Липпо сбросил с табурета какие-то шуршащие мешочки.
— Вот, сеньора, это окно выходит на ту часть сада, где дети, а здесь их немало, затевают свои шалости. Порой это, признаюсь, немного мешает. Но что поделать, дети такие беспокойные маленькие существа!
Анастази подвинула табурет так, чтобы укрыться при необходимости за оконной рамой. К счастью, окно выходило на север, и солнце висело над крышей, не докучая своим огненным любопытством.
«Оно тоже подглядывает» — мелькнула у неё мысль. «Ему там скучно, под небесным сводом, в полном одиночестве, вот оно и развлекается. Подмечает все подробности».
У неё забилось сердце. А вдруг она увидит его прямо сейчас?
Геро где-то здесь, совсем рядом.
Все деревья в этой части сада были аккуратно подрезаны. Это был не тот дикий сад, чьё предназначение состояло в цветении и плодоношении. Под окнами сад был прирученный, облагороженный, с тропками, лужайками и беседками.
Здесь, скорей всего, потрудился садовник герцогини де Шеврез, обустраивая романтические подмостки для любовных мизансцен. Даже странно, что кормилица Жанет, расчетливая простолюдинка, обратившая это увеселительное поместье, копию того сада, куда постучался обожатель Розы, не обратила и этот оазис в грядки.
Вряд ли эта любительница яблочного сидра сохранила бы этот уголок, предвкушая появление там влюблённой пары.
Ей, как видно, помешала Жанет.
Анастази осмелела и придвинулась к окну чуть ближе. Но тут же отпрянула.
Там внизу был Геро!
Удивительно — она всегда знала, что он жив, что он был спасён из лечебницы, но какая-то часть её существа, одна из множества обитавших в ней душ, поражённая недоверчивостью и отрицанием значительнее остальных, вполне резонно допускала его смерть, ибо спасение его не имело никаких доказательств, кроме чужих слов.
Это недоверчивая девочка-подросток, живущая своим упрямством, своим неверием, находящая смысл в опровержении каких бы то ни было доводов, была достаточно убедительна, чтобы распространить своё влияние подобно умелому клеветнику на все прочие составляющие души, представленные вариациями самой Анастази, разного возраста, с зарядом гнева, недовольства, презрения или надежды.
Поэтому возникший будто по мановению, любимый образ сразу же был опознан, как призрак. Ей понадобилось время, чтобы справиться с собой.
Липпо заметил её смятение. У нее и лицо, скорей всего, изменилось.
— Вам дурно, сеньора? – обеспокоенно спросил он и жестом врача взял её руку, чтобы нащупать пульс. Но Анастази отняла руку.
— Это пройдёт. Я проехала около шести лье, голову напекло.
— Я мог бы помочь, — начал было итальянец.
— Нет! – отрезала она.
Глубоко вдохнув, она снова придвинулась к окну. Непозволительно давать волю чувствам, пусть даже Липпо знает подлинную причину её присутствия.
А он знает. Но делает вид, что поверил её выдумке про Максимилиана. Он её пожалел. Нашел жалкую, заблудшую, усталую на дороге и привел сюда.
Как преданный слуга, он должен был бы ей отказать.
Анастази вновь подалась к окну. Сердце немного успокоилась.
Геро был там же, но уже не один. Рядом с ним стоял светловолосый мальчик лет десяти. В руках мальчик держал тёмный плоский прямоугольник. На тёмной гладкой поверхности белели какие-то знаки.
Геро взял прямоугольник из рук мальчика. Грифельная доска, догадалась Анастази. С помощью такой доски, размером поменьше, он учил свою дочь выводить буквы. Правда, Мария изводила всё пространство доски под цветочки и паукообразных большеголовых человечков. Теперь он обучает этого мальчика, Максимилиана.
Она солгала Липпо. Она никогда его не видела и вряд ли смогла бы отличить спасителя Марии от самозванца. Но в том не было большой беды. Самозванец не смог бы обмануть Марию, которая провела в его обществе несколько дней. И лекарь знает, что она лжет.
Она пришла сюда, чтобы увидеть другого мужчину. Вот он, этот мужчина, живой, беззаботный.
Геро стоял к дому в пол оборота, и Анастази видела его профиль. У него волосы короче, и причёсан он далеко не так безупречно, как это было прежде. Он и не позволил бы себя так причёсывать. И одет он непритязательно, как отпрыск деревенского барона, в лён и сукно.
Где он, тот блистательный фаворит, тот таинственный незнакомец, который единственный появлением в Лувре лишил покоя стольких дам?
Анастази знала, что, невзирая на давность и мимолетность событий, его всё ещё помнят. А он здесь, безразличный к славе, играет в неотёсанного деревенщину.
Анастази быстро утерла уголок глаза. Дорожная пыль. Пощипывает.
Видели бы эти дамы его сейчас. Этот деревенщина даст сто очков вперёд тому щёголю. Тот щёголь был всего лишь полумёртвой игрушкой, ожившей статуей, безупречной по форме, но изломанной, набитой осколками кровавых воспоминаний. И вот он живой, свободный и… другой.
Анастази зажмурилась. Похоже, время идёт вспять. Она видит того Геро, который когда-то шёл по улице с юной женой и маленькой дочерью, невинный, полный надежд, чьё сердце, трепетавшее лишь от любви и тревоги за любимых, было ещё перламутрово гладким, без шрамов, того Геро, который просыпался на рассвете с улыбкой, твердо веруя в заступничество Господа, тот Геро, который с радостью принимал дарованный ему труд.
Она вовсе не обманывается, прошлого не вернуть, этот Геро старше, со всеми рубцами и шрамами, видимыми и скрытыми. Но сходство с тем юношей — бесспорно.
Она не слышала, что он говорит мальчику. Видно было, что Геро что-то исправляет на грифельной доске. Они отошли в сторону и сели на врытую под яблоней дерновую скамью. Мальчик взял доску и принялся старательно выводить буквы. Геро наблюдал за ним, упершись локтем в колено.
Слева послышались детские голоса. Они доносились и прежде, но Анастази была слишком взволнована, чтобы отличить детское щебетанье от птичьего. Она глянула в том направлении.
Там, на расчищенной травяной полянке, носились несколько детей. Посреди полянки находился выдолбленный изнутри ствол высохшего дерева.
Его отполировали изнутри во избежание царапин и заноз, водрузили на два пенька и получилось нечто вроде огромной пушки, ядрами которой выступали маленькие озорники. Они поочередно забирались в этот деревянный ствол, проползали на четвереньках и с радостным визгом вылетали с противоположного конца, бежали обратно, и забава повторялась снова.
Кроме этого сооружения, на полянке находились парные деревянные воротца, куда с помощью биты можно было закатывать набитые шерстью кожаные мячи. С мячами, перекатывая их друг другу, возилось двое малышей, не старше трёх лет, мальчик и девочка в суконных рубашонках.
А среди носившихся детей Анастази узнала Марию. Она бегала наперегонки с более полной девочкой её возраста, а мальчик на вид чуть старше, взбирался на выдолбленное бревно, как на мостик, прыгал вниз и снова взбирался.
Вдруг Мария остановилась и посмотрела на отца, занятого беседой. Её соратница по игре тоже в недоумении остановилась и нетерпеливо пискнула, призывая к продолжению.
Но Мария будто не услышала. Она со всех ног припустила к дерновой скамье. Подбежав, она несколько мгновений выбирала порядок действий — требовать внимания криком или прямым вмешательством.
Выбрала второе — решительно забралась к отцу на колени. Она вытянула ножку, указывая на башмачок, на котором болталась расстёгнутая пряжка. Геро невозмутимо застегнул пряжку, усадил дочь поудобнее и обратился к мальчику.
Но Мария немедленно потянулась к доске. До Анастази донеслось:
— Я тоже так могу! А меня папа уже научил!
Мальчик безропотно протянул ей мел. Он что-то сказал, что-то сугубо мальчишеское, что-то напоминающее:
— Давай, мелюзга, покажи!
Мария схватила мел, затем долго приноравливалась и, наконец, повела одну линию из верхнего угла.
В это время её соратница по игре вновь подала обиженный голос. Мария взглянула на неё, на призывно темнеющее бревно, на котором шалун постарше то становился на колени, то садился верхом, то повисал головой вниз, затем снова на доску, затем снова на подружку.
Бедную девочку одолевали противоречия, от которых не свободны даже дети. С одной стороны, она должна была всем напомнить, что это её отец, что он принадлежит ей безраздельно, что она единственная, кто обладает правом на его заботу и внимание, и даже этому мальчику, с которым её отец вдруг вздумал возиться, она тоже должна это показать. Пусть не важничает!
А с другой стороны — сидеть почти неподвижно и заниматься таким скучным делом, как выведение букв, когда можно бегать, прыгать и ползать на четвереньках под деревянному жёлобу, было для неё так же невыносимо.
Победило второе. Мария соскочила с колен Геро и побежала к подружке. Та тут же полезла в отверстие. Мария за ней. Они несколько раз повторили этот маневр.
Затем Марии на глаза попался мяч. Она схватила его и закатила внутрь ствола, а подружка вытащила с другой стороны.
Игра им понравилась, но Мария вдруг опять вспомнила, что отец недостаточно внимательно за ней наблюдает, хотя она поминутно напоминала:
— Папа, смотли! Папа, смотли!
Геро отрывался от грифельной доски, смотрел на дочь, одобрительно кивал, но отвечал только улыбкой, что Марии казалось едва ли не пренебрежением.
Тогда она вновь бросала игру и бежала к отцу вприпрыжку, чтобы поучаствовать в триумвирате. Снова взбиралась на колени, цеплялась за отца своими маленькими ручками, тыкалась лобиком ему в щёку, умудряясь вместе с этим потянуть Максимилиана за светлые кудри, дернуть мальчика за ухо, пихнуть ножкой, состроить рожицу, поводить ладошкой по доске, чтобы внести свою лепту в процесс обучения, и в конце концов, соскучившись, вновь вернуться к игре.
Так повторялось несколько раз. Анастази всё ждала, когда Геро потеряет терпение и в очередной раз при попытке девочки повиснуть у него на шее, одёрнет её, поставит на ножки и шлепком отправит её к подружке, как подкатившийся мяч.
Но Геро так и не проявил ни малейшего признака нетерпения. Он успешно балансировал между детской ревностью дочери и ожиданиями мальчика, легко одаривая каждого своим вниманием.
Мария незамедлительно получала доказательство своего первенства в его сердце, а мальчик – доказательства своей неоспоримой ценности.
«Бедная девочка, — с улыбкой подумала Анастази, — а ведь есть ещё и Жанет. Сейчас её нет поблизости, но очень скоро она вернётся и потребует свою долю внимания, времени и чувств, возьмет частицу его сердца. Что тогда останется дочери?»
Анастази сочувствовала девочке, как никто другой. Придворная дама была бы последней, кто обвинил бы этого ребёнка в неоправданных капризах. Мария ещё так мала и действует под влиянием чувств, не пытаясь им противостоять. Она честна и невинна, она ещё не знает, как выбрать и приладить соответствующую маску.
Разве Анастази не повела бы себя с той же детской назойливостью, поминутно напоминая о себе, если бы не сдерживающая скорлупка взрослости, если бы не путы предрассудков и условностей, если бы не колодки страхов и тяжесть наложенных друг на друга масок?
Она была бы ещё бесцеремонней и ещё требовательней. Её голод несоизмерим с голодом пятилетнего ребенка.
Она всю свою жизнь училась подавлять этот голод. Так же, как училась подавлять боль и отчаяние.
Мария ещё не освоила этот печальный навык, и дай Бог, чтобы этот навык ей так и не понадобился.
Отец не допустит развития недуга. Того недуга, каким страдает большинство рождённых под луной. Они все рождаются с этим голодом и криком возвещают о нём.
Во младенчестве этот голод не отличим от голода животного, желудочного, ибо разум ещё спит, а сердце содержит капельки звёздной росы, божественной амброзии, которую Бог-отец вручает каждой душе, благословляя в путь. Этих запасов в сердечной дорожной сумке хватает до того дня, когда душа обретёт искусство добывать эту амброзию самостоятельно, отыскивать её в том мире, где предстоит многолетнее ученичество.
Господь скрыл эти живительные капли и кристаллики повсюду в это созданном Им мире. Он только придал им обманчиво несъедобный вид.
Как обнаружить каплю исцеляющей росы в осеннем промозглом сумраке, в придорожном камне, в мятой оловянной ложке, в охапке гниющих листьев, в остывшей печной трубе, в зимнем беззвёздном небе, в куске чёрствого хлеба, в разбитых башмаках или в покосившемся доме, в мелочах и подробностях земной жизни смертного, обездоленного, утратившего память о вечности и божественном присутствии, терзаемого тщеславием и пустым желудком?
Вот такую малость требует этот насмешливый Бог, этот неунывающий фокусник, раскидавший свои подарки по самым грязным и пыльным щелям.
0
0