Верила ли она сама в то, в чём участвовала? Нет, не верила.
Но этот вопрос она себе не задавала. Боялась ответа, боялась тёмных глубин собственного откровения, когда под мантией лжи, расшитой геральдическими лилиями, откроется немощное тело правды.
Её правда, как нежеланный наследник, была упрятана в самое глубокое хранилище, за тысячу дверей. Правда изнемогала от жажды и голода, но всё ещё дышала, и говорила, и голос этой правды доносился сквозь каменные стены до самого трона.
«Ты всё придумала! Все твои улики косвенные! Ты хочешь верить, что он жив, что он может вернуться, чтобы поддерживать твоё собственное существование. Этот обман служит тебе оправданием, индульгенцией, которую ты вымаливаешь у судьбы. Если он жив, если прошёл тот ад и воскрес, то и ты не убийца. Ты этим счастливым чудом оправдана. Старуха больше не придет. Не будет призраков и видений, не будет ночных раздумий и кошмаров. Ты свободна и невинна. Вот во что ты желаешь верить! В свою невиновность. Но это не так! Не так. И ты это знаешь. Он не мог выжить. Он всего лишь человек, он уязвим и смертен. Он мёртв».
Эта истина залегла там, в фундаменте, подобно краеугольному камню мироздания. Какому существу, какому богу под силу расшатать этот камень?
Она услышала несколько слов, и камень дрогнул, стал разламываться, крошиться, подтекать. Стены уподобились восковым.
Она охватила голову руками. Пол под ногами закачался. Или это ей только кажется? От треска и разрывов она не слышала ответных слов священника. Впрочем, зачем ей священник? Кто такой священник?
Нет никакого священника! Есть только он.
Он! Вот его голос.
Он снова заговорил:
— А этот молодой человек вызвался сопровождать меня, чтобы взглянуть на ваши книги. Вы помните его, святой отец? Максимилиан-Анри, из Парижа.
Шум утих, шуршал только невидимый песок из мгновений. Она услышала и священника.
— Как же, конечно, помню. Госпожа княгиня приняла в его судьбе большое участие. Да вас, милостивый государь, не узнать! У вас и щеки наметились, и румянец! Ну, ну, не смущайтесь. Ваше стремление учиться весьма похвально. Желаете взглянуть на книги?
Послышался хриплый, глуховатый от волнения голос мальчика.
— Вы говорили, что у вас есть книги того грека, слепого, про царя, который с великанами сражался.
— С циклопом, — мягко уточнил тот, воскресший из небытия.
— Так это вы про царя Одиссея! – обрадовался кюре. – Грешен, читаю язычников, и Гомера и записки Цезаря о Галльской войне.
— Было бы очень любезно, святой отец, если бы вы одолжили нам Гомера. А то, сами понимаете, у господина Липпо все книги медицинские, некоторые на арабском.
— Одолжу непременно. Стремление отрока к наукам следует поощрять. Не в том ли состоит долг истинного охранителя душ? – И кюре добродушно засмеялся. – Ну идёмте, юноша, идёмте, взглянем на книги. Труды отцов церкви вам читать рановато, а вот греков и римлян можете попробовать.
Он тоже вошёл в дом или остался во дворе?
За окном всё ещё щебетала девочка. Пока взрослые заняты непонятным для неё разговором, она развлекается всем, что попадается на глаза. Вот её внимание привлек маленький цветник. Там скоро зацветут астры — цветы августа и сентября.
— Ой, какие цветочки! А у нас таких нету. Папа, а почему у нас везде ластет капуста?
— Не только. Есть еще морковь, брюква и сельдерей.
— Они некласивые, — возмутилась девочка.
— Согласен. Но тётушка Мишель, как ты её называешь, думает не о том, что красиво, а о том, что положить зимой в суп, когда нет ни цветочков, ни капусты.
Итак, он остался во дворе. Конечно же, он ни на минуту не оставит дочь без присмотра. Это зеница его ока, его маленькая девочка, ради которой он, не колеблясь, отдаст свою жизнь.
Теперь и она, герцогиня, узнала голос ребёнка. Да, действительно, это она, та самая отвергнутая, ненавидимая, обозначенная как соперница девочка, которую она, принцесса крови, вдруг пожелала удочерить.
Она должна найти в себе силы и подойти к окну. Окно в трёх шагах перед ней, оно обратилось в пылающий, заколдованный портал, прорезь в самом теле вселенной.
Если она найдёт в себе силы приблизиться и заглянуть, она окажется из числа тех, кого ткань вселенной признает своим властелином. Огненный прямоугольник манил её, звал. Она сделала шаг, затем ещё один. Всё ещё шумит, осыпаясь, белоснежный песок. Всё ещё грохочет, как колокол, сердце, ставшее бронзовым и беспощадным, готовое разнести рёбра и грудь.
Вот уже кисейный занавес в пределах досягаемости. Но отдернуть его нельзя. Можно лишь приподнять.
Герцогиня сделала шаг влево и приблизилась к стене. Теперь остаётся лишь повернуть голову. Занавес прилегает неплотно, она видит освещённый солнцем двор.
Где-то в доме бубнит отец Марво. Два или три раза ему ответил мальчик.
Клотильда зажмурилась, но усилием воли открыла глаза. Она увидела мужчину и девочку. Девочка стояла, приподнявшись на цыпочки, у ограды.Ограда была ненамного выше неё, сбитая из потемневших от непогоды жердей, увитая жимолостью. Поверх врытых в землю кольев тянулась довольно широкая перекладина. На ней расположился самого разбойничьего облика кот.
Этого кота герцогиня часто замечала дремлющим в солнечной луже посреди двора, на пеньке или на ограде. Зверь порой целые дни проводил на ограде, жмурясь и помахивая хвостом, вероятно, увлечённый своими тайными и зловещими мыслями.
Кот смотрел на дорогу, как сторожевой пёс, охраняющий дом от незваных гостей. С наступлением сумерек этот чёрно-белый страж покидал пост и отправлялся на охоту. Однажды Клотильда видела, как он волок через двор здоровенную крысу, пойманную в погребе.
Клотильда продолжала смотреть из окна, ибо страх так и не позволил ей взглянуть на мужчину.
Он стоял, беззаботно прислонившись к поленнице. Герцогиня вздохнула и взглянула на него. Тут же её глаза получили ожог.
Ей будто плеснули в лицо чем-то горячим, светящимся, собранными в горсть солнечными пятнами. Ей хотелось вновь зажмуриться, закрыть лицо руками. Боль стала нестерпимой, не телесной. Потому что это был он…
Он, Геро. Чуть попривыкнув, она снова взглянула. Геро, живой, из плоти и крови, стоял там, скрестив руки на груди и, чуть склонив голову на бок, с улыбкой наблюдал за девочкой.
Глаза постепенно приноравливались. Клотильда уже различала детали, драгоценные и необходимые. Это он, но другой, почти неузнаваемый, повзрослевший, похорошевший. Одет просто, без изысков. На нём крестьянские сабо на босу ногу…
Он похож на принца, покинувшего столицу и строгих наставников. Запястья и щиколотки обнажены. Рукава его сорочки, похоже — из тонкого льна, закатаны до локтей. Короткие кюлоты застегнуты под коленями, оставляя для солнца и вкрадчивых взглядов его гладкие, тугие икры и голени.
В этой легкой мальчишеской небрежности было что-то от того, прежнего Геро, юного, несведущего, который встретил свою судьбу под сводами скриптория.
Он как будто возвратился к прежней ипостаси, обогатив её годами пройденных испытаний. То была инициация смертью. Он спустился в подземный мир, переплыл Стикс и вернулся назад, обновлённый, неузнаваемый.
Она не видела его несколько месяцев. Срок значительный для ребёнка, но ничтожный для взрослого — но преображение свершилось.
Он другой. Более зрелый, более уверенный. Он обрёл те качества и силы, о которых прежде не знал, они раскрылись подобно крыльям, с которых методично срезали перья.
И ещё…
Ещё он любим. Это видно сразу. Женщины не ошибаются, они угадывают присутствие счастливой соперницы, даже если эта соперница далеко.
А то, что эта соперница существует, Клотильда видела отчётливо. Ей не нужны доносы и шепотки. Достаточно взглянуть на него.
Он — безмерно счастливый любовник, обласканный, зацелованный. И сам отдарившийся с не меньшей пылкостью, ибо влюблен.
Он любит и любим. Любит и любим.
Где-то есть она, покорившая его сердце. Завладевшая не только телом, но и душой.
Клотильда могла бы попытаться себя утешить, обосновав это солнечное счастье в его облике, в беззаботности его движений лишь присутствием дочери.
Ибо ей доводилось видеть его сияющим, озарённым, когда в минуты дозволенных свиданий он брал свою дочь на руки.
Но эти вспышки радости были кратковременными, прогорали быстро, как виноградные лозы в камине.
Здесь же она видела ровное, могучее горение, побеждающее мрак и холод. Это было задержавшееся в зените маленькое солнце, которое в отличии от солнца всемирного обладает собственной волей и правом замедлить свое движение.
Та неведомая женщина присутствовала и в девочке. Если первая его возлюбленная, та, что умерла, оставила в ней свою кровь, свою тень в движениях, чертах и повадках, то эта, вторая, довольствуется внешним присутствием.
Девочка одета с тем тонким вкусом, каким обладают только любящие матери. Геро при всей своей любви не смог бы так безупречно совместить все эти вышивки, ленточки и оборки.
При всех своих талантах он оставался мужчиной, далеким от портновских ухищрений. Девочку одевала та, другая. Она же вплела ленту в детские локоны.
Клотильда чувствовала боль в глазах и сердце. Кто-то опередил её, обыграл. Кто-то оказался изворотливей и хитрее. Кто-то отнял у неё Геро, её добычу, и отнял этого ребёнка. Увел обманом, прельстил, околдовал.
Кто это? Неужели Жанет?
Судя по ткани и фасону, платье для девочки заказывали в Париже, у портного не из последних. Кому это по карману? Только той, кому принадлежит поместье. Больше некому.
Девочка тем временем всё ближе подходила к дремлющему на ограде коту. Дремота этого ночного хищника была притворной. Он видел человеческого детёныша и предостерегающе дернул хвостом.
— Милая, он сердится.
Это был Геро. Он все так же стоял, прислонившись к поленнице, но как-то подобрался, для глаза почти незаметно, но для неё, знавшей, к каким нежным переборам под кожей приводит эта готовность, эта перемена была очевидной.
Так он готовился к боли и схватке, к чужеродным прикосновениям. На этот раз он, казалось, даже наслаждался возможностью взнуздать свою искрящуюся молодость. Но что могло грозить там его маленькой дочери?
Мария не услышала отца — или сделала вид, что не услышала. В ответ на предупреждение Мария приблизилась и протянула ручку, чтобы погладить дергающийся хвост.
Ночной зверь, всегда настороженный, ожидающий врага в каждом встречном мальчишке, в крестьянском бездельнике или в бегущей собаке принял это движение, как непрошенное посягательство. Кот вскочил, выгнул спину и зашипел.
Его лапа хищно мелькнула в воздухе, стремясь зацепить неосторожные детские пальцы. Мария в страхе отпрыгнула.
Геро, с той же стремительностью молодого зверя, оказался рядом с ней. Торопливо оглядел маленькие ручки в поисках царапины. Но раны, по всей видимости, не было, хотя девочка захныкала:
— Папа, он хотел меня поцалапать!
В доме послышался шум, и на крыльцо выскочил мальчик. Взъерошенный, готовый к бою. Он сразу определил врага, чёрно-белого, прижавшего уши. Мальчик огляделся в поисках предмета, годного, как оружие.
Он углядел не то обломок черепицы, не то камень, и быстро поднял этот предмет с земли.
— Максимилиан, — негромко произнес Геро, — что вы намерены делать?
Голос звучал без всякой угрозы, без обещания шлепков и розог, без истеричной надрывности беспомощного родителя, но мальчик застыл. В этом голосе была другая сила, которая не нуждалась в железе и пушках.
Мальчик нерешительно взглянул на своего наставника.
— Этот бродяга мог её оцарапать, — произнес тот, кого назвали Максимилианом.
— Но не поцарапал. Не поцарапал? – Геро обратился к дочери.
Девочка замотала головой.
— Ты всего лишь испугалась.
Девочка кивнула, но тут же добавила, указывая на кота:
— Он плохой! Злой! Я хотела его погладить, а он цалапается!
— Он не плохой, — мягко возразил Геро, — он тоже испугался.
— Почему? Я же не буду его кусать! – обиженно возразила девочка. Она оглядывала свои ручки, в надежде отыскать царапину.
— Только он этого не знает, — терпеливо продолжал Геро. – Ты ему о себе ничего не рассказывала.
Мальчик тем временем бросил обломок и подошёл поближе. На крыльце показался священник.
Клотильда смотрела, не отрываясь.
«Сейчас он проделает свой обычный трюк» — подумалось ей.
— А как я ему ласскажу? Он же не понимает, — упрямилась девочка.
— Откуда ты знаешь? Ты же не пробовала.
Геро приблизился к ограде и остановился в трёх шагах от кота.
0
0