Келли пробудилась от мягкого, согревающего золотистого света, за окном уже рассвело, и солнечные лучи проникали в детскую, заполняя пространство вокруг. Где-то вдалеке звучала переливчатая трель соловья, радовавшегося весеннему теплу. Сладко потянувшись, девочка поднялась с кровати, мягко подошла на цыпочках к окну и открыла форточку, комнату наполнил свежий воздух, наполненный легким приятным цветочным ароматом, доносящимся из ожившего вновь сада. Сидя на подоконнике и болтая ногами, малышка любовалась красками природы, ее невероятной гармонией и изящными контрастами, яркой и сочной зеленью, нежными цветами и темной корой стволов.
Холода и морозы давно сменились теплыми и ясными солнечными днями. Жизнь в поместье расцветала с каждым днем, будто весна пробудила все и вся от зимнего сна. В доме снова звучали веселые голоса и звонкий смех, царили радость и спокойствие, скандалы и ругань, казалось, канули в прошлое, как кошмарный сон. Глава семейства, деспот и тиран, не показывался из своих покоев и даже голоса не подавал. Доктора, приглашаемые его супругой, беспомощно разводили руками, так и не найдя нужного лечения от его неизвестного им недуга. Миссис Макмарен отпаивала своего зятя отварами собственного приготовления, отчего тот стал тихим и послушным, и, будто безвольная кукла, делал все, что скажут.
К удивлению Келли бабушка любила проводить больше времени с ней, а не с Бенджамином, как многие родственники и знакомые их семьи, умиляющиеся очарованию милого задорного ангелочка. Робкую, неулыбчивую дочку хозяева поместья редко выводили к гостям, боясь конфуза. Миссис Макмарен оказалась очень интересной женщиной, обладающей обширными знаниями во многих областях, оказавшихся занимательными для ее любопытной внучки. Бабушка ведала каждую травинку, каждую былинку, каждый цветок, каждый корешок, их свойства и назначение, и с удовольствием делилась этим знанием с внимательной зеленоглазой слушательницей. Келли ощущала всем своим естеством необычную, ни с чем не сравнимую энергию, какую-то древнюю могучую, немного пугающую силу, исходящую от этой женщины. В арсенале этой невероятной леди было полно различных заговоров, заклинаний, например, помогающих утихомирить ветер или вызвать дождь. Бабушка поведала девочке различные легенды и предания, передающиеся поколениями их семьи. Эти невероятные истории оказались настолько похожи на то, что видела Келли: на ее жизнь среди призраков, среди удивительных существ, не поддающихся описанию, на их сияющий мягким золотом мир, в обрамлении клубящегося тумана, на мрачного и надежного друга в жуткой костяной маске с шестью глазницами. Последний показывался все реже, в основном, когда малышка оставалась одна, новоявленная родственница, видимо, не вызывала в нем симпатии и доверия.
Келли открылась своей бабушке не сразу, та часто навещала внучку, заваливая подарками, стараясь подружиться, как-то расшевелить маленькую молчунью. Постепенно, шаг за шагом робкая скромница прониклась доверием к этой внимательной женщине. И лишь совсем недавно, буквально пару дней назад малышка рассказала миссис Макмарен о своих тайных друзьях и видениях. К великому удивлению девочки, бабушка не отшатнулась от нее как от сумасшедшей, внимательно выслушав и искренне заинтересовавшись детскими рассказами, воодушевленно задавала вопросы и сама же выудила из своего богатого арсенала одну из историй, касающихся Волшебного народца, якобы произошедшую с одним из ее предков.
— Как ты быстро нашла с ней общий язык, матушка? – миссис Анджелина Сатерли, решившая прогуляться по саду с любимцем Бенджамином, уже издали приметила высокую поджарую фигуру своей матери, воодушевленно что-то обсуждающей со своей не менее счастливой внучкой – Обычно Келли не особо разговорчива, молчит все время, даже когда спросят… Ладно хоть не придумывает всякую ерунду, как раньше.
— Это какую же? – лицо миссис Макмарен посуровело, краем глаза она уловила, как сжалась ее внучка, опустив потухшие вмиг глаза.
— Про различные страшилки и странности, будто она видела что-то или кого-то. Ко всем приставала с этим, пока не приструнили. Ох, да она и Бену их рассказывала! Это могло плохо отразиться на душевном самочувствии мальчика. Слава богу, сейчас нет таких проблем с ней… – промямлила хозяйка поместья, растерявшись под тяжелым взглядом гостьи.
— То есть, то, во что верили многие поколения нашей семьи, то, чему я тебя учила, для тебя ерунда?!
— Но в наше время верить всему этому – плохой тон!
— Вот как! – голос миссис Макмарен стал ледяным.
— Научное общество отрицает всякую магию! Тем более, что твое ведовство так и не спасло отца от сердечного приступа!
— Зато оно спасло тебя и меня от незавидной судьбы, которую готовил нам твой отец! Или ты забыла, как он хотел продать тебя тому старому противному богачу в жены? Тебе еще и четырнадцати не было! – спокойным тоном произнесла миссис Макмарен – Забыла, как он привел другую женщину в дом, сказав, что теперь она будет хозяйкой!
— Мама, я… — начала было хозяйка поместья.
— А не ко мне ли ты прибежала, когда совсем отчаялась, что не можешь никак забеременеть! Кто тебе помог тогда, а? Кто? – бабушка была неумолима.
Келли, возможно, и не совсем понимала, зачем же эти две близкие ей женщины решили выяснять отношения в этот солнечный ясный день, когда сама природа располагала к радости и веселью. Девочка проследила взглядом, как беззаботный и донельзя счастливый Бенджамин, наслаждаясь весенним теплом, пробежал по саду, размахивая руками, за ним, охая и причитая, проковыляла старушка Мел. Они скрылись из виду, не замечая надвигающейся бури между миссис Сатерли и ее гостьей.
Келли стояла позади бабушки и слушала, понимая, что она невольно стала предметом разгоревшегося спора. Это удручало все сильнее, пока малышка не ощутила легкое пожатие своего плеча, и, обернувшись, увидела своего неизменного спутника, что было удивительно, так как он предпочитал не появляться в присутствии новоприобретенной родственницы. Мягко поманив девочку за собой, черная высокая фигура двинулась вглубь сада, туда, где раньше стоял огромный старый дуб. Остановившись у полого пня, сиротливо расположившегося среди роскошных благоухающих цветами кустарников, мрачный друг Келли какое-то время молча смотрел вдаль.
— Эта женщина! Не доверяй ей! – глубокий, всепроникающий голос прозвучал в сознании девочки.
— Но, почему? – малышка устремила вопросительный взгляд своих изумрудных глаз на своего немногословного спутника.
— Верь мне! – он развернулся к собеседнице своей жутковатой маской, чуть наклонив голову.
Келли, соскучившаяся за время, проведенное с бабушкой, по мрачному спутнику, протянула руку, желая коснуться своего друга, как тот неожиданно резко исчез. Миссис Макмарен с горящими гневом глазами быстрыми, размашистыми шагами приближалась к внучке, неистово шепча один из своих рифмованных заговоров, следом за ней, стараясь не отставать, семенила ее дочь, встревоженная леди Анджелина. Девочка недоуменно и испуганно переводила взгляд с мамы на бабушку, ожидая порицания.
— Я забираю ее к себе! – резко, не терпящим возражения тоном произнесла миссис Макмарен, надменно вздернув подбородок.
— Зачем? – мама Келли совершенно растерялась от неожиданного заявления.
— Те сущности, о которых когда-то упоминала твоя дочь, в действительности снуют вокруг нее. Ей будет лучше подле меня, да и вам с Бенджамином проще и безопаснее. Ты же не хочешь, чтобы с кем-нибудь приключилось то, что и с твоим супругом? – в голосе бабушки прорезались угрожающие нотки.
— Ты хочешь сказать, что моя малышка виновата в этом? – леди Андженлина побледнела – это не может быть правдой!
— Я заберу ее, хотя бы на лето! – уже мягче проговорила бабушка, с улыбкой посмотрев на притихшую, испуганную Келли, теперь совершенно не желавшую так долго находиться подле этой все еще незнакомой ей женщины. Но о желаниях девочки, конечно же, не было и речи.
Отец Марво, кюре из маленького, но благополучного прихода Ла Ферьер, был вполне доволен судьбой.
Этот приход он получил более двадцати лет назад и за это очень немалое время ни разу не пожалел, что в те далёкие времена, когда титулы и престолы становились добычей предприимчивых и честолюбивых, он не поддался советам демона тщеславия и не отправился вслед за своим покровителем, кардиналом Лотарингским, в поход за папской тиарой.
Когда-то в далекой юности отец Марво, выходец из обедневшего дворянского рода, где на скудное отцовское наследство претендовало ещё шестеро братьев, примкнул к отрядам католической Лиги, ведомой властолюбивыми Гизами по пути прямой узурпации власти.
Отец Марво, тогда ещё юный, горячий шевалье, обладая из перспектив лишь выщербленным клинком, не нашел ничего лучшего, как вступить под знамена герцога Майенского. Вовсе не потому, что почитал Гизов за более достойных преемников на престоле, чем Валуа и Бурбоны, а потому, что в отрядах платили жалованье.
Шевалье был молод и вечно голоден. В прохудившихся сапогах хлюпала вода, а покрытый заплатами камзол вызывал насмешки даже у провинциальных горничных.
Герцог Майенский не скупился и щедро одаривал своих сторонников, посылая их в бой с королевскими гвардейцами, а позднее – с еретиками короля Наваррского.
Шевалье де Марво держался храбро, но к подвигам не стремился. Его целью был небольшой капитал, который позволил бы ему выкупить родовой замок, а затем выгодно жениться.
Планам его не дано было осуществиться, но тот вариант событий, куда сместилась его судьба, оказался ещё более благоприятным, чем он рассчитывал в самых смелых мечтах.
Он знал, что один из его младших братьев подался в священники и вскоре должен был стать викарием при церкви св. Женевьевы в Анжере, но сам он и в минуты отчаяния не видел себя облачённым в сутану. Шевалье видел себя сначала воином, а затем благополучным землевладельцем.
Но как известно, человек предполагает, а Бог располагает. Случилось так, что на встречу со своим верным союзником, герцогом Майенским, прибыл кардинал де Бурбон, провозглашённый королём под именем Карла X.
Было ли то результатом предательства или простой удачей Генриха, тогда ещё Наваррского, неведомо — но лагерь Майена при Аркском замке был атакован армией гугенотов.
Кардинал прибыл к Шарлю де Гизу инкогнито, почти без свиты, в светском облачении. Из князя церкви он преобразился в простого смертного, коим аркебузная пуля или шальной клинок могли с лёгкостью утолить свой голод.
На счастье кардинала поблизости оказался шевалье де Марво, безвестный дворянин, рядовой, очень ловко вложивший в прибыльное дело свою долю удачи. Шевалье вывел кардинала из-под огня и копыт, раздобыл ему лошадь и даже сопроводил прелата до ставки его сторонников.
Гизы, при всём своём непомерном честолюбии, никогда не забывали тех, кто оказывал им услуги, рискуя жизнью. Это была их семейная черта, привлекавшая в их лагерь немало союзников. Гизы умели быть благодарными.
Герцог де Майен не забыл дворянина, оказавшего такую значительную услугу, и некоторое время спустя предложил ему сделать выбор между сытой жизнью провинциального священника в богатом приходе или полной опасностей карьерой военного. Как уже было сказано выше, шевалье не был столь уж ярым адептом бога Ареса, чтобы идти к успеху по полям сражений. И достаточно благоразумен, чтобы воспользоваться предложением лотарингского принца.
Священник так священник, если это сулит спокойную жизнь, а не прозябание в продуваемых военных палатках.
Шевалье поступил в семинарию в Безансоне, странно выделяясь своей выправкой и зрелостью среди безусых отпрысков местной знати. После рукоположения тот же герцог де Майен позаботился о приходе для своего протеже.
Это было местечко Озуар-ла-Ферьер, рядом с поместьем герцогов де Шеврез.
Должность деревенского кюре не сулила ни папской тиары, ни кардинальской шапки, но предлагала скромное благополучие без взлётов и потрясений.
Отец Марво, тогда ещё достаточно молодой, видный мужчина, прибыл в свой приход в 1595 году и с тех пор не покидал его, нисколько не сожалея об утраченных честолюбивых надеждах. Близость поместья Лизиньи, где время от времени собирались то знатные заговорщики, то благородные любовники, обеспечивала его причастность ко всему, что происходило при дворе.
Имя отца Марво пользовалось известностью среди гостей Лизиньи, и он был неоднократно зван для участия в самых торжественных, семейных церемониях: крестил младенцев, венчал новобрачных, отпевал усопших, выслушивал исповеди и отпускал грехи.
Поселившаяся в Лизиньи знаменитая Мари де Роган, вдова де Люиня, избрала его своим духовником, и с тех пор отец Марво причислял себе, вполне обоснованно, к хранителям самых опасных государственных секретов.
Всё необратимо изменилось в тот день, когда вдова коннетабля, ставшая герцогиней де Шеврез, отправилась в свое первое изгнание, а поместье Лизиньи оказалось дважды заложенным.
После ареста маршала д’Орнано, замешанного в заговоре Гастона Орлеанского, поместье долгое время оставалось пустым. Даже герцог де Шеврез, младший сын Меченого, обходил свою земельную собственность стороной, будто бы там, ещё не успокоенный, непрощённый, блуждал призрак последнего заговора и души тех, кого принесли в жертву во имя честолюбивых притязаний принца Гастона.
Затем прошёл слух, что поместье продано, ибо все сроки по закладным давно вышли, и кредиторы выставили поместье на продажу. Имя покупателя довольно долго оставалось неизвестным.
Отец Марво рассчитывал, что им кажется кто-то из многочисленного семейства Гизов, но какого же было его удивление, когда выяснилось, что закладные на поместье выкупил итальянский банк.
Неужели эта вотчина принцев, эта обитель утончённого вкуса, это прибежище муз и доблести достанется какому-то меняле?
Но дело обстояло и того хуже. Поместье досталось простолюдинке!
Прослышав, что в Лизиньи появилась хозяйка, отец Марво немедленно вооружился дорожным посохом, — к пятидесяти годам он обзавёлся подагрой, — и отправился взглянуть на эту хозяйку.
Какого же было его изумление, когда перед ним, на фоне изящного павильона, увитого розами, где кавалеры читали своим дамам сонеты и мадригалы, где королевские фрейлины скрывали свои нежные, фарфоровые лица от солнечных лучей, томно обмахиваясь веерами, возникла пышнотелая, цветущая загорелая женщина самого простонародного облика.
Женщина стояла, как скала, подбоченившись, и разглядывала священника ясными, смеющимися глазами.
Вокруг неё кипела, разворачивалась сумятица новоселья. Работницы, молоденькие и более зрелые, проворные и медлительные, подростки и мужчины, и даже дети, сновали вокруг, обращая мнимый хаос в упорядоченное кружение.
Отец Марво застыл в нерешительности. Он готов был отступить, но порыв запоздал.
— Святой отец! Да вы никак здешний священник! Вот ведь нюх у святых отцов. К самому обеду!
Отец Марво и слова сказать не успел, как был усажен за стол под оплетающим террасу виноградником.
На выскобленной добела столешнице исходил ароматом фаршированный орехами и черносливом жирный каплун. Вино, густое, терпкое, из тёмной, запыленной бутылки, ожидавшей своего часа в погребе Гизов, искрилось, подбирая солнечные крошки.
Отец Марво шумно сглотнул. Пышнотелая хозяйка засмеялась.
— Ешьте, святой отец, сегодня четверг, а грех отмолите завтра. Доброе вино для доброго христианина. Не сам ли Господь Иисус обращал воду в вино в Кане Галилейской.
Первым предположением отца Марво было, что эта громогласная особа, которая так по-хозяйски здесь распоряжается, всего лишь экономка, посланная вперёд, чтобы подготовить дом к приезду благородных хозяев. Он даже робко задал свой вопрос. Мол, а когда сами господа пожалуют.
Женщина снова засмеялась. От смеха её огромные груди заходили ходуном под тугим корсажем. Отец Марво снова сглотнул. Ему было за пятьдесят, но здоровый деревенский воздух, беззаботная жизнь сохранили в теле кюре признаки мужских потребностей.
Ещё лет десять назад он и вовсе не обозначил бы свое телесное смущение, как грех, ибо полагал целибат за излишнюю строгость, которая скорее способствовала соблазну, чем добродетели. Запретный плод, как известно, сладок. К своим потребностям он относился скорее философски, чем осуждающе, и не терзался виной. Не каяться же в самом деле после каждого сытного обеда или пары часов сладкого утреннего сна?
Господь так устроил, и перечить Господу — тяжкий грех.
Со временем плоть все реже беспокоила его своими потребностями, к тому же, отец Марво был от природы ленив и всё чаще ограничивался воспоминаниями о былых подвигах, избегая будущих.
Но дьявол всё же наведывался, вот как тогда, в первый его визит в Лизиньи к новой владелице, но действовал дьявол будто по давно устоявшейся привычке, которую пора бы бросить за ненадобностью, но служебные обстоятельства не позволяют.
А та хозяйка ещё и хлопнула священника по колену.
— Вид у вас уж больно запущенный, святой отец! Никак пригляду женского нет?
И захохотала снова. И грудь заколыхалась, задвигалась, и горло выставила, белое и мягкое.
С тех пор кюре являлся в Лизиньи довольно часто. Он узнал происхождение владелицы и через минуту позабыл об этом.
Простолюдинка — но какая! Кормилица особы королевской крови. Эта особа и выкупила поместье.
А, следовательно, и сама скоро пожалует. Отец Марво сразу повеселел. Принцесса крови, пусть и незаконнорожденная, да с княжеским титулом, это, пожалуй, внушительней, чем родственники Гизов.
Герцоги Лотарингские — род знатный и могущественный, некогда бунты устраивали, да на престол зарились, но королями так и не стали. Обошёл их Беарнец. Приструнил и заставил служить. Вот даже поместье дочери его досталось.
Церквушка в Ла Ферьер была небольшой, но выстроенной некогда по чертежам самого Донато Браманте, которые привез во Францию один из придворных короля Франциска, едва лишь пленённый король вернулся из Испании.
Некоторые заезжие знатоки, прежде побывавшие в Милане, находили сходство между деревенской церквушкой и знаменитой Санта-Мария-делле-Грацие, где монахи шестнадцать лет добивались от Леонардо завершения «Тайной вечери».
Сходство на самом деле угадывалось, и это мог подтвердить внимательный путешественник. Подобно своему далекому величественному оригиналу, церквушка в Ла Ферьер напоминала испанский фрегат с раскрытыми пушечными портами-окнами, но скорее фрегат-недоросль, чем полноценное боевое судно.
Но в отличии от миланского собора церквушка давно утратила покровительство вожаков Лиги, ибо и сама Лига прекратила существование, и потому этот фрегат-недоросль уже пару десятилетий обрастал пятнами сырости и тлена, как обрастает ракушками корабельное дно.
Отец Марво по мере сил обустраивал этот дом Господень, но по лености своей больше вздыхал, смахивая пот со лба.
Дом его стоял недалеко, у самой границы прилегавшего к церкви погоста. И получал на свою долю гораздо больше забот. К домику прилегал садик, небольшой огород, где произрастали капуста и лечебные травы. Стены домика увивал дикий виноград.
За домом приглядывала пожилая, очень набожная вдова, приходившая из ближайшей деревни.
Отец Марво и сам не отказывал себе в удовольствии поработать в саду и взрыхлить землю на огороде. В его саду так же, как и вокруг Лизиньи, росли яблони, дававшие к осени крупные, жёсткие плоды, годные только на сидр или мармелад.
Кюре был занят подвязкой изнемогавших под тяжестью этих яблок материнских ветвей, когда услышал за спиной женский голос.
— Святой отец! Святой отец!
Отец Марво оглянулся и увидел стоявших у плетёной ограды двух женщин, одетых по-вдовьи, в чёрное.
В нескольких шагах за их спинами, на дороге, виднелась запылённая карета. Кюре торопливо одёрнул подвернутую сутану. Походило на то, что две паломницы желали спросить у него дорогу.
Приблизившись, священник немедленно догадался, что дамы — парижанки. У дам провинциальных, при всем их усердии, не может быть такого непринуждённого горделивого превосходства в манере двигаться и держать голову.
«Госпожа и её служанка» — подумал отец Марво. Говорившая с ним, конечно, служанка. Одета попроще, лицо узкое, невыразительное, волосы жидкие.
А вот вторая, что стоит чуть поодаль, ожидая окончания разговора, дама благородная. Лицо её скрывает вуаль, но платье на ней из испанского бархата, тончайшего, почти невесомого, как шёлк, с серебряной нитью, перчатки из нежнейшей лайки, обтекающей пальцы, как вторая кожа.
Она склонила голову, изображая смирение.
Время неумолимо бежит вперёд, не оборачивается ни на секунду. Будто где-то там, за горизонтом, откуда каждое утро поднимается яркое золотое солнце, есть что-то невероятно ценное и желанное, что так и манит. Вот время и бежит, перешагивает через города, перепрыгивает эпохи, стирает воспоминания из сознания и целые народы — с лица земли. В своём тяжелом изнуряющем забеге оно меняет реальность, переделывает мироздание, разрывает сначала ткань этого мира, а потом собирает снова, но уже — в совершенно другой узор. То, что сотни или тысячи лет назад было нормально — сейчас считается пережитком прошлого и вызывает лишь ироничную ухмылку на лицах людей. А ведь наши предки жили по этим правилам, с этими традициями и искренне верили в свои устои. Как горько, вероятно, им было бы видеть, как все изменилось. Люди так часто употребляют слово «прогресс», что совсем забыли один важный момент: сначала нужно поменять своё сознание и расширить кругозор, прежде чем исправлять мир. А то вокруг только и ходят, что толпа людей с мешками, полными мыла, и те, у кого из всех карманов торчат шила. А на фоне — машины, роботы и свобода жизни. Ну, мы можем помыться и проделать в ремне пару новых дырок, прежде чем на нем повеситься.
Меняются нравы, меняется воспитание и нормы приличия. Люди потеряли индивидуальность — какая ирония — в погоне за ней. В попытках стать «не таким, как все» они потеряли сами себя, с уникальными чертами лица, изгибом губ и стуком сердца. То, что долгое время являлось секретом для окружающих, скрываясь за таким словосочетанием как «тайна личной жизни», выставлено на всеобщее обозрение: подходи, трогай, обсуждай. Человек сидит у себя дома, а за его спиной стоит грязная чёрная тень с таким неприятным именем «общество». От него почти невозможно скрыться. Всегда есть ты и кто-то ещё, кто умеет делать что-то лучше, знает больше, выглядит сексуальнее. О, этот потрясающий этап, когда в теле человека не скрыто совершенно ничего. Так же охотно, как и собственную душу, люди выставляют напоказ своё самое сокровенное. Людям так быстро становится скучно — ведь все то, что наши предки исследовали друг в друге так долго, сейчас швыряют в лицо, словно грязную рубашку. И ничего не остаётся, кроме как изменять и пачкать свою любовь этим чёрным дёгтем.
Энтони чертовски сексуален, нельзя даже поспорить. С билбордов и журналов он смотрит с таким вызовом и желанием, что люди непроизвольно облизывают пересохшие губы и сводят ноги в порыве унять возбуждение. Ему достаточно щелкнуть пальцами, как у его спальни выстроится целая очередь из желающих побывать в такой манящей постели и увидеть вживую известную модель. Даже при условии, что дальше эта самая модель выкинет их из своей жизни, словно мусор. Какая глупость, когда останутся воспоминания. Ночью, под боком жены или мужа, на обратной стороне зажмуренных век они будут гореть и ублажать такого желанного юношу. У Кроули были десятки съёмок: и полуобнаженным, и в одних узких плавках, и в полотенце. Фотосессия к рекламе нового парфюма DKNY включала в себя одно большое спелое яблоко. И больше, кроме самого Энтони, на площадке не было ничего. Спасибо Баал, эта работа была полностью закрытой. Только фотограф, слюни у которого звучно падали на пол, сама директор, не отрывающая взгляда от его тела, да девчонка-гримёр, краснеющая, словно сваренный только что рак. В общем, не было ни одного места на теле Кроули, которое бы не рассмотрели.
Разве что, может быть, душа?
Азирафаэль рассматривает папки с сотнями фотографий на ноутбуке Кроули, выбирая самые красивые для рамок на стене, и любуется своим возлюбленным. Какие-то снимки смущают, заставляя мужчину закрывать ладонью пылающие щеки, но кончики ушей выдают его с головой. Какие-то —вызывают улыбку из-за мысли — как же этот мальчик повзрослел. Стал выше, сильнее, хитрее. Азирафаэль успел достаточно изучить загорелое стройное тело, чтобы отметить и тонкие шрамы на одном из запястий, совсем белые, и старые шрамы-точки под правым коленом, которые и вовсе почти стёрлись. Ему на самом деле страшно иногда даже представить, через что прошёл его друг за все эти годы. О бывшей жизни в квартире не было ни одного напоминания. Разве что подвеска, которую парень никогда не снимал, и фотография, измятая совсем, с потертыми сгибами, на которой был сам Кроули — ещё в детском доме — он обнимал смеющегося Азирафаэля, который закрыл половину своего лица книгой, а за ними была Полли, поставившая им обоим рожки. Азирафаэль знает, что однажды соберётся с силами и задаст вопрос, который мучил его все тринадцать лет, пока они не виделись. Он уверен, что Кроули ответит и сейчас, но сомневается, что у него хватит сил выдержать правду.
Но все же — это его Энтони. С ехидной ухмылкой на губах, с хитрым блеском искаженных глаз, с громким смехом и бархатным голосом. Он все так же бросается в авантюры, не задумываясь ни на секунду, пьет ледяное молоко прямо из холодильника и интересы своего друга всегда ставит выше своих. Что-то никогда, видимо, не меняется. Вот и хорошо, пусть будет так, а со всем остальным, Азирафаэль был уверен, они справятся. И он искренне не понимает, как все эти люди, оставляющие комментарии в социальных сетях с предложениями сексуального характера, могут так заходиться из-за чужого тела. Ведь никто из них и десятой доли не видел из того, чем владеет скромный молчаливый хозяин книжного магазина.
По утрам, когда в плотном графике Кроули выдаётся выходной, он выползает из тёплой постели и отправляется на кухню. Завязывает волосы в странную, хрупкую и пошатывающуюся конструкцию на затылке, натягивает самую пафосную из присланных разными компаниями футболок с логотипом, и встаёт к плите. Что эти люди из интернета могут знать, если не видели мягких медленных движений, которыми парень помешивает рагу, напевая себе под нос что-то, услышанное по радио, изгиба длинной нежной шеи с выступающей цепочкой позвонков, убегающих в ворот. Как они могут претендовать на то, что желают Кроули всей душой, если не наблюдали за ним украдкой из дверей: за тем, как он переступает с одной босой ноги на другую, потирая озябшую ступню о голень, чтобы согреть; за тем, как он надрывает пакетики с приправами зубами, точно так же, как и обертку презерватива прошедшей ночью? Они никогда не видели, как короткая непослушная прядь падает на высокий лоб, раздражая едва ощутимой щекоткой сосредоточенного парня, не видели его изящных рук, которые быстро и ловко нарезают свежие сочные овощи, как длинные тонкие пальцы медленно и идеально срезают острым ножом кожуру с яблок.
В обнаженном теле нет ничего особенного. Но до чего же сдавливает Азирафаэлю горло из-за отсутствия воздуха, когда Энтони несет ему на пробу ложку с горячим рагу, подставив вторую раскрытую ладонь на всякий случай под неё. Когда парень сильным движением открывает бутылку вина, у Азирафаэля поджимаются на ногах пальцы, а когда они произносят тост и подносят бокалы ко рту, то он не может сделать ни глотка, наблюдая за дергающимся острым кадыком любовника.
Никакая, даже самая дорогая и модельная одежда никогда не украсит Кроули сильнее, чем мятного цвета рубашка самого Азирафаэля, накинутая на загорелые голые плечи, пока парень лениво курит у дверей балкона. Ткань едва-едва закрывает его бёдра с темными следами от сильных пальцев коллекционера книг, сквозь неё можно если не увидеть, то хотя бы представить, как лопатки натягивают тонкую кожу, как при вдохе Энтони слегка прогибается в пояснице, как вздымается его грудь. И эта мелкая преграда, отделяющая фантазию от реальности — самое острое, вкусное и невероятное в отношениях.
Вряд ли все эти люди когда-нибудь видели, как Энтони, в свой очередной выходной, затевает страшную уборку и выгоняет милую женщину-горничную. Когда парень вместе с Азирафаэлем отправляется мыть окна, то последнему приходится сдерживать все свои сознательные и бессознательные порывы, глядя на возлюбленного сквозь толстое стекло. Они улыбаются и водят тряпками, пытаясь угнаться друг за другом, а у Азирафаэля тянет в паху, потому что между ключицами Энтони оседает прозрачная капелька пота, чёрные татуировки змей выглядывают в прорези рубашки, с которой они давным-давно отодрали рукава, а желтые ядовитые глаза смотрят с такой любовью и теплотой, с какой никогда не были запечатлены на фотографиях для журналов.
Энтони Кроули невероятно сексуален. Но если большинство желает его тело, то Азирафаэля возбуждает его душа, его самые глупые привычки и возмутительные предложения, ехидные замечания и опрометчивые поступки.
Поэтому он спокойно пробегает взглядом по очередной сотне неприличных комментариев под последним фото возлюбленного и закрывает приложение, когда чувствует ласковое прикосновение горячих ладоней к своим волосам. Хотеть Энтони могут тысячи людей, но таким спокойным, домашним и настоящим его видит только Азирафаэль.
— О чем думаешь, ангел? — спрашивает Кроули, все ещё сонный и ленивый после пробуждения, и наваливается со спины всем телом. — Ты ушёл, и я замёрз.
— Прости, дорогой мой, — Азирафаэль закрывает ноутбук осторожным движением и оборачивается, чтобы ощутить чужой вес на своих коленях.
И пушистые ресницы, которые чуть подрагивают, и чувствительные уши, и острый подбородок, который можно осторожно кусать и слышать протяжные стоны — все это намного сексуальнее, чем обнаженное тело на фото. Но Азирафаэль об этом никому не расскажет. Потому что, в отличие от всего мира, не очень спешит делиться своим самым сокровенным с обществом.
Он все детство делился чем-то с кем-то, он вырос добрым и щедрым мальчиком, но Энтони — то единственное, что он не будет делить ни с кем.
Спасибо, пожалуйста, идите к черту.
Что в имени тебе моем?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
А. С. Пушкин, Собр. соч. в 10 тт. Т. 2
В прошлой главе мы выяснили, что написание литературного текста – процесс физиологически нормальный для человека, и кое в чём он сродни простой песенке соловья.
То есть, если вас мучают мысли: «а нужно ли писать?», «а так ли я пишу?» «а нужно ли это кому-то?..» – плюньте. Соловей поёт потому, что он поёт.
Он привлекает самок (и точно также самки привлекают самцов, если что) и метит свою территорию.
И песни соловья нравятся очень многим соловьям, потому что другие соловьи поют, могут или хотят петь примерно то же самое.
Если это гениальный соловей, такой как Пушкин, его тексты остаются в истории. Потому что мало петь так, как тебя природа причесала. Надо ещё и некие «критерии» (об этом скоро и продолжим).
Что Пушкин пел не про территорию и самок? А как же любовь к женщине и родным просторам?:)))
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
Или:
…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провёл
Изгнанником два года незаметных.
Так и видишь: ходит Пушкин, осматривает территорию. О, и тут я был, и тут был. Всё моё, всё родное… А вот и мои жееенщины!!!
Вот так и Пушкин, и Лермонтов, и мой любимый Блок. (Ведь это у него Любовь к Прекрасной даме и к России, нашей бескрайней, где мы, скифы и азиаты», всё ещё скачем на лошадках…) В общем, Блок круто столбил территорию. За это он мне всегда и нравился. За размах.
Да, мы пишем тексты. Ведь сама суть человека такова, что он способен создавать тексты, картины, музыку, чтобы заявлять миру и представителям противоположного пола о том, что этот человек есть, существует здесь и сейчас.
(Здесь и сейчас – это важно).
Писать тексты так же естественно, как птицам приветствовать зарю. Мы живы, кровь в нас бурлит, хочется размножаться…))
Ну, шучу немного, да.
Да вы и сами знаете, что далеко не всё в написании текста – это голая биология.
Есть одна штука, которая нас от соловья отличает. Ещё ни один соловей не создал бит-квартет «Соловьи».
Да, нам не повезло. Только человек способен делать что-то принципиально новое. Не вытекающее из биологического процесса. За это ему и столько шишек положено. Метаний. Томлений и мук. Ведь у него нет биологической уверенности в этом «новом», оно ещё не опробовано парой сотен предыдущих поколений.
И этим человек отличается от счастливого и беззаботного соловья.
Вот тут вот – проблема.
Те писатели, что просто поют свою песню, они гораздо счастливее тех, кто ищет что-то новое (хотя бы в себе) и пишет нечто этакое, чтобы этого себя в себе найти.
Выходит что, подключая к биологии мыслительный познавательный процесс, мы ломаем эту счастливую биологию.
Если кто-то помнит, есть в диалектике такой закон отрицания отрицания.
Создание бит-квартета «Соловьи» по сути отрицает естественную и полезную для здоровья песню соловья.
Все, кто идёт в процессе писания текстов дальше акынного – что вижу, то пою…
Вот они и начинают страдать и метаться.
Тут есть ещё и момент общества с его оценками, рамками, условностями и той зоны мозга, которая сама играет с писателем, но об этом – позже. Потому что на очереди у нас стоят и маются критерии.
Как только писатель начинает себя искать, возникает вопрос критериев.
Критерии….
Вот интересно, в книге про писателей – можно матом ругаться?
Вопрос критериев в литературе так архисложен и архиважен, что трудно подобрать цензурные слова.
Я ставил себе этот вопрос разными боками, пока не понял, что прежде, чем оценивать, нужно как-то выделить в тексте хорошее, освоенное и привычное и… скажем так… полёт свежей и новой мысли.
Хорошее и привычное мы уже выделили. Есть песня соловья. Она состоит из возможностей соловья, происходящих от его птичьей природы, от того, что в нём заложено генетически, того, чему он научился, слушая других птиц.
А как же с новым, открытым лично этим соловьём?
Нужно понимать, что у нового есть некая мера терпения, что ли. Ведь если соловей будет нести полную отсебятину – вряд ли сородичи вообще опознают его, как певца.
И нужно понять, что значит «научиться» для писателя.
Многие писатели учиться ничему не хотят принципиально. Они не понимают, что учатся, уже читая чужие книги и общаясь в среде читающих. Поскольку такое учение бессистемно, у них есть «белые пятна» в знаниях. И они их не замечают до поры до времени. А эти пятна могут перекашивать им всё их умение петь, если не повезёт. Видели ведь таких писателей?
Нет, есть очень одарённые от природы певцы, схватывающие всё на лету.
Но ведь не все же рождаются одарёнными. Тут нужно везение, чтобы родиться с нужным набором способностей, в хорошей семье, чтобы вращаться в той среде, где все навыки можно было быстро «схватить»…
Красиво. Но мы забывает о простом – о том, что одарённых от природы на все 100 – все-таки не так уж много. Остальным нужно учиться более системно, и учиться им нужно даже элементарному.
Не ставить точки в заголовках постов, например, да?:).
Формальность?
Язык (помните – язык и речь/стоит и течёт!) это набор формальностей. Вот так слова сочетаются друг с другом, а так НЕ сочетаются. Вот этот глагол управляет существительными вот с такими предлогами, а с такими НЕ управляет и т.п. Вот хоть разбейтесь. И этому надо учиться.
Да, запятые вам поставит корректор, но если в каждом предложении будет по две логических ошибки, у вас денег не хватит на редакторов и корректоров.
Итак, чему надо учиться точно:
Стилистика.
Правила построения сюжета.
……….
(Предлагайте, что ещё?)
Кому-то достаточно просто много читать, чтобы всё это освоить.
Вот для аналогии можно взять любую другую творческую профессию. Художники? Они долго ставят руку и учатся. Музыканты? То же самое: долбят, долбят и долбят. А писатели?
Типа, языком все с детства владеют? Так и рисовать всех в школе учили. И петь)
Но почему тогда сегодня всем можно писать как попало?
Да потому что мы сами уронили общую культуру.
У меня ребёнок ходил в музыкалку только для одного: чтобы я мог сейчас с ним сходить, блин, на нормальный концерт. И я – могу. И мы оба – счастливы.
Ничего не напоминает?
Вот также правилам построения текста, стилистике и т.п. нужно учиться, чтобы хотя бы читать чужие хорошие книги. Иначе, как читатели, мы скатываемся до биологически близкой нам «песни соловья».
А всю мудрость, все языковые возможности мы просто не считываем.
Они в тексте есть, но мы их не видим.
Даже не знаем, а «чё там ищут все остальные». Идиоты, да?
При СССР самой читающей страной мы были потому, что полагалось хотя бы уважать тех, кто читает умные книги.
Хотя бы уважать.
Ведь любое образование – насилие над собой. Кто-то не выдерживал насилия при СССР и уезжал в другие страны. Но не все.
Да, советского читателя постоянно насиловали умными книгами.
В результате он начинал кое-что понимать, и мог читать сложное. А потом и наслаждаться сложным.
Всё просто: «Тяжело в учении, легко в походе в бою».
Как только поворачиваются спиной к микрофону, слова становятся неразборчивы.
— Главный компьютер! — командую я. — На связь.
— Главный компьютер слушает.
— Можешь наладить звук?
— Беру управление передатчиками на себя.
Свет гаснет. Вся дальняя стенка превращается в огромный панорамный стереоэкран. Боковые экраны гаснут, на центральном, с секторами обзора, остаются только карта местности, зелёные точки передатчиков и, серой тенью, конус видимости. Качество стереокартинки поразительное. Тит издает непонятный звук, у меня отваливается челюсть.
— Откуда такое качество?
— Компьютерная реконструкция на основе информации, полученной с телепередатчиков, — отзывается главный компьютер.
— …выгнал? — слышен голос Лиры.
— Наверно, надо было так сделать сразу. Сейчас уже поздно. Мой сын зовет её мамой, — отвечает Блудвил. — Я ненавижу Ребекку, но, когда её нет рядом, мне её не хватает.
Лира со стоном садится на Бычка и направляется к воротам замка. Отряд, конвоируя пленных, на ходу строится в походную колонну.
Блудвил догоняет её, но держится на пол корпуса сзади.
— Отдать им оружие, — командует Лира. Оба отряда издают радостный рев.
В этот момент ворота замка захлопываются, и мост начинает быстро подниматься. Лира оборачивается и смотрит на Блудвила.
Отчётливо слышны щелчки заряжаемых арбалетов. Блудвил привстаёт в стременах, длинно, витиевато ругается. Потом пришпоривает коня и скачет ко рву.
— Опустить мост!
— Обойдешься, недоносок! — доносится со стены яростный женский голос. — Проваливай к своей новой шлюхе, ублюдок! Думаешь, я позволю тебе разбазарить наследство сына?
Оба отряда, перемешавшись, толкутся на краю рва.
— Опусти мост, Бекки!
— А может, тебе постельку постелить? Решил подарить наш замок своей сучке?! Думаешь, я поверю, что эта малолетка могла тебя побить? Убирайся вместе с ней! Пока я жива, в замок ты не войдёшь!
Лира подзывает лейтенанта, тот вытаскивает из толпы несколько человек. Внезапно в плече Ребекки возникает оперение арбалетной стрелы. Она разворачивается, с криком падает вниз, катится по склону на дно рва.
Блудвил отбрасывает пустой арбалет, скатывается в ров, оскальзываясь и разбрызгивая грязь, бежит к ней. Тормошит, зовёт, потом поднимает на руки и медленно идёт назад.
Со скрипом и потрескиванием начинает опускаться подъёмный мост.
Напряжение в замке Деттервилей нарастает с каждым часом. На следующий день был пойман второй шпион церкачей. Всем ясно, что за вторым должен наблюдать третий, непойманный. Лира сказала Титу по рации, что ничего не успевает, поэтому начинает играть на опережение.
Тит ничего не понял, я тоже. Выглядит она страшно. Глаза ввалились, чёрные. Под глазами мешки. Губы плотно сжаты. Не четырнадцать лет, а сорок четыре. Встала, как всегда, с солнцем, собрала отряд в тридцать человек — половину оставшихся — и поехала воевать замок Тэриблов. Тит говорит, что замок пока не поделили, поэтому там заправляют делами несколько церкачей. До сих пор в замке ни одного нашего телепередатчика.
Выясняю, когда будут готовы передатчики-ёжики. Не раньше двух часов дня. Делать абсолютно нечего. Инженерная база загружена срочными и сверхсрочными заказами. Шатаюсь по всем помещениям, каждые полчаса выясняю новости. Новостей никаких.
Смотрюсь в зеркало. Уши наросли уже сантиметров на пять и заострились. Кто не видел, может подумать, что так и надо. Зубы растут. Из четырех клыков остался один, и это сильно портит впечатление. Но полгода придётся потерпеть. Хуже всего с перепонкой. Медицинский компьютер сказал, что полная регенерация займёт три года. Если залечь в биованну, можно ускорить до года. Но вообще-то, мне биованна не нужна: скорость регенерации и так близка к максимальной.
Учусь бегать рысью, иноходью. Пока ещё это очень больно. Тит выглянул раз в коридор, сказал, что мной кавалерию пугать.
Два часа. Бегу иноходью в инженерную базу, получаю четырех ёжиков, следую рысью на балкон, спускаю вниз и спешу в экранный зал. От Лиры пока никаких известий. Объясняю главному компьютеру, куда нужно доставить ёжиков, включаю экраны и смотрю на поразительное зрелище – бег стада ежей по пересечённой местности глазами участников. Здорово напоминает авторалли или гонки на багги. Разумеется, ёжики опоздали.
Встретили отряд, выходящий из ворот замка. Торопливо пересчитываю людей — все! Двух ёжиков оставляю у замка Тэриблов, двух гоню за отрядом. Наконец, отряд возвращается в замок Деттервилей. Солдаты весело расходятся по казармам. То и дело хватают друг друга за загривки со словами: «Посмотри мне в глаза! Опять не о том думаешь, паскудник!»
Вскоре мы с Титом узнаём подробности. Краткий отчет самой Лиры, сухой и точный, и рассказы солдат, живописные, с фантастическими подробностями.
Лира ворвалась в никем не охраняемый замок, приказала закрыть ворота, поднять мост, выставила на стенах часовых. Потом приказала трубить в трубы и согнать всех церкачей в центральный двор. Челядь собралась сама, так как солдаты никого, кроме церкачей не обижали.
Если и щипали иногда женщин, то любя. Лира сняла шлем, сказала, что она леди Тэрибл, и спросила, что в её замке делают церкачи. Челядь тут же попадала на колени с радостными криками. Лира вызвала к себе старшего церкача, поставила перед собой на колени, чтоб голову не задирать, взяла рукой в железной перчатке за волосы и приказала смотреть прямо в глаза.
Сначала просто смотрела в глаза, потом стала задавать вопросы. То хмурилась, то улыбалась. Когда церкач хотел ответить, закрывала ему рот рукой. Потом отпустила и приказала дать ему пять плетей, чтоб знал, о чём можно думать, а о чём — нельзя.
Когда экзекуция кончилась, приказала церкачам вернуть всё присвоенное, особенно из библиотеки, укрепить стены, очистить ров, вырубить или выжечь кустарник вокруг замка, и дала на все дела срок — месяц. Пообещала отрубить всем руки, если не уложатся. После этого собрала отряд и уехала.
— Сэр Дракон, я, конечно, понимаю, что Лира дурила мозги церкачам, но чего она добилась этим визитом?
— Давай, подумаем за церкачей. Про то, что произошло в замке Блудвилов, им, скорее всего, уже известно. Ситуация выглядит так: есть девчонка, которая набирает армию, ловит шпионов и укрепляет замки. Девчонка непростая, общалась с драконом Повелителей, научилась у него читать мысли и ещё бог знает, чему. Встретив церкачей, не отступила и не испугалась, а решила приобщить их к делу. Из этого, вроде бы, следует, что воевать она собралась не с ними — кто же нанимает врагов рыть окопы? С другой стороны, девчонка очень торопится, значит, опасность близка. Вопрос: что за опасность? Плохо дело, Тит. Завтра-послезавтра надо ждать гостей.
— Завтра, сэр Дракон. Посмотри на этот экран.
На экране двор Литмундского монастыря. Ясно без слов.
— Сообщи Лире. У неё половина людей в замке Блудвилов.
— Уже.
Вечером у Лиры была истерика. Сначала она послала гонца в замок Блудвилов, отдала необходимые приказы лейтенанту, потом заперла дверь в кабинет и спальню, не заметив Сэма, упала на кровать и забилась в рыданиях. Сэм неумело утешает.
— Я ничего не успела, я не знаю, что делать (рыдания). Завтра (рыдания). Опять будут убивать! Я не могу, я не хочу… (неразборчиво).
— Не плачь, пожалуйста не плачь, — лопочет напуганный Сэм.
— Сэмик, уходи отсюда! Как можно дальше. Тебе Тит всё объяснит. Только сегодня же уходи, Сэмик, миленький… Завтра сюда церкачи придут. Коша знал бы, что делать, а я не знаю. Уходи, Сэмик!
Вырываю у Тита рацию и давлю на кнопку вызова. Никто не замечает. Начинаю сигналить азбукой Морзе. Три коротких, три длинных, три коротких. Даю приказ булыжнику-передатчику ползти к краю стола.
Секунд через десять раздается грохот. Сэм выбегает из спальни и хватает со стола рацию.
— Сэм, дай рацию Лире.
Топот ног, голос Сэма:
— Лира, это…
— Не плачь, моя золотая.
— КОША!!!
Потом тишина.
— Коша, я к тебе всегда хорошо относилась, я тебе ничего плохого не делала. Скажи мне правду, пожалуйста, ты мёртвый или живой? Я всё-всё для тебя сделаю, только мне знать надо.
Вот это оборот! Что же ей сказать такое, чтоб сразу поверила?
— Рыжая ты, а не золотая! Всё настроение испортила. Если у меня уши покороче стали и нескольких зубов не хватает, это ещё не повод обзываться. Хочешь, слово Дракона дам?
— Нет, не хочу! Пусть всё как есть! Ты только не исчезай!
— Тогда слушай. Продержись завтра до вечера. Вечером я прилечу и всё устрою. Раньше никак не смогу. Держи себя с церкачами так, будто они маленькие, непослушные дети. А ты — их мама. Только особенно не выпендривайся. Твоя задача — протянуть время до вечера, а не лезть на рожон. Поняла, моя хорошая, только до вечера. Да, я пошлю к тебе ёжиков. Они вроде булыжников-телепередатчиков, только бегают быстрее. Ты не удивляйся, если под ногами крутиться будут. А сейчас ложись спать. Утром я остальное расскажу. Сэм!
— Я тут.
— Проследи, чтоб Лиру до утра никто не беспокоил.
Утром, ни свет, ни заря, меня будит Тит.
— Поговори с Лирой. Она боится, что ты ей вчера приснился.
Беру рацию.
— Коша, это ты?
— Лира, ты знаешь, что нельзя драконов будить в такую рань? Любой дракон, которого разбудили раньше времени, становится свирепым, кровожадным, и питается исключительно сопливыми девчонками. Особенно рыжими.
— Я только хотела убедиться, что ты настоящий. Прилетай скорей. Я тебе бочку картошки отварю, — отключилась.
Удивлённо смотрю на рацию, потом на Тита.
— Это она проверяла, живой ты, или с того света, — говорит Тит. — Призраки в это время не спят.
Потягиваясь, иду в инженерную базу. План созрел ещё вчера. Отдаю приказ оснастить салон вертолёта подвесными койками в четыре этажа на 48 мест. Тесновато, но потерпят. Под брюхом смонтировать раму с баллонами. Управление вентилями вывести в кабину.
Потом смотрю, как идет производство ёжиков. Ёжики — мое секретное оружие. Укус ёжика будет вызывать сон и легкую амнезию — человек забудет сутки перед укусом. Кроме того, ёжик сможет выпустить облако газа, вызывающего тот же эффект. Правда, весь газ выпускается за один раз. И, наконец, ёжики снабжены самоликвидатором – зарядом взрывчатки, достаточным, чтобы уничтожить всадника.
Человек с хриплым возгласом распахнул глаза, но ничего, кроме темноты, не увидел. Где же он? И что вообще произошло? Сознание понемногу прояснялось, в памяти возник мостик «Петропавловска», затем грохот, огненная вспышка и… ничего. Броненосец, похоже, натолкнулся на мину. А потом? Что потом? Что случилось с ним самим? Жив? Да, однозначно жив, даже, похоже, не ранен — ничего не болит. Да о чём речь, настолько хорошо он не чувствовал себя уже давно, лет двадцать, наверное. Тело полнилось силой, каждая мышца буквально пела.
Степан Осипович попытался сесть, но врезался во что-то лбом, да так, что искры из глаз посыпались. В панике вице-адмирал принялся ощупывать всё вокруг себя и вскоре пришел к единственно возможному выводу — он в гробу. Это что же, его похоронили заживо?! Да каким образом?! Он же в море был! После гибели «Петропавловска» мог только утонуть! Хотя его, возможно, подобрали и отвезли на берег, а там доктора решили, что умер, и похоронили. Степан Осипович похолодел, вспоминая ходившие среди нижних чинов россказни о похороненных заживо.
Усилием воли заставил себя успокоиться — предположение не соответствовало элементарной логике, да и он не курсистка, чтобы поддаваться панике. Если бы Степан Осипович был сильно ранен, настолько, что его посчитали бы мёртвым, то не мог бы сейчас так хорошо себя чувствовать. Он ещё раз внимательно ощупал стены своего узилища и пришел в сугубое недоумение — стенки «гроба» были полукруглыми и очень гладкими, скорее даже скользкими, но при этом не металлическими, они слегка прогибались под пальцами.
Нет, это однозначно не гроб, осознал Степан Осипович. Но что тогда? Он продолжал размышлять, но так и не смог прийти ни к какому выводу. Не сразу заметил, что вокруг начало светлеть, как будто свет медленно набирал интенсивность. А когда обратил внимание, поискал источник этого света, но ничего не обнаружил. Похоже, осталось только ждать…
Внезапно «гроб» мягко дёрнулся и поехал вперёд, в ногах Степан Осипович заметил расширяющуюся светлую полосу. Решив подождать, он удивился собственному спокойствию — ничего его не волновало. Причины этого вице-адмирал понять не мог, но принял как факт.
«Гроб» продолжал мягко двигаться куда-то. Наконец светлая полоса добралась до головы Степана Осиповича, и он понял, что находится в очень странном помещении. Пожалуй, более странного и необычного он не видел за всю свою отнюдь не бедную впечатлениями жизнь. Довольно большой овальный зал, причем стены тоже были вогнутыми, на них висели какие-то бесчисленные, перемигивающиеся тысячами огоньков ящики и белёсые, постоянно шевелящие щупальцами разного размера твари, похожие на спрутов, но однозначно не живые — Степан Осипович мог бы в этом поклясться, хотя причин свей уверенности не понимал. В воздухе то появлялись, то исчезали полупрозрачные световые полотнища, по которым то и дело пробегали разные символы, надписи, формулы, изображения.
Повернув голову, он увидел висящего в воздухе возле одного из полотнищ светловолосого человека в сиреневом балахоне. Тот водил по поверхности полотнища руками, иногда что-то бормоча себе под нос. Поначалу Степан Осипович решил, что всё же помер, и сейчас то ли в раю, то ли в аду. Однако странный человек использовал очень знакомые русские матерные конструкции, что вряд ли стали бы делать черти или ангелы.
— Ага, пациент очнулся, — обернулся к Макарову незнакомец. — Как вы себя чувствуете? Я — доктор.
— Хорошо, сударь, — ответил Степан Осипович, очумело глядя на полотнище напротив, где внезапно возникло изображение его самого, причем в разрезе.
— Ничего не спрашивайте, скоро вам всё объяснят. Извините, но у меня просто нет времени, вы далеко не последний пациент. Скажите только, являетесь ли вы адмиралом русского флота?
— Являюсь.
— Очень хорошо, — кивнул медик, проведя по изображению печени Степана Осиповича на полотнище, от чего тому показалось, что его действительно погладили по внутренностям. — Единственное, что могу сообщить — вы в будущем, причём довольно далёком от вашего времени. Сейчас две тысячи семьсот двадцать третий год.
Его слова обрушились на Степана Осиповича подобно лавине, даже показалось, что его огрели по голове дубиной. Почему-то вице-адмирал сразу поверил, ведь это объясняло все невероятные вещи, которые он видел. Это что же получается, они никогда больше не увидит ни жену, ни детей — Оленьку, Сашеньку и Вадима?.. И если дочери уже взрослые барышни, то сын ещё совсем мальчишка…
Степан Осипович застонал от отчаяния. Врач, явно понимая состояние пациента, быстро подошёл и что-то приложил к его руке. Это что-то коротко прошипело, и вице-адмирал как-то резко успокоился, мысли о семье отошли в сторону и словно покрылись туманной пеленой.
— Я сочувствую вам, господин адмирал, — мягко произнес доктор. — У меня тоже погибла семья, поэтому я вас хорошо понимаю. Но сейчас не время плакать, большая беда пришла…
— Беда?.. — это слово заставило Степана Осиповича собраться. — Что вы имеете в виду?
— Сейчас с вами будет говорить его величество император Михаил IX. Он всё объяснит. Я снова прошу прощения, но у меня нет времени — мне ещё более восьмидесяти ваших коллег вытаскивать.
Вице-адмирал поднял на него глаза и понял, что этот человек смертельно устал и, скорее всего, не спал несколько суток — не раз доводилось видеть подошедших к самому краю людей, держащихся только на чувстве долга. Закончит дело и упадёт, где стоит. Естественно, ему не до вопросов.
Потом до сознания Степана Осиповича дошли слова врача. Император?! С ним будет говорить сам император?! Как там он говорил, Михаил IX? Интересно, какая династия на престоле сейчас, через девятьсот лет? Романовы или кто другой? Впрочем, бессмысленно гадать, вскоре всё выяснится.
Но зачем всё-таки он здесь? Однозначно неспроста. На память всё время приходили слова о большой беде. Неужто его таланты окажутся востребованы и потомками? Степан Осипович размышлял и поражался своему ледяному спокойствию. Казалось, чувства, за исключением удивления, вообще отмерли. Потом вспомнил, как доктор подошёл к нему и что-то сделал. Видимо, каким-то образом дал лекарство, заставившее успокоиться.
— Прошу вас, господин адмирал! — доктор показал на выросший из пола столик, на котором лежала странная чёрная форма.
Степан Осипович решил ничему не удивляться — в будущем возможно всё. Людям первого века и ветряные мельницы, наверное, чудом бы показались, не говоря же уже о броненосцах с паровыми двигателями, которыми ему довелось командовать.
— Ваше точное звание?
— Вице-адмирал Макаров Степан Осипович.
Врач провел ладонью над формой, и погоны на ней сменились на вице-адмиральские. Затем в воздухе из ниоткуда возникло зеркало. Степан Осипович вздрогнул — ну никак не мог он привыкнуть ко всем этим чудесам! Затем слез с полукруглого ложа, на котором очнулся, и подошел к зеркалу, подивившись про себя, что ничего у него не болит — с юности так великолепно себя не чувствовал. Посмотрел на своё отражение и онемел — роскошной, ухоженной, раздвоенной бороды, его гордости, не было! Мало того, он оказался полностью лыс, даже брови отсутствовали.
Далеко не сразу вице-адмирал обратил внимание на другое обстоятельство — отражение в зеркале принадлежало никак не приближающемуся к шестидесятилетию человеку, а максимум тридцатилетнему. Это что же тут делается?! От помолодел?! Но это невозможно! В принципе невозможно!
— Н-но к-как?.. — с трудом выдавил Степан Осипович, поворачиваясь к доктору.
— После временного переноса вы были помещены в специальную биованну, полностью излечившую вас от ран и болезней, а затем приведшую организм к оптимальным возрасту и состоянию, — безразлично пояснил тот. — Иначе говоря, ваше тело теперь отвечает генетическому оптимуму.
— И что это значит? — растерянно спросил вице-адмирал.
— Что вы проживете ещё, как минимум, лет триста-четыреста, — устало ответил доктор.
— А бороду зачем сбрили?
— Бороду? Зачем вообще нужен этот атавизм? Она же под шлем скафандра не войдёт! Так что у вас она расти больше не будет, как и другие волосы на теле, за исключением головы. Там волосы отрастут.
Степан Осипович огорчился, но решил, что раз здесь не принято носить бороду, то не стоит лезть со своим уставом в чужой монастырь. Возвращённая молодость обрадовала, но по сравнению со всем остальным даже не слишком и удивила.
С помощью доктора он оделся — сам вряд ли разобрался бы в хитроумных застежках. Пуговиц не было — края одежды просто слипались и становились единым целым, стоило определённым образом провести по ним пальцем.
— Это телепорт, — показал на появившееся невдалеке туманное зеркало врач. — Он перенесёт вас в кабинет Его величества.
— Телепорт? — растерянно переспросил Степан Осипович.
— Просто войдите в это зеркало и ничего не бойтесь. Простите, но у меня через несколько минут пробуждение следующего пациента…
— Благодарю вас, сударь! — поклонился вице-адмирал и решительно вошел в указанное туманное зеркало.
Оно действительно оказалось всего лишь дверью, приведшей его в уютную гостиную, обставленную непривычно выглядящей мягкой мебелью. Кроме неё и низенького журнального столика в комнате ничего не было. Люди также отсутствовали, и Степан Осипович решил подождать. Он опустился в тёмно-коричневое кресло и попытался хоть как-то осмыслить случившееся.
Итак, он неким непонятным образом оказался в будущем, очень далеком будущем — больше чем через девятьсот лет после собственной гибели. И потомки вытащили вице-адмирала с какой-то своей целью, достаточно вспомнить слова врача о большой беде.
Но не спеша поразмыслить вице-адмиралу не дали — дверь напротив внезапно отъехала в сторону, и в гостиную буквально ворвался огромного роста человек в тёмно-синей форме. Его сопровождал молодой офицер ниже его на две головы. Последний что-то настойчиво втолковывал своему спутнику, при виде которого Степан Осипович только головой покачал — этому гиганту прямой путь в гренадёры.
— Ваше величество, вы обязаны отдохнуть хотя бы пару часов! — повысил голос офицер. — Иначе просто свалитесь!
— Некогда! — жестко отрезал гигант. — Оставьте нас, полковник!
— Я иду к Её величеству! — упрямо заявил тот, развернулся на каблуках и, не прощаясь, удалился.
Только в этот момент до вице-адмирала дошло, что он видит перед собой нынешнего императора. Степан Осипович вскочил и вытянулся во фрунт.
— Добрый день, господин адмирал, — наклонил голову гигант, окидывая Степана Осиповича безразличным взглядом.
До того не сразу дошло, что взгляд был не безразличным, а смертельно усталым — похоже, его величество, как и давешний доктор, едва держится на ногах. Это что же у них здесь такое творится, что самодержцу некогда поспать даже пары часов?! Похоже что-то очень нехорошее…
— Здравствуйте, Ваше величество! — по всем правилам этикета поклонился гость из прошлого. — Только, простите, не адмирал, а вице-адмирал.
— Неважно, — устало махнул рукой император, буквально рушась в застонавшее от такой нагрузки кресло. — Вам уже сообщили, что вы в будущем?
— Так точно, Ваше величество. Но…
— Что?
— Зачем я здесь?..
— Я сейчас объясню, — вздохнул император.
Мы уже почти забыли о мировых паразитах, а они вновь дали о себе знать. В этот раз, уже выросшие во вполне разумных разрушителей существа напали на клан белых сверхов — чистых творцов. По численности эти белые сверхи не тянут даже на клан, так, скорее, большая семья. По гордости же переплевывают золотых драконов вкупе с серебряными.
И из-за их собственных заебушков чистые творцы оказались капитально так побиты. Мне-то, в принципе, фиолетово было бы на это все — вроде как сверхи должны уметь разобраться между собой и своими антагонистами, если бы они нам не подкинули свою мелочь. Белые сверхи совсем опухли и отправили к нам своих детей, якобы на передержку. Мы ж нейтральная сторона, ага-ага… Только все вышло совсем не так, как хотелось бы.
Мелкие мальчишки — старший лет пяти на вид, младший — где-то на год с чем-то, были приняты нормально. Мое условие — по ночам не выть — выполнялось, дракошки присматривали за очередными временными братиками, Шиэс реализовала свой материнский инстинкт… Меня не трогают — и ладно. Едят все, что дали, ведут себя примерно по возрасту, спят тихо, шкодничают в меру — чего еще надобно?
Белые сверхи вели себя спокойно, ну разве что создавали всякую ерундень типа камешков, подозрительно похожих на какашки и делали подобные детские пакости. Это еще божески. Зато их родственнички очень сильно обалдели, когда пришли за своими отпрысками. Родители этих двоих погибли как раз в заварушке с паразитами, а остальная родня сильно не заморачивалась, сплавив детей нам на время.
Увы, забрать мелких у них не получилось. Троюродная сестра парнишек приревновала и попыталась их убить во время прихода клана на корабль. Шеврин психанул, под шумок выгнал вон белый клан сверхов, активную девчонку пленил в кристалл, чтоб не выделывалась и стал дожидаться моего решения проблемы. Но я-то тут при чем? Меня на момент заварушки даже дома не было…
Сначала я решила было ее отдать пепельным на воспитание. В идеале картинка рисовалась радужная: пепельные драконы — целители, белая девчонка сверх — творец, должны сработаться от и до. В жизни все получилось через задницу. Девчонка оказалась проклята собственной матерью, поскольку была рождена от насильника. Я после этого рассказа долго подбирала челюсть — изнасиловать даму сверха? Это вообще что-то из ряда вон выходящее…
Потом уже наши сверхи объяснили мне, что у их женщин и у женщин драконов раз в сто лет бывают несколько дней слабости — что-то вроде аналога месячных, только без рек крови и требований морей шоколада. Просто женщина становится слабой и беззащитной. Этим и воспользовался кто-то из зеленого клана, поскольку зеленоватый отблеск волос девчонки ясно указывал на папашу. Я еще пошутила на счет наших парней из зеленого клана, и все дружно открестились от девчонки, да и, судя по характерам, не станут они делать таких мерзостей. Даже подневольный Лимарен возмутился, мол, ты в своем уме вообще?
Вот так и вышло, что родили ненужного ребенка (почему не избавились, не ясно), мать прокляла, клан презирал. Девочка была слабой и практически бесполезной. Последней каплей в чаше ее терпения было то, что ее троюродных братьев отдали нам, а ее саму — нет. И девчонка попыталась не сколько их убить, сколько убиться самой. Красиво свести счеты с жизнью руками ее родни. Не вышло.
В пепельном клане она не прижилась, что стало ясно уже ближе к вечеру. Утром мы ее туда почетно отвели, я еще попросила быть с ней помягче — все-таки сверх, воспитана по другим правилам и все такое. А вечером забрали ревущую мелкую из карцера. Не угодила пепельным, не справлялась с заданиями, в общем, к труду и обороне непригодна.
Встал вопрос — куда девать в принципе ненужного никому ребенка? Пусть она и выглядит где-то лет на десять-одиннадцать человеческих, думает, что является подростком, но по сути это форменный ребенок. И тут начинается полная лажа — белый клан ее ждет не дождется, чтобы убить, у драконов мелкая пигалица не прижилась, а вести ее в какой-то другой клан было еще худшим решением. Те же золотые быстро сделают из больной девчонки блинчик, не смотря на наше покровительство. В Академию послать? Так там тоже что-то вычудит, нестабильная же. Ворону и так проблем хватает со студентами, ему только болезненной девчонки сверха не хватало.
Решили пока отдать на воспитание нашему деду. Ну, а что? Опытный взрослый менталист быстро почистит еще детскую башку от лишнего дерьма, воспитает «под себя», поможет справиться с проклятием… ну прямо реклама Эрстену получается! Осталось только номер комма дописать и связной позыв для амулета…
Дед согласился. И забрал девчонку, спокойно с ней переговорил, чем-то помог. Я даже удивилась, насколько все просто. Со стороны они действительно смотрелись, как дед и внучка. Да я и не удивлюсь, если кто-то из его семьи действительно полез на ту бабу, может, даже и его родной сын… Кто знает, что там произошло много лет назад?
Зеленоволосый сверх держал на коленях маленькую беловолосую девочку. И она впервые за все время пребывания у нас слабо, робко улыбалась одними уголками губ, слушая его наставления. Он ей дал комм и амулет, чтобы всегда была на связи. А мне подумалось — быть может все не так плохо? Приживется еще, привыкнет к нашему дурдому. Удочерять не будем, нам хватит пока тех, что уже на нас навесили. А Эрстен… он справится, как справляется и с нашими бошками. В конце концов, он заслужил себе нормальную семью и нормальных внуков, пусть даже из других кланов. Раз уж его собственная семья его предала…
Старшая группы, заметив, что Лютый замер с открытыми глазами, поняла, что он всё записывает. И, скорее всего, сразу передает кому-то информацию. Ясно, кому – хозяйке.
Именно поэтому она, глядя на Лютого, обратилась к Нине:
— Нина Павловна! Что это было? Что вообще происходит? Мы всё правильно делаем! По учебнику, одобренному академиком!
Лютый голосом Нины ответил:
— Именно что по учебнику! Если его писали те, кто эту бабушку ославил, над вами и в других деревнях смеяться будут! Академик, тридцать лет не выезжавший дальше своего университета, может ли написать достоверно о современном родноверии? Традиции и обычаи складывались тысячи лет, но и они время от времени меняются… но смысл остаётся прежним. Общины, живущие в разных климатических условиях, одни и те же праздники отмечают по-разному. Важно, что смысл действия остаётся прежним и понятным. А если приезжие учёные люди не уважают местные обычаи, то и информацию получают недостоверную. Вы обратили внимание на вышивку на полотенце, на котором был подан хлеб? Вышиты барсы. Это – мужское полотенце… и подают на нём хлеб мужчины… и только мужчинам… а вы не очень-то на них похожи. Хлеб первым должен был взять один из парней… то есть, Лютый или Василий… или оба вместе… их поэтому и послали… а потом могли бы и вы по очереди отломить по кусочку соответственно статусу. К тому же… на вас нет знаков отличия… оберегов нет и нет вышивок. Вы все одеты в штаны, хотя наверняка знаете, что должны носить длинные юбки или платья… для местных вы неизвестно кто и неведомо, что от вас ждать… вас просто не воспринимают всерьёз! И информации серьёзной вам никто не даст. Возвращайтесь. Лютый, заводи флайер. Василий, лети обратно… ты сделал всё, что мог.
DEX’ы выдали: «Приказ принят» — Василий взлетел сразу, ему не хотелось оставлять хозяйку без присмотра надолго. Лютого остановила одна из местных старух:
— Погоди, что скажу… Ты ведь из Орлова? Лютый? Видала я тебя о прошлом лете… и ты меня должен помнить. Отвези-ка Искре гостинец… раз уж так свиделись… подожди немного, я соберу… она ведь внучка моя! – И пошла в дом на краю деревни собирать подарок.
Пришлось подождать, взять корзинку и записать видеопослание для жены Невзора – и только после этого Лютый взлетел.
А дама со студентками остались. Мужик уже успел позвонить в Орлово и был в курсе, что это за группа – и потому его жена с его согласия пригласила горожанок в дом:
— Переночуете, завтра вернётесь… до посёлка довезу. А захотите, можете и неделю пожить. Река рядом, в лесу ягод полно, воздух свежий, молоко парное. На гулянку сходите… познакомитесь, пообщаетесь… парни у нас славные, только жениться им не на ком… почти.
— А что так? – удивлённо спросила дама, и запоздало представилась: — Я Перова Кристина Андреевна, профессор Ново-Самарского Университета Культуры… а это мои студентки. Москвина Зоя и Медяная Алиса. Четвёртый курс.
— Родня… вы все учёные, и наверняка знаете это… ведь у нас нельзя не только на двоюродных-троюродных и так далее жениться, но и на названных и молочных сестрах жениться нельзя. Если какая-нибудь из вас пожелает здесь остаться… мы только рады будем. Есть в деревне парни холостые.
— Мы на конференцию приехали… а вот после неё… можно.
И учёная дама договорилась с женой главы деревни о размещении студенток на пару дней после конференции, после чего гостьям показали деревню, досыта накормили свежей рыбой и устроили на ночь на сеновале, дав по паре стёганых одеял. Кристина Андреевна позвонила Нине – и та пообещала утром прислать за ними Василия.
***
На полпути к посёлку турбазы неожиданно позвонил Фрол:
— …мы тут посовещались… и я решил… Надо самых повреждённых отправить в модуль. На остров. А вместо них на показ пойдут наши. Ведь привезённые киборги Вам отданы насовсем? Хорошая идея? Я уже с ребятами связался, Клим готов. И девочки тоже… там ведь только показ одежды будет? И… ничего другого?
— Да, только показ… но несколько раз. Всего-то… надо будет пройтись по стене на каблуках. На шпильках. И надо кому-то быстро делать причёски моделям… и косметику тоже… Клим умеет по программе, но этого может хватить. Так что… и да, ты прав. Отвези больных. Но привези только тех, кто сам согласен на участие в показе мод.
***
Когда Нина вернулась домой (остановилась всё-таки ненадолго в посёлке и проверила киборгов на конюшне и в курятнике), её на крыльце встретили Змей, Фрол и Клим:
— Добрый вечер. С нами три девочки… увезли парней-Irien’ов и обоих DEX’ов… они у Сани на лечении.
— Вечер… наверное, всё-таки добрый. Ужинали? Можно собрать созревшие ягоды с кустов. И съесть их.
— Мы сыты. И для Вас ужин готов. А ягоды… сейчас соберём.
На кухне был сервирован стол – пышный омлет с зеленью и компот.
После ужина Нина собрала в гостиной Фрола, Клима и Змея, приказала Кузе включить объёмную голограмму музейного замка и стала объяснять:
— Замок представляет собой неровный… почти прямоугольник… с башнями и стенами на уровне где второго, а где и третьего этажей. Вот здесь… — показала на площадь перед Главным корпусом, — на этой сцене и будет проводиться основная часть показа мод, это должны быть девушки из модельного агентства… а после того, как они переоденутся, показанные на сцене костюмы принесут вот в эту башню, — показала на башню, в которой работала. — Наверху, в классной комнате реставратора, будет раздевалка для киборгов. Поскольку киборги мои, то я выпросила комнату поближе к своему хранилищу, чтобы девочки-Irien’ы могли спуститься и отдохнуть, при необходимости можно принять душ. Поэтому куратором показа назначили Инну Сергеевну… она придет знакомиться завтра… модельеры прилетят тоже завтра, какие именно коллекции будут показываться, пока не знаю. Но… Кузя, найди в сети видео с последних показов этих домов моды. И включи в отдельном вирт-окне.
Искин в джинсовой с розовыми оборками попонке доложил:
— Найдено сорок семь видеозаписей за последний месяц. Включаю последнюю.
На появившемся вирт-экране возникла открытая сцена на площади большого города. Модели – девушки лет двадцати и два парня чуть старше их – поднимались на сцену и ходили по ней то кругами, то по диагонали… справа-налево и слева-направо… костюмы были странной смесью несовместимых, по мнению Нины, стилей. Джинсовая ткань – и тут же льняная. Хлопок и трикотаж. Лён и шерсть… юбки в пол и жакеты, джинсы и вышитые рубахи, пелерины и жилеты… и свитера с оленями, и вязаные с такими же оленями кардиганы и платья… шёлк и шерсть, платки на плечах… и шпильки!
И всё это совершенно непостижимым образом сочеталось, выглядело очень эффектно и стильно.
— Посмотрите сами остальные записи. И подумайте, как в таких костюмах лучше и безопаснее проходить по этим стенам и переходам.
— И должно быть красиво и эффектно, – добавил Клим, — очень красиво. Но… нужна своя косметика и… обувь. И краска для волос.
Нина велела Василию заказать всё необходимое. Одни расходы… опять и опять надо деньги тратить. Надо.
Но… не зря. Привезённые восемь киборгов поправятся за неделю и вполне могут включиться в заготовку кормов для лошади и коз. Или – собирать грибы и ягоды, ловить и обрабатывать рыбу. Строить дамбу-мост… — одна дорога между двумя самыми крупными островами была уже построена, и теперь надо попробовать связать Жемчужный остров ещё с одним или даже двумя островами архипелага. И заготавливать корма для животных и на них.
А скоро и зерновые убирать придет пора… осень наступит. И нужен будет ещё один модуль для жилья и модуль-конюшня… и курятник тоже.
Задумавшись, Нина чуть не пропустила звонок – Инна решила не ждать до завтра, и, пока есть время, прийти вместе с Дитой, чтобы познакомиться с киборгами и заодно узнать, что ещё нужно приготовить в классной комнате. И через четверть часа их у калитки встретил Змей, тут же возник Василий и открыл дверь в дом.
Клим молча прошёл на кухню, поставил чайник, и стал разводить тесто для оладий на пачке кефира.
Инна поздоровалась с киборгами, представила Диту, сказав, что именно Дита будет охранять раздевалку и ей надо знать, кому из киборгов будет разрешено в неё входить.
— Тогда… Дита, пока пропиши Клима, Фрола и Змея, а окончательный список будет завтра к полудню, – и Нина обратилась к Инне: — Просто я пока не знаю, привезут ли модельеры моделей… в смысле, людей… и сколько их будет. И какие именно коллекции будут, я тоже пока не знаю…
После чаепития в гостиной вместе с киборгами за одним столом Инна с Дитой ушли, Василий вернулся в музей, Фрол взял в свой флайер ещё двоих Irien’ок из привезённых и улетел, а Нина определила Климу место на ночь, не забыв сказать:
— В мою спальню не входить и голым по дому и двору не ходить. И можно смотреть мультфильмы… Кузя включит, какие тебе надо. Но прежде всё-таки просмотри видео и попробуй с Васей и Змеем составить наиболее безопасный маршрут прохода по стене… и наиболее эффектный для съёмки с дронов.
Клим возражать не стал, и Кузя переместился в спальню киборгов.
***
На следующий день (третьего августа, в пятницу) в полдевятого утра Вера привезла ещё два полутрупа – только что полученных для опытов списанных из армии DEX’ов, парня и девушку. Они были в таком состоянии, что даже Борис, несмотря на всю свою циничность, не стал их резать, а отправил сразу Нине – если сдохнут, то не у него и не ему заморачиваться с утилизацией, а если выживут – можно будет исследовать их и позже. И потому Змей сразу повёз их в деревню, пообещав сразу же вернуться.
Модельеры приехали уже в третьем часу пополудни, оба попали на один лайнер, и встретила их Инна в космопорте сразу обоих – и сразу предложила зайти в музей, но, устав после перелёта (на их планетах в это время суток была ночь), осматривать стены замка не стали, а решили немного отдохнуть. У одного модельера было с десяток огромных чемоданов, три DEX’а-охранника и две мэрьки. У второго охранниками были люди, и чемоданов было не меньше, но с ним прилетели модели – шесть высоких девушек и два парня – и профессиональный голограф с парой чемоданов аппаратуры и DEX’ом.
К шести вечера, когда Клим в сопровождении Василия успел пару раз пройти по намеченному маршруту, спланированному ими так, чтобы без крайней необходимости не спускаться вниз при переходе с одной стены на другую между башнями, и Нина собиралась домой, явились журналисты из Янтарного, желающие снять проход моделей именно на закате.
Инне пришлось возвращаться в музей, открывать для киборгов классную комнату, где они могли бы переодеваться, а DEX’ы модельера затащили туда четыре огромных чемодана.
Хорошо, что Фрол успел привезти четверых Irien’ок, и вместе с подлеченными девушками и с Климом показ коллекций перед журналистами на фоне заката состоялся. Но так как закат солнца продолжался не более получаса, всё надо было делать быстро.
Клим и девушки успели по пять раз переодеться и выйти на стену – из-за того, что красивый вид на реку и город будет не более получаса, съёмка была только на одном участке стены – между Северо-Западной и Юго-Западной башнями.
Журналисты снимали на три дрона, голограф снимал на дрон и со скутера, Василий снимал на дрон с музейной камерой процесс съёмки журналистами и голографом.
Девушки выходили по двое или по трое, проходили по стене, останавливались на пару секунд то по одной, то по двое, позировали в бойницах – и возвращались в раздевалку. Вместо них тут же выходили двое или трое других девушек. Раз пять или шесть выходил Клим – мужская одежда была только в одной коллекции, но костюмов было много, и потому ему переодеваться пришлось чаще.
В восемь потемнело, включилась подсветка стен, и съёмка была закончена. Журналисты умчались в Янтарный, а голограф захотел отснять всё то же самое еще и на рассвете. Поскольку модельеры были не против – киборгам же платить не надо в отличие от девушек из модельного агентства, а пройти по стене они могут намного лучше и без лишних стонов, к тому же хозяйка киборгов работает в этом же музее, – то Клима и девушек-Irien’ок пришлось оставить в музее. Петя и Вася без проблем могли проспать по очереди на диване в кабинете, Агата Нина взяла домой – там места много, и все Irien’ы вполне комфортно смогли разместиться в киборгской комнате отдыха.
Но в полшестого утра Нина все же прибыла посмотреть на своих ребят. Небо над городом было чистым, солнце почти поднялось, и потому съёмка была в самом разгаре. Клим в джинсовой косоворотке со стразами был великолепен!
Но… в понимании Нины это были совершенно несовместимые вещи – косоворотка и стразы. В деревнях так не носят!
На её замечание модельер заявил, что шьёт для горожан и теперь это будет модно, и спросил:
— Не продадите ли мне этого кибера? Показывает рубашки просто бесподобно!
Нина изумлённо уставилась на него, но модельер принял её молчание за согласие и обрадованно заявил:
— У нас показ в субботу… это уже сегодня… с пяти вечера и в воскресенье, то есть, завтра… утром с одиннадцати… я Вам после показов заплачу, а заберу его сейчас. Права управления мне можете передать сразу.
— Я никого не продаю.
— А Вы все ж подумайте.