…С чего она так странно разговаривает всё же? Словно думает о чём-то другом. Сам он, пожалуй, так общался бы с человеком в том случае, если бы не мог вспомнить, где и когда виделся с ним в последний раз и как вообще того зовут.
— А чего у тебя родители так поздно приходят?
— Почему поздно? Мама скоро быть должна. А папа последнее время в институте всегда пропадает до самого вечера.
— Каждый день?
— Иногда и на выходных. У них какой-то серьёзный эксперимент готовится, но он нам почти ничего не говорит.
— Даже в общих чертах?
Алёнка чуть покачала головой.
Стоп. Когда-то от мамы он слышал, что человеку, особенно девушке, больше всего нравится, когда разговор идет о нём самом. А если…
— Слушай, а ты чего так тепло одета?
Он заметил, как в глазах Алёнки на мгновение сверкнуло что-то очень доброе, словно она давно истосковалась хотя бы по небольшому интересу не к делам и всему такому прочему, а именно к ней. Неужели подействовало?
— Знаешь, у нас пока так и не затопили, батареи холодные, как лёд. А я существо теплолюбивое…
Она несколько раз покрутила головой, пытаясь спрятать нос в шерстяной воротник. Который был не очень высоким, и всякий раз сползал до уровня губ…
…Спокойно. Пока просто разговариваем. И смотрим за обстоятельствами.
О чём ещё говорить можно? Вот когда без особой надобности, то по часу трепаться могли, а когда надо, то ни одной темы на ум не приходит.
Но тут Алёнка сама повернула ситуацию. Эх, и как он мог забыть об этом?
— Ты уже надумал, куда хочешь поступать после школы?
— Однозначно, что-нибудь с космосом. Бауманское или авиационный.
— Хорошо тебе, ты хоть с направлением определился. А я вот разрываюсь. Знаю, что буду в Университет пытаться. Но вот куда? С одной стороны — хочется биологией заниматься. С другой — меня папа несколько раз к себе на факультетские мероприятия брал, у них там так здорово!
Она с легкой грустью вздохнула и мечтательно приподняла голову к потолку, словно пытаясь сквозь крышу и низкую пелену туч вглядеться в незримо горящие где-то высоко над ними звёзды.
…А вот теперь — давай!
Он ощущал себя уже не разведчиком — пилотом истребителя времен минувшей войны. Газ до отказа, догнать уходящий бомбардировщик и — винтом по оперению, на таран! Закрыть глаза, наклонить голову вперёд, ткнуться губами в слегка приоткрытый рот… А дальше — пусть будет, что будет.
И тут он упёрся в стену. Поняв, что физически не может сдвинуться с места.
Потому что мышцы отказывались выполнять любые команды, а нервные стволы — их проводить. Что-то мешало. Причём уже не внутренние сомнения — это «что-то» шло извне.
Снова секунда… другая… пятая… Наконец, оставив попытки преодолеть нечто, не пускавшее его к цели, он открыл глаза, только сейчас осознав, что сжимал веки почти до боли.
Перед ним плыли разноцветные круги, которые постепенно рассеивались, впитываясь в грубые стены.
А она стояла совсем рядом. Так близко, как ещё никогда.
И смотрела на него. Что было совсем неожиданным и ломало все выстроенные схемы—смотрела совершенно беззлобно. Только немного удивлённо и в чем-то даже маняще. Но сил преодолеть эти считанные сантиметры у него не было.
Несколько новых секунд глаза в глаза показались вечностью.
Наконец, Алёнка отвела взгляд. Он почувствовал, что снова может двигаться. Но повторять уже не хотелось.
Устало опустившись на испачканный пол, он тяжело выдохнул, согнул колени, уткнулся в них локтями и закрыл ладонями лицо. И услышал, как Алёнка точно так же опустилась рядом с ним.
Никогда, с самого детства не помнил он такого, чтобы она сидела на полу!
***
Из оцепенения его вывел долетевший снизу протяжный скрип дверной пружины, за которым последовал громкий стук входной двери подъезда и частые удары чьих-то каблуков.
И на площадку, еле справляясь с одышкой, в чёрном расстегнутом плаще, по которому стекали на пол крупные капли воды, влетела Алёнкина мама. Запыхавшаяся, с растрёпанными волосами, она столкнулась полным ужаса взглядом с Алёнкой, схватилась рукой за стену, почти роняя небольшую сумку, которую прижимала к себе другой рукой.
И в усталом выдохе утонули готовые вырваться криком слова.
— Господи… Доченька, ты жива!
По её щекам катились крупные слезы. Открыв сумочку, она стала нащупывать среди беспорядочной россыпи разных предметов коробочку с валидолом. Руки не слушались — на пол полетела помада, какие-то бумажки и монеты, брызнуло осколками зеркальце…
— Мама, да успокойся же ты, наконец! Что с тобой?
Дрожащей рукой она отправила таблетку в рот.
— Алёнка… ты когда пришла?
— Может, полчаса назад, может — побольше. Мама, да расскажи ты наконец, что случилось?
— Там, на остановке… Ужас просто… Грузовик… Всех, кто стоял и автобуса ждал… Я сейчас ехала — там затор жуткий, несколько «Скорых», милиции полно, никого не пускают… Ты же как раз в это время должна была ехать!
Она прижала к себе дочь, запустила ладонь в густые чёрные волосы. И только сейчас обратила внимание на него.
— Ой, здравствуй, Ванечка! А ты здесь как оказался?
— Здравствуйте, Светлана Григорьевна. Я… Да так, спросить зашёл. По завтрашним занятиям…
— Мам, он просто так. Можно, мы тут поговорим?
Ему стало совсем неловко.
— Да я, наверное, уже пойду.
— Ой, да говорите вы, сколько захочется! Я сейчас пирог достану, чай вскипячу, заходите на кухню, заходите!
Она попыталась сделать шаг к двери, но оступившись, снова схватилась за стену.
— Алёнка… Ты представить не можешь, как я бежала! Вот не поверишь — я просто уверена была, что там ты…
— Мам, ну что ты… Я здесь, жива и здорова. Откуда сразу мысли такие?
— Вот когда свои дети у тебя появятся — тогда будешь знать, что такое материнское чутьё. Слава Богу, иногда и оно ошибается.
Тут она пристально посмотрела на стоявшую рядом дочь. И как-то слишком осторожно произнесла:
— Алёнка… Слушай, а с тобой точно всё в порядке?
— Абсолютно всё! Ты же видишь, что я здесь, бодра, здорова и жизнерадостна, чего и тебе желаю!
— А почему у тебя взгляд такой?
— Какой?
— Ну… не могу объяснить… не такой, в общем. Ты здорова?
— Здорова. Ну, может быть, немного задумчивая и слегка усталая.
Светлана Григорьевна вздохнула.
— Хорошо, если так. Но что-то мне всё же тревожно…
0
0