— Клянусь рогами Минотавра! — кричал Приам. — Ты ли это? Мой славный и великий друг! Когда ты вошёл в порт? Почему я не знаю о твоем приезде? Скорее поднимайся ко мне, чтобы быть как можно выше к небу, ибо поэт подобен богу, а поэт и лучник подобен мысли, пущенной прямо в зад толстой Гере на Олимпе! А ха-ха-ха!
Аполлон, только что сошедший по настилу с триремы «Мимесис», славного изобретения коринфянина Аменокка, только тяжело вздохнул и, раскинув руки, точно аист крылья, ускорил шаг, приготовившись к медвежьим объятиям вечно нетрезвого царя.
…Этот месяц был подобен мертвому сну. Он занимал себя всем и сразу, стремясь ускорить ход усталого Хроноса. Сам следил за выдачей обеда, писал поэму, лично выправлял наконечники стрел и даже грёб, дабы мускулатура не превращалась в жирное тесто во время длительного пути.
«С удовольствием пустил бы стрелу в твой толстый зад…», — думал он, старательно напрягаясь, чтобы уберечь от перелома свои рёбра, сжатые бычьими окороками Приамовых бицепсов.
Этот рыжебородый массивный воин неумело, зато решительно растрачивающий богатое наследство троянского рода, не вызывал симпатии у любителя утонченного слога, но был нужен. Ради ДЕЛА.
Поход в Африку был необходимостью и практически увенчался победой. Оставалась одна деталь.
Наконец, троянец прекратил свои излияния радости и собеседники, громко обсуждая великого Гелиоса, «тепло приносящего», тяжело поднялись на гору к дворцу.
— Вина! Мне и моему другу! — прорычал запыхавшийся царь встречавшим.
Из толпы отделилось, словно дуновение Эола, нежное создание и подобно нимфе приблизилось к двум почти обезумевшим от жары мужчинам.
Выпив разбавленного кисловато-терпкого коринфского напитка, Аполлон поднял голову от опустевшего кувшина и спросил:
— Кто ты, прекрасная?
Он устал от тяжелого и бесконечно нудного пути, жары и воняющего потом кабаноподобного царя. Ему хотелось в мегарон и женщину.
«Эту», — подумал он.
— Кассандра, дочь моя! — проревело рядом. — Выросла.
«Дочь… — с досадой подумал прибывший. — Ну пусть и дочь, мало ли дочерей у мелких царьков по побережью. Эту. Хочу».
Поздно, заполночь, когда дорогой, крашенный финикийским порфиром хитон превратился от жира, вина и чадивших бараньим салом светильников в грязную вонючую тряпку, гость и хозяин, наконец, разошлись.
Прямой как скамья Приам долго желал добрых снов и, естественно, велел цесаревне проводить дорогого гостя до его спальни.
Утром Аполлон вспомнил ее вскрик и то ощущение погружения в мягкую, женскую, непрочно закрытую плоть, легко разорванную им…
Вспомнил кровавое пятно на светло-персиковой ткани пеплоса и голос, то срывающийся на стоны, то выплёвывающий ругательства, но лицо почему-то расплывалось.
Сколько раз проклянет он себя за эту дурную мальчишескую похоть?
Глупый царь оказался заботливым отцом и, осознав, что Аполлон не желает брать его дочь в жены, отказал в подарке. Не помогло ни золото, ни дорогие вина, ни ткани.
И напрасно молила, заламывая руки, Кассандра, согласная стать одной из нищих порн, служащих для утех приплывающих, лишь бы этот зверь, забрав кусок небесного металла, убрался навсегда. Напрасно просили, стоя на коленях перед владыкой, умные лафагеты. Приам был непреклонен: «Наследие предков останется лежать там, куда его положил сам Зевс».
Участь Трои была решена.
***
Алые сполохи среди чёрной удушающей тишины создавали под немыслимыми углами странные геометрические фигуры. Тьма шепталась…
— Красивую легенду мы вспомнили, Аид.
— Мы пробуем ее возродить, моя Перфесона.
— Яйааааааа Лилит, — смеялась мгла.
***
«Если Вы сами не умеете радоваться жизни, то почему эта самая жизнь должна вдруг радовать Вас?», — думал Андрей Дмитриевич, спускаясь по ступеням навстречу закату на озере Ван и жене. Та бодро парковалась у огромного тутового дерева под призывные крики мальчишек:
— Дядя Андрей, дядя Андрей — тетя Наташа приехала! Ура!
Прожившая без малого тридцать лет прокурорской женой Наталья Николаевна, вылезая из второго авто, арендованного специально для вывоза огромной кучи свалившихся на них туристов, думала приблизительно в том же ключе.
— Что уставился? — услышал ее первые слова супруг. — Хочу с сожалением констатировать, что как была дурой, так и осталась, вышла замуж за чёртову периферию и теперь пожинаю плоды твоей крестьянской генетики.
Он хмыкнул и, поцеловав ее в щеку, сообщил:
— Зря ты так. Тут все-таки дети. И, вообще, время, мадам, над вами не властно.
— Козел, — согласилась подруга жизни. — Где тут душ-то?
Полночи они, «как два дурака», рассматривали амулет, а ровно в шесть, посадив ребят за руль и распихав вещи, вереницей начали обратный путь в злосчастный отель. Чем был занят их сын где-то за океаном, родители старались не думать, тщательно избегая разговоров на такую страшную тему. Асфальт плавился под резиной быстро крутящихся колёс, и дорога отсчитывала километры пройденного пути.
***
Утром, после раннего завтрака, в отель к попаданцам приехал Френсис. Все были при деле. Иван и Хенрик размышляли над будущим приключением. Зевающий портье тем временем получал детальные указания от терпеливо объяснявшего Димона: «Сменщик должен распечатать авиабилеты, которые пришлют на адрес отеля и аккуратно положить их на столик в номере».
Чичен Ица стала божьим даром для неискушенных в высшем образовании индейцев, подарив им средства к существованию в созданных властями в окрестностях Вальядолида отелях-спутниках среди бескрайних джунглей, но значительной сообразительности не принесла.
Впереди ребят ждали колодцы и сеноты с чудесами, но Димон никак не мог убедить себя, что стоящий перед ним консьерж сможет правильно выполнить его ответственное поручение. Повод для сомнений вообще-то имелся.
Местные воспринимали туристов как своеобразные денежные мешки — глуповатые и горластые, а последние считали население туповатыми потомками древних вырывателей сердец — кровожадными и опасными. Общение шло туго.
***
К Миллениуму дирекция археологического парка расстаралась и, проведя в подземельях проводку, открыла часть пещер Баланканче для всеобщего обозрения.
Однако данная часть комплекса не пользовалась особой популярностью. Проехав почти триста километров из Канкуна, туристы обычно быстро проскакивали поле для игры в мяч, а затем, осмотрев помимо центральной ещё пару полуразрушенных пирамид, подгоняемые гидами и жарой, спешили купаться и обедать. Им было не до пещер…
Солнце припекало, и, проигнорировав совет Френсиса купить на рынке дождевики и шляпы, исследователи (хозяйственно прихватив воды и пару бананов с завтрака) решительно двигались к цели.
Утоптанная дорога закончилась.
Вступив под сень настоящего тропического рая, путешественники быстро осознали свою ошибку. Тёсанный еще в доколумбову эпоху камень ступеней обильно покрывала липкая, красно-бурая, чём-то напоминающая полузасохшую кровь грязь, сверху капало, ноги сильно скользили. Здоровой рукой Иван вцепился в липкое и грязное подобие перил. Дима старательно поддерживал друга, неизвестно каким способом втиснувшись между стеной и узкой щелью прохода, в принципе не предназначенного для спуска вдвоем. Впереди то и дело слышались нетривиальные немецкие выражения — Хенрик пятой точкой считал ступеньки.
Пару раз на них откуда-то из темноты с писком вылетали толстые летучие мыши.
— Разносчики чумы, — пробубнил Ванька.
— Мне казалось, что в Средневековую Европу чуму завезли с поражёнными блохами грызунами, — попытался возразить Димон.
Но был решительно остановлен замечанием:
— Слушь, заткнись а? Б-биолог! Не упасть бы!
Ступеньки поворачивали то в одну сторону, то в другую, и на ребят периодически наводили свои копья сталактиты и сталагмиты. Вид подсвеченных солнцем природных лепных орнаментов наверняка восхитил бы архитекторов, но у совершенно промокших и грязных авантюристов эта «несказанная красота» вызвала только глухое раздражение.
Наконец, бесконечные ряды стертых ногами паломников ступеней завершились и друзья погрузили кроссовки в темную грязь старой подземной дорожки. По обеим сторонам они увидели глиняные черепки с невыразимо ужасными рожами, нарисованными каким-то сумасшедшим ваятелем из эпохи Чингачгука.
— Посмотрите скорее, — от восхищенного вопля с места сорвались оставшиеся крыланы. — Посмотрите! Буква «V» над переносицей, круглые глаза, синяя кожа… это же изображение Бога Тлалока. Властитель дождя, подземных и надземных вод.
— Ага, а лоб чёрный, потому что грязью измазался? — ехидно вставил Иван.
Грозный взгляд Хенрика, осудивший святотатство, заставил Димона задуматься о защите хозяина.
— Тлалок — повелитель чёрной бури, властитель молний и грома, — продолжил немец познавательный лекционный курс.
Но вот вазочки и черепки закончились, и исследователи оказались в круглой, хорошо подсвеченной пещерке с небольшим возвышением в углу.
— Алтарь ягуаров, — обиженно буркнул немец.
Дима подошёл поближе и, проведя ладонью по его пустевшему основанию, вдруг достал из рюкзачка зарядник и положил на постамент. Тот улёгся своим титановым телом так ровно, словно в вату.
— Похоже на хранилище, — сообщил поражённый Иван.
Они прошли вперед ещё с десяток метров и увидели маленькое, круглое, как зеркальце, озеро. Стояла невероятная тишина. Над озером, словно паря над миром, высился второй алтарь.
На нем стоял Тлалок, чем-то неуловимо похожий на Зевса.
— Громовержец! — прошептал Хенрик.
Их окружали чистейшего бело-голубого цвета сталактиты, словно колонны, выполненные в дорическом стиле.
Друзья медленно подошли к алтарной части.
— Это алтарь девственных вод, — вдруг решительно заговорил Дима. — Посмотрите, видите у него точно такая же выемка, как у предыдущего, но она глубже и чётче. Похоже на некий замок, а вот там, на стене, можно увидеть резкие узкие изломы в породе. Я сканировал их. Это схема транспортных туннелей. Если наложить на современную карту, то получается, что отсюда мы могли бы попасть в район Илиона.
— Троя, — прошептал профессор.
— Турция, — поправил Иван.
— Шестьсот километров от отеля, — резюмировал Дима.
Они помолчали какое-то время. Тлалок, ухмыляясь, смотрел сверху.
— А что мы, собственно, теряем? — решительно начал российский деятель от науки. Рука начала болеть, и ползти назад по тягучей, противно пахнущей разрытым кладбищем грязи было лень.
— Димон, вставляй штуковину, говори про «факу» и мы в отеле!
Хенрик открыл было рот, собираясь возразить, но услышал только:.
— Мазат воюж тыкор мыслофак!
Раздался щелчок, земля ушла из-под ног, и они полетели!
Альбедо – вторая стадия в изготовлении философского камня. Из получившейся светящейся жидкости маг выпаривает шлаки, чтобы явить миру малый эликсир (aqua vitae), способный превращать металлы в серебро.
О переходе из мира нигредо в мир альбедо Юнг писал так: «Неясность слегка рассеивается, как мрак ночи при появлении на небосклоне луны… Этот робкий свет относится к альбедо, лунному свету».
На этой стадии алхимического процесса распад старого уже завершён, а новое ещё только начинает появляться. Это период пассивного ожидания, когда в душе мага начинают складываться новые ценности и ориентиры.
Верила ли она сама в то, в чём участвовала? Нет, не верила.
Но этот вопрос она себе не задавала. Боялась ответа, боялась тёмных глубин собственного откровения, когда под мантией лжи, расшитой геральдическими лилиями, откроется немощное тело правды.
Её правда, как нежеланный наследник, была упрятана в самое глубокое хранилище, за тысячу дверей. Правда изнемогала от жажды и голода, но всё ещё дышала, и говорила, и голос этой правды доносился сквозь каменные стены до самого трона.
«Ты всё придумала! Все твои улики косвенные! Ты хочешь верить, что он жив, что он может вернуться, чтобы поддерживать твоё собственное существование. Этот обман служит тебе оправданием, индульгенцией, которую ты вымаливаешь у судьбы. Если он жив, если прошёл тот ад и воскрес, то и ты не убийца. Ты этим счастливым чудом оправдана. Старуха больше не придет. Не будет призраков и видений, не будет ночных раздумий и кошмаров. Ты свободна и невинна. Вот во что ты желаешь верить! В свою невиновность. Но это не так! Не так. И ты это знаешь. Он не мог выжить. Он всего лишь человек, он уязвим и смертен. Он мёртв».
Эта истина залегла там, в фундаменте, подобно краеугольному камню мироздания. Какому существу, какому богу под силу расшатать этот камень?
Она услышала несколько слов, и камень дрогнул, стал разламываться, крошиться, подтекать. Стены уподобились восковым.
Она охватила голову руками. Пол под ногами закачался. Или это ей только кажется? От треска и разрывов она не слышала ответных слов священника. Впрочем, зачем ей священник? Кто такой священник?
Нет никакого священника! Есть только он.
Он! Вот его голос.
Он снова заговорил:
— А этот молодой человек вызвался сопровождать меня, чтобы взглянуть на ваши книги. Вы помните его, святой отец? Максимилиан-Анри, из Парижа.
Шум утих, шуршал только невидимый песок из мгновений. Она услышала и священника.
— Как же, конечно, помню. Госпожа княгиня приняла в его судьбе большое участие. Да вас, милостивый государь, не узнать! У вас и щеки наметились, и румянец! Ну, ну, не смущайтесь. Ваше стремление учиться весьма похвально. Желаете взглянуть на книги?
Послышался хриплый, глуховатый от волнения голос мальчика.
— Вы говорили, что у вас есть книги того грека, слепого, про царя, который с великанами сражался.
— С циклопом, — мягко уточнил тот, воскресший из небытия.
— Так это вы про царя Одиссея! – обрадовался кюре. – Грешен, читаю язычников, и Гомера и записки Цезаря о Галльской войне.
— Было бы очень любезно, святой отец, если бы вы одолжили нам Гомера. А то, сами понимаете, у господина Липпо все книги медицинские, некоторые на арабском.
— Одолжу непременно. Стремление отрока к наукам следует поощрять. Не в том ли состоит долг истинного охранителя душ? – И кюре добродушно засмеялся. – Ну идёмте, юноша, идёмте, взглянем на книги. Труды отцов церкви вам читать рановато, а вот греков и римлян можете попробовать.
Он тоже вошёл в дом или остался во дворе?
За окном всё ещё щебетала девочка. Пока взрослые заняты непонятным для неё разговором, она развлекается всем, что попадается на глаза. Вот её внимание привлек маленький цветник. Там скоро зацветут астры — цветы августа и сентября.
— Ой, какие цветочки! А у нас таких нету. Папа, а почему у нас везде ластет капуста?
— Не только. Есть еще морковь, брюква и сельдерей.
— Они некласивые, — возмутилась девочка.
— Согласен. Но тётушка Мишель, как ты её называешь, думает не о том, что красиво, а о том, что положить зимой в суп, когда нет ни цветочков, ни капусты.
Итак, он остался во дворе. Конечно же, он ни на минуту не оставит дочь без присмотра. Это зеница его ока, его маленькая девочка, ради которой он, не колеблясь, отдаст свою жизнь.
Теперь и она, герцогиня, узнала голос ребёнка. Да, действительно, это она, та самая отвергнутая, ненавидимая, обозначенная как соперница девочка, которую она, принцесса крови, вдруг пожелала удочерить.
Она должна найти в себе силы и подойти к окну. Окно в трёх шагах перед ней, оно обратилось в пылающий, заколдованный портал, прорезь в самом теле вселенной.
Если она найдёт в себе силы приблизиться и заглянуть, она окажется из числа тех, кого ткань вселенной признает своим властелином. Огненный прямоугольник манил её, звал. Она сделала шаг, затем ещё один. Всё ещё шумит, осыпаясь, белоснежный песок. Всё ещё грохочет, как колокол, сердце, ставшее бронзовым и беспощадным, готовое разнести рёбра и грудь.
Вот уже кисейный занавес в пределах досягаемости. Но отдернуть его нельзя. Можно лишь приподнять.
Герцогиня сделала шаг влево и приблизилась к стене. Теперь остаётся лишь повернуть голову. Занавес прилегает неплотно, она видит освещённый солнцем двор.
Где-то в доме бубнит отец Марво. Два или три раза ему ответил мальчик.
Клотильда зажмурилась, но усилием воли открыла глаза. Она увидела мужчину и девочку. Девочка стояла, приподнявшись на цыпочки, у ограды.Ограда была ненамного выше неё, сбитая из потемневших от непогоды жердей, увитая жимолостью. Поверх врытых в землю кольев тянулась довольно широкая перекладина. На ней расположился самого разбойничьего облика кот.
Этого кота герцогиня часто замечала дремлющим в солнечной луже посреди двора, на пеньке или на ограде. Зверь порой целые дни проводил на ограде, жмурясь и помахивая хвостом, вероятно, увлечённый своими тайными и зловещими мыслями.
Кот смотрел на дорогу, как сторожевой пёс, охраняющий дом от незваных гостей. С наступлением сумерек этот чёрно-белый страж покидал пост и отправлялся на охоту. Однажды Клотильда видела, как он волок через двор здоровенную крысу, пойманную в погребе.
Клотильда продолжала смотреть из окна, ибо страх так и не позволил ей взглянуть на мужчину.
Он стоял, беззаботно прислонившись к поленнице. Герцогиня вздохнула и взглянула на него. Тут же её глаза получили ожог.
Ей будто плеснули в лицо чем-то горячим, светящимся, собранными в горсть солнечными пятнами. Ей хотелось вновь зажмуриться, закрыть лицо руками. Боль стала нестерпимой, не телесной. Потому что это был он…
Он, Геро. Чуть попривыкнув, она снова взглянула. Геро, живой, из плоти и крови, стоял там, скрестив руки на груди и, чуть склонив голову на бок, с улыбкой наблюдал за девочкой.
Глаза постепенно приноравливались. Клотильда уже различала детали, драгоценные и необходимые. Это он, но другой, почти неузнаваемый, повзрослевший, похорошевший. Одет просто, без изысков. На нём крестьянские сабо на босу ногу…
Он похож на принца, покинувшего столицу и строгих наставников. Запястья и щиколотки обнажены. Рукава его сорочки, похоже — из тонкого льна, закатаны до локтей. Короткие кюлоты застегнуты под коленями, оставляя для солнца и вкрадчивых взглядов его гладкие, тугие икры и голени.
В этой легкой мальчишеской небрежности было что-то от того, прежнего Геро, юного, несведущего, который встретил свою судьбу под сводами скриптория.
Он как будто возвратился к прежней ипостаси, обогатив её годами пройденных испытаний. То была инициация смертью. Он спустился в подземный мир, переплыл Стикс и вернулся назад, обновлённый, неузнаваемый.
Она не видела его несколько месяцев. Срок значительный для ребёнка, но ничтожный для взрослого — но преображение свершилось.
Он другой. Более зрелый, более уверенный. Он обрёл те качества и силы, о которых прежде не знал, они раскрылись подобно крыльям, с которых методично срезали перья.
И ещё…
Ещё он любим. Это видно сразу. Женщины не ошибаются, они угадывают присутствие счастливой соперницы, даже если эта соперница далеко.
А то, что эта соперница существует, Клотильда видела отчётливо. Ей не нужны доносы и шепотки. Достаточно взглянуть на него.
Он — безмерно счастливый любовник, обласканный, зацелованный. И сам отдарившийся с не меньшей пылкостью, ибо влюблен.
Он любит и любим. Любит и любим.
Где-то есть она, покорившая его сердце. Завладевшая не только телом, но и душой.
Клотильда могла бы попытаться себя утешить, обосновав это солнечное счастье в его облике, в беззаботности его движений лишь присутствием дочери.
Ибо ей доводилось видеть его сияющим, озарённым, когда в минуты дозволенных свиданий он брал свою дочь на руки.
Но эти вспышки радости были кратковременными, прогорали быстро, как виноградные лозы в камине.
Здесь же она видела ровное, могучее горение, побеждающее мрак и холод. Это было задержавшееся в зените маленькое солнце, которое в отличии от солнца всемирного обладает собственной волей и правом замедлить свое движение.
Та неведомая женщина присутствовала и в девочке. Если первая его возлюбленная, та, что умерла, оставила в ней свою кровь, свою тень в движениях, чертах и повадках, то эта, вторая, довольствуется внешним присутствием.
Девочка одета с тем тонким вкусом, каким обладают только любящие матери. Геро при всей своей любви не смог бы так безупречно совместить все эти вышивки, ленточки и оборки.
При всех своих талантах он оставался мужчиной, далеким от портновских ухищрений. Девочку одевала та, другая. Она же вплела ленту в детские локоны.
Клотильда чувствовала боль в глазах и сердце. Кто-то опередил её, обыграл. Кто-то оказался изворотливей и хитрее. Кто-то отнял у неё Геро, её добычу, и отнял этого ребёнка. Увел обманом, прельстил, околдовал.
Кто это? Неужели Жанет?
Судя по ткани и фасону, платье для девочки заказывали в Париже, у портного не из последних. Кому это по карману? Только той, кому принадлежит поместье. Больше некому.
Девочка тем временем всё ближе подходила к дремлющему на ограде коту. Дремота этого ночного хищника была притворной. Он видел человеческого детёныша и предостерегающе дернул хвостом.
— Милая, он сердится.
Это был Геро. Он все так же стоял, прислонившись к поленнице, но как-то подобрался, для глаза почти незаметно, но для неё, знавшей, к каким нежным переборам под кожей приводит эта готовность, эта перемена была очевидной.
Так он готовился к боли и схватке, к чужеродным прикосновениям. На этот раз он, казалось, даже наслаждался возможностью взнуздать свою искрящуюся молодость. Но что могло грозить там его маленькой дочери?
Мария не услышала отца — или сделала вид, что не услышала. В ответ на предупреждение Мария приблизилась и протянула ручку, чтобы погладить дергающийся хвост.
Ночной зверь, всегда настороженный, ожидающий врага в каждом встречном мальчишке, в крестьянском бездельнике или в бегущей собаке принял это движение, как непрошенное посягательство. Кот вскочил, выгнул спину и зашипел.
Его лапа хищно мелькнула в воздухе, стремясь зацепить неосторожные детские пальцы. Мария в страхе отпрыгнула.
Геро, с той же стремительностью молодого зверя, оказался рядом с ней. Торопливо оглядел маленькие ручки в поисках царапины. Но раны, по всей видимости, не было, хотя девочка захныкала:
— Папа, он хотел меня поцалапать!
В доме послышался шум, и на крыльцо выскочил мальчик. Взъерошенный, готовый к бою. Он сразу определил врага, чёрно-белого, прижавшего уши. Мальчик огляделся в поисках предмета, годного, как оружие.
Он углядел не то обломок черепицы, не то камень, и быстро поднял этот предмет с земли.
— Максимилиан, — негромко произнес Геро, — что вы намерены делать?
Голос звучал без всякой угрозы, без обещания шлепков и розог, без истеричной надрывности беспомощного родителя, но мальчик застыл. В этом голосе была другая сила, которая не нуждалась в железе и пушках.
Мальчик нерешительно взглянул на своего наставника.
— Этот бродяга мог её оцарапать, — произнес тот, кого назвали Максимилианом.
— Но не поцарапал. Не поцарапал? – Геро обратился к дочери.
Девочка замотала головой.
— Ты всего лишь испугалась.
Девочка кивнула, но тут же добавила, указывая на кота:
— Он плохой! Злой! Я хотела его погладить, а он цалапается!
— Он не плохой, — мягко возразил Геро, — он тоже испугался.
— Почему? Я же не буду его кусать! – обиженно возразила девочка. Она оглядывала свои ручки, в надежде отыскать царапину.
— Только он этого не знает, — терпеливо продолжал Геро. – Ты ему о себе ничего не рассказывала.
Мальчик тем временем бросил обломок и подошёл поближе. На крыльце показался священник.
Клотильда смотрела, не отрываясь.
«Сейчас он проделает свой обычный трюк» — подумалось ей.
— А как я ему ласскажу? Он же не понимает, — упрямилась девочка.
— Откуда ты знаешь? Ты же не пробовала.
Геро приблизился к ограде и остановился в трёх шагах от кота.
Нина вернулась из Янтарного двадцать седьмого августа в семь утра, чтобы до ухода на работу успеть принять отчёты с островов и глянуть записи. Некоторые она успела просмотреть, пока сидела с Ирой в больнице, видео с праздника смотрела до работы.
Змей не только свои записи скинул Кузе, но и отснятые другими киборгами видео – как оказалось, он попросил Доброхота отпустить с ним Лютого и Мая (Mary научился играть на гуслях и мог аккомпанировать пляске) и выпросил у Ратмира Декабря, и там пару киборгов нашел толковых из числа привезённых.
Плясал он действительно шикарно! И даже с частушками!
Степан для проведения плясок и драки привёз с другой планеты – недалеко, около суток всего лететь – два десятка битых киборгов-парней, на сколько хватило денег за проданный жемчуг и реализованные продукты. Привёз также стоматологическое оборудование и инструменты для медпункта в Орлово – это оказалось выгоднее, чем заказывать по каталогу с доставкой.
Сорную рыбу ловить разрешено, да и грибов-ягод местные жители и киборги Нины насобирали и сдали в заготконтору достаточно много, плюс свежий мёд в бочонках, а так как ресторанах мегаполиса натуральные продукты стоят впятеро дороже, то и перевоз окупился полностью. Вот Степан и слетал гружёным туда и обратно. И даже городских каких-то привозил. Как будто ему местных мало!
Всех привезённых киборгов директор заповедника после праздника распределил – те, которые даны были мастерам и в фольклорные группы, там и остались, а остальных по деревням, куда одного DEX’а, куда двоих, — исходя из уже имеющегося в наличии количества киборгов и от количества работы в деревнях.
В Орлово Степан лично привёз троих парней – двух DEX’ов, замеченных Змеем, и Irien’а с уже поставленной медицинской программой.
DEX’ов назвали Ждан и Данко – Ждана Доброхот на правах старшего сына передал второму по рождению брату Лучезару для охраны гаражей и находящейся в них техники, а на Данко Драган поставил урезанный пакет программ от сельскохозяйственных Mary – ремонт и отладка тракторов и навесных орудий.
Irien’а-медика отдали Искре, Драган убрал у него лишние файлы и поставил самую новую программу по лечению зубов, и Искра могла работать ещё и по своей специальности. Имя ему Искра дала короткое – Яр – из-за его внешности и волос цвета восходящего солнца.
Ему Драган подгрузил ещё и очень подробную местную карту – чтобы мог для оказания медицинской помощи самостоятельно или с Зимой ездить на вызовы, при этом ему было разрешено просить любого DEX’а для сопровождения, если Зима по какой-либо причине должна была бы остаться на медпункте.
Одного Mary со специализацией «кондитер» Степан купил для Нины, чтобы был у неё, наконец, киборг в доме. Парня Нина назвала Мирославом – а если коротко, то Миро – и попросила брата устроить его на работу в заповеднике, например, в каком-нибудь чайном домике пряники печь, — всё-таки куплен он на деньги заповедника и должен хоть часть отработать. А туристы и зимой ездят, и им не только еда нужна, но и сувениры.
На турбазе ему отвели место в поставленном модуле-общежитии для киборгов и выделили тёплую одежду. Нина с дроном отправила ему комм, сказала: «Если что, сразу звони, заберу домой!» — и велела каждый день сообщать о себе и своей работе.
***
Первого сентября начался новый учебный год. Мира пошла в десятый класс, Огнедар поступил в военное училище – по неведомой никому причине он выбрал то же училище, в котором учился когда-то Ведим. Нине сообщил о зачислении Змей, но она ничего ему не сказала. Комната сына в доме оставалась запертой даже для DEX’а.
В школу пошли и дети старших братьев Миры – с первого по четвёртый класс – и потому их сопровождали оба данных Мире DEX’а. Лютый был рядом с девочкой, а Агния присматривала за младшими.
В музее опять был «День открытых дверей» — бесплатно для студентов и школьников работали все залы. Как обычно, до обеда почти никого не было. И как обычно – после обеда один за другим пошли классы.
Нину больше на школьные группы не ставили, но для студентов пединститута три экскурсии провести пришлось. Опять со студентами приходила Карина, но в этом году первым делом первокурсникам объясняла, как правильно обращаться с киборгами, а старшекурсникам после экскурсии снова предложила на час переодеться в комбинезоны с логотипом DEX-company – на время проведения двух экскурсий для инопланетных туристов (людей).
Лёня снова следил за экспериментом, и, как честный дексист, изъял у пришедших туристов для дальнейшего изучения двух пока ещё не сорвавшихся DEX’ов с выплатой компенсации, и сразу отправил их в офис на проверку, вызвав Веру.
Через три дня вечером Вера привезла этих DEX’ов Нине со словами:
— А Вы были правы тогда… я просмотрела их записи, их хозяева обращались с ними, как… как… просто нет слов, до какого состояния была доведена техника у этих… людей! Ужас какой-то! Но… Борис приказал доставить обоих Вам… и зачем Вам столько?..
— Чтобы были. Чтобы жили и работали. Спасибо тебе, сегодня же отправлю на Жемчужный остров. Если интересно, приходи в гости как-нибудь, ещё поговорим…
Техника в виде двух тощих парней в шрамах и со следами ожогов к ночи была доставлена на остров и помещена на обе койки в медпункте до полного выздоровления.
***
В первых днях сентября Фрол и Фрида начали уборочную – на полях выросла неплохая яровая рожь и ячмень, репы, капусты и моркови собрали столько, что срочно потребовалось ставить отдельное овощехранилище. Завхоз заповедника хоть и бурчал, что «…одни расходы с этими киберами, сколько нервов истрепали…» — но делал это настолько беззлобно и даже вроде любя, что никто на него не обижался.
Модуль-хранилище объёмом на двадцать тонн из трёх секций (отдельные секции для хранения овощей, ягод и зерна) был привезен и установлен уже через два дня. Ещё через день завхоз привёз небольшую электрическую мельницу для размола выращенного зерна на муку и электрическую хлебопечку.
Фрида занялась заготовкой клюквы – и снова четыре бригады, в каждой из которых было четыре Irien’а и один или два DEX’а, отправились на болота, чтобы за разрешённые для сбора ягод две недели привезти как можно больше ягод. И за этот срок было собрано и сдано в заготконтору почти сорок тонн ягод – вырученных денег должно было хватить на криокамеру, которая с помощью Ираиды и была заказана.
Себе оставили только необходимый минимум – около девяти тонн, из расчёта по двести пятьдесят килограмм клюквы на киборга.
В это же время была проведена откачка мёда на пасеке, после чего ульи были убраны в погреб до весны.
В это же время Фрол с DEX’ами под руководством прилетавшего инженера достроили мост-дамбу с Козьего на Телячий остров, соединив три острова в одну линию – стало проще и ягоды-грибы собирать, и сено заготавливать.
Острова неровно овальные и узкие – остров, названный Фролом Козьим (на снимках с дрона остров напоминал чем-то прыгающую козу), имел около шестисот восьмидесяти метров в длину и сто сорок в ширину, а следующий за ним Телячий остров – пятьсот сорок на сто двадцать метров.
Потребовалось вырубить часть кустов и несколько деревьев, мешающих укреплению основания дамбы на островах, самовольно это делать Фрол не решился, и в результате волхв стал посредником между Ниной с её коллективом киборгов и дирекцией заповедника.
Велимысл договорился не только о вырубке лишних кустов и санитарной рубке двух десятков деревьев на двух островах (оценку и выборку деревьев проводил специалист заповедника), но и о расчистке участка для его модуля.
Нина даже обрадовалась, узнав, что волхв решил поселиться на Козьем острове – будет, кому за её ребятами присматривать. И обучать их не только местным обычаям, но и по школьной программе. Но всё же позвонила и поинтересовалась:
— А что твоя семья скажет на твоё переселение на остров?
— Семья? – переспросил волхв. Усмехнулся и стал объяснять:
— Жена поймёт. Ты ведь знаешь про четыре возраста человека? Первые двадцать четыре года – ученик, когда человек учится жить в общине, получает образование и профессию. Вторые двадцать четыре года – семьянин. Человек женится, строит дом и заводит детей. Третьи двадцать четыре года – учитель. То есть, человек обучает внуков обычаям и обрядам, ремёслам… соответственно сословию. Четвёртый возраст – отшельник. Надо уйти из семьи, оставив всё жене или старшему сыну, и или заботиться о своей душе, чтобы после смерти физического тела избежать колеса перерождений и попасть в Ирий, или обучать тех взрослых, кто хочет и готов учиться далее. Но это только для сословия волхвов, крестьянам и торговцам это не настолько обязательно. Я ещё не достиг возраста ухода из семьи. Но… на островах я нужнее, чем дома. Так что… переезжаю на Козий остров, и надеюсь, что ты не против.
— Я только «за». Прилечу на днях посмотреть.
И потому на следующий день вечером Нина в сопровождении верного Василия прилетела на Жемчужный остров и с него прошла по дамбе к установленному для волхва модулю почти посередине острова, пытаясь посчитать, сколько кустов пришлось вырубить и что ей за это будет от дирекции заповедника – ничего или штраф.
Но кусты дикой местной малины были вырублены не все, а только старые и высохшие, кусты помоложе — выкопаны и пересажены по двум сторонам тропинки так, чтобы они не мешали проходу от дамбы к модулю и выходу из модуля к родничку, текущему из небольшой скалы в середине острова. Рядом с модулем Нина заметила загончик с десятком кур.
Сам модуль состоял из двух спален, библиотеки, гостиной, кухни и встроенного гаража.
— Это заповедник так расщедрился? – удивлённо спросила Нина. – Я думала, модуль меньше будет. Однокомнатный.
— Нет, это дети мои. Они достаточно хорошо зарабатывают. Да и сам я накопил. Знал, что должен жить один… и почему бы не здесь? Родник рядом, капище устрою, идолов Фрол пообещал вырезать, когда сухие деревья будут убраны. Здесь я нужнее. В деревне сын останется, присмотрит за матерью.
Через несколько дней, когда волхв устроился на новом месте, был разработан график обучения киборгов по школьной программе – на уроках присутствовало всего по три или пять киборгов, но все они вели запись и транслировали урок остальным киборгам. К тому же Велимысл обучал не только в классной комнате за партами, но и ходил в мастерские, в домик гидролога и на поля, и помогал не только словом, но и делом.
Живущий в домике Некрас успел обучить DEX’а-охранника, как правильно обращаться с инструментами и как правильно измерять уровень воды в озере, и время от времени летал на пару дней в деревню к жене и детям и потому помощь Велимысла по присмотру за киборгами оказалась совсем не лишней.
Волхв взялся за дело столь энергично, словно вся предыдущая жизнь была только подготовкой к жизни нынешней и к обучению киборгов местным обычаям и традициям.
Двадцатого сентября вернулся Квинто, уставший, но донельзя довольный и полный энтузиазма разводить лошадей для работы и катания туристов. Но, пока нет конюшни и лошадь только одна, заниматься этим нет возможности. Сохранить бы эту лошадь до выжеребки! Гасить энтузиазм Нине не хотелось, но что-то надо было ему сказать, когда он позвонил и начал рассказывать, сколько лошадей можно разместить на острове:
— …а ещё мы можем сами делать сани и на них кататься… а Динара сама решила остаться, ей в доме целую комнату выделили…
И потому Нина стала перечислять, почему это невозможно:
— Для содержания лошадей на островах нужна как минимум конюшня. Нужны корма, упряжь, сёдла-сани-тележки… всё это денег стоит. И немалых. Нужен свой ветеринар, конюх, берейтор, тренер… давай так сделаем. Ухаживай пока за Сопкой и собирай жемчуг. На сколько продадим жемчуга, такой модуль-конюшню весной и купим… и корма заготовить надо по потребности.
Irien понял сказанное как-то своеобразно и радостно:
— Приказ принят! Жемчуг будет. Но… тогда надо сначала место найти для конюшни и фундамент поставить. Да! И корма заготовить тоже… и загоны сделать понадёжнее. Спасибо!
На этом и договорились – а куда деваться? – конюх есть, желание работать тоже есть, так почему бы и не согласиться? А начал Квинто с того, что занялся обустройством денника для Сопки в отведённой под хлев части ангара.
Прилетевший завхоз только покачал головой, глядя на такое рвение к работе – и всё-таки пообещал привезти весной модуль для содержания животных.
За окном потемнело еще больше и, кажется, снова пошел неугомонный дождь. Исли с трудом различал очертания предметов в комнате. Весь его мир сузился до ощущений рук на шее и чужого дыхания на лице. Ригальдо тоже поднялся на ноги – он тянулся к Исли всем телом и целовал в губы, не отрываясь, как будто хотел его выпить. Так сильно, жадно и отчаянно, как будто земля под замком вот-вот должна была раскрыться и поглотить их. Так, по крайней мере, казалось самому Исли, который стоял, замерев и боясь пошевелиться, и в голове у которого творился какой-то рубленый фарш.
Он знал, что зрелище экзекуций действует на людей распаляюще – некоторые прямо перед помостом приходили в неистовство, кидаясь на соседей в толпе. Однажды женщина дурного поведения призналась ему в таверне, что ходит смотреть на казни потому, что после этого испытывает небывалое возбуждение, которое давно уже не вызывают у нее мужчины сами по себе. Исли подумал, что не хотел бы знать, что испытывал Ригальдо там, на балконе, наблюдая за тем, как на эшафоте умирают его враги. Что-то настолько сильное, что в нем вскрылась вся боль, копившаяся долгие дни плена, как вскрывается весной река из-подо льда, и теперь ее несло, смывая плотины – и Ригальдо вместе с ней. Исли стоял и думал, что, как более взрослый и мудрый человек, должен остановить это половодье… Но не собирался этого делать.
Потому что Ригальдо в первый раз сам потянулся к нему – без насилия, без драк, по своему желанию. Они оба в кои-то веки желали одного и того же. И Исли не мог, не хотел останавливать мальчика. У взрослого и, безусловно, мудрого человека внутри него хватало честности, чтобы это признать.
Поцелуи Ригальдо были жесткими и неумелыми, он напирал так, будто хотел проглотить Исли целиком, и тот думал: «Это потому, что его никто не учил по-другому», – и учил, отвечая мягко и ласково, осторожно прихватывая растрескавшиеся, в корочках губы. Он держал в ладонях лицо Ригальдо и покрывал его поцелуями, касаясь губ, подбородка, сомкнутых век, волос, он заставил Ригальдо поднять кверху руки и целовал запястья, ладони, пальцы, и наградой ему очень скоро стал твердый, как железный прут, стояк, прижавшийся к его бедру.
Ригальдо сглотнул и отодвинулся, но лишь для того, чтобы снять с себя через голову сырую тунику и вытащить из-за пояса нижнюю рубаху. И Исли подумал: вот она – межа, за которой нет дороги назад. Он тоже развязал пояс, распустил ворот, но, когда рубашки упали на пол, возникла заминка – даже в сумраке спальни стало видно, что мальчик вдруг жутко покраснел и отвернул лицо. Не давая ему одуматься, Исли сел на кровать. Закрыл глаза и принялся целовать твердую голую грудь, вздымающуюся от дыхания. Когда он с силой сжал губами маленький острый сосок, Ригальдо застонал в голос, переступил по полу и обнял Исли за голову, да так и завалился вместе с ним на постель.
Ни в каком сне, ни в каких грешных рассветных грезах Исли не думал, что у них когда-нибудь может быть – так. Они катались по постели, как львы, но это не было дракой – они ласкались, целовались и терлись друг о друга, и Исли ловил себя на удовольствии, когда Ригальдо оказывался сверху, тяжело придавливая своими горячими бедрами его вставший член. У него каждый раз темнело перед глазами, но он не спешил что-то сделать с этим, нутром чуя: как только он попытается поставить Ригальдо на четвереньки, все рухнет. Пусть лучше так – с поцелуями в шею, запутавшись в спущенных к щиколоткам штанах, не понимая, где чьи ноги, чьи руки. Он пропустил, как они оказались совсем раздеты, и только тяжело задышал, когда по его голому члену заездил другой – горячий и длинный. Ригальдо, постанывая, закинул ногу Исли на бедро. Они снова перекатились, и Исли оказался сверху. Ригальдо лежал под ним, согревшийся, наконец, полностью, раскрасневшийся, разомлевший и немножко дурной – и Исли решил, что у него есть шанс. Поцеловал мальчика в шею и отстранился. Нужно было найти флакон.
Конечно же, он все испортил.
Ригальдо поднял голову и хрипло спросил: «Что вы делаете?», – а Исли ответил: «Ничего, мой хороший», – быстро возвращаясь и обнимая его. Но было поздно: Ригальдо уже увидел масло. Он замер, все его тело напряглось, а член, напротив, начал обмякать. Исли мысленно себя четвертовал. Он сунул масло под подушку и принялся успокаивать мальчика, ласкать, пытаясь снова возбудить его. Какое там. Ригальдо неподвижно лежал, прижав к груди кулаки, и смотрел на полог кровати, а потом очень медленно расслабил лицо, отвернулся в сторону и сказал: «Давайте уже». Его вялый член окончательно съежился, и Исли подумал, что если бы в бою сражался так же удачно, как на ложе, то птицы давно бы уже клевали его череп.
И, движимый отчаянием, он сделал то, о чем прежде только слышал и что святая церковь определяла как «непристойный грех посредством губ». В каком-то исступленном приступе нежности он сполз по кровати и поцеловал мужской срам. Результат ошеломил его: член мальчика тут же дернулся, и сам Ригальдо дернулся тоже; до Исли донесся его изумленный сдавленный вздох. Воодушевившись, Исли принялся целовать и вылизывать все, до чего мог добраться, как вылизывают друг друга звери, не зная, что людям за это полагается покаяние не менее трех лет. Его язык скользил вдоль всей длины члена мальчика, обводил по кругу головку, трогал нежный сморщенный край верхней кожицы, мягко катал яйца. Исли заставил Ригальдо широко развести ноги и воздал должное своему супругу и там – провел языком влажную полосу прямо до сжавшегося, сомкнутого отверстия, запретив себе думать о чем-либо, кроме того, как это все прекрасно. Член Ригальдо твердел стремительно, сочился пряной влагой, и Исли вздохнул: хорошо быть молодым. Мальчик громко дышал и, кажется, кусал руку. Исли почувствовал, что он вздрагивает все сильнее, и решился: наклонился и вобрал его соленый и горячий член в рот.
Ригальдо закричал. Он выгибался на постели всем телом, комкал одеяла, и скреб пятками по кровати, и орал так, что слышно было самому последнему вассалу. В его голосе звучало ликующее торжество. Исли чуть не оглох, а потом стало еще смешнее: мальчишка забросил ноги ему на плечи и принялся подгонять. Исли покорно сосал, стараясь угнаться за его движениями, пока не понял, что вот-вот получит извержение вулкана.
Когда он прервался, Ригальдо заскулил. Он был уже совсем мокрый – слюна Исли покрывала ему член, яйца, громко хлюпала между ягодиц, и, когда Исли осторожно добавил к этой влаге смоченный маслом палец, Ригальдо не испугался. Исли тихонько разминал его: тер, мял и гладил, вводил, играя, палец сперва на чуть-чуть, а потом глубоко, и Ригальдо дрожал и сжимался. А потом вдруг протянул к нему руки:
– Сир, я больше не могу.
Исли чуть не рассмеялся вслух от облегчения: его-то собственные яйца от ожидания уже почти посинели. По крайней мере, он себя чувствовал именно так все то время, пока его член впустую терся об одеяла. Не было никаких сил думать, как все это сделать лучше, не было ничего в целом мире, только он и Ригальдо, который смотрел на него и часто моргал, и Исли просто лег на него, и все получилось. Ригальдо моментально обвился вокруг него руками и ногами, как обвивает дерево вьюнок, и Исли как-то вошел – глубоко и сразу. Ему было тесно, туго, от переполняющих ощущений он едва мог дышать, и после трех движений все завершилось – позорно быстро, как у зеленого юноши, и в то же время ослепительно, долгожданно хорошо. Мальчик под ним ерзал и постанывал, и Исли сунул руку между их животами и придавил ладонью его текущий член. Ригальдо душераздирающе вскрикнул – и на кожу Исли толчками выплеснулось липкое и горячее. «Слава богу, – подумал он, поглаживая мальчика, – слава богу». Ему было неловко, что он так негероически себя проявил, но Ригальдо вроде бы не казался недовольным. Исли перенес вес на руки, поднял голову и внимательно посмотрел на него.
Даже в темноте было видно, что Ригальдо улыбается. Они с Исли были липкие и грязные, как черти – но, боже, до чего же все наконец стало правильно. И в тишине, повисшей между ними, они вдруг принялись целоваться, медленно и лениво, не разжимая объятий. Исли поглаживал Ригальдо по лицу, а тот ловил губами кончики его пальцев, и Исли думал, что такое у них – первый раз.
И, конечно же, он понимал: только что его жизнь стала намного сложнее – дураку ясно, что теперь он не сможет обидеть своего бедного королевича. Не пришлось бы еще кого-нибудь скоропостижно казнить.
Но он ни о чем не жалел.
Совершенно.
Всё больше и больше теряю контроль над ситуацией. Слишком много происходит событий, требующих моего внимания.
Церкачи в монастыре, церкачи в замке Тэриблов, церкачи в ссылке, расширение инженерной базы, разработка месторождения, проект второй базы, проект третьей базы (под замком Деттервилей), редакция курсов компьютерного обучения и проверка всех систем базы на защиту от дурака.
Последнее очень важно. Скоро народа на базе будет — пруд пруди. Вчера утром чуть не наступил в коридоре жилой зоны на двухлетнего карапуза. Карапуз посмотрел на меня и сказал: «Ты Коша». Тут же из-за двери выскочила испуганная крестьянка, схватила ребёнка и прижалась к стене.
Я от удивления сел на хвост. Вышел Сэм и сказал: «Познакомься, это моя мама». Сегодня Сэм откопал в компьютере чертежи велосипеда. Первый аппарат уже готов, из коридора то и дело доносятся звуки падения и вопли.
Заказал на инженерной базе первую партию, сто штук. Велосипед – идеальное пособие для приучения крестьян к технике. Простой и понятный любому, если не разбирать заднюю втулку. И в то же время, продукт высокой (для данного мира) технологии. Использует мускульную силу, но в то же время позволяет перемещаться в три-четыре раза быстрее.
Когда даже трёхлетние дети будут знать, что такое велосипед, запущу в этот мир электромопеды. Уверен, не пройдёт и месяца, как кто-нибудь догадается сделать из двух мопедов автомобиль. Жаль, что раньше не вспомнил об этом чуде техники. Мне велосипед просто не был нужен, я летал быстрее любого мотоцикла. Хотя сейчас… Надо подумать.
Вчера отправил в монастырь разведчика нового типа. Оформлен под мышку. К сожалению, куча конструктивных недостатков. Своего интеллекта нет. Из-за маленьких габаритов не поместился даже один процессор (у ёжиков — два). Поэтому управляется дистанционно. Слабая ходовая часть, требует частой перезарядки аккумулятор. Половину объёма занимает система маскировки (губка, пропитанная чем-то, напоминающим кровь). Кошку или собаку она, конечно, не обманет, но люди мышей не едят, поэтому не разберутся. Пришлось сделать комбинированную систему.
До места назначения двух мышей в специальных ангарах доставляет ёжик-носитель. Прибыв на место, носитель выпускает одну мышь, управляет её движением и ретранслирует картинку с её передатчиков в Замок. В случае повреждения первого разведчика (от зубов кошки или собаки, например), выпускается второй, который первым делом пытается эвакуировать или замаскировать остатки первого.
В первый же день новая система показала себя с самой лучшей стороны. Наконец-то я получил информацию из внутренних помещений монастыря. Очень интересную информацию. Церкачи привезли откуда-то гипнотизёра-целителя, и он снял блокировку памяти, вызванную амнезирующим газом, у брата Полония. Того самого, которого Лира вернула в замок Тэриблов.
Главный компьютер заявил, что происшедшее теоретически невозможно. Ничего приятного брат Полоний сообщить не смог. Известие о скорой смерти магистра ни у кого энтузиазма не вызвало. Вертолёта Полоний не видел, хотя гул слышал.
Кроме того, он до такой степени был напуган перспективой остаться без рук, что ни о чём, кроме очистки рва и ремонта стен замка думать не мог. В результате, после допроса под гипнозом, магистр выделил ему ещё двадцать пять человек и отправил в замок Тэриблов.
Церкачи, высланные в ссылку, кончили заниматься экипировкой, вволю посмеялись над братом Савием, которого я подкинул в самый центр лагеря, предварительно усыпив всех, после чего устроили военный совет. Сам факт возвращения брата Савия, да еще укомплектованного недостающими частями, был воспринят как разрешение возвращаться.
Однако, из этого был сделан странный вывод, что всё необходимое можно забрать в ближайшей деревне. Чувствую, что пришла пора вмешаться. Пытаюсь синтезировать голос ёжика на компьютере, но результаты ужасные. Тогда записываю свой, и пускаю запись в три раза быстрее. Получилось то, что нужно.
Объясняю задачу главному компьютеру и наблюдаю за выполнением. Всё-таки поразительно, что отряд церкачей несмотря на всё остался отрядом — боевой единицей с железной дисциплиной.
На выходе из леса колонну церкачей встречает ёжик. Он встаёт на задние лапки и пискляво-пронзительным голосом командует:
— Отряд, стой! Раз-два!
Первые ряды заинтересованно останавливаются, окружают ёжика полукругом. Некоторые в первом ряду опускаются на корточки.
— Где главный? Приказую позвать брата Теофила, говорить буду, — командует ёжик.
Наконец, вперёд пробирается интеллектуальная элита. Ёжик отдаёт честь лапкой и докладывает:
— Леди Тэрибл велела передать, что, если вы обидите хоть одного селянина, она превратит вас всех в трёхлетних детей.
Сказав это, ёжик опускается на все четыре лапки, и убегает под
ближайший куст. Люди пораженно молчат.
— Сдаётся мне, что лисы, хорьки и ёжики к селянам не относятся, — говорит брат Амадей.
— Пра-авильно ска-зано… — подает голос брат Теофил. — Догнать! Поймать! Допросить ежа!
Такого оборота событий я не ожидал. Церкачи отработанным приемом разбились на две шеренги, охватили значительный участок леса, стали сжимать кольцо. Трёх ежей я успел вывести из окружения, но двух пришлось прятать. Церкачи их не нашли. Нужно быть очень большим параноиком, чтобы искать ёжика на вершине ёлки.
В столовой встретил Лиру, какого-то старика и богато одетого мальчишку лет семи.
— Коша, это Антуан, сын сэра Блудвила, а это его наставник, Мерлин Чернильница.
— Приятно познакомиться, Дракон — сказал я. — А это – Сэм младший, велосипедист, добавил я, услышав за стенкой грохот падения и проклятье, произнесённое от чистого сердца.
Лира рассказала, что вернула сорок человек из своего гарнизона в замок Блудвилов, что Антуан будет учиться в Замке, а чтоб с ним и Мерлином ничего не случилось, с ними будут два кибера, которые скажут, куда можно, а куда нельзя, что цена на лошадей после исчезновения отряда церкачей упала втрое, что два церкачьих шпиона успешно наращивают жир, через месяц их можно будет выпускать, что церкачи из замка Тэриблов сегодня утром согнали крестьян из ближайших деревень и заставили корчевать кустарник и чистить ров, что она взяла десять киберов-ремонтников, комплект аккумуляторов и детали для маленького ветряка. Будет делать у себя в замке малую энергоцентраль. А то безобразие — есть четыре компьютера, а воткнуть некуда. Во всем замке ни одной розетки — каменный век!
— Как же ты все это до замка довезёшь?
— Как сюда прилетела, так и назад. На Кузнечике.
— На ком?
— Ну, на вертолёте.
— У тебя же прав нет. Ты экзамен не сдавала. Тебя компьютер к управлению не должен допускать.
— А автопилот на что? Я на карте показываю, куда мне надо, он и летит. Мы с Сэмом все время летаем. Так быстрее. Ты не сердись, как только Кузнечик не нужен, мы его тут же назад отсылаем.
— Вы так весь народ перепугаете.
— Коша, все уже знают, и никто не боится. Наверно, и в Литмунде знают. Ведь уже целая неделя прошла. Да Коша, завтра Энни из ванны вытаскиваем, идём к тебе, обсудим, что ей скажем.
— Лучше послезавтра. Завтра кости ещё толком не отвердеют.
— Послезавтра никак нельзя. Послезавтра дождь будет, а завтра солнце.
— Откуда ты знаешь?
— Главный компьютер сказал. А Энни мы предупредим, чтоб день-два руку не напрягала.
— Все равно не пойму. Здесь, вроде, крыша не течет.
— Коша, как ты не понимаешь, она должна проснуться на воле. Чтоб солнце в глаза, и поля вокруг.
— Уговорила красноречивая, идем, обсудим.
Войдя в мою комнату, Лира уставилась на драконочку и застыла. Потом подбежала поближе, подставила стул, потрогала рукой, отбежала подальше.
— Коша, как это…
— Тебе нравится?
— Они как сестры. Энни и дракониха. Я раньше думала, это дракон. А теперь вижу, дракониха.
— Драконочка.
— Как красиво…
Давно я не чувствовал себя таким польщённым и счастливым.
Тёплый, безоблачный день. Только сейчас замечаю, что на деревьях пожелтели листья. Осень. Но Лира все предусмотрела. За моим хвостом на металлических штангах установлена зеркальная стена десять на тридцать метров.
Она отражает на нашу лужайку солнечные лучи и загораживает от ветра. Поэтому здесь тепло и уютно. Грею брюшко на солнце. Рядом в шезлонге загорает Лира. Она разделась до купальника моды конца двадцатого века — две тоненькие полоски ткани, переходящие в шнурки, и такой же купальник надела на Энни.
Шезлонг Энни чуть в стороне. Рядом кучка одежды, столик со всякими вкусностями. Невдалеке привязана к дереву осёдланная лошадь. Рядом со мной компьютер с передатчиком, а метрах в пяти большой стереоэкран.
Всё, вроде, продумано, оговорено ещё вчера. По прогнозу компьютера медицинского центра, Энни должна проснуться минут через тридцать. На фоне её загорелого тела новая кисть руки выглядит как белая перчатка. Лира подходит к столику и наливает бокал яблочного сока. Вся правая ягодица у неё желтеет застарелым синяком.
— Где ты такой синяк заработала?
— С Бычка свалилась, — пытается изогнуться и осмотреть синяк.
— Это когда с Блудвилом билась?
— Ага, — переключает передатчик на большой экран, поворачивается нужным ракурсом к объективу, изучает увеличенное изображение синяка на экране и очень огорчается.
— Лира, объясни мне, как тебе в голову пришло вызвать на бой до смерти такого медведя? Он же весит вдвое больше тебя.
— Коша, не ругайся. У меня всё было продумано. Я копье к аккумулятору подключила, две тысячи вольт! Бычка заземлила. Потом покажу, какие ему подковы заказала, как башмаки. На лошадях и быках всё проверила. Мне нужно было только копьем его коснуться. Его лошадь сразу бы через голову кувырнулась. Только Бычок не понял, и мы столкнулись.
— И сэр Блудвил рубил тебя, лежачую, как дровосек. Куда ты так торопилась? Ведь только-только в замке закрепилась.
— Коша, — говорит она совсем тихо, — у меня времени не было. Я думала, тебя уже нет, а мне на все подвиги три месяца осталось.
— А потом?.. Церкачи?
Молчит, думает.
— Нет… Помнишь, ты согласился взять в замок женщин с грудными детьми? Меня возьмешь?
— Так ты?..
— Ага. Мне одна бабка на седьмой день сказала. Сначала сказала, что у меня походка изменилась, потом долго-долго пульс щупала, на двух руках сразу, глаза разглядывала, в мочку уха иголкой колола, а потом говорит, что я маленького жду. Я вначале сомневалась, а потом компьютер в медицинском центре подтвердил. Только если спросишь, кто отец, я тебе больше не друг! Нет у него отца.
«Желтый цвет — высшая просветленность любви. Солнце и свет, по счастью, можно выразить при помощи желтого, бледного желто-зеленого, лимонного и золотого. Как прекрасен желтый цвет!» Винсент Ван Гог
Человек идёт по жизни сам, в полном одиночестве. Сам рождается, сам делает выбор, сам умирает. Самостоятельная тварь, в груди которой бьется своё горячее сердце, а в голове скрываются свои собственные демоны и призраки, разрывающие его. Человек живет один, лишь изредка впуская в свой мир каких-то людей, с которыми в определенный момент ему удобно, комфортно и спокойно. Но моменты такие имеют свойство заканчиваться, и тогда связь с людьми лопается, как потрепанная временем резинка. Отдача от этого уничтожает все на своем пути, и остаётся только боль, раны и взаимные упреки. И любая встреча превращается или в состязание по молчанию: неудобно жмётесь, покручивая в руках чашки с кофе или с пивом, смотрите в сторону и мечтаете оказаться где-нибудь в другом месте. Или в громкие скандалы, до стуков — в стенку от впечатлительных соседей и в дверь от раздосадованной полиции — и швыряния вещей в такое раздражающее лицо. Люди не умеют уходить заранее, пока все не рухнуло в бездонную пропасть, вслед за осевшей прямо из-под ног землёй. Человек летит вниз, пока не цепляется за очередной выступ, где его снова ждут новые связи. До поры, до времени. Пока земля не дрогнет под пятками.
Но есть одна вещь, которая достает эти воспоминания и чувства, словно из старого сундука. Смерть — удивительно бессмысленная и при этом важная вещь. После неё на плечах человека появляется тяжелый чёрный камень, а за спиной — образ того человека, который еще накануне вызывал злость и ярость, а теперь — только тоску и сожаления. Эти прозрачные призраки идут следом за человеком по жизни, а по ночам трогают своими ледяными руками, сквозь грудь хватают прямо за сердце. И его стук замедляется, эхом проносится по телу, бьется в висках. Чем дольше живет человек, тем больше призраков плетутся за ним, смотрят пустыми глазами и превращаются в вечный укор: все брошенные в порыве злости слова, все отложенные визиты и списанные на усталость и нервозность признаки беды. Задачка для первого класса: сколько потерь сможет тащить на своих плечах человек, пока не сломается под ними и не рухнет сломанной куклой? А если он собирает потери почти шесть тысяч лет, подхватывая на руки каждую душу, каждого потерянного друга? Вечная жизнь не всегда бесконечное счастье и отсутствие смерти. Чаще всего — это проклятие, пропитывающее ядом все существование. Предложат Вам вечную жизнь, бегите со всех ног и зовите на помощь.
Весна 1890
Овер-сюр-Уаз, Франция
Весна в пригороде Франции всегда поражала любое, даже самое развитое воображение. Бесконечные убегающие вдаль поля, на которые совсем скоро выйдут трудяги, чтобы каждый день с самого утра работать до седьмого пота. Высокие могучие деревья, покрытые молодыми почками, скоро превратятся в зеленые океаны, которые будет трепать и дергать задорный ветер. Золотое солнце, набирающее силу, пока еще ласковое и тёплое, усыпающее детские лица рыжими веснушками. И лазурные высокие небеса, которые тянутся в бескрайние дали и накрывают людей словно волшебное одеяло. В воздухе уже ощущался запах цветов, которые собирались распуститься и затопить поля сотней оттенков. Птицы, пережившие зиму, пушили свои перья, сидя на ветках.
Ангел любовался природой, запрокинув голову и рассматривая кучевые белые облака, бегущие куда-то вдаль. Он переносил вес с одной ноги на другую и крутился вокруг себя, не в силах остановить взгляд на чем-то одном. Слишком прекрасным был городок, окруженный полями. Азирафаэль дышал полной грудью и чувствовал, как искренняя горячая любовь омывала его, словно волны моря. Улыбка не сходила с его лица, как бы он не старался успокоиться. На нем был светлый костюм, который превращал оттенок коротких волос почти в белоснежный. Не привыкшая к солнцу кожа казалась почти прозрачной. Контраст усиливал стоящий рядом мужчина в идеальном чёрном костюме и шляпе, под которой прятались огненные волосы, хотя несколько прядей и выбились наружу. На лице у демона были темные очки, скрывающие блестящие от нетерпения желтые глаза. В руках демон держал охапку роз, которые с особым старанием вырастил специально для этого дня. Цветы были невероятными: большие головки, бархатные розовые лепестки, запах, которых был похож на аромат райских цветов. Азирафаэль видел, как дрожат загорелые руки с длинными изящными пальцами, и улыбка снова украшала его лицо.
— Перестань лыбиться, — беззлобно бросил демон, поправляя свободной рукой воротник рубашки. — Раздражаешь.
— Неправда, — ласково отозвался Азирафаэль, протягивая руку и поправляя сам. — Не переживай, дорогой мой, уже совсем скоро.
— Я сам знаю, — скривился Кроули, нетерпеливо перехватывая букет.
Ангел покачал головой. Это почти детское нетерпение было чересчур милым, но сказать это было равносильно самоубийству, поэтому он промолчал. Вместо очевидного комплимента, который однозначно разозлил бы змея, Азирафаэль перевёл взгляд на дорогу. Вдали наконец показались очертания кабриолета, который вез им навстречу потрясающего, удивительного человека. Даже издалека были видны золотисто-рыжие волосы и большая соломенная шляпа. Лошадь спокойно бежала по дороге, поднимая светлую пыль. Ангел на мгновение посмотрел на небо, на всякий случай, чтобы убедиться, что солнце находилось на своём месте, а не соскользнуло от неудачного движения какого-то небесного воина вниз, прямо в повозку. Солнце было на месте, а яркий свет, исходящий от человека, продолжал согревать сердце. Азирафаэль развернулся к демону, чтобы убедиться, что он видел кабриолет, и замер. На загорелом лице Кроули была такая искренняя и радостная улыбка, какой ангелу не приходилось видеть, наверное, еще ни разу. Так вот от кого исходило это тёплое чувство любви. Невидимые крылья затрепетали от нежности, которую ощутил их хозяин.
Они дождались, пока человек вылезет из повозки и вытащит свои вещи: многочисленные папки с рисунками, большие холсты, коробки с принадлежностями и совсем немного личных коробок. К нему поспешил младший брат со своей семьей. Ангел и демон не хотели мешать, поэтому остановились недалеко. Но Кроули без остановки облизывал пересохшие губы, что выдавало крайнюю степень его нетерпения. Рыжеволосый человек, обнявшись с любимым братом и его женой, отделился и направился к ним. Азирафаэлю на мгновение показалось, что демон не утерпит и побежит навстречу, словно маленький ребёнок. Но внутренняя гордость и то, что рядом стоял пернатый любитель блинчиков удержали его от безрассудных поступков. Человек подошёл ближе, и на его лице расцвела практически такая же широкая улыбка, как и у Кроули. В зелёных глазах отразилось солнце, посылая мелкие искорки света, потерявшиеся у зрачка.
— Мой дорогой друг, — человек протянул руки и крепко обнял Кроули. — Я так рад тебя видеть. Не ожидал, что ты приедешь.
— Я бы ни за что не пропустил твой приезд, — демон хлопнул его по спине, а в голосе звучало неподдельное удовольствие. — Ты же меня знаешь.
— Конечно, — человек хрипло рассмеялся. — А вот этого удивительного юношу я не знаю.
— Это мой друг, — спохватился Кроули, разворачиваясь к ангелу. — Азирафаэль. Мы работаем вместе, что-то вроде. А этот солнечный человек — Винсент Ван Гог.
— Очень приятно с Вами познакомиться, — Азирафаэль с улыбкой пожал протянутую руку.
— Как и мне, — внимательный взгляд скользнул по его лицу, по вьющимся волосам и
отражающим небеса глазам. — Мне бы очень хотелось Вас нарисовать, если это не покажется оскорбительным.
Винсент повернулся к Кроули, его лицо стало тревожным.
— Ты же останешься ненадолго? Я знаю, что дел у тебя всегда много, но…
— Мы с удовольствием проведём здесь несколько дней, — Кроули протянул цветы другу, вкладывая прямо в руки. — Этот год был слишком долгим.
— Действительно, — Ван Гог взял букет и улыбка снова вернулась на его лицо. — Какие они прекрасные. Тебе нужно открывать цветочную лавку, друг. Весь мир будет ездить к тебе.
— Это не самая хорошая идея, — Азирафаэль тихо засмеялся, а демон зашипел на него в ответ.
— Да, я слышал, как он кричит на цветы, — Винсент покачал головой. — Незабываемые впечатления.
— И правда, — ангел не мог не улыбаться в ответ, потому что человек все больше напоминал ему солнце: тёплое, лучистое и золотое.
— Побудь с семьей, — Кроули положил руку на плечо человека. — А мы подождём тебя.
— Мне бы хотелось порисовать сегодня немного, — мечтательно вздохнул мужчина. — Давайте сходим, посмотрим те чудесные поля и рощу?
— Это было бы прекрасно, Винсент, — согласился демон. — Не торопись, мы никуда не денемся.
Ближе к вечеру солнце вызолотило верхушки деревьев и свежую, пока еще короткую траву. Они вышли из города и спустились вниз по холму, туда где стройными рядами возвышались стволы, а пушистые кусты махали своими ветками-лапами. Винсент сидел на небольшом стуле, раскрыв перед собой альбом, и делал быстрые наброски. Сначала он обратил внимание на удивительно противоречивую, но гармоничную пару — ангела и демона — которые прогуливалось в роще. Ван Гог улыбался пытался поймать их очертания в разных ракурсах и позах. И Азирафаэль, и Винсент чувствовали особенное отношение к ним обоим, и практически не саркастические улыбки, и невесомые прикосновения. Два особенных мужчины быстро нашли общий язык. Они подшучивали над Кроули, перекидывались понимающими взглядами и тихо обсуждали самые возмутительные и забавные привычки их общего знакомого.
Спустя какое-то время ангел завалился на спину, раскинув в сторону руки, а Винсент перевернул страницу, готовый заняться еще одним наброском. Кроули, откопавший где-то совсем маленький василек, закусил его зубами. Шляпа валялась там же, на траве, а ветер терзал огненные волосы, дергал самые короткие пряди, а из длинных вил удивительные узоры. Когда Кроули потянулся к своим очкам, Азирафаэль тревожно поднялся и хотел его окликнуть, но не успел. На художника и на ангела взглянули глубокие зеленые глаза. «Морок!» — быстро догадался Азирафаэль, а Винсент принялся быстрыми движениями копировать линии узкого лица и острых скул. Влюблённый во все прекрасное, ангел не мог оторваться от изящных рук, от быстрого движения карандаша, от портрета, который получался в итоге.
Так они провели несколько дней. Человек, ангел и демон с самого утра отправлялись на поля. Разговаривали о самых выдающихся художниках, любовались природой, делили еду и терпкое вино. Один раз, перед самым отъездом, к ним присоединился младший брат Винсента — Тео. Он с восторгом наблюдал, как рисует старший Ван Гог, за безобидными перебранками его друзей. А потом он уехал. Вскоре, уехали и Кроули с Азирафаэлем. На прощание Винсент вручил им рисунок гуляющей по роще пары. Вместо мужчины в белом, там была изображена фигура девушки. Но художник смотрел слишком понимающе, и все вопросы моментально исчезли. Демон долго не мог проститься, все хватал друга за руки, говорил ему что-то на ухо, а Винсент смеялся хриплым ласковым смехом. Когда они уезжали, Кроули смотрел назад нечитаемым взглядом ставших привычными желтых глаз. И Азирафаэль чувствовал чужую тревогу. Что-то дрожало в его душе.
Где-то на востоке чистое небо скрылось за грязными серыми тучами.
29 июля 1890
Овер-сюр-Уаз, Франция
Природа молчала. Ни один лист на дереве, ни один потускневший цветок — ничто не шевелилось. Солнце скрывалось за тяжелыми облаками, пока не опустилась глубокая ночь. Птицы попрятались, только чёрные большие вороны перелетали с ветки на ветку, хлопая крыльями. Небольшой дом, в котором жил Винсент Ван Гог, был погружен в печаль. Поль Гаше, доктор с грустными глазами, который присматривал за ним с момента приезда, вышел на улицу и вдохнул густой застоявшийся воздух. Его сердце болело, стягивая грудь силками. Это были и признаки болезни, и скорбь. Душная скорбь и бессилие. Смерть была несправедлива и неизбежна. Но он был уверен, что встретится с ней раньше, чем его друг.
От мучающих мыслей его отвлёк топот копыт. Лошадь вылетела из-за дома и перепрыгнула невысокий забор. На ней сидели два человека: один во всем чёрном — он спрыгнул на ходу и бросился к дому, поскальзываясь на влажной земле, второй — в белом, он приструнил лошадь и сполз с неё немного неуклюже.
— Кроули! — окликнул он друга, который уже проскользнул через приоткрытую дверь.
Азирафаэль столкнулся с Винсентом в начале июля в Париже. Художник приехал к брату, чтобы повидаться. Они увидели друг друга на улице и обрадовались, словно были знакомы много лет. Но ангел чувствовал, что-то не так. Слишком землистым был цвет лица Ван Гога, слишком тусклыми изумрудные глаза, слишком силён отпечаток времени на его скулах. Ангел попытался окружить человека своей благодатью и обнять крыльями, чтобы тому стало легче. И казалось, что это помогло. Они разошлись, и на губах Винсента была искренняя легкая улыбка. Но вечером 28 июля в дом Азирафаэля ворвался демон. На нем не было лица, он метался из стороны в сторону и просил только одного — отправиться в Овер-сюр-Уаз. Срочно, очень срочно. Времени у них не было.
Ангел и демон выбрались из города, нашли лошадь, чтобы обеспечить себе прикрытие, и Азирафаэль перенёс их почти к дому художника. Но они опоздали. Глупо и непростительно опоздали. Он видел замерших недалеко братьев, пришедших, чтобы проводить такую светлую и чистую душу. Если бы они узнали раньше… но письмо Поля задержалось в дороге. Тео получил весточку вовремя, поэтому приехал на следующий день после случившегося.
Азирафаэль зашёл следом, приветствуя доктора кивком головы. В доме пахло кровью и болью. Винсент умирал долгих два дня. Ангел прошёл в его комнату, где сосредоточение боли и тоски было больше всего. Ван Гог лежал на постели, почти слившись с ней цветом лица. Золотисто-рыжие волосы потускнели, прозрачная пелена заволокла его глаза. Человек дышал рывками, а на лбу его была испарина. Тео сидел рядом, крепко сжимая слабеющую с каждой секундой руку брата. Кроули был там же, стоял на коленях около постели и бредил что-то бессмысленное, звал друга по имени, просил не бросать его. Ангел подошёл ближе, остановившись у изножья кровати. Они виделись с художником всего несколько раз, но за это время прочная нить натянулась между их душами, возможно, не такая прочная, как у Кроули, но все же. В порыве, Азирафаэль распахнул свои большие кремовые крылья, и опустил их на всех, кто был в комнате, в попытке немного облегчить их боль — физическую и душевную.
Глаза Винсента вдруг загорелись. Он дернулся к ангелу, восторженно изучая его, после чего обратился к демону. Слабая рука коснулась щеки его друга, от чего Кроули крупно вздрогнул. Ван Гог упал обратно на подушки, губы его стали совсем белыми. Он нашёл почти невидящим взглядом брата и выдохнул едва слышно, но уверенно:
— Печаль будет длиться вечно…*
Винсент Ван Гог умер поздно ночью от потери крови на руках у любящего брата и двух небесных созданий, которые до последней секунды укутывали его своими крыльями.
Тео тихо плакал, прижимая к груди пока еще тёплое тело. Поль сидел на стуле, держась за разрывающееся от боли сердце, и ангел не мог не коснуться невесомо его плеча, чтобы та ночь не стала еще страшнее. Кроули поднялся на ноги и пошатнулся. Его щеки стягивали почти невидимые следы от слез. Он прошёл мимо Тео, машинально погладив по голове, как это делал всегда Винсент, и двинулся дальше. Азирафаэль не мог отпустить друга в таком состоянии, поэтому тенью скользнул следом. В мастерской, куда они свернули случайно, потому что совсем не смотрели куда идут, стояли последние работы Ван Гога. Цвета полотен поразили ангела и демона в самые души. Картины были тяжелыми, тревожными, с темными оттенками. Самая последняя картина изображала пшеничное поле и перепутье, которое вело в три разных стороны. Винсент использовал любимые желтые и синие цвета, но в небе была стая страшных воронов с длинными чёрными крыльями. У каких-то птиц будто можно было различить очертания лиц.
Демоны.
Взгляд падшего случайно упал на висевшую на стене картину — на изумрудном фоне были изображены те самые розы, которые весной привёз в подарок Кроули. На полотне было непонятно, где верх, а где низ, лишь едва заметные очертания вазы. И такие яркие, насыщенные цвета…
Кроули бросился прочь из дома, отталкивая ангела с дороги. Хлопнула сбитая входная дверь. Азирафаэль еще долгую секунду смотрел распахнутыми от удивления глазами на полотно, а после поспешил догнать безутешного демона. Он знал, что если его душа разрывается от боли, то его давний враг, ставший намного ближе, чем любой знакомый, захлебывался в своих эмоциях. Кроули так редко показывал настоящего себя, выпускал наружу свою боль, что мог попросту потеряться в ней и не найти дороги обратно.
Демон бежал, не разбирая дороги, но его тянуло туда, где последний раз они сидели вместе с Винсентом. Где тот был жив и улыбался так радостно. Самым большим врагом художника было одиночество, и оно победило в итоге. Ноги Кроули подогнулись, и он покатился кубарем по мягкой траве. Азирафаэль переместился вниз, чтобы поймать его заботливыми, но сильными руками.
— Пусти! Уйди! Свали к черту! — кричал демон, вырываясь, но с каждой секундой сопротивление становилось слабее, а чужая дрожь — отчетливей.
Вся природа на миг замерла. Казалось, даже воздух застыл. А потом громкий страшный крик разлетелся по миру. Крик боли, скорби и жуткой тоски. За спиной демона появилась еще одна тень, молчаливая и холодная, которая теперь ждала своего часа, чтобы протянуть к нему свои руки. Ангел обхватил плечи друга и прижал его к себе, вжимаясь лицом в мягкие волосы на макушке. Кроули кричал, захлебываясь и задыхаясь, его голос рвал в клочья дрожащую реальность. И все, что мог сделать Азирафаэль — сжимать его в объятиях, кусать свои губы от бессилия и смотреть в равнодушные небеса, которые, как всегда, молчали.
Они просидели так до утра. Обессилевший демон в какой-то момент замолчал и просто смотрел на свои руки, на которых осталась еще кровь близкого ему человека. Тео встретил их на пути обратно. Его больные опухшие глаза, когда-то небесно-синие, словно выцвели за ночь. Он поблагодарил за то, что они приехали, и передал Кроули одну из последних работ брата, которую Винсент просил отдать. Это была залитая солнцем дорога и высокое дерево, а позади виднелся город. Пейзаж с Шато Овер, закат и столько света, того самого, что всегда источал талантливый, но непризнанный художник.
После той ночи демон пропал почти на 50 лет. Азирафаэль не мог его найти, да и не думал, что стоит. Кроули нужно было пережить свою боль. Вернее, свыкнуться с ней и научиться жить. Найти ей место в своём израненном нежном сердце. Ангел каждый день натыкался взглядом на полотно, где была изображена гуляющая пара, и грустно улыбался.
Вечная жизнь — дар и проклятие. Но если рядом есть тот, кто может разделить и счастливые, и болезненные моменты, то она становится немного легче.
Не обязательно быть одному все время.
«Нет любви, лишь одна тоска.
В сердце боль, правда у виска.
Слезы снова в глазах на миг,
И остаётся со мной
мой крик»
Алёна встревоженно посмотрела на лейтенанта.
— Но я же рассказала…
Голос милиционера стал значительно строже.
— Алёна. Прежде всего, обманывать вообще нехорошо, а старших — тем более. Во-вторых — поскольку уже через три года ты станешь совершеннолетней и тебе придётся в полном объёме отвечать за свои поступки, то хочу тебя предупредить, что с юридической точки зрения твои действия сейчас квалифицируются, как «заведомо ложные показания». И попадают, между прочим, под Уголовный Кодекс.
Алёнка стояла, опёршись спиной о закрытую дверь, и молчала. Лейтенант тем временем продолжал, развивая наступление.
— Так вот. Мой сын учится в твоей же школе, только на три класса младше тебя. И я знаю, что Сергей Филиппович уже третий день на больничном. Никакой физкультуры на этой неделе у вас не было, так ведь?
— Да, так.
— Вот видишь… С мамой твоя уловка сработала. Со мной — нет. Так что в твоих интересах говорить сейчас правду, раз уж ты что-то скрываешь от мамы. Даю слово, что если за этим не кроется ничего противозаконного, то ей я говорить не буду.
Алёнка молчала, собираясь с мыслями.
— Ну так как? Расскажешь мне? Или будем общаться в присутствии мамы?
Она кивнула.
— Тогда я тебя слушаю. Постарайся вспомнить, где ты могла её потерять?
— На крыше. На крыше двадцать пятого дома.
Лейтенант задумался.
— Та-ак. Вот это уже больше похоже на правду. Хотя от тебя не ожидал. А что, позволь поинтересоваться, ты там делала?
— Ну… Хотела на район с высоты посмотреть.
— И неужели одна?
Алёнка опустила глаза в пол.
— Нет.
По лицу лейтенанта скользнула улыбка.
— Все с тобой ясно. Целоваться лазала?
Молчание явно звучало как согласие, и лейтенант продолжил:
— И у меня даже есть версия, кто там с тобой был. А вот если я его сейчас тоже позову и спрошу?
— Не надо. Пожалуйста… Он очень стеснительный.
— Ладно. Сейчас я тебе верю. Слово дал—сдержу. Но больше меня не обманывай.
— Хорошо, не буду.
— И мой тебе совет—не ходи больше на эту крышу, и кавалеру своему тоже скажи. У нас тот дом вообще не на самом хорошем счету, мы там шпану даже из соседних районов задерживаем. Скорее всего, кто-то из таких вот «заезжих» твою ручку там и подобрал. А потом или передал кому, или… Может, это она и была.
— И теперь никак нельзя понять, кто всё-таки эта девочка?
— Тело настолько обезображено, что опознать его будет очень трудно. Впрочем, этого тебе знать уже не обязательно. До свидания, и—помни всё, что я тебе сказал!
***
— Ну, прыгай, не бойся!
Маленький и смешной бельчонок уже которую минуту сидел на ветке, свисавшей над скамейкой в институтском парке. Быстрый взгляд бусиноподобных глаз цепко держался за рассыпанную передо мной горсть лесных орехов. Но спрыгнуть вниз зверёк так и не решался.
Видно, умеют они различать людей. Орехи-орехами, но ждал он здесь, конечно же, не меня. Бельчонок несколько раз принимал стойку, готовясь к прыжку, однако каждый раз отказывался от намерения, продолжая сидеть на своем месте и изучать обстановку.
Наконец, махнув пушистым бежевым хвостом, оттолкнулся лапками от ветки и через мгновение приземлился на скамейку. По инерции проскользил по гладкому пластику, остановился у самых орехов, быстро схватил один из них и мгновенно отпрыгнул в сторону.
— Эх, ты… А ведь у Алиски мог по часу на плече сидеть… Ручной ты, да не со всеми. Ну ничего, привыкнешь. А не привыкнешь—так и будешь на бегу кормиться.
Бельчонок словно прочитал мои мысли. Вскарабкавшись по стволу лиственницы, он снова уселся на ту же ветку, сосредоточенно лузгая кожуру ореха и одновременно разглядывая своего нового знакомого. То есть—меня.
Вечернее солнце клонилось к закату. Раньше с этой самой скамейки в такое время можно было наблюдать, как его алые лучи играют на шпиле университетского Главного Здания. Теперь, после строительства нового комплекса, шпиль не был виден—его закрывал купол, венчавший корпус нашего подразделения.
К эпитетам, порой раздававшимся в наш адрес — «Творцы Истории», «Спецназ Физфака» и так далее — мы уже давно относились с лёгкой иронией. Да и зачем такой пафос? Никто из ребят, трудившихся сейчас под куполом, не считал себя «великим». Скорее — авантюристом, взявшимся за безнадёжное дело, которое в силу абсолютно неожиданных обстоятельств вдруг начало, пусть и с огромным скрипом, продвигаться.
Эх, если бы все было именно так, как раньше представлялось фантастам!
Захотел, к примеру, человек из нашего, «светлого» будущего что-то поправить в «тёмном» прошлом. И начинает наш славный институт работу. На четвёртом этаже провели НИР, аналитики с пятого просчитали развитие ситуации, побочные эффекты, вероятность реализации различных ветвей, обосновали, подтвердили или опровергли положенные в основу соображения… Спецы с третьего просчитали то самое Минимальное Необходимое Воздействие, потом снарядили хронокапсулу прямо во дворе Универа и отправили в прошлое нашего «засланца». Который всё выполнил, как от него требовалось, и благополучно вернулся к вечернему чаю.
Реальность, однако, оказалась гораздо прозаичнее.
После того, как едва не сломавший судьбу всей цивилизации рубеж веков был пройден, мировая общественная обстановка изменилась и стало понятно, что никакой организованной государственной силе не придёт и в голову использовать хронотехнологии во вред обществу, а у одиночек-фанатиков нет никаких шансов на овладение такими методами, работы в области Физики Времени широким фронтом развернулись во многих научных лабораториях мира. За последние десятилетия удалось создать почти непротиворечивую физико-математическую модель пространства-времени, показать возможность переброса во времени материальных объектов, экспериментально её подтвердить и даже предложить технический проект капсулы, способной перемещать человека. Но сразу стало ясно — энергозатраты, необходимые для такой переброски, до сих пор на многие порядки превосходили выработку всех энергостанций цивилизации.
И отправить в прошлое что-либо или кого-либо мы пока могли только по «пробою» — природному межуровневому каналу, который открывался совершенно спонтанным образом, когда между двумя или более точками пространства-времени возникала критическая разность хокинг-потенциала. Собственно, и сам термин «пробой» применительно к этому явлению прижился именно по причине его полной аналогии с грозовыми разрядами между двумя тучами.
Существовали и принципиальные сложности. Да, мы могли отправить человека в прошлое. Но как его оттуда вернуть—даже теоретически представляли с большим трудом. Если объяснять совсем простым языком, то полёт в прошлое можно было сравнить с поездкой по магистральной дороге, к которой с разных сторон примыкали второстепенные, представлявшие собой различные возможные варианты развития. При полёте же обратно путешественник видел эту дорогу как бы «с другой стороны», и перед ним возникало столь же огромное количество уже не примыканий, а развилок. И для того, чтобы вернуться, из огромного множества вариантов развития истории ему предстояло выбрать именно нужный.
Тем не менее в разных эпохах уже работали несколько наших очень хорошо подготовленных людей, добровольно выбравших «билет в один конец». Мы могли получать сообщения от них, которые доходили до нас естественным образом—на носителях информации, спрятанных в заранее оговоренных точках поверхности, где располагались «схроны». Каждый из этих людей забрасывался со своей задачей, выполнив или не выполнив которую он должен был остаться пленником своей эпохи. Где и предстояло ему прожить всю оставшуюся жизнь. Потому заброска «агента будущего» всегда рассматривалась лишь как исключительный шаг, необходимость которого обосновывал Учёный Совет, и даже это ещё вовсе не означало, что он непременно будет осуществлен.
Но когда группа стратегического анализа вынесла на обсуждение предложение о предотвращении катастрофы на Чергиналинской атомной станции, решение было принято практически единогласно.
Обстоятельства тех событий, столь круто изменивших судьбы многих сотен тысяч людей, а, возможно, и самой страны, за прошедшие полтора века были изучены чуть ли не по секундам. Трагическая ирония заключалась в том, что именно система защиты реактора из-за конструктивных особенностей при определенных режимах, напротив, на несколько секунд способствовала выходу реактора из-под контроля.
Этот эффект был обнаружен четырьмя годами ранее, к счастью — тогда катастрофы не последовало. Всем организациям, обеспечивавшим работу АЭС с реакторами такого типа, тогда было поручено провести детальные исследования и выработать рекомендации по безопасной эксплуатации. Однако в архивах атомного министерства не было обнаружено никаких сведений о том, чтобы это поручение было выполнено — по всей видимости, ведомственная бюрократия вначале не слишком рвалась устранять огрехи, а затем, столкнувшись с реальными последствиями, поспешила «замести следы».
Было известно только, что по специальному распоряжению исследованиями занимались не только подразделения «МинАтома», но и отдельная Университетская группа—по всей видимости кто-то, имевший вес в министерстве, хорошо знал особенности работы на отраслевых предприятиях и решил подстраховаться, поручив проработки так же и сторонней организации. По всем прогнозам, в случае успеха именно рекомендации группы Андрея Самойлова имели бы шанс стать тем самым фактором, которому было суждено отвести беду.
Имели бы… Но в 84-м пьяный лихач на грузовике врезался в автобусную остановку, на которой стояла его дочь. Супруга трагедии не пережила и через несколько дней приняла смертельную дозу снотворного. После этого Самойлов уже не смог найти сил совладать с постигшей его депрессией, довольно быстро деградировал и работы фактически остановились. А спустя два года произошло то, что произошло…
Перед нами был классический случай непредвиденного корректирующего воздействия, изменившего историю. Теоретики даже ввели в оборот термин «историческая мутация».
Казалось бы, всё обстояло предельно просто. Нужно было любым образом задержать Алёнку, чтобы она не оказалась на остановке в тот момент. Задача, годная для стажировки студентов факультета «Прикладной истории», если бы… Ну да, при всего лишь одном допущении—если бы мы умели свободно перемещаться во времени.
Тем не менее Ученый Совет принял решение о начале предварительных поисковых исследований.
Станции сети мониторинга околосолнечного пространства-времени начали просматривать распределение хокинг-потенциала. Однако прогноз «темпоральной погоды» порадовать не мог. Все ближайшие «пробои», которые мы могли бы использовать, завершались либо в существенно более ранних эпохах, либо уже после того, как всё произошло. Лишь один вел именно туда, куда нам было нужно, но… выходил в реальность почти перед самой катастрофой, и времени ни на какие действия по её предотвращению у «засланца» не оставалось.
Нам предстояло лишь надеяться на то, что когда-нибудь временная «молния» свяжет именно нужные точки. Горизонт прогнозов составлял от пяти до семи лет — может быть, на восьмом году повезет. А, может быть, и нет…
Бывают у нас и смешные моменты. Ну как смешные… Вперемешку с грустными… Я вот няня нашего кровавого попутала с Лэтом. Ну это ж я… тут даже сказать нечего.
Наши традиционные сеансы массажа уже стали ритуалами. Действительно, массаж хорошо действует на нервы как массажируемого, так и массажиста. Да и вообще, совмещаем полезное с приятным — тут тебе и процедура, и общение, и спокойная обстановка без посторонних… Да и просто повод собраться всем вместе.
Ну, а я… как всегда. Мне не сложно сделать такую маленькую приятность своим супругам. Это вообще наименьшее из того, что они заслужили. Вот и массажирую всех желающих. В этот раз к компании присоединился даже наш заочный сверх, правда, его пришлось релаксировать через экран — являться лично в его владения было противопоказано. Но Лимарен стойко терпел и это ограничение.
Вот так и вышло, что я глубоко задумалась, добравшись уже до спины младшего золотого — Дэвиса — и благополучно проморгала момент появления нового няня — обещанного нам кровавого дракона-телохранителя. И поскольку сей дивный объект был виден мною краем глаза, а к ауре я не присматривалась, то решила, что возле массажного стола стоит Лэт, ждущий своей очереди. И махнула рукой, мол, ложись, ты следующий.
Почему кровавый не послал меня нафиг я не знаю, просто снял рубашку и улегся как все, на живот. А я не разбираясь плюхнула ему на спину крема, еще удивившись, куда пропали все шрамы и ожоги. Не было и утренних следов от плетей. Просто у Лэта из-за бурного прошлого образовался повышенный мазохизм и порой ему необходимо почувствовать себя… ну скажем так, внизу. Полностью нижним. Нравится ему это. Но поскольку попросить кого-то дракон не решался, то устраивал сам себе сеансы БДСМ в ванной, пока никто не видит. За каким лешим я поперлась в ванную и почему он не заперся в тот раз, я уже не помню, зато прекрасно помню заплаканную мордашку красного и капитальные такие красные полосы по спине. И плетку, которой он сам себя бил.
Да… пришлось тогда долго говорить, упрашивать больше так не делать и вообще, если так уж хочется куда-то потратить свою силушку, пошел бы и побил бы каких-нибудь мудаков. Но разговоры прошли зря и пришлось мне самой браться за красного дракона. Вот только побоев я ему не устраивала, лишь решила постепенно изучала искусство бондажа. Посидит связанный часик, посмотрит мультики или какое-нибудь кинцо, успокоится и пойдет дальше заниматься своими делами.
Оказывается, правильно связать — целое искусство! Нужно не передавить важные артерии и нервные окончания, не перекрыть доступ воздуха, тщательно следить за временем — дольше часа-полутора сидеть связанным не рекомендуется. Ну это для людей, но поскольку дракон мне тоже нужен желательно со всеми конечностями, то и для него лимит точно такой же. Мы даже вдвоем создали специальные веревки и ремни — прочные и мягкие, чтобы нигде не натирали и ничего не передавливали.
Но шрамы от прошлых экзекуций на Лэтшене все же остались. А тут я как-то упустила из виду, что если шрамы были довольно давно, значит они уже в принципе навсегда даже у дракона. Просто подумала, что доработанное заклинание исцеления очень хорошо действует, и вообще стоит его массово внедрить в обучение магов-целителей… И принялась за очередное тело, не вдаваясь в подробности.
Интересный факт — у драконов нет родинок. Уж скольких рассматривала со всех ракурсов — ни у одного не нашла даже малейшей родинки. Эта спина не стала исключением из правил, родинок на ней тоже не было. Вообще, массаж — прекрасный повод, чтобы вдоволь налюбоваться на своих драконов без всяких пошлостей. Рассмотреть крупные и средние мышцы, погладить кожу самых различных оттенков белого и золотистого, изучить расположение вен на руках, а иногда и ногах… Проверить, боится ли дракон щекотки, найти самое чувствительное место на шее, вот тут крохотная ямочка в позвонке…
Сдавленный выдох через сомкнутые зубы — лучший комплимент. Значит действует, значит чувствительно, шею сильно давить и мять не стоит. Тонкие красные чешуйки бегут по бокам парня, растворяются на теле и снова проявляются на шее, руках, иногда по спине…
Отлично, теперь размять руки и можно запускать следующего. Вон Шиэс уже вся измаялась в ожидании своей порции релакса.
— Переворачивайся, — командую красному. Слышу сдавленное хихиканье уже довольного Шеврина и Ольчика, сидящих в обнимку. Ну и что не так? Опять Лэт им рожи корчит, что ли?
А потом кровавый перевернулся и… обе обалделые рожи уставились друг на друга. Я смотрела на совершенно чужое лицо, смутно знакомое, но ведь не из нашего семейства, и подбирала челюсть… А кровавый покрылся искренним румянцем и быстро слез со стола, бросился к стулу за рубашкой, не нашел искомое и стал растерянно оглядываться. Рубашку стырили мелкие дракошки и сейчас вовсю примеряли ее перед зеркалом в детской.
— Ты кто вообще? — удивленно спрашиваю я, создавая ему новую одежду, потому что отнимать игрушку у драконят… м-да, легче пожевать кактус с перцем.
— Меня прислал глава клана для присмотра за детьми… — растерянно сообщил парень и быстро застегнулся на все пуговицы, будто я собиралась его надкусить. — Меня Край зовут…
— Очень приятно… А чего ж ты тогда полез на стол, если не наш? Сказал бы, мол, меня прислали няньчить мелких…
— Да все же шли, и я пошел… думал, какой-то ритуал… — пожал плечами кровавый и отошел.
— Ритуал, — подтвердила Шиэс и плюхнулась на стол. — Семейный и очень приятный.
— Ну вы даете, блин! — только и нашлась я.
У кровавого покраснели даже уши, пришлось отправлять его в детскую к подопечным отвоевывать законную рубашку. А мы продолжили массаж. Надеюсь, юный падаван не нажалуется главе клана. А то будет как в анекдоте: приняли как родного, даже люлей прописали… Но это так, мелочи жизни…