Самое действенное лекарство — это власть. Порабощение и подчинение такого же равноценного смертного. Нет большего наслаждения, чем держать на ладони чью-то жизнь. Как птичку, которую изловили хитростью, или зайчонка, подобранного в лесу. Чувствовать в ладони биение хрупкой, чужой жизни. Достаточно сжать пальцы, и тонкие рёбрышки пронзят сердце, будто изогнутые кинжалы.
Но пальцы можно и не сжимать, ибо со смертью наслаждение иссякнет, и тогда придётся ловить другую птичку, другую жизнь. А для забавы пригодна не каждая жертва. К примеру, держать в ладонях жабу удовольствие не из первых. Тут скорее правит бал отвращение. Добыча должна быть достойна победителя. Ибо победитель этот – бог.
Она нашла свою жертву, свою богоравную добычу. Эта жертва обещала череду услад, от мерцающих и тягучих до ярких и ослепительных.
Она уже испытывала нечто подобное. В ней уже разгорался этот огонь, ещё без видимого пламени, без заметного жара, только тлел, как глубинный пласт болотного торфа, который скрывает подземный пожар годами. Ей нравилось пламенеть именно так, размеренно, постепенно, без вспышек, когда трепет разливается внутри, заполняет каждую полость и каждую впадину эфирного существа.
Клотильда прикрыла глаза. Её власть обретала сугубо предметный образ. Она знала, что представлять и что думать.
Герцогиня приказала Анастази позаботиться о нём так, как она сама посчитает нужным. Уточнять детали необходимости не было. Анастази сделает всё, чтобы узурпировать роль спасителя. Она будет заботлива и предупредительна, как хорошая мать. Умоет, накормит и уложит спать. А ей, терпеливой и милостивой госпоже, останется пожинать плоды.
У Клотильды мелькнула было мысль дать ему более длительную отсрочку, чтобы он окончательно избавился от тюремных страхов, но затем передумала.
За это время он успеет восстановить свою прежнюю силу, вернёт утраченное равновесие. Она боялась той почтительной отрешённости, в которой он прежде пребывал. Эта отрешённость давала ему защиту, как могла бы дать кованая в Дамаске сталь. Соблазны, угрозы, посулы катились бы по ней будто маслянистые капли.
Но за одну ночь ему защиту не восстановить, как полководцу не возвести крепость. Он останется всё тем же — истерзанным, истощённым страхами, в путанице мыслей и чувств. С таким будет справиться легко.
Он, возможно, будет даже рад, что битва, наконец, проиграна, и он вынужден сдаться в плен. Уступить не по своей воле, что было бы предосудительно с точки зрения морали, а уступая обстоятельствам, всесокрушающей силе рока. Его персональный цензор будет спокоен.
Около полуночи в её кабинет неслышно вошел Оливье, лекарь.
Когда-то этот человек с пергаментным лицом учился у самого Амбруаза Паре, но очень скоро отошёл от хирургии и классической медицины Галена и Гиппократа, больше интересуясь наследием мэтра Руджиери. Снедаемый честолюбием, он видел себя сподвижником новой Екатерины Медичи и всячески пытался разжечь тот же пламень в сердце своей чрезмерно хладнокровной покровительницы. Клотильда втайне забавлялась его тайной деятельностью и тем напыщенным видом всезнайства, с каким этот врачеватель себя держал.
Он называл себя Оливье ле Дэн, в чем герцогиня усматривала высокомерный отсыл к брадобрею Людовика Одиннадцатого. Полагая себя за гения интриги, этот человек рассматривал каждого, кто оказывался поблизости от герцогини, как возможное орудие.
Красивый молодой мужчина, возможный фаворит, так же становился значимым штрихом в расписанной формуле.
Лекарь почтительно поклонился.
— Итак?
— Он здоров. Я осмотрел его весьма тщательно, но кроме ссадин и синяков, не обнаружил ничего, что внушало бы опасения. После заключения он несколько бледен, но это поправимо. Для молодых людей хороший ужин и крепкий сон лучшее лекарство.
— Одним словом, он не так уж и пострадал. Вы это хотите мне сказать?
Лекарь заколебался.
Герцогиня не сводила с него пристального взгляда.
— Говорите правду, Оливье. Если он нуждается в более продолжительном отдыхе и тщательном уходе…
Оливье решительно покачал головой.
— Нет. Молодость легко справляется с такими незначительными трудностями, как двухнедельный пост и полдюжины синяков. Я поручил смазывать его предплечья охлаждающим бальзамом. К утру отёчность спадет.
Он пострадал, подумала герцогиня. Что бы не говорил этот трусливый царедворец, бедный мальчик нуждается в лечении и заботе.
И вновь её охватило чувство странной, стыдливой неловкости. Не так! Всё не так! Он не должен был пострадать! Никаких ссадин и кровоподтеков не должно было быть. Она замышляла приключение, изящное, ловкое. А в результате устроила бойню.
Она чувствовала себя так, будто явилась на бал в платье, на которую мясник опрокинул бочку со свиными потрохами. Бал как бы идёт своим чередом и придворные деликатно опускают глаза, но она помнит о расплывшемся зловонном пятне, которое нарушает всю задуманную композицию. Ей нестерпимо хотелось скрыться, сбросить обезображенное платье и надеть новое, свежее, благоухающее жасмином, вновь вернуться в большой зал, чтобы станцевать первый минует. Но оплошности уже не исправить, ей придется носить это дурно пахнущее платье и сбивать зловоние духами.
Затем случилось то, чего она несколько опасалась. Явилась Анастази.
Герцогиня могла бы её прогнать. Сослаться на поздний час и усталость. Но поступить так означало бы признать свою слабость. Она подтвердит свою чувства, обнародует раненое самолюбие. Принцесса королевской крови не выказывает смущения или страха перед тем, кто у неё в услужении.
К тому же, её подталкивало любопытство. Оливье был слишком скуп в своих откровениях, Анастази должна быть поразговорчивей.
— Итак, — начала без вступления герцогиня, — вы оказались правы, а я ошиблась. Давайте опустим ту часть вашего монолога, которая будет содержать упрёки и оправдания, а я признаю, что совершила ошибку. Мне следовало бы прислушаться к голосу разума, или к вашему инстинкту хищного зверя. Отступить или, по крайней мере, действовать более осмотрительно, не спешить, не бросаться в приключение очертя голову. Но всё уже произошло. Сожаления бесполезны. Но есть последствия, которыми всё ещё есть вероятность воспользоваться, или попытаться исправить содеянное. Насколько это возможно.
— Что вы намерены с ним сделать? – сухо осведомилась Анастази.
— Для начала, — герцогиня поводила рукой в воздухе, как будто выписывала некий знак, — я попытаюсь сделать его счастливым.
Анастази изменилась в лице. Явление редкое, почти сверхъестественное.
— Ваше высочество умеет воскрешать мёртвых?
Придворная дама даже не пыталась скрыть своего презрения. «Бесстрашная девка! Играет со смертью».
— Нет, мёртвых я воскрешать не умею. Но умею вознаграждать живых. На это средств и способностей у меня хватит.
— Тогда я позволю себе повторить вопрос. Есть ли среди этих способностей вашего высочества дар воскрешать мёртвых?
— Хватит!
Герцогиня раздраженно хлопнула по столу.
— Едва лишь заходит речь об этом мальчишке, вы теряете свое хвалёное хладнокровие. Вы придаёте ему какие-то мистические, сверхприродные качества, которыми он не обладает. Выглядит так, будто он околдовал вас. Вам следует уяснить одну простую и объяснимую истину. Он обыкновенный, он такой же, как все! Это всего лишь упрямый смазливый мальчишка, и больше ничего. То, что случилось, всего лишь случайность, а не доказательство вашей правоты.
— Случайностей не бывает, — тихо ответила Анастази.
Вопреки всем своим миролюбивым намерениям герцогиня вскочила.
— Он пришёл ко мне на свидание! Пришёл! Слышите вы или нет? Он не пытался бежать или уклониться, изобретя уважительный предлог. Он пришёл в библиотеку епископа, именно так, как я распорядилась. Если бы он был тем, кем вы его воображаете, необыкновенным, особенным, неподкупным, непорочным, одарённым свыше, он бы сделал всё, чтобы избежать соблазна! Но он был готов, он на всё был готов! Едва лишь я к нему прикоснулась. Он бросил свою жену в жалкой каморке под крышей и кинулся ко мне, богатой красивой женщине, которая могла бы изменить его судьбу.
Анастази взглянула на неё с явным недоверием. Клотильду вдруг осенило. Конечно же, придворная дама ничего не знает! Она всё ещё пребывает в уверенности, что её госпожа затеяла какое-то злодейство, что сначала свершилось убийство, а затем похищение.
О том, что свидание состоялось, знала только Дельфина, а эта бледная особь не станет без приказа распускать язык.
Клотильда сразу успокоилась и почувствовала себя на грани выигрыша. Она смотрела на придворную даму почти с жалостью. Сейчас она разрушит беспорочный образ кумира.
— Ах, бедняжка Анастази, вы же ничего не знаете. Увы, увы, вынуждена вас разочаровать. Молодой человек весьма охотно явился на свидание. Он был уже в библиотеке, когда я туда спустилась. Был смущён, растерян, это правда. Но быстро справился с собой. И когда я прикоснулась к нему…
— Разве ваше высочество не избавит меня от подробностей?
Герцогиня улыбнулась.
— К моему большому сожалению не было никаких подробностей. Явилась его жена и подняла крик. Как в дурной пьесе. А если бы он позаботился закрыть её на замок или усыпить, то ничего бы не случилось. Он стал бы моим любовником, и никакие высшие силы не помешали бы ему это сделать. Как тысячи мужей до него, он изменил бы своей жене с более красивой женщиной, позабыв о долге и чести, ослеплённый плотской страстью, а наутро, вернувшись к своей законной половине, продолжал бы ей лгать, изображая любящего и верного супруга. Он ничем не отличается от тех, кто поступал так же до него, от других мужчин, алчных и похотливых. Он стал жертвой только благодаря стечению обстоятельств. Его жена истекла кровью, потому что споткнулась на лестнице. Не смогла разродиться, и ребёнок задохнулся в утробе. Кто в этом виноват? Кто? Я? Судьба? Или лестница? Это могло произойти и без моего вмешательства. Ей могло быть на роду написано умереть именно так, как это случилось. Но поблизости оказалась я, и у всех появился увесистый повод сделать меня виновницей. Он первый пытался меня убить. С той же страстью, с какой прежде желал, он душил меня! И что же? Мне следовало принести себя в жертву? Добровольно возлечь на алтарь? Я, разумеется, возражала. К тому же, там была моя свита. Они так же не могли позволить мне умереть от руки безумца. Все лишились разума! Этот глупый священник бросился под копыта. Я могла последовать примеру всех этих умалишенных и приказать казнить мальчишку. Немедленно, там же, во дворе. Забить его палками или перерезать горло. Никто не посмел бы мне помешать! И закон был бы на моей стороне. Но я сдержала свой порыв. Я сумела укротить свою ярость и свою жажду мести. Поступила по-христиански – подставила вторую щеку. И он до сих пор жив. И не только жив, он свободен. Не вам ли я поручила заботиться о нём? Так почему же вы являетесь сюда, сверкая глазами, подобно ангелу мщения?
— Что вы собираетесь с ним сделать?
Герцогиня вернулась в свое кресло.
— Пока я занята тем, что спасаю ему жизнь. Если он попадёт в руки королевского правосудия, он будет казнён.
— Что вы намерены сделать?
— Держите себя в рамках приличий, Анастази, — холодно сказала герцогиня. – Я ценю вашу преданность, но ваша дерзость способна разрушить даже тот хрупкий сосуд моего терпения, в котором содержится ваше право произносить эти речи.
Анастази сразу опустила глаза. Она знала правила и знала границы.
— Я всего лишь пыталась внести ясность в свои дальнейшие действия, чтобы они не противоречили желаниям вашего высочества.
— Вот так-то лучше. Вы же знаете, дорогая, что я всегда получаю то, что хочу. И ваше противодействие скорее станет причиной ущерба, чем пользы. Как для вас, так и для него. Этот мальчик мне нравится, и я от него не откажусь. А теперь расскажите мне, как вы исполнили то, что я вам приказывала.
— Ему отвели комнату в восточном крыле. Сейчас он спит.
— Вот и замечательно. Ему нужно отдохнуть и всё забыть. А я со своей стороны, сделаю всё, чтобы этот не в меру чувствительный юноша больше не знал ни голода, ни страданий. Вот увидите, Анастази, он очень быстро излечится от печалей.
Взмахом руки герцогиня отпустила придворную даму. Та поклонилась и направилась к двери. Но на пороге вдруг замедлила шаг и оглянулась.
— Вы сказали, что он не пытался уклониться от свидания с вами. Конечно, не пытался. А разве у него был выбор? Годовалая дочь, жена на сносях. Старик священник, который кормил голодных на ваши пожертвования. Он бы не только к вам, он бы к дьяволу пришёл на свидание. И душу бы продал.
Герцогиня беззвучно скрипнула зубами.
Отравленная стрела попала в цель.
У него не было выбора. Не было выбора!
Он пришёл к ней не потому, что желал, а потому, что боялся. Не за себя, а за жену и детей.
Что произошло бы, если бы он осмелился пренебречь её приказом и не явился бы в полночь в библиотеку?
Клотильда прежде даже не рассматривала подобный поворот сюжета, ибо ей даже в голову не могло прийти, чтобы мужчина, молодой, пылкий, к тому же стеснённый в средствах, позволил себе подобную дерзость. Перескажи ей кто-то схожее развитие событий, и она подняла бы безумца на смех. Близкие по смыслу истории случаются только на страницах Священного писания, да и то с участием святых пророков. Но смертные на такие подвиги не способны. И все же, если вообразить гипотетический библейский сюжет?
Иосиф Прекрасный отвергает жену Потифара. Оскорблённая женщина, разумеется, мстит. Обвиняет дерзкого раба в том самом грехе, который намеревалась совершить сама. И преступника бросают в тюрьму.
Женщина всегда мстит. Она не прощает ни пренебрежения, ни измены. Федра наслала проклятие на коней отвергшего её Ипполита, Медея отравила собственных детей, чтобы уязвить изменника мужа. Ярость женщины страшна.
А что бы сделала она, герцогиня Ангулемская, если бы не нашла избранника под сводом скриптория? Как бы она перенесла оскорбление?
0
0