!
Алису слегка передернуло от таких совершенно человеческих проявлений эмоций, но она упорно продолжила:
— Не, я про то, откуда и что вы узнали о нем? Нам же… ммм… интересно, как он воспринимается со стороны…
— Ах, вот вы про што! — существо закопошилось щупальцами в своих складках. Алиса едва удержалась от того, чтобы не отвернуться и не зажмуриться. — Вот! — оно извлекло что-то, свернутое в свиток.
Алиса протянула было руку, но, заметив капающую со свитка на пол слизь, благоразумно отдернула.
— А давайте, лучше вы прочтете, — предложила она, улыбаясь. — Я же… ммм… не разбираюсь в этом алфавите. Да, не разбираюсь.
— Проштите, — явно смутился инопланетянин. — Я не потумал. Наш алфавит ошень слошный, в нем тышаша што рашных шимволов. В шавишимошти от того, в какой шешон они ишпольшуюша…
— У нас время парковки заканчивается, — подал голос Мишка.
— Отгони куда-нибудь, — махнула рукой Алиса. — Вы же не возражаете?
— Отнють, — покачало отростком, на котором находились голова и рот — это же голова и рот, да? Где же еще могут находиться глаза и для чего еще может служить эта… впадина? — существо. Алиса снова вздрогнула — они что, вместе с языком изучают и невербальные штуки? — Ешли вопрош в теньгах, хошу ваш шаверить — я вешьма обешпешен, так што теньги для меня не имеют никакого шначения. Тем более, што курш валют вешьма плакоприятен в шторону моей ротины…
— Вам бы об этом особенно не распространяться, — процедил сквозь зубы Мишка, выворачивая убер-такси со стоянки у космопорта и перекидывая его за город. Транс-прыжок на такое короткое расстояние — да еще и с полными баллонами — занял всего лишь полминуты, для пассажиров же это были только легкая вспышка и небольшой встряск. — А то мало ли на кого нарветесь…
— Мишк! — возмущенно вскрикнула Алиса. — Я же просила — закрывать шторы при прыжках!
— Да ладно тебе, это же пара десятков километров всего, что ты волнуешься, — начал оправдываться он.
— Што-то не так? — спокойно спросил пассажир.
— Да нет, все в порядке, — Алиса устыдилась — все-таки не дело устраивать разборки при клиентах. — Просто такое правило — при транс-прыжках закрывать шторы. А то можно получить ожог сетчатки или голова заболит от яркого света.
— А, — вежливо ответило существо. — Так вот, отрывок иш путевотителя по Шемле, пошвяшенный Шушурбану. Прошу прошения, ешли перевот бутет нешколько корявый… Итак… «Каштый гость Шемли обяшан посетить Шушурбан. Этот горот по праву мошет именоваться шарем горотов — и не только Шемли, но и, пошалуй, всей ишвештной вшеленной. Вечные льты и влашные сферы в етином аншамбле шоштают велишайшее шрелише, не увитав которое, невошмошно шитать шебя шнатоком и шенителем крашоты. По шеркальной глати плывут крушевные тени, тивные пешнопения шовут и манят в шутешные пешеры…»
— Вы точно уверены, что это город? — скептически осведомился Мишка. — А то знаете… влажные сферы, чудесные пещеры… это, кхм, не совсем архитектурные описания…
— Проштите, — явно смутилось и растерялось существо. — Но это то, што напишано в путевотителе. Мошет быть, перевот нетошен…
Алиса украдкой бросила взгляд на Мишку. Тот пожал плечами. Она вздохнула. По-хорошему, конечно, стоило отказаться от заказа и объяснить существу, что они даже понятия не имеют, о каком городе то говорит. И что весьма вероятно — а Алиса считала себя хорошим штурманом, разбирающимся в географии Земли, во всяком случае, хотя бы в плане туристических достопримечательностей — что этого, как его, Шушурбана вообще не существует. Какая-то дурацкая ошибка, опечатка — что там еще может быть в этом слизистом путеводителе — и существо прибыло сюда в поисках города, которого нет.
Но деньги… Им очень были нужны деньги. А если сейчас прыгнуть обратно, к космопорту, высадить пассажира… оплатить парковку на территории — пусть на этот раз и минимальную, но все же… Кажется, тогда они на сегодня вообще уйдут в минус — тем более, что время для транс-прыжка в Сибирь уже упущено, туда сразу после того, как поток пассажиров с прибывшего рейса иссяк, прыгнули все такси, оставшиеся без клиентов. Придется как-то выкручиваться…
— Понимаете… ммм… — стала на ходу придумывать она. — Дело в том, что… ммм… у нас есть несколько Шушурбанов.
— Да?? — хором вопросили существо и Мишка.
— Да, — осмелев, кивнула Алиса. — Одно время это было очень популярное название городов на Земле, а потом его не стали менять. Понимаете, дань традиции… все такое.
— Понимаю, — согласилось существо. — Тратишии — это ошень вашно. Вы хотите шкашать, што вше эти Шушурбаны похоши труг на труга?
— Не совсем, — опять замялась Алиса. Ей почему-то было очень сложно врать — возможно, потому что она чувствовала на себе заинтересованный взгляд Мишки. Черт возьми, уж лучше бы помог! — Дело в том, что они разные… и мы не можем понять, о каком именно идет речь. Верно же? — она сурово взглянула на Мишку.
Тот послушно кивнул.
— Шаль, — опечаленно поникло существо, полустекая на пол. — Дело в том, што у меня ешть время вшего лишь до вешера. Потом у меня ошень вашная встреча… А мошем ли мы объехать все ваши Шушурбаны, штобы найти нушный?
Мишка пожал плечами, как бы говоря: «Ну я за язык не тянул», и забарабанил пальцами по экрану. «Давай его просто куда-нибудь закинем, авось наткнемся на его Шушурбан» — вспыхнуло на планшете.
— Вы уверены? — уточнила Алиса у существа, попутно отсылая Мишке задумчивый смайлик.
«Только не сорвись, только не сорвись с крючка!».
— Я ше шкашал, теньги не имеют никакого шнашения. Только время.
— Тогда не будем медлить! — Мишка хлопнул по регулятору.
И шторки задернулись.
***
Алиса не любила транс-прыжки на дальние расстояния. Мало того, что они занимали по пять-десять минут — так еще и эти пять-десять минут приходилось проводить в полной темноте — дополнительное освещение в салоне расходовало и так ограниченные запасы энергобаллонов. После этого ее всегда знобило, мутило и она ненавидела всех и вся — особенно Мишку, который, наоборот, после этих прыжков выглядел только свежее и бодрее.
Но в этот раз существо обставило Мишку по бодрости.
Оно весело булькало, помахивало щупальцами, выпускало и прятало какие-то псевдоподии, даже, кажется, меняло цвет и по-разному пахло — в общем, было в полном восторге.
— Это великолепно, — наконец пискнуло оно. — Фееришно, шамешательно, ошаровательно! Оххх! Я готов это телать хоть кашдую минуту!
— Угу, — мрачно буркнула Алиса, думая, не станет ли нарушением профессиональной этики, если она прямо сейчас потянется за санпакетом.
— Приехали, Париж, — сообщил Мишка, с усмешкой глядя на позеленевшего штурмана.
— Но я ше прошил Шушурбан… — удивилось существо.
— Да-да, этот город называется еще и Шушурбан, — Алиса высунулась из приоткрытой двери и жадно глотала свежий воздух. — А чтобы отличать один Шушурбан от другого, этот мы назвали Парижем.
— Хм… — существо толкнуло дверь и вытекло из машины.
— Сейчас есть шанс бросить его тут и уехать, — хмыкнул Мишка.
— Ну да, конечно, — возразила Алиса. — А деньги? Мы же только из-за них и подписались на эту авантюру. Надеюсь, это похоже на его Шушурбан. Как там? Единый ансамбль и величайшее зрелище?
Она высунулась из окна.
На фоне ночного неба искрилась и переливалась всеми светами радуги иллюминированная Эйфелева башня. В воздухе плыл густой аромат жареных каштанов, смешиваясь с тонкими нотками осенней листвы. Где-то вдалеке играл аккордеон и танцевали вальс…
— Увидеть Париж и умереть, — с удовольствием произнесла она, оглядываясь на Мишку. — Мне кажется, что как раз подходит на роль…
— Это не Шушурбан, — сухо сказало существо, втекая в такси. — Крашиво, не шпорю — но не Шушурбан. Не тот Шушурбан, што я ишу.
Мишка вздохнул и покорно щелкнул регулятором.
Пока была вся эта возня с драконами и либрисом, одновременно происходил полный песец в Федерации. Я уж не знаю, каким местом думают главы сего государственного образования, но… Даже не знаю, как правильно рассказать-то это все.
Начну, пожалуй, с прошлого. После того, как мы разбомбили центр террористов-антибиоников, правительство Федерации вместо ожидаемого «спасибо» начало капитальные придирки к нашему Приюту, хотя его жители о произошедшем не имеют ни малейшего понятия. Претензии доходили до самых идиотских — придирались к лицензиям, к стоимости товаров (Приют сильно цены не задирал, в отличии от других планет-торговцев), малейшие происшествия на других планетах тут же валились на нас… Хотя, это не удивительно.
Большинство центров защиты биоников переселилось на Приют, возвращались обратно в свои арендованные помещения только за новыми биониками через порталы. ТЕХ-БИО прекратила поставки биоников правительству Федерации, и для военных нужд те стали заказывать андроидов у компании-конкурента. Андроиды пока не срывались, так что мы их не трогали. Полностью прекратилась разработка новых военных биоников, вместо этого сделался упор на телохранителей, шпионов, медицинские и хозяйственные линейки. Разработку и создание военных моделей перенесли в секретную лабораторию в Приюте, где и отрывались всласть на выделенные деньги.
Тем временем Федерация сделала ответный удар, заменив людей высокотехнологичной аппаратурой на большинстве производств и, как ни странно, в клиниках. Тысячи хороших и даже высококлассных специалистов оказались без работы. Мы вывесили на нашем сайте вакансии и пригласили людей обживать и застраивать Апельсинку — надо же их куда-то девать?
В ответ Федерация запретила своим жителям покидать их родные планеты, мотивируя тем, что мы мафиози и крышуем Приют. Самое интересное, что вместо того, чтобы дать людям новую работу и хоть какие-то перспективы, их бросили на произвол судьбы. Начавшиеся митинги и пикеты жестко пресекли, отправив всех митингующих по тюрьмам. Поскольку мне такое развитие событий не нравилось совершенно, то мы с драконами одновременно провели магический ритуал и вытащили из тюрем всех заключенных митинговальщиков, оставив там настоящих преступников и всякую шваль типа наркоманов.
Хотелось бы мне видеть рожи правительства, когда им сообщили, что одновременно на всех планетах разом исчезли все желающие их покинуть. При этом камеры ничего не зафиксировали — просто были люди и вот они исчезли, охранники ничего не слышали, бионики-полицейские тоже ничего не заметили. Хорошее заклинание у эльфов оказалось, просто на вес золота.
Приюту попытались предъявить претензии, но туда таких граждан не поступало, не прилетало и даже на лечение не оформлялось. Суровые дяденьки в пиджачках перерыли тонны видеозаписей, данных от биоников, данных прилета и отлета кораблей и остались совершенно недовольны, поскольку ничего не нашли. Про Апельсинку они пока не знали, да и смысла говорить никакого не было.
Таким образом нас объявили врагами народа и даже было попытались ввести мораторий на наши товары, но вовремя вспомнили, что у них тогда начнется всеобщий армагедец и бунты. А такое количество народу никакие тюрьмы не вместят. Революция же нам даром не была нужна, потому всех желающих свалить мы забирали сразу, не дожидаясь воплей правительства.
Была у меня скромная мысля ликвидировать правительство Федерации всем махом и разобраться с этим бардаком единолично. Но… останавливали только масштабы пушного песца. Если на наших планетах сразу устанавливалась четкая дисциплина, а конкретные штрафы за ее нарушение больно били по кошельку и самолюбию, то планеты Федерации могут это неправильно понять. Снова начнутся бунты, на этот раз от богатеньких мажориков, которым пообломают крылья, запретив давать взятки и вести разгульную жизнь по правилу «что хочу, то и делаю». Опять-же забуксуют чиновники, которых нужно намного меньше, чем их есть на самом деле. Выскочат резко урезанные в финансах вояки, среди которых пруд пруди не совсем адекватных, но при этом высокопоставленных личностей. И… на колу мочало, начинай сначала.
По опыту наших демонов я уже поняла, что разборки с ленивыми и безынициативными люди совершенно бесполезны. Штрафы побудят их брать больше взяток, налоги вынудят поднять цены, увольнения приведут в воплям о притеснении и прочему добру. Пока вся эта шайка не попадет в поистине экстремальные условия — толку не будет. А потому хрен с ними, пусть варятся в собственном котле. Может раздолбают Федерацию и разделятся на «свободные и независимые» планеты, может выберут новое правительство, может еще что придумают. Нам что с того?
Торговать с Федерацией выгодно, но не более того. Без нее можно жить припеваючи и не потерять ни копейки. Свято место пусто не бывает, правильно ведь? Не будет Федерации, найдем кого-то другого, способного выкупать объемы нашей продукции или нескольких покупателей. Вон те же мирные дроу вполне подойдут как первичный плацдарм. А там и у них порядок наведем…
Последней каплей, вынудившей меня забить на Федерацию, стали бедные шахтеры, обнаружившие залежи какого-то довольно ценного и не совсем изученного минерала. Минерал этот был редким, безумно дорогим и вроде как полезным, но суть не в том. Работающие на астероиде шахтеры частью пропали, частью были забраны правительственными органами, а частью остались напиваться на ближайшей станции, поскольку на работу их не пускали, денег толком не заплатили, да еще и угрожали за разбалтывание этого открытия вполне так смертельными мерами.
Мне этот минерал до задницы, если нам будет что-то нужно, мы себе хоть планету целиком из нужного камня создадим, не проблема. Мне, как говорится, за державу обидно. Оставшиеся в живых шахтеры были забраны и на этом мои попытки хоть как-то понять Федерацию, ее политику партии и путь развития закончились. Спасибо, больше не надо.