Дежурившая по залу старая тётка была одета в один из тех форменно-бесформенных балахонов, в которые так любят одевать своих сотрудников администраторы всех музеев, независимо от расположения музея и того, что в нём выставляется. Различаются только цвета. В космо-техническом, например, балахоны чёрные, в астрогеологическом, куда возили чуть ли не каждый семестр, — синие с белыми кляксами. В историческом музее Сильвии предпочтение отдали ядовито-оранжевому и пронзительно-зеленому, и цвета эти располагались хаотичными зигзагами, да ещё и с чёрной окантовкой. Если на балахоне служительницы и были карманы, рассмотреть их в подобной глазовыдирающей пестроте Рику не удалось.
Всю глухую стену смотрового зала занимало мозаичное панно, изображавшее первую встречу людей и кубиноидов. Из шаттла, изображенного в левом нижнем углу картины, выходила слитная группа героев-космонавтов, с противоположного же края панно, где все терялось в радужном тумане, им навстречу бежали прекрасные создания разного пола и разной степени антропоморфности, одетые лишь в цветы. За развёрнутыми парусами шаттла голубел огромный диск Земли, а если присмотреться, можно было обнаружить и тонкие серпики обеих лун. Откровенное враньё, ясен шурф. Начать с того, что корабль Гамильтона был обычной тихоходной исследовательской калошей на простейших ионниках, и паруса отродясь не имел. Да и кто же будет разворачивать парус в атмосфере? Это полным идиотом быть надо. К тому же Землю из системы Риджела не видать даже в самые мощные телескопы. Да и скафандры на приземлившихся — ещё одна ложь, на этот раз рекламная. Вон какие все ладные да красивые, вон как ярко посвёркивают логотипы Каби-индастрилз на каждом, тщательно прорисованные, чтобы издалека видно всем было. Ну ещё бы! На средства КИ построен музей, они же оплатили и панно, вот художники и расстарались, а на самом-то деле амуниция эзровских ребятишек была с шахты по камешку, многоюзанная и сильно траченная. Да хоть в предыдущем зале на портретах глянуть, если кто сомневается! И откинутые шлемофоны, ага-ага! Притом что атмосферка тут тогда была аж двенадцатого уровня опасности, пары синильной кислоты и прочей дряни в полный рост, не всякий фильтр справлялся.
Поселенцам поначалу довольно кисло пришлось. Первые лет пять они из купола только в полностью автономных вакуум-скафах выползать осмеливались, да и то ненадолго. По начальным прикидкам тогдашние аналитики давали на минимальное терраформирование не менее шестисот лет, и сейчас бы все ещё поголовно в респираторах разгуливали и возились с обеззараживанием, словно шахтёры какие, если бы не кубиноиды. Им любопытно стало, а любопытный кубик горы свернёт! Вот они сами и ускорили терраформирование, причём нехило так ускорили. Им-то пофиг, какая атмосфера, говорят, что им и дышать-то вообще не надо.
Короче, враньём была эта мозаика. Наглым и беспардонным.
Мама Рика не терпела лжи, и потому панно это почти ненавидела, морщилась даже, когда последний раз приводила его сюда и пыталась объяснить, почему не всему нарисованному или даже написанному в учебниках стоит верить. А Рику тогда было всё равно, он мелкий был, не понимал ничего, ему хотелось поскорее на улицу к пацанам и весёлой беготне. Он же не знал тогда, что это их последний совместный год. А мама знала и очень торопилась, пытаясь успеть как можно больше…
Надо же! Не ожидал, что запомнится.
Впрочем, историческая картинка Рика не интересовала и сейчас. Его интересовало, есть ли и в этом зале своя служительница, а если есть, то нет ли возможности как-то… А, вот же она, за макетом рубки управления.
Делая вид, что заинтересовался макетом, Рик подошёл поближе и присмотрелся краем глаза. Упс…
Ну что за издевательство! У здешней бабульки квишка висела на самом видном месте — на груди, в особом чехольчике. На тесемочке. Вот же ж! Попробуй, сдёрни такую. Нет, на улице ещё можно было попытаться, внаглёж ежели и на пару с кем, чтобы внимание отвлёк. Обычно такие чехольчики легко отрываются от тесёмки в местах крепления, хотя… Рик скосил глаза, стараясь одновременно не привлекать внимания и рассмотреть повнимательнее, и понял, что тут такой номер не прошёл бы даже на улице, даже с отвлекающим, — тесёмка у квишника была плетёная, многослойная. И не вставлялась в особые зажимчики, как у магазинных, и даже не завязана узелками, как делают некоторые для пущей сохранности, а вручную пришита по всему ребру чехла. Причём, похоже, мономолекулярной леской пришита, вон как переливается, и эта же леска через всю тесемку пропущена, зараза. У неё просто не было слабого места, у этой тесёмки, фиг такую порвёшь. Проще шею свернуть. Вот же супербдительная бабка! Просто шпионка какая-то.
Однако время шло, группа осматривала покрытые пылью экспонаты уже второго зала, а до зарезу необходимой местной квишки у них с Тони до сих пор так и не было…
— … Любопытно, что именно представителям ГКЭМО довелось буквально на собственной шкуре убедиться в том, что сильвианцы не так уж и беззащитны и вполне способны оградить себя от нежелательных им контактов. Ксенопсихологи до сих пор не могут точно сказать, какими именно словами или поведением представители Комиссии по Этике Межрасовых Отношений преступили грань, за что и были довольно жёстко выдворены из Куббсвилля, но именно после этого инцидента подземный город стал полностью закрытым и с ограниченной системой допуска. К счастью, обошлось без человеческих жертв, но сплавленный с грунтом посадочный модуль ГКЭМО — достаточно веский аргумент для проявления в дальнейшем определённой деликатности по отношению…
Стрельчатые окна выходили на восток, утреннее солнце нарезало галерею с мозаикой узкими оранжево-фиолетовыми дольками, словно слоистое мороженое. Рик так и не привык называть солнце Риджелем, хотя учителя и ругались. Просто не видел в этом смысла. Может, для тех, кто вечно прыгает от звезды к звезде, подобный смысл и имеется, даже наверняка имеется, надо же им как-то отличать солнце вчерашнее от сегодняшнего? Но сам Рик, как и большинство его знакомых, другого солнца не видел и не знал. Ну и какой тогда смысл умножать сущности? Солнце — оно ведь солнце и есть, как его ни обзови.
Галерея была выстроена правильно, ленты света лежали наискосок и не дотягивались до противоположной стены, не полосатили изображённое, не мешали смотреть. Обдав Рика ядерной смесью ароматов элитного парфюма и дорогого почти настоящего табака, к дежурной бабульке подошла охранница. Довольно молодая, представительная такая. Спросила о чём-то. Та ответила. Рик весь обратился в слух, вспотел даже, так старался расслышать, о чём они говорят, но голос экскурсоводихи перекрывал все прочие звуки с профессиональной неотвратимостью.
— … Исследователи отрицают наличие в портальных мембранах интеллекта, как естественного, так и искусственного, но, как бы там ни было, ни одна попытка пронести через какую-либо из них оружие как в целом, так и в разобранном до мельчайших деталей виде, не увенчалась успехом, экспериментаторам же доступ на территорию Куббсвилля после подобных попыток был перекрыт навсегда и безоговорочно….
— Смотри! — Жаркий шёпот Тони защекотал ухо. Рик передёрнул плечами и взглянул, куда просили. То есть на талию охранницы, та как раз слегка развернулась другим боком, снисходительно разглядывая интернатских, и стало видно её карточку, пристёгнутую к поясу позади кобуры простым кайманчиком.
Есть в жизни счастье! Чтобы такой не сдёрнуть — ну это просто себя не уважать.
Рик еле заметно кивнул Тони — понял, мол, не семени, — и сразу же жутко заинтересовался макетом рубки. Ну вот просто спасу нет, как ему этот самый макет потрогать захотелось. Сунулся с одной стороны — но там доступ блокировала своим тельцем супербдительная бабулька, сунулся с другой, воткнулся в охранницу, ненавязчиво щупанул, мимо протискиваясь, получил по шее — не сильно, так, скорее для порядка и даже почти одобрительно. Пролез к макету, ещё немного потискался, уже без рук, пока охранница, хмыкнув, не отодвинулась. Щёлкнул ногтем по альтиметру, подёргал намертво заклиненный штурвал, потянул на себя торчащий сбоку рычажок и попытался дотянуться до высоко расположенной красной кнопки.
Бабулька отреагировала немедленно традиционным взвизгом: «Руками не трогать!», охранница поддержала, правда, с ленцой и несколько не в тему: «Молодой человек! Что вы себе позволяете?» и даже попыталась отвесить Рику ленивого пинка, но он ловко увернулся и отжался к общей группе, примирительно скалясь и демонстрируя пустые ладони — всё, осознал, больше не буду, тётеньки, простите поганца, не со зла, а исключительно в силу врождённого скудоумия.
Приём проверенный и безотказный, подействовало и на этот раз: бабулька стихла ещё до того, как Джи Джи завертела головой, выискивая виновника переполоха, а охранница, сделавшая было шаг вдогонку, так одним этим шагом и ограничилась. Не стала ни догонять, ни применять меры воспитательного воздействия, хотя поначалу вроде как и собиралась. Вот и ладушки.
Свежестыренная квишка уютно устроилась в рукаве, чуть холодя кожу. Рик специально надел сегодня не демократичную футболку, как советовали, а форменную интернатскую рубашку с длинным рукавом и новомодными пуговицами на манжетах. Манжеты — самое то, если надо срочно спрятать нечто маленькое и плоское, чтобы все вокруг заметили и запомнили твои пустые ладони.
Завладеет, чего бы ей это не стоило. Впрочем, цена не будет столь уж высока. Это всего лишь мужчина, к тому же рождённый в бедности.
Да, он необычен, он отличается от своих собратьев, но всё же он мужчина, смертный, честолюбивый, потомок слабого и грешного Адама. Этот мужчина бесспорно умён и сумеет вообразить те выгоды, что принесёт ему благосклонность принцессы крови.
Пусть он даже по-прежнему остаётся чужим мужем, пусть даже льстит себя надеждой сохранить своё сердце в неприкосновенности, она, герцогиня Ангулемская, всё равно найдет средство сокрушить это сердце.
В свой следующий визит к епископу она сыграла внезапную озабоченность.
Какая неприятность! Ей необходимо уведомить своего казначея, ибо она захватила с собой недостаточно денег, предназначенных для спасения заблудших. Кроме того, она не ответила на любезное послание госпожи д’Эгильон, а ссориться с этой дамой, племянницей всемогущего кардинала, было бы, по меньше мере, неразумно. Всё это бессмысленная суета в сравнении с богоугодным и душеспасительным разговором со святым отцом, но законы этого несовершенного мира обязывают её подчиняться, дабы не прослыть отступницей.
Епископ немедленно с ней согласился и сам, — сам! — предложил ей помощь своего секретаря.
— Я уверен, что этот одарённый юноша с блеском исполнит ваше поручение, ваше высочество. Вы не будет разочарованы.
Герцогине удалось сдержать улыбку. «Вы не будете разочарованы». Что старик хотел этим сказать?
Епископ предоставил в её распоряжение свой рабочий кабинет. Минуту спустя в дверь деликатно постучали. И вошёл Геро. Сделав шаг, он почтительно поклонился. Он сделал это далеко не так свободно, как это присуще придворным кавалерам, застенчиво и даже неуклюже, но с такой природной грацией, что герцогиня невольно залюбовалась.
На его поклон она ответила милостивым кивком. Она стояла в пол-оборота к окну, так, чтобы тень скрывала лицо. Привычная предосторожность. Она умела владеть собой, черты лица оставались в горделивой неподвижности, но не пренебрегала вуалью сумрака. Ситуация была нетривиальной, для неё – переживалась впервые, и она могла выдать себя, своё смущение и даже растерянность.
Вооружившись пером, он вопросительно взглянул на неё. Опять та же отрешенная почтительность. Он ни о чем не догадывался. Пришёл исполнить свой долг.
Герцогиня действительно намеревалась послать за деньгами к казначею. И первое письмо, которое она продиктовала, было сухим и коротким. Приказ и сумма.
Перо поскрипывало, оставляя извилистый чёрный шлейф на бумаге. Его левая рука, как в первую их встречу, свободно лежала на столе. Простенький застиранный манжет задрался, блестело серебряное кольцо без камня.
Она видела от половины предплечья до кончиков пальцев красивую сильную кисть. Когда он отодвинул лист с первым письмом на край стола, чтобы она могла его подписать, герцогиня покинула нишу у окна и стала прохаживаться по кабинету. Никаких писем племяннице Ришелье она писать не собиралась. Это был предлог, чтобы задержать его за этим столом, смотреть на него и собираться с мыслями.
Геро вновь бросил на неё вопросительный взгляд. Тогда она принялась диктовать первое, что пришло в голову — замысловато выстроенную эпистолярную любезность, со множеством словесных завитушек и деепричастных оборотов. Некогда заученный текст из письмовника Маргариты Наваррской.
Он послушно выводил слова на бумаге. Почерк у него был такой же, как его взгляд, прямой и ясный. Крупные, изящные буквы с лёгким наклоном, но без излишеств.
Герцогиня заглянула ему через плечо и продиктованный ею абзац показался ей изумительно красивым, с глубоким ритмом, и гармоничным, как строфа Вергилия. Перо в его смуглой руке чуть подрагивало. Она вдруг обнаружила, что стоит к нему очень близко, почти вплотную.
Его склонённая голова была на расстоянии вытянутой руки. Она видела его тёмные, густые неровно подстриженные волосы, дикие и очень притягательные в своей первозданном буйстве. Пробор угадывался как тропинка в заросшем лесу.
Она подалась вперёд и сделала то, что давно хотела сделать, не смея себе в том признаться: коснулась ладонью его волос.
Её пальцы сразу же запутались и стали тонуть. Шелковистые пряди будто тёплые, живые водоросли, захватывали и поглощали.
Перо в его руке с неприятным скрипом споткнулось. Поперёк листа рассыпались чернильные звезды. Он замер, ошеломлённый. Но она уже избавилась от мимолётного замешательства.
Первый шаг был сделан. Она уже не сомневалась. Он уже стал её добычей, её призом, её собственностью. Этим прикосновением она утвердила свою власть, подобно завоевателю, который на стенах города вывесил свой щит.
Некоторые из особенно стойких и непокорных прядей ускользали, выбивались, и тогда она сгребла его волосы с жадностью ростовщика. И потянула его голову назад. Из-под плененных волос показались безупречно вырезанная раковина уха и полоска кожи. Ей сразу захотелось оставить свой знак победителя и там, на этом обнажившемся островке.
Она разжала пальцы и быстро провела рукой сначала по шее, а затем скользнула ладонью под сорочку, именно так, как уже несколько раз представляла, и готовилась сверить надуманные ощущения с истинными. Она даже закрыла глаза, всем существом переместившись в подушечки пальцев, оказавшихся эпицентром её ожиданий.
Если она почувствует то, о чем ей мечталось, это подтвердит наличие в ней жизненной субстанции. Она ещё жива, она способна чувствовать, испытывать желание и получать удовольствие.
Его кожа обожгла огненной нежностью. Ей даже представилось, что у него лёгкий жар, его лихорадит от волнения и восторга, но затем она сообразила, что это от контраста с её рукой, от лениво притекающей и разжиженной крови. Она слишком давно не касалась мужского тела. Тела молодого, непорочного, неосквернённого развратом. Она забыла, какими бывают трепет и волнение юности.
Ладонью она угадала рельефную мышечную неровность его груди и коснулась твердой крупинки соска. Он по-юношески худощав, в нём ещё звучит эхо подростковой незрелости.
Но это было скорее преимуществом, чем недостатком. Он на самом пороге расцвета, в начале пути, когда тело юноши только преображается в тело сильного, целеустремленного мужчины, когда оно наливается мускульным могуществом и животной ловкостью, когда скрытые под туго натянутой кожей связки и жилы обретают стальную мощь.
Но он ещё так молод, так трогательно юн! К тому же, ему явно недостает свежей оленины и парной телятины.
Она провела ладонью уже по другому его плечу. А затем наклонилась, чтобы вдохнуть запах его волос.
«Через три дня я вновь навещу твоего благодетеля. К вечеру у меня случится лёгкий обморок, и по причине дурноты мне придётся остаться на ночь. В полночь я спущусь в библиотеку, и там меня будешь ждать ты. Слышишь, мой мальчик? Фортуна любит тебя».
Она шептала ему в самое ухо, отсылая слова в самое сознание, чтобы они кристаллизовались там и впечатывались. Затем, уже поддавшись новому соблазну, завершая ритуал, провела кончиком языка по изгибу ушной раковины до самой мочки, которую захватила губами и даже слегка прикусила.
Ей нравилось прикасаться к нему, очень нравилось, она испытывала необычное, впервые посетившее её возбуждение, обнаружила, что такие простые действия, без всяких изысков и усилий, доставляют несказанное удовольствие. Как бы ей хотелось продолжать!
Она чувствовала себя изголодавшимся путником, попавшим на ужин к гурману, и желала отведать от каждого блюда. Но в кабинет могли войти. К тому же, юноша был в таком замешательстве, что мог ненароком наделать глупостей. Она могла бы биться об заклад, что он лишился зрения и слуха, что разум его расколот, а привычный мир распался и оказался вздёрнутым днищем вверх.
Несколько слов, произнесённых бархатным полушепотом, возымели действие апокалиптической бури. Ей это льстило. Она всего лишь приблизилась, зацепила полой плаща и обрушила бастион привычек и верований, целую жизнь, судьбу. Она переписала эту судьбу одним росчерком пера, и бросила это перо небрежно, с изяществом властелина.
Обратного пути уже нет. После сказанных ею слов, после пережитого им потрясения ему уже не стать прежним, он изменился.
Герцогиня больше не приближалась к столу. Напротив, она стояла поодаль, будто опасаясь последствий затеянного ею вмешательства. Она смотрела ему в лицо с жадностью бога-первооткрывателя, с жестоким восторгом ребёнка, разорившего гнездо. Внезапное разрушение мира не сопровождается проклятием и мольбами. Он гибнет в гнетущей, удушающей тишине.
Геро был неподвижен. Он застыл. С лица сбежали все краски. Ни следа радостного изумления или триумфа. Он скорее напуган. И с трудом пытается вдохнуть. Глаза широко открыты.
Он смотрит на неё так, как будто видит впервые, будто некая пелена спала и он, наконец-то, признал за роскошным статичным украшением, за статуей, живую женщину. Прежде он только отдавал дань восхищения работе мастера, сотворившего из мраморной глыбы прекрасный образ, но вовсе не мечтал о том, чтобы этот образ сошел к нему с пьедестала. Он предпочитал любоваться статуей издалека.
Он не ждал ответа, ибо мрамор, вознесённый архитектурным замыслом, к вершине храма, не отвечает смертным. Но этот мрамор ответил. Белоснежная рука, изящная, тонкая, вдруг обрела гибкость, проворство и свела пальцы. Богиня спустилась вниз, к нему. Она заговорила.
Как же она забавлялась этим смущением! С какой жадностью и восторгом изучала это прекрасное, застывшее лицо. Какая искренность! Какое изобилие чувств! Изумление, недоумение, страх и отчаяние. А за ними ещё множество искрящихся оттенков. Ни один из придворных давно уже не способен на такие чувства.
Видит Бог, она даже пыталась помочь ему справиться с потрясением, вновь обрести равновесие. Непринуждённо предложила продолжить работу. Будто ничего не случилось, статуя не оживала и не сотрясала храм своими шагами.
Но он не смог. Вместе с даром речи, он утратил способность выводить буквы. Из-под пера полетели чернильные брызги, как будто меж его пальцем оказалась ягода бузины.
Тут герцогиня сочла нужным проявить великодушие. Истинная богиня снисходительна к смертным. Особенно — к мужчинам. Они верят в своё божественное первородство, и оттого особенно уязвимы, легко теряют почву под ногами. Она его отпустила. Даже ободряюще погладила по руке.
Он вышел из кабинета, едва ли не шатаясь. У неё мелькнуло подозрение, что ему не сразу удастся найти дверь или он будет искать её наощупь, вытянув руки. Но он справился. Перешагнул порог и не споткнулся.
Когда дверь за ним закрылась, герцогиня поспешила занять его место за столом. Она хотела оказаться в том же кресле, где только что сидел он, будто сам предмет ещё сохранял его присутствие, держал в деревянном капкане невидимого пленника, которым она таким образом могла овладеть.
Высокое кресло с обветшалой обивкой вряд ли сохраняло тепло его тела, но ей казалось, что она что-то чувствует. Она откинулась назад и прикрыла глаза, пытаясь совместить его образ со своим, вдохнуть его, как живой аромат, ощутить внутри себя и поглотить.
Она уже протянула руку к столу, чтобы взять брошенное им перо, как дверь за её спиной скрипнула. Герцогиня с досадой вскинула голову.
Это была её придворная дама, Анастази де Санталь, которая все это время находилась поблизости, в приёмной. На лице придворной дамы было совершенно несвойственное ей волнение.
— Что вы задумали? – спросила она без всякого почтения.
Герцогиня Ангулемская давно привыкла к тому, что её первая статс-дама время от времени позволяла себя некоторые вольности, и она была единственной, кому принцесса это прощала.
Её личный секретарь, сладкоголосый маленький человек с водянистыми глазами, месье дю Тийе, или вторая придворная дама Дельфина де Бомон, не посмели бы и в мыслях потребовать отчёта в предпринятых действиях. А за высказанное вслух требование немедленно поплатились бы своим жалованьем или даже головой.
Но в отличии от них, существ двуличных и лживых, Анастази пользовалась значительными привилегиями. Ибо в её преданности герцогиня никогда не сомневалась.
Её свита больше напоминала связку ядовитых змей, обращение с которыми требовало определенной сноровки, ибо небрежность грозила смертельным укусом. Но Анастази больше походила на сторожевого пса, идеально выдрессированного и преданного. Этот пёс мог скалить зубы, рычать, дыбить шерсть, но не подкрадываться или хватать за пятки.
Анастази служила. Её долг перед госпожой был единственным и непререкаемым мотивом всех совершаемых поступков, даже тех, которые в глазах стороннего наблюдателя попадали под определение предосудительных. Её тон, её манера говорить с высокопоставленной дамой могли бы называться непростительно дерзкими, но герцогиня Ангулемская была достаточно умна, чтобы отличать истинную преданность от напускной.
Она никогда не допустила бы роковой ошибки того короля Британии, который польстился на цветистые речи двух старших дочерей и проклял младшую, виновную лишь в искренности. К сожалению, вымышленный Спенсером король мало чем отличался от государей подлинных. Эти государи так же преклоняли слух к устам лживым и вкрадчивым, внимали дурным советам, а затем гибли, ибо не потрудились снять повязку и взглянуть под ноги, прежде чем сделать шаг. В пропасть.
Но её высочество такого промаха не допустит. У неё хватит смелости и благоразумия, чтобы прислушаться к словам самого дерзкого и неотёсанного проводника.
По этой причине она не нахмурилась и не удивилась. Она только чуть приподняла бровь. Изобразила недоумение.
— Что с вами, Анастази? Вы взволнованы!
День спустя
Ну хоть разорвись!
Такое у нас со Славкой было настроение. С одной стороны, у меня «контракты горят» — надо пробежаться обратно по местам моих торговых подвигов и собрать дивиденды. Как говорится, склероз — это когда не помнишь, кому денег должен. А маразм — это когда забываешь, кто должен тебе. Так вот, я не хвораю ни тем, ни другим, и постараюсь сделать так, чтобы и мои должники здоровье сохранили, ага. Деньги, тем более долги — это такая вещь, которую никто не стремится отдать кому бы то ни было, так что вернуться и получить по счетам было не просто надо, а очень надо! Пусть сейчас речь идет не о собственно деньгах, а о товарах, то есть продуктах, какая разница? Что мое — то мое, отдайте, не грешите.
Конечно, драконоверы готовы были для долгожданных гостей расшибиться в лепешку, то есть оказать им помощь во всем, включая продажу товаров и закупку продуктов, но тут встал на дыбы Славка. Послушал предложения, поспрашивал главу сектантов о каких-то ищейках и проверках, подумал-посчитал что-то, а потом высказался против. По привлечению драконоверьих торговцев к продаже пуговичек, часиков, зеркалец и прочего товара — пожалуйста, без проблем, если осторожно. Но вот закупки продовольствия в крупных размерах, здесь, похоже, как-то отслеживаются. Мол, какой-то там драконий агент продержался больше трех лет, возможно потому, что от этих закупок держался подальше… остальные, похоже, не удержались.
Надо же, а я даже не знал, что эти самые агенты были…
Спросил у Славки, с чего он это взял — не обрадовался. У моего напарника все-таки как-то мозги по-другому устроены. Если я моментом просекаю прибыль и выстраиваю нужные комбинации, то Славка видит мир, как огромный пазл, причем в процессе собирания. При этом способен видеть не только свой фрагмент, но и в принципе картинку целиком, а то и самих собирающих. Аналитик, мол. С опытом работы, мол. Жалко только, компьютера нет, скорость обработки данных страдает. Спросил про опыт — пожалел. Славка, зараза скрытная, выложил не про работу, где со школы вкалывал, а про свою группу борцов за справедливость. Я-то думал, они там только брошенных котяток пристраивали да пенсионеркам помогали… ага, счас! А группа за два года семь педофилов отловила! Со Славкиным активным участием. И ведь двое были из шишек, причем не мелких!
— Самоубийца, что ли? — только и спросил я, представив, чтоб б было, докопайся шишки, кто им устроил комбинацию с разоблачением…
— От такого слышу, — невозмутимо отозвался мой напарничек.
Зараза вредная.
Спросил про агентов — тоже не обрадовался. Как начал наш аналитик выкатывать, что он уже про организацию вельхо нарыл, что про Дни Безумия, что про сейчас… нашему Терхо Этку чуть плохо не стало — он у нас на негатив по своим наставникам по старой памяти остро реагирует, все боится, что Зароки жечь начнут… А потом Славка перешел на рассказ о драконьем напутствии — и плохо стало уже мне. Нет, я и раньше знал, что не стоит особо светиться, но чтоб так… Куда, интересно, девались эти пропавшие драконы? В свете Ритхиных неприятностей и рассказов Терхо перспективы ой какие невеселые.
Короче, я о чем?
Новая инфа не радовала. Хотя что в ней, собственно, нового? Не все ли равно, за что именно меня будут ловить: за то, что я дракон, или за то, что драконам помогаю? Да и пофиг!
Я дракошкам вкуснятину обещал? Обещал.
Значит, вкуснятина будет.
Только вот в чем проблема. С одной стороны — я уже говорил, надо пойти обратно по точкам продаж диковинок и собрать навар. Тут все понятно. С другой стороны — светиться при этом надо по минимуму и лучше продукты отправить в какое-то малоподозрительное место. И, в-третьих, у меня руки чесались поскорей исследовать подземную речку, про которую Славка говорил.
И вот как, интересно, все это совместить?
Хоть разорвись! Ну, я именно с этого и начал…
На третью неделю культурная программа, составленная Ларисой, подходит к концу. И это хорошо. Потому что отели я не люблю. Жить надо или дома, или в палатке. Но в палатке — не сезон. Третьяковки, Эрмитажи и прочие достопримечательности кончились, а музей железнодорожного транспорта в Питере Ларису не заинтересовал. Аквапарки, крэзипарки, всякие лэнды оставляем на выходные, когда к нам присоединяется Зинулёнок.
Но на пейнтбол мы с Зинулёнком маму не берём. Пробовали — в самый неподходящий момент она начинает выяснять, кто командир. Зато из нас двоих получилась хорошая команда. Я даже слегка научился «качать маятник».
И сумел принять три капсулы с краской на приклад. Прикрываться оружием правила не запрещают. А как мы, прикрывая друг друга, шли по центру полигона…
— … Так-то, витязь на распутье, пора выбирать направление.
— Есть выбирать! — звонко рапортую я, вскидывая руку к виску. Генерал исподлобья смотрит на меня, усмехается в усы и перекладывает на столе бумаги.
— Первая дорога — в мусорщики. Собирать по всем орбитам мёртвые спутники и их обломки.
Кажется, я рано хохмить начал.
— Вторая, — продолжает генерал, — как всегда, в академию. Обучать молодёжь. И третья… Ты слышал про «Паганель»?
Ещё бы! Кто про него не слышал?! Первый корабль, вернувшийся в систему. Огромный по тем временам — двадцать пять тысяч тонн. Крупный даже по современным меркам. Создан как пилотируемый, но первый и последний полет совершивший в беспилотном режиме. Почему так? Да потому что движки были вынесены на пилонах за пределы корпуса.
Маленьких мы тогда не умели делать, добивались нужной мощности размерами. Уникальный корабль… для своего времени. Первый, имеющий современные обводы гантельки. Кстати, это от него пошла мода на четыре киля. На них пилоны двигателей крепились.
Выносить движки за пределы корпуса всё же нельзя. Площадь поверхности резко увеличилась, и в первый же джамп холодилка израсходовала три четверти хладагента. Поэтому на обратной дороге после того, как корабль лёг на курс, движки были «сняты с довольствия» — и вернулись в систему раскаленными глыбами сплавленного металла. Но сам корабль джамп пережил. Его перехватили над эклиптикой на расстоянии восьми астрономических единиц от Солнца и перегнали на орбиту Марса.
Долгие годы он служил орбитальной базой. Легендарный корабль…
— Принято решение восстановить «Паганель». По-существу, от него только корпус да название останутся. Вся машинерия, вся электроника будут заменены. Но готовый корпус на год сократит срок создания корабля.
— А… Я тут причем?
— Нужно перегнать корабль на завод. Кто-то из нашего ведомства должен курировать переоснащение корабля. И, я слышал, ты безлошадным остался?
Лихорадочно прокручиваю в мозгу варианты. Корпус старый. Но с огромным запасом прочности — тогда мало знали и не скупились на надёжность. К тому же, всего два джампа. Переделка корабля – это полтора-два года, не меньше. Но ребята, которые ждут корабли, не будут на меня в обиде.
Мохнатый пожмет лапу и скажет: «Я уж думал, ты мою машину прямо со стапеля угонишь». А Пьеро не удержится: «На что ему легковушка, если лимузин предлагают?» И в чем-то будет прав. «Невский проспект» пятнадцать тысяч тонн, а «Паганель» после перестройки на двадцать семь потянет. Опять же, дома часто бывать буду…
— На щите, или под щитом? — интересуется Вадим уже в машине.
— Старик наш — кремень! — отзываюсь я. — Камень на распутье. «Налево пойдёшь, направо пойдёшь…»
— И куда ты пойдёшь?
— На Марс.
— Пешком? — усмехается Вадим.
— На буксире. Старик подарил мне «Паганель» и большой напильник. После обработки напильником корабль будет мой.
— Оп-па! — Вадим поражен. — Слышал я об этом проекте, но думал, чистый трёп в курилке. Едем ко мне, это надо отметить.
И тут я допускаю стратегическую ошибку.
— Ларису надо бы пригласить.
— Надо — так надо, — легко соглашается Вадим, усугубляя мою небрежность. Паркуется у тротуара и раскрывает ноут. Через минуту звонит директору Ларисиной фирмы.
— Здравствуйте, говорит генерал-лейтенант Калмыков, космические войска. У вас работает некая Крымова Лариса Дмитриевна. По первой специальности — дизайнер-эргономист интерфейсов систем управления. Вы не могли бы уступить её нам на день-другой. Скажем, по обмену опытом… Хорошо, высылаю за ней машину. Благодарю за содействие.
Из проходной Лариса выходит как королева. Вадим, изображая шофера, открывает ей дверцу.
— Что на этот раз? — холодно интересуется она. — Опять короткая командировка?
— Не угадали, — улыбается Вадим. — Крым, колись.
— Я — капитан «Паганеля»! — колюсь я.
— Господи, а я Зину с уроков сорвала.
И тут до Ларисы доходит, что это ПОВОД!!! Наши скромные планы междусобойчика отвергаются с негодованием. Лариса с дикой энергией берётся за организацию банкета. В сложных случаях изображает из себя секретаршу Вадима. Заказывается зал в ресторане, берутся напрокат драгоценности и платье, обзваниваются родные и знакомые… Выбрав момент, предупреждаю Вадима, что надо разбавить это болото нашими. Иначе мы пропадем. И, чтоб показать пример, звоню Тимуру.
Как ни странно, банкет прошел весело. Тимура единогласно выбрали тамадой. Было поднято много тостов, выпито много вина, сказано много тёплых слов. Большинство гостей слышали о «Паганеле» только краем уха и искренне считали моё назначение повышением. А кто знал — не разубеждали их в этом. Видимо, сами начали сомневаться. Ведь просто так банкеты не устраивают.
Зинулёнку я объяснил ситуацию с капремонтом корабля и попросил провести ликбез среди гостей. Но она встретила какого-то паренька своего возраста — и на этом ликбез кончился. Знаю только, что время они провели интересно, а в фонтане ресторана (в общем зале) плавали двухмачтовые парусные корабли из подносов. (Мачты — из вилок, паруса — из салфеток, вымпел из листа салата, подробности — у Зинулёнка.)
Лариса знакомила гостей, сияла улыбкой и взятыми напрокат драгоценностями. Я почему-то должен был танцевать со всеми девушками, которых она ко мне подводила, узнал много интересного по выездке лошадей и повадкам охотничьих собак в городских условиях. Клятвенно пообещал кому-то взять в следующий полёт канарейку для контроля качества воздуха и лететь к Солнцу только ночью. Заодно узнал, как просто, имея обычный смартфон, завести счет в швейцарском банке. (Теперь у меня есть счет, и на нем — сто евриков! Как снять их со счета, я не знаю.)
Под конец Вадим связался с нашими транспортниками, и у входа в ресторан выстроились десять легкобронированных уфазиков. Линейка одинаковых машин камуфляжной окраски выглядела очень внушительно, даже у меня вызывала легкий трепет и уважение.
Уфазик не очень комфортабелен внутри, но гости были в восторге. Их ещё никогда не развозили по домам на пуленепробиваемых внедорожниках.
А на следующий день мы с Вадимом были вызваны на ковер и получили по клизме скипидара с патефонными иголками. С занесением и удержанием. Шурочка, секретарша Старика, оглянувшись на дверь, показала утреннюю бесплатную газету «Метро-ном» — местную сплетницу. Вчерашний сабантуйчик был описан доброжелательно, с юмором, подколками, но точно. Включая причину торжества, персоналии, парусники в фонтане (фото) и развоз гостей спецтехникой.
— Мне непонятны только две вещи, — произнес Вадим. — Как эти щелкопёры успели вставить статью в номер? И каким образом газетёнка попала в руки Старику?
Через неделю собираю чемоданчик. Иду на Марс за «Паганелем». Лариса держится хорошо. Только спросила:
— Когда тебя ждать?
— Когда меня ждать? — переадресую вопрос Зинулёнку. — Вводная: Иду на буксире тяжелого класса «Прометей».
Зинулёнок уже за компом. На экране — расположение планет. В окне — данные по «Прометею».
— Один идешь? Без пассажиров?
— Один.
— Через полтора месяца.
— Ты не дослушала. Туда веду баржу-контейнеровоз массой тридцать тысяч тонн.
— У-у… Тогда только через два.
— Не пойму, — вздыхает Лариса. — К звёздам уходишь на три месяца. А на какой-то Марс смотаться — целых два.
— Буксир — посудинка маленькая, слабенькая. Опять же, экономия рабочего тела. Обычно он вообще без людей ходит. Три месяца туда, три обратно. Да не волнуйся ты! На Марс сходить — это абсолютно безопасно. Детские потягушки. Хочешь, я тебе каждый день e-mail-ы слать буду?
— У тебя что, интернет на буксире будет?
— Будет, но своеобразный. В реальном времени работать не смогу, время ответа очень большое. Поэтому, когда щелкаю по ссылке, скачивается весь сайт. Я его получаю минут через десять-двадцать. И работаю автономно. Пока не натыкаюсь на следующую внешнюю ссылку. В общем, работать можно, но занудно.
Сажусь за комп, проверяю финансовые дела нашего семейства. После достопямятного банкета с драгоценностями напрокат и удержаниями за спецтехнику от полётных почти ничего не осталось. Перевожу выплату ближайших зарплат на ларисину кредитку. Кажется, всё. Можно идти…
Чуть не забываю счастливый галстук.
«Прометей» обычно ходит как беспилотник. Но «Паганель» не имеет узлов жёсткой сцепки с буксиром. В те времена подобных буксиров не было. Поэтому на случай нештаток на борту буду я.
Что «Прометей» годами ходил без пилота, понимаю сразу, как только поднимаюсь на борт. Воздух плохой. Воняет машинным маслом и хладагентом. Гудят с подвыванием вентиляторы, противно дребезжит что-то в насосе.
При попытке включить свет в машинном отделении выбивает автомат. Короче, работает только то, что важно для беспилотного полета.
Всю первую неделю привожу машину в порядок. Кидаю по временной схеме проводку освещения, устраняю течи в системе охлаждения, выясняю, где что-то подтекает, меняю прокладки и уплотнители. Стравливаю воздух за борт, наполняю помещение свежим, с запахом соснового леса. Утечка намного выше нормы, поэтому наддуваю до полутора атмосфер. Когда подойду к Марсу, будет ровно атмосфера. Под конец берусь за тряпку и швабру, провожу влажную уборку агрегатного отсека. Постоянное ускорение хоть и слабенькое, но позволяет нормально отжимать тряпку в ведро.
А в агрегатном отсеке ещё тот свинарник! Именно здесь года три назад протёк маслопровод, идущий к силовым гироскопам системы ориентации. Как я понимаю, капля отработанного масла размером с ведро образовалась, пока буксир шел без ускорения. А потом эта капля раздробилась о переборку во время маневрирования — и из одной капли получились тысячи…
Они уютно расселись на потолках и стенах, загустели, впитали пыль, растворили под собой краску и никак не хотят смываться. Если взять их растворителем, краску тоже смою, воздух опять испорчу…
Приходится по старинке – макаю тряпку в обжигающе горячую воду и сурукаю, пока на месте кляксы не заблестит металл переборки. Вода парит, воздух влажный как в русской бане. О чём это говорит?
С одной стороны — о том, что температура кипения при полутора атмосферах выше ста градусов. А с другой… Что система вентиляции в агрегатном отсеке приказала долго жить. Ну да, конечно!
Капельки масла засосало в фильтры, они растеклись, впитались, и фильтры перестали пропускать воздух. Хочется сделать что-то нехорошее с техниками, готовившими «Прометей» в полёт.
Вспоминаю тибетские учения, призывающие к терпению и созерцанию.
Вытаскиваю двумя пальцами за уголок тряпку из ведра с кипятком, пришлёпываю на переборку, накрыв сразу десяток клякс. Терпеливо поскуливая, постоянно меняя пальцы, стараюсь удержать её на переборке, пока хоть чуть-чуть не остынет. Созерцаю, как вода неторопливым ручейком стекает на пол и исчезает в щелке на стыке металлических листов.
Кстати, потом придется её откачивать. Корабль такое место, где любая потерянная вещь рано или поздно находится. Но это обычно не радует.
Тряпка остыла, переборка нагрелась. С силой тру стену, сдирая грязь и краску. На обратном пути покрашу всё вокруг в ярко желтый, канареечный цвет. Из вредности! Чтоб любая грязь в глаза бросалась.
Где-то под полом раздаётся характерный звук электрической искры. Громко щелкает автомат у входа, и помещение погружается в темноту. На секунду загораются тусклые красные плафоны аварийного освещения. Второй громкий щелчок автомата — и они тоже гаснут. Плавно уменьшается тяга двигателей — это автопилот, почувствовав нештатку, переводит машину в инерционный полет. Наступает невесомость. Не успев схватиться за что-нибудь, всплываю над полом.
Энтони проснулся из-за того, что ему было крайне, невыносимо, ужасно жарко. Грудь сдавило тисками, вдохнуть почти не получалось. Он хватал воздух открытым ртом, но это слабо помогало. Парень почти чувствовал зловонное жаркое дыхание смерти, которая склонилась к его лицу. Острые когти ее жилистых рук придавили ослабленное тело к постели. Скульптор слышал, как в глотке чудовища рождается громогласный рык, который должен был оглушить его, разорвать барабанные перепонки и заморозить душу. Кроули сжал руки в кулаки, собирая последние силы, чтобы сражаться до конца. С тихим хрипом он набрал в легкие воздуха, сколько смог, и выдохнул:
— Демон, отстань от меня!
Пёс расстроенно убрал свои передние лапы с груди хозяина и спрыгнул с постели. Энтони мгновенно почувствовал себя лучше, хотя горло саднило и от каждого вдоха хотелось кашлять. Он медленно открыл глаза, но разницы почти не заметил. В комнате был полумрак, лишь несколько небольших стеклянный фонарей с металлическим корпусом стояли на стуле. Свечи в них горели, от них исходил приятный тёплый свет, который не тревожил чувствительные глаза и не вызывал головную боль. Футболка на парне была другая, значит, пока он спал, его переодели. Волосы завязали в высокую шишку, чтобы они не впитывали пот и не мешали лежать. Рядом с фонарями стоял стакан с тёплой водой. Кроули протянул руку и взял его, чтобы сделать жадный глоток. Горло тут же осудило его за этот поступок, запершило сильнее, боль отозвалась под ушами. Загорелая кожа покрылась мурашками, когда человек стал замерзать. Он поспешил забраться обратно под одеяло, натягивая на острые плечи. Дверь в спальню приоткрылась, впуская в помещение запах свежего супа.
— Ты живой? — чуть насмешливо, но негромко спросил Хастур, приближаясь к постели в центре комнаты.
— Откуда ты здесь? — хрипло спросил хозяин лофта, поворачиваясь на бок и наматывая на себя одеяло, словно кокон. — Ты знаешь, где я живу?
— Достаточно того, что твой ангел умеет хорошо объяснять путь, — Хастур присел на самый край и положил холодную руку на пылающий лоб друга. — Допрыгался, пижон?
— Хастур, нотации, — оборвал болезный, вопреки словам прикрывая глаза.
— Я молчу, — покачал головой бармен и провёл сухим полотенцем, что висело на его плече, по чужому лицу, стирая пот. — Только вот схватит твой ясноглазый сердечный приступ, будешь таскать ему кашки в больницу и катетеры менять.
— Что? — нахмурился Энтони, для которого лишняя мозговая деятельность была не по силам.
— Ты напугал его, вот что,— пояснил парень и подошёл к окну, чтобы его слегка приоткрыть и впустить в комнату свежий воздух. — Он позвонил мне и сказал, что ты собираешься умирать. Он не знал, как тебя переубедить.
Парень нахмурился, вспоминая, как отмахнулся от суетящегося вокруг Азирафаэля и бросил неосторожное: «Ангел, дай хоть умереть спокойно!». Тот, к чести сказать, мгновенно оставил любимого в покое. А спустя полчаса хлопнула входная дверь, впуская Хастура с большими бумажными пакетами в руках.
— Для тебя это очередная простуда, а для него — ты вдруг вышел из строя, — продолжил бармен. — Он на днях видел, как Лигур пытался починить сломанный холодильник, а потом отчаялся и выбросил его. Знаешь, что он спросил меня, когда я дал тебе жаропонижающие, и мы стали варить суп?
— Мне даже представить сложно… — ласковая улыбка украсила сухие потрескавшиеся губы.
— «Я не хочу, чтобы мои братья пришли за Энтони…», — возможно, эти искренние и нежные интонации были присущи каждому, кто когда-то ходил по облакам босыми ногами, но у Хастура получилось прекрасно изобразить Азирафаэля. — Он готов отгонять их обломками табуретки, если понадобится.
— Обломками табуретки? — переспросил Кроули, мозг которого сфокусировался на этом странном предмете, которого в его квартире определенно раньше не было.
— Азирафаэль нервничал, — бархатно засмеялся бармен, очертания которого скульптор слабо видел в темноте. — К тому же, ты оставил включенным ноутбук.
Энтони застонал и попытался засунуть голову под подушку. За несколько дней до той «прекрасной» прогулки, которая свалила скульптора в постель, они с бывшим ангелом учились пользоваться поисковыми системами, находить нужную информацию. Кроули хотелось, чтобы его возлюбленный узнавал мир, изучал его, становился его неотъемлемой частью, а не невольным гостем. Но в этот раз, похоже, самые благие намерения сыграли с человеком злую шутку.
— Он нашёл как минимум пять диагнозов, по которым ты должен скоропостижно скончаться в муках, — взгляд Хастура оценивающе скользнул по замученному другу. — Теперь и меня парочка напрягает.
— Отстань, — беззлобно огрызнулся Кроули, попытался отмахнуться, но рука бессильно упала на постель. — Зубоскал.
— Мы научились варить тебе горячий наваристый суп, — сменил тему бармен и поднялся на ноги. — Лекарства я разложил по порциям, твоё дело только вовремя рот открывать. А мне пора…
Когда Хастур уже подошёл к двери, до него донеслось тихое, но отчетливое:
— Спасибо.
В следующий раз парень проснулся, когда дверь в спальню снова открылась. Демон вбежал в комнату, радостно поскуливая и нарезая круги вокруг кровати хозяина, но лезть побоялся, потому что рядом обнаружился Азирафаэль, в цветастом фартуке, который наверняка привёз Хастур, с розовой лентой на лбу, которая не позволяла волосам лезть в глаза, и со скорбно сведенными бровями. В руках у любовника был небольшой поднос, на котором стояла чашка с ароматным чаем и миска с супом. Пальцы были залеплены пластырями с какими-то милыми картинками — на них Азирафаэль долго смотрел в аптеке, и Энтони не выдержал, купил ему. Вот, пригодились.
— Мой дорогой… — тихо позвал парень с удивительными синими глазами и опустился на кровать.
Кроули открыл глаза. За окном заметно посветлело, но шторы были заботливо задвинуты. Свечи в фонариках почти догорели — пламя плясало в озерце из жидкого воска. Скульптор медленно сел, баюкая тяжелую голову и стук в висках, а Азирафаэль уже потянул с него промокшую насквозь футболку, ею же — повторяя все точно за Хастуром — он вытер грудь своего любимого человека, провёл по плечам, между лопатками, после чего по груди и животу. Парень начал ощутимо дрожать, замёрзнув, но заботливый ангел уже натягивал на него сухую рубашку с длинными рукавами. Сухая ткань так приятно прикасалась к телу, что Энтони сразу почувствовал себя лучше.
— Тебе надо поесть, — не сказал, а практически попросил Азирафаэль, не в силах убрать своих рук от чужого тела. — Хастур сказал, что тебе нужно прогреться изнутри.
— Ты сам приготовил? — несмотря на то, что глаза слипались и так сильно хотелось лечь, Кроули улыбнулся и постарался хоть немного побыть с любовником, чтобы его успокоить.
— Я… — Азирафаэль опустил глаза на миску, задумчиво ее изучая. — Я постарался сделать все так, как говорил Хастур.
— Давай… — парень протянул руки. — Давай, давай, ангел. Пробовать будем.
Бывший ангел осторожно вложил в ладони миску с супом и ложку. Кроули принюхался, но не обнаружил ничего, кроме вареной курицы и овощей. Пахло съедобно, даже очень вкусно. Зачерпнув немного, он попробовал и одобрительно хмыкнул, отправляя в рот ещё и ещё. Азирафаэль смотрел напряженно, сложив руки на коленях и постоянно одергивая край фартука.
— Дорогой мой… — позвал он тихо, будто не решаясь говорить. — А ты ведь… Не умрешь?
Энтони поперхнулся и закашлялся, закрывая рукавом рот. Облизнув губы, человек осторожно оставил посуду, где почти не осталось супа, и посмотрел на собеседника.
— От твоего супа? — легкая усмешка появилась на бледном лице, на скулах которого горел нездоровый румянец. — Он очень вкусный, Азирафаэль.
— Нет, я… — тот сбился, запутав самого себя.
Кроули вздохнул, чуть прикрывая глаза, и коснулся горячими пальцами чужих рук, цветастых пластырей с утками и сморщенной на подушечках пальцев из-за воды кожи. Азирафаэль тут же вскинул на человека взгляд своих синих, широко распахнутых глаз. Его возлюбленный улыбался, мягко и ласково. Жёлтые глаза блестели — отчасти из-за температуры, а отчасти из-за бескрайней неудержимой любви.
— Я не умру, пока окончательно тебе не надоем, — усмехнулся парень, а Азирафаэль вздрогнул и качнулся вперед, сильнее залезая на кровать.
— Я не… — начал он, но сбился, когда почувствовал на своих губах чужие, сухие и жаркие.
Энтони коротко поцеловал его, скользнул невесомо и отстранился, притягивая ангела, который повесил свои крылья на крючок, ближе к себе. Вдвоём они повалились на кровать. Демон, лежащий на полу, ворчливо отвернулся. Скульптор мягко гладил любовника по спине, по сведенным лопаткам и круглым плечам.
— Не думай об этом, ангел, — шепнул он тихо. — Я буду с тобой столько, сколько смогу. Я не оставлю тебя, не по своей воле.
— Ты обещаешь? — огонь свечей отразился в бездонных глазах Азирафаэля.
— Да, — серьезно сказал Энтони. — Я тебе это обещаю. Мы с Лигуром за вас уничтожим любые миры, если понадобится.
Суп вскоре сделал своё дело. Человек уснул, уткнувшись носом в светлые мягкие волосы. Азирафаэль ещё долго лежал рядом, касаясь невесомо пальцами острого подбородка, высоких скул, пушистых чёрных ресниц. Он до последнего старался бороться со сном, щурил глаза, зевал в чужую шею, но в итоге заснул, будто кто-то положил невидимую ладонь на его затылок.
Утром мобильник Энтони взорвался злым голосом Лигура, который нервно сообщил, что бар несколько дней работать не будет, потому что один мерзкий человек заразил его ангела простудой. Парень представил себе хмурого темнокожего владельца бара, который в таком же цветастом фартуке варил куриный бульон любовнику, и засмеялся, расплескивая свой завтрак на постель.
В четверг под конец дня пришёл старичок — легенда нашего учреждения. Среди пенсионеров вообще немало таких, которые ходят и ходят по врачам, так что начинаешь удивляться: как они до сих пор живы, при таком количестве болезней. Но этот дед — что-то особенное. Он уже довёл всех специалистов по очереди. И только сегодня добрался до нас с Лидой. А вот его внука я наблюдаю регулярно.
— Доктор, — сказал дедушка проникновенно. — Гастроэнтеролог послал меня…
— Ко мне?
— Не совсем.
Он посмотрел на меня печальными глазами.
— Доктор, у меня есть страшное подозрение. Курица, которую я скушал третьего дня за обедом, была проклята!
— Ну что же, — я взялся за ручку. — Конечно же, с такими вещами не шутят. Давайте сделаем все анализы.
Старичок бдительно следил за мной, пока я выписывал направления.
— И это всё? Как же вы отпустите меня? А вдруг мне станет плохо раньше, чем результаты анализов будут готовы?
— Лида, — позвал я. — Замерьте у больного общий биопатогенный уровень.
Всё-таки хорошая сестра мне досталась. Я смотрел, как невозмутимо Лида прилаживает аппарат к руке дедули. И вдруг заметил на её собственном запястье новинку.
Браслет. Не такой, как наши стандартные, а лёгкий и тонкий. С цветочками. Миленький до глупости.
Три недели прошло с тех пор, как я снимал ей венец безбрачия. И вот, кажется, уже помогло. Подействовало, что называется. Только зачем опять эти клятвы, которые невозможно преступить? Уж Лида-то, казалось бы, должна понимать.
Когда пациент, помучив нас ещё минут двадцать, убрался наконец, я устало спросил:
— Лида… ну и зачем? Зачем вам эти свадебные обеты? Можно подумать, вы не верите мне, как специалисту.
— Верю. Ещё как верю, — заявила она истово и горячо. — Если бы вы знали, как я вам верю, Николай Валерьевич!
Щурясь, я выбрался на вечернюю улицу. Солнце запрыгало по лужицам, по льдинкам, остро ударило в глаза. Сегодня таяло весь день, совсем весна. Дворничиха ширкала метёлкой по тротуару, сгоняла прочь остатки грязного снега и воды. Недовольно косилась на ряд нависающих над тротуаром машин. Мешают убирать, надоели.
— Сейчас уеду, — сказал я ей. — Одну минуту.
Она отвернулась, не ответила. Я знал её очень хорошо. Молодая совсем тётка, ей бы не дворником работать — да только попробуй найди работу после срока в женской колонии для граждан с выраженными магическими способностями. Для ведьм, коротко говоря.
— Смертник пошёл, — вдруг процедила дворничиха. — Ну и дурак… Ничего, месяца три поживёт ещё.
Я невольно обернулся, посмотрел в спину «смертнику». Он уже садился в свой джип, и след за ним тянулся скверный. Но я и без следа узнал бы его. Пообщавшись с человеком раза два, я уже не спутаю его с другим.
Малышев.
В глазах плавали тёмные круги — от низко, вдоль улицы, светившего солнца. И всё ещё можно было не ввязываться в это дело.
Я чертыхнулся, уселся за руль, ещё раз выругался и поехал следом за Петром Малышевым.
На Вечерней была пробка, не очень большая. Дальше — неожиданно свободно. Я очень скоро понял, кого «ведёт» Малышев. Этот «Лексус» я и сам ни с чем бы не спутал. Даже если бы не чуял пассажира за тонированными стёклами.
Шершень ехал за город.
Время осталось где-то за гудением мотора. Потом оно мелькнуло бликами солнца на задних стёклах, брызнуло жидкой грязью из-под колёс. Что-то изменилось. Даже мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить: только что на дороге рядом были две почти одинаковых машины с тонированными стёклами. Теперь снова была одна. Уже без Шершня.
Малышев ничего не заметил, он уверенно преследовал врага. Догнать его, остановить? Дорога между нами была заполнена плотно, в три ряда. А дальше — совсем свободно.
Мы ехали.
Впереди затрезвонил, закрываясь, железнодорожный переезд. Я видел «Лексус» перед шлагбаумом. Малышев нёсся вперёд. Он не собирался останавливаться, он примеривался протаранить Шершня, вытолкнуть на пути перед налетавшим поездом…
Рассуждать было некогда, и я ударил.
Джип Малышева вильнул в последний момент, почти задев «Лексус». Врезался в шлагбаум. Машину занесло и развернуло на рельсах. Как говорила моя мама — ни два, ни полтора. И я понял, что бегу, бегу к Малышеву, не полагаясь больше на магию. Участковый паршивый.
Я успел открыть дверцу и выдернуть его из машины, как морковку с грядки, и даже оттащить в сторону, за железнодорожную будку, когда налетел состав.
Как в кино, блин.
Он довольно быстро обрёл дар речи.
— Это… вы? Вы что? Зачем? Меня же вёл случай. Я…
Я развернул его лицом к «Лексусу».
— Вот люди, которых вы едва не прикончили. Смотрите. Шершня нет.
Люди как раз выбирались из машины. Заметно было, что происходящее их очень впечатлило.
— А где Шершень? — свирепо спросил Малышев.
— Это другая машина. Взгляните на номер.
— Но я…
Дар речи снова покинул Петра Малышева.
— Будем ждать развития событий? — спросил я его. — Можете сдать меня правоохранительным органам. Или уедем?
Он смотрел на меня очумелыми глазами.
— Идёмте.
Я затолкал его на правое сиденье своей подержанной «Нексии». Мы поехали назад, в город. Малышев сидел смирно. Высовываясь из кармана его пальто, неприятно поблёскивал металл оружия.
— Неразумнее вашей выходки с переездом может быть только прямая стрельба по Шершню,— заметил я. — Вы будто бы не знаете, что отводить пули умеет любая ведьма. Без всякого образования.
Малышев молчал.
— Вашу машину я угробил. Мои сбережения никакие, но могу предложить вам взамен свою, — я хмыкнул. — Очень неравноценная замена. Зато на колёсах за оставшееся время вы успеете наделать гораздо больше глупостей.
Он снова не ответил мне. Только, когда въехали в наш район, попросил:
— Если можно, высадите меня у десятой школы.
Девушка, крутившая головой у школьных ворот, кинулась к нему. Смех, слёзы и сопли, спутавшиеся чёрные кудряшки — я даже не сразу узнал свою строгую недотрогу Лидочку. Некоторое время я любовался мелодрамой, потом выбрался из машины тоже.
— Но как же так, — говорила в это время Лида. — Ничего такого не могло случиться. Не должно было.
— Так ничего со мной и не случилось, — ответил Малышев. — Я даже не поцарапался.
— Вот что, мои дорогие, — сказал я, подходя к ним. — По-моему, вам нужно мне кое-что рассказать. Сейчас же.
Небольшое затишье было нам в пользу. Во-первых, наладились отношения с Лэтом. Не скажу, что мы прямо ссорились и били горшки при каждой встрече, но теперь кровавый стал несколько увереннее в себе. Если раньше ему было довольно сложно ощутить себя равноправным членом семьи, то сейчас Лэт освоился и успокоился. Даже слегка ослабли кошмары.
Не знаю, что причина улучшений, ни в любом случае она есть. То ли кровавый просто освоился в новом мире на новом месте, то ли помогли уроки Зиграна, научившего меня так увязывать дракона, что он мог ходить в импровизированном веревочном жилете под рубашкой по нескольку часов без вреда для здоровья. То ли Ольт с Эрстеном расстарались и смогли поправить блудные мозги… В любом случае, я рада, что хоть кому-то пошло на пользу пребывание в нашей семье.
Шеврин тоже подуспокоился, перестал рыкать и фырчать на все, что шевелится. Быть может потому, что его перестали задирать братцы золотые, нашедшие в резко омолодившемся черном новую забаву. Взяли же моду дарить бедняге детские игрушки. То вертолетик ему радиоуправляемый подарят, то плюшевого медвежонка… Апогеем стал подаренный конструктор. Шеврин попытался расколотить игрушку об стену, я же отобрала и сказала, что сама буду им играть. Ну не было у меня никогда конструктора, что поделать. Тяжела жизнь синерианина…
К игре на полу присоединились белые сверхи, нашедшие развлечение в виде раскладывания мелких деталек и попыток подсунуть мне детальки неподходящие. Шеврин же психанул, сгреб все игрушки, подаренные золотыми, и высыпал мне на голову. Ну, а я что? Я ничего. Забрала себе плюшевого медведя, удалила у него мерзкое красное сердце, оставив свободными лапки, и бросила на подушку. Будет что обнимать, мягкое и не брыкающееся. Машинки собрали сверхи, вертолетик стырил дед и сказал, что ему и самому не помешает такая красота.
С золотыми потом произошла воспитательная беседа, в ходе которой драконы уяснили — они однажды тоже могут оказаться на месте Шеврина и уж тогда… дракон смерти отыграется по полной. Ломать мозги беднягам еще больше я не стала, постаралась донести свою мысль устно и телепатически. Надеюсь, поняли.
Ну, а еще Гитван решил сделать доброе дело и… открыл проход собратьям-синерианам во вселенную нашего «любимого» макаронника… Ну мало японцу было лечения мозгов у белых сверхов-творцов, допекло ему, видимо, такое положение дел. А может что откопал в мыслях сверхов, кто знает. Вот он и отыгрался.
Нашествие синериан в другую вселенную — всегда лавинообразный процесс. Сначала падает один камешек, потом десять, потом сто, а потом уже десятки тысяч камней скачут по заснеженным склонам. Вот так и тут.
Вселенная макаронника оказалась очень хорошо построена. Настолько вычищена, вылизана, идеальна, что даже похожа на утопию. Привычных нам демиургов, сверхов и драконов там не было. Вместо них были вершители — как бы сверхи, хранители — как бы драконы, но совсем не то, и еще какие-то личности, заменяющие демиургов.
Узнали мы обо всем этом, найдя новых потеряшек в черной пустоте. Умершие от рук (и не только) жителей наших вселенных, существа почему-то попадали как раз в нашу черную пустоту. И дико охреневали, когда их забирали оттуда совсем не похожие на привычных им собратьев драконы.
Поначалу драконы вытаскивали совсем мелких детишек вместе с воспитателями. Потом настал черед крупняка. А потом уже мне достался один товарищ, которого в одиночку никто из наших потянуть не смог. Дело в том, что при извлечении любого существа из черной пустоты тратится некоторое число энергии, эквивалентное тому количеству энергии, которое нужно, чтобы это существо обрело плоть. В принципе, таская людей, эльфов, демонов, гномов и даже драконов, расхода энергии мы почти не ощущаем. Вот из морозилки и жарильни уже тянуть тяжелее.
Эти же существа принципиально отличались от привычных нам. Начать с того, что у них было другое строение тела. Нет, руки-ноги-голова на местах, но некоторые внутренности были в разы сложнее. И еще у них совершенно другие энергопотоки. У простых существ один слой потоков, но намного мощнее, чем у наших богов и демиургов. У тамошних демиургов два слоя потоков разного цвета, которые кое-где переплетаются, а кое-где находятся совершенно обособленно. У вершителей три слоя потоков, построенных по тому же принципу. Вот и получается, что чтобы наполнить все эти три слоя, нужно просто дохерища энергии. Потому-то меня и потащили как живую батарейку вытаскивать единственного попавшегося нам вершителя.
Поначалу мы вытащили троих существ уровня демиургов — с двумя слоями энергетических потоков. Чернявый красавчик, похожий на Шеврина, оказался тамошним аналогом божества смерти. А двое кремовых близнецов — парень и девушка — что-то вроде демиургов-создателей. Но с ними особой мороки не было.
Морока случилась с вершителем — тот застрял в морозильнике и вытаскивать его пришлось общими усилиями. Вершителем оказался синеволосый красавец в тонких одеждах непривычного покроя. Чем-то это нагромождение ткани отдаленно напоминало кимоно, но настолько отдаленно, насколько эта прелесть напоминала сверха. Висело сие чудо прямехонько в центре морозильной пустоты и громко стучало зубами. Еще бы — холод вытягивал не только тепло, но и силы души…
Я осторожно протянула руку новому потерянному существу. Смотрелось это и правда феерически — две вселенные, наконец, соприкоснулись. Прямо картина! Но реальность была не особо хороша. Рука вершителя была леденющей, будто он весь холод морозильника сконцентрировал в себе. А, зачуяв тепло, бедняга не стал стесняться и крепко мне обнял, всей тушкой впитывая и тепло, и энергию. От такого реально можно замерзнуть.
Резерв заскакал как гармошка. Вверх-вниз, туда-сюда, наполняясь с удвоенной скоростью и испаряясь куда-то в бездонного синего вершителя. Холодный нос уткнулся мне в ухо, от чего я совсем уж некультурно взвыла:
— Полегче, холодно же!
Вершитель чуть отстранился, позволяя остальным драконам приникнуть к нему и поделиться теплом. Такой вот кучей малой мы и вышли в экран. Холодное тело забирало все тепло, до которого могло дотянуться, потому очень быстро захотелось жрать. Не есть, а именно жрать. Так что вышли мы прямиком на кухню очень правильно.
В ходе разговора, прерываемого постоянным хрумканьем и плямканьем, выяснилось, что нашу находку зовут Тиис, он еще достаточно молод для гордого звания вершителя, но убили его наши хаосные сотоварищи, навалившись всем скопом, и то с помощью его родного брата, воспользовавшегося ситуацией и втихаря сунувшего ножик в бок. Поведал он так же и об устройстве их родимой вселенной. Там у них все слишком… да слишком хорошо живут, слишком гладко. Врагов нет, между собой не дерутся, делить нечего, миров полно, в мирах жизнь бьет ключом. Кланы не воюют, никто ничего не ворует, мрут от скуки или от старости… Утопия прямо! Даже двери никто не запирает — незачем. И тут случается вот такая хаосная напасть, при том, что их либрис всегда хвастался, что в его идеальной вселенной Хаоса нет. Ну раз нет, то нате пожалуйста, кушайте половником.
Совершенно не готовые к армаде идиотов вершители поздно схватились за головы. Они и представить себе не могли, что новый вид, появившийся совсем недавно — это Хаос в самой хреновой его форме. Синериане плодились, кормились и бесчинствовали, а местные власти охреневали. Либрис тоже охренел от происходящего — шутка ли, привалили те, кого он презрительно именовал дерьмом, и принялись поганить его вселенную!
В результате страдал, в основном, молодняк и юные падаваны, решившиеся противостоять захватчикам. Либрис, конечно, помогал, но что толку бегать за обезьянами по музею с огнеметом? Попал ты в эту обезьяну или не попал — большой вопрос, а раздолбать музей — раз плюнуть. Вот так и вышло, что даже идеальные вселенные порой получают хорошую встряску.
Тиис оказался любопытным малым. Сначала все про себя рассказал, а потом принялся пытать нас. Ну как пытать. Дергал меня за щупы и волосы, чуть не сжевал кусок щупа, благо вовремя успела отдернуть, а то точно бы долго и мучительно входил бы в состав семьи. Изучил все виды демонического облика — и белый, и коричневый, и полную трансформу. Сжевал мой локтевой шип, всласть насмаковавшись ядом…
А потом принялся за драконов. Чтобы продемонстрировать ему драконов, пришлось выйти на свежий воздух, а точнее — на Шаалу, где достаточно простора даже для тушки Шеата. В общем, воздушное шоу вершителю зашло. Ему все равно придется привыкать жить в нашей вселенной. Вряд ли он выживет, вернувшись домой. Обычно попавшие в черную пустоту уже не могут вернуться в родной мир.
Ну, а так… пусть живет. Нам не жалко, места хватит всем. Отправим в Академию учить юных дарований новым наукам — магичат они в своей вселенной совсем по-другому. А не захочет — у него целая наша гроздь вселенных, живи — не хочу. Где-то да найдет себе место. Да и бонусом — плохое настроение макаронника нам что бальзам на раны. Шутка ли там издеваться над Лимареном, на бедном сверхе уже живого места нет. И помочь ничем не можем, только время тянем и тянем…