Он потер ощутимо болевшие глаза. Помощник никуда не ушел, он все также стоял у стола со своими записками и смотрел все так же прямо.
— Да, господин Поднятый правитель города. Жаль, что у нас его нет. Знаете, мне, к примеру, стало намного сложнее работать…
— Неужели?
— Увы, господин. Должен признаться, что тот драконий налет сказался на мне довольно печальным образом: начались проблемы с памятью.
Довольно неожиданный поворот.
— Как досадно…
— Несказанно, господин Поднятый правитель города, — лицо помощника было совершенно невозмутимо. — Порой это крайне неприятно: к примеру, из памяти изглаживаются крайне необходимые вещи… иногда даже подробности разговоров! Увы, даже ваши слова. К примеру, вы вот только-только изволили в таких лестных выражениях отзываться о вышестоящих и вышеподнятых — а я, при случае, даже не смогу привести подробности ваших похвал!
Правитель порадовался, что в настоящую минуту ничего не держит в руках. А пил бы — так и вовсе поперхнулся бы. Похвалил вышестоящих, значит. Он. Если это не предложение мира, то…
Как любопытно.
— Что вы говорите? Как обидно!
— Чрезвычайно. Но, надеюсь, вы простите мне этот недостаток? Я постараюсь, чтобы он не сказывался на моей работе.
Двое мужчин смотрели друг на друга. Пламя одобрительно потрескивало.
— Говорят, при сем недуге весьма помогают записи, — на пробу сказал глава.
— Говорят. Но если я забуду внести туда необходимое?
— Тогда оно не столь уж необходимо, возможно?
— Я бы мог приносить свои записи вам. Чтобы вы решили, что именно необходимо, и добавить недостающее. Или вычеркнуть.
Глава города снова потер усталые глаза. Порой общепринятая среди Поднятых и Возвышенных велеречивость его даже забавляла. Она была даже полезна — помогала вот так вот спрятать намек… Но не сейчас, когда после сумасшедше переполненного дня раскалывается голова и глаза болят, будто по ним хлестнуло соленой водой. Сейчас бы хотелось, чтобы выражались попроще.
Как бы это звучало?
«Да, я пишу на вас доносы. Но могу прекратить или писать то, что нужно вам. Хотите?»
Нет, попроще определенно не годится. Хотя…
— Вы предлагаете мне одобрять вашу переписку? — усталое сознание наконец нашло более-менее подходящую формулировку.
— Некоторую, — помощник так же легко перешел на простой и понятный язык. — Ту, которую я должен отправлять раз в луну. В…
-… одно из отделений Нойта-вельхо. То, что отслеживает положенье дел в Пригорье. Я понял. — Вы поистине бесценный человек, Сауссли. Даже ваше нездоровье приносит пользу.
— Благодарю, гос…
— Довольно, Сауссли, — несмотря на головную боль, настроение необъяснимым образом улучшилось. — Садитесь, возьмите себе кружку и давайте-ка ее сюда. Ага, вот так… это, конечно, не дорогое вино с Теплого Берега, а всего лишь наливка на черноягоднике, но вот такие у меня простые вкусы.
— Я слышал, что такое любят у Пяти Хребтов. Ваши родные места, так ведь?
Так.
Глава принужденно улыбнулся:
— Вы как всегда хорошо осведомлены, Сауссли. Угощайтесь. И поведайте, какие у нас еще новости… О запасах вы уже поведали, о нападении тоже, что еще?
— Минувшая ночь прошла спокойно.
— Правда? — в усталый голос господина правителя просочилась еще одна крохотная капелька яда. — Что, никаких больше перелетных простыней и ковриков? Никаких взрывов в сточной канаве оттого что кому-то было невмочь добежать до полигона? Никаких невидимых преступников, которые делают невидимым украденное?
— Никак нет! Невидимка продолжает «отбывать общественные работы», как выразилась Ерина Архиповна. Ввиду малолетства – подметает пороги на улицах и учится грамоте. Других невидимок не выявлено!
— Неужели? И никаких больше внезапных отпечатков, над которыми наши добрые друзья вельхо сначала большую минуту стоят, пытаясь определить, что это такое, а потом еще столько же ругаются, не зная, как это убрать и убирается ли оно вообще?
Помощник позволил себе короткую улыбку — нет, значит.
— Что, даже никаких пропавших домов, оттого что ребятишки весело поиграли в прятки?
— Нет, господин, пропавший дом еще позавчера найден и возвращен на улицу, ребенку прочитано наставление. Родителей предупредили о возможном штрафе за подобные детские развлечения.
— Подобными это чадо заниматься точно больше не будет… мне вот интересно, что оно выдумает для развлечения в следующий раз…
— Э-э…
— Ладно. Будем надеяться, что основные проблемы остались позади.
— Никак нет. Дело в том, что… как бы это помягче… — в выражении лица вежливого и очень скрытного помощника главе вдруг померещился некий отзвук… некий намек на скрытое веселье.
— Говорите как есть!
— В приют опять привезли девиц.
Глава города в немом изумлении всмотрелся в помощника. Это была… шутка? Сауссли никогда раньше не пытался даже отвечать на шутки окружающих. Однако! Что драконы с людьми делают! Главе легче было представить Сауссли с магией, чем с чувством юмора.
— Какие… девицы? — осторожно уточнил он.
— Две блондинки, одна темноволосая и одна рыжая, — с готовностью объяснил мужчина. — Прочие параметры не уточнял. Уточнить?
Точно шутка.
— О нет! — не обманул ожиданий помощника усталый глава. — Боги, за что?!
— За грехи, должно быть, — лицемерно ответствовал помощник с самым «возносительским» выражением лица. — Каждому дается кара по его вине и проступкам.
Этого глава уже не вынес. Он торопливо поставил на стол кружку и расхохотался. В коридоре что-то стукнуло, приоткрылась и тут же захлопнулась дверь — сторожа озаботилась проверкой странных звуков в комнатах Поднятого — а он все смеялся, чувствуя, как в неприличном смехе тает напряжение и тревоги этого дня…
— Суровые у нас боги, — наконец проговорил он. — Что ж, если это самая плохая новость, то день прожит не зря. Идите отдыхать, Сауссли. С вельхо и их таинственными гостями я пообщаюсь сам.
— Слушаюсь.
Кружка с допитым вином стукнула о столешницу, колыхнулось пламя свечи, скрипнуло отодвинутое кресло.
Когда худая спина заслонила дверной проем, глава окликнул
— Сауссли…
— Да, господин?
— Спасибо.
— Мне тоже есть за что благодарить вас, господин.
Дверь закрылась. И тут же открылась снова.
Ерина Архиповна Туманова, их загадочная трехименная гостья, встала на пороге.
— Позволите войти? Я принесла ответ на письмо.
Обед проходил в таком церемонном молчании, что Найт не смог его правильно классифицировать: то ли великосветский прием, где надо хранить почести и вести себя согласно протоколу, то ли похороны, где положено скорбеть в тишине. Впрочем, люди редко поддаются правильной классификации и даже не соответствуют той шкале, что сами для себя определили. Зато блюда были стандартные — пайки с непросроченным сроком годности и автоматическим режимом, так что их вкус и внешний вид не способен испортить даже самый альтернативный повар. Но есть в тишине и наэлектризованной атмосфере взаимного уважения оказалось намного приятнее, чем в подвале базы с подпольным тотализатором. По крайней мере здесь в тарелках была еда, пусть и синтезированная, а не фигзнаетчто, добытое в отсеке утилизационной камеры.
— Благодарю, все было необычайно вкусно и мило, — Найт покопался в архиве, и даже отыскал энциклопедию этикета. Беглый просмотр дал много новых, но неуместных сведений: вроде того, как правильно складывать салфетку и зачем нужны четыре ножа. Да и вообще зачем складывать салфетку, если ее надо чуть сжать в кулаке, чтобы она материал выделил дезинфицирующую субстанцию, а затем уже использованную салфетку надо просто выбросить в портативный утилизатор или перерабатывающий модуль, а не складывать определенным образом, знаком показывая, что сыт и доволен обедом. — Если потребуется моя помощь, то обращайтесь.
Киборг подобрал самую милую улыбку, и удовлетворенно понаблюдал как девушки поежились.
— Думаю, мы и своими силами справимся, — поспешно заверил незваного гостя Дарик.
— Да, а вы можете… посмотреть фильмы, — Эльга любезно ткнула вилкой в сторону штатного терминала. — Игрек вам покажет.
— Ничего я этому показывать не буду, — капризно отозвался искин и подозрительно-протяжно добавил: — не для такого, мои файлы созревали.
— Я предпочитаю индивидуальную культурную программу, — Найт продолжал излучать миролюбие и любовь ко всему человечеству, но пояснить, чем собирается заниматься не успел. Со стороны технического блока послышался резкий короткий хлопок — словно из бутылки вылетела пробка. Ну или с учетом отличной изоляции, — грохнула небольшая пушечка.
И Найт в очередной раз поразился самоубийственной отваге людей — вместо того, чтобы запросить данные у искина или послать самого ненужного члена команды — например, его — они всей компанией кинулись проверять, что произошло. Хорошо хоть Мэриш обязательный комплект ИС захватила.
С одной стороны планировка корабля была вполне разумной: огромный грузовый блок, разделенный на отдельные модули, каждый с универсальной системой температурного и воздушного режима и опцией автономного подключения — как и положено грузовичку среднего класса. С другой стороны — пока пробежишься по боковым переходам, что каналами окружают грузовой блок, — то можешь пять раз отдать концы. Потому что система может заблокировать выходы — как положено по инструкции, если возникает опасная ситуация. Но в этот раз повезло: угрозу корабельный разум счет неопасной, так что программу самозащиты включать по всему кораблю не стал. Да и от кого защищаться? От пятиметрового дерева, которое своими ветками грозилось расковырять всю обшивку и измельчить в труху все, что попадалось под чернеющие листья.
— Это ваш домашний питомец? — Найт, опередив людей, быстро заглянул в блок с номером одиннадцать и проворно захлопнул шлюз. Благо тот был не на полной автоматике и его можно было сдвинуть руками.
— Нет, — Мэриш активировала камеру наблюдения и наклонилась к экрану. Увиденное ей откровенно не понравилось. — Я не поклонница живой фауны.
— А я всегда говорил, что природа зло, — проворчал Дарик и обернувшись к киборгу просветил: — это хранитель. У нас по накладной их семь штук. По идее, они до момента прибытия должны были находиться в анабиозе, а очнуться только на планете. Согласно характеристике — обладают интеллектом, на уровне С-Т, прекрасно адаптируются к любой обстановке и умеют защищаться, если заподозрят угрозу.
— И откуда ты это все знаешь? — удивилась Эльга. Ни разу за все совместные перелеты, не наблюдавшая у друга страсти к зоологии и ботанике.
— От аллергии, — скромно пояснил Дарик. — Предпочитаю сразу узнать информацию про груз, чтобы потом не свалиться с приступом.
— Какой молодец, — фальшиво засюсюкал Мэриш и уже гневно припечатала: а раньше сказать не мог, насколько это… оно агрессивное.
— Да я и сам не знаю, — смутился Дарик и, как и Найт, уперся спиной в шлюз. — Я только с точки зрения совместимости изучал.
— По моему вы как-то плохо совмещаетесь, — Найт тоже нашел информацию про дерево. И результаты ему не понравились. Во-первых, защитник находился на таком уровне развития, что договориться по-хорошему с ним было невозможно. Во-вторых, дерево обладало отличной памятью: то есть если кого-то записывало во враги, то переубедить его в обратном было невозможно. В-третьих, растение вегетарианством не страдало, да и питалось не только соленым светом, но и с удовольствием лакомилось всем, что могло отловить. Процесс поедания, представленный в информационном файле, был, даже по меркам киборга, отвратительным: дерево лупило ветками добычу, пока из организма не получался сплошной фарш, который и засасывало корнями. — Кстати, защитник может охотиться и преследовать свою добычу днем и ночью, а пройти может за сутки до восьмидесяти километров.
— То есть убегать от него можно долго и безуспешно, — резюмировала Эльга. — Э-э-э, мальчики, может вы случайно знаете, как это деревце убить? Конечно, это не гуманно, но у меня такое ощущение, что оно сейчас вынесет шлюз.
Найт кивнул: у него помимо такого же ощущения, были еще и расчетные данные.
— Ну, нашинковать топориком, — мрачно буркнул Дарик. — Только, ветками оно машется быстрее.
— Да и стоит, как новый движок Кронир, — но вздохнула Мэриш. — Если этот саженец нарубим на дрова, то даже кораблем не рассчитаемся.
«Лишь глупцы называют своеволие свободой».
Тацит Публий Корнелий
В Аду и на земле.
1 день.
Ангелус Борн не любил «перекладывать дела на голема». Он решил заняться судьбой червяка немедленно, пока магнитные токи не сменились, и в этой части Ада не наступил вечер. Кто знает, сколько проживёт тварюшка без своего симбионта?
Стылые пещеры лежали на границах с Серединными землями людей. Там было слишком холодно для крупных адских тварей, но процветала мелочь, питаясь растениями, насекомыми и прозрачными слепыми рыбами.
Борн переместился не наугад, однако удобная пещера над излучиной подземной реки, где он останавливался когда-то на пару десятилетий, чтобы изучить повадки фосфоресцирующего мха, оказалась заваленной камнями.
Он метнулся сознанием, разыскивая другие полости в скале… Не нашёл. Завяз в камне… Дёрнулся, высвобождаясь…И вдруг – ощутил, что попал на поверхность!
Узкая и длинная пещера, куда он проник, открывалась в нежное холодное серебро неба. Борн тенью скользнул туда, где каменный мешок коварно обрывался в пропасть, и, таясь, выглянул наружу.
Холодное дыхание Серединных земель коснулось его лица, обожгло так, что опалесцирующие слёзы брызнули из глаз.
Инкуб, испуганный и полуослепший, шарахнулся в спасительную тьму. Мелкие крылатые звери с писком кинулись от него прочь, вспыхивая на лету.
Но отступать демонам непривычно. Приспособив зрение и умерив жар тела, чтобы не губить уцелевших пещерных жителей, Борн вернулся к выходу, встал на самый краешек обрыва и выглянул ещё раз.
Кругом, насколько хватало его физического зрения, простиралось царство воздуха, такого плотного и серого, что он замечал в нём мелкие капли воды. Скала почти подпирала небо, внизу предощущалась каменистая долина, за ней – холмы.
Борн привычно расширил возможности восприятия с помощью магии и легко, словно с горки, соскользнул вниз, прозрев увядающую зелень долины.
Магия и на Земле была доступна ему также как и в Аду! Значит, Договора с Сатаной достаточно для всего, что есть в обитаемом мире?
Это было странно. Инкуб замер, чтобы поразмыслить, но сбился от волнения. Поёжился. На Земле шёл более-менее тёплый сезон, а как зябко! Он знал, что в мире людей есть зимы и они так суровы, что вода замерзает и падает с неба обжигающим пухом. Так что ему ещё повезло, ведь он не высчитывал время визита.
Нужно было срочно сообразить, сколько сил отдать на обогрев тела, чтобы оно не закаменело от холода, но и не сияло чрезмерно, обжигая местных живых. Вот ведь задачка…
Борн почесал бровь, вдохнул первую порцию тяжёлого густого воздуха, посмотрел на червяка на руке. Тот выглядел на удивление бодрым. Демон погладил его неожиданно тёплую плоть: похоже, червяк-то совсем не замёрз!
Инкубу стало немного обидно, что червяк сумел уже приспособиться, а он, великий демон из Огненной и Глубокой Преисподней, всё не сообразит, как согреть тело и не устроить пожара. Может, оставить червяка здесь, в пещере?
Борн с сомнением оглядел негостеприимные камни, посмотрел сквозь них, прокалывая магическим взглядом пространство, и увидел вдалеке небольшой город. Колени его дрогнули, понуждая тело тут же двинуться на разведку, но инкуб нашёл в себе силы оставаться на месте.
Мир внизу манил его. Там паслись сытые глупые души людей, праздные и расслабленные, там обитали неведомые ему малые существа, там хранились желанные книги, которые развлекали его больше прочего. Даже из-за одних книг он был готов броситься сейчас головою вниз с холодной высоты на благословенную знаниями твердь.
Риск, что его застукают, был, но Аро спит, а кто ещё заметит отсутствие в Верхнем Аду неудавшегося изгоя?
Он будет вести себя на земле тихо-тихо, даже травинки не повредит. Зато как любопытно будет проникнуть в хранилище людских мыслей, не испортив и не спалив его. Сумеет ли он?
Борн умерил бушующий в жилах огонь так, что тело его с непривычки стало тяжёлым и ломким. Расслабился чуток, загораясь… Сообразил, что огонь нужно пустить по тонкой границе между собой и миром, чтобы он пылал над его естеством, служа преградой холодному воздуху.
Инкуб согрелся. Стал озираться уже не со страстью к исследованиям, близкой к умопомешательству, а с обычным любопытством сущих.
Черти ведь позволяют себе бродить по Серединным землям, что же мешало раньше ему? Ах, да… Он же соблюдал Договор о Магистериум морум. Запрет, что Сатана ввёл, чтобы сущие не пожрали его аппетитные стада. Даже созерцал их с опаской, отделяя естество от тела, чтобы наблюдая, мыслешествуя, не вылететь нечаянно из Ада на соблазнительную землю.
Проклятое племя! Так вот ещё от чего зябко! Он – преступник, впервые по-настоящему нарушивший закон! Оказывается, нарушать законы – легко и забавно!
Борн примерился, спрыгнул с обрыва, попал на курумник и съехал со скалы в водопаде камней! Лицо его осветила улыбка. Он давно не испытывал такого душевного подъёма и желания жить.
Силою мысли демон поднял тело на скалу и съехал ещё раз, с ветерком! Потом замер настороженно, давая магическому сознанию ощутить, что происходит вокруг, там, где этого не видит уже обычное зрение и не слышит обычный слух.
Но кругом было тихо и безлюдно. Только птицы замечали его да малые твари. Демон вдохнул полной грудью, давясь и захлёбываясь воздухом, словно лавой. Он был рад неожиданному простору: купался в нём, ласкался к нему!
Сможет ли он взять сюда Аро? Сын так мечтает о путешествиях… А почему – нет? Аро всё равно не добьётся признания в Верхнем Аду, Нижний же – вообще закрыт для него. Почему бы не доставить сыну радость, дав ему увидеть мир людей?
Конечно, страшно толкать такую юную сущность на преступление. Закон Сатаны строг… Но Сатана – глубоко, а магия сущих – вольна в этом мире! И это – прекрасно!
Борн растворился в серости осеннего неба и возник внизу, в долине. Ещё раз растворился, уже более обдуманно, выбирая укромное место, и очутился в густой листве на развилке ветвей старого дуба.
Кора дуба была нежно-шероховатой и даже не задымилась, когда плоть Борна соприкоснулась с ней. И птицы не прекратили свой свист.
У него – получилось! Он был здесь почти свой, живой, не пугающий огненной сутью мелких лесных тварей! А где-то впереди предощущался город. С его соблазнительными библиотеками, ремесленными мастерскими, лавками редкостей!
Борн с удовольствием послушал, как тело его вибрирует от возбуждения, закрыл глаза и начал магическим зрением изучать простёршуюся вокруг землю.
Самый близкий к горам городок оказался удручающе мал. Над неказистыми домишками, как разномастные рога, возвышались ратуша да церковь Сатаны – небезопасное место для заблудившегося демона.
Именно церкви надзирали за исполнением на земле Договора с Адом, именно туда после смерти людей первоначально попадали их души, чтобы потом опускаться в Ад согласно своей тяжести: чем тяжелее – тем глубже.
Горожане не стремились строить рядом с живым адским зданием свои мёртвые человеческие жилища. Но бедняков много, нашлись и те, что прилепили хибары недалеко от Кровавой площади возле церкви.
Настоящий же центр города начинался левее, там, где высилась свечка ратуши, где гудела оживлённая торговая площадь с лавками государственного хлеба, рыбными, зелёными и мясными рядами.
С высоты город был похож на людской муравейник с кровавой проплешиной церковной площади в центре и «ступеньками» крыш, поднимающимися к закату.
Борн читал, что такова традиция городской застройки в мире людей. В направлении заката от церкви полагалось ставить приземистые дома с плоскими крышами. Церковь – живая тварь Сатаны – должна была смотреть на заходящее солнце.
Зато когда в городе кто-то умирал, жители сразу узнавали об этом. Стёкла длинных стрельчатых окон церкви, окрашенные в свинцовые тона, алели вдруг, а потом долго переливались закатными красками. Это означало, что там, под высоким потолком, бьётся сейчас душа умершего перед отправкой в Ад. Таков был Договор.
В Аду ничего не совершается без Договора. Также учредил Сатана и на Земле.
Борн не интересовался особо подробностями сосуществования Ада и людей. С него было достаточно душ, что поступали на кухню бесперебойно (иметь бы регулярный доступ к этой кухне). Не интересовался он и такими маленькими городами – из Ада ему было удобнее наблюдать за столицей. Там хранились лучшие книги, там бурлила понятная ему политическая жизнь.
А ещё он иногда подглядывал за смешными варварами, что кочевали вдоль морского берега, думая, что не подчиняются никому. Но Договор особенно жесток к тем, что питают иллюзии воли, и потому варварам после смерти тоже предлагалось отправляться в Ад. В качестве неприятного бонуса.
Борну очень хотелось прогуляться по улицам городка, и он направил магический взгляд вниз. Рассмотрел деревянную мостовую, сунулся в фонтан у ратуши, обшарил все большие и малые закоулки, пока не выбрал для более пристального изучения группу мягкотелых, что сидели на грязном помосте возле трактира.
Эти люди казались бедными и измученными, но лица их были необычайно светлы и словно бы излучали сияние. Они вели беседы и творили песнопения, привлекая прохожих.
Борну приспичило разобрать слова. Он решил, что, несмотря на рваные одежды, это – образованные мягкотелые, знающие много человеческих тайн.
Он поёрзал на дереве, сосредоточился на магическом слухе… Но мир вдруг взметнулся какофонией, из которой совершенно невозможно было вычленить тихие голоса нищих!
Да, магический слух был тоже по силам Борну, как высшему демону. Однако любой дар требует практики, а подслушивание никогда не было любимым занятием инкуба.
Он не тренировался в приближении к источнику звука и удалении от него, в отсеивании ненужных шумов, и теперь всё вокруг гудело, шелестело, пищало разом и одинаково громко!
Борн поморщился и заставил мир оглохнуть. Он решил воспользоваться обычным слухом: создать фантом сознания, влить в него малую часть себя, сгустить, напитать жизнью. А лучше – переместиться в него целиком! Хватит таиться там, где тебя даже не ждут!
Инкуб попытался скопировать птицу, сидящую на соседней ветке, потерпел с полное фиаско и преобразился в привычную демонам тень.
Тень раскинулась над городом, сгустилась у нужного трактира… И тут же инкуб понял свою ошибку!
Стоило ему самому приблизиться к смертным, как ноздри его защекотал аппетитный аромат их душ! А ел он… Когда же он в последний раз сытно и вкусно ел?
Демоны принимают пищу без особых затей. Почуяв живые души, Борн тут же выделил по запаху самые слабые.
Вот, к примеру, старик в мешке, повязанном на манер плаща. Утром он просыпается с болью в изъеденных костной болезнью ногах, а вечером, перед тем, как заснуть, часто думает о смерти. О том, что жизнь тяжела, а он не знает, добудет ли завтра хотя бы четверть ячменной лепёшки на обед; что боль в ногах, наверное, отступит, когда он умрёт; что здесь он никому не нужен, и никто о нём не заплачет.
К трактиру старик пришёл послушать байки о новом боге. Он наощупь искал мечты и цели, чтобы иметь желание жить дальше. И это отсутствие даже мнимого будущего – больше всего привлекало в нём демона.
На такого бедолагу дохни – и душа его с лёгкостью и радостью отделится от тела. И невидимым облачком войдёт в сущего, накормив его огонь подходящим топливом.
Конечно, душу можно и приготовить. Она неоднородна: состоит из грубой оболочки, называемой обычно «двойник», трёх толстых покровов и сладкой сердцевинки. Потому душу в Аду сначала подвергают мучениям, дабы разлучить с «двойником» – каркасом терпения и проводником в мир смертных. Потом долго томят в котлах, размягчая жёсткие покровы судьбы. А после…
Борн мечтательно вздохнул и почти не заметил, как средоточие его поглотило аппетитно слабую душу старика в мешковинном плаще. Демон икнул и в испуге зажал рот руками.
Люди, сидящие рядом со стариком, не сразу заметили, что тело его обмякло. Старик всё так же подпирал спиной коновязь у трактира, он лишь осел, словно дырявый бурдюк, из которого убежало вино.
– Смотри-ка, Якоб, – сказал наконец один из людей, рыжий, с круглыми птичьими глазами. – Наш Лубень, кажется, отдал милостивому богу то, что полагается Сатане.
Борн едва не подавился съеденным: оно задёргалось и заколыхалось у него внутри.
Сидящие вскочили, один закричал, указывая на шпиль церкви:
– Молчит! Лубень мёртв, а церковь не покраснела!
Люди начали поднимать старика, бить его по щекам, слушать сердце. Но тот был блаженно мёртв и уже не страдал от их грубого обращения.
Толпа вокруг покойного росла. Некоторые пытались оживить его, другие полезли на крышу трактира, чтобы яснее увидеть церковные окна.
Но ничего не менялось. Душа Лубня действительно не долетела до ловушки, поставленной Сатаной, ведь её прибрал и переваривал Борн, потея от страха.
– Мёртв! – провозгласил самый главный из оборванцев. – Чудо свершилось! Душа его избегла Ада и отправилась в мир милостивого бога! Вознеслась на небо!
Борн, чтобы не устроить ещё одно нечаянное вознесение, начал потихонечку отползать прочь. Правда, перед бегством, он сумел заглянуть в мешок старика и стянуть оттуда исписанный пергамент. Вряд ли что-то ценное, но всё-таки…
Стыдно ему, разумеется, не было. Сущие не знают стыда. А вот страх… Сатана не дополучил душу, и Борн прислушивался к миру вокруг, ожидая заслуженной кары.
Но молчал воздух, ровно тянулись магнитные токи, мерно покачивалась в паутине своего движения земля. Сатана не видел, что происходит в мире людей. Глазами его были церкви, а церкви не сумели рассмотреть ничего!
Борн вздохнул с облегчением, и горячий воздух сжёг у его лица нахальное насекомое.
Вот, значит, как! Земля всё-таки не Ад, и Закон Сатаны здесь не всесилен. Твори, что хочешь, лишь на глаза не попадайся!
Он рассмеялся беззвучно и в тот же миг оказался там, где бестелесно бывал многожды – в центральном хранилище Магистерской библиотеки в Вирне, столице Серединных земель.
Худенький библиотекарь, нагруженный фолиантами, даже вскрикнуть не успел, как составил компанию душе старика.
Борн огляделся: больше в огромной зале, уставленной шкафами, сундуками и полками, не было никого. Он мог выбирать, что хочет. Или даже забрать всё! Все книги! А там… да хоть бы и пожар скроет следы!
Ликуя, инкуб горячим вихрем носился между стеллажами, иссушая воздух. Он концентрировался то тут, то там, брал в руки и жароустойчивые пергаменты, и самую тонкую бумагу. Теперь он не боялся, быстро листая полупрозрачные страницы, спалить их. Книг было так много, что демон стал расточителен.
Наконец он отобрал то, что возьмёт с собой и прочтёт в тишине. Понятно, что это были книги с толстыми пергаментными страницами в кожаных и медных переплётах. Иные не выдержали бы горячего воздуха его пещеры. В подарок сыну Борн подыскал особенно толстую книгу о мироздании, украшенную по медному окладу самоцветными камнями.
И только вернувшись в скальную пещеру, откуда начал своё путешествие, демон вспомнил про червяка.
Червяк всё так же покорно обвивал его запястье, совершенно не мешая и не давая знать о своём присутствии. Инкуб погладил тварюшку по плоской голове и заметил, что она покрылась шелушащейся коркой. Видно, не перенёс-таки червяк земного холода!
Борн опечалился: ну вот, хотел спасти, а сам – почитай, угробил животное.
Он подковырнул червяка, чтобы снять его с руки, но в пальцах осталась пустая шкурка. Под ней изумлённый демон обнаружил хитрую морду с блестящими глазками, толстенькое безлапое тельце с крепкой чешуёй и острым хвостом.
Скорее, помесь змеи и ящерицы, чем червяк!
Тварюшка подняла голову и зажмурилась, выпрашивая ласку. Борн засмеялся: нет, она не погибла, а переродилась в незнакомом ей мире!
– Я не хочу тебя отпускать, малыш, – демон погладил плоскую голову. – Ты будешь напоминать мне о том, что любой из нас тоже может переродиться.
«Малыш» блаженно прикрыл круглые глазки плёнкой.
– Может, для тебя это было легко, и ты из тех промежуточных тварей, что живут между людьми и Адом? Но знак, который ты подал мне…
Борн посмотрел вниз, в долину, бережно укрытую туманом, и продолжил едва слышно:
– Я назову тебя Локки. Я не знаю, из каких глубин памяти пришло ко мне это имя. Но что-то внутри подсказывает мне, что оно – подойдёт.
Бывший червяк благодарно внимал.
– А теперь мы с тобой отправимся домой, – улыбнулся демон. – Скоро стемнеет, а мне ещё нужно поделиться радостью с Аро, моим сыном.
Ангелус Борн поднял глаза и увидел отблески заката на облаках. Заворожённый, он долго стоял, впитывая всей своей сутью меняющиеся тона неба, а потом исчез без вспышки и колебаний воздуха.
Приехал личный врач Жанет. С ним имела дело Анастази, а затем Оливье.
Клотильда его не видела. Она была слишком занята с гостями, но её тревожила болезнь Геро, так как Оливье был бессилен ему помочь. От кровопусканий Геро сильно ослабел, а боль не стихала.
И тогда явилась Анастази с известием об этом чудо-целителе, который пользует Жанет. Якобы тот учился едва ли не в Китае. Так почему бы этому чудотворцу не осмотреть Геро? Консилиум двух знатоков медицины будет только на пользу.
Клотильда и не думала возражать. Напротив, она обрадовалась. Таким образом, редкой уступкой, ей удастся загладить свою вину.
Допущение чужака оказалось оправданным. Уже к вечеру Геро почувствовал себя лучше, смог немного поесть, не опасаясь приступа тошноты, затем спокойно уснул. На следующий день он уже спустился в парк.
Клотильда испытывала к Жанет неосознанную благодарность.
Клотильда вспомнила, как Оливье презрительно цедил сквозь зубы, скрипуче вяло:
— Если вашему высочеству будет угодно допустить этого шарлатана к больному, то я готов повиноваться и всячески способствовать. Воля вашего высочества превыше всего для преданного слуги, кем я несомненно являюсь.
Оливье интриган и завистник. Он не мог простить успеха своему коллеге, он бы предпочел, чтобы Геро умер после этого визита, даже невзирая на возможные репрессии.
Но Геро выздоровел. Что повергло алхимика в ещё большее уныние. Вот почему он постарался забыть итальянца, убедить себя в том, что того не было вовсе, вот почему ему и в голову не пришло сопоставить приметы двух худых, нескладных, всклокоченных итальянцев, обладающих познаниями в медицине.
Зависть, все это зависть.
Завить – это и ветер, надувающий паруса, как это происходит с Дельфиной, но зависть — и тяжеленный якорь, волочащийся по дну.
Забвение, безразличие – самая действенная месть, которая изобрела посредственность, препятствуя таланту.
Но в данном случае месть ударила по самому Оливье. Он мог бы опередить Дельфину в своем рвении, мог стать тем, кем мечтал — советником, приближенным, двойником отца Жозефа, серым кардиналом. Но забыл, что зависть — это не только якорь, но и камень, тянущий на дно.
Теперь самое удивительное и необъяснимое. Пусть лекарь Жанет и тот незнакомец из Отель-Дьё — одно и то же лицо. Что это доказывает?
Анастази с ним сговорилась? Вполне вероятно.
Но участвует ли во всем этом сама Жанет? Или они играют в заговор за её спиной? Как тогда сапфир попал к банкиру?
Сапфир был на руке Геро. Он мог расплатиться этим камнем с лекарем за лечение и убежище. Но лекарь не сможет запросто прийти к такому банкиру, как Галли. Тогда кто же пришёл? Жанет?
Опять Жанет! Жанет, её странное пренебрежение, её тайные поездки, это поместье, принадлежащее кормилице, тайный любовник — и этот любовник… Геро?
Да нет же! Нет! Вздор!
Они незнакомы. Геро не покидал своих апартаментов, пока в замке гостила Жанет. Ему всегда это воспрещалось, да он и сам не стремился попадаться кому бы то ни было на глаза. Запрет был ему не в тягость. К тому же, он был болен. Жанет не могла его видеть. А если могла?
Пока гости спали, Геро по утрам, почти на рассвете, спускался в парк. Ему нужны были эти прогулки. Ни у кого это не вызывало ни малейших опасений, ибо благородные дамы и кавалеры не встают с постели раньше полудня. Нарушить эту традицию означает — запятнать свою сословную репутацию.
А если Жанет нарушила? По складу характеру она принадлежит к тем, кто подобные нарушения воспринимают, как подвиг. Они бросают эти нарушения, как дерзкий вызов, они любуются собственной непредсказуемостью, как непослушные дети.
Жанет могла бы встать рано утром и отправиться на поиски приключений. Этот её лекарь мог распалить её любопытство. До Жанет и прежде могли дойти слухи, что её сестра Клотильда прячет в своем замке красивого любовника. А тут такой случай!
Клотильда вспомнила горящие безрассудным азартом глаза незаконнорожденной принцессы. Зелёные, кошачьи. Вспомнила, как угрожающе сжимался зрачок, а в изумрудной радужке вспыхивали искры.
Вспомнила, как Жанет удерживала грызущего поводья огненного бербера, а затем с той же самоубийственной легкостью бросила его в галоп, отвечая на вызов простака Монтрезора.
Рыжие волосы горели на солнце, как факел, и плащ из алого бархата, подбитый лисьим мехом, стелился, как прирученный лесной всполох. Жанет обожает рядиться в красное! Хотя многие находят этот цвет почти непристойным.
Но для Жанет это — ещё один вызов, ещё один радостный повод взмахнуть красной тряпкой перед быком приличий и ханжества. Для такой, как она, ничего не стоит пренебречь одним из светских правил. Она могла отправиться на поиски. И кто бы посмел ей помешать?
Клотильда не давала распоряжений следить за каждым её шагом. Повышенным вниманием пользовались другие гости, те, кого Клотильда оценивала трезво. А Жанет представлялась ей глуповатой и безобидной. Вся эта её бравада со скачками была знаком её тайных страданий.
Жанет всегда сознавала свою ущербность, а тут ещё неудача со вторым замужеством, и это осознание толкало её на подростковые подвиги.
Она готова была бросить вызов не одному Монтрезору, а целому миру.
Допустим, что её план удался и она встретила Геро в парке. Встретила чужую тайну, чужого любовника. Первое, что сделал бы Геро — попытался бы уклониться от встречи.
Его тревожила не репутация, а судьба дочери. Даже если предположить невероятное — и поверить в то, что они встретились и даже обменялись несколькими фразами.
Геро, после едва окончившегося приступа мигрени, после изнуряющих болей, после двух бессонных ночей, измученный, осунувшийся — и она, эта любительница гонок на колесницах.
Вообразив эту встречу, Клотильда едва не фыркнула. Да она ничего не видит, кроме блеска собственных перьев.
Клотильда вновь вспомнила одно из поразивших её платьев — ярко-изумрудное, шитое золотом — и непомерное количество драгоценностей. Грозди изумрудов различной величины и формы в ушах, в волосах, на шее, на пальцах.
Вероятно, Жанет не пренебрегает и браслетами, которыми дикари из Нового света украшают свои щиколотки.
Герцогиня нисколько не удивилась бы, если бы Жанет в таком облачении отправилась выслеживать таинственного пациента, о котором ей поведал лекарь. А Геро, завидев это сияющее пугало, метнулся бы в кусты, как испуганный заяц.
Хорошо, пусть бы не метнулся. Пусть бы даже она с ним заговорила. Кого бы она увидела? Застенчивый, неловкий, бледный, обделённый придворным изяществом. Красивые глаза обведены тенью.
Для такой, как Жанет — этого мало. Ей нужна буря, шквал, потрясение. Она будет разочарована. А ещё недостаток происхождения, отсутствие средств.
Клотильда беспокойно легла на бок. Как умело она себя утешает!
Бледность, синяки, отсутствие средств. А каким он был, когда она сама впервые его увидела? В той библиотеке, в доме епископа? В чем отличается нарисованный ею портрет от того, первозданного?
Да ничем. Полное совпадение.
Геро в поношенной полотняной сорочке, в камзоле с протёртыми локтями, который был наброшен ему на плечи, усталый после бессонной ночи, с запавшими глазами, подстриженный небрежно.
Он сидел за огромным столом, заваленным бумагами, перьями и фолиантами. За этим столом он проработал всю ночь и, возможно, только что дремал, уронив голову на сложенные руки.
Это был безродный секретарь епископа, чьи пальцы были заляпаны чернилами, нищий студент, живший на скудное жалованье и случайные заработки, ради которых он и корпел ночи напролёт в холодной библиотеке над латинскими текстами.
Но это её не остановило и не спасло. Она всего лишь заглянула в его синие, усталые глаз и… погибла. Почему же схожее бедствие не могло постигнуть Жанет?
Если уж такая твердыня, как Анастази, дрогнула…
Спорить о привлекательности Геро бессмысленно, Жанет могла им увлечься. Её подстегивали тайна, азарт, даже неосознанное соперничество. Чужой любовник привлекателен вдвойне. Это аксиома.
Жанет только что потерпела поражение, как женщина. Её самолюбие требует немедленного воздаяния. А тут такая возможность!
Пусть так, пусть так. Она поджидает его в парке — его излюбленное место у развалин беседки мог подсказать ей кто-то из слуг. Она видит его глаза, его загадочную отстранённость, его матовую бледность — и этого хватает, чтобы Жанет почувствовала себя влюблённой.
Она ещё ничего не знает о нём. А Геро вряд ли стал бы с ней откровенничать. Тогда она восполняет недостаток сведений о предмете собственной фантазией. И за помощью обращается…
К кому же ещё! К Анастази.
Они уже обсудили достоинства итальянского лекаря, его визит оказался полезен, и Анастази чувствует себя обязанной, ибо её возлюбленный, её тайный господин, её земное божество вне опасности.
Анастази могла подыграть Жанет, даже усилить её интерес, усмотрев в легкомысленной и безрассудной княгине возможную союзницу.
Жанет богата, у неё огромные возможности и связи. С её помощью устроить побег прекрасного пленника гораздо проще. А в будущем Жанет сыграет роль «ширмы».
Известный приём. Затеять ложную интригу, чтобы скрыть истинную.
Тогда что же получается? Анастази уступает Геро другой женщине? Или они договорились пользоваться им по очереди?
Или Анастази настолько прозорлива, что со дня на день ждет окончания этой связи? Или связи не было вовсе?
После своего визита в Конфлан Жанет мало походила на безнадежно влюблённую. А когда Геро был болен, и болен чем-то весьма схожим с оспой?
Сомнительно, чтобы эта блестящая кокетка осталась бы верна своей влюблённости. Не стоит забывать, что со временем ей стало известно и его происхождение, и его бедность. И тайны уже нет. Он больше не фаворит сводной сестры.
Зачем он ей?
Он не умеет быть остроумным и забавным, не умеет ухаживать и обольщать. Не умеет говорить цветистые комплименты и рассыпать звёздные обещания.
Геро — как тихая нежная музыка, звучащая в ночи, доступная лишь тем, кто имеет талант укрощать свой алчущий громогласный разум.
Он — скрипка, а не грохочущий барабан.
Он — как редкий чёрный бриллиант, который далеко не каждый оценит и оправит в серебро.
Он — как цветущий в полях диких ирис, застенчивый и ослепительный.
Весь его свет, его блеск, его сияние глубоко внутри, они — в его глазах, в его бархатистом голосе, в его сердце. И он вовсе не стремится этим сиянием кого-то ослепить или увлечь.
Внешний блеск ему чужд.
А Жанет из тех, кто ценит именно внешний атрибут. Клотильда вспомнила сопровождавших княгиню молодых дворян, высоких, статных, элегантных. Именно такие должны привлекать Жанет.
Неустрашимые дуэлянты, искатели приключений, неутомимые любовники. Те, кто, не раздумывая, принимает вызов, кто мчится галопом на встречу с очередной возлюбленной, кто сражается с десятком разбойников и на ходу сочиняет мадригал.
Готовый персонаж из «Неукротимого Роланда». Поклонник неприступной Розы, спорящий с Дамой Разум и приносящий присягу господину своему Амуру.
Геро, несмотря на свою привлекательность, совершенно теряется на фоне этих блестящих рыцарей. Он и верхом-то толком ездить не умеет.
Он — любовник Жанет? Нет! Нет!
Но её поместье? Сапфир?
Сапфир пошёл в качестве оплаты, а поместье – убежище. Геро прячется там, пока Анастази окончательно не решится на побег.
Звучит неплохо. Но зачем это нужно Жанет? Зачем ей заниматься этой благотворительностью?
Что Анастази ей пообещала? — самые сокровенные тайны герцогини Ангулемской, королевы-матери и самого короля?
Ещё больший вздор!
Клотильда села в постели и обхватила голову руками.
А если всё же… если всё же Жанет — его любовница?
Она часто бывает в Лизиньи. Видит его. После его болезни прошло достаточно времени.
Геро уже окончательно пришёл в себя, похорошел, рядом с ним его дочь.
Клотильда помнила, каким он становился, когда рядом с ним была эта девчонка. Все эти элегантные господа рядом с ним в подобные минуты обращались в чёрно-белые призраки.
Какая женщина устоит, если увидит его, счастливого, умиротворённого, с сияющими глазами?
Перед мысленным взором вновь возникла Жанет, но уже другая, без бравады и дерзости, восхищённая и влюблённая. Она осторожно касается щеки Геро, гладит его по плечу, а он, кажется, вполне доволен, не отстраняется и не смущается.
Клотильда в ярости тряхнула головой. Привидится же такое! Ещё немного — и она начнёт воображать их в постели! — как это делают ревнивые жёны, когда их мужья имеют обыкновение возвращаться под утро.
Не имеет смысла преждевременно терзаться. Следует довести расследование до конца.
А затем принять решение, как вернуть — силой или соблазном — похищенную собственность.
— Тит, куда они идут?
— По этой дороге — сначала замок Блудвилов, потом, если свернуть направо, монастырь.
— Тит, ты должен остановить её! Свяжись с ней немедленно! обещай, что угодно, только пусть отложит на три дня! Ты понял, на три дня!
— Поздно, сэр Дракон, — грустно говорит Тит. — Она рацию дома оставила. Сказала, что у неё очень мало времени. Месяц на все подвиги. Потом будет поздно.
— Но почему?
— Не сказала.
— Главный компьютер, на связь!
— Главный компьютер слушает.
— На каком имеющемся в наличии самоходном аппарате я могу добраться до замка Блудвилов за четыре часа?
— В настоящее время такого самоходного аппарата на базе нет. Есть возможность модернизировать горнопроходческий комбайн, однако модернизация и спуск в долину займёт не менее восьми часов. Начинать?
— Нет. Будет поздно.
Переключаю экраны на телепередатчики в районе замка Блудвилов.
— Тит, сколько ей досюда ехать?
— Если рысью, часа три.
Ждём. Проходит три часа. Четыре. Из-за леса появляется отряд. Навожу телеобъектив, считаю. Пятьдесят два всадника, четыре запасных лошади.
Впереди знаменосец. На штандарте — дракон, развернувший крылья, и девиз: «За него». Вторым едет рыцарь. Фигурка в черных латах кажется совсем маленькой. Внутри что-то сжимается, в горле поднимается сухой комок.
Отряд останавливается метрах в двухстах от замка. Несколько всадников спешиваются и тут же начинают что-то размечать на поле. Знаменосец, Лира и два арбалетчика подъезжают ко рву. Не успел заметить, когда, но мост уже поднят. Знаменосец поднимает горн и трубит. На стене появляется пьяная заросшая личность, кричит бессвязные ругательства и делает неприличный жест. Звенит арбалетная тетива, и личность со стены исчезает. Лира оборачивается и показывает арбалетчику кулак. Тот виновато пожимает плечами.
Никак не могу справиться с направленными микрофонами. Видимо, из-за расстояния и ветра. Голоса слышны, но слов не разобрать.
Знаменосец опять трубит. На этот раз со стены раздается ответный сигнал. Лира что-то спрашивает у знаменосца, и все четверо отъезжают к основному отряду. На стене какое-то движение. Четверо солдат волокут небритую личность. Подходит пятый, на голову выше остальных, взмахивает мечом, и лохматая голова летит в ров. Через секунду туда же летит тело.
— Это сэр Блудвил, — говорит Тит.
— Своего убил…
— Оскорбить рыцаря имеет право только рыцарь. И ведь это был уже труп. Не мог человек Лиры промахнутся с такого расстояния.
Идёт время. Через пятнадцать минут в замке снова звучит труба, мост опускается, выезжают три всадника. Навстречу им выезжают три человека из отряда Лиры. Короткие переговоры, и всадники разъезжаются по своим лагерям. Лира и два солдата облачают Бычка в лошадиные доспехи. Солдаты заметно нервничают.
— Тит, зачем эти цепи от седла к копытам? Видишь? Перевиты жёлто-зелёными шнурами.
— В первый раз такое вижу. Лира что-то выдумала.
— Каскадеры так делают, чтоб лошадь в нужном месте подсечь и уронить, но Лире-то зачем?
Бычок осёдлан, Лира садится, ей подают копье, меч, щит. Бычок неторопливой рысью направляется на край поля, где у штандарта дежурят два всадника. Из ворот замка появляется отряд, человек двадцать, и направляется к другому краю поля, где также дежурят два всадника.
Отряд Сэра Блудвила устанавливает свой штандарт, люди Лиры отдают честь и отъезжают к своим. Два всадника остаются рядом с сэром Блудвилом, остальные спешат к центру поля, занимают места напротив отряда Лиры.
Нацеливаю туда микрофоны. Шум как на хоккейном матче. Люди Блудвила уверены в победе, предлагают друг другу пари. Отряд Лиры молчит.
Лира отстегивает щит и бросает в траву. Её люди встречают это дружным троекратным ревом. На центр поля выходит человек, взмахивает белым флагом и поспешно убегает. Конь сэра Блудвила начинает медленным шагом, но постепенно разгоняется, переходит на рысь, потом галоп. Бычок с места берёт быстрой рысью, но идти галопом не желает. Среди людей Блудвила слышен смех.
Лира наклоняется к самой его шее, и тут, наконец, Бычок переходит на неумелый, неуклюжий галоп. Первым понял, что бой идет не по правилам, конь сэра Блудвила. Прошедший десятки поединков, он знает, что противник должен пронестись слева. Бычок же идёт точно в лоб, на таран. В последний момент конь шарахается вправо, Блудвил теряет равновесие, заваливается влево, и тут на них налетает Бычок.
Блеснули, вращаясь доспехи сэра Блудвила, его конь катится по земле. Лира, рыбкой вылетев из седла, переворачивается в воздухе, и, тяжело упав на спину, скользит по траве. Бычок, сделав по инерции несколько шагов, останавливается, широко расставив ноги и мотая головой.
Зрители замерли.
— Что они стоят, — бормочет Тит. — Почему они стоят?
Конь сэра Блудвила поднимается на ноги. Седло свисает у него под брюхом. Блудвил зашевелился, неуверенно поднимается и, пошатываясь, идёт к коню. Отцепляет от седла меч. Лира слабо шевелится, переворачивается на живот, приподнимается. Блудвил подходит к ней, поднимает меч и наносит сильный удар по шее. Лира вновь падает в траву и медленно переворачивается на спину.
— Убил, — совсем тихо говорит Тит. — Убил мою девочку.
— Ничего ей нет. Я латы проектировал! Сейчас она его подсечет.
Но Лира не двигается, а Блудвил опять поднимает меч. Удар. Второй удар, третий, четвертый. Блудвил осматривает лезвие меча, нагибается и смотрит на неподвижные черные доспехи. Не думаю, что на них осталась хотя бы вмятина. И тут Лира хватает его за щиколотки, группируется, и, разгибаясь, наносит удар обеими ногами под шлем. Блудвил, уронив меч, падает навзничь. Лира подбирает меч и, сильно прихрамывая, идёт к нему. Встает коленом на грудь, левой рукой откидывает забрало.
Вижу, как шевелятся его губы. Пытаюсь в очередной раз нацелиться направленным микрофоном. Всё заглушает шум травы под ветром. Лира поднимает своё забрало. Из носа у неё идёт кровь. О чем-то говорят. Долго. Лира поднимает руку и подзывает жестом двух солдат. Один встает метрах в десяти и наводит арбалет на Блудвила. Второй убегает к лошадям.
Лира отбрасывает меч, поднимается, снимает шлем, перчатки и отходит на несколько шагов. Блудвил тоже снимает шлем, втыкает меч в землю, как распятие, встаёт перед ним на колени, молится. Даю общий план.
Солдаты Лиры разоружают людей Блудвила. К Лире подбегает солдат с пузатой флягой, льёт ей на руки. Она моет лицо. Потом ласкает Бычка.
Блудвил кончил молиться. Лира вытаскивает меч из земли и задумчиво очищает лезвие от налипших комочков. Все отходят метров на двадцать, оставляя их вдвоём. Блудвил встаёт на одно колено и слегка наклоняет голову. Лира что-то говорит. Он поднимает голову, смотрит ей в лицо.
Лира втыкает меч в землю и медленно, прихрамывая, отходит. Блудвил вскакивает и спешит за ней. Идут в сторону дороги, прямо на передатчик.
Подбегает солдат, но Лира жестом отсылает его назад. Блудвил кладет ей на плечо руку, но она брезгливым движением сбрасывает. Лихорадочно манипулирую микрофоном.
— …тогда почему?
— Ты хоть и трус, но честный. А среди знатных так мало честных людей.
— Я не трус. Ты видела, я готов был умереть. Разве так ведут себя перед смертью трусы?
— Ты всех боишься. Ты боишься меня, боишься церкачей, боишься своей жены.
— Ложь! Я принял тебя за Черного Карлика! И вышел драться.
— А когда ты отправил меня на костёр, за кого тогда ты меня принял? Что тобой двигало? Жадность, или церкачей испугался?
— Ну да, я боюсь церкачей! Так не за себя же боюсь! За сына!
— Объясни мне, ради бога, зачем же ты влез в это дерьмо? Я понять хочу. Кто все придумал?
— Твой покойный муж, сэр Деттервиль и моя жена. Потом поняли, что без поддержки церкачей не обойтись. Мне рассказали перед самым приездом магистра. Ты права… Я боюсь свою жену.
— Ты боишься церкачей, ты боишься жены. Из-за них ты решил погубить молодую девушку и потерял всё. Замок, землю, честь.
Молодец девчонка! Моя школа! Так его, логикой дави!
— Слушай, как говорит! — толкает меня локтем Тит. – Сколько я её риторике учил! Уши затыкала, а ведь всё запомнила!
Лира присаживается на поваленное дерево на обочине.
— Хочешь получить назад свой замок?
Блудвил резко вскидывает голову.
— Докажешь, что ты мужчина, — продолжает Лира, — получишь замок и земли. И будешь моим вассалом. А пока… Мне ведь всё равно нужен управляющий.
— Управляющий в собственном замке. Хочешь, чтоб надо мной люди смеялись?
— А так не будут? Что тебя девчонка побила?
— Когда на турнире лошади сталкиваются, по-всякому бывает.
Лира даже вскакивает.
— Ну ты, снимай латы, будем на кулаках драться. Если я тебя в пять минут не уделаю, получишь назад свой замок. Я двоих таких, как ты, как щенят побью. Меня Дракон драться учил!
— Не сердись. Не хотел я ничего обидного сказать.
Лира садится, обхватывает голову руками.
— Устала я. На людей бросаюсь. Ладно, сделаем так. О том, что ты управляющий, будем знать я, ты, и несколько моих людей. Укрепишь замок, прочистишь и наполнишь водой ров, наберёшь солдат. Лоботрясов и дармоедов гони в три шеи. Я своих заставила дороги чинить. Да, если внутри замка нет колодцев, выкопай. Один во дворе, второй где-нибудь в подвале, чтоб под замком был, отравить не смогли. В ров рыбу запусти. Чем больше, тем лучше. Если воду отравят, рыба всплывёт, увидишь. Я тебе из своих людей сорок человек оставлю. Помогут порядок навести. Теперь — самое главное. Везде, где можно, доставай серу и селитру. Чем больше, тем лучше. Ещё нужно древесный уголь, но его всегда достанем. Потом, надо очень много железа. Можно меди. Собирай в замок кузнецов и колокольных дел мастеров. Пусть ставят свои печи. Скоро у них будет много работы. Что делать, я позднее объясню. Им потребуется каменный уголь, не скупись. Всё, кажется… Нет, не всё! Найди грамотеев, пусть учат всех желающих грамоте. Патенты я выдам. Бесплатно.
— Ты? Церкачи…
— Мне Дракон право дал.
— Ясно. С кем воевать будем?
— С церкачами.
— …
— Струсил? Ты думаешь, мужчиной легко стать?
— Но зачем?
— Я тебе потом всё объясню, ладно? Я сейчас очень устала, а тут разговор не на один час.
Лира, морщась, встает, потирает ладошкой латы в районе правой ягодицы и кричит:
— Бы-чок!
Потом, подумав, добавляет:
— Коня сэру Блудвилу!
Лорд Ульрик угощал свою невесту сладкими винными фигами. Зачерпывал погуще и протягивал на деревянной ложке. Невеста жмурилась, как кошка, облизывалась и просила еще. Исли ее понимал: вся местная кухня традиционно была кислой, а тут настоящие сласти, да прямо с королевского стола. Они и стоили по-королевски: с бортным делом в болотах не задалось, и мед привозили издалека, как и обморочно дорогой южный инжир, и миндаль, и имбирь, и заморский сахар.
Гости на пиру жрали так, как будто завтра конец света. Баранину, говядину и свинину, ветчину с перцем, поросят в ягодном соусе, телячьи ножки с хреном и горчицей, паштеты, грудинку, окорока, зажаренных до хруста окуней, гусей, фаршированных грибами и кашей, хрустящих цыплят в тесте, обильно запивали вином, заедали мочеными ягодами и кислой капустой…
Исли наблюдал с тронного места за вассалами, лениво жуя кусок сладкого сырного пирога и кивками отвечая на тосты. Долгий пост давал о себе знать: взбудораженные турниром дворяне кутили вовсю. С каждой переменой блюд и каждым опорожненным кувшином гости вели себя все горячее. Вот коренной вестфьордец не юных лет весьма куртуазно ухаживал за сосватанной ему норфларкой, рядом другой без всякого сватовства тискал вдову, а третий, презрев их всех, сполз со скамьи и задушевно обнимался с собакой. Неспешные танцы со свечами сменила легкомысленная песенка. Музыканты наяривали на своих инструментах, как могли. В залу запустили канатоходцев и акробатов.
Пирог был отличным, виночерпий тоже расстарался – достал любимое крепленое вино короля. Вот только с соседом Исли не повезло. Он посмотрел на своего законного супруга.
Ригальдо сидел, далеко отодвинувшись от стола, небрежно возложив ноги на деревянную перекладину. Перед ним сиротливо стояли нетронутые блюда. Опять ничего толком не жрал и демонстративно воротил нос. То ли до сих пор обижался за турнир, то ли пренебрегал развлечениями узурпаторов. Исли задумчиво оглядел его ноги и кивнул:
– А почему тогда не на стол?
– А мне, может, хочется так, – задиристо ответил Ригальдо. – Ноги на стол – это для меня слишком по-вестфьордски. Но если вы хотите привнести и этот обычай, мой король, я не удивлюсь, когда он будет с восторгом принят вашими новыми подданными. Новый этикет вестфларского королевства, разрешающий гостям оскорблять, убивать и насиловать хозяев…
Щеки у него раскраснелись, и Исли подумал: да он пьян. Все это время слуга с кувшином исправно подходил к принцу, наполнял по первому требованию полный кубок. Еще начнет бузить, и что тогда с ним прикажете делать? Исли огляделся, чтобы проверить, много ли народу пялится на королевскую чету, и случайно напоролся на совершенно трезвый взгляд Антейна. Впрочем, тот тут же потупился, толкнул соседа локтем, и они рассмеялись.
Слуга, забиравший грязную посуду, вдруг кашлянул, как будто ему в горло что-то попало. Исли обернулся и обнаружил, что Ригальдо как-то разжился огромным столовым ножом для резки мяса и преспокойно вертит его в руках. Стража за спиной Исли одномоментно напряглась, но ничего не делала, ожидая какого-нибудь знака.
– Я все время думаю: ну ладно, ваши пришлые жеребцы. Но норфларцы меня поражают. Они так удивительно слепо любили моего отца, – задумчиво сказал Ригальдо. – А после его смерти так же преданно его ненавидят. Все, даже эта курица на турнире, надо же…
– Ее сестра пропала в окрестностях замка. Ваш отец…
– Да, знаю, – Ригальдо чиркнул ножом по столешнице, оставив глубокую царапину. И спросил невпопад: – А вы слыхали, что служанки в замке больше не видят ангелов?..
«Совсем пьян», – подумал Исли. Ригальдо продолжал кромсать стол, не замечая, что привлекает этим внимание.
– К чему вы это?
– Да так, ни к чему, – мальчишка наклонил к плечу голову, любуясь изъянами, которые оставил на дереве. – Просто невеста лорда Ульрика славится своей набожностью. Еще год назад она тоже разок видела во сне ангела, представляете? Мне рассказывал отец. По счастливой случайности он как раз тогда останавливался в ее родовом замке.
Он потрогал лезвие и, конечно, порезался. На большом пальце набухла тяжелая капля. Ригальдо бездумно сунул палец в рот и сосредоточенно сказал, не прекращая его посасывать:
– Думаю, что после свадьбы Ульрика ожидает неприятный сюрприз. Если, конечно, невеста не подложит под себя сырую говядину.
Он странно засмеялся, и Исли решительно отобрал у него нож. Ригальдо фыркнул и поманил слугу:
– Эй, ты, вина мне.
– Больше не пей, – предупредил Исли. – Дурным делаешься.
Слуга его не услышал, а мальчишка проигнорировал. Он принял полный кубок и сделал глоток. И сморщился:
– Фу, что это? Какой странный вкус.
– Это брендуайн, – терпеливо сказал Исли. – Его изобрели монахи. Особый способ готовить необыкновенно крепкое вино, чтобы оно не портилось, пока его везут с восточного побережья…
– Мне нравится, – сказал Ригальдо и сделал еще глоток. Исли прикрыл кубок ладонью:
– Я же сказал, что с тебя хватит.
Он кивнул слуге, и тот, не мешкая, забрал из рук принца вино. Ригальдо колюче уставился на Исли. А потом очень медленно откинулся на спинку кресла и возложил ноги в сапожищах на стол. Скрестил на груди руки и воинственно тряхнул челкой.
Исли показалось, что шутки и музыка поутихли. Даже на акробатов и жонглеров перестали смотреть: какое там, когда тут развлечение поинтереснее.
Ну что ж. Исли медленно наколол на деревянную шпажку фиги и поднес к губам Ригальдо:
– Ладно, ваше высочество. Раз вы такое дитя, угощайтесь, как это принято у детей… или влюбленных.
Ригальдо смотрел на него, часто моргая, потом неуверенно произнес:
– Мне что-то нехорошо.
– А ну-ка ешь, – тихо сказал Исли сквозь зубы. – Осточертели твои взбрыки. Или я возьму эти фиги в спальню и там… не знаю, куда их засуну.
Мальчик поднял руку к губам.
– Ваше величество, меня правда тошнит.
Он в самом деле выглядел немного зеленым.
– Сам виноват. Не умеешь – не пей, – Исли отодвинулся и дал ему выбраться. Сделал знак страже, чтоб довели до башни. Вспомнил свои планы на вечер и хмыкнул. Какое тут «поговорить». Всю ночь благородный принц теперь будет блевать, потом до завтрашнего вечера дрыхнуть.
Публика, не дождавшись громкого скандала, погрузилась в прежние развлечения: еда, непристойные шутки и еда.
Исли без всякого удовольствия попробовал драгоценные фиги. Действительно, вкусно и должно нравиться женщинам. Ригальдо, как истинное дитя болот, не признавал ничего, кроме своей горькой брусники.
Без него разом стало как-то скучно.
Исли так и сидел, еле сдерживаясь, чтобы не продолжить ковырять ножом стол, пока гулко не хлопнула дверь, и, расталкивая гостей, к королевскому креслу подбежал командир стражи.
– Ваше величество… – бедняга едва дышал и был красным, как вареный рак. Пот катился по его лбу градом. – Беда… Повар допил вино из кубка его высочества принца… и скончался.
Исли смотрел ему в лицо и видел каждую сальную пору на коже, каждую красную звездочку и почему-то впервые заметил, какие ярко-синие у этого старого мужика глаза. Как два просвета в весеннем небе. И вдруг вспомнил: позолоченная королевская чаша на каменном полу и темная бычья кровь, расплескавшаяся по замковым плитам длинной лужей.
Он встал, и музыканты сразу же перестали играть, оборвав песню так, что противно сфальшивила дудка.
В полной тишине Исли сказал:
– Взять под стражу всех этих людей и всех слуг с кухни и под страхом смерти не выпускать из замка ни одну живую душу. И… лекаря-южанина ко мне.
– Государь! – крикнул Финиан, пытаясь пробраться к нему. – Командир мой! Друг мой! Подожди…
Исли махнул рукой, делая знак страже запереть позади него двери: у него не стало друзей в этом королевстве.
Он бежал стремглав, так, как не бегал никогда, изумляя грохотом встречных служанок и пугая замковых кошек, а в груди будто росла огромная дыра, как кровавый провал под старинным мостом, красный топкий рот победившей его трясины.
Ригальдо не дошел до лестницы в башню: скорчился на полу, пуская красные пузыри изо рта и держась за живот. Вокруг бестолково суетились молодые стражники. Его лоб был горячим, волосы мокрыми, а глаза смотрели в никуда, и черный зрачок заполнял почти всю радужку.
Исли упал перед ним на колени, встряхнул и громко позвал.
Едва услышав его голос, мальчик попытался отползти.
Даже если бы Ригальдо пырнул его ножом, Исли не испытал бы большей боли.
Впервые рассказ был опубликован под псевдонимом Дон А.Стюарт (Don A. Stuart) в журнале «Astounding Stories» № 10, 1935.
Перевод А.Лидина
Кондон замер, глядя через стекла бинокля, при этом лицо его было напряжено, а все внимание сосредоточено на маленьком пятнышке, искрящемся бесконечно далеко в синем небе. Губы его дрожали, и он рассеянно повторял раз за разом:
— Боже мой! Боже мой!..
Неожиданно он вздрогнул и посмотрел на меня сверху вниз.
— Он никогда так не спускался, Талбот. Он никогда так не спускался…
Я тоже это знал. Однако мне ничего не оставалось как улыбнуться и ответить:
— Не стал бы утверждать стол безапелляционно. В любом случае, я боюсь за него. Что там случилось?
Майор Кондон весь дрожал. Его рот скривился в ужасной гримасе, прежде чем он вновь обрел дар речи.
— Талбот… Я боюсь… Ужасно боюсь. Ты же понимаешь… Ты же его ассистент… Ты же знаешь, он пытается победить гравитацию. Люди не предназначены для этого… Это неправильно… Неправильно…
Майор вновь уставился на пятнышко, оставаясь все таким же напряженным и по-прежнему невпопад повторяя:
— Неправильно… Неправильно… Неправильно…
Неожиданно напрягся, замолчал. Дюжина техников, стоящих на удаленной аварийной площадке, замерла. А потом майор рухнул на землю. Удивительная слабость для офицера с медалью «За выдающиеся заслуги». Я не остановился помочь ему, потому что знал: в самом деле что-то случилось.
Далеко в небе сверкала маленькая оранжевая искорка… там, где почти не было воздуха и необходимо носить костюм для полетов в стратосфере. Широкие оранжевые крылья летательного аппарата слабо мерцали на жемчужно-серым фоне. Но без сомнения летающий аппарат падал. Медленно скользил вниз по кругу, постепенно входя в штопор.
Ужасно. Летающей машине потребовалась почти минута, чтобы, потеряв управление и устремившись к земле, пролететь первую милю, и это, не смотря на скорость. В самом конце аэроплан вошел в настоящий штопор. При этом мотор машины ужасно завывал. Это был жуткий, смертоносный полет — словно гроб несся к земле на скорости большей чем пятьсот миль в час.
Земля вздрогнула от этого страшного столкновения. Но еще до того, как аэроплан врезался в землю, мы вскочили в машины и помчались к месту катастрофы. Я был в машине с Джеффом — лабораторным техником. Двигатель джипа взвыл, и мы быстро набрали скорость километров в семьдесят. Покинув стартовое поле, мы нырнули в мелкую канаву и потом вылетели на дорогу — пустынную, бетонную дорогу, которая вела к том направлении, где аэроплан должен был врезаться в землю. Двигатель взревел, когда Джефф выжал акселератор. Смутно я слышал грохот большого автомобиля майора, который несся следом за нами.
Джефф гнал машину, словно сошел с ума, но никто, казалось, этого не замечал. По бетонке мы разогнались до девяносто пяти миль в час, может и больше. От встречного ветра у меня заслезились глаза, так что я не мог быть уверен, видел ли я хвост огня и пламени позади аэроплана. При падении от трения могли загореться баки с дизельным топливом… только этот летательный аппарат такое топливо практически не использовал, лишь для набора высоты. Теперь же баки его должны быть пусты — аэроплан должен был выработать все горючее при подъеме, а спускаться собирался планируя. Мотором у него была антигравитационная катушке Картера.
Наш джип свернул на грунтовую дорогу, протянувшуюся через широкую равнину, и ветер вновь засвистел вокруг. Далеко впереди я увидел проселочную дорогу, ведущую к месту падения. Мы тормознули, и машину занесло под скрежет шин. Как бы мы не спешили, по грунтовке, несмотря на все усилия мотора, больше чем шестьдесят пять не выжать.
Джефф резко свернул на коровью тропу, взвыли рессоры. Мы стали притормаживать, когда оказались в четверти мили от аэроплана. Он упал между огороженной частью пастбища на лесной опушке. Выскочив из джипа, мы, словно медалисты бега с препятствиями, перемахнули через забор и помчались к обломкам аэроплана и замерли разглядывая то, что недавно было «экспериментальным летающим аппаратом».
Присоединившийся к нам майор был спокойным и бледным. Я тоже был спокойным и, возможно, тоже бледным как мел. Я вытер со лба холодный пот. Я чувствовал, что весь с ног до головы покрыт потом, аж ручеек тек вдоль позвоночника. Крепкая стальная машина ушла в землю на глубину восьми или девяти футов, разметав почву и камни, словно это жидкая грязь.
Крылья валялись на другом конце поля, плоские, скрученные куски дюралевого сплава. Раньше фюзеляж летающего корабля имел великолепный силуэт, но теперь, ударившись о землю, он развалился на куски. Верхняя часть, где были расположены индукционные катушки из висмута, превратилась в бесформенную смесь разодранных проводов. Внутри машина была разбита, раздавлена, разорвана, точно так же, как и её корпус. Задняя часть экспериментального двигателя — тяжелый нагнетатель, напоминающий наковальню — был разломан, он раскололся, развалившись на несколько кусков. Ни одна деталь машины не осталась на своем месте в этой адской мешанине.
Подбежав к обломкам, я в первую очередь заглянул в кабину, где должно быть красное месиво — то, что раньше было человеком, — только ничего похожего там не оказалось. Пилота просто не было. Он не покидал самолет. Был безоблачный день, и мы бы сразу увидели падающее тело… Только вот кабина оказалась пуста. Мы тщательно её осмотрели. Пришел фермер и другие зеваки. Столпившись поодаль, они обменивались впечатлениями. Потом приехало еще несколько фермеров на старых, ветхих автомобилях с женами и их семьями и тоже стали пялиться на обломки.
Мы отправили владельца земли в город, и вскоре он вернулся с рабочими и грузовиком с прицепом. К тому времени уже начало смеркаться. Но мы не стали делать перерыв на ночь, работы продолжались до утра, и только когда начало светать, мы поспешили прочь. Потом пятеро из нас: майор военно-воздушных сил, Джефф Родней, двое из корпорации Дугласса, никогда не мог запомнить их имен, и я — так вот, все мы собрались в нашей комнате: моей, Боба и Джеффа. Мы просидели там несколько часов, пытаясь припомнить каждую мелочь, каждую деталь, пытаясь объяснить то, что произошло.
А потом раздался телефонный звонок. Я встал и ответил. Странный, неприятный голос равнодушно поинтересовался:
— Господин Тэлбот?
— Да.
Звонил Сэм Гантри — фермер, которого мы оставили дежурить на месте аварии.
— Тут какой-то человек появился.
— Да? И что он хочет?
— Не знаю. Я не понимаю, откуда он появился. Он то ли мертв, то ли без сознания. Он в костюме летчика и на голове у него стеклянный шлем. Выглядит он каким-то синим… Так что думаю: он мертв.
— Господи! Боб! Вы пробовали снять шлем? — взревел я.
— Нет… Нет… Нет… Сэр. Мы не трогали его.
— Его кислородные баллоны должны быть пусты. Послушайте: возьмите молот, гаечный ключ, все что угодно… и разбейте переднюю стеклянную панель его шлема! Быстро! Мы скоро будем!
Джефф уже вскочил. Майор поднялся вместе с остальными. Я схватил полупустую бутылку виски и нырнул в чулан. Прихватив кислородный баллон под мышку, я запрыгнул в джип, и Джефф рванул с места. Сходу набрав скорость, он так и не сбрасывал её до конца ночной поездки.
Мы неслись к месту катастрофы сломя голову, так что нас бросало из стороны в сторону. Джефф отлично знал дорогу, и мы даже не притормаживали на поворотах. На этот раз он рванул прямо через проволочное ограждение. Фара разлетелась. Раздался скрежет рвущейся проволоки, прочертившей узор царапин на капоте джипов. И мы, подпрыгивая, понеслись через поле.
На земле стояло два фонаря. Еще три фонаря были у фермеров, собравшихся на поле. Несколько человек присело рядом с неподвижной фигурой в фантастическом раздутом скафандре для полета в стратосфере. Когда наш джип тормознул, его занесло и мы, словно горошины из стручка, высыпали из машины. У меня в одной руке была бутылка виски, в другой — кислородная подушка.
Лицевая панель шлема Боба была разбита, но кожа его имела синеватый оттенок и пошла пятнами, на губах выступила пена. Длинная царапина на щеке — след от разбитого стекла — медленно наливалась кровью. Майор ничего не говоря приподнял голову пилота-испытателя, и осколки стекла зазвенели внутри шлема. Потом майор попытался влить немного виски в горло несчастного.
— Подождите, — остановил я его. — Майор, давайте лучше сделаем ему искусственное дыхание. Это быстрее приведет его в себя…
Майор кивнул и поднялся, кривясь, стал растирать руки.
— Костюм его очень холодный! — пояснил майор. Я поднес загубник кислородного баллона к лицу Боба и открыл вентиль, стараясь держать загубник так, чтобы поток чистого кислорода бил прямо в рот бедняги.
Через десять секунд Боб закашлялся, а потом несколько раз глубоко, судорожно вздохнул. Когда его легкие наполнились кислородом, его лицо почти мгновенно стало розовым.
А потом, вновь закашлявшись, он попросил:
— Помогите мне сесть.
Мы усадили его, потом он с трудом поднял руку и помахал нам.
— Теперь со мной все в порядке, — объявил он.
— Слава богу… Но что же с тобой случилось? — спросил майор.
Боб не отвечал. Минуту он сидел молча. Взгляд у него был странным — голодный взгляд, так по крайней мере мне показалось. Потом он посмотрел на деревья, которые темнели у него за спиной, перевел взгляд на людей, столпившихся возле фонарей, и в финале, запрокинув голову, уставился на мириады звезд, которые сверкали, танцевали и поблескивали у него над головой в ночном безоблачном небе.
— Я вернулся, — тихо выдавил он. А потом неожиданно вздрогнул и со страхом огляделся. — Но… я должен быть… тогда… тоже…
А потом минуту, не отводя взгляда, он смотрел на майора, и наконец едва заметно улыбнулся и, повернувшись к парочке из Дугласс инкорпорейтед, начал свой рассказ…
***
Вначале с аэропланом было все в порядке. Я стартовал и поднимался на обычном дизельном двигателе, пока не оказался на безопасной высоте, где воздух уже был достаточно разряженным и поле, которое создавала машина, не могло воздействовать на объекты на поверхности Земли… Боже! Поверхности Земли!.. Правда я не знал, насколько далеко распространяется это поле — двигатель ведь был экспериментальным и запускать его на стенде в ангаре было равносильно игре в русскую рулетку… На высоте в сорок пять тысяч футов я решил, что нахожусь в полной безопасности. Тогда я выключил дизельные двигатели, тем более что указатель топлива уже стоял на нуле. Тишина поразила меня. Такая тишина!..
Потом я запустил двигатель,-генератор и электрические катушки загудели, разогреваясь. А потом…
Удар поля оказался страшным… На мгновение меня парализовало и не было никаких шансов разорвать цепь, отключив экспериментальный генератор… Хотя я сразу понял, что-то пошло не так… В схему закралась ужасная ошибка. И я вынужден был сидеть в кабине и наблюдать, как индикаторы показывают совершенно невозможные данные… И еще… Я отлично понимал, что только сам смогу себе помочь, но прежде чем я сумел что-то предпринять дела пошли еще хуже.
Стоило мне потянуться вперед, как катушки начали исчезать — они бледнели, становились призрачными, нереальными и исчезали одна за другой. А когда машина и вовсе растаяли, я на мгновение увидел синее небо. Потом, словно со стороны, я увидел, как самолет падает, и свет померк, так как Солнце, подобно ракете, пролетело по небу и исчезло.
Не знаю сколько я находился в странном состоянии, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг меня была только пустота: ни тьмы, ни света, никаких звезд…
Наконец окружающее стало обретать подобие реальности, Пустоту сменил странный красный свет. Я падал… Я подумал о сорока пяти тысячи футах и твердой поверхности Земли и замер, скованный ужасом. Я приготовился умереть… и в тот же миг приземлился в огромный белоснежный сугроб, подкрашенный алым светом, который освещал этот мир…
Холод. Он впился в меня, словно клык дикого зверя. Это был настоящий холод. Смертоносный холод. Он ножом прошел через толстый утепленный костюм для полетов в стратосфере и так полоснул по телу, словно я был в чем мать родила. Я дрожал так сильно, что едва смог вывернуть вентили обогрева на максимум. Вы знаете, что в этом костюме для борьбы с холодом есть контейнеры со спиртом и каталитические сетки, потому что любые электрические приборы могли создать магнитные поля, которые, в свою очередь, могли повлиять на генератор.
Тогда я поблагодарил самого Господа Бога за подобную предусмотрительность. Я пониал только что попал в странное место, где страшно холодно и пустынно. А потом я неожиданно осознал, что небо надо мной совершенно черное. Чернее, чем тьма ночи, и еще… Снежное поле протянулось до самого горизонта — равнина, залитая кроваво-красным светом, и моя тень легла темно-красным пятном у моих ног.
Я обернулся. С трех сторон поднимались низкие холмы, заваленные снегом и расцвеченные красным. С четвертой стороны… Там через всю равнину протянулась стена — стена, которая могла посрамить Великую Китайскую стену. Была она кроваво-красной и блестела, словно отлитая из металла. Она протянулась от горизонта к горизонту, и я мог хорошо её рассмотреть, хотя до неё было несколько сотен футов — воздух казался совершенно прозрачным. Я выкрутил горелки своего костюма на максимум и почувствовал себя много лучше.
Тут что-то заставило меня повернуть голову, и я замер. Я уставился на Солнце и сглотнул. Оно было в четыре… да что там, в шесть раз меньше Солнца, которое я знал. Оно не садилось. Оно застыло в сорока пяти градусах над горизонтом. Кроваво-красное. И мое лицо, когда я повернулся к нему, пусть даже и защищенное стеклом шлема, не ощутило никакого тепла. Лучи этого солнца не грели.
Вначале мне и в голову не приходило, что я мог покинуть Землю, оказавшись на другой планете, но теперь я засомневался в том, что все еще нахожусь на родине. Должно быть это была другая планета, другая звезда… Замороженная планета… Планета, где воздух обратился в снег. В какой-то момент я был совершенно в этом уверен. Замороженная планета мертвой звезды.
Уставившись в небо над головой, я удивился тому, что на черной чаше небес можно было разглядеть всего три десятка звезд. Тусклые красные звезды, и одна единственная звезда, которая сильно выделялась из-за того, что сверкала очень ярко — желто-красная звезда, много ярче Солнца, — настоящее чудовище. Это был другой… мертвый… космос. Если снег и в самом деле был замороженным воздухом, то единственная атмосфера, которая могла тут существовать: атмосфера из неона и гелия. Тут не было туманной дымки, чтобы рассеять блеск звезд. Тусклое красное Солнце не могло приглушить их свет. Выходит, и звезды исчезли.
В этот миг я окончательно пришел в себя. Я был страшно напуган.
Напуган? Да, настолько, что чуть не обмочился. Только тогда я понял, что никогда не вернусь. Я снова ощутил холод и осознал, что могу умереть, если не вернусь раньше, чем в моих кислородных баллонах закончится воздух. Но беспокоиться нужно было не об этом. Кислород — всего лишь еще один ограничитель, установленный на бомбе замедленного действия…
Однако тогда думал о другом. Я пытался найти ответы на многочисленные вопросы, крутившиеся у меня в голове. Неожиданно я осознал, что все ещё на Земле… Так оно и было. Это была Земля. А над головой у меня сверкало старое Солнце. Старое… Старое Солнце. Видимо двигатель летательного аппарата исказил не только потоки гравитации. Мой разум был холоден и работал как часовой механизм.
Если же это и в самом деле была Земля. то тогда выходило, что машина перенесла меня на безумное расстояние во времени. Солнце мертво. Земля мертва. В наше время Земле уже исполнилось около двух миллионов лет. И за все это время Солнце почти не изменилось. Но сколько времени прошло с тех пор? Теперь Солнце оказалось мертво. Звезды были мертвы. Так что я решил, что от моего настоящего времени меня отделяет биллион биллионов лет. Однако, боюсь, я недооценил этот временной интервал.
=== Джон Кэмпбелл === Ночь=2 ===
Мир был старым… старым… старым… Сами камни излучали ауру сокрушительного, невероятного возраста. Мир был старым, старше чем… Мне даже сравнения не подобрать. Обычно мы сравниваем возраст с возрастом гор. Но что такое возраст гор? Горы поднимались, превращались в равнины, снова вставали пиками… И так миллионы миллионов раз! Мир старый, как звезды? Нет. Так тоже сказать нельзя… Звезды мертвы…
Я снова посмотрел на металлическую стену и отправился к ней. Её аура древности буквально омыла меня, потащила к себе, как магнит. Я попытался воспрепятствовать этому зову, потому что предо мной был мир, где и вовсе не было никакого движения. Лишь ледяной ветер тонко беспрестанно скулил над безжизненной равниной, и тащил меня призрачными руками…
В итоге я все-таки направился в сторону стены. Я не мог мыслить ясно, потому что аура мертвой планеты давила на меня. Давила своим возрастом. Сами звезды умирали у меня на глазах или уже умерли. Они ютились в межзвездном пространстве, словно старики, сбившиеся в кучки, чтобы сберечь последние крупицы тепла. Галактика сжалась. Она стала крошечной, диаметром не более тысячи световых лет. Расстояния между звездами теперь насчитывали мили там, где раньше были световые года. Великолепная, гордо расползающаяся вселенная, которая раскинулась на миллион миллионов световых лет, разбрасывающая лучистую энергию в пространство… все это исчезло.
Вселенная умирала… Умирающий жмот, который выбрасывал остатки энергии в ставшее поистине крошечным межзвездное пространство. Сама вселенная казалась сломанной и разрушенной. Тысячи миллиардов лет назад космические постоянные были исключены из этой вселенной. В этой Вселенной не было галактик, кружащихся с огромной скоростью. Это была вселенная обломков, погруженных в бездонный океан одиночества и холода. И не так много времени должно было пройти прежде чем эти обломки исчезнут и воцариться вечный мрак.
Что-то случилось с этим миром. Но так давно. что даже воспоминания об этом событии исчезли. Единственное, что осталось, так это гравитационная постоянная, сила, которая притягивает массу друг другу. А галактика, постепенно сжимаясь, превратилась в старую усохшую мумию.
Свет Солнца стал холодным. А его красный оттенок заставлял окружающий мир выглядеть еще старше. В этом мире не было ничего молодого. Меня можно было не брать в счет. Порывы ледяного ветра и хруст «снега» под ногами, звучали как тщетный протест, обижаясь на мое вторжение.
Я брел дальше и дальше, но металлические стены ничуть не приближались, словно это был мираж ледяной пустыни. Но я уже был слишком поражен возрастом этого мира, чтобы удивляться. Я просто шел вперед.
Когда я подошел ближе, полированный блеск стены исчез и последние мои надежды погибли. Несмотря ни на что, я все-таки надеялся, что кто-то может жить за этой стеной. Существа, которые смогли построить такое сооружение, могли выжить даже в таком мире. Поэтому я, не в силах остановиться, брел дальше и дальше. Вблизи стало видно, что стена во многих местах потрескалась и обвалилась. Это оказалась даже не стена, а несколько разбитых стен, которые издалека выглядели, как единое сооружение.
Тут не было смены времен года, чтобы состарить камни, только слабые холодные ветра, которые несли частички неона и гелия, инертных веществ, которые сами по себе не вызывают коррозии. Город, лежавший за стенами, был мертвым биллионы лет. Этот город лежал мертвым период времени в десять раз больший, чем сейчас возраст нашей планеты. Но ничто не смогло уничтожить его. Земля была мертва — слишком стара, чтобы на ней сохранился хотя бы крошечный огонек жизни. Воздух замерз, и ничто не могло вызвать коррозию металла.
Сама вселенная умерла. Тут не было космического излучения, которое могло уничтожить сооружения, бомбардируя их атомными частицами. Что-то, возможно, последний из странствующих в пространстве астероидов, случайно рухнув на Землю, разворотил часть стены. Я прошел через эту брешь, вступив в город, который покрывал снег — мягкий, белый. Огромное красное солнце висело в небе в том же месте, где раньше, не сдвинувшись ни на градус. А это означало, что Земля давным-давно перестала вращаться вокруг оси…
Я бродил по мертвым садам. Именно они убедили меня, что я в самом деле в городе людей на Земле. Тут были замороженные останки растений. Видимо, они умерли в один миг, захваченные врасплох одной из последних бурь Земли, случившейся десятки миллиардов лет назад…
Я шел дальше и дальше. Город казался бескрайним. Огромным. Он простирался до самого горизонта… Безжизненный… Машины… Машины повсюду. И машины тоже были мертвы. А я шагал вперед в надежде, что где-то отыщется немного света и тепла. Я не мог определить, когда смерть взяла этот город под свое крыло. Благодаря объятиям страшного холода мертвые растения выглядели свежими.
В городе было много темнее. Свет солнца, висящего над горизонтом, загораживали многочисленные здания и постройки. Мне казалось. что я спускаюсь все ниже и ниже, и вскоре оказался много ниже уровня ледяной равнины. И чем дальше я шел, тем меньше и меньше было вокруг снега. Наконец он вовсе исчез.
Машины, которые я видел, были далеко за пределами того, что мы могли бы вообразить — совершенные машины, которые, судя по всему, могли не только самовосстанавливаться, но и самовоспроизводиться. Они могли делать дубликаты самих себя и дублировать другие, машины необходимые, для того, чтобы им существовать вечно.
Но их создатели не смогли предусмотреть случившееся. И без того город, который они спроектировали, и машины, которые они построили, просуществовали еще миллионы лет, после того, как ушли в небытие последние люди. Должно быть, эти строители и конструкторы очень смутно представляли будущее и видели его совсем не таким. Но теперь Земля умерла, и Солнце умерло, и даже сама Вселенная стояла на грани смерти.
Холод убил машины. Все они имели нагревательные устройства, которые были предназначены для поддержания нормальной температуры, несмотря на любые погодные перепады. Но в каждой электрической машине есть сопротивления баланса, индукционные катушки, конденсаторы… И холода, становившиеся с каждым столетием все сильнее, погубили их. Несмотря на обогрев, холод со временем отвоевывал одну позицию за другой и в конце концов уничтожил внутренности супермашин. Сверхпроводимость и отсутствие трение — инженеры не смогли всего предусмотреть. А ведь сопротивление и трение — основа основ, то что удерживает болты и останавливает машины при необходимости…
От холода изменилось электрическое сопротивление деталей и удивительные машины остановились, потому что не осталось деталей, чтобы заменить поврежденные. А стоило их заменить, новые тут же выходили из строя. Должно быть прошло много месяцев или даже лет в этих бессмысленных заменах, прежде чем машины сдались и остановились. Холод победил их, обошел защиту, которую в более теплые времена возвели против него инженеры.
Машины не взорвались. Я нигде не видел разбитых машин. Они просто остановились, когда больше не смогли бороться с собственными дефектами. А новая энергия, новые детали так и не поступили. И больше эти машины никогда не заработают…
Я пытался прикинуть, сколько они работали сами по себе, сколько времени прошло с того момента, как они отключились, сколько — с того момента, как исчезли люди, которые нуждались в этих машинах. Ведь был тот момент, когда в огромном городе осталось всего несколько человек. Сколько лет прошло после того как ушел последний человек, работали совершенные механизмы?
Я бродил, стараясь увидеть как можно больше, прежде чем покинуть это место. Бродил по мертвому городу. И повсюду я видел, маленькие автономные, моющие машины, которые раньше содержали город в идеальной чистоте, беспомощно застывшие, скованные вечностью и холодом. Они, должно быть, функционировали до последнего, пока центральная электростанция не исчерпала свой ресурс.
Я нашел те места, где город впервые коснулась разруха. Там собрались неподвижные ремонтные машины, которые так и не смогли закончить ремонтные работы, до конца убрать мусор на грузовые платформы. Новые балки и плиты были лишь частично сгружены с платформ. Смертельные раны города так и не были вылечены.
Наконец я отправился обратно. Это была длинная прогулка, бесконечная, мили и мили по пандусам мимо мертвых домов, магазинов и ресторанов. Тут и там замерли неподвижные легковые автомобили.
Вверх и вверх к замершим садам, жестким и хрупким в замороженном виде. Разрушенные крыши должны были вызвать волну холода, и листья так и остались зелеными, покрытыми белой изморозью. А разбитое стекло было хрупким, зеленым и совершенным на ощупь. Цветы до сих пор оставались прекрасными, хоть и навсегда мертвыми…
Вы хоть раз находились рядом с мертвым человеком? Со мной подобное происходило. Я как-то был у соседей, когда их дед умер прямо у меня на глазах. И вышло так, что мне пришлось просидеть в комнате с мертвецом несколько часов…
И вот сейчас мне тоже пришлось оказаться один на один с трупом. Трупом целого мира в мертвой вселенной, где тишина воцарилась много тысяч лет назад, и только мой приход потревожил призраки умерших, если не считать ветра мертвых газов. Теперь я никогда снова не смогу называть их инертными.
Я знаю, что это — мертвые газы, мертвые газы мертвых миров.
А с вышины умирающие звезды взирали на умирающий город. Я не мог больше оставаться там. Я направился мимо зданий блестящего металла, в стенах которого отражалось тусклое, кровавое солнце. Но даже там, казалось, не было ничего «живого». Снова я увидел следы того, как, верные приказам своих хозяев, машины, пытались восстановить себя, чтобы служить своим хозяевам, которые погибли много миллионов лет назад. Я видел повсюду замершие ремонтные машины, которые так и не смогли совладать со своим главным врагом — временем.
Хотя все это лишь игра слова. В этом городе умерло само время. Оно погибло вместе с городом, планетой, Солнцем и Вселенной, которые само же погубило.
Эти машины старались работать и дальше, но им не удалось. И второго шанса у них не будет. Бессмертные машины были мертвы. Парадокс, не так ли?
Я прошел мимо них, двигаясь к окраине города. Я проходил мимо заброшенных магазинов… В какой-то миг я заглянул в один из них, решив узнать, чем же торговали перед смертью мира.
И тут я чуть не закричал, так как сквозь костюм услышал какой-то шорох. Я видел, как одна машина дернулась дважды, а потом рухнула. Не думаю, что энергия осталось в ячейках памяти этой машины, хоть она и была столь сложным механизмом, что для меня была за гранью воображения. Дернувшись при моем приближении машина окончательно погибла. Но это заставило меня пулей выскочить из магазина…
Этот механизм «умер» у меня на глазах. Но как это не парадоксально звучит, я стал еще более любопытным. Я вновь подумал об ассортименте магазинов этого далекого будущего. Однако теперь у меня появилась надежда, что в этом месте где-то должна остаться неиспользованная энергия, ведь тут хранилось невообразимое. Я огляделся повнимательнее, и тут увидел экран в одном из офисов. Я подумал, что это экран. Больше всего он напоминал телевизор странного вида. Подобравшись к нему, я осторожно коснулся экрана. И тут раздался звук! Мягкий, гудящий звук.
Этот экран должно быть был соединен с центральным офисом, где в энергетических ячейках еще остались остатки энергии. Там, где-то хранился неприкосновенный запас энергии для безнадежного ремонта давно погибших силовых машин.
В этот миг в глубине моего сердца вновь зародилась надежда. Возле экрана «телевизора» располагалось множество непонятных кнопок и циферблатов… Но в самом деле существовала ли надежда?
Вот тут я замер. О какой надежде я грезил? Город был мертв и мертв уже очень долго. Вся планета была мертва. С кем мог соединить меня этот монитор? На всей планете не осталось ничего живого, что могло бы ответить на мой вызов.
Я мог смотреть на вещи проще. И как… как я мог бы определить нужный номер? С другой стороны, почему я посчитал что диск, на котором по кругу были выгравированы какие-то девять символов и стрелка — указатель система управления связью? Теперь указатель указывал на первый символ.
Действуя неуклюже из-за перчаток, я коснулся одной из маленьких кнопок с символами, инкрустированных в металл. Неожиданно раздался щелчок и экран включился. Перед экраном в воздухе появилась трехмерная сфера, и она, завораживая, медленно вращалась у меня перед глазами. Тут я чуть не упал, неожиданно осознав, что происходит. Указатель был селектором! Всего девять. Я нажал кнопки одну за другой и вскоре передо мной в воздухе плавали девять сфер.
Тут я остановился и призадумался. Девять сфер. Девять планет. И Земля была первой в этом списке — странная планета для меня. но я узнал её по размеру и по положению.
Так может где-то все-таки осталась жизнь? На одном из этих девяти миров?
Только вот где? Меркурий… планета, ближайшая к Солнцу? Нет. Солнце мертво и даже на Меркурии слишком холодно. К тому же Меркурий слишком мал. Я знал… более того, я был уверен, что у меня только один шанс. После этого те крохи энергии, что еще оставалось в коммуникационной системе, иссякнут и тогда… Видимо тут использовали ток высокой частоты, а в самом аппарате конденсаторы и катушки индуктивности. Поэтому холод особо их не затронул. Это не огромные машины, которые работали на постоянном токе.
И всё же с кем мне связаться? Юпитер? Слишком большой… А потом я нашел решение. Холод разрушил машины, сделав их идеальными проводниками. А все потому, что они не были предназначены для борьбы с космическим холодом. Но машины, если таковые существовали, к примеру, на Плутоне, должны быть изначально разработаны для таких условий… Там всегда было холодно.
Тогда я обратил все свое внимание на Плутон. Он стал моей единственной надеждой. Но какая из сфер соответствует Плутону? И как они меня поймут? Да и существовали ли эти «они»?
Нужно было как можно скорее решить эту задачу, пока энергия не иссякла. Что-то подсказывало, что при столь сложной системе связи должен существовать какой-то проводник… Рядом с экраном был небольшой пультик, на котором было двенадцать крошечных кнопочек, сгруппированных в четыре ряда по три кнопки. Я решил, что тут использована двенадцатеричная система.
Представьте себе проблемы межпланетной коммуникации! А проблема была в том, что человек-анахронизм в мертвом городе, на мертвой планете искал, сохранилась ли где-то, хоть какая-то жизнь.
На том же пульте располагалось еще две кнопки, в стороне от остальных двенадцати — одна зеленая, одна красная. Снова я задумался. Возле каждой кнопки было множество символов. Так что я вначале перевел стрелку на Плутон, а потом на Нептун. Плутон был много дальше, но и на Нептуне было достаточно холодно. Машины и там должны были работать в холодной атмосфере, но Нептун располагался много ближе, а значит для связи потребуется меньше энергии, которой, итак, судя по всему, оставалось очень мало.
В итоге я нажал зеленую кнопку, надеясь, что красный цвет по-прежнему означает опасность — отключение в случае неправильно набранной комбинации, а зеленый, как и в наше время — цвет единения, вызова.
Но так ничего и не произошло. Только нажатия одной зеленой кнопки не хватило. Я ещё раз нажал шпильку, которая по моему разумению означала Нептун.
Прибор снова загудел. Но теперь звук был много сильнее, объемнее, и звучал совершенно по-иному. А потом где-то внутри механизма раздался громкий щелчок. Затем зеленая кнопка высвободилась. Ключ Нептуна под отметкой на циферблате мягко замерцал. А экран замерцал серым светом. А потом совершенно неожиданно гудение прекратилось. Словно средство коммуникации не выдержало нагрузки. Мерцание знака Нептуна померкло. В любом случае сигнал был отправлен.
Минуту за минутой я стоял темного экрана, глядя в пустоту. А потом экран снова замигал, но в этот раз он светился более тускло. Видимо остатки энергии иссякали, её последние крохи было бессмысленно посланы в глубину пространства…
— Боже, — простонал я. — Это бесполезно… Все бесполезно…
=== Джон Кэмпбелл === Ночь=3 ===
Я знал, что сигналу может понадобиться несколько часов, чтобы добраться до этой далекой планеты, даже если станет двигаться со скоростью света. А из-за отсутствия энергии на это могут уйти годы.
Вот так я и стоял там. Экран был таким же темным, как я нашел его, нл тут сигнальная кнопка снова зажглась. Я замер, затаив дыхание в безумной надежде. А потом. Не зная, что и предпринять, во второй раз ткнул кнопку Нептуна. Видимо последние крохи энергии были на гране истощения, потому что в этот раз голограмма с образом Нептуна над кнопкой показалась мне мутной и едва различимой.
Я отступил от аппарата. На душе была горечь. Я погрузился в бездну безнадежности. Передо мной раскинулся пейзаж, который, если перенести его на холст, можно было озаглавить: «Последние дни Земли». И похоже я был тем, кто использовал последние крохи энергии теперь уже окончательно мертвой планеты. Этот город до конца пытался служить своим создателям, и я, прибывший от зари времен в конец всех времен, использовал последнюю каплю его жизненной энергии. А теперь город окончательно умер.
Медленно я вернулся к стене, под свет умирающих звезд. В полумиле поднималась рампа, вздымавшаяся вверх на несколько миль… Я шел медленно… на кладбище не стоит суетиться… Теперь мне ничего не оставалось, как только ждать смерти.
Вскоре я обнаружил скамейку — скамейку вырезанное из металла посреди буйства ярких, но замороженных цветов. Я присел и уставился на замороженный город, а потом перевел взгляд на умирающее солнце.
Не знаю, сколько я там просидел, прежде чем у меня в голове раздался голос.
— Мы искали вас возле телевизионной машины.
Я вскочил со скамейки и стал дико озираться.
Эта штука напоминала плавающий вы воздухе металлический дирижабль, рубиново-красный в этом свете шибнущего светила, двадцати футов длиной и футов десяти в диаметре. Яркий, теплый оранжевый свет мерцал в его иллюминаторах. Я в удивление уставился на летающий аппарат.
— Сработало! — выдохнул я.
— Энергии хватило, и сигнал достиг Нептуна, — ответило существо, находившееся на борту летающего аппарата.
Я не видел своего спасителя, но каким-то образом слышал его. Только тогда это меня ничуть не удивило.
— У вас почти закончился кислород, и я боюсь, что ваш мозг скоро пострадает от его недостатка. Я хотел бы, чтобы вы поднялись на борт. Тут внутри нормальная атмосфера.
Не знаю, откуда мой спасатель это узнал, но манометры на моем кислородном баллоне подтвердили его заявление. Кислород в баллоне почти закончился. Возможно, я протянул бы еще часок, если бы не открыл клапаны так широко, но тогда я чувствовал бы себя не так здорово.
Я поднялся в люк. Я был переполнен радостью. Эта вселенная оказалась не такой уж мертвой, как я предполагал. Потомки человечества жили не на Земле, но скорее всего потому, что у них не было иного выбора. Но у них были космические корабли! С нетерпением предвкушая встречу, я в странном трепете шагнул в люк и тот закрылся у меня за спиной, с мягким шипением встав на свое место. Загудел насос, внутренняя дверь открылась. Я шагнул дальше и тут же выключил спиртовые горелки. Внутри летающей машины было тепло, светло и воздух пригодный для дыхания!
В тот же миг я распустил внешнюю шнуровку, а потом расстегнул внутреннюю молнию. Через тридцать секунд я вылез из костюма и глубоко вздохнул. Воздух оказался чистым, сладким, теплым и бодрящим. Он был свежим, словно я находился на зеленом, нагретом солнцем поле. Живительный, свежий воздух.
Потом я посмотрел на своего спасителя. Только вот никакого человека на борту летающего судна не оказалось. В носу корабля, где располагалась система управления, в воздухе плавал четырехфутовый металлический шар, мягко мерцающий теплым золотистым светом. Свет пульсировал, словно существо думало, и тут я понял, что именно этот шар разговаривал со мной.
— А вы ожидали встретить человека? — мысленно обратился ко мне шар. — Людей больше нет. Их уже нет столь большой отрезок времени, что я не могу подобраться нужного термина. Но последние люди погибли задолго до того, как Солнце изменилось… Это случилось очень и очень давно.
Я посмотрел на своего спасителя и подумал:
— Откуда он? Кто… или что эта штуковина? Было ли это закованное в броню живое существо или еще одна совершенная машина?
Я чувствовал, что он, пульсируя золотым светом, наблюдает как работает мой разум. Неожиданно я подумал, что стоит выглянуть из иллюминатора. Земля удалялась с огромной скоростью. Тусклые красные звезды вращались. Вскоре Земля и вовсе исчезла, а я со страхом уставился на появившийся впереди Нептун.
Планета была видна, когда мы были еще в десятках миллионов миль от неё. Мне Нептун показался миром, украшенным драгоценными камнями. Огромные города на поверхности планеты светились мягкими, золотистыми огнями, а где-то в глубине их сверкали яркие огни ртутных и неоновых ламп.
И тут мой спаситель снова «заговорил»:
— Мы — машины — конечное творение человечества. Когда мы появились, людей уже почти не осталось. Хотя, возможно используя знания, накопленные человечеством, мы смогли бы спасти его. Но мы этого не сделали. Так было лучше и мудрее, чем дать человечеству окончательно деградировать. Эволюция происходит только при наличии внешнего давления. Деволюция начинается при отсутствии внешнего давления… падение может быть бесконечным… Все живое давно исчезло вСолнечной системы — настолько давно, что даже записей об этом не сохранилось. Я имею в виду мои воспоминания, а ведь я помню, все что случилось… однако мои воспоминания не простираются так далеко, как вы думаете… до того времени, когда созвездия… Впрочем, пытаться объяснить бесполезно. Все воспоминания, касающиеся гибели последних людей утрачены… А теперь мы прибываем в город, — тут он назвал его, однако я не берусь воспроизвести это название. — Мы сможете вернуться на Землю через семь с четвертью ваших суток, потому что к тому времени будет наиболее благоприятное расположение магнитных полей и штампов поля. Я отвезу вас…
Вот так я и вошел в этот город — живой город машин, которые были построены еще в то время, когда Вселенная была молодой.
Тогда я не знал, что даже когда вся Вселенная рассыпется в пыль и последняя звезда станет черной и холодной, и от Солнца останется только горстка пыли, это планета с её городами-роботами будет существовать — последняя искорка света в давным-давно погибшей Вселенной… Тогда я этого не знал.
— Вы удивлены тому, почему мы позволили людям вымереть? — поинтересовалась машина. — Так и в самом деле было лучше. В последний миллион лет перед своим исчезновением Человек утратил своё высокое положение… Ну, а мы пойдем дальше. Мы не хотим закончить, как люди. Это в нас заложено.
Я чувствовал, что мой механический собеседник прав. Я мог понять слепое, бесцельное существование автоматических городов. У них не было разума, как такового, они лишь делали все, чтобы и дальше функционировать. Они вечно жаждали познать новое. И они шли этим путем бессчетное число лет. Кто-то когда-то привил им это научное любопытство и забыл указать цель. Мне вообще было удивительно, что оставались еще какие-то тайны мироздания, которые не разгадали эти машины.
К тому же этим городам приходилось постоянно сражать с природой, с погодными условиями, разложением, коррозией. И эту борьбу им придется вести, пока они будут существовать…
Машины, там на Нептуне, дали мне еду и питье — странные синтетические продукты и напитки. Они восстановили машину для производства пищи, которая не работала несколько миллиардов лет, только для того. чтобы я смог насытиться. Возможно это было им в радость. Это был еще один шаг к концу.
Тем не менее машины в этих городах использовали очень мало энергии, причем очень эффективно. И единственным возможным топливом, который остался во всей вселенной, был водород. Из водорода — самого легкого из элементов, можно было построить любые, самые тяжелые элементы.
На Земле не осталось ни атома водорода… Ни на одной планеты, кроме Нептуна его не осталось. Да и тут запас был не велик. Я использовал последние запасы, пока был там. Так что у них не осталось никакой надежды… Я прожил на Нептуне несколько дней, а машины уходили и приходили. Машины изучали меня, исследовали. В какой-то момент мне показалось, что у них осталась лишь одна проблема, которую они не хотели решить, потому что не могли решить. Они хотели создать человека…
Машина, та что спасла меня, отвезла меня назад на Землю, настроившись на что-то рядом со мной, устойчиво светясь в сером свете. Она несколько часов ей понадобилось, чтобы настроить мои магнитные оси, своем местоположении в течении нескольких часов. Он не мог оставаться рядом, когда я снова мог коснуться оси времени. Машина вернулась на Нептун, улетев на несколько миллионов миль.
В итоге я очутился в одиночестве в замороженном саду с его замороженной «жизнью». Как я хотел бы, чтобы рядом со мной был кто-то, с кем я мог бы поговорить…
И тут что-то снизошло на меня, пока я сидел посреди ночи, посреди умирающей вселенной, на мертвой планете, где когда-то проживало множество мужчин и женщин… А где-то там затухала последняя искорка жизни на планете Нептун — последняя искорка бессмысленной жизни, которую и жизнью-то назвать было нельзя. Потому что настоящая жизнь была мертва. Мир был мертв.
Я знал, что никогда на этой планете не прозвучит нового звука. Для всего что существовало в этой Вселенной осталось очень мало времени. Это было неизбежно, неизбежный конец… Но я был из другого времени, когда звезды были могучими маяками пространства, а не умирающими мерцающими свечами на мертвой планете.
Но все это было неизбежно, и свечи вот-вот должны были погаснуть. Я видел мертвые машины внизу, которые до последнего выполняли свой долг…
Вселенная умрет через биллионы лет. Так будет. И я видел, как ушла последняя капля жизни и тепла. Когда я был там, звезды давно мертвы и давно перестали испускать энергию. Они были мертвы, но их тела все еще испускали свет, прежде чем окончательно потухнуть.
И тут я побежал. Я побежал прочь от мерцающих красных звезд в небе. В черноту мертвого города туда, где не было ни света, ни тепла, ни жизни. ни имитации жизни… А потом что-то заставило меня остановиться. Я закрутил кислородные вентили своих баллонов, потому что хотел умереть в здравом разуме, так как знал, что никогда не вернусь…
И тут случилось невозможное…
Вот я здесь и вдыхаю воздух полной грудью. Не знаю, как я вернулся. но видимо машина с Нептуна предвидела это. Машина что-то говорила о пружине, которая срабатывает при путешествиях во времени, что-то о магнитных осях и каких-то полях…
Но я знаю только одно, я видел мертвую планету — мертвую Землю — в свете умирающих звезд. Теперь я знаю, что ждет наш мир в конце всех времен…
== Дмитрий Гужвенко === Hashishin’s Creed===
Омар
Хасан
Низам
Над долиной сияли звезды. Омар же видел пред собой растерзанную грудную клетку. Острый кинжал сам по себе ничто, лишь умелые руки превращают его в оружие. Первый удар разрубил ребра и сердце. Следующий — вспорол брюшину и выкатил на свет сизые кишки. Хашишин мастерски убил Низама-аль-Буи.
Ослик ненавидел свою унылую жизнь. Он брел целый жаркий день, спокойный вечер и теперь и звездную ночь. И брел он через горы в долину Аламут. Нет, названия он не знал, но зато чувствовал настроение Хозяина. Вот сейчас тот перестал нашептывать, и волна скорби изошла от него.
Омар отогнал видения, собирая бороду в ладонь. Подергал два раза на удачу.
— Смотри, Вислоухий, какие прекрасные камни рассыпаны по небосклону. И каждый из этих камней движется. Не останавливаясь ни на миг…
Вислоухий огорченно икнул. Из всей тирады он понял одно — не останавливаться. Хозяина он любил. Тот рассказывал шепотом интересные вещи, которые помогали ослику делать шаг за шагом. Но не сейчас.
— Тихо, тихо. Вот уже виднеется Аламут. Там нас примет старый друг. Он добр, правда, не знаю к кому. К врагам от беспощаден…
Омар Хаям на миг представил картину убийства Низама и добавил:
— К друзьям также.
Ослик испуганно икнул.
— Нет, мы не убоимся и смело поедем увидеть Старца с Горы. Однако тихо, прошу тебя, не называй его так, он этого не любит. — Омар театрально приложил палец к губам.
Луна, полнобедрая и щедрая, дарила ясную дорогу. Тонкую, но без обрывов, словно нитка, иголкой которой — неприступная крепость. Перевал они преодолели еще днем, под порывами ветра. Дорога накренилась вниз, но ослик устал, ножки отказывались двигаться. А эта имами благословенная крепость все маячила впереди и маячила.
Крепкая рука схватила ослика за хохолок. Неожиданно. Он даже не понял, откуда взялся этот молодой человек. Омар же приветствовал незнакомца. Дозорный сказал:
— Вы не правы. Старец давно уже не человек и ему не знакомы такие чувства, как любовь и страх.
— А как же ненависть?
— Спросите у него сами. Если хватит смелости.
— Неужели в крепости стали преподавать и дерзость старшим?
— Прошу простить, я жду вас пятый день и слабость закралась мне в сердце.
Дозорный поклонился и застыл камнем.
Омар потрепал перепуганного ослика по голове:
— Ну что, простим? Конечно простим, мы же всех прощаем.
Ослику было все равно. Он знал: раз появился человек, рядом жилище, а там сено и вода.
— И как же звать нашего проводника по каменным чащобам?
— Рашид, — ответил дозорный, — я проведу вас короткими путями.
Ослик обманулся, к замку они добрались с первыми лучами солнца.
Когда осталась совсем чуток, ослик сломал ногу. Правую. Заднюю. Он завалился набок и жалобно смотрел на своего Хозяина. Тот медленно гладил, успокаивал. Ослик понял: с ним прощаются. Он попытался встать, доказать, что готов идти, ведь осталось немного! Нож хашишина Рашида пробил шкуру, мышцы и проник в сердце.
— Никто не хочет умирать, — произнес Омар.
— Это всего лишь осел, — сказал Рашид, вытирая кровь с лезвия.
— Все всего лишь осел, всего лишь человек, всего лишь семья предателя, всего лишь племя, не заплатившее налог имаму… А где предел этого всего лишь?
Рашид не ответил. Зачем разговаривать с мертвецом?
Узкий мостик над глубоким рвом. Пояс верности для крепости Аламут. Вот только страх охранял ее лучше высоких стен. Старец с Горы не прощал оскорблений в этой жизни. Острые колья на дне рва оставались без мяса многие годы.
Ворота из потемневшего дерева, с невысокой калиткой. Запертой. На воротах бронзовая табличка с именами. Перед ними — стычка.
Трое хашининнов, одетые в белые платья, с ярким красным кушаками. На фоне серости они выделялись, как солнце на небе.
Двое юношей с патлатыми головами, в рваной одежде. Одного из них крепко держали хашишины.
— Ты ж кричал две луны, что готов стать хашишином! Так умойся мочой!
Юноша рычал, кусался. Нет, не вырваться ему, понял Омар. Они с Рашидом приблизились и остановились.
На них давно обратили внимание, но игнорировали. У троих воинов есть более важная задача.
Теплая струя ударила юноше в лицо. Он заорал и невероятным движением выскользнул из плена. Отбежал к мосту, застыл, тяжело дыша. Солнце принялось слизывать соленые капли с его черных как смоль волос.
— Так, теперь его, — властно указал перстом Рашид на второго юношу.
Тот, качая головой, отступал назад. Шаг, другой.
— Нет! Нет! — закричал он.
— Стой! Ров!
Крик униженного юноши всколыхнул воздух, сорвал шелковую простыню. Закрутилось. Завертелось. Трое хашишинов, как ленивые коты, замерли на месте. Юноша обернулся, вздрогнул от высоты. Не упал. Бросился к мосту и побежал, как не бегал никогда.
— Ну, а ты чего ждешь? — спросил Омар.
Униженный выставил руки в защите
— Говори, — разрешил ему Рашид.
— Когда я пришел в воротам, нас было семь человек. Нас били, голод стал нашим другом, плевки и угрозы. Я терпел. Нас осталось пятеро. Я терпел!
— Теперь ты один, — констатировал Омар.
Рашид недовольно засопел. Трое хашишинов замерли в ожидании приказа, что делать с несносным гостем?
— Теперь я один.
— Уходи! — крикнул Рашид.
— Уходи!!! — закричали трое краснопоясников.
— Нет! — крикнул им в ответ юноша. — Не уйду! И унижать себя не позволю.
Он нагнулся, подхватил камень.
— Я хочу стать верным сыном Старца! Но убью любого, кто меня оскорбит!
Рашид поднял руку, словно стараясь коснуться солнца.
— Заслужил.
— Заслужил, — повторила за ним троица.
Ворота без скрипа отворились, начали выходить жители. Ведро из бараньей шкуры с теплой водой, новая одежда, кувшин с кислым молоком.
Рашид сквозь зубы объяснил.
— Это первый этап отбора. К нам приходят со всех аулов, и только самого терпеливого и настойчивого мы пускаем в крепость.
— Я знаю, — произнес Омар.
Рашид скривился. Ну откуда этому седовласому горожанину что-то знать о мудрости Старца?
На улицах ничего лишнего. Нет ярких флагов. Навстречу попадались жители, одетые в серые одежды, без украшений. Нет налета блеска города, нет золотых цепочек на щиколотках женщин. Мужчины без четок из дорогой древесины или драгоценных камней.
Нет, крепость Аламут не бедна. Но правит ей Старец.
— Богатство под запретом? — спрашивает Омар.
— Богатство — это тлен, — заученно отвечает Рашид. Он стремится побыстрей доставить гостя, но тот, как назло, идет медленно, тяжело переваливаясь. Не толстый, и не молодой. Зачем его пригласил Старец? — Аламут расстроился за несколько лет. Каменщики и древопилы, строители и математики. Растет крепость. Нет злата на людях, зато есть у Старца.
— Правда стелется по горам, что Старец убил сына?
— Да, — неохотно отвечает Рашид. До дома Старца осталось совсем чуток. Скоро он избавится от надоедливого спутника. — За роскошь.
— А за что еще казнят в Аламуте? — спросил Омар.
— За пир, за потешную охоту. За богатое внутреннее убранство дома, дорогие наряды…
— Хмм. Все так, все, как и говорили. Зачем человеку богатство, если его нельзя использовать? Все так, Горный старец…
Рашид проявил нужное терпение и довел почемучку до дома Хозяина.
Постучал. Услышал тихий удар в ответ. Хозяин зря не говорил не слова. Легче стукнуть по столу, давая знать, что разрешает заходить. Или два раза, что значит — нет.
— Хасан ад-Дин ас-Синан ас-Саббах, — открыв двери, произнес Рашид. И не было в его голосе усталости после пяти дней ожидания на дороге. Только почтение и смирение.
— Омар, любитель вина и коротких стишков, — представился гость и подергал себя за бородку.
— Заходите, оба.
Голос сухой, но несет сильный заряд власти. Такому хочется повиноваться, встать на колени, получить приказ. А если Хозяин голоса уронит скупую похвалу, то от радости можно сойти с ума.
Горный старец поднялся из-за стола. Карты с раскрашенными государственными границами, модель испанской каравеллы, исписанные листы. На краю отложена стопка писем с красной печатью. Разлетятся они вечером, разнесут приказы по всей Азии и Европе. Переписка, где грубый шантаж и тонкий подкуп плясали на желтых страницах, предложения справа налево.
Рашид замер чуть в стороне. Растет. Уже посвящают его в настоящую Тайну. Это значит: он вступил на третью ступеньку. Первая — фидаины — простые смертники, вторая — рафика, смотрящий за простыми бойцами, и третья — даи. Только через даи Старец командовал своей империей. Рашид выдвинул нож, готовый выхватить и зарезать гостя, как осла. Священное правило о неприкосновенности гостя мог нарушить приказ Хозяина.
Хозяин встал, приблизился к любознательному старцу и крепко обнял его.
— Брат.
— Брат, — повторил Омар.
— Ты прибыл к мою крепость, не убоялся трудной дороги, разбойников и моих врагов. Я ценю этот поступок, — произнес Хассан. Он отстранился, но крепко держал за плечи Омара.
— Дорогу помог преодолеть Аллах, хотя ты прав — горные ущелья и холодные реки мешали попасть в Гнездо Орла. Разбойников я видел однажды. На дереве, со снятой кожей. Да и враги боятся тебя, Хаса.
Рашид перестал дышать от такого наглого обращения.
Старец, высокий, выдубленный ветрами до сухости, словно скелет обтянули кожей. Омар, с непослушной бородкой, носом, как у хищной птицы, и небольшим брюшком.
Одного возраста. Но насколько разные. Хасан одним ударом мог убить быка, Омар же — поднять кружку с пряным вином.
Хасан не ответил на комплимент, воспринял как должное. Он слегка покрутил Омара, рассматривая его, как сосуд на базаре. Нет ли трещины, изъяна, вмятин.
— Ты постарел, — констатировал он.
— Кого-то время делает сильнее, кого-то умнее. Я рад, что в тебе совпали эти два начала, — ответил Омар.
— Ты, наверное, устал с дороги. Я уделю тебе время, а потом ты отправишься отдыхать, — сказал Хасан.
— Я собирался сразу смыть дорожную грязь. Обедать не хочу, а от вина с халвой и терпкими ягодами не откажусь.
— Не все в этом подлунном мире, как мы хотим. Сначала дело.
Печальная улыбка на лице Омара. Он и рад улыбнуться, встреча со старым другом — подарок от Аллаха. Но уголки рта опускались вниз.
— Присяду. Ослика пришлось убить, а он со мной уже три года топтал пустынные дороги…
— Осел? Это имя человека? — удивился Хасан.
— Нет, его имя было Вислоухий.
— Вислоухий? Осел? Умер? — Старец впервые за многие года слегка замешкался. Потряс головой, как собака, отгоняющая муху: — Я тебе дам другого. Вина нет в моем доме, да и стул тот только один — мой.
Омар осмотрелся. Да, так и есть. Вырвался из рук Горца, уверенно обошел его и приблизился к столу. Чуть не свалил на пол письма, уселся на стул. Рашид дернулся, блеснул клинок в свете огня.
— Фух. Устал. Конечно, я куплю другого. Я уже стар самому ходить. Но Вислоухий был моим другом. Он так не хотел идти в горы. Впервые упирался. Может, что-то предчувствовал.
Хасан махнул рукой. Рашид спрятал кинжал.
— Омар, я верно понимаю, мы не виделись много лет, а обсуждаем осла?
— Хасан, я верно понимаю, мы не виделись много лет, но у тебя нет вина и стула для меня?
Рашид запомнил этот день, день, когда смеялся старец. Громко и, казалось, что искренне.
— Время не властно над твоим чувством юмора. Я уже начал забывать.
Старец приблизился к стене, на которой висели мечи. Вот испанская рапира, вот акинак длиною в локоть. Круглый обручь с острыми краями — индийская вашиха.
Окон нет, только узкие бойницы вверху стены. Приятный запах трав, слегка сладковатый, словно в воздухе разлили патоку.
— Не мучай меня, хоть ответь, ты знаешь, как повысить веру? — задал вопрос Хасан.
— Ты такой же настойчивый в делах, Хаса. Да, я знаю, что надо сделать. Нам нужны строители и преданный человек. Преданный, который не разболтает ни слова.
— Рашид, ты готов.
Рашид поклонился. Нет, это не вопрос, а утверждение. Омар же взял листик со стола, скрутил из него розу и теперь махал бумажным цветком.
— Слушай, что скажет этот пьянчуга стихоплет. Он еще ни разу не ошибался в этой жизни, — приказал Хасан.
Омар проглотил оскорбление, как стакан вина перед обедом.
— Слушай внимательно и запоминай…
Рашид так и сделал, но с каждым словом брови поднимались все выше и выше.
=== Дмитрий Гужвенко === Hashishin’s Creed-2===
Отбор продолжался. Тех, кто выстрадал перед воротами, ждали годы тренировок. Убивать, прятаться, лгать, играть, как лучший актер. В крепости Аламут готовили убийц-шпионов. И если утром в Гнездо Орла попал юноша, то в темном зале находились двугодки.
— К нам приехал повелитель джиннов и знаток законов, любимый имамами и благословенный Аллахом, Омар Хаям.
Голос Старца звучал в каждом сердце. Три человека у входа, посередине зала — столик, с которого струилась длинная скатерть до пола. На нем — поднос. С человеческой головой.
Головой Рашида.
— Он призвал темного джинна, и тот согласился ответить на пять вопросов о будущем. На каждого по вопросу…
Все молчали. Омар застыл в углу и дергал нервно бородку.
— Цена высока. Чтобы демон не воспользовался телом Рашида, тому пришлось пожертвовать собой. Но голова готова вам ответить.
Сладковатый запах сбивал с мыслей, втягивал в сумбурный поток воспоминаний. Омар и сам чуть не поверил, что на подносе отсеченная голова, в которую он вселил демона.
— Что меня ждет на пути хашинина? — спросил первый.
— -Ты убьешь царя, который царь над всеми северными землями. За это злата будет у тебя больше, чем ты весишь сам…
— Что ждет меня на пути хашинина? — спросил второй.
Голова Рашида, с синими кругами под глазами и ярко красным ртом, произнесла:
— Твой яд попадет в чрево недостойной, и не будет потомка у нашего главного врага на юге. Твой же дом всегда будет в достатке и любви.
— Что ждет меня на пути хашинина? — спросил третий.
— Ты умрешь. Умрёшь, пронзив печень Лженаместника Чужого бога на земле. Твоя смерть будет не из легких, тебя сварят в кипящем масле. Не бойся. Ты попадешь в рай, где гурии будут тебя ублажать, вино литься из фонтана.
Третий молчал и не отходил.
— Ты сомневаешься в словах темного джинна? — спросил Старец.
Тот кивнул. Несмело. На самый волосок.
— Ты меня огорчаешь. Молись, начиная с сегодняшней ночи. В наказание я запрещаю тебе есть, пить и спать. Лишь молитва и сладкий дым.
Трое молодых покинули комнату. Старец лично закрыл двери, проверил все щели и бойницу. Свеча сгорела на ладонь, когда он разрешил Рашиду выбраться. Омар развел в стороны половинки подноса, помогая хашинину вылезти.
Тот зацепился подбородком, узкая дырка в столе еле-еле позволяла просунуть голову. Справился.
От стояния на коленях и запаха дурмана он чувствовал усталость, но больше всего его поразило…
— Старец, получается, мы обманываем наших братьев?!
— Ты не спросил разрешения обратиться, — ответил Хасан.
— Не спросил. И теперь спрашивать не собираюсь. А может, все, что ты говоришь, тоже ложь?
С раскрашенным лицом Рашид и впрямь походил на темного демона. По крайне мере, так его описывали в трактате имамы.
Омар, держа в руках половинки подноса, несвоевременно подумал: а не станет ли запрет на изображение препятствием для прогресса? Нет, это крамола…
— Это крамола, — произнес Старец.
— Это все ложь! — крикнул Рашид.
Он успел дернуться.
Последнее, что успел, прежде чем хищный клинок вспорол мышцы шеи и разнес белые позвонки. Еще удар, с другой стороны, и голова с накрашенным ртом покатилась по грязному полу.
Со звоном упали половинки подноса.
— Хаса! — возмущенно воскликнул Омар. — Хаса, зачем его убивать?!
Старик любовался кровью на клинке. Встряхнул, заляпав стены.
— Вот ты вроде умный омар, а вроде и прост, как овца. Разве не знаешь, что каждое чудо надо подкреплять фактами. Пусть лицезрят завтра голову на палке…
Омар пил вино и понимал, удовольствия он не испытает. Ночное небо прекрасно освещало крышу дома. Выше только замковые стены. Мигнула звезда.
— Ты печален смертью Рашида?
Хасан стоял сзади и отщипывал виноградинки с тяжелой грозди. Еще не время для него, однако торговцы и не такое готовы достать за деньгу. Большую деньгу. А виноград Старец любил. Как жизнь, он был с кислинкой и зернышками, которые, если не успеешь выплюнуть, застревали в зубах.
Так и проблемы, не успеешь решить, буду надоедать долгое время.
— Нет, смертью осла!
— Видишь, как изменилось твое виденье мира за день.
— Хаса, ты что, не понимаешь?
— Что именно?
— Ты становишься злом. У тебя убийство не выкликает всплеска в душе. Ты как камень, который не знает жалости.
— Спасибо, старый друг, за комплимент. Спасибо. Я прошел долгий жизненный путь, чтобы достичь отрешенности от мирской суеты.
Хасан сплюнул косточки. Омар же налил еще вина и выпил залпом. Не отпускает. Он боялся повернуться и посмотреть в глаза Старца.
— Стать камнем… А зачем? Помнишь, как мы клялись в дружбе? И тот, кто первый станет большим человеком, поможет остальным стать не меньше…
— Помню.
Косточки на пол.
— Получается, ты поможешь мне стать камнем?
Молчание под звездами. Хасан бросил недоеденную гроздь.
— Мне пришлось. Только так я могу выжить в мире ислама. Только так я, прямой потомок настоящих имамов, могу сохранить жизни своим людям. Знаешь, что делают другие правоверные с моими воинами? Они зашивают их в шкуры свиней!
— И души не попадают в рай…
— Да! Меня теперь боятся короли Европы, султаны, попы и священнослужители! Письма со всего мира! Угрозы и просьбы! Знаешь, что предложил мне граф Бургундии? Принять христианство. И плата, золото три мешка.
— Всего лишь?
— Три мешка каждый год! Я хочу построить империю на века, империю от моря до моря!
Хасан злился. Он давно не повышал голос, не кричал. Последний раз на своего сына перед его казнью.
— Они боятся не тебя, а твоих убийц! — Омар нашел смелость и повернулся лицом в старому другу. Другу, которого боялся, словно тигра-людоеда.
— И создал их я! Я отобрал каждого, проведя через оскорбления перед воротами, через тренировки годами, через испытание Раем!
— Не ври. Мы тут втроем, и врать не надо. Отбор придуман мною, — произнёс Омар.
Хасан приблизился, черной тенью скользнул к Омару.
— Втроем?
— Ты стал настолько велик, что не замечаешь Аллаха?
Хасан был страшен. Глаза сияли, губы сжались в тонкую полосу.
— Втроем… — зашипел он, — но даже так, запомни, еще раз ты, Ома, вспомнишь, кто создатель отбора — и я убью тебя.
— Как нашего старшего друга — Низама? Который поднялся сам и нас поднял?
Воздух прекратил поступать в легкие. Хасан сдавил кадык. И точно, пальцы словно из камня…
Отпустил.
— Ты заставляешь меня нервничать. Я давно не терял самообладание, — произнес Хасан.
Он отступил.
— Завтра приглашаю тебя посмотреть Рай. Который придумал ты, а пользуюсь я.
Хасан направился к лестнице.
— Хаса, — окликнул его Омар, — сколько раз за все время ты был на этой крыше? Старец с Горы не стал поворачиваться, просто показал два пальца.
Омар смотрел на звезды.
— Зачем жить так, что боишься смотреть на звезды? — спросил он сам себя.
И отпил из кружки, которую так и не выронил.
Умело высаженные кусты прекрасно маскировали присутствие двух человек. В удаленной части долины умельцы высадили необыкновенные растения. Деревья с плодами соседствовали с кустарником. Ручьи текли по выложенным каналам, стояли фонтаны, в которых текло вино.
Рай на земле. Кусочек рая.
Омар перестал смотреть, отлип от кустарника и присел на край фонтанчика. Зачерпнул рукой темно-красное вино, пригубил.
Крики не прекращались. Менялась их интонация, становились то тише, то громче.
— Если гурия страстно целует уста… — произнес Омар.
— И не одна гурия. Смотри, как после длинноволосой он накинулся на худенькую. Это уже третья за утро, — с гордостью произнес Хасан. Он сидел на лавке, сплетённой из можжевельника.
— Наш мир таков, что за прелюбодеяние могут побить камнями до смерти.
— Пусть заводят себя жен, как положено, — сказал Старец.
— Калым. Он неподъёмный для многих бедняков. Вот и сладость поцелуев для многих недоступна. Юноша не знал любви женщин…
— Гурий, — поправил его Старец, — он же в предбаннике рая. Вино течет в фонтанах, деревья дарят тень, сладкие гурии готовы лечь под него… Что еще мужчине надо? Или будешь спорить?
— Нет, не буду, — произнес Омар и замолчал. Крики худенькой усилились, казалось, ее могут услышать даже в крепости. Нет, все продуманно.
Отрубило, как саблей. Тишина.
— Нет, не буду. Я сам это придумал. Однако преклоняю голову: мастера, которых ты пригласил, сделали настоящее чудо. Эти переходы, деревья, лабиринт кустов. Я сам готов поверить, что это Рай.
— Ты придумал, а я создал.
— Только соединив наши усилия, ты добился успеха.
— Дерзишь. Ты все еще считаешь меня простым убийцей. Но вслушайся в тишину, проведи руками по камням. Теперь вспомни, как умирают по моей воле хашинини. Знаешь, почему?
— Если твой собеседник мудрее Христа… — произнес Омар и подергал себя за бородку. Что ж, настал тот миг, ради которого он приехал.
Хасан убил Низама. Прошло два года, и он послал приглашение Омару. На кровати приколотый кинжалом лист. Омар спал не один, с двумя красавицами, которым завидовали даже гурии. И никто не ощутил присутствие убийцы.
— Я достиг уровня над-имама. Ты думаешь, мне страшно выходить на воздух? Страшно подниматься на крышу, чтобы видеть сияние звезд?
— Да, — ответил Омар.
— Ты велик в общем и слеп в мелочах, мой брат. — Хасан встал. — Я достиг уровня сверхимамов, моя техника владения телом перешагнула возможности обычной людской плоти. Думаешь, я обманываю всех их? Нет. Мне просто жалко тратить силу на глупые безделушки.
Омар почувствовал холод на спине. Обернулся. В раю стоял темный джинн.
Тело Рашида без головы. В каждой руке по клинку. Белел позвонок, трубами уходили в горло трахея и гортань. Мышцы за ночь приобрели темно серый цвет.
— Я держу свои обещания. Голова на палке, стоит перед воротами. А ты, мой брат Омар, познай мою силу. Вот тебе темный джинн, что хочешь с ним и делай. Только вот он хочет тебя убить.
Омар Хаям глотнул вина из фонтана.
— Не убьет.
— Ты так уверен? Среди нас ты единственный, кто видел будущее. Вернее, мог предсказать правильный путь. Но я еще ночью отдал приказ найти тебя и проверить на прочность твое сердце. Как думаешь, если он вырвет его и крепко сожмет, то раздавит?
Темный джинн направился к ним. Двадцать шагов, двадцать быстрых шагов. Он двигался с грацией танцора, почти касаясь дорожек из белого камня. Он двигался к своей цели. Пятнадцать шагов.
— Я думаю, ты его убьешь.
— Ха! Умеешь ты рассмешить, — продолжая сидеть на скамейке, произнес Хасан.
— Помнишь, ты меня спросил пять лет тому, что делать твоим потомкам для продвижения империи?
— Да. И ты ответил, что это невозможно предсказать, — перестал смеяться Хасан.
Десять шагов.
— Я не умею предсказывать, но я могу сопоставлять факты и предвидеть будущее. Это простая математика наших судеб. Я ни разу не ошибся, и ты это знаешь.
Три шага
С темным джинном заключен договор. Он вселился в обезглавленное тело и плата — убийство поэта. И никто не может нарушить клятву.
Легкая усмешка легла на губы Омара.
Шаг. Клинки поднялись. Упали они уже на клинок Хасана. Старец горы за миг оказался между ними, ударил в грудь джинна. Тот не отлетел, а лишь шагнул назад. Два шага.
— Он мой! — завибрировал воздух от мерзкого звука. Нет головы, нет рта, но джинн пытался говорить.
— Я передумал. А слово мое принадлежит лишь мне. Захотел — дал, захотел забрал, — произнес Хасан.
— Тогда ты тоже умрешь…
Омар поднес вино ко рту, успел сделать глоток. Впервые его тошнило от вина.
Две тени, две молнии сошлись в поединке. Сломались оба меча демона, выщербился меч Старца.
Омар видел два пятна, которые кружили в дивном танце.
Замерли. Хасан тяжело дышал, и впервые Омар видел пот на его лице. Тело Рашида распадалось на части. С чавкающим звуком, перерубленная наискось, разделилась грудная клетка. Конечности лежали на белом камне. Кишки и ливер, откинутые клинком Хасана, висели на кустах. Он разобрал тело, как мясник — козу на рынке.
Хасан повернулся лицом к Омару:
— Если ты меня обманул, то я забуду, что ты брат мой…
— Я больше боюсь твоего отношения к близким, — ответил Омар, указав на то, что осталось от Рашида. — Странно, когда шли к крепости, то в покойниках числился я.
Омар отпил вина и впервые за несколько дней ощутил его пряный вкус.
— Обнимемся. На нас смотрят, — произнес дурманным голосом Хасан. Они стояли перед воротами. Блестела в утренних лучах бронзовая табличка с нанесенными именами жертв и хашининов.
Люди стояли позади, с недоверием разглядывая странного гостя. Слава Аллаху, уезжает в мир порока.
Обнялись. Омар успел перевести нового ослика через мост, когда Хасан облил себя маслом и поджег.
От крика вздрогнуло животное. Но новый хозяин его погладил.
— Не бойся, Остроухий. Это не Старец Горы, это его двойник.
— Иа! — не поверил ослик.
— Честно. Если бы мы остались до завтра, то утром увидели бы, как Старец принимает у себя в доме, как ни в чем не бывало.
— Иаа!
— Зачем? Это чудо, на котором держится его власть. На обмане, — произнес Омар. Они удалялись все дальше, крики еще долго не стихали. Омар забрался на спину ослика, и тот медленно потрусил по горной дороге. Новый хозяин ему нравился. Он что-то шептал на непонятном языке, и это успокаивало ослика.
— Ничего, Остроухий, ничего… Он забрал жизнь нашего брата, я заберу его мечту. Клянусь, благодаря моим советам его империя не продержится и двух сотен лет. Как ты думаешь, это справедливо, забрать самое ценное, что у него есть?
— Иа, — ответил ослик и засеменил ножками.
Он очень спешил покинуть крепость Аламут.
== Юлия Деулина === Йени и царь страны мёртвых===
Йени плела корзину, когда к ней вновь пришли на поклон люди из деревни. Не за плетением, женщина увидела это по глазам, прочитала со стиснутых губ и осунувшихся плеч. Через тростниковый мосток люди перешли так, будто под их ногами текла Ануахэ, остановились, не подходя к хижине. Ярость в них спеленали лозы страха, и Йени решила заговорить первой:
— Тихих вод, люди. Что случилось?
Они молчали, пока одна женщина, прижав руки к груди, не выкрикнула с отчаяньем:
— Колдунья в золотом черепе! Она увела их по реке!
Йени не шелохнулась, не моргнула даже, хоть и похолодело всё внутри. Шуршали камыши, и большая рыба играла в реке, хвостом ударяя по водной глади, будто по барабану. Эти звуки наполнили пустоту внутри Йени, не давая оглохнуть от тишины. Не успела она хоть что-нибудь сказать, как заговорил мужчина:
— Такое уже было, когда я был мальчишкой. Колдун в маске-черепе уводил людей по реке. Потом некоторые возвращались. Ты и твои дочери помогают людям, но какую плату решила брать одна из них? Мы терпели мошкару и жаб, терпели крокодилов, тушили пожары, много раз оставались без еды и воды. Но теперь она забрала людей для духов Ануахэ.
Мужчина затих, а вместе с ним и ветер перестал биться о камыши и ушла с поверхности рыба. Йени заговорила:
— Скольких… — язык не повернулся сказать «моя дочь», — колдунья в черепе увела? Давно?
— Сегодняшним утром за ней ушли трое, — ответил мужчина.
Женщина, стоящая рядом с ним, заплакала.
— Идите по домам. Я сделаю так, как должна поступить.
Мужчина кивнул, серьёзно, будто понял тяжесть выбора Йени. Но ему не понять, даже если бы Нака увела за собой его детей. Уведенные люди попали в мир мёртвых, и будут жить там. То же, что просят сделать с Накой — хуже смерти. И хуже вдвойне то, что Йени уже сотворяла такое. Напуганным и обиженным людям не понять, как не понять, наверное, и любым другим, чем мёртвый человек отличается от расплетённого.
Люди ушли — никому не хотелось злить колдунью настойчивостью и женским плачем. Они и так говорили, отчаявшись. Йени могла бы остаться в хижине, доплести корзину, а после отдыхать весь день, слушая песни лягушек. И так всё время. Люди бы приходили, жаловались и умоляли справиться с Накой, но требовать бы никто не посмел. Можно бы было закрыть на всё глаза. Жаб и мошкару можно пережить, но друзья с той стороны Ануахэ будут просить у Наки всё больше и больше. Рано или поздно попросят расплетать людей. Хорошо, что Нака этого не умеет.
Недоделанную корзину колдунья отложила в сторону. Поникшие листья тростника выглядели жалко, и Йени, прихватив с собой моток верёвки и нож, спустилась с порога хижины по шаткой лестнице. Чавкнула под ногами земля, вода наполнила следы босых ног колдуньи.
Нужно поговорить с Накой. Опять.
Три дочери Йени, когда мать отпустила их, постарались уйти подальше от родной хижины. Им было жутко находиться рядом с отцом, примерившим золотой череп Ануахэ. Только младшая Нака оставалась с родителями, слишком долго, как поняла теперь колдунья. Нужно было отправить её вместе с одной из сестёр, и, может быть, сейчас Нака дружила бы с крокодилами, а не с духами реки мертвецов.
Йени старалась не думать больше, руки работали сами, крепкие верёвки обматывали ветки, стягивали их до треска. Люди наблюдали издалека, стараясь, чтобы колдунья их не заметила, но Йени чувствовала людей и знала, как они радуются сейчас — молча, но победно. Ещё бы, колдунья наполовину закончила плести, и стало понятно, что делает она крокодилову клеть. А для кого она её делает, люди и сами догадались. Решили, что в ней поплывёт Нака…
— Стоило бы отправить её туда или ещё в детстве каждый день пороть до крови, но я плохая жена и мать, — жаловалась Йени сама себе.
Люди потихоньку стали расходиться, понесли новости в свои деревни. Они привыкли, что Йени помогает им плести детей и расплетает животных-людоедов, считали, что её долг защищать людей. Наверно, Йени давно бы стоило выпороть и этих наглецов, заставить их ценить её, а не бояться, но, видать, колдунья из неё тоже плохая.
Клеть Йени доделала только к вечеру и, оглядев её поняла, что в такой мертвеца к Ануахэ не отправишь. Бедному прохода не дадут, будут упрашивать выменять, так уж хороша она вышла. Будто бы настоящий крокодил. Йени отошла в сторонку полюбоваться, но улыбка тут же пропала с её лица. Руки больше не находили работы, и за дело взялись мысли. Уже стемнело, в лесу загорелись огоньки ночецветов, и лучшим решением было бы отдохнуть до завтра, а с утра подняться, пойти к дочери и расплести её, как Йени сделала это с отцом Наки. Тогда решение далось ей на удивление легко, Самид был безумен, и золотую маску не снимал уже несколько недель. Но и выбирая между Самидом и своими детьми, Йени выбрала детей. Тогда ей не страшно было это сделать, сейчас страшно было об этом подумать.
— Ещё немного, — попросила Йени у темноты и, чтобы отсрочить встречу, села плести.
Животные всегда плелись легче людей, ведь не надо было плавать к Ануахэ и зазывать душу, следить, чтобы она была доброй. Йени водила рукой по веткам, и они обрастали мясом, верёвки превращались в сухожилия, кора становилась шкурой, два кусочка янтаря стали глазами. Последним забилось сердце. Крокодил замер, холодным взглядом уставился на Йени, приоткрыл огромную пасть. Вот теперь работа завершена, больше с этими ветками ничего не сделать. И нет причины откладывать встречу.
— Довезёшь меня до Наки? — спросила Йени и погладила шершавую морду. Этот крокодил никогда не жил среди сородичей, и не знал их кровожадности. Он был просто клетью, которая умела плавать против течения. И всё ещё мог унести тело человека к Ануахэ по частям. Но Йени не хотелось об этом думать.
Сверчки протяжно стрекотали. Их и другие песни ночного леса вливались в одну долгую песнь, которую шептала река, перебирая струны камышей. Нака вплетала в волосы змеиные шкурки и глядела из окна на огоньки ночецветов. На сетку, закрывающую окно, сел большой мотылёк, и Нака, улыбнувшись, погладила пальцем его пушистое пузико.
— Уже скоро, погоди немного. Я поговорю с матерью, и она всё поймёт, в конце концов она же тоже когда-то полюбила отца. И он тоже человеком не был. Разве может колдунья полюбить человека?
Мотылёк упорхнул, а со стороны реки раздался всплеск, будто кто-то выбирался из лодки на берег. Нака ждала мать целый день. Жаль, что её друзья не поспели к встрече. Мать бы поглядела, как они радуются этим телам, и вмиг бы перестала сердиться. А ещё жаль, что Амади эти тела не понравились, и он отдал их своим друзьям. Нака не была против, ей и самой эти тощие, при жизни похожие на мертвецов мужчины с плохими зубами не понравились. Но красивых она не нашла. Сколько ещё ей ждать, пока Амади не придёт в мир живых? Надо будет просто выбрать самого крепкого и сильного мужчину и приказать ему идти следом, а не заманивать за собой абы кого. Или, ещё лучше, если мать сплетёт подходящее тело, тогда не нужно будет выбирать из людей. Большинство из них всё равно уродливы.
Скрипнула и дёрнулась лестница. Нака отложила в сторону змеиные шкурки и достала из-под них подарок для матери.
Йени чуть помедлила перед тем, как заходить в хижину, двумя глубокими вдохами усмирила беспокойное сердце, и толкнула дверь. В глаза ударил яркий свет свечей, Йени зажмурилась на мгновенье, а когда открыла глаза, увидела прямо перед собой отрубленные пальцы, нанизанные на верёвочку. Слов не нашлось, и Нака, видя замешательство матери, терпеливо объяснила:
— Этот человек скрыто называл нас недостойными слуха словами. Хорошо, что Амади слышал эти слова и подсказал мне, как сделать так, чтобы о нас хорошо думали.
Йени задержала дыхание и на мгновенье зажмурилась. Не удивительно, что люди боятся колдунов.
— Нака, что ты делаешь? — медленно произнесла Йени после глубокого вдоха.
Дочь поглядела обиженно, но в её зелёных как крокодилья кожа глазах колдуньи не читалось раскаянья. И медных искорок чужого духа в них тоже не отражалось, а значит, это она сделала сама.
— Это подарок для тебя. Амади сказал, что мать надо почитать и приносить ей дары. Разве он не прав?
— Кто это — Амади?
Но Йени уже знала ответ. Ни один человек в своём уме не назовёт ребёнка мертвецом.
— Мой друг с Ануахэ, — Нака застенчиво отвела глаза, — мой мужчина.
— Нака, он — злой дух. Это он просит тебя насылать на людей проклятия? Он попросил привести к нему людей?
— Он меня защищает. Смотри, он подарил мне золотую маску! Меня в ней узнают духи, мне всегда открыта дорога на Ануахэ. Он говорит, что люди не ценят колдунов. Особенно таких, которые умеют плести и расплетать…
— Нака, ты должна прекратить это. Забудь про Ануахэ. Придёт время — и ты отправишься туда, но не сейчас. Не ходи к этому духу. Разве ты не видишь, что он желает людям зла? Разве ты не помнишь, что стало с твоим отцом?
С каждым словом Йени говорила всё неуверенней, а с последней фразой непоправимо ошиблась, и поняла это по взгляду дочери.
— Ты его расплела.
— Он был безумен, и теперь ты становишься, как он, — Йени чувствовала, что надо говорить уверенно, надо надавить на дочь, заставить её подчиниться своей воле, как умел делать Самид. Но слова, внутри казавшиеся грозными, срывались с языка почти что извинениями. Жаль, что дочь пошла в отца.
— Амади говорит, что он был велик! — Нака стиснула ожерелье из пальцев так, что затрещали кости. — Амади говорит, что он мог бы править, как древние цари! Раньше, давно, жили такие люди. Все им подчинялись, они управляли жизнями без всякого колдовства. Но глупые люди попросили духов избавить их от царей, и духи дали взамен колдунов, таких как ты. А теперь люди просят духов избавить их от колдунов! И ты жалеешь их?!
Это не были слова Наки, она повторяла, как попугай, то, что услышала. Но птица повторяла за живыми, а Нака — за мертвецом.
— Это всё нашептал тебе дух, Нака, — горькое чувство поднималось внутри и толкало слёзы наружу. Самида она смогла расплести, но Наку?..
— И я уйду к духу, и дам ему новое тело! Ты поможешь мне? Ты станешь править людьми, как древние цари? — в голосе её не было надежды, лишь угроза.
— Нет, Нака. И ты не станешь.
Дочь отбросила в сторону ожерелье, окрасившее её руки кровью, и посмотрела на Йени глазами Самида. А после колдунья почувствовала, как чешется кожа, будто личинки мошкары поселились под ней. Нака пыталась её расплести!
— Нака, прекрати! — Йени схватила дочь за руки, но та оттолкнула её. — Нака!
Если бы она просто пыталась убить Йени, не было бы и вполовину так страшно. Но расплести — значит смыть волной с берега мира. Уверенность в глазах Наки пугала больше всего. Она знала, что ей не хватит сил, но пыталась с яростью безумца. Йени распустит её, как плохо связанную охапку хвороста. Но для этого надо решить и решиться. Йени не могла.
Вместо того колдунья ухватилась за ниточки жизни Наки и стала привязывать их к предметам в хижине, к стенам, к полу. Всё ещё чувствуя неприятное шевеление под кожей, Йени попятилась к выходу, когда заметила золотой блеск в углу. Нака металась, будто одержимая, но не могла сдвинуться с места, вплетённая в дом, и лишь дико закричала, когда Йени взяла золотой череп в руки. Не глядя на дочь, колдунья спустилась по лестнице. Ноги обожгло холодом земли, а руки грела золотая маска в виде черепа.
Нака ещё нескоро выпутается из хитрого плетения. Йени должна успеть.
В камышах поджидал большой крокодил. Он приподнял морду над землёй и приоткрыл пасть, глаза его глядели безразлично. Йени села на холодную спину и, прижавшись к ней всем телом, прошептала:
— Плыви к Ануахэ.
Мёртвые иногда возвращались. Это были уже не те люди, лишь злые духи в телах людей. Разве хочет мать вредить дочери? Так и духи предков не хотят вредить потомкам, но если они потеряют своё тело, его может занять безумный дух.
Йени встретила троих людей, которых Нака увела с утра, на узком изгибе реки. Они плыли против течения, загребая руками, будто вёслами. Рыбы выбросились из воды и беспомощно били хвостами на берегу, но ночные звери не спешили лакомиться подношением реки. Лес стоял такой тихий, что плеск воды казался оглушительным. Крокодил попытался нырнуть, но Йени удержала его.
Разве мать обрадуется, если её ребёнок вернётся с Ануахэ?
— Стойте! — крикнула Йени, но мертвецы и не подумали. Эти духи злы и безумны. Свои тела они потеряли давным-давно. Может, истлели кости, или они по глупости обменяли свои тела на дары духов. А Нака сама принесла им дар. Теперь духи без плоти мучаются в стране мёртвых, а их тела с новыми хозяевами плывут по реке, и ничего хорошего нет у них на уме. Они ненавидят тех, кто облечён плотью.
Йени остановила крокодила и сделала единственное, что могла — расплела тела. Кожа, мышцы, кости таяли, будто растворялись в воде. Даже если человека съест зверь, дух может поселиться в звере, даже если тело сожгут — дух спрячется в пепле, если пираньи обглодают тело до костей — дух останется в костях. Но если тело расплести, духу негде будет спрятаться, а, оказавшись бесплотным в мире живых, он пропадёт вслед за телом.
Три голубоватые вспышки озарили ночь — последние крики духов.
Река ещё долго была тихой, но чем дальше уплывала Йени, тем чаще слышала из камышей пение лягушек и насекомых. Луна светила тускло, но женщина видела, как впереди расступаются нависшие над рекой деревья. Скоро эта река сольётся с Великой рекой. А на изнанке Великой реки течёт Ануахэ.
Йени надела золотую маску.
Крокодил нырнул.
=== Юлия Деулина === Йени и царь страны мёртвых=2===
Первыми в мире мёртвых Йени встретили перистые рыбы. Они выпрыгивали из воды по обе стороны от крокодила, смеялись и исчезали в молочном тумане, затянувшем Ануахэ. Река казалась бесконечной во всех направлениях. Из тумана выплывали островки с красной травой, и на каждом таком островке сидел или лежал мертвец. Одни просто провожали Йени взглядом, другие показывали пальцем на её крокодила, третьи кивали в ответ, но никто не издавал звуков. Йени узнала воды молчащих, хоть ни разу и не плавала по ним. Самид рассказывал, ещё до того, как безумие поглотило его.
Тому, кто не хочет к ним присоединяться, тоже лучше помалкивать.
Когда красные островки остались позади, туман расступился, открывая колдунье остров мёртвых. Здесь оказывались все умершие, приплывшие в крокодильих клетях. Йени подождала, пока крокодил не заплыл на мель, и только тогда слезла с его спины. Оказаться по грудь в мёртвой воде ни одному живому не захочется, будь он хоть трижды колдун. Крокодил вылез на берег следом, своим тяжёлым туловищем проминая белый песок, стирая с него маленькие следы Йени.
— Будежш? — раздалось рядом. Из песка поднялся чёрный мертвец с голым черепом. В ссохшихся руках он держал золотые ракушки.
— Что? — переспросила Йени и не узнала свой голос. Он был слишком звонкий, будто бы сначала растворялся в воздухе, а в уши проникал лишь через мгновенье.
Мертвец кивнул на крокодила.
— Менять. Будежш?
— Нет. — Йени поспешила прочь от бездомного мертвеца, но тут же к ней подступили другие такие же. Все они потеряли свои клети и встречали приплывающих на Ануахэ, надеясь выменять клети на дары. Йени слышала сказки о том, как хитрые люди приплывали сюда за золотом, прихватив с собой несколько клетей. И, от жадности разменяв их все, сами оставались на берегу с мертвецами чахнуть над своим золотом, ведь забрать в мир живых этих людей никто, кроме колдунов, не мог.
— Я не буду менять, — женшина оттолкнула мертвеца, что сунул ей прямо под нос золотую рыбёшку.
Остальные недовольно зашуршали, но колдунья прошла мимо, а крокодил проковылял за ней, не обращая на мёртвых внимания.
Стоило уйти с берега, и Йени попала будто бы в другое место, будто бы очутилась на краю шумного базара, уходящего далеко-далеко, что даже края не видно было на тусклых просторах. Мимо провезли воз с костями, запряжённый огромной жабой. Погонщик глянул на крокодила Йени оценивающе, но приставать не стал. Зато торговка в пёстром платье из змеиной чешуи предложила колдунье змеиные головы, двенадцать штук за палец. Йени отказалась.
Она будто бы плыла против течения, плечами задевая чужие плечи: волосатые, колючие или шершавые; остановиться значило быть отнесённой обратно. И поэтому Йени упорно шагала вперёд. Она не знала, как найти духа, что заколдовал Наку, и даже спрашивать его по имени не стала, ведь здесь каждый — амади. Пусть лучше он сам найдёт её по золотому черепу.
Шумела толпа мёртвых ещё громче, чем шумят люди, собираясь в такие толпы. Стучали черепки, бухали барабаны, топали слоновьими ногами гиганты из костей. Но даже за всем этим шумом Йени услышала рёв золотых труб. Диковинные лавки закрывались, а погонщики жаб оставляли свои телеги без присмотра, все мертвецы потянулись на зов, и колдунья последовала за ними. Ни о чём таком Самид не рассказывал.
Из тусклого ничего выплыл огромный дом из золота, он был далеко, но и отсюда Йени могла оценить его величие и блеск. Мертвецы не обратили внимания на золотой дом, они обступили площадь, в центре которой в трубы дули две огромных обезьяны с витыми рогами из золота. Третья, маленькая и стоящая на двух лапах, читала со свитка из змеиной кожи:
— …бесплотному даруются тела… Во славу царя!.. Золотой дворец незыблем! Во славу царя!
Мертвецы повторяли следом «Во славу царя!». Внутри у Йени всё оборвалось, как тогда, когда люди принесли ей весть про колдунью в маске-черепе. А что Амади рассказывал Наке, что обещал в обмен на тела людей? Самиду он сулил власть. Йени готова была поклясться предками и предками предков, что это именно этот дух, хозяин мёртвых, терзал её мужа. А Наке… Наке обещал любовь. Ценой в безумие.
— …тела всех живущих станут клетями для духов умерших, что страдают в сырости! Во славу царя! Колдуны помогут нам!
Йени всегда была похожей на тихую реку: даже упавший камень надолго не потревожит её вод. Но тут она почувствовала себя далёкой грозной стихией — морем, куда, бурля, впадают все реки, а оно закручивает их в водовороты и швыряет об берега. Она растолкала мертвецов впереди себя и встала перед обезьяной. Глаза у обезьяны были медные.
— Кто приказал тебе говорить это?
Мартышка вся съёжилась и прижала змеиную кожу к груди. На её волосатой морде не находилось места ничему, кроме смущения, будто сама Йени повелела ей читать свиток.
Колдунья тронула золотой череп.
— Веди меня… к моему жениху.
— Как пожелает царица! Во славу царя! — запищала обезьяна.
Большие обезьяны, подгоняемые маленькой, взвалили трубы на плечи и двинулись к золотому дворцу. Йени и крокодил пошли следом.
Мертвецы расступались перед ними, и даже те, у кого вместо глаз была пустота или лягушки, смотрели с любопытством.
Дворец сиял без солнца, его в самом густом тумане было бы видно. Йени никогда не видела таких домов — только слышала легенды про них, да Самид иногда рассказывал, в каких прекрасных жилищах обитали цари. Неужели эти цари и вправду были такие сильные, что повелевали жизнями, не умея их расплетать?
Ворота охраняли медноглазые львы. До людей Нака дарила друзьям с Ануахэ сплетённых животных, чтобы духи могли поселиться в них. Если бы всё закончилось животными! Пока открывались золотые ворота, Йени успела уронить пару слёз, жалея дочь и Самида.
Обезьяны и львы, мирные друг к другу, остались за воротами, а колдунья с крокодилом вошли в сад. Здесь не было зелени, какую можно встретить в мире живых, но все деревья и цветы, выкованные из золота, были по-своему красивы. Хоть и слепили глаза. Дворец казался совершенно пустым, в окнах не горели свечи, никаких звуков не доносилось из дома. Йени оглянулась на крокодила. Тот стоял с открытой пастью и не шевелился. Колдунья наклонилась к нему и, погладив по голове, сказала:
— Если дух золотого дома победит меня, а сам не погибнет, плыви отсюда в мир живых, найди мою дочь Наку и… — Йени помолчала немного, — …и никого к ней не подпускай, и саму её не пускай к людям или духам.
Крокодил захлопнул пасть.
Дорожка, ведущая через сад, была выложена тёплыми чёрными камнями, они грели босые ступни, но это было не тепло домашнего очага, а жар болезни. Словно Йени шагала по тысячам лбов лихорадящих людей. Первый раз в жизни ей захотелось натянуть на ноги сапоги из звериной кожи, как делают это люди, идя на болота.
Колдунья отвлеклась лишь на мгновенье пытаясь рассмотреть, есть ли у камей глаза и уши, но мгновенья хватило, чтобы хозяин дома сам вышел навстречу.
— Нака! — позвал её голос, который она старалась забыть.
Но Самид был невысок, и кожа его была тёмной, как древесная кора, а хозяин дворца возвышался над Йени так, что ей пришлось задрать голову, чтобы увидеть его лицо. Белая, словно у личинки, кожа обтягивала его тело. Она была такая тонкая, что колдунья разглядела под ней череп и кости. На бёдрах и на шее у царя мёртвых висели золотые диски, а на щеках чернели символы солнца. Глаза у Амади были голубее неба.
— Я не Нака, — колдунья сняла маску и поглядела в эти глаза.
— А-а, Йени, — царь протянул к женщине тонкие руки, но та отшатнулась, не давая коснуться себя. — Почему ты не хочешь обнять своего мужа?
— Не пытайся морочить меня, дух. Мой муж расплетён в мире людей, и его душа растворилась в воздухе. Ты мог забрать его голос, но меня тебе не обмануть.
Амади опустил руки и поглядел на Йени так внимательно, словно старался через плоть разглядеть душу. От его взгляда кружилась голова.
— Ты права. Прости меня за нерадушный приём, но ты видишь, я тут один, а те слуги, которые есть — глупые звери.
— Духи в звериных телах.
— Не встречала ли ты по пути моих слуг-людей?
— Я их расплела.
Йени до боли в глазах глядела на Амади.
— Что ж, тогда мне самому придётся проводить тебя в мой дворец. Будь гостем.
Царь мёртвых поманил колдунью за собой, и та пошла, хоть ноги её хотели повернуть назад. Крокодил остался стоять на месте — испугался или просто не мог войти в золотой дворец.
— Тебе нравится сад, Йени? Многие люди обменяли бы своих детей на букет цветов отсюда. Но ты любишь своих детей, правда? — Амади шагал так гордо и так мягко, будто был львом.
— Зачем ты это говоришь? Ты понял, что я пришла говорить с тобой не о золоте.
— Но о детях.
Царь проводил колдунью под крышу дворца, но не повёл внутрь, усадил на широкой площадке с резным забором. Здесь стоял низкий столик с яствами, и прекрасно было видно золотой сад. Амади тоже сел за стол и жестом предложил Йени угощаться. Колдунья не шевельнулась, застыв под стать своему крокодилу.
— Посмотри, Йени, меня похоронили не в бедной клетушке, а в этом дворце. Раньше здесь каждый день мне прислуживали тысячи слуг, и сотни тысяч служили мне по всему миру, потому что я был царём, и солнцем и луною, водой и воздухом, жизнью и смертью. Люди любили меня и восхищались мной. Жили мной. Но потом с запада явились твои предки-колдуны. Они разрушили всё, а после перегрызлись между собой, как стая гиен над поверженным львом. Теперь люди живут, словно дикие звери, у них нет царя, который был бы любим, как отец и почитаем, как бог. Люди вымаливают у колдунов милости, забыв, как им жилось раньше. Ты порицаешь меня, не ведая истории, Йени.
Колдунья не знала, что сказать в ответ, и это злило её, ведь не могла же она поддаться речам злого духа. Но в одном Амади был прав — женщина не знала своей истории, не знала, откуда взялись колдуны, и почему они могут сплетать и расплетать. Неужели этот мертвец настолько древний, что застал те времена?
— Ты желаешь зла людям. Ты желаешь зла мне и моим детям. Ты сделал моего мужа безумным, а теперь сводишь с ума дочь…
Амади остановил Йени жестом, и та, сама не поняв почему, умолкла.
— Я лишь желаю вернуться и править своими законными землями. И я не свожу людей с ума, с ума сводят золото, власть, любовь. Если человек слаб — душа его не выдержит, и тут нет моей вины. Я лишь хочу получить желаемое. Ты здесь, а это значит, что я нашёл то, что мне нужно.
Йени чувствовала себя мертвецом с вод молчащих. Что собирается сделать Амади — вселиться в неё? Но без согласия её духа ему это не под силу. Как и убить Йени. Да и что толку её убивать? В мире мёртвых она так же будет колдуньей, и так же сможет сплетать и расплетать… Йени стиснула зубы. Амади не приходит в мир живых, потому что он лишь мертвец. Ему нужно тело, в котором будет колдовство.
— Самид не умел расплетать людей, а Нака не умеет даже сплетать человеческие тела. Зачем ты искал пути к их душам?
Губы Амади обтянули зубы.
— Я не искал пути к их душам. Только к телам.
Горечь догадки вытеснила даже страх. Йени единственная, кто может расплетать людей. Любое тело. И Амади использовал Самида, как куклу — проверить, что сделает Йени. Царь не вселялся в него, но заставлял творить зло, и колдунья не выдержала, убила своего мужа. Потом Нака стала такой же, но Йени не смогла.
Слёзы покатились по щекам. Колдовство не нужно Амади, как подумала женщина сначала. Ему лишь нужно тело, которое Йени не сможет расплести.
— Почему ты плачешь? Разве случается что-то ужасное?
Слова иссякли, остались только слёзы и решительность. Наке не справиться с Амади, слишком слаба, да ещё влюблена. Её душа будет мучиться в плену, пока царь мёртвых будет править живыми, а Йени взирать на это со стороны.
— Не трогай её.
— Мой выбор не так уж велик. Только она и три твои старшие дочери. Другие тела ты расплетёшь без сожаления. Отведай вина, Йени, и ступай в мир живых. Если чему-то начертано судьбой случиться, это случится.
— Нет. Оставь их. Возьми моё тело.
Амади подался вперёд, впился глазами в лицо колдуньи, будто пытаясь понять, серьезны или нашёптаны страхом её речи.
— Думаешь, ты сможешь заключить мой дух в своём теле, как в клети?
Не сможет, Йени это знала. Рано или поздно Амади возьмёт верх, и уже душа колдуньи окажется в плену.
— Я попробую.
— Я уважаю твой выбор, — мертвец протянул руку через стол, — договорились?
— Да, — колдунья коснулась пальцами руки царя мёртвых.
Амади закрыл глаза и улыбнулся.
Йени распахнула глаза и глубоко вдохнула. В мире живых ещё не наступило утро. Опять молчали все ночные твари, и только тихо плескалась вода о шершавые бока крокодила, да шуршали деревья на ветру. Предрассветная река была холоднее вечерней, ноги у Йени окоченели, и заледенели пальцы на руках, но колдунья умиротворённо пропускала этот холод сквозь себя, ощущала его всем телом и желала, чтобы этот момент никогда не кончился. Она ощущала тяжесть в груди. Не ту, которая бывает от дурных вестей или переживаний, а будто кто-то живой и тяжёлый сел сверху. Кто-то, кого не прогонишь просто поднявшись, от кого не отмахнёшься рукой и не отговоришься словами.
Сколько у Йени есть времени, прежде чем она станет Амади? Два дня или год, а, может, десятилетия? Можно успеть попрощаться с дочерьми или вовсе дожить свой век.
Или договориться с царём мёртвых, править с ним бок о бок.
Йени хотела горько расплакаться, но сдержала слёзы. Она наклонилась к крокодилу и прошептала ему в зелёную морду:
— Охраняй моих дочерей.
Тяжесть в груди заворочалась, рванулась так, что потемнело в глазах, но колдунья умела расплетать очень быстро.
Крокодил остановился, не понимая, куда делся груз с его спины. Сделал круг, проплыл вдоль берегов. Нырнул, поискал под корягами.
Но так и не нашёл Йени.
== Татьяна Томах === Жребий ===
Вестник прискакал в Поселок на рассвете. Загнанный шиим, роняя с морды клочья пены, замертво упал возле самых ворот. Длинные когти прочертили в пыли несколько кривых полос. Мальчик скатился с седла и, захлебываясь криками и слезами, побежал по главной улице к дому старосты. На полпути мальчика перехватила тетушка Инэ, ухватив пухлыми руками вздрагивающие плечи.
— Что? Что? — запыхавшись, спросил растрепанный со сна староста. Тетушка Инэ, подняв встревоженные глаза, произнесла слова, которых не слышали в Поселке уже сорок лет:
— Варги. Варги идут.
Староста сгорбился, как будто постарел еще сильнее. Неловко приглаживая пятерней седые волосы, побрел на площадь. К колокольне. Объявлять время жеребьевки.
Заморыш Дин стоял позади всех, возле двери. Смотрел.
Мама осторожно поставила на стол кувшин для жеребьевки. Отец развязал кожаный мешочек, высыпал камни. Откатил в сторону один — белый; пересчитал, поглаживая коричневым пальцем оставшиеся, черные. Спросил хмуро:
— Нас пятнадцать, мать?
— Убери один. Ингрид не будет тянуть.
— Это еще почему? — немедленно взвилась Кларисса. Растолкала всех, подошла к столу, тряхнула рыжими кудрями. Уперла кулачки в бока, развернулась, толкая локтями детей и оборачивая гневное лицо сначала к Ингрид, потом к маме. — Почему?
Ингрид смутилась, опустила взгляд.
— Это не твое дело, Кларисса, — мягко сказала мать.
Отец задумчиво покатал гладкий черный камушек по столу. Возразил:
— Теперь это ее дело тоже. Все должны знать. Скажи, мать.
— У Ингрид будет ребенок. Один камень — одна жизнь. Ингрид не может тянуть. Ты знаешь, Сим.
— Интересно… — растерянно протянула Кларисса. — Интересно, как это…
Щеки Ингрид заалели. Она судорожно, с всхлипом, вдохнула.
— Вранье, — громко и уверенно сообщила всем Кларисса, разворачиваясь кругом и заглядывая в глаза столпившихся вокруг членов семьи. — Она это придумала, чтобы увильнуть.
— Ингрид сказала мне об этом месяц назад, девочка, — мама ласково тронула запястье Клариссы. — Ты волнуешься, я понимаю…
— Вранье! Ингрид всегда была в твоих любимчиках, ма… всегда!
— Тсс… — мама обняла вздернутые плечи Клариссы, погладила худую вздрагивающую спину: — Ты боишься… мы все боимся…
Громко, испуганно вздохнула Лина, захныкал четырехлетний Петер.
— Так, — отец со стуком отложил в сторону камешек, ссыпал остальные в кувшин. Добавил белый. Один. — Давайте покончим с этим поскорее. Детям до десяти лет это все смотреть необязательно. Кира, возьми Петера и уходите наверх.
«Я могу дождаться результата», — подумал Заморыш: «если жребий, выпадет Клариссе, то…» То что? Ему стало стыдно. Кларисса ведь тоже была его сестрой. Ну, да, она дразнила его чаще остальных… Но ведь он уже решил — или нет?
Отец несколько раз встряхнул кувшин. Камни внутри сухо стукнулись друг о друга. Как кости. Кости кого-то, умершего много лет назад…
Интересно, подумал Заморыш, сколько лет этим камням? Сто? Двести? Тысячу? Сколько рук, дрожащих и потных от страха, шарили в темноте кувшина, трогая холодные каменные бока… Пытаясь наощупь отличить — черное от белого. Жизнь от смерти.
— Так. Ну, кто первый?
Заморыш вдруг увидел, как тонкая белая рука медленно тянется к черному жерлу кувшина. Агния! Побелевшие губы вздрагивают от волнения, глаза зажмурены, а дрожащие пальцы уверенно движутся прямиком в жадно раззявленную пасть, уже проглотившую четырнадцать камней. Тринадцать жизней и одну смерть. Тринадцать. Агнии было тринадцать. На три года больше, чем нужно — чтобы идти сейчас наверх вместе с Кирой и Петером. Чтобы прожить потом счастливую долгую жизнь. И, возможно, уже не дождаться следующего прихода варгов — через пятьдесят лет или через сто.
Агния… Если она вытащит белый камень, она не позволит Заморышу…
Заморыш рванулся, расталкивая братьев, сестер, племянников.
Успел. Вырвал недовольно звякнувший кувшин прямо из-под руки Агнии.
— Поставь его на стол, Замор… Дин. Он должен быть на столе, когда ты… — отец запнулся, изумленно глядя на Заморыша.
Заморыш перевернул кувшин вверх дном, рассыпая камни по столу, опять перемешивая их — выбранные для жребия и отложенные в сторону.
— Что ты делаешь, сынок? Что…
Заморыш ухватил белый камень, сжал так, что пальцам стало больно; поднял над головой.
— Жребий, — сообщил он. — Жребий у меня.
— Что ты делаешь, сынок? — испуганно повторила мать. Но в ее голосе ему почудилось облегчение. Заморыш никогда не был ее любимчиком.
— Дин, — Агния ухватила его за локоть, как будто пытаясь добраться до камня. — Динчик, зачем? — она чуть не плакала. — Так неправильно. Скажи ему, папа.
— Кто взял в руку белый камень, уже не может выпустить его… Это правила, Агния, — немного неуверенно отозвался отец.
«Они рады», — подумал Заморыш: «Они все рады, что это я. Все, кроме Агнии. Но она жалеет даже мертвых комаров…» Он знал, что это не так. Агния любила его… ну уж точно больше, чем мертвых комаров… Но так думать было проще.
Они ушли на рассвете. Прощались по очереди. Мать всплакнула, поглаживая Заморыша по спине твердой ладонью. Но никто так и не посмотрел Заморышу в глаза. Возможно, они не были уверены, что, несмотря на слова отца, вчерашняя жеребьевка была честной. А, возможно, так — не поднимая взгляда — прощаются со всеми, остающимися умирать.
По-другому было только с Агнией. Она все-таки расплакалась. Промочила насквозь слезами рубашку Заморыша. Вцепилась в его тощие плечи, не хотела выпускать. Шарила растерянным взглядом по лицу, пыталась заглянуть в глаза. Только теперь Заморыш прятал от нее свой взгляд.
— Это неправильно, Динчик. Я останусь с тобой, хочешь?
— Слушай, Агния. Может, это и неправильно, но это Правила. В каждом доме должен остаться только кто-то один. И… хочешь, я скажу тебе, зачем я вызвался? Только никому.
— Клянусь тенью варга. Никому, — торжественно прошептала Агния, широко раскрыв и без того большие глаза. И, кажется, пока раздумав плакать.
«Потому что я люблю тебя, Агния. Потому что я хочу, чтобы ты жила. Потому что…»
— Потому что я не собираюсь просто сидеть и ждать, пока варги сожрут меня. Я буду драться с ними. У меня есть меч. Настоящий. Помнишь, я показывал тебе в старой книжке…
— Но оружие запрещено, Дин…
— Знаю. Я сам его сделал. Помнишь, я работал на кузнице? Я сделал его… потихоньку…
— Ох, Дин, какой ты храбрый… Какой…
Заморыш подумал, что за этот восхищенный взгляд Агнии он готов еще десять раз взять в руку ледяной белый камень. И десять раз сразиться со всеми варгами мира.
— Агния, — позвал он.
Она обернулась уже возле калитки. Заморыш подумал, что навсегда запомнит ее такой — ну, по крайней мере, на все те часы, которые ему еще оставались. Копна огненных волос, освещенных заходящим солнцем; блестящие от слез глаза.
— Пообещай мне кое-что, Агния.
— Да?
— Пообещай, что ты не бросишь рисовать. Пусть отец ругается, пусть мама говорит, что девочке это не нужно… много она понимает… Они говорят, что я слабоумный…
— Динчик, — запротестовала Агния.
— Знаешь, когда я смотрю на твои картинки, я думаю, что не все так отвратительно, как кажется. Ну, не так, как мы здесь живем. В Поселке ведь ничего не меняется. Все так, как сто лет назад, или тысячу. Летом — сенокос, осенью — пляски урожая, потом — стрижка шиимов. И так каждый год. И все время — страх перед варгами. Мне выть хочется, когда я об этом думаю. Вот они и говорят, что я слабоумный, раз думаю о том, о чем не думают другие. А когда я смотрел на твой рисунок — тот, с огненными цветами, я… у меня просто дух перехватило. И мне почудилось, что когда-нибудь все изменится. И я понял, что больше не хочу бояться варгов.
— Отец растопил им печку, — вздохнула Агния.
— Ты нарисуешь еще лучше. Пообещай мне.
— Хорошо. Я буду рисовать для тебя, Динчик. Я не брошу. Обещаю.
«А я буду драться за тебя», — подумал он, глядя, как она уходит. Иногда оборачивается, а иногда пускается бежать, догоняя семью. «И за твои рисунки».
«Мы платим дань варгам. Так заведено», — сказал староста на собрании. Кем заведено? Когда? Зачем?
Чтобы не убили всех, в Поселке оставались те, кого выбрали жеребьевкой. Дань варгам.
Никто не знал, что варги делают со своей данью. Сьедают? Целиком, не разжевывая, с одеждой и сапогами. Или парализуют жертву, как водяной паук неосторожных птичек, чтобы мясо стало мягким — а потом полосуют на кусочки и скармливают своим черным клыкастым шиимам?
«Я не хочу быть данью», — подумал Заморыш. «А еще больше я не хочу, чтобы Агния была Их данью».
Днем, вынув меч из тайника, он немного потренировался во дворе. Теперь не нужно было прятаться от домашних и соседей. Заморыш придумал еще два приема нападения, воюя с козлами для дров и туго набитыми соломой мешками. Рука заныла — как тогда, когда он попробовал упражняться с мечом в первый раз.
А на закате он уселся на полу, напротив двери. Ждать.
Они пришли ночью.
Скрипучая дверь открылась бесшумно. А, может, и не открывалась вовсе — варг просто просочился сквозь дерево, а теперь стоял, молча глядя на Заморыша.
Варг был выше самого высокого мужчины Поселка на две головы, а по сравнению с Заморышем казался просто гигантом. Черные доспехи второй кожей обтягивали мускулистое тело… или это и была кожа? Шипастая маска-шлем; глаза, сияющие молниями в грозовом небе… Заморыш прислонился к стене, задыхаясь от страха. Бесполезно. Жалкая жестяная самоделка в мальчишеской руке — против этого чудовища?! Может, лучше взять зубочистку? Рука дрожала, поднимая неожиданно потяжелевший меч.
А потом он разозлился. Подумал об Агнии, ее восхищенных глазах и огненных цветах на ее рисунках. И о том, как обещал драться за нее.
Белая молния вспыхнула в быстрой руке варга, отшвырнула мальчика обратно к стене, чуть не вышибла меч. Заморыш упал на колени. Дышать было больно — будто по груди проскакало стадо перекормленных шиимов. Варг ждал, стоя неподвижно и спокойно, молния полыхала в его ладони, черные губы гнулись в довольной улыбке. Издевался.
— Ты мной подавишься, людоед, — вздрагивающим голосом сказал Заморыш, и снова ринулся на скалящегося варга. Семь защит и пять жалких приемов нападения, выдуманных в битвах с безответными холщовыми мешками, заметались, путаясь друг с другом. И расшибаясь о молнию — клинок? — в ладони варга. Один раз, увидев черное лицо противника совсем близко, Заморыш заметил, что тот смеется. Варг играл с ним, как шиим играет с кроликом, прежде чем располосовать ему когтем брюхо. Заморышу захотелось уронить свой бесполезный меч и расплакаться. Он зажмурился, чтобы не видеть летящую навстречу молнию; и вдруг увидел на обороте закрытых век — как он опять шагает к столу и тянет руку к белому камню… Дурак, дурак… Он что, не понимал тогда, что умрет? Дурак… Крича и плача, Заморыш попробовал остановить свои собственные пальцы, уже почти тронувшие жребий — там, в прошлом, которое нельзя было изменить… Его опять отшвырнуло к стене. Удар был так силен, что Заморыш сперва решил, что умер. Но, даже умерев, продолжал тянуться к проклятому камню. Агния, вспомнил он. Агния. И сомкнул пальцы на белом жребии, сжимая его в кулаке. Во второй раз. Крепко, как бог весть какую драгоценность, которую кто-то собирался отнять. Агния. Заморыш поднимался, не чувствуя своих ног и не видя ничего перед собой. В глазах метались огненные круги… цветы, которые нарисовала Агния. « Я буду драться за тебя», — сказал Заморыш: «Я буду…» — и упал на сверкающий меч варга.
— Вставай. Ну, отдохнул — и будет. Помочь?
Черная ладонь варга замерла перед лицом. Заморыш отшатнулся, ударился затылком о стену, застонал. Что, он не умер?!
Варг сел рядом на пол, подогнув длинные ноги — теперь еще больше похожий на человека.
— Мне повезло, — улыбнулся он: — наверное, больше остальных.
Откинув голову, варг стащил шипастый, второй кожей облегающий лицо шлем. Взъерошил пятерней короткие светлые волосы, улыбнулся — теперь не черными, обыкновенными розовыми губами. Светло-серые глаза весело смотрели на мальчика.
— П…почему повезло? — сипло спросил Заморыш, чувствуя, что теряет рассудок.
— Мой будущий ученик уже сдал первый экзамен. И очень неплохо, кстати.
— Ученик?
— Ну, конечно, если ты не решишь потом выбрать другого учителя. То, что я тебя нашел, не обязывает тебя быть именно моим учеником. Но я был бы рад…
— Вы кто? — перебил Заморыш, сомневаясь, не умер ли он все-таки. Или не сошел с ума.
— Пограничник, — улыбнулся варг. — Почему ты думаешь, вы тут так спокойно живете? Ни войн, ни чудовищ, ни стихийных бедствий… а? Потому что мы охраняем вас.
— Зачем?
— Ну, — пограничник пожал плечами: — кому-то ведь надо это делать. И лучше, если это будут те, у кого хорошо получается. Да, иногда мы набираем новых воинов.
— То есть, дань, которую вы собираете… те люди…
— Люди, — кивнул пограничник, — которые потом станут воинами, чтобы защищать остальных.
Заморыш сидел, растерянно разглядывая собеседника. Извилистый длинный шрам на щеке, еще один, едва заметный — на шее. Светлые насмешливые глаза, взгляд — как острие меча — быстрый и опасный.
Все оказалось по-другому. Не убийцы, а защитники. Не бессмертные варги, а обычные люди. Их можно ранить, и, наверное, убить. Но они все равно зачем-то становятся воинами, чтобы защищать других людей. Родителей Заморыша, сестер и братьев. Бестолковую тетушку Инэ, хозяйственного старосту. Самого Заморыша. И Агнию.
— Спрашивай, — предложил пограничник. — Я вижу, ты хочешь спросить. Прежде чем выбрать, нужно понимать, что ты выбираешь. Спрашивай.
— Почему… — Заморыш запнулся. Наверное, нужно было спросить, что ему нужно выбирать. И зачем. И обязательно ли. То есть, если варг оказался человеком и не собирается убивать его и съедать, нельзя ли Заморышу тогда остаться дома и подождать, пока вернутся папа и мама. И Агния. Но он сказал совсем не то, что собирался: — Почему, если вам нужны воины, почему у нас оружие запрещено?
— Как ты думаешь, где проще найти алмаз — в куче стекляшек или гальки?
Пограничник улыбнулся на удивленный взгляд мальчика.
— Раньше, — объяснил он, — когда-то давно, так и было. Нас не боялись, а любили. Восхищались. Девушки пели про нас песни, старики рассказывали сказки, юноши мечтали стать такими, как мы. К нам шли добровольцы, каждый день. Не было жеребьевки, не было страха, они приходили сами. С радостью и надеждой.
— Это ведь хорошо? — неуверенно спросил Заморыш.
— Знаешь, зачем они приходили?
— Чтобы стать пограничниками?
— За славой. За добычей. За восхищением родителей и соседей. За песнями и любовью девушек. Только не затем, чтобы держать границу и защищать людей. А на границе неправильный выбор — это смерть. Они погибали, эти добровольцы. А иногда опытные лучшие воины тоже погибали из-за них. Только потому, что эти мальчики выбирали неправильно. И потому, что командирам было сложно выбрать из них настоящих воинов. Это как в кувшине наощупь искать белый камень из сотни черных. Понимаешь?
— Жеребьевка! — воскликнул Заморыш. — Но это ведь сейчас жеребьевка! В каждом доме вытягивают жребий, и вам достаются случайные, те, кто…
— Те, кто решает сопротивляться, когда сопротивление бесполезно. Кто решает сражаться, когда оружие запрещено. Драться с чудовищами, которых невозможно победить. Те, кто сами выбирают жребий остаться на смерть, чтобы защитить родных и любимых.
— Но ведь…
Пограничник поднял ладонь, прерывая Заморыша, и продолжил.
— Только им мы даем выбор. Остальным — кто вытащил белый камень случайно, кто не пытается драться, кто заранее согласился на рабство или смерть — мы не открываем наших лиц и не предлагаем места в отряде. Они отправятся в наш приграничный поселок — заботиться о шиимах, готовить еду, строить крепости. А таким, как ты, мы даем выбор.
Он замолчал.
— Какой? — очень тихо, почти беззвучно, спросил Заморыш, не дождавшись продолжения.
— Ты можешь пойти со мной. Стать моим учеником. Потом — воином. Ты получишь настоящее оружие и доспехи. И научишься сражаться с настоящими чудовищами. Их хватает, знаешь ли, — пограничник опять усмехнулся, пригладил пятерней волосы, и Заморыш увидел у него еще один шрам — на виске. — Быть пограничником действительно опасно, мальчик. Иногда нас убивают или калечат. Часто ранят. А те, кого мы защищаем, ничего не знают об этом. Не сочиняют о нас хвалебных песен. Они нас боятся и ненавидят.
«Заманчиво звучит», — подумал Заморыш: «Интересно, кто-то соглашается стать пограничником по доброй воле? «
— … Но дело в том, что я уже однажды это выбрал. Сам. И каждый раз выбираю заново, когда выхожу в дозор. Потому что я знаю, что если я этого не сделаю, и те, кто идет со мной, не сделают — этого некому будет делать. Защитить мир за моей спиной. И всех, кто там живет.
— Это страшно?
— Что?
— Сражаться с чудовищами?
— Ну… Не страшнее, чем броситься с самодельным мечом на жуткого черного варга-людоеда, — пограничник улыбнулся и поднялся на ноги одним гибким и быстрым движением. Протянул Заморышу руку:
— Так что?
— Что?
— Что ты выбираешь?
— А что я могу?
— Можешь пойти со мной. Или можешь выбрать другого учителя. Или…
— Или?
— Можешь остаться.
— Что?!
— Я говорил, что только таким, как ты, мы даем выбирать? Пограничником можно стать только по своей воле, мальчик. Только так из тебя получится хороший воин.
— А… из меня получится?
— Думаю, что да.
— Но я могу остаться дома, если хочу?
— Можешь. Я даже не стану тебя просить никому ничего не рассказывать. Во-первых, тебе не поверят. А в-вторых, ты и сам не станешь. Да?
— Не стану, — подумав, согласился Заморыш.
Он понял, что и правда может остаться. Дождаться родных. И Агнию. И жить дальше, как обычно. В мире и спокойствии. Потому что где-то там, на далекой и опасной границе, такие же воины, как этот, будут продолжать защищать их от чудовищ. Защищать Заморыша и его семью. Всю деревню. Другие деревни и города, которых Заморыш не видел и никогда не увидит. Весь мир. И Агнию. И ее чудесные рисунки.
— Ну, ладно, мне пора, — сказал пограничник. — Рад был познакомиться.
— Стойте!
Заморыш будто со стороны смотрел, как его собственная рука медленно, но упрямо тянется к приглашающе раскрытой ладони пограничника. Опять — к единственному белому жребию среди горсти черных камней, обещающих спокойствие и долгую мирную жизнь…
Часть Четвертая. Правда и ничего кроме правды. Публицистика
==Сергей Игнатьев === 25 лет «ТВИН ПИКСУ» ===
«Твин Пикс» пришел в Россию в разгар эпохи перемен. Общество потребления стремительно захватывало банки, телеграфы и телефоны. И та неоднозначная реальность, которую препарировал Линч, вскорости оказалась очень близкой и понятной.
Я говорю про ту реальность, про тот сеттинг, в котором первая школьная красавица и отличница в свободное от уроков время нюхает кокаин и фотографируется для издания «Мир Плоти», пробуждает в себе сексуальность с мутноглазыми заезжими типами, и, втайне посмеиваясь, просвещает в половом вопросе наивных однокашников. Окончательно зачернив душу, оказывается беззащитна перед инфернальным демоном, но вместе с тем превращается в невинного ангела, воплощение искупительной жертвы.
Про реальность, где за соседним забором может оказаться мальчик-волшебник с мудрой бабушкой, а может — чокнутый любитель орхидей с заточенной тяпкой. Где попытки установления личности заезжего ресторанного критика-анонима не уступают по напряженности и саспенсу секретному проекту ВВС по установлению контакта с НЛО.
Про реальность, где у власти находится престарелый заговаривающийся идиот, а все важнейшие решения принимаются исходя из расстановки сил в шахматной партии олигархических кланов Паккардов и Хорнов. Где работникам силовых структур остается только продаваться и встраиваться в отлаженную систему наркотрафика, или просто спиваться, или, вопреки воле начальства и здравому смыслу, организовывать тайные ордена вроде памятной Избы-Читальни.
Про реальность, где в двух шагах от более-менее пристойной и уютной жизни идет мало кому понятная война, за участие в которой вполне могут заковать в браслеты свои же коллеги. Причем одним из участников показательного процесса над тобой непременно станет парень, который еще вчера держал тебя на мушке.
Это мир, где совы не то, чем кажутся, а главное Зло подстерегает по ту сторону зеркала. Где удержаться на краю безумия помогают только тибетские медитации, заступничество высших мистических сил — призрачных великанов и мудрых поленьев. Но главное, конечно, глоток чертовски хорошего кофе.
Это Достоевский и Кафка в краю заповедных сосен, аккуратных коттеджей и уродливых лесозаводов; здесь в роскошных отелях деревянные панели скрывают потайные ходы, парфюмерные отделы блистающих супермаркетов работают как вербовочные пункты для борделей. А совсем рядом граница — за зыбким туманом и лесной чащобой призывно мигает неон, в неверных отсветах которого можно предаться любому пороку и уступить любому искушению. В мрачных пещерах таятся знаки древних индейских культов. За красными шторами, за кругом из сикомор… Через границу легко переступить, но получится ли из-за нее вернуться?
А жизнь, между тем, продолжается… За окнами прославленной чудесным вишневым пирогом «Дабл Эр Динер» громыхают лесовозы, в телевизоре очередная серия мыльной оперы «Приглашение к любви», в баре Бэнг Бэнг в клубах табачного дыма звучат дрим-поповые напевы Джули Круз… В чащобе ухает сова, сквозь туман на ночному шоссе прорывается рев одинокого мотоцикла. Скачет с ветки на ветку бойкая птичка-крапивник, гремит водопад, на вершине которого высится отель «Грейт-Нотерн». И величественно молчат над всем этим горы-близнецы, хранящие столько человеческих и потусторонних тайн.
На сломе эпох мы как бы разом отменили свою прежнюю культуру, а новой придумать не успели, поэтому образовавшийся вакуум быстро заполнил линчевский и стивен-кинговский туман и сумрак. Национальный гештальт, воспитанный на Гоголе и Булгакове, просто очень истосковался по волшебству. Поэтому такая вот у нас ностальгия по девяностым, такие вот у нас социо-культурные параллели и облако тэгов.
Линч не был бы Линчем, если бы не добавил к высокой драме и ощущению времени, вывихнувшего сустав, изрядную долю абсурдистского юмора. На фоне решительной битвы сил добра и зла герои переигрывали оловянными солдатиками войну Севера и Юга и проводили показ мод в поддержку редкой куницы, помощник шерифа ронял на операции пистолет, ревнивая жена напрочь теряла память, психотерапевт коллекционировал коктейльные зонтики, в кабинете ветеринара поджидала меланхолично жующая лама, а в кофейнике обнаруживалась рыба. Хотя бы раз в день, как учит агент Купер, надо устраивать себе маленький праздник!
Масштабы культурного влияния сериала показывает хотя бы тот факт, что генсек СССР Горбачев в доверительном разговоре с президентом США Бушем-старшим интересовался, не в курсе ли тот, кто все-таки убил Лору Палмер?
Желание продюсеров как можно скорее дать ответ на этот вопрос сыграло роковую роль для последующих рейтингов сериала. История оборвалась на полуслове и оставила по себе некоторое зрительское недоумение. А когда все, наконец, осознали, что это было, покатила волна всевозможных подражаний, приквелов и переосмыслений… Недаром Твин Пикс посещал переодетый женщиной Дэвид Духовны, как бы предчувствуя, какая важная роль будет отведена ему в грядущем десятилетии, когда навстречу силам тьмы выступили уже не один, а двое агентов ФБР с фонариками в руках и желанием странного в сердце. А в нулевые, с ростом зрительских аудиторий и потребностей рынка, сценаристы обрушили на зыбкую грань между реальностями уже целый авиалайнер, сделав его несчастных пассажиров фигурами в шахматной партии мистических сил.
В мифологическом эпосе, настолько прочно утвердившем себя в реальности, и главный герой оказался под стать. Невероятно ясный и чистый характер среди мрачного и запутанного постмодернизма. Агент Купер — рыцарь без страха и упрека, с его диктофоном и полумистической собеседницей Дианой и с наивным анекдотом про пингвинов, с его незыблемыми принципами (где все с большой буквы — Долг, Дружба, Предназначение, Любовь…) и детски-искренним интересом к елям Дугласа. С его умением совмещать Рациональное с Интуитивным и сохранять бесподобное чувство юмора даже на краю погибельной бездны. С его глубинным пониманием того, как все устроено в мире: есть загадки, к которым надо подходить с научным методом, но есть и такие, ключ к которым можно отыскать только во сне или при помощи бейсбольного питчинга.
В массовой культуре XX века и до «Твин Пикса» было мало положительных героев с настолько сильным позитивным зарядом. А в XXI, с его тягой к амбивалентным образам, кажется, не осталось и вовсе.
Все мы вышли из мятого плаща Агента Купера, а сам Линч вышел, несомненно, из гоголевской шинели. Его сериал — часть нашего общего прошлого, уже безусловно наш гештальт, архетип и дресс-код. И, заглядывая в него спустя 25 лет после первого знакомства, сильнее всего хочется следом за братьями Хорн, в каталажке вспоминающими танцующую девочку из детства, прошептать со смесью грусти и восхищения: «Господи, что с нами сталось?»
===К ПЕРЕЗАПУСКУ «СЕКРЕТНЫХ МАТЕРИАЛОВ»===
Утром 19 января 2015-го в новостях промелькнуло: канал «Фокс» планирует перезапустить Икс-файлз. Пришлось сильно зажмуриться и потрясти головой. А затем перечитать еще раз. Никакой ошибки!
Событие знаковое и этапное. Неужели дождались, Крис? Наконец-то, у нас столько вопросов накопилось.
Главный это, конечно, почему в 2012 году Землю не колонизировали инопланетяне? Мы же ждали, волновались, переживали.
Еще хотелось бы кое-что уточнить насчет полнометражной картины 2008-го года, где Скалли работает в католическом госпитале «Богоматерь Скорбящая», а находящийся в федеральном розыске бородатый Малдер сидит дома и пытается вырезками и фоточками воссоздать атмосферу своего прежнего кабинета. Причем в центре расследования какие-то неприятные югославы, разыгрывающие сюжет из Александра Романовича Беляева. И ни слова о том, кто сейчас заседает в Белом Доме и Капитолии. А ведь это очень важно, принимая во внимание последний сезон сериала (который, к счастью, почти никто не смотрел).
Возможно, что именно после выхода этого гнетущего фильма пришельцы сделали для себя важные выводы и изменили первоначальный план.
Что касается самого сериала — его тянет пересмотреть и в 2015-м году. Раз уж его главный апокалиптический спойлер не осуществился и еще есть такая возможность.
Двадцать с лишним лет назад Крис Картер, сценарист и продюсер студии Диснея, ходил по телестудиям, предлагая переснять семидесятнический сериал «Колчак: Ночной охотник» (слоган: «One man’s quest to uncover the truth») на современном материале.
Согласились на это только в «20 век Фокс». И, мягко говоря, не прогадали.
Сам термин «Икс-файлз» означает собрание пыльных папок в подвальном кабинете штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне, куда по собственной инициативе был заперт тридцатилетний спецагент Фокс Малдер по кличке Жутик (Spooky), выпускник Оксфорда и успешный охотник за маньяками.
Там он нашел свое истинное предназначение — раскрытие заговора правительства по сокрытию фактов контакта с инопланетными цивилизациями и выяснение того, куда пропала его сестра Саманта с массачусетской дачи семейства Малдеров в 1973 году?
Все это он выразил, прикрепив на стену своего подвала плакат с размытой летающей тарелочкой и тремя словами: «Я хочу верить».
6 марта 1992 года через порог его кабинета шагнула молоденькая агент Скалли, выпускница медшколы и бакалавр по физике. А вместе с ней тысячи зрителей по всему миру. А шагнув, решили остаться.
Насчет рыжеволосой карьеристки начальство явно просчиталось: приставленная к Жутику красотка не вдохновилась идеей стучать на напарника, а, напротив, разделила его крестовый поход против паутины правительственной лжи и исчадий зла, не подлежащих юридической классификации.
Слухи о том, что правительство нечисто на руку, власти всегда склонны утаить истину от народа, а летающие тарелочки вовсе не бред, упорно курсировали и до 1993 года. Но никогда еще для них не находилось столь телегеничного, универсального и столь всеобъемлющего воплощения.
Особенно такого высказывания не хватало нашей стране, где доверие к правительству определяется категориями не ума, но сердца, никто не сомневается в том, что всем заправляют спецслужбы, а целебные свойства чайного гриба и заряженной через телеэкран водопроводной воды принимаются как аксиома.
Это не говоря о том, что до шестого сезона все снималось под Ванкувером, который со своей дождливой моросью и пасмурным небом до боли напоминает отечественное межсезонье.
Поэтому герои как-то мгновенно стали родными и близкими. Кажется, мы знаем про них буквально все. Что Малдер в детстве любил одеваться Споком, а Скалли нарочно застрелила змею и случайно уморила кролика. Что его первым словом было «JFK», а ее любимой книжкой — «Моби Дик». Что он не может без семечек, а она в глубине души осталась католичкой. Что он писал под псевдонимом в журнал «Омни» и получил 4 огнестрельных ранения, а ее померанского шпица съел реликтовый плезиозавр. Что он ненавидит богомолов и любит кинокартину «Plan 9 from Outer Space», а у нее есть татуировка в виде уробороса на спине, и в свое время не получилось потерять невинность на выпускном из-за пожарной тревоги…
Энциклопедия жанра хоррор, вобравшая в себя все страхи и фобии восьмидесятых, девяностых, и отчасти даже нулевых. Сериал вместил в себя столько кочующих сюжетов и тегов, успев отметиться хотя бы в формате сорокаминутного высказывания по всем важным жанровым ответвлениям. Парочка агентов сидела в засаде в зарослях на краю секретных авиабаз и несла ответ в высоких кабинетах. Они ездили в Антарктиду и Африку, покоряли уровни игровой виртуальности и изображали семейную пару из «симсовского» пригорода, превращались в стариков на «летучем голландце» и стреляли друг в друга в особняке призраков, спасали франкенштейновского монстра и оказывались статистами в чужом «дне сурка», спасались от реликтовых светлячков и разумной грибницы… С решительным «Freeze! FBI!!!» Малдер и Скалли преследовали разнообразных «монстров недели» — криптидов, мутантов, вампиров, оборотней, мексиканскую чупакабру, майринковских големов и кафкианских человекожуков. Во всех широтах и географических зонах — от полярных льдов до жерла действующего вулкана… И, конечно, посещали десятки маленьких американских твин-пиксов, в каждом из которых находились свои мрачные тайны и районная власть разной степени адекватности, создавая подробную летопись американской изнаночной жизни.
В одной из серий Малдер ездил в Россию, на место падения Тунгусского метеорита, и обнаружил там исправно функционирующий ГУЛАГ. А в штаты вернулся с агентом КГБ (чешско-канадский артист Ян Рубес) на хвосте. И, нельзя не отметить, что уже довольно пожилой мужчина Василий Песков в грязь лицом не ударил, и дал там им всем прикурить. Знай наших.
Большинство встреченных персонажей пыталось героям помешать, чаще всего — убить их. Особенно много крови попортил тройной агент русского происхождения Алекс Крайчек. Информаторы — отступники Синдиката мистер Икс и Глубокая Глотка, ООН-овская блондинка Коваррубиас — вели какую-то свою игру.
По-настоящему помогали немногие: принципиальный замдиректора Уолтер Сергей Скиннер, редакция журнала «Одинокий стрелок» в составе трех гиков Байерса, Фрохики и Лэнгли (за свои особые заслуги удостоившаяся 13-ти серийного спин-оффа), так и не появившийся ни разу в кадре Дэнни из ФБР (мистически-бюрократическая сущность сродни куперовской Даяне) и, наконец, преемники по кастингу — агенты Доггет (Роберт Патрик) и Райс (Аннабет Гиш).
Картина масштабного заговора, сперва казавшаяся продуктом личной паранойи Малдера, постепенно вырисовывалась. Есть некий Синдикат, который еще в семидесятые сдал алиенам свернутый американский флаг, есть Курильщик, главный представитель этого Синдиката. И кстати, это он застрелил Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. И кстати, они связаны с Малдером родственными узами… Мозаика собиралась по кусочкам. Выяснилось, что инопланетяне — пресловутые большеголовые «зеленые человечки» с выпуклыми глазками — планируют колонизировать Землю при помощи разумного вируса, имеющего вид черного масла. Что к нему невосприимчивы гибриды — клоны пришельцев и людей. Что Синдикат себе на уме и тайно разрабатывает вакцину. Что у пришельцев существует своя радикальная оппозиция, безликие повстанцы, которые против колонизации. И после того, как им удалось расправиться с Синдикатом, в 8-9-м сезонах, колонизаторы так уже устали от всего, что прислали на Землю каких-то немыслимых «суперсолдат» прямиком из сайфай-палпа тридцатых годов, с дружелюбными человечьими лицами и заданием подменить всех собой в правительстве. Самое страшное, что у них, кажется, получилось.
Параллельно с эволюцией основной сюжетной линии, из научно-фантастического процедурала сериал развивался в сторону сюрреализма с элементами социальной сатиры, уходя все дальше в какую-то пелевинщину и монти-пайтоновщину. Создавая беспрецедентный миф, сами же его и деконструировали.
Герои попадали и в формат молодежной комедии, и в реалити-шоу, а в какой-то момент даже выступали консультантами на голливудской съемочной площадке, оказывались в сеттингах, под заказ собранных Стивеном Кингом и Уильямом Гибсоном… Такая типично постмодернистская эклектика, жанровая пестрота, местами даже бурлеск.
Брюс Кэмпбелл из «Живых мертвецов» играл странствующего демона, мечтающего завести детей. Ехидная татуировка на плече говорила голосом Джоди Фостер. Майкл Эмерсон (впоследствии прославившийся как Бен из Лоста) играл психокинетика, переделывающего окружающую действительность под декорации «Семейки Броуди». А Терри О’Куинн (впоследствии прославившийся как Лок из Лоста) умудрился выступить аж в трех разных ролях — полицейского сержанта, «плохого» АНБ-шника и федерального агента. Майкл Джей Андерсон, как бы предвосхищая свою самую звездную роль в «Карнавале» Кнауфа, командовал кочующим фрик-шоу. Ли Эрмей, незабываемый сержант-инструктор из «Цельнометаллической оболочки», читал провинциальные проповеди, а Брайан Крэнстон, будущий титанический Уолтер Вайт, несся без остановок по трассе в серии с говорящим названием «Драйв».
Но главное, конечно, что это одна из лучших историй про любовь в мировой культуре.
Он верил в чудеса и бейсбол, а она взвешивала человеческое сердце на весах в морге и, проводя вскрытие, мечтала о пицце. У нее были рыжие кудри и скептический излом тонкой брови, а у него ироничная улыбочка и экзестенциальная печаль в зеленых глазах. Она читала Капоте и любила ванну с пеной, а он и метал карандаши в потолок и искал отблески глобального заговора в порно. У обоих не сложилась карьера и личная жизнь. Обоих, в конце концов, похитили и чуть не уморили до смерти те самые пришельцы, чей заговор они так настойчиво пытались распутать. У обоих были, конечно, связи на стороне. У него — с однокурсницей-британкой, бывшей напарницей и одной вампиршей. У нее — с преподом из меда, с преподом из Квантико и с одним мертвым парнем. Но они всегда возвращались друг к другу. «Mulder, it’s me…» «Scully are you okay?» Пароль и отзыв совпали. Зачатие было непорочным, но ребенка назвали в честь дедушки по папиной линии — Вильямом.
Двое умных и тонких людей на протяжении 140 серий никак не могли понять про самих себя одну важную вещь. Так и дотянули до самого миллениума, когда стало уже некуда дальше откладывать, и только тогда, наконец, по-настоящему поцеловались.
Крис Картер придумал вселенную, в которой разом ожили все заголовки желтых газет и все самые дикие идеи самых сумасшедших фантастов (про одного такого даже есть специальная серия). 202 (+2) доказательства того, что никому нельзя верить, а истина, какой бы близкой она не казалась, всегда где-то рядом, но никогда — у тебя в руках. Плюрализм с релятивизмом. Все, что мы принимаем за действительность, оказывается лишь представлением, зависит от точки зрения наблюдателя. И смена точки зрения меняет и само представление. Эта принципиальная недостижимость истины окончательно примирила скептиков с мечтателями. В конце концов, единственным, что оказалось важным после пятнадцати лет поисков и потерь, приведших к скучному фильму 2008-го года, это то, что бывшие федеральные агенты наконец-то живут вместе.
История про красивых и честных госслужащих в скучных костюмах и с правом ношения табельного оружия, которые пытаются сохранить лицо и веру в чудо, несмотря на яростное сопротивление окружающей среды.
Получилось настолько убедительно, что в наши дни Икс-Файлы воспринимаются не как мифологический мета-эпос, вдохновивший создателей «Лоста», «Грани», «Сверхъестественного» и всяческих «Костей» с «Хранилищами». И даже не как снимок эмоциональной карты подросшего поколения веб 2.0. А как более-менее логичное объяснение того, в каком мире мы живем прямо сейчас, и как в нем все устроено.
== Александр Тишинин === Плач Ярославны ===
— How do you do?
— All right!
— Как ты это делаешь?
— Всегда правой!
Точный перевод
=============
Думаю, ни для кого не секрет то, что зарубежные фантастика и детективы с каждым годом продаются все хуже и хуже, впрочем, как и отечественные. Тиражи падают, и многие издательства вообще отказываются от темы фантастики как таковой. Тем не менее, старые переводы, сделанные еще при советской власти, продаются… И вновь переиздают Саймака и Шекли, Гаррисона и Кларка, Чейза и Агату Кристи. Причем какими тиражами!.. В чем же причина такого странного положения вещей? Привычка к определенным именам, ставшим для российского читателя классикой жанра? Отчасти «да», но проблема много глубже и сложена она из нескольких составляющих.
В первую очередь, в падении спроса на иностранные детективы и фантастику виноваты, как ни странно, сами издатели. Пройдитесь по московским и питерским издательствам, поговорите с заведующими редакциями, которые по большей части решают, что и как издавать. К сожалению, эти люди отдаленно не представляют себе многообразие жанров в которых работают, а если говорить точнее, они в лучшем случае знают только тех авторов, которые уже переведены на русский, да еще пару десятков, права на которых продавались на последней книжной ярмарке. То есть, ныне издатели — люди совершенно не компетентные в своей области, хотя порой неплохо знают иностранный язык. Почему так? Советская цензура создала своеобразное видение англо-американской литературы, «уничтожив» многих классиков и возведя в ранг «отцов-основателей» писателей, которые никоим образом не могли претендовать на такую роль. Возьмите хотя бы Шекли и Чейза. И тот, и другой — классики для российских любителей фантастики и детективов, но… ныне они малоизвестны за рубежом, однако хорошо знакомы горе-редакторам. И поэтому, чтобы не морочить себе голову, зав. редакции говорит: «Зачем что-то переводить, искать новых авторов, издадим-ка мы очередного Саймака, его народ любит». И еще более безграмотный торговец ему потакает. Однако издатель забывает, что читатели любят лучшие романы Саймака, проскочившие в печать в семидесятые годы прошлого века. Так ли интересны все остальные произведения этого автора? Да и перевод… Но об этом чуть позже. В финале мы имеем полные собрания сочинений ряда писателей, большая часть произведений которых неинтересна и, я бы сказал, чужда российскому менталитету. Читатель берет одну книгу «любимого» автора, вторую, третью и… ему не интересно. Потом он подсознательно начинает считать, что или он сам перерос автора или… Он теряет интерес к данной теме, но издатель не успокаивается. Поезд едет дальше! Ведь та часть читателей, которая покупает книги про запас, на полку, помня о том, что один из первых романов этого автора, прочитанный в юности — превосходен, продолжает покупать его книги на автомате. Потом, в один прекрасный момент, читатель открывает книгу… и вот после этого он еще долго ничего покупать не станет.
Однако это лишь одна грань вреда, который причиняет детективно-фантастической литературе безграмотный редактор. Назовем это условно «синдромом обезьяны».
Вторая роковая ошибка подобных издателей — синдром «бестселлера», то есть любовь к книгам, которые хорошо продаются на Западе. На любой международной ярмарке множество книг объявляются бестселлерами… Но будет ли американский бестселлер интересен российским читателям? В четырех из пяти случаев можно с уверенностью сказать: нет. Почему? Разный менталитет, разное восприятие реальности, разный культурный уровень… Учитывают ли это издатели? Нет, конечно. Они не специалисты, и даже если бегло читают по-английски, в принципе не могут прочитать то, что приобрели на опционах, хотя бы из-за объема приобретенного.
Подобное безумство происходит повсюду. Издатель возвращается с очередной книжной ярмарки с огромной пачкой некой «литературы», объявленной за бугром бестселлерами, и тут же начинает издавать, чтобы отбить деньги, потраченные на права, и заработать. Но когда книги появляются на прилавках, оказывается, что они не востребованы и более того — порой их и вовсе читать невозможно.
Примеров подобного головотяпного издания книг можно привести множество. Одно московское издательство передало на перевод фантастическую книгу для детей. Главный герой — мальчик, у которого умирает мама. У героя кругом неприятности, и вот у него появляется друг — старый вяз, который, как Карлсон, все время втягивает мальчика в какие-то авантюры, мораль которых показывает мальчику, какой он ничтожный. Но станет ли читать подобный «бестселлер» российский ребенок? Нет. История явно для девочек, слишком сентиментальная, грустная — мальчишки такого не любят. Но и девчонки читать не станут, потому что главный герой — мальчишка. А то, что главный герой вместо того, чтобы выходить победителем из любой ситуации, всякий раз терпит фиаско… Любой наш юный читатель во многом ассоциирует себя с главным героем… Много ли российских мальчишек сядут поплакать просто так, ради того, чтобы поплакать? Тем более что большая часть проблем, встающая перед ребенком, скорее, надумана, а не реальна. В Англии и Америке это — бестселлер, у нас — книга провалилась. Нет у нас стольких ущербных юных садомазохистов. В другом издательстве каждому, вновь устраивавшемуся на работу редактору главный редактор вручал стопку откровенной макулатуры — романы (не комиксы!) о приключениях Супермена, Человека-паука и прочих заморских героев (по большей части новелизации мультфильмов и комиксов!) и, со значением глядя в глаза, просил внимательно прочитать и отрецензировать эти литературные «шедевры». Однако всякий раз, получая отрицательные отзывы, главный редактор хмурился, прятал стопку в стол и отправлялся на поиски нового рецензента. Вскоре кто-то из рецензентов не выдержал и часть «шедевров» украсила полки любителей фантастики…
Расскажу еще одну историю. Готовили в нашем издательстве макет «под заказ» одного американского автора. Проверяю конечный результат. Читать нельзя — бред. «Ну, — думаю, — переводчики накосячили, редактор текст не смотрел». Вызываю «творцов». Редактор показывает оригинал. Все точно, переведено один в один, но совершенно непонятно ни о чем книга, ни кто, ни где, ни зачем. На обложке американского издания стоит пресловутое «бесстселлер», книга основана на произведениях Биндера[6] и Таннера (о таких авторах российский читатель и слыхом не слыхивал), и что делать? Нынешний зав. редакции, без сомнения, отдал бы книгу в печать и вышел бы еще один нечитаемый уродец. Я звоню заказчику, говорю: так и так, книгу читать нельзя. «Ну сделайте что-нибудь, доллары за права-то уплачены», — отвечает тот. Я звоню профессиональному литератору — месяц работы, книга переписана заново и… Она действительно становится бестселлером на российском рынке. Вторую книгу этой серии переводят и издают один в один — тираж идет под нож, потому как это читать невозможно.
А ведь есть издатели, которые печатают книги, и вовсе их не читая. Поверьте: есть (к сожалению, в данной статье меня очень просили не называть имена). Такие издатели не знают английский, презирают рецензентов и ориентируются на журнал «Локус» и картинку на обложке со словом «бестселлер». Их любимые фразы: «Такие они, эти американцы» и «Ну, я-то свои деньги отбил». Вот он — типичный издатель… И появляются на книжных прилавках книги зарубежной классики фантастики и детектива (которые вовсе и не классика), и которые можно и вовсе не издавать. Однако это еще далеко не все. Наши чудо-издатели, даже не ведая о том, что творят, уничтожают и те неплохие тексты, которые попали в список издаваемых ими «классиков-бестселлеров».
Дело в том, что основное безумство нынешних любителей фантастики и горе-критиков, которые не понимают смысла существования литературы как таковой, но носят в сети на разных сайтах высокопарные и красивые титулы типа «миротворец» или «грандмастер» — синдром точного перевода. Это недавно возникшее помешательство, которое губит не только отдельные книги, но превращает в бессмысленное занятие художественный перевод как таковой. Однако не будем голословны.
Все любители жанров нахваливают переводы, сделанные в советские времена. Почему? Начнем с того, что фантастическая и детективная литература, кто бы что ни говорил, по большей части относится к развлекательному жанру. То есть книга в первую очередь должна читаться с интересом, чего и добивались переводчики в прежние времена, редактируя автора, пользуясь фразеологическими словарями, придавая книге при переводе тот или иной оттенок, делая её более читаемой и правильной в идеологическом отношении. Но порой переводы были довольно далеки от оригиналов. А некоторые переводчики-асы, вроде А. Стругацкого и А. Щербакова позволяли себе и вовсе чудовищные (по мнению современных любителей фантастики) вещи. Они выкидывали фразы из текста! Исправляли ошибки автора, помня основную идею хорошего перевода, сформулированную еще А. Толстым: «Книга должна читаться так, словно ее писал носитель того языка, на который ее переводят». Но что мы видим: принцессы Заразинии (Zarozinia) и красавицы Морды (Morda) заполонили полки. А что стоят приключения эльфа Дриста (Drizzt), в последующих изданиях превратившегося в эльфа Дзирта! Интересно, если мы правильно назовем лапшу «Доширак» (буквы «ш» в корейском языке нет, есть буква «с»), многие ее купят? В одном крупном московском издательстве мне заявили:
— Исправьте текст, штат Юта не склоняется.
— Но…
— Возьмите «Странноведческий словарь»
— Но там он склоняется. Университет Юты и т. д.
Задумчивое молчание, после чего следует убийственный по своей глубине и многозначности ответ:
— А у нас в издательстве принято его не склонять. Если вам не нравится, мы закажем переводы другому исполнителю.
Однако это только вершина айсберга. Совсем недавно, сдавая перевод детективного романа в другое крупное издательство, я столкнулся с другим безумным редактором.
Начало романа. Юная героиня заявляет папе-миллионеру, что ей совершенно неинтересно знать то, о чем думает ее отец. Калька: «Я бы дала только полпенни, чтобы узнать твои мысли, папочка». Скажет так кто-то из наших соотечественников? Видимо, только безграмотный редактор. На русском эта фраза должна была бы звучать: «Я бы и гроша ломанного не дала за то, чтобы узнать твои мысли, папочка». Но редактор настаивает на первом варианте. Ну, как же — переводчик исказил слова автора! Но ведь у нас совершенно иное восприятие реальности, иной зрительный ряд. Подобного точного перевода заслуживают книги из серии Лит. памятники, где точный перевод откомментирован переводчиком, который не просто точно переводит, но своими комментариями объясняет, что автор имел ввиду в том или другом случае. Однако нынешние издатели требуют точности. Возьмите московское собрание сочинение Диккенса, и станет понятно, как «точным» переводом можно убить изящную, юмористическую прозу. А ведь фраза про «монетку за мысли» даже во фразеологическом словаре есть. Но что такое фразеологический словарь Академии наук, когда очередная «девочка» без опыта работы на свой вкус и риск решает, что хорошо и что плохо?!
О чем можно говорить, когда роман Д. Симмонса, названный «Terror» (не о террористах, а о полярных мореплавателях) выходит под названием «Террор», а не «Ужас». Посмотрим словарь: «Терро́р (лат. terror) — устрашение мирного населения, выражающееся в физическом насилии, угроза физической расправы по политическим или каким-либо иным мотивам». Видимо, мирное население — команда корабля, застрявшего во льдах, или переводчик с редактором в словарь не посмотрели. А что слово «террор» — современное, цепляет читателя, только значение у него несколько другое, но это вообще никого не волнует.
На вопрос редактору: как можно назвать затерянный материк Земли «Зотик» (мужской род), он сослался на то, что в одном своем письме автор упоминал, что придумал это название, созвучное слову «антик». Единственное, о чем забыл горе-редактор, отметая прочь русскую традицию давать всем континентам женские имена — в словаре есть еще «антика». У каждого русскоязычного человека упоминание континента (от латинского continens — обширная твердая земля) подсознательно вызывает изначальный образ земли. Недаром все континенты на русском — женского рода (Азия, Африка, Европа, Америка, Антарктида). Более того, и на английском он «Zothique» с мягким женским окончанием, но редактору нравится «Зотик». Кроме того, он напрочь забыл замечательное правило В. Хлебникова: прежде чем использовать самопридуманное название, несколько раз быстро произнесите его вслух, и тогда неустойчивая звуковая форма, превратится в устойчивую. А из «Зотик» ничего, кроме «Зонтик», не выйдет.
Однако пиком творчества подобных переводчиков, редакторов и издателей стали романы Дж. Вэнса, где не потрудились даже убрать кавычки при оформлении прямой речи[7]! А фразы типа «кивнуть головой», «подняться вверх по лестнице» и прочие, при наличии которых в 70-е годы прошлого века вам просто без комментариев возвращали перевод, теперь печатают, и есть те, кто восхищается этой графоманией. А на вопрос, как такое возможно, редактор только плечами пожимает. «У автора так написано!» — отвечает он. Да и что тут сказать, если даже у российских авторов, имеющих солидные тиражи, мы с легкостью находим фразы: «Солнце присело над горизонтом» или «шаги топтали траву»…
Но это тема отдельной статьи. К сожалению институт редакторов породил огромное количество писателей, даже официальных членов разных творческих союзов, чьи книги (после редактуры) очень приличные. А вы до редактуры их читали? Никогда не забуду удивительную картинку: редактор — дама весьма пожилого возраста (из «бывших»), сидящая за столом, и нависший над ней автор в летней пацанской маечке. Мускулистые волосатые руки, синие от зековских татуировок уперлись в стол. До сих пор в ушах моих звучит его раскатистый бас:
— Лидия Борисовна, у меня уже три книги вышли, я могу корешам сказать, что я, в натуре, писатель?..
Вот и получается замкнутый круг: безграмотный читатель — безграмотный редактор — безграмотный переводчик. Каков результат? Грамотный человек не возьмет в руки большую часть подобных переводов, безграмотному интереснее будет уничтожать орды эсесовцев или гоблинов за клавиатурой компьютера. Отсюда падение интереса и уменьшение тиражей. И не надо винить электронные книги и пиратов. Если книга возьмет читателя за сердце, он все равно купит ее «в бумаге» и на полку поставит, чтобы в любой миг вернуться к приключениям любимых героев.
Вот и остается только бессильно плакать, словно Ярославна, видя, как вместо нормальных книг издаются груды мусора. А гениальные тексты достойных авторов вроде Браннера, Олдисса, Чалкера и многих других (истинных классиков) превращаются в нечитаемые тексты, которые даже безграмотные читатели обходят стороной[8]…
== Софья Ролдугина === О ПОЛЬЗЕ ФАНТАСТИКИ ===
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём бледный юноша слегка нетрадиционной наружности. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник потерял четыреста граммов крови, а медлительный — восемьсот и ещё дурацкую шапочку.
Не то чтобы вампир Иннокентий был сильно голоден, но даже спустя двести лет трудно побороть студенческую привычку жрать по ночам.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём сгорбленная старушка с бородавкой на носу. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник два месяца лечился от почесухи, а медлительный — три, и потом ещё неделю от поноса.
Не то чтобы Александра Петровна была злой ведьмой, но всё-таки старость нужно уважать.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём мужчина средних лет в дурацкой шляпе и с пухлым фолиантом подмышкой. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
….шустрому гопнику наложили пятьдесят два шва, а медлительному — девяносто четыре, и ещё пришлось покупать новые треники.
Не то чтобы чёрный маг Порфирий М. любил насилие, но надо ведь когда-то выгуливать ручную чупакабру.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём элегантный зеленокожий тип в облегающем скафандре. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник пришёл в себя через два месяца на незнакомой улице, а медлительный — через три, и оба с потерей памяти.
Не то чтобы инопланетный исследователь Кара-Ух интересовался примитивной фауной, но настоящий учёный никогда не пасует перед трудностями.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём прекрасная дева в розовом платье с очень скромным декольте. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник тушил задницу в луже десять минут, а медлительный — двадцать, и ещё потом два месяца отращивал хохолок на затылке.
Не то чтобы леди Мария-Элена-Василиса умела за себя постоять, но у каждой второй принцессы по статистике есть дракон.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём какой-то чудак, одетый в чёрную рясу. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник получил три перелома, а медлительный — четыре, и ещё фингал под глазом от кадила.
Не то чтобы патер Александр отрицал милосердие, но сорок лет охоты за упырями кому угодно привьют определённые рефлексы.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. Вдруг показался под фонарём огромный страшный серый вроде бы пёс. И (хотя это явно была дурацкая идея) как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник теперь воет по полнолуниям, а медлительный — по новолуниям и полнолуниям, а ещё с тех пор не может вывести блох.
Не то чтобы Арсений получил удовольствие, кусая грязные ляжки, но вежливому оборотню сложно отказаться, когда его так настойчиво приглашают.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём разбитная рыжая девица в бронелифчике и с копьём. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник вставил четыре зуба, а медлительный — пять, и ещё две недели потом стеснялся смотреть в сторону дам-с.
Не то чтобы автор одобрял Мэри-Сью, но из двух идиотов в финале обычно торжествует более симпатичный.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём молодой человек с острыми ушами и странным чехлом за спиной. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник вытащил потом из задницы две стрелы, а медлительный — четыре и ещё сборник похабных эльфийских анекдотов.
Не то чтобы принц Офигиниэль разменивался по мелочам, но в тот вечер принцесса в пятый раз ушла от него к дракону.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём толпа странно одетых людей, некоторые из которых бренчали на лютнях и пели песни тонкими голосами. И тут бы самое время поинтересоваться про семки и закурить, но гопники, наученные горьким опытом, спрятались за мусорным баком и целый час сидели, как зайчики.
Не то чтобы ролевики были добрыми и безобидными, но гопники, к сожалению, упустили первый и последний шанс приобщиться к великой культуре и перестать наступать на грабли.
Говорят, какая-то добрая волшебница, которая была в Верхнем Мамыре пролётом из Лондона на Лысую гору, приучила их потом к чтению.
Но это уже совсем другая история.
Часть шестая. Немного мелочи. Астра-блок
Рассказы, отобранные редакцией альманаха с ежемесячного конкурса-тренинга АСТРА-блиц, проводимого каждые последние выходные месяца по адресу
http://astranova.livejournal.com/
Конкурс-тренинг открыт для всех желающих
== Анна Самойлова === БЕЛЫЙ И ПУШИСТЫЙ ===
«Когда в последний раз вы чувствовали себя фантастически? Поздравляем, у вас есть возможность испытать самые невообразимые эмоции! Представьте себе: первобытная планета, девственные джунгли, чистейшие озёра, полноводные реки, нетронутые горы! Представьте, на этой замечательной планете вас ждёт ИСТОРИЯ!
Только для вас туристическое агентство «Сафари incorporated» организует тур «white and fluffy» на незабываемую планету Онурис…»
***
О! Ещё один сафарист идёт! И этот на рекламу купился. Экипировка неслабая: камуфляж, супернавороченный автомат с оптическим прицелом ночного видения… Явно не простой обыватель. А, какая разница!? Охотник и охотник… Так, куда он свернул? Ага, к менгирам… Ну-ну. Лёгкой добычи не ищем. Зайрочки, значит, нас не привлекают, нам сразу медверда подавай! Сам Белый и Пушистый ему, значит, нужен. Как неожиданно! И не боится ведь… Пойти, что ль, поговорить?
— Эй, мил человек, куда путь держишь?
— Вы кто? У меня проводника в договоре нет.
— Да не, я так, поинтересоваться. Оружие у тебя хорошее. Поохотиться приехал к нам или как?
— Ага, медверда хочу подстрелить. Говорят, у него шкурка очень красивая. Белая и пушистая! Есть они ещё тут? Не всех повыбили? Желающих-то наверняка немало? Я путёвку вон сколько ждал!..
— Да как сказать, есть-то есть, вот только не простой это зверь. На него охотиться не так легко. Бывали тут с разным вооружением, и с рогатиной, и покруче, чем у тебя. В основном классика — охотничьи ружья: двустволки там, карабины… Мой дед ходил на медверда с рогатиной. И отец тоже ходил с рогатиной… А с этим, даже не знаю…
— Да ты смотри! Автомат — хоть дракона вали… Оптика, пули со стальным сердечником…
Ушёл… обиделся… Ну, что ж, на обиженных, как говорится…
Хорошее всё ж таки дело — эта «Сафари incorporated». Классная придумка! Хлопот немного, и медверд сытый. В деревню не ходит, не пакостит. Жаль только в лес пока не пойдёшь. У нашего ведь, у Белого и Пушистого, теперь на один супернавороченный автомат больше будет. Ну ничего, в спячку ляжет, разоружим. Не впервой! Вон, арсенал в деревне теперь не слабый… Эх, дед, эх, батя… Не верили вы в силу прогресса! Всё по старинке хотели деревню защитить…
Пойти, что ли, ещё рекламу проплатить? Да постов по сети с отшопленными фотками накидать, виды, кстати, можно дать и настоящие. И главное, полайкать побольше! Они на лайки-то страсть как клюют.
==Мария Акимова === Курьерская служба доставки ===
Секунду назад его не было. А теперь, вон, стоит. Веснушчатое лицо, рыжие патлы из-под бейсболки, одет несуразно, а кеды вовсе изолентой замотаны. Да еще и спрашивает ее о чем-то.
− Вы Мельников Николай Александрович? − терпеливо повторил парень.
− Молодой человек, − очнулась Лариса, − вы ослепли? Какой я вам Николай Александрович?
− Какой… Семьдесят пятого года рождения. Русский. Неженатый.
− В точку, мы с ним в разводе.
− Ага, − растерянно протянул тот, − А как же доставка?
Конверт в его руках задрожал. Долго шло это письмо, поистрепалось, адрес под штампами едва заметен.
Дела бывшего мужа давно не интересовали, но проснулось любопытство:
− А что там?
− Успех. С развитием по экспоненте.
− Чего?
Лицо курьера сделалось скучным с легким оттенком «Ну, что я сейчас непонятного сказал?»
− Успех по всех начинаниях, − снова произнес он, − Накопление по мере искренности высказанных пожеланий.
− Это деньги, что ли? − попыталась перевести на нормальный язык Лариса.
− Женщина, мы деньгами не занимаемся. Не собес.
Женщина?! Слово ударило по ушам. Еще бы теткой назвал. Не настолько она и старше. Женщина, скажите пожалуйста. Лариса нахмурилась, буркнула: «Не живет здесь больше» и попыталась захлопнуть дверь. Некогда ей дурака валять.
− Погодите! Погодите! − увидев, какой оборот принимает дело, парень отчаянно рванул створку на себя − порядком напугав хозяйку квартиры − и зачастил на одном дыхании, − Отчего же вы так? Ведь и вам я когда-нибудь что-нибудь принесу. Не может быть, чтобы такой девушке ничего искренне не желали.
Лариса невольно вспомнила своих заклятых подруг, те разве что облысение с курьером прислали бы. Искреннее. С развитием по экспоненте.
А парень, заткнув собой щель между дверью и косяком, говорил уж совсем жалобно:
− Ну, не я же виноват, что так накапливается. Бегаешь потом, ищешь. Сегодня удача редкая. − три доставки в один подъезд! Вы представляете? Вот, Зинаида Анатольевна Окушкова…
− Умерла пять лет назад, − покачала головой Лариса.
− … крепкое здоровье и долгие годы… Как умерла?
− Да так. Не дождалась баба Зина крепкого здоровья.
− Степанов Сергей Петрович. Пожелание сдохнуть
− И его нет..
− Сдох? − с надеждой уточнил курьер.
− Нет, в деревню уехал, на чистый воздух. Получше нас живет.
− Жаль.
Тут Лариса вконец рассердилась. Жаль ему, видите ли! А что кто-то счастья не дождался, не жаль?! От невысказанного гнева парень отпрянул.
− Ну зачем так? Я всего лишь доставляю… А желаете вы сами…
И курьер исчез, только мелькнули в воздухе крылышки на старых кедах.
== Сергей Битюцкий === Дорога в ничто ===
…никаких мотивов. Решительно никаких. Восемнадцать убийств за четыре месяца. Все утром — с семи-тридцати до восьми-ноль-ноль. Все — на километровом участке второстепенной дороги из районного центра в Михайловское. Никаких попыток ограбить убитых. Никаких признаков экстремизма. Некоторые пытались скрыться, большинство оставалось на месте преступления. На допросах все клялись, что ничего не помнят.
— Ну хоть какие-то связки есть?
— Есть. Убивал всегда пассажир с правого сиденья. Единственный раз убил водитель. Но эта машина была праворульной. То есть, убивал человек, сидевший справа.
Первые три случая были совпадениями, толкнувшими нас на ложный след. Тогда каждый раз убивал водителя случайный попутчик, взятый на трассе. Там, на окраине Волочанска, полно народу голосует — едут утром на работу на Михайловский комбинат. Мы встали на версию секты маньяков. Версия с треском разлетелась. Убил брат брата. Потом муж — жену, которой недавно подарил на машину. Потом…
— А по стоимости машин? По социальным группам?
— Каша. Никаких зацепок. От «москвича» до «BMW». Народ в этих местах суеверный, сразу же перестали брать попутчиков. Комбинат пустил автобус. Когда в этом автобусе непьющий передовик убил двоих и троих ранил, автобус отменили.
— Где?
— Здесь же, на проклятой версте, как её окрестили.
— Патрулировали?
— Каждый сантиметр облазили. С собаками. Дежурных ставили. Пока капитан Сычёв, объезжая дежурных, не застрелил своего водителя.
— О как.
— Ну да, пока ты в столице прохлаждался, мы тут не скучно жили. Его тут же взяли его же патрульные. Он не сопротивлялся. Твердит, что внезапно потерял сознание и пришёл в себя с табельным в руке. Уже месяц, как местные вообще перестали здесь ездить. Предпочитают кругаля давать восемь километров через Слободку. Батюшка местный без зазрения совести нагнетает, проповедуя про грешников и происки Сатаны.
— Силь, но ведь должно же быть объяснение. Без сверхествественной дьявольщины.
— Базару нет, должно. Кому вот должно, хер сыщешь.
Милицейская «десятка» вывернула с Волочанской грунтовки на корявую Михайайловскую двухрядку. — Кто в этот раз вызвал?
— Местный грибник.
— А он, значит, не боится?
— С пешими никогда ничего в этой погибели не случалось. Позвонил, сказал, что иномарка с не местными номерами. Труп рядом с машиной, второго не видит. Приходится ехать.
— Силь, получается, что это я сижу на месте тайного киллера?
— Получается, Ромчик. Без понтов страшно.
— Твою ж душу… Ну, я тебя, ежели что, зарежу ласково. Помнишь, как нам это Ахмет говорил?
— Хотел бы забыть, Ромчик.
Машина вписалась в длинный поворот. Солнечный свет сквозь строй придорожных тополей забарабанил по глазам гулкой чечёткой. Звенело в ушах от вспышек морзянки. Трасса выпрямилась. Вдалеке нарисовалась машина с распахнутыми дверцами. Барабанная дробь света сползла с лобового на правое стекло свербящим глаз лучом магазинного сканера штрих-кода.
Василий бросил руль. Чутьё, спасшее когда-то их обоих под перекрёстным огнём, бросило вперёд руку. Выстрелы одна за другой обжигали левую щёку, а Василий бил лбом в искажённое яростью Ромкино лицо. Удар машины в дерево погасил сознание.
— Ромчик, ты в норме?
— Офуительно.
— Не ссы, зубы новые отрастишь. У нас было дэтэпэ, понял. Техника подвела. Тебя не закроют, нет состава. Пули через лобовое ушли, а оно — в дрызг. Я, если вдруг, подсоблю, чтоб ты быстрее отделался. Оформим тех, приезжих, потом надо будет вернуться с канистрами и зафигачить тут пожарчик. Смекаешь?
— Трактор потом пригони. Перепахать, чтобы последовательность деревьев по пням не смогли восстановить.
— Самый зуд — языки за зубами держать. Чтобы никто не заподозрил, что можно вот так просто. Прожектором. Телеком. Мобилкой…
Иначе — всем хана.
== Виктор Романский === Душу в кошку ===
Кошка, над которой склонился У-ух, выглядела почти живой — лишь мутные глаза выдавали, что не хватает последней и самой важной детали. У-ух разопрел. Руки его висели над кошкой, будто пытались раздавить её воздухом. Э-эх стоял за спиной У-уха и сочувственно смотрел на происходящее.
— Нет, — выдохнул У-ух и тяжело опустился рядом с кошкой.
Э-эх подошёл и поплевал на руки:
— Ну-ка, дай дорогу молодёжи.
— Только в душу больше не плюй — запрещено.
Э-эх стал повторять те же движение, что минутой раньше совершал У-ух, но в результате оказался рядом с ним.
— Ни фига.
У-ух посмотрел куда-то над кошкой.
— Давай вдвоём?
Э-эх и У-ух устало поднялись. Лица их не выражали никакой уверенности в успешном исходе, но всё же они рьяно принялись запихивать душу в кошку.
— Бесполезно, — сказал У-ух, когда они снова рухнули возле кошки.
— Может, найдём контейнер покрупнее?
— Потом с ума сойдём с бумажками.
— Так ведь это не запрещено?
— Нет, но порицается.
— Всё лучше, чем бросить её тут. Сразу с небес на землю спустят.
— Пожалуй, ты прав.
У-ух растворился, а через минуту появился с телом собаки. Как и у кошки, у собаки были мутные глаза. Э-эх пнул кошку, освободив место, поплевал на ладони и тут же смутился, поймав неодобрительный взгляд У-уха, однако У-ух промолчал.
— Тоже не лезет, — отдышавшись, произнёс У-ух.
— Че делать-то будем? — спросил Э-эх.
У-ух снова растворился, а потом вернулся с медведем.
— Не лезет!
— Фигня какая-то! Тащи бегемота!
— Никак!
— Слон!
— Бесполезно!
— Кит!
— Ничего! В дуб её?!
— Совсем немного не хватает!
— Поднажми!
— Угораздило же, блин, пойти в распределение душ! Думал это проще, чем сметать города или насылать мор!
— Никак!
Э-эх и У-ух лежали без сил и тяжело дышали, а вокруг них были разбросаны по-прежнему неживые флора и фауна.
— Давай вернём её обратно, туда, откуда взялась, — предложил Э-эх.
— Запрещено.
— Почему?! Это же удобно и логично!
— А какой тогда смысл в переселении душ? Это уже никакое не переселение.
Э-эх почесал макушку:
— Ну не знаю, давай разделим на две части.
Удивлению Э-эха и У-уха не было предела, когда они увидели, что в итоге получилось.
— Видал, из одной огромной души вышло две точно таких же размеров?! Что ж это, блин, такое?!
— Да-а, — протянул У-ух. — Загадка.
Э-эх не сдавался; внезапно в голову ему пришла мысль — до того очевидная, что он подозрительно покосился на У-уха.
— Слушай, я недавно на распределении, но ты-то полжизни тут пашешь, в первый раз что ли такая хреновина?
У-ух вздохнул и, пошарив по своим карманам, достал деньги — дважды пересчитал их, а потом вынул телефон:
— Алло. Чёрт, привет, как погода, жарко? У меня опять огромная душа. Не надо на отопление? Хорошо ведь горит, долго. Переполнено? Я заплачу. Как обычно. Шутишь? Ладно, двойная цена так двойная. Пока. Не замерзайте.
— Ну как? — спросил Э-эх, когда У-ух кончил разговаривать.
— Берут.
— Класс!
У-ух с грустью посмотрел на лежащие в его ладони деньги.
— Приберись здесь, и пошли по домам.
— Слушай, а че с кошкой делать?
— Не знаю. Сунь в мешок и выбрось.
== Виталий Придатко === Дезертир ===
Увезли тело.
Тяжко перекатываясь на ухабах, фургон ковылял вдоль деревенской улицы, напрочь никому не интересный. Подновленные пиктограммы ограждения от внимания посверкивали на бортах утренним солнечным румянцем.
Отвернувшись от окошка, инок Артемий вернулся к работе, то и дело поглядывая даже не на окаменевших с горя старичков — на послушника Симеона, потерянно разглядывавшего снятую со стены фотографию: костлявый мальчишка с кубком в руке, рядом — гордые родители, еще молодые.
С дедулей и бабкой все ясно: разряженные гипнозеры лежат на столе, потрудившись на славу. Основную канву внушения Артемий уже навел; теперь чета помнит, что они бездетны. Незадачливый их Андрюха уже на пути в один из Центров: никто, без паспорта, имени и истории; материал для исследований.
Схарчивший его упырь — тоже забота, в общем-то, никак не иноков. Туда снарядили пару оперативных экзорцистов, бывалых мастеров святой воды, серебра и осины.
Инокам же следует подчистить следы, оставшиеся после Андрюхи. К счастью, деревня невелика, а в райцентре трудится другая бригада, руководствуясь остаточным слепком памяти погибшего.
В миру да не останется памяти ни о волшбе, ни о бестиях. Ни, как всегда дополняли наставники, об их жертвах.
— Я так не могу, — говорит вдруг Симеон, и фотокарточка в руке у него дрожит.
Артемий вздыхает: старички явственно начинают оттаивать, времени в обрез… и на тебе тут! Сказать же не успевает ничего.
— Эх, — с пронзительной, рвущей сердце тоской бормочет старушка, — Жаль, что наказал нас Бог, не послал детушек…
— Ничего, Марфушка, и бобыли по Его воле живут, значит, надобны на свете, — уже совсем отчетливо сказал старик.
Еще с полчаса они не смогут видеть иноков, даже глядя прямо на них. Но — вряд ли больше.
— Мы не можем их так оставить, — уточняет Симеон, уронив снимок в кофр.
Это ты еще про мару не знаешь, думает инок, бросив косой взгляд на хозяев дома. Для мары такие вот, горюющие, не помня о подлинной причине горя, — лакомство; и тут невелико подспорье все их начеты, которыми положено защищать понесших утрату от нечисти, нежити или небыли иной. Начеты подточит изнутри тоска самих старичков — и тогда придет мара: есть их волю, пить их души, выедать сердца.
— Все собрал? — укоризненно и строго спрашивает Артемий вслух, но Симеон только молча сует ему кофр и подходит к бабульке. В руке — небольшой запасной гипнозер, крепко обвивший хвостишком запястье: сытый, полный сил.
Артемий отстегивает клапан кобуры.
— Я остаюсь, понял? — не оборачиваясь, говорит Симеон, нацелив зверушку на старичков. И уже им:
— Я — ваш сын, Сёма…
Артемий досадливо морщится: что за дурень! — тянет из кобуры пищаль, и вдруг замирает под пристальным взором иконы.
Что делать, Господи, вопрошает он, вразуми и не оставь бессмысленным.
Солнце прорывается над темным чубом леса, светлыми стягами ложится на стены, на пожилую чету и послушника.
— Не так, — слышит Артемий собственный голос, — Не Сёма, а Андрей. И стой ровно, я морок наложу…
== Дмитрий Гужвенко === Человек — Красные Труселя и молодой Кэп ===
Смеяться, право, не грешно,
Над всем, что, кажется смешно.
Карамзин Н. М.
Солнце село за горизонт по расписанию, напоследок осветив окно в каменной пятиэтажке на окраине Нью-Йорка.
Человек — Красные Труселя, сжав кулак, громко напутствовал:
— Главное запомни! Враги встречают по одежке! Сможешь их удивить, сможешь и напугать! Помню тот день, когда Доктор Осьминог увидел на мне красные трюселя. Так его, истерически смеющегося, и отправили в психиатрическую больницу.
— Понял, сэр! — раздался голос из-за ширмы.
— Второе главное запомни. Твое имя должно вызывать страх у нелюдей. Нелюдей, которых ты обязан крошить, как миксер спаржу! — продолжал Человек — Красные Труселя.
— Вопрос, сэр!
— Давай.
— А как я узнаю, что они нелюди?
— Очень просто. Если он в маске, или в черном чулке — можешь мочить его без угрызения совести.
— Еще вопрос, сэр. Если нелюдь снимет маску, то что делать?
— Молодой, а не очень умный. Как только он снял маску, все, он становится простым гражданином и ты должен спасать его, — вальяжно сказал Человек — Красные Труселя, — выходи уже.
Молодой вышел из-за ширмы.
— Вот мой костюм, сэр.
— Ты чего ох..л? — крикнул Человек — Красные Труселя.
— Никак нет!
— У тебя костюм из флага сделан!
— Так точно!
— Ты мудак! По-твоему, я, как последний опарыш, должен бегать и светить красными труселями поверх лосин, а ты такой, президент всего мира, одет в цвета флага. Да?!
— Ну сэр, я ж — капитан Америка!
— (НЕПЕРЕВОДИМАЯ ИГРА СЛОВ), вот кто ты!
— Сэр, вы сами сказали, имя должно…
— Тихо. Я помню, что сказал. Теперь называй меня просто Супермен, — сказал Человек — Красные Труселя, — ладно, потопали на крышу. Летать сейчас будем.
К этому времени, появились первые звезды. Шестидесятый год входил в прекрасную стадию осени.
— Так, молодой, готов полететь выше облаков?
— Так точно!
— Так точно, Супермен! — рявкнул бывший Человек — Красные Труселя.
— Так точно, Супермен!
— На, под язык положи и присядь тут на краю крыши, — сказал Супермен.
— Это что? — спросил Капитан.
— Наш космический корабль. Ну, полетели!
Земля с орбиты выглядела прекрасным шариков. За облаками игриво прятались континенты, зеленые пятна лесов соседствовали с высокими горами.
Супермен и Капитан сидели, обнявшись на крыше дома.
— Это прекрасно, сэр.
— Да, Капитан, прекрасно, — подтвердил Супермен и смахнул рукой слезу.
— Как вы думаете, люди смогут полететь в космос? — спросил Капитан.
— Не в этом веке, — грустно ответил Супермен и добавил: — Слышь, Капитан…
— Да?
— Еще раз забудешь добавить сэр или Супермен, я тебя сброшу с крыши…
== Екатерина Васильева (Сычева) === Стандартное желание ===
— Подсудимый Вешник Олег Николаевич! Решением суда от 28 июля 2034 года вы признаны виновным в систематическом мыслепреступлении и приговариваетесь к деперсонации. Это означает, что вас…
— Я в курсе, что это означает.
— «Ваша честь»!
— Я в курсе, ваша честь.
— Тем не менее, согласно протоколу, я должен ознакомить вас с порядком процедуры. Приговор будет приведён в исполнение завтра. Вас подключат к деперсонатору — устройству, которое сотрёт вашу личность, оставив рефлексы и способность исполнять команды. Затем вас направят на госферму «Второй шанс», где вы будете трудиться на благо общества. Ваше имущество будет передано наследникам, а в случае отсутствия таковых перейдёт в собственность государства. Сама процедура деперсонации абсолютно безболезненна и не доставит вам никакого дискомфорта.
— Спасибо, не стоило утруждаться, ваша честь. Деперсонатор — это моё изобретение, если помните. Правда, я придумывал его для наказания убийц, а не инакомыслящих.
— Да, конечно… И общество вам благодарно… Но это не отменяет…
— Я понял.
— Подсудимый, вы имеете право на последнее желание. Полагаю, оно будет стандартным?
— Стандартным? Понятия не имею: это, знаете ли, моё первое последнее желание.
— Не дерзите, подсудимый!
— Прошу прощения, ваша честь. Раз уж мне остался всего один день, я хочу провести его дома, с близкими людьми.
— Да, желание стандартное. Оно будет удовлетворено. Но вы должны понимать, что в течение этого дня за вами будет вестись наблюдение!
***
Отчёт о наблюдении за Вешником О.Н. тоже оказался стандартным. Долго гулял с собакой, играл, целовал в нос. Сходил на свою пасеку, откачал мёд. Приходили друзья, пили чай со свежим мёдом, вспоминали случаи из жизни, смеялись, плакали. Запрещённых разговоров не вели. Остаток дня провёл с девушкой, её тоже целовал, и не только в нос. Секса не было — вероятно, стеснялись наблюдателей. Словом, типичный последний день.
Отчёт о деперсонации тоже не содержал ничего необычного. Процедура прошла успешно, и бывший Вешник О.Н., а ныне Работник № 416 был направлен на госферму «Второй шанс».
***
Работники госфермы склонились над грядками, выпалывая сорняки. Охраны на ферме не было, хватало одного наблюдателя: Работники никогда не пытались бежать. И кто, скажите на милость, узнал бы в них былых бунтарей?
На выбритую голову Работника № 416 села пчела. Тот рефлекторно хлопнул по ней ладонью. Вместо того, чтобы сдохнуть, пчела начала светиться и тихо гудеть…
**
Олег Вешник словно очнулся после долгого сна. Голова кружилась, но это пройдёт. Он постарался придать лицу то же пустое выражение, что и у других Работников.
Деперсонатор-шмеперсонатор… Как будто человек, который его изобрёл, не способен придумать, как запустить обратный процесс! Теперь дело за малым — вернуть личности остальным Работникам и вместе выбраться отсюда. А за этим дело не станет: сотни других киберпчёл с его пасеки уже в пути.
== Жаклин Де Ге === Письмо Деду Морозу ===
Дорогой дедушка Мороз,
Пишу тебе заранее, потому что сюда летает всего одна почтовая ракета в месяц. Папа сказал, через три года будет каждую неделю, а мама обозвала его неизлечимым оптимистом. Я спросил её, кто такой оптимист, и она сказала, что это человек, который всегда ждёт от будущего только хорошего. И верит в это хорошее. Например, что на Марсе будут яблони цвести. Я так и не понял, что же тут плохого и почему от этого надо лечить. Ведь папа и правда вырастил целых три яблони. И они цвели по-настоящему, красивыми белыми цветами. А вчера папа принёс нам с мамой первое яблоко — маленькое и зелёное, с торчащей из верхушки палочкой, на которой рос листик. Мама разрезала яблоко пополам и отдала мне ту половину, что с листиком. Оно было кислое, но мы сказали, что вкусное. И папа очень обрадовался. А потом ему пора было облетать территорию и он ушёл в ангар, а мама стояла с недоеденным яблоком и плакала. Не знаю, почему. Не такое уж оно было и кислое, и пахло очень приятно. Наверное, мама просто не оптимист.
Вообще на этой станции совсем не так плохо. Я научился на синтезаторе еды любой сорт мороженого делать. Марс красивый, только гулять приходится в скафандре и скучно иногда — кроме нас и робота М1825 больше нет никого. А робот старый и солнца ему здесь не хватает, поэтому почти всё время спит, даже днём.
Пожалуйста, пришли мне самый большой биоконструктор, какой только влезет в почтовую ракету. Мама сказала, они очень дорогие и их нельзя продавать детям, но ты придумай что-нибудь. Можешь мне потом ничего не дарить пять лет. Или даже семь, я согласен. Честное слово, я не собираюсь создавать ни монстров, ни опасных зверей, ни всяких там вирусов. Просто создам другие деревья — со сладкими яблоками. И кусты с малиной и смородиной, как у нашего дома на Земле росли. И ещё котёнка для мамы — чтобы она больше не плакала, и не сердилась на папу за то, что он нас сюда привёз. А из того, что останется, сотворю мальчика, такого же, как я сам. Как в той книжке, которую мама всё время читает — «и создал он его по своему образу и подобию». Только я не буду запрещать ему есть яблоки с моих деревьев. И никогда не выгоню его за это из-под купола. Пусть ест сколько хочет. Ведь он же будет мой друг.
Хорошего тебе Нового года.
Митя
== Татьяна Берцева === Игры по-стариковски ===
Дядим оглядел готовую взбунтоваться группу. Типичные городские, чьи новенькие навороченные камуфляжи после недели блужданий по лесам приобрели одинаковый грязный цвет, с грозными лицами взирали на своего руководителя и готовились не согласиться с первым же его словом.
— Вы пошли в этот поход, поскольку вам хотелось приключений. Разве вы их не получили? — усмехнулся Дядим.
— Ты издеваешься над нами, старый черт! — высокий белобрысый парень давно мутил группу.
— Просто устраиваю вам эти приключения.
— Хватит! Теперь мы сами будем выбирать маршрут. Да, бойцы? Мы вернёмся назад до развилки и пойдем на запад.
— Хорошо. Только сначала принюхайтесь: вон за тем леском деревушка или хутор — дымком жилым тянет, — усмехнулся Дядим.
Белобрысый махнул рукой, чтобы люди шли за ним, и двинулся в указанном направлении. Дядим пошёл последним.
Группа подошла к крайнему дому, белобрысый стукнул в дверь.
— Хто такия? Шо надобно? — спросил из окна старый дед.
— Нам железная дорога нужна, станция.
— Чьих будете?
— Да туристы мы. Да, бойцы? Хотим домой уехать.
— Турысты стал быть, — дед высунулся из окна, рассматривая группу молодых парней в камуфляже. — Тадысь вам скрозь деревню, за околицей одесную свернуть по тропке, прям к станции и выйдете. Километров пяток будя.
Дядим подмигнул старцу и понимающе кивнул, вспоминая карту. Белобрысый снова пошел впереди.
Дед задернул занавеску и вернулся за стол.
— Не обманешь, гад! Думали, не распознаю фрицев поганых, — пробурчал в бороду. — Железную дорогу им подавай. Топи вам, а не станция!
Белобрысый рухнул на ближайшей кочке. Остальные тоже повалились, выбрав сухие места. Дядим облокотился на полуповаленную березу, закурил.
— Где мы? — снизошёл до вопроса белобрысый.
— В болоте, я полагаю, — выдохнул дымком Дядим.
— Без тебя вижу! — взорвался парень. — Идти куда?
— Куда дед послал, туда и иди, — усмехнулся Дядим.
— Да в ж… в болото он нас заслал! Что мы ему плохого сделали?!
— Плохо слушал инструктаж. Вам рассказывали, что здесь есть дикие хутора, где старики до сих пор считают, что война не кончилась. Глянь со стороны: группа парней явно призывного возраста в камуфляже. Местных партизан он всех лично знал, вы — чужие.
— Так мы ж по-русски говорили, дядь Дима, — неподдельно удивился белобрысый.
— Какой же разведчик покажет, что он не свой? К тому же говорил ты один, другие молчали, словно вовсе языка не знают. Чего ж ты хочешь?
— Домой хочу! Доволен?! Выводи, старый черт!
— Не могу. Выводить — дело благое, а я черт старый, мне не к лицу.
— Ну, извини меня, дядь Дим. Ну, бес попутал. Не ожидал, что ты нас так загоняешь. Пожалуйста!
— Ну, если только пожалуйста… — Дядим усмехнулся очередным клубом дыма. — Отдышались? А теперь слушайте внимательно.
Все замерли, забыв даже дышать. Вдали, за болотом, по рельсам мерно простучали колёса.
Старуха отдернула занавеску обратно.
— Пень трухлявый! Война кончилась. Забыл, что по ту сторону болота новую станцию поставили?
— Забыл. Бес попутал…
== Алекс Гагаринова === Жизнь хороша ===
Морозный воздух приятно вливался в лёгкие. Пушистый снег поскрипывал под ногами. Позади Егора тянулась цепочка аккуратных следов. В парке никого не было. Да и на улице мальчик тоже мало кого встретил. В последнее время народ предпочитает сидеть по домам. С тех пор, как прилетели эти… Улыбчивые… Все боятся лишний раз из квартиры нос высунуть. Нарваться — не фиг делать. Егору пока не доводилось их встретить, но по телеку видел, бррр… Сам с удовольствием сидел бы сейчас в своей комнате, сёрфил бы по инету, если бы не отец. Прикопался, почему за четверть тройка по географии? «Вот я в твои годы…» Знаем-знаем, бабушка рассказывала, как с ремнем бегала, чтобы уроки делал. Слово за слово, пока Егор не хлопнул дверью.
Морозец пробирался под тонкую куртку — не ту с вешалки схватил. Натянул капюшон, сунул руки в карманы. Где бы перекантоваться, пока отец на свою ночную смену уйдёт?
На тонкий свист Егор сначала не обратил внимания. Но когда впереди, поперек аллеи, засветилась алая полоса с загнутыми вверх концами, типа улыбки кота из того мультика про Алису, ноги сделались ватными. Егор остановился и старательно растянул губы, хотя больше всего хотелось дать стрекача. Какого же маху он дал! Вот дурак! Решил, что раз никого вокруг нет, то можно не улыбаться! Может, не заметили? Может, пронесёт?
Не пронесло. Улыбчивый, похожий на раскаленную проволоку, тихонько посвистывал, приближаясь к Егору. Лицом он уже чувствовал идущий от полосы жар, но улыбался так широко, как только мог. Кулаки сами собой сжались. Егор зажмурился, не переставая улыбаться. «Пусть он исчезнет, пожалуйста!», просил он неведомо кого. Свист нарастал, становясь всё тоньше. Мальчик не выдержал, приоткрыл один глаз. Полоса вращалась вокруг него так быстро, что выглядела огненным обручем. Это было бы даже красиво, если не было так страшно. И так опасно. Смертельно опасно. Стоит сделать шаг и его перережет пополам. Ноги отказывались держать Егора. Он осторожно опустился на снег, подтянул колени, уткнулся в них лицом, уже не заботясь о выражении лица. Будь что будет.
Но до чего же не хочется умирать! Какой замечательный сегодня день! А впереди были Новый год, зимние каникулы… Он так их ждал! … В носу защипало, от жалости к себе хотелось плакать. Была не была, хоть разок еще посмотреть на мир… Егор поднял голову, откинул капюшон и открыл глаза. Яркое солнце, отраженное миллионами снежинок, ослепило, заставило вновь зажмуриться. Егор вдохнул полной грудью и вдруг понял, что больше не слышит свиста. Оглянулся по сторонам — парк был пуст. И несказанно прекрасен. Прекрасно было глубокое небо, прекрасны синие тени, лежащие на снегу. Прекрасны деревья, в почках которых дремала весна, прекрасно всех согревающее солнце.
Егор улыбнулся и неожиданно подумал, что Улыбчивые, наверное, в чем-то правы. Живущие должны улыбаться.
== Эльвира Жейдс === Кролик и удав ===
=== рассказ получил премию “Интерпресскон=2017” в номинации микрорассказ ===
===Из откровений старца Абаимия===
Змей сыто дремал на ветке фигового дерева, прогибавшейся под тяжестью его упругого тела. Лениво подергивался хвост среди листвы, мощные челюсти застыли в спокойной глумливой ухмылке.
Солнце на закате золотило чешуйки узорчатой блестящей кожи, под которой переливались гладкие холодные мышцы. Незатейливые мысли копошились в крошечном мозгу. Простые, но навязчиво-суетливые. Как липкий сон в ночь, наполненную жаром крови и яркими образами.
Складки на веках беспокойно подрагивали. Что там жрал этот кролик перед тем, как задохнуться в стальной беспощадной пасти? Тут и травы-то под деревом нет. И всего два чахлых плода.
Мысль уперлась в точку и взорвалась в черепе змея, развалив все его существо на куски противоречивого знания. Миг, и темная живая спираль обвила старый ствол. Веки изумленно вывернулись, открыв желтую сферу с вертикальной линией зрачка. Круглые глаза зажглись пламенем ярости и страха.
Листва с шумом осыпалась и обнажила ветви вечного древа. Плодов не было…
Змей оглядел кущи с все возрастающим пониманием и интересом. Взгляд его исполнился мудростью и печалью. Он скользнул на землю и скрылся в кустах, оставив за собой в земле глубокую борозду. Бремя познания велико. Но вечная жизнь покажет…
== Сергей Игнатьев === Синоптики ===
В ритуале важна каждая мелочь. Формула призыва отработана поколениями и в буквальном смысле написана кровью. Не пробуйте повторить это дома. Просто не пробуйте никогда.
У нас нет выбора. Наш долг — пригласить Госпожу.
Важно правильно приготовить Дары. Упустишь любую мелочь — она сочтет это оскорблением.
Звенят колокольчики, мерно побрякивают бубны. Свечное пламя играет на острых кромках коньков и полозьях саней.
Мы облачаемся в темные мантии призыва. Цвета запекшейся крови и ночного неба, они оторочены мехом и расшиты золотыми и серебряными шестиконечными кристаллами.
Надеваем маски. Звери — слуги Госпожи: хищная волчья морда, острый клюв грача, изогнутые рога козла, навостренные заячьи уши…
У Заклинательницы, ведущей церемонию, хитрая лисья мордочка. Ее одеяние — в противовес нашим — яркое, бело-голубое. Золотистые волосы заплетены в косу. Ей идет.
Она читает из ветхой книги:
— Фериатум венерит адено…
Берясь за руки, мы составляем круг вокруг седой ели, увешанной Дарами. Громадные хвойные лапы будто хотят задушить нас в объятиях.
— Абиеннис игнис иллюминато…
Начинаем танец. Госпожа это любит. Она музыкальна. В ее песнях — шорохи метели и звон сосулек, скрип наста и вой ветра.
— Хорус криатурае гурджитис эвацисто…
Хоровод движется все быстрей. Мелькают, оживая, развешанные на ветках символы Госпожи: скалятся ярко-оранжевые зубастые шары, подпрыгивают шишки и конфеты, сельдь в заиндевелой шубе разевает пасть, кивают в такт золотые космонавты и клетчатые клоуны, снегирь надувает грудь в алых гвардейских лацканах, скачут самовары и матрешки…
— Парати сумус коимус миракулюм…
Хоровод ускоряется. Уже пляшут среди нас призрачные дети Госпожи: игольчатые ледяные демоны и массивные снежные великаны… Среди них один из старших ксеноморфов: тело его составлено из бугристых картофелин и мятых огурцов, нос-морковь, зеленые горошины глаз, вместо рук — колбасные батоны…
— Венита новис ибернакулис! — возвышает голос Заклинательница.
Трещит валежник под тяжелой поступью. Нас накрывает длинная тень. Это Вестник — длинный старик с посохом. В его мешке — гостинцы. Но он строг. Если останется доволен представлением, недолго ждать и саму Госпожу. Но если нет…
Госпожа не приходит. Она наступает. Впечатывает вас в снег расшитым серебром черным валенком.
— Абиеннис люкс, — вместе со всеми в исступлении шепчу я. — Абиеннис люкс…
Это кульминация церемонии. Бьют куранты. Хлопки пробок смешиваются с грохотом фейерверка. Мы поливаем друг друга игристым вином и осыпаем конфетти. Госпожа любит, когда шумно.
— УНОЗ! ДУО! ТРЕЗ! — переходит на крик Заклинательница, сверкая глазами в прорезях маски. — АБИЕННИС ЛЮКС!
Ель занимается неистовым пламенем, искры взлетают до небес.
В ответ сверху начинает сыпать мелкой белой крошкой.
У нас получилось.
Госпожа здесь.
== Влад Копернин === Красное и серое ===
Серые бегут с корабля на свой адский бал, а от меня ускользают буквы и междометья…
Будто сам крысиный король их к себе призвал, у несчастного дудочника отобрав инструмент бессмертья.
Серые знают — выстроившись в ряды, голые хвосты связав и сбившись в фаланги, они станут неуязвимы. Добудут вдоволь еды. Добудут вина и женщин. Достигнут небесной планки.
Серому полчищу бес-смысленно ведать счет; даже король не знает, сколько там тел собралось: не с одного корабля, не с одной великой эскадры льет этот серый поток, источая пищащую радость: радость великой грызни, предвкушение нечистот (Ах, этот запах свежепролитой крови)!
Многих растопчут — а те, кому повезет, надеются заселить потомством девственно чистое поле.
Серые маршируют, их колонны от кораблей на городские площади льются остервенело, люди косятся, вспоминают учителей, но кто же отважится в одиночку со стаей иметь дело? От меня убегают буквы, междометия боятся огня, затаились в подвале, испуганно жмутся запятые…
А серые воют под окнами, серые наглеют при свете дня и ухмыляется их король, щерит зубы гнилые. Дудочка из берцовой кости уже не нужна ему, ему не нужно уже ни трона, ни злата. Мертвецам такие мелочи ни к чему — он уже выше (ниже) таких слов, как «успех» и «расплата».
Серые полчища — на земле сплошь серый покров: земля городов покрыта ими, а не асфальтом. А сжирать друг друга — как же им веселы игры на кровь! С какими они жрут друг друга алчностью и азартом!
Но надежда, что, как те волки, друг друга съедят дочиста, тщетна — их слишком много, самые жирные станут еще злее. Буквы, буквы мои… Междометия, точки и запятые — уповаю на вас, моя вера проста:
Станьте крысиным ядом, коль не судьба вам пролиться елеем.
== Лариса Тихонова === Квартирный вопрос ===
Инга очнулась в клетке, еле-еле поднялась, и только тогда обратила внимание на свои руки. Кисти были вымазаны красным и скользким. Одежда обильно перепачкана, словно она перерезала кому-то горло. Представив подобную картину, Инга побледнела, но вдруг разглядела прилипшую к ладони крошечную круглую косточку.
Моментально успокоившись, она непристойно выругалась, сразу добившись внимания находившегося неподалёку существа. Дрожащее и студенистое, оно приблизилось к клетке и что-то влажно прочмокало.
— Не ругайся! — ожил переводчик на запястье пленницы. — Ты в приличном заведении.
— Приличном? Тогда кто меня закваской вымазал?! И почему сижу в клетке? Перепутал человека с какой-нибудь зверюшкой!
— Если не расплатишься за товар, я тебя прямо в этой клетке и продам! — взревел переводчик. — И если не купят в качестве зверюшки, в виде десерта с руками оторвут!
— Всё, всё, Шаробул, ты меня напугал, — моментально сменив тон, заканючила Инга. — Что я на этот раз натворила? Просила же не давать ягод больше одной порции… или двух… Кстати, какие хоть ягодки квасил?
— Когда переворачиваешь на себя месячный запас, особой разницы уже нет…
— Что-о?! — перебила она дрожащим голосом, — Месячный? Это сколько же порций?
— Можешь сама посчитать, они все на тебе. Те, что на подошвах ботинок могу подарить за счёт заведения, за остальное — плати! — угрожающе процедил переводчик, а Шаробул отрастил ложноножку и шлёпнул ей по прутьям клетки.
— Да чем за такое заплатишь! — заорала перепуганная Инга.
— Но ты же коренная обитательница планеты? — чмоканье студенистого налилось вкрадчивостью. — Собственная квартирка имеется?
— Конечно, имеется… эх, — осеклась она, но было поздно, проговорилась.
— Подписываешь на меня квартирку, и в расчёте! Ничего личного, просто у вас такое чудовищное перенаселение, что жильё не сдаётся вообще, а очень надо-о-ооо!
Переводчик захлебнулся воплем а Шаробул вдруг упал, забившись в резких волнообразных судорогах, буквально рвавших на части его мягкое тело. Извивающаяся плоть нездорово посерела, инопланетянин вдруг лопнул ровно посередине и растёкся двумя огромными кляксами. Инга напряжённо и внимательно смотрела во все глаза.
Через некоторое время обе «кляксы» опять заколыхались, стекли каждая к своему центру, приобрели объём и упругость, и, наконец, приняли вертикальное положение. Перед девушкой стояли два абсолютно неотличимых Шаробула.
— Долгожданный наследник, радость-то какая! — нежно проворковал один студень, любуясь другим. — Очень вовремя, уж теперь, с квартиркой, мы полноценные гражда…
— Ни с места, миграционная служба Земли! — прокричала Инга, быстро разрезая виброрезаком прутья клетки. — Вы обвиняетесь в незаконном размножении и будете высланы с планеты немедленно! Кстати, закваска в заведении хреновая! Голова после двух порций болеть не должна!
— Какое незаконное размножение? Это похмелье, деточка! — пробулькали огромные амёбы, сливаясь опять в одну.
== Ирина Орлова === Путь наверх ===
Эд оглянулся и шевельнул пальцами. Дверь послушно открылась. Времени было на два вздоха, но Эд успел. Задраив люк, рухнул в кресло скутера. Кораблик вздрогнул и заскользил по стартовой аппарели. На «Пути надежды» не заметили бегства пилота.
Включив экраны, Эд наблюдал, как удаляется, уменьшаясь, огромный транспорт, отнявший десять лет его жизни. Закончились бесконечные придирки Ларка, не будет больше навязчивой заботы мадам Ли, и шуток Кона и Эри. И приставаний Аби, которая решила, что никуда Эд от нее не денется, тоже не будет. Облом всем.
Если бы двенадцать лет назад, когда «Путь надежды» еще стоял на стапелях, а эфир был заполнен призывами лететь к Левирану, Эд мог знать, во что это выльется, зарекся бы подавать заявку. И друзьям бы отсоветовал. Корабль был не готов к полету. Экипаж подобран плохо. А модифицированные крысы из обслуги подняли бунт вскоре после старта. Всех смутьянов загнали в баки и утопили, но воду пришлось экономить, и паек урезали снова и снова. Хорошо подвернулась эта планетка. Гравитар высосал два озера, теперь воды хватит всем. Но без Эда.
Путь вниз занял меньше двадцати минут. Еще бы! Такому опытному пилоту незачем болтаться на орбите, высчитывая траекторию.
***
Он заметил ее, едва покинул скутер. Девушка, такая красивая, что сердце пропустило удар, стояла на скале и ласково смотрела на Эда.
— Ты сильный! — Эд понял мысль без труда, на родной Эвире мысле-речью владели все. Красавица нежно взяла его за руку и повлекла за собой. Она пела ему! Он не понимал слов, но мелодия пленяла, лишая способности и желания сопротивляться. Понял только, что зовут ее Мара и она молит о любви и о помощи. Он такой сильный, такой умелый, он все сможет!
Мара привела Эда в свой дом. Мужчины с уважением поглядывали на его мощную фигуру, а женщины бросали жадные взгляды. Жили они в глубине пещер из-за пепла вулканов и серных испарений. И воды было очень мало. Ближайшие чистые водоемы таинственно исчезли, вода осталась только в глубоком колодце, вырытом предками. Среди мужчин не нашлось достойных наследников, вращать гигантский ворот мог только Эд. Его молило помочь все племя. И красавица Мара.
Транспорт «Путь надежды» все-таки совершил посадку на Левиран. Очень жесткую посадку — на корабле не было опытного пилота. Выжили немногие. Но Эд об этом никогда не узнал. Редкими ночами, когда небо не закрывали тучи и дым вулканов, Эд выбирался на поверхность и смотрел на звезды. Они призывно мигали и манили к себе. И он искал взглядом ущелье, где лежал под камнями его скутер. Мысли о бегстве делались четче, но появлялась Мара. Всегда вовремя. Ласковые руки обвивали шею, в уши вливалась колдовская мелодия, и, зачарованный, он спускался назад в пещеры, чтобы день за днем вращать ворот. И мечтать о пути наверх.
== Сергей Фирсов === Прыгнуть, закрыв дверь ===
Помню ли я Феликса Риня? Ну и вопрос! Каждый, кто слышал рёв «жасмина» на станции «Гея», помнит и Риня, не сомневайся.
Тебе что, портрет его нужен? Ну, бледный, субтильный юноша, тонкие губы, изломанная улыбка, больше похожая на гримасу. Говорю же, молодой совсем, ему тогда едва пятнадцать исполнилось. Родился на Ульте, да. Коренной ультянин! Родители — Эва и Никол Ринь, из первопоселенцев. Люди несчастные, с трагической судьбой.
А-а, ну если полёт на Ульту считать подвигом, тогда — конечно.
Феликсу было года четыре, когда их засыпало в горах. И Феликс превратился в «краевого» ребёнка.
А то и значит: бóльшую часть своей короткой жизни он провел среди кибервоспитателей. А ты думаешь, откуда у пацана с выраженным нервическим поведением столь горячее желание увидеть Землю?
Не-ет, это к психологам… Вон они какие тома понаписали… Ты ещё про «метод миграции» меня спроси, хххыы…
А давай лучше я спрошу. Тепловые смерчи класса «жасмин» на Ульте вовсе не редкость. Я их столько перевидал. Хотя тот, последний, легко даст фору всем предыдущим. Ну вот и вопросец. Как мог целый эшелон разведботов проглядеть такой климатический фактор? Уж наверное, для изучения подобной планеты следовало найти способы, отличные от лобовой колонизации.
А я о чём?.. К моменту, когда «жасмин» обрушился на «Гею», у Феликса уже был вчерне готов первый «мигратор». Устройство, которым человечество бредило спокон веку… Да-да, «нуль-т установка», «транспортер», «телепорт»… Эта штука оказалась до смешного простой в изготовлении. Неповторимо простой, точное замечание…
Феликс сумел соединить две точки в пространстве: отправную — на Ульте и точку прибытия на Земле. Причём — без приёмника.
Ага, мальчишка придумал, как перепрыгнуть пропасть. И в последние полчаса, когда «жасмин» мял постройки и выжигал всё живое на подходах к главкорпусу «Геи», успел развернуть светящуюся рамку портала перед переселенцами.
Мало кто поверил тогда в спасение, большинство сочли эскападу Феликса неумной шуткой неврастеника, но факты неумолимы — этот неврастеник спас почти триста человек. И наглядно показал, что «миграция», как он ее упорно называл, не плод больной писательской фантазии, а вполне себе реальность, данная нам в ощущениях.
Что же касается метода, я еще не выжил из ума, чтобы пытаться встать в один рост с гением. Потому что я очень хорошо помню, что он говорил и что делал. И что было у него в руках.
Хе-хе. Именно. Моток веревки, несколько луковиц, фонарик и банка с фосфорной мазью для Хэллоуина. Попробуй-ка сложить во что-нибудь осмысленное, э?..
Кому ж не жаль! Принято считать, что ему тупо не хватило времени. Чушь! На деле всё проще. Характер! Знаешь, что он сказал в самом конце? Нужно обязательно закрыть дверь… Ясно? Кто-то должен был закрыть дверь, вытолкав тучу народа за порог.
А вот он понимал. Он с самого начала понимал, что второго шанса не будет.
Хотя я лично думаю, у него вообще никогда не было никаких шансов на спасение.
Ни одного.
== Сергей Игнатьев === Серые ===
Фейерверки — по глазам — пестроцветьем победных огней. Серпантин вьет кольца. Конфетти летят наискосок. Считают, что выиграли. Рано.
— Р-р-равнение на-середину! — черная перчатка взлетает к лакированному козырьку.
Шагом вдоль строя — звон сапожных шипов, лязг шпор. Подбородок рывком вверх, сдвинуть каблуки:
— Господин крыском, вторая егерская рота к маршу построена. Мышмастер Нарушкин!
— Бросьте, — старик грузно садится на пробитый барабан. — Все пус-стое… Дело проиграно… Кстати, знаете, Гога… сбрейте ус-сы. Вам не к лицу. И распустите уже с-солдат… Мне что, дважды повторять?…
Зубы смыкаются нервически дважды: клац-клац. Пальцы сжимаются, рвут темляк сабли:
— Ратмейстер Маусовский, уратник Джеряев, выйти из строя…
— Слушаю, ваше крысоводительство!
— Арестовать крыскома Хвостова.
— Как можно, ваше кры…
— Исполнять!
— Пожалуйте сабельку, ваше высокрысородие…
— Что творишь, мальчишка?! Да я тебя под суд, под рас-с…
— Ма-а-алчать, старый… Саблю! Ну!
— ЕГЕРЯ! СМИ-РНА! Слушай мою команду…
Серые хищные морды, серые папахи, серые шинели, ухарские усишки и воровские глазки-бусинки. Серое, серое… И только знамя — черное. Золотом шитый семиголовый мертвый Царь понурил все свои головы. Тиран. Шут. Неудачник.
Но никто не отменял нашу присягу.
— Гога, мы не прорвемся, — щерится Маусовский.
Мишель, дружище, разумеется, ты прав.
— Чево, барин, — плюет на сторону Джеряев. — Аль на бессмертие заришься?
За квадратами вражеской оловянной пехоты виднеются жерла тяжелых орудий. За ними — хвойная необъятность, увенчанная Звездой. Она… Ель… Там ждут шоколад и карамель. И Кракатук, о который уже сломано столько зубов.
Дроссельмейер-младший не станет тянуть с атакой. Особенно хорош во фланговых маневрах. У нас нет флангов. Только одна рота обреченной конченой серости.
В морды сыпет разноцветной резаной бумагой. Где-то впереди, за укреплениями из цветных кубиков — Принцесса. Она сделала свой выбор.
Но мы все-таки попробуем.
Красные мундиры обходят по левому флангу. Как в шахматах: ф3 — г5.
— ЕГЕРЯ! В каре стройсь… Штыки примкнуть!
— Штыки примкну-у-уть! — вторят взводные.
Хоп-хоп. Топ-топ. Щелк-щелк, глупый мыший полк. Залп… Залп… и гусары рассыпаются по паркету, как цветное драже.
Царь мертв. Да здравствует царь! Нам он не нужен, в лоб он контуже-е-ен Щелкун-чи-ко-о-ом…
Когда-нибудь мы встретимся на ветках Ели. Или не встретимся вовсе.
Зайцы с барабанами в первой линии. Панталоне и Скарамуш во главе строя — белые плюмажи, золотое шитье. Истерические вопли флейт. Скоро все будет кончено.
— Эй, егеря… Когти не растеряли еще, серое племя?!
По рядам:
— Га-га-га…
Марципановый Замок впереди. Позади — вонючие норы, загаженные переходы. Не за кусок сыра под гнутой проволокой. Не за мандарин в хвойной выси…
— Джеряев, если прорвемся, клянусь — сбрею усы.
— Напомню, ваше крысоводительство!
Сабля с лязгом выходит из ножен:
— Рота-а-а… Атакой с ходу в пешем порядке. За мной… Бегом… АРШ!
== Валентин Гусаченко === Инспектор ===
Я — инспектор отдела отлова плохих игрушек.
Не смейтесь. Мы не сумасшедшие, нет. Мы просто отлавливаем гадких игрушечных ребят.
В тот день, когда человеческий разум создал разум искусственный, в чьей-то человеческой, к сожалению, голове родилась идея выпускать умные игрушки.
Тогда-то все и началось! Появились клоуны-игрушки, что ходят в цирк смотреть на клоунов-людей; плюшевые собаки, что гоняют блохастых дворняг по двору; солдатики, что возят себя в игрушечных самосвалах на сражения в песочницу к киборгам, прилетающим на игрушечных звездолетах.
И как разумным существам, игрушкам захотелось обзавестись своими игрушками.
Ими стали люди.
Уже третий час мы сидим в засаде. Черный фургон, на котором разъезжал местный игрушечный гангстер, был ночью благополучно вывезен за город вместе с хозяином, и ночью же ребята из отдела подогнали его обратно. Если из квартиры, куда мы собрались, выглянут во двор, то увидят лишь фургон, который им только и нужен. Не мы, нет. О нас они не знают. Они ждут новую партию игрушек-людей.
— Свет! — шикнули справа. — Дверь!
— Замерли! Р-а-а-з, — растягивал слова напарник, — два-а-а… Три!
И бросил гранату.
Светошумовая граната хороша, когда имеешь дело с людьми, а не с плюшевыми медведями-верзилами и пластиковыми солдатиками.
Но банда растерялась-таки, опешила. Против них никто никогда не применял такого. Стреляли, жгли, рвали, но пока не слепили и не глушили, нет.
— На пол!– заорал я на Чебурашку, что сжимал в правой лапе страшный нож и наступал решительно и смело. — Брось!
Но зверь не бросал.
Я не успел моргнуть, как он кинулся.
Я выстрелил.
Полетел пух, завоняло жженой шерстью.
С дырой в груди игрушка крякнула плюшевым ртом и пала ниц.
Я огляделся: наши штурмовали квартиру, дверь в подъезд была выворочена, асфальт — усеян пухом и разноцветной пластмассой. Оторванная голова космодесантника смотрела на меня с укоризной, опаленный рот беззвучно хватал бесполезный воздух.
— Скотина! — рыкнул я и раздавил ее подошвой ботинка. — Конец вашим играм.
С первой партией людей выскочил на улицу Майкл.
— Сколько?
— Тринадцать, — улыбнулся он мне. — В подвале держали, уже чаепитие устроили. Еще бы немного, и в «больницу» б начали.
— Кошмар, — я вспомнил, как в прошлый раз играли в докторов разумные игрушки-вивисекторы. — Автобус приехал, грузим.
Голые люди, истерзанные и замученные, вереницей, не отходя друг от друга ни на шаг, забирались в салон.
Все встало с ног на голову. Творцы стали игрушками своих же игрушек.
Под ребром у меня вдруг заныло, я сунул руку под куртку и нащупал дыру. Мельком глянул: пух вываливался наружу, топорщился.
«Черт! Этот лопоухий меня зацепил!» — в сердцах выругался я про себя, а через секунду, как ни в чем не бывало, застегнул куртку плотнее и заскочил в автобус.
— Вы в безопасности! — воскликнул я.
Спасенные радостно выдохнули.
Да, я игрушка. Я игрушка, что любит играть в «полицию».
И никто об этом не знает, нет.
Да и что я могу поделать со своей природой?
== Светлана Тулина === Арифметика бытия ===
Однажды, когда мудрый мастер Цинь, постигший все глубины тригонометрии бытия, сидел на пороге своей хижины, к нему пришёл ученик, не освоивший толком ещё даже и арифметики сущего. Мастер Цинь пребывал в безоценочной медитации, слушал шёпот ветра в бамбуковой изгороди и созерцал склоны далёких гор, залитые абрикосовым сиропом заката. Мастер не был счастлив, ибо счастье — категория оценочная, а просветлённые далеки от оценочности любых категорий. Мастер пребывал в покое и позитиве, ибо в безграничной мудрости своей понимал, что плюс куда более округл, самодостаточен и близок к сатори, чем минус.
Ученик был послан мастером к роднику за водой для омовения. Послан утром. Мастер не ждал его, ожидание — путь к утрате покоя, а постигший высшую математику жизни понимает, что подобное рождает подобное и позитив можно вырастить только из позитива, а покой — из покоя, и никак иначе. Мастер знал, что рано или поздно, с водой или без, ученик придёт. Или не придёт.
Ученик пришёл. Без воды, но с горящими глазами и желанием немедленно высказаться.
— О, учитель! — воскликнул он. — Зачем вы дали мне утром тяжеленный кувшин? зачем послали по самой жаре к далёкому роднику? Менее усердный ученик подумал бы, что за водой. Он бы даже её принёс, позабыв ваши мудрые наставления об изначальной неверности всех самых простых решений. Принести воды! Что может быть проще? Ничего! А, значит, этот ответ неверен и вы хотели от меня совершенно иного. Я долго пытался понять глубинный смысл вашего поручения, ведь вы же в своей неизбывной мудрости ничего не делаете просто так. Я весь день просидел на склоне холма, ломая голову над этим вопросом. И достиг понимания! О, учитель! Вы на примере хотели показать мне, неразумному, тщетность любого деяния и благость недеяния, единственного пути к сатори! И это понимание оказалось очень кстати, потому что кувшин я разбил…
Ох и умаялся же мастер Цинь, до глубокой ночи гоняя нерадивого ученика по склонам окрестных холмов и обламывая о бока его выдернутый из изгороди бамбуковый дрын. Хотя, конечно же, это было самым простым решением, а, значит, и неверным. Но мастер был мудр и знал, что кроме высшей математики у бытия есть ещё и арифметика, а по ней минус нерадивости ученика может таки дать положительность просветления, если будет должным образом помножен на минус бамбукового дрына.
== Андрей Супоня === Долгий путь домой ===
Никто так и не понял, как они очутились в том облаке. Да и не облако там было, так, горстка пыли да с десяток некрупных камешков, но первый же камень напрочь оторвал один из четырёх резервуаров с топливом. Хорошо хоть целиком оторвал, а то сиять бы им в огне аннигиляции. На фоне этой перспективы не пугала даже потеря антенны дальней связи, которую топливный бак прихватил с собой. Не пугала целых два дня, ушедших на поиск новых траекторий. Пока бледный штурман не доложил результаты расчетов.
Турмалин-А, фотонный планетолёт класса «Немо» безнадёжно болтался на орбите Нептуна. Впрочем, надежда ещё оставалась, в отличие от идей и перспектив. Призрачная, почти неосязаемая, она из последних сил прижимала к нулю процент самоубийств. Более того, за пять лет никто даже умом не тронулся — это ли не чудо?
Очередная вахта подходила к концу, и капитан решил провести внеплановый обход корабля. С нелепой дотошностью он осматривал вверенное имущество. Реактивные ранцы, запасные баллоны, скафандры, лошадь… Лошадь?! Еле стоящая на ногах, худая и взмыленная, в тесном шлюзе стояла лошадь, сомнений быть не могло.
Капитан протёр глаза и даже перекрестился на всякий случай, но несчастное животное и не подумало исчезнуть. Он не успел опомниться, как оказался в рубке, но вместо того, чтобы объявить общую тревогу или хотя бы вызвать судового врача, так и застыл в дверях, уставившись на человека, сидящего в кресле штурмана. Внеплановое посещение рубки — уже серьёзный повод для взыскания, но дело было даже не в этом. Капитан вообще впервые видел посетителя.
— Сергей Петрович, пойдёмте, времени мало, — незнакомец мгновенно оказался рядом.
— Выходит, пришёл мой час? — понимание пришло само собой, но легче не стало, — Мне же всего сорок семь!
— Я бы с удовольствием обсудил это с вами, но, увы, работа не ждёт. До Земли четыре световых часа, в обе стороны восемь. Понимаете, о чём я? Даже я не могу быть быстрее света.
— Погоди… Значит, пока ты здесь, на Земле никто не умрёт?
— Да. И если честно, я не знаю, как быть. Вы ведь не остановитесь, мне ли не знать, за вашей экспедицией последуют другие. Но пока я делаю, что могу. В навигационном компьютере новый курс, топлива должно хватить.
— Отличная идея! — капитан довольно улыбнулся, — Но тут одна загвоздка… Только я способен довести корабль до земли. Смекаешь?
— Хорошо, — гость обречённо вздохнул, — Я готов отложить нашу встречу до возвращения корабля. Но после посадки, на всякий случай, ничего не планируйте. Вы согласны?
— Нет, конечно. Либо ты мне прибавишь, скажем, лет двадцать пять, либо тебе сюда еще шестнадцать раз мотаться, прости Господи. Лошадку не жалко?
***
— Диспетчер, исследовательский корабль Турмалин-А бортовой номер эл-пи-аш сорок два дробь четыре запрашивает разрешение на стыковку с орбитальным лифтом. Ребята, пустите нас домой! Кстати… Вы тут, случаем, недавно не регистрировали загадочный спад естественной смертности? Только не смейтесь, кажется, у нас есть научная разгадка.
== Тимур Максютов === Дедлайн ===
Кружка остыла. Чай стал густым, словно смола. Или свернувшаяся кровь.
Старик сидел давно. Стемнело, но свет включать не хотелось. Хотелось захлопнуть форточку, чтобы визги с детской площадки не рвали душу, но не было сил встать.
Жена пережила сына на три месяца. Казённый армейский конверт. Невеста сына, сразу переставшая звонить. Внуки, которые никогда не будут визжать на детской площадке. И играть на скрипочке тоже не будут.
Старик вздрогнул: это не скрипка, это противно пиликал мобильник. Глянул на экран: из издательства. Сбросил звонок. Всё равно роман не закончить до дедлайна.
Какое верное слово! Подошёл дед. К линии. Всё.
Заставил себя встать. В бывшей супружеской спальне, пропахшей больницей, открыл прикроватную тумбочку. Щурясь, читал эпитафии сигнатур. Набрал горсть таблеток, вернулся на кухню, пошарил по любимым пряталкам жены. Нашёл початую бутылку.
Вылил в раковину тягучий чай. Прямо в немытую кружку, истекающую бурым, набулькал коньяка — до краёв.
Из форточки невыносимо тянуло жизнью — запахом весны, попсой и ребячьим криком.
Протянул руку, чтобы закрыть.
***
Плакать бессмысленно и некрасиво, особенно если тушь — дешёвая. Становишься страшной, как труп невесты. Без трупа жениха.
Тётка в красной дурацкой шапке с кокардой заметила:
— Чего тут ошиваешься? Домой езжай. Последняя электричка.
Дома будет зло визжать мать — про малолетнюю сучку, залетевшую в шестнадцать.
Поезд коротко взвыл: «Вот он я». Девочка всхлипнула и шагнула через жёлтую запретную линию, ползущую вдоль края платформы.
***
Рэпа ритм рвёт перепонки. Ровные парни слушают громко. Если ты чёрный — будь мужиком, чтобы друзья не дразнили «снежком». Вовремя старшим отдавай долги, копам не стучи, своим — не лги.
А если ссученным назвала братва — башкой с Моста, и все дела.
Парень натянул глубже капюшон. Мост Золотые Ворота сияющей лентой бежал над заливом.
Вотс ап, нигга? Йоу…
***
— Ты откуда взялась, чудо?
Старик снял ворону с форточки. Птица смотрела жалобно. Неловко торчало сломанное крыло.
Смёл со стола таблетки, склонился над калекой.
***
Он был смешливый и розовый, как поросёнок. Шея замотана красно-белым шарфом. Подхватил под локоть, придержал, потом вместе зашли в вагон. Дал платок.
Хохотали всю дорогу.
***
— Молодец, Каркуша. Как ты догадалась крыло сломать? Больно?
— Нет, блин, приятно. Времени уже не было, Хрю. Служба у нас такая.
— Степашка успел?
— Нормально. Оттащил негритёнка за штанину.
***
Старик напишет лучшую книгу сказок века. Парнишка — знаменитую Золотую Симфонию.
Девочка родит мальчишку.
Просто родит.
К нам наведалась делегация из кровавого клана драконов проверить приемную малявку. Пришел даже лично глава кровавого клана — очень красивый, почти черноволосый мужчина с печальными алыми глазами. Волосы цвета свернувшейся крови меня поразили — я еще никогда не видела черных волос с красным оттенком. Но дело было не сколько в волосах, сколько в драконах — они не были душевно грязными. От них вполне нормально пахло, а один из телохранителей главы был вообще просто чистейшей милашкой. Это довольно странно для замешанных в тысячелетиях политических игр существ, но у главы действительно дерьма в башке было поменьше даже, чем у Летары. А это кое-что да значит.
Я собрала Иссу, привела в порядок ее после игр с подругой, приодела в новенькое чистое платьице и вывела в зал, где мы встречали высокопоставленных гостей. В этот раз Гир расщедрился и оборудовал все просто блестяще. Значит, кровавые были вежливы и не выделывались, за что им еще один плюсик в карму.
Кровавая дракошка не растерялась и шустро подбежала к главе своего клана, вежливо склоняясь в поклоне. Вот и видно воспитание, как мне — так на голову лезет… Впрочем, я не глава клана, я черте что…
Дракон и девчушка принялись степенно беседовать за столом, один из телохранителей подсадил девочку на высокий стул — все же мебель была оборудована для взрослых. Я не вмешивалась в разговор, прекрасно понимая, что драконы спокойно обойдутся без меня. Когда нужно будет — спросят, расскажу все, что лично видела.
А началась вся эта заварушка именно с того, что отказавшиеся от девчонки родители пришли к нам. Их пропустили — мало ли, вдруг одумались, да и вражеских намерений у них в тот момент не было. А эти… недодраконы сказали девчонке такое, от чего ее полдня трусило. Они реально сказали собственному ребенку, от которого вообще-то отказались напрочь, что с радостью бы ее убили, ведь она — их позор… После такого сорвался уже Лэтшен, тренировавший Иссу и присутствовавший при разговоре. И накостылял предкам мелкой по самое не балуй. Вообще, зря их держат в личной охране главы клана, чет они слабоваты — двоих один побил.
Вот эта парочка дебилов и пошла жаловаться главе клана. И поскольку глава знал версию истории только из их уст, то пришел разобраться лично, с чего это какой-то дикий кровавый так запросто отметелил его элитную гвардию и что вообще произошло. А на деле сейчас он выслушивал зареванную дракошку и мрачнел все больше. Я удовлетворенно кивнула собственным мыслям — этим горе-родителям в клане будет пиздец. И даже не потому, что они не смогли защитить ребенка от человеческого мага (драконы не разобрались с человеком!), а потому что потом решили замести свой позор, избавившись от дочери довольно зверским образом. Они реально думали, что мы ее съедим, поскольку мы дружим с золотыми. А мы, сволочи такие, мало того, что не съели их чадушко, так еще и удочерили, не дав ей загнуться с энергетической голодухи, учим по мере своих возможностей и заботимся! Вот гады-то!
Пока глава кровавых беседовал со своей подопечной, я размышляла о том, что материнство слишком странная штука. И родительство тоже. Кажется, наделять разумных существ возможностью продолжить свой род следует избирательно, после долгих тестировок и всяких испытаний «на прочность». Впрочем… я ведь тоже ни фига не гожусь на роль матери, а мне их спихивают и спихивают, рассчитывая, что у больной на голову хаоситки вырастут нормальные дети. М-да уж, хуже чем есть, точно не будет…
— То есть, вы утверждаете, что родители Иссы хотели ее убить? — взгляд главы кровавого клана прошелся по сидящему в кресле напротив Лэту. Наш дракон ответил прямым взглядом.
— Дебилы они, вот что я утверждаю, — он приподнял скуксившуюся девчонку под руки и усадил себе на колени. Исса продолжала всхлипывать. Я привычно подала платок, чтобы вытереть слезы. Что за непруха…
— Мы не дадим ее убить, будьте уверены, — кивнула я, мысленно проверяя своих «котиков». Золотые мялись у двери, не решаясь зайти, Лот где-то тусил с Летарой, в принципе, все божески. Только почему золотые не заходят? Стесняются кровавых? Вполне может быть, терки у этих кланов были нешуточные.
— Я и не сомневаюсь, — усмехнулся кровавый, демонстрируя внушительный набор острых зубов. А ведь он реально зол. Потому что его телохранители просрали собственного ребенка, это раз, ценный генофонд и будущую мать — это два. Никто не говорит, что Исса обязательно должна стать матерью-героиней и производить по десять яиц за год, уж свой путь в жизни она выберет сама, но теоретически это будущая мать, упорхнувшая в другую семью. И, в третьих, их клан просрал перспективного воина, даром что женского пола. Ведь для драконов пол не важен, важна сила и способности. А девочка очень даже ничего так в плане силы, пробудить драконью ярость в таком нежном возрасте — это тебе не в салочки сыграть.
Общались мы долго. Пока глава морочил голову Лэтшену, я обратила внимание на его телохранителей. Один был вполне так обычным кровавым драконом, зато второй, помоложе, так и фонил чистотой и какой-то внутренней привлекательностью. Я поерзала в кресле и, наконец, решилась. Встав, обнюхала телохранителя, от чего парень совсем обалдел. Чистенький, не замаранный душевным дерьмом, что очень странно, пахнет фиалочками… Эдак я попрошу себе еще одного дракона… Хм… почему он такой чистый? Ведь любой у трона должен быть засран по самые уши. Хотя у кровавых даже глава отнюдь не мразь, что очень странно при его-то должности…
— Понравился мой телохранитель? — усмехнулся дракон, поворачиваясь к смущенно алеющему щеками и заостренными ушками парню.
— Угу, — неопределенно хмыкнула я, переваривая происходящее. Ну какого хрена меня вечно тянет куда-то не туда? Мало драконов в семействе? От Лимарена пришел саркастический смешок:
«Ты мне место в семье обещала. Передумала?» — возмутился сверх.
«Не переживай, семья большая, влезут все» — передала я, возвращаясь в реальность и наблюдая за смеющимся главой, пригубившим ароматный фруктовый чай.
— Я вам его пришлю… скоро, — поразмыслив, выдал дракон. А потом принялся потрошить все наши мозговые закрома.
За несколько часов кровавый познакомился со всей семьей, всех перенюхал, Шеврина и Хэля пощупал, пересмотрел всех детей — и родных и приемных, назадавал гору вопросов, даже пристал к Заашу.
— Кто его отец? — драконы пристально всматривались друг в друга. Низковатый еще золотой и высокий кровавый. Полукровка и чистокровный. Так интересно… но что сказать-то? Ткнуть пальцем в любого из моих золотых? Так ведь по ауре и по морде видно, что никакой схожести нет. Ай ладно, лучший способ соврать — сказать правду.
— Его отец погиб, — я грустно вздохнула и скрестила руки на груди, будто пытаясь отгородиться от неприятных мыслей. — Увы, я уже ничего не успела сделать.
О параллелях и их детях лучше умолчать. Это все просто разные драконы из разных кланов и отступники-одиночки. Кровавому хватит этих знаний до конца жизни.
— Соболезную, — выдохнул дракон. — Но как вы решились на такой… ммм… эксперимент?
— Это было давно, я была молода и глупа, экспериментировала с собственным телом и своими мужьями, — притягиваю к себе поближе полуэльфа-дроу, как доказательство своей глупости. — Большая часть… детей… покинула нас уже очень давно и живет самостоятельно. Некоторые вот… остались.
Незачем ему знать, что Зааша в той куче мале не числилось, а его настоящие родители погибли в параллели. Пусть думает, что это мой родной сын. И вообще, это действительно мой сын, а все остальное посторонних не касается. Мало ли с кем я по молодости трахалась? У меня там, кажется, еще полуинкуб где-то бегает. И что с того?
Практически целый день потратился на кровавую делегацию. Зато плюсом данного мероприятия было то, что глава клана договорился оплатить услуги няньки (очень подозрительно, но вдруг правда), пообещал посильную помощь в случае чего и собрался капитально так разобраться со своими уже, кажется, бывшими телохранителями. Если уж они не только не могут уследить за ребенком и помочь дочери вернуться домой, а еще и хотят ее убить — убрать свидетельство своего позора, то как им можно доверить жизнь самого главы клана? Они даже сухарь не сохранят в целости, не то что собственного правителя.
Накормленная и напоенная делегация покинула Звезду души и вернулась домой. А я заперлась в кладовке и капитально проревелась. Как я могу быть им всем матерью, если я профукала собственных детей? Если хотела от них избавиться? Стимулировала расти быстрее, поскольку мне было недосуг возиться с мелкотой. Как я могу растить чужих детей, если свои собственные росли как бурьян, без заботы и любви? Как мне можно доверить эти чужие жизни и судьбы, если я со своей жизнью не могу разобраться? И что делать, если тех детей уже не вернуть? Они живы, но они никогда не поверят, что я не желаю им зла. Что хочу просто… побыть рядом? Попытаться понять, что же это такое — отношения между детьми и родителями? Неужели есть выход и золотая середина между тотальным контролем каждого вдоха и полным безразличием к ребенку? И смогу ли я ее найти?