— Вот, в общих чертах, как обстоят дела на настоящий момент, — Пало посмотрел на свои руки и быстро переплел пальцы. Новый жест, еще непривычный, раньше он не выматывался так — сильно, на много дней подряд, раньше ему не приходилось прятать дрожь в усталых руках.
И где твоя невозмутимость, северянин Пало?
Ерина Архиповна бросила на него косой взгляд, и спустя малую минуту рядом будто магией материализовалась высокая кружка с горьковатым травяным взваром. Хм… незнакомый вкус, но интересный.
Легкий стук и плеск, запах травного напитка точно заставили оттаять замерзших людей — одна за другой потянулись за кружками руки, послышался невнятный недовольный шепот — кто-то, обжегшись горячим, вполголоса обругал не собственное нетерпение, не то неуклюжесть.
Отмерзли и голоса:
— Да…
— Радостного мало.
— То есть теперь мы считаем Но… на… нам известных лиц ренегатами, но при этом отверженные и недовольные считают отступниками нас? Всю жизнь мечтал стать отступником!
— Неверная интерпретация, друг — не отступником, а возглавляющим отступников.
— Дивно. Роскошно. Рехнуться можно! Как мы докатились до такого?
— А понемножку. По шажочку, по кусочку… Как нам когда-то твердили дорогие Наставники: «Не алкай запретного, личинка».
— Кхм.
Эвки, сидевший на совете, как пособие для врачевателей (в повязках и нашлепках), кратко выразился, где именно и в каком состоянии желал бы лицезреть достопочтенных Наставников. Пилле Рубин, у чьей койки они и собрались на совет, прокомментировал:
— И тебя, значит, можно довести…
— Умеючи все можно, — высказалась дама. — Тебе налить?
— Из рук дамы — хоть яд!
— Будешь вредничать… — дама наклонилась к уху рыжика и остаток фразы досказала на ухо шепотом. Пилле Рубин фыркнул, но возмущаться не стал, а зашептал что-то в ответ…
Пало еще раз окинул глазами собравшихся… да пожалуй что соратников.
Рукой их уже не назовешь. Отгорели старые клятвы, пали прахом сковывавшие по рукам и ногам данные покровителям обеты, и они более не продолжение воли Круга, они могут выбирать путь сами… насколько и как могут.
Пятеро магов из бывшей Руки. Двое перешедших на их сторону силовиков, так называемых Когтей. Странная женщина, знающая необычно много (Вида, и тот впечатлился, когда дама подключилась к обыску и допросу захваченного вторженца — без магии, но весьма результативно… интересно только, зачем она привязала какую-то отобранную у типа коробочку к вороне и попросила одного из купцов отпустить птицу где-нибудь подальше?). И, будто судьба решила, что в картине мало странностей — драконовер. Сидит с невозмутимым видом, отвар прихлебывает, взгляды Когтей «не замечает». Белый лис…
— Вида, а как она?
— Спит. Обморожение излечимо, истощение не слишком выражено — говорит, ей отдавали еду из своих порций. Надеялись на то, что она доберется до нас — Шаг среди них успела освоить только она, другие до этой ступени дойти не успели.
— Ты проверил? Ребенок не… не преувеличивает?
Вместо ответа Вида залпом выхлестнул свою кружку и мрачно воззрился в стену.
— Понятно.
К своему глубокому сожалению, Пало не имел оснований сомневаться в словах нежданной гостьи… но как же хотел бы ошибиться именно в этих выводах! Он был из Руки, он считал себя информированным о многих секретах Н… ренегатов. Например, о том, что не всех нарушителей просто так выгоняют, он знал. Некоторых заставляют сначала отработать ущерб, и он считал это вполне справедливым… но Пятеро богов! Дети…
Дети, что живут и умирают где-то на краю мертвой пустыни.
Это чудовищно, это безумие, это рушит всю картину мира.
— Мне вот интересно, куда попадают те провинившиеся, что старше и этот ваш Шаг освоить успели, — непривычно сухо проговорила Ерина Архиповна.
Вида глянул на нее непривычно красными глазами:
— Мне тоже.
И Пало тоже. И остальным. Они не знали о поселке. Они не знали о желтокожих друзьях. Они не знали о драконах и, если верить драконоверу, не знали правды о Днях Безумия.
О чем еще они не знают?
— Полагаю, вопрос, окажете ли вы им помощь, не обсуждается? — так же сухо продолжила единственная на совете женщина (Пало отчего-то живо припомнилось участие этой достойной дамы в допросе желтокожего «друга» — тон, если и отличался, то не слишком). — Нам готовить комнаты? Почтенный Миусс?
Кто?
— Разумеется. На близлежащих улицах или лучше в более… удаленном месте? — отозвался господин Поднятый правитель города, и Пало кольнуло недоумение, когда это Ерина Архиповна и этот сектант успели сойтись так близко, чтобы называть его ближним именем? Однако. Может, ему тоже стоит распить с дамой что-нибудь этакое? Раз это так способствует общению? Нет, он, похоже, устал куда больше, чем предполагал…
— Не в центре.
— Лучше в одной из гостилен – тех новых, близ полигона, легенду проработаем.
— Принято.
Сработались…
— Тогда готовьте. За детьми отправимся завтра.
— Послезавтра, — критически посмотрела на него Ерина Архиповна. — Когда выспитесь. На вас смотреть страшно.
Спорить, как ни странно, никто не стал. Послезавтра так послезавтра. Тем более что завтра наверняка появится еще какой-нибудь сюрпризец. Надо подготовить сообщения для «покровителей». Те самозабвенно интриговали друг против друга в Круге, нельзя оставлять этих «добрых людей» (опять липучее выражение Ерины Архиповны!) без информации. Без тщательно подобранных сведений, какая в городе сложная ситуация, как тщательно все члены «Руки» следят друг за другом, как трудно выделить время для разговора по тайному амулету… да, без этих сведений покровителям может придти в голову совершенно ненужная идея о личном вмешательстве в события… А так все сосредоточены не столько на том, как зацапать приз в виде диких одаренных, столько на том, как не дать это сделать другим.
Вот и отлично.
Надо еще раз поговорить с желтокожим «другом». Тот отпирался, запирался и упирался всеми конечностями, заявляя, что он просто наемник и ничего не знает, но, когда Ерина Архиповна отобрала его коробочку, лженаемник как-то сник и растерял самоуверенность. Может, все-таки удастся из него вытрясти что-то существенное? Про то, что им требовалась пара «образцов», и так можно было догадаться. Хотелось бы знать, где именно живут любознательные заказчики «образцов». Дабы навестить их… по-дружески. Так сказать, любезность за любезность.
Надо, наконец, решить, что дальше делать…
Пока бывшая Рука просто тянет время, не решаясь ни на что существенное. Но рано или поздно за мятежный город возьмутся всерьез. А теперь, когда сюда потянулись недовольные, это произойдет быстрее. Как только об этом прознают в Круге…
Мгновение задумчивости дорого обошлось Пало: выбравшись из омута мыслей, он обнаружил, что совет уже занялся другим вопросом:
— Этот ваш Шаг трудно осваивать? Мы сможем? — кротко интересовался Миусс Райккен Ирро, поднятый правитель города.
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин.
2 день.
«Дьявол коварен – он может явиться к нам просто в образе дьявола».
Станислав Ежи Лец
Горячие едкие испарения мешали разглядеть: получилось ли?
Дамиен сморгнул набегающую на глаза влагу: вроде бы есть! Сгусток тьмы в пентаграмме стал плотнее и приобрёл очертания мужского тела.
– Смотри на меня, инкуб! – юноша грозно возвысил голос, но неожиданно-звонкое эхо заставило его сердце заколотиться, а ладони – намокнуть.
Мгновение назад Дамиену казалось, что он может и знает всё. Обряд выучен наизусть, заклинания отскакивают от зубов. Слышал бы его сейчас отец, где были бы его слова о лени?
И вдруг – дурное эхо сбило с ритма, смешало привычный набор слов и фраз.
Почуял ли это инкуб? Способен ли он распознать кислый запах холодного пота, как это делают звери?
Разум юноши заметался в попытках вспомнить, что написано об инкубах в «Путях демонов» Игресимуса из Вирны. Душу они находят по запаху, но способны ли ощутить запах еды, напитков, пота?
Дамиен разжал горячие влажные ладони и украдкой вытер их о плащ. Принюхался: сквозь запах дыма пробивался острый аромат незнакомых пряностей, что принёс с собой пленник. Отец говорил: это именно пряности. Демоны зачем-то натираются ими. Вот бы узнать – зачем?
Дым рассеялся.
Юноша пригляделся к демону и вздохнул с облегчением: грудь сущего не вздымалась, глаза были закрыты. Инкуб всё ещё блуждал между мирами и вряд ли мог сейчас что-то учуять.
Интересно, сильно ли горяча его кожа? А внутренности? А что, если он обжигает касанием, и заклинания не спасут?
Если задуманное не удастся, демон так и останется в пентаграмме до приезда отца. И что тогда? Отправляться в деревню, выращивать репу?
Очертания тела сущего с каждым мгновением наливались плотью, набухли, как зреющий плод…
Дамиен нахмурился, злясь на самого себя. Он здесь хозяин! Он сможет, сделает! Сущность мага – делание, а он – настоящий потомственный маг!
Запертый в пентаграмме инкуб словно бы что-то услышал: кожа его заискрилась, повлажнела от выпота, он пошевелил ресницами, такими длинными, что касались бархата щёк.
Этот инкуб был красив гораздо тоньше и вернее, чем демон, призванный когда-то отцом. Тот казался вырезанным из камня, этот – изображённым уверенной рукой каллиграфа: чётко, легко, одним росчерком.
– Смотри на меня, демон!
Инкуб вздрогнул. Глаза его распахнулись, вот только зрачки остались темны и недвижны.
Не может овладеть чувствами в чужом для него мире? Трусит? Слабак!
Дамиен сглотнул, давя комок в горле. Заставил себя улыбнуться.
Самое трудное – сделано. Не так-то просто сотворить действительно сильное заклинание, чтобы пробить, словно копьём, Серединные земли и дотянуться до Ада. Похитить там демона-ротозея!
Глупый инкуб не заметил ловушки – и вот он здесь! Лежит в пентаграмме, словно олениха, истыканная стрелами, и только и ждёт, чтобы охотник достал из-за голенища нож… Только отчего же он так долго не дышит?
Ум снова испуганно заметался, пока память не подсказала – демон способен часами дышать одной только кожей. А вот внешняя уязвимость его может оказаться хитростью.
Дамиен усмехнулся: не на того напал. И тут же ему пришлось попятиться: инкуб выгнулся, задышал, захлёбываясь тяжёлым земным воздухом. Мышцы его вздулись в попытке разорвать колдовские путы, губы скривились в гримасе страдания, горячие слёзы побежали по щекам, шипя и испаряясь. Но разве демону может быть больно?
Дамиен оступился на скользком полу, обругал себя дураком. Демон хитёр, он напускает морок! Не хватало поддаться ему и пожалеть тварь!
Он обошёл пентаграмму, встал в головах и стал разглядывать бьющегося в ней пленника – задыхающегося, полуслепого – холодно и равнодушно, фиксируя, как научил отец, самое мелкое и неприметное – где темнее кожа и больше капель выпота, густо ли растут волосы, есть ли царапины и мозоли?
Царапин не наблюдалось, кожа была гладкой и немного светилась изнутри, вот только выпот заливал её слишком обильно, впрочем, тут же и испаряясь.
Наконец зрачки пленника приобрели характерный для демонов алый блеск, и он заметил человека. Тут же по горлу инкуба пробежала судорога, Дамиен услышал неразборчивый рёв, потом – слова. Они текли, сливаясь в одно, слишком длинное:
– Чего-ты-хочешь?
– Тебя!
Инкуб перестал вырываться. Он замер, жмурясь и разглядывая человека. Похоже, просьба удивила его.
Дамиен тщательно изображал презрение и скуку. На самом деле он не очень-то понимал, чего хочет. Влить в себя столько сил, чтобы встать на равных с отцом? Чтобы тот перестал командовать и взирать свысока? Или?.. Отомстить за то, что видел здесь, в башне? За унижение, что не давало ему покоя?
Ладони снова намокли. Да что за напасть!
Он забормотал: «…Где есть тело – там есть дыхание. Твоё тело есть вдох, а тело инкуба – есть выдох. Обрети его выдох – и ты обретёшь энергию, недоступную миру смертных. Душа демона будет питать тебя, пока он не истает в пентаграмме…».
Выученное из книги, что он стащил у отца, помогло. Сердце замедлило бег, успокоилось дыхание и прояснились мысли.
Он понял, что мучил его страх. Страх, что сила, даётся лишь так, как делал это отец. Что демона нужно принять в себя… Но…
Где? Где это написано?!
Отец выжил из ума, свихнулся, заперев себя в колдовской башне.
Рецепт силы, описанный в древней книге «О демонах», что была похищена Дамиеном из крепко запертого шкафа, был прост: вызвать инкуба, выпить его до дна магией и так приобрести силу и бессмертие на обычный человеческий век!
Сорок лет – проклятое число человека. К сорока годам тело изнашивается: зубы начинают выпадать, покрываются сединой волосы.
Отец полагал, что каждые сорок лет человек нуждается в обновлении средоточием огня сущих. Это была его тайна, которой он не хотел делиться с другими магами. Но Дамиен был наблюдателен и до многого сумел додуматься сам – вычислил, где могут лежать запретные книги, прочёл, сопоставил с увиденным, выучил…
Единственное, чего он не понимал – зачем ждать сорока лет? Зачем обновлять себя в старости? Ведь сорок лет – это древний старик! А ему казалось, что сила нужна молодым, тем, кто ещё умеет желать и мечтать, горит горячо и жарко.
Но отец даже слышать не хотел о том, что Дамиену пора бы приобрести настоящую магическую мощь. Конечно, он тоже не выглядит стариком – моложавый, стройный, подвижный в свои сто шестьдесят шесть… И даже доказавший, что и семя его…
Юноша поёжился, вспоминая. Он вырос без матери, но отец рано открыл ему тайну её мучительной смерти. Как и невозможность долгой любви и постоянной связи для настоящего мага.
Ведь во время соития человек забывает о бдительности, открывает другому доступ к слюне, волосам, крови и семени. С помощью этих флюидов враг сможет сотворить с тобой всё, что пожелает. И ему легче принять облик самого близкого для тебя человека.
Маг не должен иметь друзей, не должен иметь близких. Все они – вместилища для его врагов. Маг должен быть один. Как солнце на небе, как колодец в пустыне.
Потому матери настоящих, потомственных магов сгорают в родах. Таков закон магического дара. И не нужно пытаться спасти то, чему спасения нет.
У настоящего мага не может быть матери. Он не может любить, ведь жена его всё равно погибнет, родив наследника. И друзей – тоже не может быть. Не следует заводить их, чтобы не подвергать себя риску.
Но как же это тоскливо – длить себя в одиночестве! Зачем нужны мысли, мечты, желания, если их ни с кем нельзя разделить?!
Враги? Сейчас? Да какие враги у ученика мага, кроме занудных колдовских книг?
Горы томов, переплетённых в телячью кожу, что должны быть выучены, растут перед кроватью. А самые главные книги ещё впереди. Те, что не позволено даже выносить из башни. Именно в них сокрыты секреты магического мастерства, что сделают Дамиена таким же великим, как и отец. Но и таким же старым и мёртвым внутри. Зачем ему тогда вечная жизнь?
Он хочет жить, пока юн и полон надежд. Любить, сражаться, повелевать. Под длинным пологом его кровати спрятаны совсем другие книги: о рыцарях и прекрасных девах, о мужестве, чести и бесчестии, о волшебных странах и ратных подвигах. А сила… Сила – защитит его от врагов и завистников.
Сила нужна сейчас! И он возьмёт её так, как хочет и понимает сам!
Капля расплавленного воска сорвалась с жирандоли над головой Дамиена, разбилась о серый мрамор пола, и юный маг вздрогнул.
И тут же рябь пробежала по коже демона, словно по шкуре норовистой лошади, зрачки его вспыхнули адовым огнём, разрастаясь на всю ширину радужки, а белоснежные зубы обнажились в оскале.
«Пусть скалится», – усмехнулся Дамиен.
Он знал: инкубы беззащитны в пентаграмме. Они могут лишь корчиться, исполняя приказанное, когда отец предаётся с ними похоти, удовлетворяя свои извращённые желания. Застань он подсматривающего юнца…
– Кто-ты? – звуки слились в яростное шипение.
Если забыть про адов огонь, у инкуба такие глаза, словно он тоже способен страдать и думать…
Стоп. Это – морок! Обман!
Инкубы неразумны и не имеют души. Их жизненная сила – суть ценность для магов, эфирный движитель, способный питать человека, продлевая жизнь, веселя кровь и оберегая от тягостных размышлений, но и только!
– Разве тебе положено знать имя вызвавшего тебя?!
Голос Дамиена дрожал. Страх ещё не покинул его. Ему хотелось шутить и громко смеяться. А вот инкубу было не до веселья. Он тяжело дышал, громко, со всхлипом. Глаза слезились.
– Чтобы нам было нескучно общаться, ты можешь называть меня «Киник», – «представился» Дамиен. – Но это, конечно, не имя. Ну, а как я могу называть тебя?
– Аро, – скривился, но выдохнул демон.
В отличие от юного мага, он солгать не сумел.
– Прекрасно!
«Киник» склонился к маленькому столику на витых медных ножках, где лежали самые сильные амулеты. Отец запрещал даже прикасаться к ним, но сегодня – некому было рявкнуть и хлопнуть по протянутой руке.
Самое ценное хранилось в резной шкатулке морёного дуба. «Киник» взял её, ощутив приятную прохладу и тяжесть. И уверенность, чужая, магическая, сразу пустила в нём корни, прогоняя страх.
Демон растерянно озирался, вытягивая голову и пытаясь рассмотреть – что делает человек.
– Подчинишься ли ты сразу? – улыбнулся «Киник». – Или попробуем это?
Он порылся в шкатулке и показал пленнику добычу – простенький с виду деревянный абак.
– Как полагаешь, Аро, глубокие ли ожоги оставит на твоей нечеловеческой плоти рябина, выросшая на могиле девственницы?
Инкуб молчал, лишь воздух с сипением вырывался из его рта.
– Боишься? – «Киник» приподнял в деланом удивлении брови. – Учти, в этой шкатулке есть средства от самого стойкого упрямства. Вот кровяная яшма, называемая так же гелиотроп, она выпивает рассудок. А вот ошейник из шкуры кошки, служившей вместилищем для беса… – юноша запустил руку в шкатулку, пытаясь понять, что больше пугает пленника. – Я убедителен, Аро?
Демон испуганно моргал. Глаза его стали похожи на остывающие угли – красный зрачок почти исчез в чёрной радужке. В глазных яблоках человека радужка смешивает многие оттенки, и только у демонов всё многообразие – чёрный да алый. Однако и их зрачки дышат: то порастают огненными сполохами сквозь черноту, то сужаются до малого обиталища огня.
– Отлично! – «Киник» насладился игрой красок в глазах инкуба и вытащил абак.
Тяжёлая шкатулка вернулась на стол, абак «Киник» небрежно захлестнул вокруг запястья… Но тут взгляд его упал на крохотное рубиновое распятие – и оно тоже исчезло в ладони.
«Киник» покосился на неестественно прекрасное тело демона, и в его глазах вспыхнуло нетерпение. Он развязал плащ, позволив ему упасть под ноги.
– Зачем-тебе? – прошипел инкуб, пристально наблюдающий за его приготовлениями.
– Ты не поверишь, но я – ученик своего отца, – невесело усмехнулся «Киник».
Страх ушёл совершенно. Он ощутил, что не против и поболтать.
– Меня с детства готовят в маги, целыми днями держат за книгами в четырёх стенах…
– И-не-разрешают-брать-в-руки-меч? – подсказал демон.
Попытка манипулирования была так наивна и безыскусна, что Киник расхохотался.
Он знал: Отца всех демонов и людей, Сатану, называют также отцом лжи, и потому дискутировать с демонами бессмысленно и даже опасно… Но уж больно по-детски прозвучали слова того, кто должен быть хитёр и коварен.
– Да, Аро, – в голосе «Киника» проскользнула снисходительность. – Мой отец не из числа магов, ведущих дружбу с мёртвым железом. Но не питай надежд, видя на мне кольчугу. Даже если я плохой ученик своего отца, тебе не сбежать. Башня защищена кровью жертвенных быков, убитых и замурованных в фундамент. Их черепа ещё не сгнили.
Демон покачал головой, губы его скривились, словно от боли.
– Зачем-тебе-владение-мечом? – прошептал он еле слышно.
– Хочешь предложить мне умения воина? – «Киник» не смог сдержать невесёлый смех. – Нет, Аро, я не ленивый бездельник, неспособный учиться по гравюрам. Мечом я владею изрядно. Но у меня нет возможности открыто показать это. Даже кольчугу я надеваю, только оставшись один. Я не смею огорчить отца тем, что хочу подвигов и путешествий. На виду у всех – я смиренный ученик мага. В нашем городе хватает сыновей младших вассалов Магистериума, искусных к моим годам в убивании железом. Они…
Взгляд юноши затуманился. Он уставился на обнажённое тело Аро, на его могучую мужскую плоть, такую пугающую даже когда она спит. Его охватили жар и… сомнения.
– Они смеются надо мной, – пробормотал он. – Кличут девчонкой. Говорят, что даже старая поломойка не пойдёт со мной, ибо в магах нет мужской силы. Ведь отец сумел зачать меня, лишь разменяв полторы сотни лет! Они не понимают, что у магов есть более важные дела! Не понимают, насколько я выше любого из них! И придёт время, когда я каждого смогу заставить служить мне – хоть магией, хоть умом! Но я… Я хочу силы сейчас. И я извлеку из тебя чудо телесного огня, инкуб! Я хочу силы и долгой молодости, как отец!
– Я-могу-взять-тебя, – согласился демон.
– Ты что, оглох? – зло поинтересовался Киник. – Это я буду брать тебя, как захочу!
– Я-беру-всегда! – почти потухшие глаза Аро вдруг вспыхнули и начали разгораться.
Инкуб был измучен страхом, давлением стен, чужим воздухом, застревающим в горле. Что сумело придать ему сил?
– Ты в этом уверен?
«Киник» поправил абак на запястье. В другой его руке возникло крохотное рубиновое распятие. Он сам не понял, зачем его взял, но видел, как страх охватывает инкуба уже от одних бликов на древних камнях.
– Я-беру-всегда! – демон оскалился и издал рычание, но сияющее распятие заставило его вжаться в ледяной камень.
Боролся он тщетно: иная реальность не выпускала изменившееся тело. Аро стонал и бился, словно утка, вмёрзшая в полынью.
«Киник» заколебался на миг. Задуманное всё ещё пугало. Он даже себе не сумел признаться, почему смех приятелей так больно ранит его. Мало ли девственников среди младших сыновей членов городского совета? А уж про юных магов-подмастерьев и говорить нечего. И на внутреннем дворе городской крепости в Лимсе смеялись над многими юнцами.
Проблема была не в самом «Кинике», а в его могучем отце. В отце, уважаемом и боготворимом юношей до того дня, пока любопытство не заставило его понаблюдать за любовными забавами старого мага. «Киник» всегда знал, что именно объятия инкубов дают отцу силу и молодость, но не ожидал узреть, как великий маг сам терпит надругательства адских тварей!
Вспомнив о подсмотренных грехах отца, юноша начал мелко дышать, пот выступил над его верхней губой, едва покрытой пушком: «Мужчине не пристало! Его идеал – возвышенная любовь к прекрасной леди! Пусть и на один страшный колдовской год, как это положено магам!»
Киник бросился к пентаграмме, развязывая кожаную верёвочку мягких замшевых штанов.
– Извини, красавчик, но в этот раз брать – моя очередь, – пробормотал он. – Или… – он улыбнулся и посмотрел в зарево глаз Аро. Очень красивых глаз, обрамлённых чернотой ресниц. – Или я распущу абак, и ты будешь глотать бусины по одной!
– Я-беру-всегда! – тело демона дрожало, из глаз текла мерцающая красноватая влага, слишком похожая на человеческую кровь.
Всё это было умелой игрой, но сердце юноши отозвалось, и он прикрыл глаза, чтобы не терять настроя… И снова увидел пред мысленным взором униженную позу отца!
Смех сверстников ударил его в грудь, словно горсть мелких камней. «Киник», не открывая глаз, поднял руку в жесте заклятия подчинения:
– Здесь беру я! Я здесь главный! И ты призван сюда служить мне! Прими же соблазнительную позу, как положено тебе по рождению инкубом!
– Я-инкуб-а-не-суккуб! – зарычал демон, внутренности которого раздирало заклятие.
Аро пытался противиться, но силы были неравны. В руках Киника исходили магическим жаром могучие амулеты, страшная башня давила весом охранных заклятий. Только глаза демона были свободны на искажённом гримасой лице, тело же подчинилось юному магу, выворачиваясь в униженной позе.
«Киник» вошёл в пентаграмму и опустился на колени перед инкубом, безвольно открытым для ласки или насилия.
Юноша опасался, что в первый раз не сумеет совладать с собой, ведь, понуждаемый отцом к наукам, он едва находил время щупать в тесных коридорах служанок. Но запах чужого пота ударил в ноздри, жар залил тело, и он уже дышал также тяжело, как и пленник.
– Ты-будешь-наказан, – еле слышно прошипел демон.
Киник рассмеялся и уверенно положил руки на удивительно нежную кожу смуглых ягодиц Аро, вдохнул его волнующий запах. Он зря боялся – кожа инкуба оказалась горяча, но – и только.
«Киник» погладил гладкую спину Аро. Он не испытывал стыда, лишь любопытство и возбуждение.
Инкуб слишком отличался от человека, чтобы представить на его месте пажа или конюха. Он не справлял естественных надобностей, тело его пахло пряностями и было таким нежным, что хотелось гладить и целовать самые укромные места. Ведь они только напоминали таковые у человека.
И всё-таки, имей «Киник» возможность выбирать, он выбрал бы суккуба. Однако книга прямо указывала на опасность вызова женских сущностей, полагая их более хитрыми и непредсказуемыми. Да и заклинание вряд ли подошло бы, ведь отец составил его сам, а он…
«Киник» ощутил, как заныло его мужское естество. Он был уже полностью готов, уверен в себе.
Чужое тело легко и умело пропустило юношу внутрь. Инкуб был невыносимо горяч, но жар этот оказался прекрасен! А запах… Запах – бежал, как песня, как музыка, волнующая сердце.
Кровь ударила в голову «Кинику». Перед глазами растеклась пелена, мир закружился от неведомой раньше узости и вседозволенности.…
Но юноша был ещё и учеником мага, приученным к сдержанности и аскезе, и он не торопился двигаться.
– Скажи мне, я тебе нравлюсь? – «Киник» улыбнулся, наслаждаясь униженной позой демона. – Ну? Что ты обычно говоришь, когда бываешь с мужчиной?
– Инкуб-может-только-брать! – еле слышно прошептал демон.
«Киник» рассмеялся и снял с запястья абак.
– Это самообман, Аро. Или ты хочешь проверить, как обжигают эти бусины? Говори же мне о любви! Возбуди меня!
Демон молчал.
«Киник» хмыкнул, уложил абак, вытянув бусины по ложбинке гибкого позвоночника инкуба, и конвульсии боли обеспечили ему желанное движение.
Когда наслаждение захватило юношу целиком, он вдруг потерял себя. Стал на миг тысячей птиц, проник разумом на вершины гор и к корням воды. Самые отдалённые уголки людских сознаний открылись ему. Он даже увидел отца, скачущего на коне сквозь дремучий лес…
Но вдруг огромный мир схлопнулся. Схлынул.
И лишь пентаграмма чадила, потухая. И обессиленный демон лежал в ней недвижно.
Юный маг поднялся с колен. «Как жарко…»
Фигура в пентаграмме была распластана на спине, словно ничего и не случилось. Вот только из рун, выдолбленных в каждом из пяти углов, сочился незнакомый голубоватый дым.
«Киник» засмеялся, и стены башни ответили ему эхом. Но эхо не пугало его больше, да и инкуб не казался уже таким чужим и страшным.
Это было правильно. Обряд завершён. Жизненная сила инкуба будет перетекать теперь день за днём в жилы назвавшегося «Киником».
А когда демон истает весь, месть иного мира настигнет куклу из тряпок, ту, что юноша нарёк и посадил на маленький алтарь возле башни.
И взметнётся на миг чёрное пламя. И кукла сгорит, а пламя умрёт, не найдя человека. Отец делал именно так.
«Киник» оделся, поднял амулеты: абак он нашёл слева от пентаграммы, распятие – справа. В миг страсти он уронил их, стал беззащитен. Будь демон посильнее…
В пентерном зале вдруг потемнело, свечи в жирандоли начали трепетать, борясь с невидимым ветром. Юноша испуганно замер, начал шептать охранные заклинания. Метнулась мысль: «Неужели он сделал что-то не так?»
Но ветер сдался, опал, и «Киник» вздохнул с облегчением. Поднял глаза: тело Аро корчилось в пентаграмме.
Ну и пусть… Какое ему дело до демонической твари? Она – проиграла, повержена. Он сделал то, что хотел. Он станет сильнее отца. Он… Он отомстил за него и должен торжествовать!
Но торжества «Киник» не ощущал. Чувства его были в смятении, а внутренности пылали от жара. В нём пробуждался чужой беспричинный страх.
Не очень-то понимая, зачем ему это, «Киник» забрал со столика шкатулку с амулетами и одну из запретных книг. Спрятал за пазуху. Побрёл к порогу.
У тяжёлых дверей, окованных медью, оглянулся испуганно: никого!
Инкуб скоро истает. Пентаграмма будет вычищена. Отец не узнает, он не всесилен. А демонический жар пройдёт, впитается в ткани тела. Даст силу.
Юноша кое-как выбрался на лестницу. Глянул в пролёт: голова закружилась, а стены надвинулись и пошли в пляс.
Цепляясь за выступы в кладке, он потащился вниз, шатаясь, как пьяный.
Желудок не выдержал, «Киника» вырвало. Скудно, больно, словно тело его пыталось вывернуться наизнанку. Потом ещё раз, ещё.
Горечь во рту уже сама вызывала всё новые и новые спазмы. И с каждым приступом рвоты юноше становилось всё жарче.
Он перестал узнавать знакомые стены. Ужас магической башни, родной, привычной, ставшей ему и спальней, и площадкой для детских игр, наконец, настиг его.
Он увидел вокруг не камни, а мёртвых окровавленных быков. Они рыли копытами землю, пригибали в гневе рогатые головы… Что будет, когда они вырвутся?
Юноша сжал амулет на шее, озираясь и вздрагивая от каждой тени, побрёл вниз по лестнице. Ноги почти не ощущали ступеней.
Свечи на стенах гасли одна за другой, словно один его вид – убивал их.
Спустившись кое-как до среднего этажа, «Киник» повис на косяке, но не удержался, упал на колени, на четвереньках перебрался через порог своей комнаты.
Его начало рвать воздухом: грудь раздувалась и с шипением исторгала пустоту. На губах выступила пена.
– Мама, где же ты? – прошептал он. – Мама!
Молодой человек был полностью погружён в свои мысли — и мысли невесёлые, одномерные, плотно прилегающие друг к другу, как гладко обтёсанные глыбы в древней кладке.
Он только раз поднял на священника невидящий взгляд. Радужка была насыщенного синего цвета, а зрачки фиолетовые. Белки глаз отличались пронзительной белизной, присущей людям непорочным, соблюдающим своё тело в умеренности и чистоте.
Юноша, похоже, даже не замечал своего визави, а священник видел в этом рассеянном взгляде многое. Глаза ясные, молодые, а взгляд будто запорошен веками.
Священник знал такие взгляды. На своем веку он принял немало предсмертных исповедей, напутствовал немало умирающих грешников и страдальцев.
Такой взгляд бывает у тех, кто отворотил душу свою от мира и погрузил её в пустоту, у тех, кому открылась некая высшая мудрость, чья душа обрела через страдания нерушимый покой и горькую прозорливость. Но кто мог бы предположить, что эта печальная мудрость открылась такому юному существу, почти мальчику?
В том возрасте, в каком пребывал этот незнакомец, молодым людям надлежало жарко и страстно идти по пути страстей, утолять свою жажду чувственных удовольствий, поддаваться соблазнам и пробовать грех на вкус, чтобы со временем, обретя опыт и разум, либо раскаяться — либо погибнуть.
Молодость для того и даётся, чтобы пройти свою галерею заблуждений и насладиться земным и тленным. Ибо без земной мерзости и тьмы душа не примет божественную благодать, не оценит и не прозреет, останется спелёнатым младенцем, которого чрезмерно заботливые родители так и не научили ходить.
Но с этой юностью произошло нечто необратимое. То, что должно было растянуться на годы, сложилось в несколько дней.
Отец Марво взглянул было на своего соседа итальянца, ибо тот назвал незнакомца своим пациентом — но тот с превеликим рвением уткнулся в тарелку.
Госпожа Бенуа продолжала свои тихие уговоры, она даже погладила молодого человека по руке, успокаивая как ребёнка. Её подопечный, казалось, понял, что от него хотят, воспользовался вилкой ещё раз, затем обратил на свою покровительницу умоляющий взгляд:
— Можно мне уйти? – расслышал отец Марво.
Хозяйка шумно выдохнула, возможно, впервые признавая свое бессилие.
— Иди, что ж с тобой делать?
Молодой человек сразу же поднялся и, ни на кого не глядя, быстро покинул террасу.
Отец Марво пытался задавать вопросы, осторожно, издалека, крайне удивлённый возникшим настороженным молчанием.
Тот юноша, неожиданно возникший и так же неожиданно, даже невежливо покинувший сотрапезников, стоял совершенным особняком от привычных священнику человеческих образцов. По виду, по сложению, по изяществу рук и ног, по благородным чертам лица, он несомненно принадлежал к высшему сословию. Ибо наследник мельника или каменотёса не мог обладать подобным сложением.
В жилах этого юноши должна была течь кровь многих поколений избранных, кровь, множество раз подвергнутая дистилляции, кровь, настоянная на рыцарских подвигах и благородных именах. Такие наследники не приходят в этот мир случайно, их пестует сама природа.
А с другой стороны, в этом наследнике нет и намека на самоуверенное первородство. Он больше похож на изгнанника или беглеца.
Никто не пожелал назвать отцу Марво его имя. Лекарь и вовсе сделал вид, что не понимает, о чём речь, хотя прежде называл юношу своим пациентом. Неужели поместье Лизиньи скрывает чью-то тайну?
Наследника, обречённого недругами на смерть? Такое в истории случалось.
Вот взять хотя бы слухи о потерянном сыне Людовика Десятого Валуа, который родился уже после его смерти и был прозван Иоанном Посмертным. По официальной версии — младенец скончался во время церемонии крещения. Но по слухам — погиб не маленький дофин, а сын кормилицы.
Сам же принц был тайно вывезен из Франции. Доказательств тому никаких, но слухи о невольной узурпации трона каждым последующим королём неизменно расходятся как круги на воде. А не случилось ли и здесь схожей истории?
Подлинному наследнику некогда очень знатного рода приходится прозябать в безвестности, дабы спасти свою жизнь. Есть немало знатнейших фамилий, которые угасли и наследство их ныне принадлежит побочным ветвям, и возвращение прямого наследника для этих родственников подобно ночному кошмару.
Версия казалась правдоподобной и многое проясняющей. Её светлость княгиня, возможно, из великодушных побуждений, оказывает кому-то услугу, а молодой человек подавлен своей участью изгнанника.
Отец Мавро так и называл незнакомца – изгнанник. Позже он узнал, что изгнанника зовут Геро, и это только укрепило священника в его фантазиях.
Имя, конечно, вымышленное. Каким здравомыслящим родителям придёт в голову окрестить ребенка именем этого сомнительного святого, похороненного где-то на берегах Рейна, в землях прежде языческих, а теперь ставших прибежищем еретиков?
Только тем, кто скорее тяготится своим отпрыском, чем исполняет свой долг с радостью. Имя выбрано опекуном или тайным покровителем, кому поручено приглядывать за наследником. Или же имя выбрал он сам, как знак отчуждения.
Одно время отец Марво рассчитывал, что молодой человек пожелает исповедоваться, снять тяжесть с души, но тот, казалось, намеренно избегал священника. Как, впрочем, и всех остальных.
Лекарь пожимал плечами, а хозяйка, госпожа Бенуа, лишь качала головой. А потом произошло событие, которое вполне могло быть приравнено к чуду.
В поместье появилась девочка лет шести.
Явившийся по своему обыкновению после воскресной мессы, отец Марво сразу уловил внезапные перемены. Во-первых, в поместье явилась сама княгиня. Священник сразу заметил огромный дорожный дормез, уже распряжённый, с задранным дышлом.
Во-вторых, народу в доме прибавилось. Слышались взволнованные голоса, смех, возгласы, шутливая перебранка.
И в-третьих, в воздухе разливался дивный аромат томящегося на огне соуса. Кухня походила на штаб действующей армии.
Очень скоро выяснилось, что печаль и подавленность того юного незнакомца происходила вовсе не по причине изгнания. То была скорбь по маленькой дочери, которую он считал умершей и винил себя в её смерти. Но девочка не умерла, а была не то похищена, не то потеряна, и вдруг счастливо нашлась, чему опять поспособствовала её светлость княгиня.
Отец Марво вскоре увидел девочку и благословил. К благословению её привел сам молодой отец, которого отец Марво не сразу узнал, так разительно тот изменился.
Если кому и довелось лицезреть чудо воскрешения, то отец Марво мог смело причислить себя к этим избранным. Что он видел прежде?
Тело, почти лишённое души, потухшие глаза, почти механическое, остаточное движение, которое угасая, ещё отзывалось в этом теле, ибо молодость обладала недюжинным животным упорством, всё ещё произрастая в равнодушной плоти.
Душа будто дослуживала обговоренный в контракте срок, доживая в теле, как разорившийся домовладелец, или скорее, узник, прикованный к полуразвалившейся стене. Душа эта была поражена тяжким недугом, даже грехом неверия. Отец Марво однажды осмелился предложить молодому человеку утешение исповедью, как предлагал его тяжело больным и умирающим, на что молодой человек горько усмехнулся и ответил, что больше не верит в Бога. И ушёл, не пожелав объяснить свое чудовищное богохульство.
И вот явился некто иной, обновлённый, полный надежд и веры. Синие глаза сияли.
— Благословите, святой отец, — мягко произнес он. – Это моя дочь Мария.
Девочка, всё ещё растерянная после свершившихся перемен, застенчиво жалась к отцу. Она была удивительно на него похожа.
Священник, внезапно ощутивший волнение, благословил их обоих. Он видел сияющие невинной радостью глаза ребёнка. И счастливые глаза отца. Этими глазами на старого кюре смотрел Бог.
«Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него». (Св. Евангелие от Марка 10:15)
Сколько раз он, служитель церкви, перечитывал эти слова. Сколько раз цитировал в своих проповедях Луку и Марка, но никогда эти слова Писания не наливались светом и не звучали столь объёмно и внушительно. Он ужаснулся.
Он привык к тому, что Господь, карающий и всепрощающий, где-то там, за гранью вечности, непознаваемый слабым умом человеческим, а Господь здесь, рядом, — в невинных глазах ребёнка.
Отец Марво, вернувшись к себе, долго молился, испуганный собственными догадками.
Он видел девочку вновь, и её отца, но благостный ужас не возвращался. Он даже посмеивался над своими страхами, объяснив их неожиданностью встречи. И слова Писания стали только буквами на странице, утратив свой пылающий объём.
Пока он не увидел их вместе — молодого отца и княгиню.
Они стояли в тени разросшегося виноградника, где гроздья только завязывались в мелкие тугие узелки. Они стояли очень близко, но не касались друг друга. Только смотрели.
Никто, даже самый беспощадный охранитель нравственности не усмотрел бы в том нарушения законов. Даже, когда руки их, несмело, с благоговением, на мгновение встретились, соединились в самом пристойном, благонравном жесте и тут же разомкнулись, соблюдая тайну, жест не послужил бы уликой, но отец Марво признал их виновными сразу, за одно лишь мерцание и сгущение воздуха, за ноющую в сердце тоску, за терзающую растерянность, за осознание собственной обделённости и невежества.
Он снова слышал слова Писания, слышал их, пришедшими ниоткуда, скатившимися из поднебесного источника, где эти слова когда-то и зародились, откуда сошли на землю в незапамятные времена через молитву первых праведников и застыли в упрощенных знаках на пергаменте.
«Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал… цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…» (Песня Песней 2:12)
«Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, прекраснейшая из женщин?» (Песня Песней 5:9)
«Голова его — чистое золото; кудри его волнистые, чёрные, как ворон; Глаза его — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке…» (Песня Песней 5:11,12)
Некий теолог Феодор был предан анафеме, истолковав священную Песнь, как песнь любви между мужчиной и женщиной.
Отец Марво знал, что еретиком и богохульником будет объявлен каждый, кто осмелится усомнится в учении апостола Павла и низвести любовь Иисуса Христа нашего к своей Церкви до любви земной. Он знал, что будет осуждён, изгнан, лишен сана и, может быть, даже послан на костёр, если осмелится произнести вслух эту истину, что открылась ему на тенистой террасе.
Тот, кто сотни лет назад писал на сухом папирусе эти строки, видел эту любовь, как видит её сейчас он, старый сельский священник. Они, те двое, молчат, но слова для них давно сказаны, давно растворились в небесах, отразились в звездах и запали в те редкие души, что рождаются у самого престола Господня.
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные. О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! и ложе у нас — зелень; кровли домов наших — кедры, потолки наши — кипарисы». (Песня Песней 1:14-17)
Отец Марво видел немало тех, кто был движим страстью или корыстью. Он видел обесчещенных девиц, разгневанных жен, несчастных невест, похотливых стариков, легкомысленных юнцов, распутных вдов и рогатых мужей. Он венчал и крестил, исповедовал и утешал.
Но ни разу во время венчального обряда не зазвучала неосязаемым рефреном Песнь Песней, ни разу не ожили те древние письмена, не наполнились светом, не обрели глубину и объем, не заполнили собой суетное пространство ума.
«Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем». (Песня Песней 8:7)
Нина взглянула на часы – четверть шестого. Вполне можно успеть в деревню посмотреть на эти самые гуляния, встретиться с Кристиной… если, конечно, она со студентками ещё там… Хотела спокойненько пособирать ягод с кустов… но… попросила заняться ягодами Валеру, сама вызвала Василия, дождалась его – и полетела в Орлово.
Конечно, она знала, что не женское дело – влезать в мужские драки, и что бузой занимаются только мужчины. Но… было как-то тревожно. Пока не пришло понимание, что в качестве пусть приёмной, но всё же матери Змея наблюдать за гуляниями она право имеет. Сама же разрешила и Мире выходить хороводить… но вряд ли её отпустят. Мала ещё.
Сначала остановилась на Домашнем острове, посмотрела сделанные игрушки, пообещала увезти их на обратной дороге, похвалила Ворона и Авиэля, но с собой взяла только Влада. Ему не помешает знать ближайшие деревни и живущих в них людей.
Но сначала позвонила Голубе и узнала, что Мира тоже летит, с Лютым в качестве брата и с Агнией, как с подружкой, на отцовском флайере. Ратмир с Декабрём и Змей уже улетели.
С одной стороны – лето и сенокос, и начавшаяся уборка озимых… а с другой – новые девушки, которые скоро улетят и неведомо, вернутся ли. А для того, чтобы вернулась хоть одна из двоих, надо найти ей жениха надёжного и сильного, чтобы умел и дом построить и поле вспахать. И показать деревню так, чтобы ей захотелось самой вернуться и остаться. Заодно и самим отдохнуть от трудов, песен попеть да поиграть.
К появлению Нины десятка два парней и девушек в возрасте от пятнадцати до двадцати трёх лет группами и парами уже бродили по деревне или качались на высоких качелях. Пока Василий нашёл место для стоянки флайера, появились ещё несколько парней на скутерах. Глава деревни самолично встречал гостей хлебом и солью.
Вся деревня состояла из шести домов, расположенных вдоль мелкой и узкой речки, называемой ручьём, фасадом к берегу. На довольно широкой поляне между домами и берегом уже стояли несколько скутеров и два маленьких флайеробуса. Василий, посадив флайер, с разрешения Нины отошел в сторону большого дома, где стояли среди деревенских девушек Зоя и Алиса. Влад включил охранный режим и остался рядом с Ниной.
Змей, заметив появление Нины и DEX’ов, подошёл:
— Добрый вечер! Не ждал Вас… — но Нина не дала ему договорить:
— Змей, здесь и в деревнях, раз уж так принято, то… можешь обращаться ко мне на «ты»… и называть мамой… если хочешь. А Влада – братом.
DEX слушал её в состоянии лёгкого шока – конечно, хозяйка его усыновила… но называть её матерью принародно он бы не осмелился… он же не человек!
Но… ведь сам же хотел иметь семью! — а это, в первую очередь, родители – отец и мать. Пусть приёмные – но всё же родители! Ни у одного известного ему киборга нет родителей… нет, есть! Сивый и Лютый были усыновлены по обряду, Стефана усыновил отец Веселины, у него и Влада одна приёмная мать… но у Влада нет приёмного отца, а у Змея – есть. То есть – был.
Отец – командир Горыня Вучич… где он сейчас? Не сам он – душа его где? Если здесь так верят в переселение душ, то, наверно, можно как-то всё-таки узнать, в какое тело переселилась душа последнего командира? Надо спросить волхва. Завтра же.
Семья, мечта о которой когда-то была несбыточной, не только появилась, но и стала увеличиваться. Сначала только Ворон был братом, потом Злата стала приёмной сестрой… потом Стефан, как приёмный брат приёмной матери, стал приёмным дядей. А когда он женится на Агнии… ведь когда-нибудь он на ней всё равно женится… она станет его тётей? Она же младше! Как же так? Осторожнее надо с братаниями… как бы Мира приёмной сестрой не стала, если он вдруг станет названным братом её троюродной сестре, например.
Наконец-то Змей понял, для чего Нина требовала, чтобы он выучил все степени родства в общине и твёрдо знал, кто кем кому приходится.
Тем временем Голуба и жена главы деревни запели, а местные девушки начали приглашать в хоровод гостей.
Хоровод начался не так, как это показывают на сцене – не по кругу и не по широкой дуге. Сначала было знакомство – и первая плясуха, мелко и скоро семеня ногами, просто подходила к первому встречному, слегка кивала головой, шла далее, а приглашенный таким образом человек шёл за ней следом, таким же образом приплясывая – словно звенья к цепочке добавляла.
Когда цепочка из людей в первый раз дошла до Нины, она отказалась идти за всеми, но со второго приглашения пошла и в свою очередь вытянула Кристину и её студенток. Влад шёл за Ниной не в цепочке людей, а рядом, мешая ведущей, и Нине пришлось ему сказать, чтобы двигался сзади неё, что он и сделал. Особой радости Владу это не доставило – охранять хозяйку таким образом было намного сложнее.
Минут через пять хороводная цепочка сложилась вдвое и превратилась в «ручеёк»… и Нина то с Владом, то со Змеем держалась за руку в «воротцах». Постепенно взрослые бабы из «ручейка» вышли и стали подпевать играющей молодёжи. Подростки в стороне играли в «платочек» и в «сахаринку»… — Нина смотрела, Василий вёл запись, подошедшая Кристина тихо спросила:
— Это же… поцелуйные игры! Как по-написанному… но здесь дети! им вроде рано целоваться ещё… как это понимать?
— Целоваться совершенно не обязательно, но можно… — также тихо ответила Нина. — И ни в коем случае не в губы. Просто при реконструкциях игр не все условия соблюдаются… а деревенские в пятнадцать лет уже не дети… а подростки, они учатся в таких играх…
Рядом с домом поставили на лежащий чурбачок длинную доску, образовав своеобразные качели, и девушки возраста Миры стали парами скакать на доске, соревнуясь кто выше подскочит. Подошла очередь Миры, и она выбрала в напарницы Агнию. DEX прыгала на своём конце доски осторожно и в четверть силы, соизмеряя свои возможности с тем, что может Мира, чтобы не переиграть подругу. Нина радовалась, видя, что Агния стала заметно спокойнее и относится к Мире очень бережно. Девушки скакали на доске и смеялись, вокруг них кружились парни с песнями и подбадривали сестёр. DEX’ы смотрели на игру с совершенно невозмутимым видом.
— Ребята, если так уж хочется поиграть, то идите, — тихо сказала Нина Змею и Владу, — вам надо знать и игры здешние тоже, чтобы уметь своих детей обучить этому. Я очень надеюсь, что когда-нибудь они будут. Я в безопасности здесь… и минут сорок ещё могу здесь побыть, чтобы успеть домой до темноты.
Парни тихо поблагодарили – и остались стоять рядом с ней.
Часть девушек постарше ушли хороводить вокруг зажжённого костра, взяв с собой Алису и Зою. На берегу начали снова играть в «платочек» — девушка выходила в круг, бросала в воздух платочек, а парни старались поймать его, пока он не долетел до земли. После этого хозяйка платочка в пляске пыталась забрать его у парня. Если удавалось – парень с девушкой целовались. Или – не целовались. И выходила следующая девушка и снова бросала платок.
Понаблюдав за игрой, Змей всё-таки пошёл в круг. Но платок не ловил – а вдруг Мире не понравится, что он целуется с другой девушкой? Мира заметила его смущение, когда он нарочно не поймал платок и сама вышла в круг с платочком. Этот платочек Змей поймал сразу, но, оставшись в середине круга наедине с Мирой, поцеловать её не решился. Она сама чмокнула его в щеку и убежала к качелям.
Основная сложность для киборга заключалась в том, что задевать девушек было запрещено. И отталкивать парней при поимке платочка тоже было нельзя. И ловить дважды платочек одной и той же девушки было нежелательно – драться с незнакомыми парнями не хотелось. И ладно бы, если бы все братья девушек были людьми!
Змей заметил пару парней Mary, сопровождавших двух сестёр. Вот с ними драться совсем не хотелось. Пакетами данных обменялся – и был очень удивлён, когда один из них оказался разумным и ответил, что плясать их здесь уже обучили и что в круг выйти им разрешено.
Но Змей рисковать всё же не стал – без подготовки и не зная этого Mary, сталкиваться с ним даже в пляске желания не было. DEX’у заломать Mary легко – но чести от этого мало. А дать заломать себя – ещё меньше чести. Да и с сестрой его встречаться без необходимости не хотелось – поэтому после поимки платка Миры из игры он тоже вышел.
Зато очень хотелось пройти по деревне с Мирой… не только один раз. Смотрел на неё – и как она прыгает на доске, и как качается на качелях с Агнией, и как чинно прогуливается с другими парнями… хотя по возрасту ей это вроде не положено. И странное чувство стало появляться – с одной стороны, было приятно видеть её радостной и весёлой, а с другой стороны – видеть её с другими парнями было… совсем не приятно.
Мира сама подошла к нему и взяла за руку:
— Пройдёмся? Мне сегодня уже можно.
Змей очень осторожно подхватил её под локоть и повёл вдоль деревни. Ратмир с Зоей шли сзади метрах в десяти от них. За ними шли ещё несколько пар. Дойдя до последнего дома пары неспешно развернулись и медленно двинулись обратно. Мира была счастлива – это было первое её гуляние в это лето, да ещё и не в своей деревне. Её заметили, хвалили и славили – и за то, что скакала высоко, и за то, что пела звонко. «Счастлив должен быть парень, которому такая жена достанется!» — говорили взрослые – «Жаль только, что киборг предсказан…»
Ну и что, что он киборг! Пусть и не самый красивый, зато самый сильный и самый смелый. И совсем никого не боится! Только свою приёмную мать – ведь по документам она его хозяйка. Усыновление действительно только в общине – в городе он считается её вещью.
Драться Змею по-прежнему не хотелось. Но ещё меньше хотелось видеть, как Мира пойдёт с другим парнем. И потому сразу же пригласил её пройтись снова – и она тут же согласилась. Но Ратмир, усмехнувшись, остановил её:
— Успеешь ещё нагуляться. Домой пора. А с тобой, DEX, поговорим дома… пора тебя учить бузе… так, как это принято у нас.
Ратмир проводил до флайера Миру и Агнию, нашёл Лютого и Голубу, проводил их – и вернулся к парням. Змею оставаться было незачем, и он, проводив Нину с Василием и Владом, отправился обратно.
Нина высадила Влада, забрала приготовленные коробки с керамикой, и полетела в город.
Василий был счастлив – почти настоящая экспедиция со сбором полевого материала! Он не только сам постарался записать как можно больше песен и игр, но и от других киборгов получил записи! Когда-нибудь это всё пригодится. Ведь обещала же Нина Павловна, что он будет заведовать сельским музеем! А она свои обещания держит.
Дома стоял запах свежего варенья – Валера не только собрал крыжовник и смородину, но и вычистил, вымыл и сварил. День определённо удался – и на празднике побывала, и свежее варенье к чаю готово.
***
Через неделю, когда Волчок поправился настолько, что был в состоянии охранять стадо коров на пастбище, Змея перевели в артель Ратмира, состоящую пока что из одних киборгов, и Ратмир в свободное от рыбалки время стал вместе парнями из соседних деревень обучать Змея приёмам бузы. С киборгом парни могли тренироваться в полную силу, не боясь зашибить соперника, но Змей мог двигаться и уворачиваться от ударов, показывая то, что умеет сам и что заложено в программу.
А ещё через неделю взял с собой на гуляние, но уже в другую деревню. Мира оставалась дома, с другими девушками Змей гулять не захотел, но в играх участвовать пришлось.
И пришлось участвовать в боях – оказалось, что всё не так страшно, как было говорено. Была пляска под гармонь. Но в этой пляске парни показывали элементы бесконтактного боя – Змей записывал, запоминал, пробовал повторить, выходил в круг то один, то с напарником. Вроде простая задача – никого не задеть в пляске – противоречила программе, написанной для убийств. И он замирал на полудвижении, на полуповороте, смахивая строки системных предупреждений, и продолжал движение.
Но с каждым днём у него получалось всё лучше и лучше – и однажды он даже сам начал петь частушки.
***
Нина взяла две недели отпуска раньше времени по просьбе Иры. Позвонила даже не Ира, а её зять, и сообщил, что у неё камни в желчном и нужна операция: «…поскольку досиделась до победы, пока не стало поздно использовать таблетки и щадящие методы лечения. Вы же знаете, как это обычно у женщины, занятой перспективным проектом? Всё потом, потом… сначала взяла проект новой гостиницы на посмотреть, потом тут поправила, там поменяла… и вот, делает всё сама, какие такие камни? А потом с приступом в больницу и привет…»
Троюродная сестра звонила редко и только по делу – но почти всегда потрясающе не вовремя! И Нина полетела в Янтарный вроде на день – и была вынуждена написать заявление директору на перенос отпуска и остаться, так как Ире нужна была не только моральная поддержка, но и присмотр за квартирой с десятком комнатных растений, которые Марик должен был поливать. «А вдруг украдут Марика?» — спрашивала Ира и сама отвечала: «Когда он с тобой, мне спокойнее».
Лечение прошло успешно, но Нина оставалась у сестры, пока не закончился отпуск. Пришлось просить Валеру и Эку присмотреть за домом и котом.
Свой день рождения Нине пришлось отметить у Иры – сначала вдвоём посидели в кафе, потом у Иры дома. Марик готовил диетические торты на кефире и фруктах, которые были разрешены врачом.
***
На празднике окончания летнего туристического сезона, двадцать шестого августа, пришедший Змей выступил круче всех – его ломание и пляску запомнят надолго не только все местные, но и приехавшие городские!*
*Об этом фик «Каникулы» https://ficbook.net/readfic/6345522
«Но я буду за него [счастье] бороться
Отныне буду от других тебя охранять.
Чувствую все это, поверь, впервые.
И давай не будем все усложнять»
Люди чем-то похожи на кукол со встроенным голосовым механизмом. Знаете, такие прекрасные с большими закрывающимися глазами куклы, которым можно заложить необходимые фразы, а после нажимать на руку или на особую кнопочку на шее, и ко всем прочим достоинствам добавляется ещё и чудесный ангельский голосок. Дети, особенно девочки, которым по возрасту приходит время играть в разные вариации «Дочки-матери», заходятся от подобных шедевров, таскают с собой, пока батарейка не сядет. Тогда родителям приходится проводить тяжелую операцию по вскрытию специального отсека на спине, чтобы вернуть несчастной пациентке возможность говорить. Но в какой-то момент внутри куклы что-то ломается. От неудачного падения, от непредвиденного купания, от старости… Что-то тихо хрустит, совершенно незаметно, и голос пропадает, глаза застывают распахнутыми и все. Сколько ни тряси, ни вскрывай. Внутри куклы ломается одна маленькая, но самая важная деталь. И ее убирают сначала на полку, потом в коробку, а потом — на мусорку.
С людьми бывает точно так же. Только глаза продолжают закрываться и открываться, грудь приподниматься и опускаться. Даже голос остаётся, больше похожий на механический, хриплый и надломленный. Человек продолжает функционировать, ходит на работу, выполняет поставленные задачи, некоторые даже улыбаться умудряются. И ни родные, ни друзья ничего не замечают, пока однажды не находят какую-то записку в несколько слов. И в этом коротком предложении боли проступает больше, чем за все время. И хорошо, если человек просто отправляется искать новый механизм, чтобы заменить израненное сломанное сердце. А бывают и те, кто минует стадию полки, бросается с головой в мусорную кучу. Самоубийство — никогда не станет лучшим выходом из ситуации, даже если кажется, что никаких вариантов больше нет. Столько умных книг и врачей порицают это, но… насколько страшными должны быть мысли человека, насколько тяжелым и сломанным — его сердце, если он подходит к самому краю? В жизни есть что-то в разы страшнее смерти. И это что-то находится в голове человека, остаётся с ним наедине каждую ночь. И нам можно только догадываться и прятаться от своих демонов.
Кроули было страшно. С первых секунд, когда он встретил Азирафаэля в толпе, увидел его, такого взрослого и прекрасного, самого настоящего ангела в пучине пошлости и грязи — все летело с бешеной скоростью. Сначала он не знал ничего: ни о Габриэле, ни о том кошмаре, в котором два года находился его близкий друг. Энтони просто хотелось вернуть в свою жизнь Азирафаэля, оставить в ней и наверстать все эти годы. Все эти долгие страшные годы, которые разделили их. Однажды, когда дела немного сложились, когда у парня появилась крыша над головой и немного денег, он сел на поезд и поехал туда, откуда сбежал так поспешно. Ему тогда только-только разменяло семнадцать лет. Он прятался за деревьями, касаясь ладонями шершавых стволов. К своему детскому дому ему идти было не за чем. Все, что он мог бы сделать, это поджечь старое трехэтажное здание и равнодушно наблюдать за тем, как оно горит. Нет, ему хотелось на другую сторону поляны, где стояла красивая церковь и небольшой двухэтажный дом.
Было время обеда, дети высыпали на улицу, чтобы насладиться весенним солнцем и общением. Маленькие ребята бегали, играя в прятки и догонялки одновременно, старшие же — присматривали за ними, читая лежащие на коленях книги. Азирафаэль сидел на траве. Совсем не изменился, только стал немного выше да волосы отрастил. Но Энтони узнал его сразу. Хотелось побежать, схватить и крепко обнять, наслаждаясь его теплом и светом, исходящим от его тела. Но… Он продолжал смотреть из своего укрытия. Смотреть, как кто-то из младших подбегает в слезах, потому что друг больно толкнул, и Азирафаэль успокаивает ребёнка, делится с ним едой и улыбается. Кроули хотел забрать уже своего друга отсюда, как и обещал, но… Что он мог бы предложить ему? Тесную грязную комнату? Объедки, которые и едой было сложно назвать? Энтони отступил глубже в тень, засовывая руки в карманы рваной куртки, и развернулся к поляне спиной. Азирафаэлю на мгновение показалось, что он увидел кого-то вдалеке: знакомые желтые глаза со странными зрачками, ёжик красных волос, кривую ухмылку… Но внимательный взгляд так и не зацепился ни за что, потому что Кроули со всех ног бежал прочь, кусая в кровь губы острыми зубами.
Теперь Азирафаэль был с ним, Кроули отвоевал, смог. И первая эйфория сменилась вопросами, от которых волосы на затылке вставали дыбом. Из зеркала на него смотрел бледный парень с порезанным лицом и заклеенным глазом. Врач сказал, что хоть на несколько часов, но стоит давать покой и закрывать его мягким бинтом. На загорелом теле проступали темные синяки и воспалённые ссадины, самая большая отметина была на груди. Энтони плохо помнил, что было после его космического полета сквозь витрину магазина, пока не очнулся в больнице. Да, он на две недели лишился работы, ему было больно смеяться и кашлять, но все это было ерундой. Слишком маленькая цена за то, чтобы держать Азирафаэля за руку и ощущать его тёплое дыхание на своём лице. Но если Кроули был поломанным снаружи, то его ангел был практически выпотрошенным, сломанным изнутри. И Энтони было страшно, потому что он знать не знал, за что хвататься, как удержать самого важного для него человека в своих руках, а главное — на поверхности этой чёрной пучины.
Парень зашипел себе под нос, чуть морщась, и пошёл в комнату. Им нужно было перевязать его рассеченную стеклом спину и промазать синяки. Будто он барышня кисейная, которая от пореза на пальце умрет в страшных муках. Но Азирафаэль забрал его из больницы с четким условием — слушаться и не капризничать. Его ангел нашёлся в спальне. Он собирался помочь разобрать сумку из больницы, о которой они накануне благополучно забыли, а когда с утра вернулись после пробежки, от которой у Энтони разболелась голова, то по очереди споткнулись о неё. Азирафаэль сидел на кровати, кровожадная сумка стояла у его ног, почти ещё полная. В руках у парня была чёрная рваная футболка, в которой Энтони был в тот самый день, когда все-так круто изменилось. Ее пробило острое стекло, там же, где у Кроули остались глубокие порезы, а по бокам дыр засохла кровь. Парень был уверен, что выбросил ее в больнице. Неужели, забыл?
— Выбрасывай, — мягко сказал Энтони, закрывая за собой дверь.
Азирафаэль поднял на него взгляд, выныривая из водоворота мыслей. Этого парень и боялся. Он мог сколько угодно защищать друга от кого-либо, но как он мог сражаться с тем, что пряталось внутри этой чудесной головы? Кроули подошёл ближе и опустился на пол перед ним, касаясь ладонями круглых коленей.
— Жалеешь, ангел? — тихо спросил Кроули, всматриваясь в любимое лицо: даже спустя столько лет Азирафаэль совсем не изменился, это был все тот же улыбчивый мальчик из соседнего детского дома, по крайней мере — внешне.
Этот самый мальчик коснулся холодными пальцами загорелого лица, провёл по скрытому повязкой глазу, по набухшим ссадинам. Призрак улыбки растянул его губы, а в уголках глаз собрались мелкие морщинки.
— Боюсь, радуюсь, не верю… — произнес все слова на выдохе Азирафаэль, будто перебарывал стоящий в горле ком каждый раз. — Но не жалею.
Энтони мягко освободил из плена напряженных пальцев испачканную футболку и кинул ее в сторону не глядя. Он осторожно раскрыл ладонь Азирафаэля, касаясь невесомо переплетения тонких линий, проследил ногтем указательного пальца линию жизни, добрался до тонких вен, которые проступали на молочного цвета коже. Весь этот путь с конца в начало Энтони проделал уже своими губами, сухими и горячими, будто песок в пустыне. Когда он наклонился, взгляду Азирафаэля открылась спина с острыми, выступающими позвонками и натянувшими кожу лопатками, которые пересекали длинные тонкие порезы и ссадины от удара об асфальт. Парню так сильно захотелось коснуться ссутуленных плеч, но руки будто налились свинцом и отказались слушаться. Страх сковал его изнутри.
— Я тоже боюсь, — Энтони поднял глаза, все те же ядовитые, почти змеиные, такие родные. — Мне так хочется трогать тебя всего, касаться. Вытащить тебя из всех этих шмоток и просто обнимать.
Он протянул руку, касаясь узкой ладонью чужой мягкой покрасневшей щеки. Длинные пальцы легки на висок и под ухо, едва заметно поглаживая.
— Но мне страшно сделать тебе больно.
— Из нас двоих, дорогой мой, — улыбка Азирафаэля стала больше походить на настоящую. — Ты больше похож на жертву убийцы-неудачника. На постели до сих пор остаётся кровь.
— Ерунда, — отмахнулся Энтони, сдирая остервенелым движением повязку с лица, глаз открылся не сразу и заслезился на свету. — Все это пройдет, ты даже не заметишь.
Азирафаэль запоздало хлопнул его по ладони и принялся растирать медленными осторожными движениями пострадавший глаз. Кроули повернул голову так, чтобы ему было удобно.
— Не спеши, — вдруг попросил Азирафаэль, не поменявшись в лице, но голос его стал ниже, а взгляд внимательных глаз — темнее. — Просто… немного времени, ладно?
Энтони снова почувствовал себя там, на поляне, скрытым кронами деревьев. Он снова был слишком далеко, и у него не было достаточно сил, чтобы заставить любимого человека улыбаться ярко и солнечно, так же, как раньше. Собственное бессилие ударило поддых, ноющая боль сковала грудь, а голова заболела в разы сильнее, чем за все время в больнице. Кроули давно не ощущал себя дерьмом — это было забытое чувство, которое он изгнал из своей жизни, и вот пожалуйста. Будто на встрече выпускников, давно не виделись, почему не заходили?
— Можно тебя поцеловать? — Азирафаэль все же не удержал руки и коснулся мягких алых волос, пропуская сквозь пальцы огненные пряди.
Кроули вновь повернулся к нему и привстал на коленях, чтобы быть примерно такого же роста. В правом глазу все расплывалось, но он видел легкое свечение, исходящее изнутри друга. Пока ещё совсем тусклое и почти холодное, но оно вернулось. Казалось, нужно только протереть лампу… Но даже этот слабый свет затронул что-то внутри парня, отгоняя прочь страх и придавая сил, чтобы бороться дальше. Он будет бороться за то, что почти продолбал из-за собственной глупости, и исправит ошибки.
— Ты же знаешь, что можно не спрашивать? — криво ухмыльнулся Кроули, чьё сердце зашлось в бешеном темпе. Азирафаэль ничего не ответил, продолжая внимательно смотреть, поэтому парень сдался. — Можно.
Накануне, когда они наконец остались наедине, адреналин кипел в крови. Теперь же, жизнь повернулась к ним всем своим существом, обрушивая и страхи, и проблемы, и неуверенность. Но Энтони был уверен, что его любви пока хватит и на двоих, а потом пожар в чужой душе разгорится достаточно, чтобы сжечь все прошедшие годы, все тяжелые воспоминания и болезненные кошмары.
Хорошо, что люди — не куклы, даже самую страшную и критическую поломку можно устранить, если рядом будет любящий, искренний и смелый человек. Кроули мысленно поставил галочки рядом с каждым из этих прилагательных. И пусть впереди у них был долгий путь, они не остановятся и больше не разомкнут своих рук.
Можно еще для надежности и кольцами обвить. Ну так, на всякий случай. Мало ли что.
Лира удивлённо смотрит на меня.
— Коша, зачем?
— Отрастим ему пальцы и вернём назад. Пусть голову поломают.
Высаживаю из кабины ёжиков. Они будут сопровождать церкачей. Если возникнут недоразумения с местным населением, перенесу церкачей ещё куда-нибудь.
Лира занимает своё место, взлетаем. Беру курс на Замок. На подлёте связываюсь с компьютером, вызываю четырёх киберов. Высаживаю Лиру, разгружаю пассажиров и спешу к замку Деттервилей. Уже светает, а мне ещё несколько рейсов делать.
Всё, последняя партия разгружена, киберы свернули производство пенопластовых колыбелек, сложили надувной ангар, затаскивают всё барахло в салон. Высыпаю оставшиеся соски в пустую колыбельку, ставлю на видное место. Усталые мужики залезают в салон, ложатся прямо на груды одежды.
Последний раз обхожу площадку. Трава вытоптана, множество следов, но это всё. Ни тряпки, ни пуговицы. Киберы дело знают.
Летим в горы. Нахожу глухое ущелье, сажусь на краю. Мужики неохотно покидают пригретые места. Киберы вытаскивают груды одежды, сбрасывают вниз.
— Сэр Дракон, а с деньгами церкачей что делать?
— А ты как думаешь?
— Жалко выбрасывать.
— Правильно думаешь. Половину отдашь в казну Лире, вторую половину поделите между солдатами и всеми, кто работал сегодня ночью. Отчёт дашь Лире. Да, передай мои слова тем, кто срезал кошельки на погрузке. Скажешь, я приказал.
— Урааа!
Мужики отгоняют киберов, выкапывают из кучи тряпья десятка два увесистых мешков, откладывают в сторонку. Когда они успели затащить их в машину, одному Аллаху известно.
Высаживаю усталую команду у ворот замка Деттервилей, подцепляю на трос раму с газовыми баллонами и лечу домой. Надо бы отогнать вертолёт на площадку в ущелье, но уж очень хочется спать.
Поднимаюсь в Замок, иду в медицинский центр проведать подопечных. Церкач без трех пальцев уже в биованне. Женщина лежит на подвижном столе томографа. Рядом истуканами стоят четыре кибера. Обследование давно закончено, но Лира уснула, свернувшись калачиком в кресле, и киберы не знают, что делать.
Честно говоря, я тоже не знаю. Задача ясна — привлечь женщину на нашу сторону. Но как это сделать? Был бы парень… Сначала поговорить, потом отрастить руку? Или сначала отрастить руку, потом поговорить? С Лирой, кажется, всё просто и понятно было, с костра снял, и то цепью по носу получил.
Чего я думаю? Это её идея, пусть сама решает. Тихонько трогаю Лиру за плечо, она просыпается и потягивается.
— Коша, ты уже вернулся! Разбудить её, или ты с ней потом поговоришь?
Съел, длиннохвостый? Не один ты любишь сваливать ответственность на других.
— Я спать хочу. Потом сама подумай, за что ей сейчас нас любить? Напугаем до смерти человека, и вся любовь. Вот когда у неё рука будет, другое дело.
А татуировка на её животе просто замечательная. Большой мастер работал. Молодая драконья девушка, драконочка, гибкая как ящерица. Чешуя зелёная, с синим отливом. Глаза лукаво прищурены, клыки чуть обнажены в сдержанной улыбке. Нежные маленькие настороженные ушки. А этот поворот шеи, переходящий в плавный изгиб спины. Упругие, чуть разведённые крылья, призывное движение хвоста. Движение, схваченное в самом начале, тень движения. Девушка моей мечты!..
Я должен найти художника! Не может быть, чтоб он выдумал её. Чтоб так нарисовать, нужно хоть раз в жизни увидеть натуру! Теперь она будет мне сниться.
Ради одного этого портрета стоило затевать всю возню с церкачами. Как я не разглядел это чудо у вертолёта? Впрочем, тогда я видел портрет вверх тормашками, в таком ракурсе красоту трудно оценить. Поднимаю обалделый взгляд на Лиру, и с удивлением вижу, что она краснеет прямо на глазах. До пунцово-красного, как перезрелый помидор. Потом подхватывается, закрывает лицо ладошками, выбегает в коридор и там смеется. До упаду, до истерики хохочет. В чём дело?
Обвожу взглядом комнату, осматриваю женщину, себя… Боже ты мой! Мое мужское достоинство показало себя, встало в полный, немалый рост! Ну и пусть! Совсем не смешно! Ну нет, нет у меня штанов! Кто-нибудь хоть раз видел дракона в штанах? Почему драконы должны потакать человеческой глупости? Что естественно, то не безобразно, вот! Может, нам ещё на хвост футляры надевать?
Чего я так разгорячился? Девять, восемь, семь, шесть… Я спокоен, я абсолютно спокоен. Под землю бы провалиться. Всё, проехали, работать!
Подзываю кибера, показываю рисунок и приказываю:
— Заснять. Во всех деталях.
Кибер связывается со своей базой, и вскоре приезжает тележка, набитая регистрирующей аппаратурой. Киберы поняли приказ немного шире, перекладывают женщину на белый стол и фиксируют всё, с ног до головы. Вплоть до папиллярных линий на пальцах ног. Осторожно приподнимают веки, фиксируют радужку и глазное дно. Потом переворачивают на живот и снимают со спины.
На спине тоже портрет дракона. Выполнен с тем же мастерством, в четырёх цветах, но художественной ценности не представляет. Молодой, узколобый, похотливый, самодовольный самец. Кобель.
Должны, должны на этой планете жить драконы! Пусть Тит не говорит! Мамонты есть, я есть, значит и другие могут быть! В Африке, Австралии, Южной Америке, на острове Комодо, в конце концов!
Иначе откуда портрет? А если нет, пусть её сделают те, кто меня сюда засунул!
Укладываю женщину в биованну, надвигаю крышку и даю команду начать регенерацию. Некоторое время наблюдаю, как из дна ванны выдвигаются манипуляторы с прозрачными трубками, присасываются к телу, трубки краснеют. Потом ванна заполняется биораствором, тело чуть всплывает. Процесс пошёл.
Чуть не забыл главное. Вызываю компьютер медицинского центра и приказываю ему ни в коем случае не будить людей после окончания лечения. Держать в сонном состоянии и звать меня. Всё, теперь совсем всё. Спать. Иду к себе.
В коридоре у стенки сидит Лира. Дремлет, обхватив руками коленки. Злость и плохое настроение куда-то уходит. Осторожно поднимаю её и несу в жилую зону.
— Коша, ты на меня не сердишься? Не сердись пожалуйста.
— Спи, моя маленькая.
— Мне назад пора, там Сэм один. — Прижимается ко мне, не открывая глаз.
— До вечера ничего не случится. Пусть привыкает к самостоятельности. А за церкачами я присмотрю.
Опускаю Лиру на пол у спальни и спешу в экранный зал. Тит всё ещё за пультом. О чем-то беседует с лейтенантом. В замке Деттервилей всё спокойно.
Сообщаю лейтенанту, что Лира будет к вечеру. Переключаю экран на монастырь. Пока всё спокойно. Редкие часовые на стенах, двор заполнен осадной техникой на огромных колёсах. Даю компьютеру задание разбудить меня, если больше десяти человек направятся к замку Деттервилей. Всё-таки, эта куча техники действует на нервы. Не то, чтобы она была опасна замку Деттервилей, ёжики с огнеметами спалят её в пять минут. Но она может внушить ложное ощущение силы церкачам. Потом, спалить — это слишком примитивно, слишком грубо. В этом не чувствуется непреодолимой силы.
Термитов из Африки привезти? А вдруг акклиматизируются?
— Главный компьютер, на связь!
— Главный компьютер слушает.
— Можешь составить смесь кислот, или какой-нибудь раствор, ускоряющий старение и гниение древесины?
— Могу.
— Приступай. Надо сгноить военную технику во дворе монастыря. Во двор монастыря доставлять состав будут ёжики. Разработай соответствующую модификацию и подумай над деталями.
— Задание понял.
— Идем спать, Тит. По-моему, мы молодцы.
Когда просыпаюсь, уже вечереет. Ищу кого-нибудь, с кем можно поговорить. Тит спит. Лиру нахожу в медицинском центре.
— Ну как дела?
— У кого? А, у них. Всё в порядке. Уже ручка растёт. Махонькая.
— Сейчас я слетаю за Сэмом, устроим разбор операции.
— Коша, а давай разбор проведём в замке Деттервилей. Пусть учатся.
Со всех сторон рассматриваем идею. Технически реально. Почему бы и нет? Вызываю компьютер инженерной базы и даю задание погрузить в вертолёт необходимое оборудование. Рассказываю Лире о плане строительства второй базы, о том, что киберы уже роют пятидесятикилометровый тоннель под всем горным хребтом.
— Коша, а давай мой замок тоже в базу превратим!
— Твой — это какой? Тэриблов, Деттервилей или Блудвилов?
Есть ещё поблизости монастырь и замок Вульфредов.
— Обалдеть! У меня уже три замка! Я ни разу об этом не думала. Деттервилей, конечно. Замок Тэриблов по всем законам мой, но я там была один раз в жизни.
— А что ты знаешь о Вульфреде?
— Он сволочь, бабник и свинья! Рано или поздно он на меня тявкнет, и я из него все кишки выпущу!
— Может, ты зря так…
— Ты его не видел. Он считает, что если на леди не принято поднимать руку, значит нужно бить её ногами!
— Ладно, сделаем небольшую базу под твоим замком. Сначала тоннель туда прокопаем, потом склады, лаборатории, мастерские.
Вызываю главный компьютер и даю задание составить проект. Идём в столовую. Тит уже там. За едой выкладываем ему свои планы.
Вертолёт ждёт нас на инженерной базе. Туда его перегнал компьютер. Несмотря на протесты, усаживаем Тита за управление. Я демонстративно отодвигаюсь подальше от рычагов. Некоторое время Тит ведёт машину по тоннелю вручную, потом догадывается включить автопилот. Взлетает медленно и осторожно, как и на тренажёре. Хочет посадить машину перед воротами замка, но мы с Лирой настаиваем, чтоб сажал во внутреннем дворе. Когда вылезает из кабины, серая рубаха между лопаток потемнела от пота.
Лира зовет солдат, они качают Тита и на руках несут в обеденный зал. Люди на самом деле поражены. Одно дело, когда летает дракон, и совсем другое, когда один из них, лохматый, небритый, одетый, как они. Только тут замечаю, что Лира в своем любимом серебристом костюме Повелителей.
Настежь открываются двери обеденного зала, киберы разгружают оборудование, тянут кабели от вертолёта, устанавливают на стене замка параболическую антенну. Бабы крестятся и стараются держаться от киберов подальше.
Ко мне подходит мужик из вчерашней команды и говорит, что люди, работавшие на погрузке церкачей, не хотят сдавать деньги в общий котел. Не верят, что Дракон приказал, и всё.
— Тебя как зовут?
— Теодор, сэр.
— Скажи им, что срок сдачи кончается завтра вечером.
Иду в главный зал. На сдвинутых столах четыре портативных компьютера-ноутбука. Для меня, Лиры, Сэма и Тита. На стене закреплен стереоэкран. Сажусь за свой комп, проверяю связь с главным компьютером Замка, подбираю записи эпизодов, которые потом, в нужные моменты буду транслировать на большой экран. Выясняется, что черный ящик вертолёта фиксирует всё, что происходит внутри и снаружи машины.
Велена мрачно выдвинулась во двор следом и, оглядев мужиков за воротами, вздохнула.
— Так, вы все, кто не ранен, пока нас не будет — перетаскайте мешки с припасами в хату, если хотите жрать, берите крупу из початого мешка, я покупала лишний. Ждите нас, глупостей не делайте!
Марья покивала, слегка изменяя заклинание. Теперь нельзя было не только войти во двор посторонним, но и выйти из него. Не то чтобы она так уж хотела поиздеваться над Даном, но и оставлять в доме в принципе чужого демона было как-то не очень. Опять же, демона вредного и каверзного. Вдруг сопрет что-то и сбежит? Впрочем, уж портал-то он откроет наверняка. Но перестраховаться стоит.
До деревни доехали без приключений, разве что отбили все мягкие места, когда телега подпрыгивала на кочках. Не иначе как кротов развелось море… А вот в самой деревне было форменное веселье.
Группа бабок с коромыслами забивали ногами вопящего мужика в военной форме, пара уже виденных рыцарей гоняла по деревне копьями дезертиров. Визжащая девка, подобрав юбки, неслась по дорожке от какого-то мужика, и явно скорость была приличная. С громким хрюканьем матерая свиноматка гоняла еще какого-то типа — Велена присвистнула от того, какую скорость умудрилась развить этакая туша, в три раза больше того кабанюры, что она сюда приносила…
При виде уже знакомых ею хозяев давешней коровы, у которой они с ведьмой принимали роды, присвистнул уже Фаригор. Дамочки успешно лупили троих вооруженных мечами вояк вилами, ухватами и кочергой, а рядом еще был выпущен их лучших бык-производитель… И, судя по воплям, кому-то таки не повезло попасть на рога…
— Марь, а тут кого именно надо спасать? — тихо шепнула Велена, спрыгивая с телеги.
— По-моему, никого, — пожала плечами ведьма. Она ожидала кучу раненых и убитых своих, а получила избитых чужих солдат. Интересно, как их вообще воевать выпустили, если парочка бабулек вполне так мирной наружности смогла отлупасить здорового мужика, причем вооруженного? Или это ополченцев понабирали из таких же деревень? — Давай поймаем того, за кем свинья гоняется. И свинью тоже успокоим, а то как бы потом не осталась ты без поросят…
— Я с вас, девочки, в полном шоке, — тихо проговорил Фаригор, доставая свой любимый топорик.
Все на самом деле оказалось не так-то и радужно: где-то врывались в дома, а где-то тащили к лошади за волосы воющую девку… И там Фаригор преспокойно метнул топорик, снеся голову новоявленному похитителю начисто. Девка всхлипнула и рванула к домику.
Велена успешно успокаивала свиноматку, вырубив попутно ее жертву, используя дар во всю силу.
Да, ближе к большой дороге тут и правда был разгром.
Марья посвязывала особо ретивых мужиков побегами, не доводя до убийства, но понятливо объяснив, что может такое сделать. Быка, конечно, успокаивали уже половиной деревни, поскольку разбушевавшееся животное уже не желало отличать своих от чужих и норовило кого-нибудь да забодать или хотя бы лягнуть.
Связанных дезертиров собрали на небольшой площади, где обычно происходили редкие собрания или какие-либо местные празднества. Староста деревни — невысокий пухловатый старичок, полностью седой и с виду очень даже благообразный, предложил качественный компромисс: нарушители спокойствия восстановят все сломанное и вернут награбленное, взамен получив свои жизни и статус пленных. Впоследствии их передадут страже, которой уже отправили весть о происходящем. Тем более, что такое случилось не только у них, но и в соседних деревнях, где обошлось не так легко и просто.
В дальнейшем из сплетен, слухов и домыслов удалось восстановить картину произошедшего. Часть вражеской армии должна была зайти в тыл «нашим» через болота и почти преуспела, но, как назло, именно тогда зарядил дождь и болота расширились, вобрав лишнюю воду. По болотам пройти были уже почти невозможно, солдаты, измученные постоянными нападками русалок, кикимор, леших и водяных, видя гибель товарищей, взбунтовались и, разобравшись с остатками командиров, кое-как преодолели болотистую местность. И оказались практически в чужом государстве, преодолев границу в самом непроходимом месте. А поскольку прорываться назад через болота (хоть они и подсохли) было гиблое дело, то им не оставалось ничего иного, как переться вперед. Что, собственно, и происходило теперь.
— Так, девочки, мне, похоже, нужно к своему лесу, чего доброго и дотуда добрести могли, пройдя по развилке! — всполошился Фаригор.
Велена медленно кивнула — жертв было немного. Каких-то стариков избили ногами и пару девок… Ну, в общем, успели.
— Марь, вдвоем справимся, может, еще к Угореловке наведаться? А то кто знает, что там творится!
— Думаешь? — ведьма прикинула время, взглянув на небо. Еще не вечер, но пока доедут, пока разберутся, что к чему, пока вернутся назад… будет глубокая ночь.
— Все нормально, нас хозяин дорог за полчаса доведет… Правда, без повозки.
Ведьма проводила задумчивым взглядом быстро удаляющегося ведуна и тяжко вздохнула. Наводить порядки в чужом доме своими методами было как-то… неправильно. Но и не помочь нельзя. Пока ведьма подсчитывала время, в деревню наведался небольшой патруль конной стражи, тут же взявшийся за дело. Увы, радости это не прибавляло, поскольку в Угореловку они пообещали заглянуть, только разобравшись здесь.
— Пошли, тут и без нас разгребутся, — потянула подругу к лошади Велена. Фаригор ушел с помощью Подорожного, и его способом женщины воспользоваться не могли.
Угореловка была всего в часе езды от Грибочкино — деревни, в которой они, собственно, сейчас и находились. А потому поторопиться было можно…
И в ней было всё не так радужно. Вот тут-то и пригодилась ведьмина аптечка и целительство. В отличие от привычной Марье деревни, здесь жили преимущественно старики, не желающие покидать родные места. Их дети и внуки давно переехали либо в города, либо в более перспективные деревни с лучшей землёй и большими наделами. Потому старики не смогли обороняться так, как жители Грибочкино.
Стража подъехала туда уже ближе к вечеру. За это время женщины связали пятерых самых соображающих ребяток, остальных просто уничтожив. Этот кусок заплутавшего войска был получше и с выучкой на уровне, потому пришлось повозиться и помагичить вдоволь. А потом ещё и лечить охающих и возмущающихся старичков.
Не будь этого нападения, никто бы и близко не подошёл к ведьмам. Старики не разбирали, какая ведьма, какая нет, присвоив это звание как Марье, так и Велене. Разве что по цвету волос их поделили, истово крестясь при виде их светящихся в темноте глаз.
Были тут и маленькие, явно оставленные на попечение стариков дети, и не все они дотянули до прибытия подмоги.
— Знаешь, если так и дальше пойдёт, логично будет обратиться к ведьминому лесу ради магической защиты деревень, а то городские маги ради таких самогоновок не почешутся!
— Думаешь, ведьмы почешутся? Как бы не так… Там сейчас запарка с верховной ведьмой, может, слыхала про их заморочки… — Марья начисто игнорировала бурчание бабки, которой вправляла вывихнутую руку. Старушка обложила ведьму отборным матом от боли, стоило только суставу встать на место. Та в ответ просто окатила бабку исцелением, уже не слишком дозируя силу. Усталой ведьме было как-то плевать, главное, чтоб заново сустав не соскочил.
— Так вот, по законам ковена верховная ведьма не имеет права создавать семью. Маразм, конечно… А нынешняя возьми и влюбись в кого-то. Еще сбегать собиралась, если уже не сбежала… Это мне Фаригор еще когда рассказывал… Думаю, теперь стоит вопрос о новой верховной, и пока все не пересобачатся и не повыдергивают друг дружке волосы за высокую должность, никаких иных вопросов ведьмы не решат.
— Бред какой-то… но ведь как мы, три калеки, можем спасти деревни от дезертиров и беженцев? И тем и другим на законы будет плевать, нам повезло, что в нашей деревне каждый дом от зла защищен, но как теперь быть-то? Я не героиня, но от того, что всё вот так закончится, меня коробит!
— Успокойся, — Марья чуть сжала плечо подруги, пытаясь ее хоть как-то подбодрить. — Будь тут настоящая вражеская армия во всей красе, нас уже бы не было, — ведьма покинула дом нервной старушки, слыша бросаемые в спину слова защиты от зла. Ей сильно хотелось забить на это всё и оставить как есть, но да, Велена сейчас была её совестью.
На улице многие старички уже потихоньку собирались, чтобы обсудить случившееся и разобраться в ситуации.
— На самом деле дезертиров не так много, как могло бы быть. Стража уже наверняка сообщила регулярной армии, те приедут и перебьют оставшихся. Главное, чтоб наш король, чтоб ему там икнулось, не продул войну в целом. Вот тогда будет весело.
— Да, не так много… — хмыкнула Велена, задумчиво глядя на свой меч. — У меня, знаешь, идея возникла. Интересная. Но нам нужна еще одна ведьма и некромант, — она задумчиво постучала по гарде меча пальцами. Идея, правда, казалась удачной на фоне известия о том, что болотная нечисть сожрала большую часть дезертиров… Но ее стоило обмозговать со всеми сведущими специалистами.
— Давай без некромантов, — Марья скривилась как от зубной боли. — Попросим Лешего отловить красавцев, и всё. А там бравые вояки разберутся. Не стоит взваливать себе на плечи непосильную ношу, лучше постараемся сделать то, что в наших силах. И вообще, поехали домой, а то как бы ещё один товарищ наш сарай с Машкой на пару не развалил.
— Ладно, без некромантов, но подвергать опасности Лешего как-то некрасиво, — заметила фея, взбираясь впереди телеги и перехватывая вожжи.
Ведьма развернулась, поискала взглядом брошенную телегу и решительно направилась к ней. Безумный день заканчивался не менее утомительным вечером, солнце медленно опускалось за горизонт, подсвечивая сломанные заборы, испорченные и поломанные деревья, старичков, снующих по своим дворам и горестно осматривающих свое испорченное хозяйство.
— Да я и не думала взваливать на нас много. Просто это как-то немного слишком. От войн хорошо только тем уродам у власти! — воительница сплюнула в дорожную пыль и подстегнула клячу в быстрый шаг.
— Да, Лешему ничего не грозит особо, — пожала плечами ведьма и чуть вздрогнула от обдавшего разгоряченное тело холодного воздуха. — После того случая он тоже стал сильнее.
Велена, лишь вздохнув, покачала головой. Что поделать, слишком уж в глухих местах обреталась ее подруга.
— Марья, милая, ты хоть что-то о Варгатоне знаешь, кроме того, что там магов почитают как отдельную аристократическую нишу? — мягко спросила фея, стараясь не скатываться в сарказм. — Так вот, разница между нами и ими — мы духов в основном чтим и договариваемся с ними. Они на духов охотятся, подчиняют себе и жрут! Представь себе, это делает их сильнее, здоровее и моложе. Я предлагаю создать в наших землях защиту для духов. Чары всех стихий, замкнутые некромантами, и правда могут все исправить.
— Ты слишком много хочешь от обыкновенной ведьмы, — печально улыбнулась Марья, взглянув на подругу. В быстро надвигающихся сумерках фея выглядела довольно страшновато, особенно вкупе со светящимися глазами. Хорошо, что они успели до полной темноты уехать… иначе старички бы точно заговорили о нечисти. — Меня обучили тому, что мне тогда было посильно и нужно для жизни, — она тяжело вздохнула и перевела взгляд вперед на дорогу, опасаясь завести лошадь куда-то не туда. — Никто никогда не предполагал, что мне понадобятся знания о соседних государствах, о духах, некромантах и прочем добре. Тем более моя наставница тоже много чего не знала. Если ведьмы ковена еще кое-как лезут в политику, пусть и через третьи руки, то ведьмы-одиночки вообще ничем подобным не интересуются в принципе…
Марья замолчала, внимательно вглядываясь в петляющую дорогу. Ночное зрение действительно давало хорошие преимущества. Сейчас все было пусть и не таким красочным, как днем, зато четким и хорошо различимым.
— Извини… просто действительно на меня свалилось то, к чему меня никто не готовил. И никто не предполагал, что я смогу немного больше, чем сварить зелье от поноса. А потому в большинстве вопросов, выходящих за рамки лечения и бытовухи, я полный ноль. Это чистая правда, — ведьма чуть потянула вожжи, заставляя лошадь повернуть на хорошо укатанную тропинку. — Срежем угол, не хочу петлять… Надоело трястись по кротовникам. Еще лошадь ногу сломает…
Велена послушно потеснилась в сторону, молча в знак поддержки приобнимая ведьму за плечи.
— Это ты меня прости, я ведь где только не бродила с наставником, знаю, что… Должна знать, что нельзя требовать от тебя, живущей так далеко, знать обстановку в мире, — тихо проговорила девушка, опустив взгляд.
— Все нормально, не печалься. Каждому свое, — почти шепотом ответила ведьма, тормозя лошадь позади собственного дома. Да, они срезали хороший крюк.
…С чего она так странно разговаривает всё же? Словно думает о чём-то другом. Сам он, пожалуй, так общался бы с человеком в том случае, если бы не мог вспомнить, где и когда виделся с ним в последний раз и как вообще того зовут.
— А чего у тебя родители так поздно приходят?
— Почему поздно? Мама скоро быть должна. А папа последнее время в институте всегда пропадает до самого вечера.
— Каждый день?
— Иногда и на выходных. У них какой-то серьёзный эксперимент готовится, но он нам почти ничего не говорит.
— Даже в общих чертах?
Алёнка чуть покачала головой.
Стоп. Когда-то от мамы он слышал, что человеку, особенно девушке, больше всего нравится, когда разговор идет о нём самом. А если…
— Слушай, а ты чего так тепло одета?
Он заметил, как в глазах Алёнки на мгновение сверкнуло что-то очень доброе, словно она давно истосковалась хотя бы по небольшому интересу не к делам и всему такому прочему, а именно к ней. Неужели подействовало?
— Знаешь, у нас пока так и не затопили, батареи холодные, как лёд. А я существо теплолюбивое…
Она несколько раз покрутила головой, пытаясь спрятать нос в шерстяной воротник. Который был не очень высоким, и всякий раз сползал до уровня губ…
…Спокойно. Пока просто разговариваем. И смотрим за обстоятельствами.
О чём ещё говорить можно? Вот когда без особой надобности, то по часу трепаться могли, а когда надо, то ни одной темы на ум не приходит.
Но тут Алёнка сама повернула ситуацию. Эх, и как он мог забыть об этом?
— Ты уже надумал, куда хочешь поступать после школы?
— Однозначно, что-нибудь с космосом. Бауманское или авиационный.
— Хорошо тебе, ты хоть с направлением определился. А я вот разрываюсь. Знаю, что буду в Университет пытаться. Но вот куда? С одной стороны — хочется биологией заниматься. С другой — меня папа несколько раз к себе на факультетские мероприятия брал, у них там так здорово!
Она с легкой грустью вздохнула и мечтательно приподняла голову к потолку, словно пытаясь сквозь крышу и низкую пелену туч вглядеться в незримо горящие где-то высоко над ними звёзды.
…А вот теперь — давай!
Он ощущал себя уже не разведчиком — пилотом истребителя времен минувшей войны. Газ до отказа, догнать уходящий бомбардировщик и — винтом по оперению, на таран! Закрыть глаза, наклонить голову вперёд, ткнуться губами в слегка приоткрытый рот… А дальше — пусть будет, что будет.
И тут он упёрся в стену. Поняв, что физически не может сдвинуться с места.
Потому что мышцы отказывались выполнять любые команды, а нервные стволы — их проводить. Что-то мешало. Причём уже не внутренние сомнения — это «что-то» шло извне.
Снова секунда… другая… пятая… Наконец, оставив попытки преодолеть нечто, не пускавшее его к цели, он открыл глаза, только сейчас осознав, что сжимал веки почти до боли.
Перед ним плыли разноцветные круги, которые постепенно рассеивались, впитываясь в грубые стены.
А она стояла совсем рядом. Так близко, как ещё никогда.
И смотрела на него. Что было совсем неожиданным и ломало все выстроенные схемы—смотрела совершенно беззлобно. Только немного удивлённо и в чем-то даже маняще. Но сил преодолеть эти считанные сантиметры у него не было.
Несколько новых секунд глаза в глаза показались вечностью.
Наконец, Алёнка отвела взгляд. Он почувствовал, что снова может двигаться. Но повторять уже не хотелось.
Устало опустившись на испачканный пол, он тяжело выдохнул, согнул колени, уткнулся в них локтями и закрыл ладонями лицо. И услышал, как Алёнка точно так же опустилась рядом с ним.
Никогда, с самого детства не помнил он такого, чтобы она сидела на полу!
***
Из оцепенения его вывел долетевший снизу протяжный скрип дверной пружины, за которым последовал громкий стук входной двери подъезда и частые удары чьих-то каблуков.
И на площадку, еле справляясь с одышкой, в чёрном расстегнутом плаще, по которому стекали на пол крупные капли воды, влетела Алёнкина мама. Запыхавшаяся, с растрёпанными волосами, она столкнулась полным ужаса взглядом с Алёнкой, схватилась рукой за стену, почти роняя небольшую сумку, которую прижимала к себе другой рукой.
И в усталом выдохе утонули готовые вырваться криком слова.
— Господи… Доченька, ты жива!
По её щекам катились крупные слезы. Открыв сумочку, она стала нащупывать среди беспорядочной россыпи разных предметов коробочку с валидолом. Руки не слушались — на пол полетела помада, какие-то бумажки и монеты, брызнуло осколками зеркальце…
— Мама, да успокойся же ты, наконец! Что с тобой?
Дрожащей рукой она отправила таблетку в рот.
— Алёнка… ты когда пришла?
— Может, полчаса назад, может — побольше. Мама, да расскажи ты наконец, что случилось?
— Там, на остановке… Ужас просто… Грузовик… Всех, кто стоял и автобуса ждал… Я сейчас ехала — там затор жуткий, несколько «Скорых», милиции полно, никого не пускают… Ты же как раз в это время должна была ехать!
Она прижала к себе дочь, запустила ладонь в густые чёрные волосы. И только сейчас обратила внимание на него.
— Ой, здравствуй, Ванечка! А ты здесь как оказался?
— Здравствуйте, Светлана Григорьевна. Я… Да так, спросить зашёл. По завтрашним занятиям…
— Мам, он просто так. Можно, мы тут поговорим?
Ему стало совсем неловко.
— Да я, наверное, уже пойду.
— Ой, да говорите вы, сколько захочется! Я сейчас пирог достану, чай вскипячу, заходите на кухню, заходите!
Она попыталась сделать шаг к двери, но оступившись, снова схватилась за стену.
— Алёнка… Ты представить не можешь, как я бежала! Вот не поверишь — я просто уверена была, что там ты…
— Мам, ну что ты… Я здесь, жива и здорова. Откуда сразу мысли такие?
— Вот когда свои дети у тебя появятся — тогда будешь знать, что такое материнское чутьё. Слава Богу, иногда и оно ошибается.
Тут она пристально посмотрела на стоявшую рядом дочь. И как-то слишком осторожно произнесла:
— Алёнка… Слушай, а с тобой точно всё в порядке?
— Абсолютно всё! Ты же видишь, что я здесь, бодра, здорова и жизнерадостна, чего и тебе желаю!
— А почему у тебя взгляд такой?
— Какой?
— Ну… не могу объяснить… не такой, в общем. Ты здорова?
— Здорова. Ну, может быть, немного задумчивая и слегка усталая.
Светлана Григорьевна вздохнула.
— Хорошо, если так. Но что-то мне всё же тревожно…
Встретили мы изумрудного дракона в Академии. Подобрали возле столовой, но отошли поговорить в укромный угол, поскольку посторонних ушей вокруг было предостаточно. Шэль поставил полог тишины и началась полная лажа.
Разговор с Ирмом был тяжелый. Изумрудный дракон искренне не понимал проблемы. Ему казалось, что мне ничего не стоит сделать для него эдакое одолжение. Он ведь последний в роду и все такое. Объяснять свои страхи я не стала. Тот, кто не понял слова «нет», вряд ли поймет такое обыкновенное явление, как фобия.
Мотивировал свои хотелки Ирм тем, что рожденный от драконихи другого вида ребенок будет драконом того вида, к которому принадлежала мать. То есть, заделай он ребенка золотой дракоше — родится полукровка золотой. Ну и так далее по кланам. Настоящих же изумрудных драконих в живых не осталось, выбирать не приходилось. Мой ответ, что ребенок от меня будет полухаосным существом с хрен знает какими способностями, Ирма не испугал. Впрочем, я сомневаюсь, что его вообще что-то могло бы испугать. Отказов же зеленый явно не понимал.
Разговор становился все тяжелее, воспринимать собеседника тоже было почти невозможно. Меня внутри уже дергало, и я прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться и не впасть в истерику. Постоянная тематика «должна» и «ты же можешь» меня бесила. Я ничего ему не должна, в конце концов Ирм мне никто и звать его никак! Он не мой муж, не брат, не друг, это просто приятель Шеата из прошлой жизни, которого я вообще не воспринимаю ни партнером, ни другом, ни, тем более, мужем.
Я посмотрела на стоящего передо мной зеленоволосого паренька лет так тринадцати, может с натяжкой четырнадцати на вид, и вздохнула. Кто бы мог подумать, что толстозадый смешной маленький дракончик через год вытрахает мне весь отсутствующий мозг своими наследниками? Да еще и не абы какими, а рожденными мной. Ну не маразм ли? И вообще, я что, одна на все вселенные? Ну нашел бы себе через несколько лет бабу, обрюхатил и живи, блин, счастливо. Нет же, надо меня мулять. Неужто у меня на лбу «лох пожизненный» написано?
— Слушай, ну можно же как-то… лабораторно… — отбрыкиваюсь от роли матери-героини. — У нас прекрасная техника, великолепные генетики, чудесные врачи, какого хочешь тебе ребенка сделают, вырастят и вылечат…
— Такой ребенок не будет считаться драконом, — возразил изумрудный и я вдруг взорвалась:
— А мой ребенок тоже не будет считаться драконом! Это чертов хаос, пойми ты, деградант несчастный! Хаос, блять! И вообще, какого хрена я перед тобой расшибаюсь? Тебе нужен ребенок, ты и напрягайся. А мне даром не надо, у меня дюжина полукровок бегает, и это только из одной партии!
Воспоминания ударили под дых и я скорчилась у стены, переживая приступ. Первая смерть, первая партия детенышей… Новое полуплазменное-полудемоническое тело. И Твэл, не остановившийся на достигнутом. Их было больше… Выведенные лабораторно успешно существовали и нормально росли, но демону было мало. Он хотел настоящего наследника… И вторая смерть… полностью демоническое новое тело, ритуал привязки, уход во вселенную ужаса…
Память, проклятая память! За что ты меня так?.. За что?.. Добил Ирм, взглянувший на меня как на последнюю тварь.
— А ему ты сделаешь ребенка? Ради него согласишься? — его палец ткнулся в Шеата, который за каким-то чертом потащился с нами. — Отвечай!
Что я могу сказать? Вот что? Ради Шеата я выпрыгну из шкуры, это правда. Но смогу ли я совершить эдакое изощренное самоубийство ради него? Может и смогу, но только тогда, когда не будет совсем иного выхода. Когда лабораторию разбомбят, ученых вырежут под корень, из всего серебряного клана останется один Шеат… и этот проклятый ребенок сию секунду в момент своего появления на свет спасет мир. Ибо иначе я не вижу ни малейшего смысла подыхать ради чьего-то эго, почесанного такими замечательными словами: «а у меня наследник родился».
— Ну? Молчишь? Сказать нечего? — распалялся Ирм, а я смотрела на его озлившееся лицо, брызжущие злостью глаза и понимала, что прямо сейчас взорвусь. И последнего изумрудного дракона не станет.
— Будут тебе дети. Лабораторно. — Я сую ему в руку пробирку. — И никак иначе. Если согласен — отправь полную пробирку в Приют в «ГЕНЕТИКС», я предупрежу, что это твой… материал. Если не согласен — ищи жену самостоятельно.
— Ну знаешь ли… — изумрудный фыркнул и ушел, обиженно держа пробирку как ядовитую змею.
А я обняла Шеата и уткнулась носом в теплое плечо, ощущая мягкую ткань рубашки, колючую пуговицу под горлом, крепкие руки, обнявшие меня за плечи и талию… Почему мне так везет на подобных идиотов? Неужели они считают, что раз они последние в роду или какие-нибудь еще исключительные, то имеют право командовать всеми остальными? И я бы еще поняла, если бы такое требование мне выставил Шеат, Шеврин или, например, Хэль… но Ирм? Изумрудный не состоит в нашей семье, вообще никоим боком к ней не касается, какого черта я должна выполнять его требования?
— Можно тебя кое о чем попросить, пожалуйста? — шепчу я в самое драконье ухо, от чего Шеат невольно дергается. — Я ничего не имею против Ирма, это твой друг из прошлых жизней, у вас своя память и история, общайтесь на здоровье, но… пожалуйста, не бери его в нашу семью. Я не выдержу еще одного любителя наследников…
Мне хватит Твэла. Уже обожглась так обожглась. И сейчас он по иронии судьбы стерилен аки игла для взятия крови. Потому что сидит в искусственно созданном теле. Потому что довыебывался. Потому что… не надо хотеть того, чего природой не положено. Может не зря все-таки плазменные размножаются делением? Не зря драконы откладывают яйца, а все прочие просто рожают детей. Может это для чего-то так устроено… Значит по версии природы и наших создателей, мы не должны скрещиваться никоим образом. И идти против природы — кощунство.
— Хорошо, я обещаю — Ирм не войдет в состав нашего гнезда, — твердо ответил Шеат и поцеловал меня в лоб. — Теперь пошли, я расскажу тебе одну интересную штуку, которая облегчит нашу работу. И не спорь, я тоже хочу поучаствовать в создании изумрудного клана.
— Спасибо, — легонько касаюсь кончика носа дракона и тот смешно фыркает. А в душе ликует радость — я не сорвалась! Великие боги, я выдержала это чертово испытание и даже никого не убила.
Ирм жив, хоть и недоволен. Шеат жив. Золотые живы, хотя тоже недовольны посягательством Ирма на мою персону. Академия цела и даже не паникует. Все в порядке. Это ли не счастье?
***
На следующий день в «ГЕНЕТИКСе» появилась полная пробирка на специально отведенном столе. Почтить своим личным присутствием лабораторию изумрудный не пожелал, ну и черт с ним.
А я пошла по указке Шеата в драконье хранилище генного материла. Да, существует и такая хрень. При чем существует практически так же, как библиотека демиургов — когда надо, ее координаты прямо перед носом, открывай экран и иди. Когда не надо, ее будто и нет вовсе. Точно так же и с хранилищем.
Висящее в воздухе большое, светлое, изящное и какое-то… прямо ажурное здание и было пресловутым хранилищем. Пропустили меня только после ответа на вопрос «Цель прибытия». Странно, какая еще может быть цель, если не взять материал?
Охраняли и поддерживали порядок в хранилище созданные драконами стражи. По внешнему виду они больше напоминали человека с приделанной шеей страуса, уж больно длинная она была. Лысые, высокие, очень худые, с большими темно-синими, цвета звездного неба глазами, с тоненькими изящными руками, способными нажимать только кнопки. И все одеты в серебристую униформу с нашивками.
Определить пол работающих здесь существ было сложно — одинаково худые мужчины и женщины почти ничем не различались. Разве что у некоторых счастливиц проявлялась крохотная грудь. Одна из таких красавиц подплыла ко мне медленным шагом, удостоверилась в том, что я не собираюсь громить хранилище, а всего лишь пришла за материалом от изумрудной драконихи, и подала мне на заполнения бланки. Аж целых пять штук.
Вообще, судя по рассказу Шеата, все драконы сдавали свой генетический материал на хранение. Кроме самых отъявленных преступников, разве что. И поскольку серебряный был врагом номер один для своего клана, то его материалов здесь не наблюдается. Впрочем, он вполне так жив и без них, а поскольку жизнь у него новая с чистого листа, то он способен найти себе подходящую дракошу и родить аж целых троих детей. Почему у драконов обоих полов лимит в три ребенка, я не знаю. Но факт остается фактом — один дракон сможет сделать только троих детей. Но только полноценных драконов. Полукровок и гомункулов может бегать хоть тысяча, что очень жаль. Я уж подумала заклепать им в пробирках наследников и получить совершенно стерильных супругов. Не вышло.
Ладно, возвращаемся к нашим баранам. Отправилась в хранилище я потому, что мужику будет намного сложнее доказать свои искренние намерения в возрождении изумрудного клана. И заполнить ему надо будет уже не пять бумажек, как мне, а целую стопу…
Итак, что мы имеем… Графа «Имя». Тут все просто. Фамилия… возраст… пол… вопросы для дебилов, что ли? Ладно… Состоите ли вы в браке? К сожалению, состою…
Высунув язык, усердно заполняю документ. Имя-фамилия супруга… вопрос, однако… Я оглянулась на маячившую позади хранительницу и спросила:
— Извините, тут графа имя супруга… Мне всех супругов писать?
— Пишите всех, — согласилось нежное чудо генной инженерии, и я заскрипела своим фирменным карандашом. Но вскоре пришлось отвлечься.
— Извините еще раз… у меня все имена не влезают, строчки закончились…
Большие округлившиеся темно-синие глаза были мне просто комплиментом. Хранительница подплыла ближе и склонилась над документом.
— Хм… у вас столько мужей… Ладно, оставьте так, как есть, думаю, этого хватит для определения подлинности вашей личности.
Через час бумагомарательства мне наконец выдали вожделенную пробирку с инициалами какой-то давно умершей изумрудной драконихи. Вот теперь, Ирм, держись! Конечно, хранители сказали, что этого хватит на четверых детей, пол можно задать самим, но кто сказал, что этих детей нельзя будет клонировать? Или еще круче — скопировать сами зародыши и сделать столько одинаковых драконов, сколько душа пожелает. Так и весь изумрудный клан можно будет вернуть… Ой зря вы так упростили процедуру, господа хранители! Мы ведь еще за рубиновыми драконами придем…
***
Для довершения пакостей Ирму, вечером после тяжелого дня в лаборатории, у нас на столе я обнаружила записку от того самого анонимного анонима с координатами мира с сокровищницей изумрудных драконов. Хана тебе, Ирм!
Выгребать сокровищницу решили сразу, не откладывая в долгий ящик. Ведь если координаты попадут не в те руки… прости прощай изумрудный клан. Основную изумрудную сокровищницу разграбили и разбомбили золотые, но порядочные драконы никогда не делают одну нычку. Эта, конечно, победнее, но все равно хоть сколько-то яиц лучше, чем ничего.
За яйцами мы послали Ирма и Шеврина с Хэлем. За Хэлем пошел Ольт, так что парням будет весело. Я отказалась участвовать в авантюре, тем более что яйца нужны зеленому пузатому нахалу, а не мне. У меня полные инкубаторы и еще куча мелких ящерок бегает. Они по большей части относятся к Шеврину, но то уже такое дело… А Ирму полезно, нечего было прикалываться с Шеврина на счет многодетности. Если все выгорит, то у Ирма детишек и взятых из сокровищницы драконят будет больше, чем у Шеврина. Вот пусть прочувствует все радости бытия многодетного папаши…
Я достроила очередной отсек инкубартора, выставила ровными рядами столы, подготовила стойки для яиц и настроила освещение с опрыскивателями. Вот теперь можно подавать объявление о поиске на работу новых сотрудников. Нужны присматриватели… присмотрщики… надсмотрщики… для блин, короче, нужны люди с руками из плеч, способные смотреть за яйцами в инкубаторе…
Объявление появилось в магической сети Шаалы, авось кто-то и согласится. Я же уселась на созданную табуреточку и принялась ждать экрана вместе с прочими оставшимися не в удел драконами, чтобы потом суматошно выгребать передаваемые яйца. Вечер, плавно перетекающий в ночь, обещал быть тяжелым…