Все началось с того, что в пять минут девятого подала голос соседская дрель. Сначала робко, коротко взрыкивая, и разом забасила на полную катушку. Ощущения — словно она разоряется прямо над ухом. Потом надоедливая гордость строителя ввинтилась в виски наподобие гигантского асфальтодробильного молота. Натянутая, на манер капюшона, подушка от угрожающих звуков не спасала, и даже их не приглушала. Пришлось вставать, босиком бегать по квартире в поисках чего подходящего и тяжелого. Воодушевленно отстучал стандартный код дружеского посыла по батарее, прослушал еще более авторитетный ответ. Закутавшись в одеяло, долго и сосредоточенно набирал номер справочной. Дрель немелодично меняла тональности, громкость при этом не понижалась.
Телефон дрелюющего дятла тетка из справки искала так долго, что у меня три раза мелькнула мысль: наплевать на лень и подняться на один этаж для персонального разговора. За это время я в уме составил обличительный монолог, в духе недорезанных принцев, после которого сосед сверху обязательно должен был устыдиться, и собственноручно отнести докучливую дрель в мусоропровод. Наконец, справочница стала диктовать вожделенный номер, но так невнятно, что приходилось переспрашивать каждую цифру.
В кнопочки на диске тыкал пальцем столь яростно, что рыцари, усекающие копьем злостного дракона, могли бы записываться ко мне на мастер-класс. Сосед пожелал выслушать только приветственную часть, когда я мягко намекнул на то, что некрасиво будить добропорядочного гражданина в выходной день в такую рань, меня перебили грубо и невежливо. Возразить ничего не успел: у меня просто отнялся дар связной речи. Оказалось, что вчера надо было перевести стрелки часов, сегодня вовсе не долгожданное воскресение, а премерзкий понедельник, давно идет рабочий день, и… Прочие факты мне уже были не интересны.
Под речитатив дрели, набирающий обороты, я попытался задуматься о бренном смысле жизни, разложить по кирпичам суть всех неудач, и докопаться до их причины. Выкопал только головную боль и большую разочарованность в жизни вообще, и в себе в частности.
Глава 1.
— Пришел день X, наступило время Ч и настала полная Ж, — с этими оптимистическими словами в прихожую ввалился Валентин Аркадьевич Семечкин. Личность особо уникальная, философ, непризнанный поэт, балующийся прозой, или неизвестный прозаик, ради развлечения пишущий стишата. Он говорил исключительно афоризмами, носил потрепанные джинсы и клетчатые рубашки, был настойчив у входной двери, и никогда не приходил с пустыми руками. – Сосед, я понял, что человек на 80% состоит из жидкости. У одних – это тормозная жидкость, а у других – сорокоградусная. Ты к какой категории принадлежишь?
Пришлось гостеприимно махнуть рукой и прошлепать вслед за визитером на кухню, где мы с энтузиазмом стали восполнять недостатки жидкостей. В качестве закуски Валек признавал минералку и подсушенные соленые сухарики, но на безрыбье радушно воспринимал салатики домашнего засола, моченые яблочки, селедку и маринованные огурчики.
У меня в рыдающем от старости холодильнике лежала только колбаса недельной давности. Валентин Аркадьевич ее предприимчиво разделал на кривобокие кусочки и зажарил прямо так, без масла. Получилось вполне съедобно. Впрочем, Семечкин оказался кстати: выслушивать жалобы на жизнь он умел с пониманием и сердечностью
— Понимаешь, мама с папой так хотели, чтобы из меня вышел толк, — горестные интонации получались с душевным подвыванием.
— И как? – Валентин с пониманием разлил по следующей.
— Вышел! Толк вышел, а бестолочь осталась. И приу-у-у… множилась, — для лирически настроенного соседа мои слова оказались прекрасным тостом.
Выпили, прикусили, от общих слов перешли к конкретным воспоминаниям девства… то есть детства. Соседу похвастаться особо было нечем: учился, женился, провалился, выгнали, встретили с распростертыми объятиями, сам сбежал с распределения, поднабрался жизненного опыта, развелся, пока живой и пишет. Меня потянуло на подробности и детализацию.
— Я маленький был и живностью всякой интересовался. Мама так и говорила: ботаником вырастет. А первую двойку как раз по естево-ик-знанию получил. Так подробно рассказал учительнице, как черви делятся… лопатой, что ей плохо стало.
— За биологию будущего, — немедленно откликнулся сосед, — и за молодых и красивых биологичек, без которых биология становится напрасной наукой.
Стаканы вяло крякнули. «Офицерская» подбавила красноречия. Другую марку Валентин Аркадьевич просто не признавал: «это напиток настоящих мужиков». Тот факт, что многие представители сильной половины на букву «м» готовы употреблять все, что горит, его ничуть не смущал.
— Наука – это вообще мертвая субсидия… субстанция, которая паразиту… паразитирует на живых ученых, — ну, и загнул?! Правду люди говорят, с кем наберешься, от того и поведешься. – Вот смотри! Взять ту же математику. Что за наука? – меня потянуло на конкретные примеры: — Четыре пальца видишь? Добавь еще один. Добавил? Что получается?
Семечкин вдумчиво пересчитал несколько раз наглядный материал, и решительно кивнул:
— Понял! Получается фига!
— Мне нравится ход твоих рассуждений…
— Аналогично… — гений простого афоризма разлил остаток. Под столом на одну бутылку стало больше. — Пойми, Саня, когда пьешь, нужно знать меру.
— Нужно, — я уже дошел до такого благодушного состояния, что со всем соглашался.
— Иначе рискуешь выпить меньше, — Семечкин нетвердой рукой распечатывал новый сосуд «творческих идей».
Взять от жизни хотелось всего и побольше, но… мешало банальное невезение. Принцы уже на второй взгляд оказывались законченными самозванцами, кони имели весьма неприглядный вид замученных жизнью животин, зачастую с покореженным бампером или, того хуже, оказывались еще прабабкиного наследия. Склочный бабско-дамский коллектив приелся до печеночных колик, и рабочие дни в настенном, слишком кичливом, календаре вычеркивались с исключительным остервенением. В семье, казалось, известная поговорка обрела обратную трактовку.
А началось все с имени. Равнодушная тетка в бесформенном платье-сарафане с мятым подолом, величественно плевалась семечками. Ей ровным счетом не было никакого дела ни до навязчиво жужжащих мух, ни до засыхающих на грязноватом подоконнике горшков с подозрительной растительностью, ни до разбросанных повсюду бумаг, ни до посетителей. Последних мадам ненавидела с особым тщанием души. Скромненько прошмыгнувшая в дверь делегация состояла из двух старичков и горланистого свертка. Регистраторша отправила в горсть новую пригоршню и, вклинившись между воплями, басисто поинтересовалась:
— Как?
Бабушка в съехавшем на ухо платке рьяно укачивала вопящий кулек, а дедок благодушно ответил:
— Младшенькая наша.
Тетка задвигала челюстью, подумала чуток, и взялась за ручку. То ли из-за засиженного мелкими крылатыми тварями стекла звук долетал плохо, то ли всунул свой нос его величество случай (хотя кто его просил?), то ли служащая списала странность имени на набирающую обороты тягу к разному необычному, но в моем свидетельстве о рождении черным по зеленому округлым почерком вывели: Малаша.
— Отчество? – буркнула, не разжимая кроваво-малиновых губ, тетка.
— Наталенька, — ласково пропела бабуля, думая, что у нее спрашивают имя внучки.
Недрогнувшей рукой тетка выцарапала то, что услышала. Даже не потрудившись уточнить, с каких таких причуд ребенок получает отчество по женскому имени. Вроде, мода на однополые браки до нас покуда не добралась.
— Фамилия?
У дедули возникло ощущение, что регистраторше он должен, причем весьма крупную сумму.
— Андреевна, — чуть с обидой произнес он, логично подразумевая, что третий вопрос касается отчества.
Расписавшись, где положено, и размашисто пришлепнув печать, тетка смачно зевнула, и потянулась за семками. На радостях, что так быстро справились со столь ответственным делом, старички засеменили на выход, даже не заглянув в зеленую плотную книжечку.
Досадная оплошность не обнаружилась. Спустя три дня свидетельство со всяческим пиететом достали из верхней шуфлядки комода, куда бабуля, под белье, прятала все важные бумаги, и торжественно предъявили гостям: дедку Федору и бабкам Глашке да Степанихе. Те подслеповато щурясь только покивали, да и тихонько присели за стол – праздновать.
» I’ll wake with coffee in the morning
But she prefers two lumps of sugar and tea
Outside, the day is up and calling
But I don’t have to be
So please go back to sleep »
Время неумолимо бежит вперед, не задерживаясь нигде, не оглядываясь, не задумываясь ни о чем. Оно спешит, словно безнадежно опаздывает на уходящий поезд. Поезд в будущее. Время летит, и мир меняется вместе с ним. То, что еще вчера было модным и новым, теперь — пережиток прошлого. Как бы Вы не цеплялись пальцами за дверные косяки и шаткие книжные шкафы, планета вращается, а реальность меняется каждую секунду, каждое мгновение. Все живое: растения, животные и, конечно, люди — стараются подстраиваться под эти изменения, успевать за ними. Ведь стоит только немного помедлить, позволить себе пожалеть о чем-то, оглянуться назад — и вот Вы уже за бортом. Нет ничего страшнее, чем сорваться с этого несущегося на полных парусах корабля. За жизнью нужно бежать, уворачиваясь от летящего со всех сторон мусора, перепрыгивать препятствия и до последней секунды верить в себя.
Люди приспособились к этой скорости. Они научились работать по восемь-десять часов в сутки, не спать ночами, изобрели кофе и энергетические напитки. Все ради того, чтобы не упускать ни одной секунды, не тратить зря время. Так легко стало перекусывать на бегу, закидывая в рот бутерброд с сыром или вчерашние котлеты. Главное — в термокружке есть горячий горький кофе, а с остальным можно разобраться позже. Вот Вы только поднялись с постели, а уже сидите в автомобиле или спускаетесь в метро, попутно завязывая волосы в некое подобие прически и отряхивая одежду от хлебных крошек. Ритм большого города затягивает, гипнотизирует. Человек привыкает постоянно спешить. Безделье сводит его с ума, тревожит, пугает. Как же так, ведь можно было уже доехать в новое место, чтобы потратить десять минут на беседу с самым лучшим другом, а после — побежать дальше.
Ветер наполнил паруса этого странного корабля.
Но в самый последний месяц года, когда дороги покрываются тонкой коркой льда, а с небес сыплются снежные хлопья, люди немного замедляют свой бег. Они завороженно рассматривают украшенные гирляндами витрины магазинов, фотографируют друг друга на фоне пушистых зеленых елок и цепляются друг за друга, чтобы не упасть. Время подбирается к очередному завершению и устало растягивается на пороге нового года, нового витка. Люди разрешают себе перевести дыхание и заметить то, что не видели в течениe года: сияющие глаза своих детей, нежные ладони любимых людей на своих щеках, пропущенные звонки от родителей. Высокие красивые деревья, что так умопомрачительно пахнут хвоей, становятся негласными маяками, которые обещают, что судно не отправится в новое плаванье без Вас.
И в такое чудесное время вдруг оказывается, что между моментом, когда гудящая голова касается подушки, и тем, когда Вы шагаете в переполненный вагон метро, существует еще кое-что. Нечто загадочное, удивительное и прекрасное, на самом деле. Недооцененное и так обидно упущенное время. Маленькие дети и те, кто не обременен беготней и работой называют его — утро. И зимнее утро — это одно из рождественских чудес, о котором мало кто знает, мало кто догадывается.
Солнце только-только выползало на небо, лениво цепляясь лучами за пухлые серые тучи. Снегопад, который всю ночь напролет украшал сонный город, успокоился. Ветер задорно подбрасывал снег в воздух, закручивал его над крышами домов и снова бросал вниз. Несмотря на то, что ночь уже давно сдала свое дежурство, фонари все еще светили теплым желтым светом. Машины проносились по улицам, шурша шинами по сугробам, и след от их ярких фар, казалось, отставал на несколько секунд, будто кто-то неосторожно мазнул кистью по бумаге. Около уютных маленьких магазинчиков, величественно вскинув морковные носы, стояли снеговики-охранники. Кто-то украсил их шарфами или старыми шляпами, нарисовал смешные рожицы или навтыкал орехов и изюма.
В спальне царил полумрак. Сквозь сдвинутые шторы пробивался шум города, сквозняк покачивал тяжелую ткань. Большая постель была в беспорядке: одна из подушек упала на пол, одно из одеял было безбожно сбито к изножью, плед забился под матрас. На одной из тумбочек тускло горела лампа, на которую заботливо набросили старую рубашку. На середине кровати возвышалась бесформенная куча, которая очень редко шевелилась, вздыхала устало и снова затихала. На одном из столбиков висел темный шелковый халат с длинным поясом, который в темноте был так сильно похож на змею.
Ворох одеял шевельнулся, импровизированное гнездо покачнулось и бесшумно развалилось. Из него высунулась чужая лохматая голова. Существо, которое было похоже одновременно и на человека, и на исполинскую змею, повело носом из стороны в сторону и открыло большую пасть. Раздвоенный язык скользнул по губам. В самую последнюю очередь очень медленно разомкнулись страшные желтые глаза с вертикальными зрачками. Тихий шелестящий звук прокатился по спальне. Пробудившийся демон пошарил ладонью по пустой половине постели и раздраженно сощурился. С усилием он подполз к самому краю и спустил на пол босые ноги. Пальцы тут же поджались от холода. С кухни веяло прохладой, и наглый сквозняк едва заметно дергал пушистый ковер за ворсинки. Существо подумало было залезть обратно, забыв о своем обещании, но нашарило большим пальцем на правой ноге заботливо приготовленные тапки.
Через какое-то время дверь спальни тихо открылась. Ангел, сидящий на большом мягком диване в гостиной комнате, все же услышал этот звук и повернул голову. На спокойном лице расцвела нежная улыбка. В уголках глаз собрались мелкие морщинки, и их не скрывали даже очки с круглыми стеклами и в тонкой оправе. Мужчина закрыл книгу, что лежала на подлокотнике, и поднялся на ноги. Он откровенно любовался тем, кто выполз на запах горячего какао и свежего яблочного пирога.
Кроули щурил свои невероятные глаза, которые никак не хотели открываться полностью. На его голову, скрывая мягкие алые пряди, был надет теплый капюшон с большими зелеными глазами и страшной зубастой пастью. Два небольших крыла покачивались за спиной, а о длинный хвост с острыми на вид зубчиками демон успел несколько раз запнуться. Засунув руки в глубокие карманы на животе, он потоптался на месте, привыкая к двум длинным ногам. Внимание хозяина квартиры полностью заняли изменения в его собственности.
Под потолком была натянута весело мигающая гирлянда, большие разноцветные шары покачивались на стенах и на ручках шкафов. В углу гостиной стоял огромный зеленый монстр с золотой звездой на макушке. Кроули на мгновение показалось, что он увидел два красных глаза где-то в глубине, за ветками. Из небольшого граммофона певица мурлыкала рождественскую песню, и та разносилась по всей квартире. На вязаном теплом свитере Азирафаэля звякали маленькие бубенцы, пришитые к рогам вышитого оленя. Этот звук, кажется, и разбудил старого змея, нагло вырвал из объятий сна.
— Ты проснулся, мой дорогой! — неподдельная радость сквозила в голосе ангела, когда он шагнул навстречу. — С добрым утром!
— Что ты сделал с моей квартирой, ангел? — хрипло поинтересовался демон, поворачиваясь на одном месте; длинный черный хвост обвился вокруг ног.
— Добавил немного праздничного настроения! — похвастался Азирафаэль.
— М-м-м… — многозначительно выдал Кроули и оглядел собеседника с головы до ног. — А почему ушел?..
Ангел тихо засмеялся, и от этого звука у змея по спине пробежали мурашки и коленки предательски задрожали. Казалось бы, он впал в свою привычную спячку, а Азирафаэль почти все это время был рядом — Кроули чувствовал его присутствие даже во сне — но как же сильно он успел соскучиться. Демон никогда и никому не признался бы, но страх, что все случившееся за последние месяцы — это лишь его воображение, не покидал его. Если бы он проснулся, и квартира встретила бы его тишиной и одиночеством…
Но квартира была украшена к Рождеству, на его диване сидел ясноглазый ангел, а сам змей был одет в пижаму с драконом из какого-то мультфильма. Азирафаэлю это показалось забавным, видимо.
— Я просто захотел размять ноги, — объяснил тот и взял аккуратно с низкого столика свою чашку, которая так потрясающе пахла.
Он хотел было сказать что-то еще, но заметил, каким жадным взглядом проводил горячий напиток демон. Опасные желтые глаза наконец полностью открылись и теперь внимательно следили за пузатой белой чашкой с крыльями вместо ручки. На загорелом худом лице на мгновение проступили чешуйки и тут же исчезли. Азирафаэль шагнул к нему, удерживая кружку перед собой двумя руками. Кроули наклонил голову, чтобы втянуть широко открытым ртом аромат, и они столкнулись лбами.
Так они и замерли.
— Ты здесь… — вдруг сказал ангел, и мелкая дрожь прошла по его телу. — И правда здесь.
Кроули увидел, как дрогнул напиток в его ладонях, поэтому накрыл их своими, просто на всякий случай. Его руки обжигали, Азирафаэль и подумать не мог, что так замерз. Даже шерстяной теплый свитер не помогал.
— Сколько там до… Рождества? — демон не спешил поднимать голову, слишком уж большая была вероятность, что на его выступающих скулах красовался предательский румянец.
— Две недели, — улыбнулся Азирафаэль, когда почувствовал чужое теплое дыхание на своем виске.
— Ты же составил список всех этих ужасных, кошмарных и отвратительных вещей, что нужно сделать перед праздником? О, я уверен, что составил. Вычитал в своих книжках и составил.
— Дорогой мой… — ангел не мог перестать улыбаться, и его щеки начали болеть от этого, но слишком много счастья было в нем в тот момент, слишком много неконтролируемого счастья.
Кроули ахнул едва слышно, когда за стеклом в оранжерее вдруг зацвели несколько особо капризных растений. Чужая благодать наполнила квартиру, заставляя и лампочки гореть ярче, и сквозняк исчезнуть. За окном повалил непроглядной стеной пушистый снег.
Их поцелуй был со вкусом сладкого какао, который хранили губы Азирафаэля. Кроули удерживал чужие руки, не позволяя выронить кружку, и целовал, снова и снова. Капюшон свалился с его головы, а большие черные крылья укрыли их, чтобы быть еще ближе.
В списке ангела, который был спрятан в одной из редких книг, было много разных пунктов. И рождественская ярмарка, и поход на каток, поездка на Восточном Экспрессе и поход за подарками… Но на обратной стороне листка, кривым и немного неразборчивым почерком вдруг загорелось: “ленивое зимнее утро”.
И, возможно, это было важнее и дороже большинства позиций в списке.
«Без детей нельзя было бы так любить человечество».
Ф. М. Достоевский
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ренге, берег Неясыти.
5 день.
Освободившись из темницы, Ангелус Борн первым делом материализовался в собственной пещере. Задерживаться он там не собирался, неизвестно было, как повернётся в Верхнем Аду с властью, и скоро ли его возьмутся ловить.
То, что он увидел на полу, возле трона Аро, лишь убедило в простом знании: мальчик был похищен именно отсюда, и виной тому отвратительная человеческая магия.
Инкуб не мог не прозреть следов пентаграммы, не уловить в воздухе её флюидов.
Боль сжала всё его естество. Сознание помутилось от горя. А память услужливо подбросила видения, что посетили в темнице: остров посреди реки, колдовская башня и фигурка на алтаре…
И он, не задумавшись ни на миг, переместился в этот образ, что существовал, по сути, только в его воспалённом мозгу.
Ангелус Борн знал… но в этот жуткий миг забыл, что видение – не даёт прямого пути к месту, где свершилась трагедия. Не имеет жёсткой временной привязки. Не материально в своей сути так, как материальны привычные картины памяти.
Он сидел в тюрьме. Реальный мир был закрыт для него. Тренированное существо инкуба сумело уловить отклик, некое отражение гибели Аро в мировых сферах.
Но мир смертных и бессмертных – движется в пространстве и времени. Отражения за это время перемешались, сместились. Остров с башней стал одним из тысяч неведомых островов в таком же неведомом людском мире. И демон кинулся в этот мир наудачу, как пьяный в реку со скалы, не зная дна.
Борн прыгнул в иллюзию и… потерялся. Застрял без ориентиров памяти, что тонкими цепочками невидимых якорей соединяют людей и города через время и расстояния. Повис, задыхаясь в тесноте между «кожами» миров людей и демонов, как между гигантскими жерновами.
Отчаяние плена опутало его, сдавило ум, помрачило сознание. Тьма засияла перед его глазами и звоном отдалась в каждой клетке. Он понял, что очутился в страшном безвременьи Междумирья.
Здесь пахло порохом. Звуки сдирали кожу, острыми спиралями оборачиваясь вокруг инкуба и тут же растворяясь в небытии. Мрак царил здесь вместе с сиянием, ослепляя и светом, и тьмой, а жернова мировых кож надвигались со всех сторон, готовые перемолоть живое.
Спасло чутье. Инкуб стремился на землю. Он инстинктивно ухватился за россыпь образов, что застряла у него в памяти с последнего её посещения, извернулся, обдирая кожу до мяса… И вывалился посреди улицы маленького городка, где впервые откушал живую трепыхающуюся душу старика в мешковином плаще.
Это воспоминание было таким сильным, что спасло его, вытащило из тисков Междумирья. Закон пищи – один из главных законов бытия и небытия.
День был тёплым. Солнце нагрело землю, и она не обожгла холодом изодранное тело сущего. Ему и без того приходилось сейчас несладко – демона грызла боль от глубоких царапин, от раны, полученной в тюрьме и снова раскрывшейся.
Он лежал на земле напротив входа в людской трактир и тяжело дышал.
Мягкотелые, заметив голого смуглого «человека», обступили его. Борн взирал на них мутным голодным взором, не очень-то понимая ещё, где он, и что вокруг за твари.
Он приподнялся на локте и, глотая слюну, уставился на дородного трактирщика, что растолкал зевак и склонился над странным чужаком.
«Всё бы ничего – думал трактирщик. – Ну голый и голый… Разукрашенный чёрными трещинами, уходящими глубоко в кожу? Так это, может, палачи теперь так клеймят… Но что у него с рукой?»
Руку демон растревожил перемещением, и выступившая «кровь» переливалась и искрилась сейчас на закатном солнце, словно живая.
Локки, хоть и был большим любителем крови, сидел тихо. Ему тоже досталось в Междумирье – нежная шкурка покрылась колючими серыми шипами.
Наощупь убедившись, что червяк уцелел, демон взглянул в сторону заката и отметил, что церковь пылает от алых лучей его.
«Вот и маскировка! Если съем душу, никто и не заметит отсутствия малого всплеска в витражах церкви! Но куда девать трупы?..»
У Борна, даже измученного болью, голодом и желанием мести, и мысли такой не было – наделать лишнего шуму в Серединном мире. Соблюдение Договора вошло в его плоть и кровь. Даже став беглецом из Ада, он продолжал таиться от Сатаны.
«А если душу извлечь нежно? – размышлял он, сдерживая стон. И сам себе отвечал, отрицательно качая головой. – Человек, так или иначе, рухнет на землю. Это напугает других мягкотелых. Они могут позвать магов. Вот разве что…».
– Эй ты, босяк! – ревел над его ухом трактирщик.
Борн схватил его за руку, поймал взгляд и в мановение ока опустошил сосуд, а потом сам скользнул в него!
Трактирщик охнул, пошатнулся, почесал пятернёй волосатую грудь.
Толпа взвыла от удивления: голый чужак исчез, точно его и не было!
– Чего столпились, нищета? – заорал трактирщик. – А ну – прочь, прочь!
Люди стали нехотя расходиться, стараясь перед тем наступить или хотя бы плюнуть на то место, где они видели пришельца.
«Стадо големов, и то пошустрее будет», – морщился, глядя на них, Борн.
Он почесал ещё для верности и нос, овладевая новым для него телом. Громко ворча и ругаясь, затопал в трактир. Поднялся в комнаты над кухней.
Там он с аппетитом скушал жену трактирщика, румяную хохотушку, что перебирала в шкафу бельё, и повалился отдыхать на пуховую перину большой супружеской кровати.
Внизу шумели постояльцы, громко требуя вина. Борн только посмеивался – вряд ли людишки обрадуются, если он спустится к ним.
Демон вольготно возлежал на мягкой перине, ворочаясь в жирном теле трактирщика. Раны его стремительно затягивались.
– Папа, тебе нездоровится? – донеслось снизу звонкое.
Борну как раз здоровилось. Он был сыт и с каждым мигом становился бодрее. Правда, перина слегка задымилась, а кожа подневольного тела покраснела и пошла волдырями по всей спине и причинному месту.
Демон с сожалением умерил жар тела. Хорошо бы сейчас умастить себя пряностями…
– Папа?
Каблучки звонко застучали по лестнице.
Борн вздохнул: «Вот же неугомонные создания эти люди!»
В комнату вбежала девчушка лет двенадцати и уставилась на тело матери, лежащее у окна в фривольной позе с задранными юбками.
Девочка отрыла рот, повернулась к инкубу, но закричать не посмела – она же видела в нём отца. Слёзы не каплями, а целыми ручейками побежали по её щекам.
Вот и месть в руку! Люди убили Аро, людское дитя – прекрасно пойдёт в качестве первого взноса!
Борн поднял голову и хищно улыбнулся. Зрачки «трактирщика» становились всё краснее – демон и не думал маскироваться.
Девочка, уставившись в глаза отца, – попятилась.
Инкуб поманил её, не желая покидать мягкой перины.
– Иди сюда, лавовое отродье!
Голос трактирщика изобразить получилось, но слов ребёнок не понял и продолжал пятиться. А, может, испуг оказался сильнее привычки слушать отца? Отец был для дочки всем в этом мире, но всё-таки она отступала к двери, сердцем уже не узнавая его.
«Проклятое племя! – выругался по себя инкуб. – Тварь! Маленькая, трепыхливая душонка! Да что в ней проку? С точки зрения Сатаны, за эту – и спроса не будет… Мелкая, жалкая, ничего ещё не видавшая! Шагнула в ловушку, как…».
Борн вздрогнул и внутри у него заныло. Червяк тоже заёрзал на запястье. Даже ему стало неуютно сейчас, хоть он безропотно перенёс давление Междумирья.
«Прочь, мелочь!» – взревел Борн мысленно, обожжённый болью узнавания в мелком двуногом такой же незрелости, какая была у его собственного дитя.
Девочка молча плакала, упершись спиной в дверь.
Демон потянулся к ней, коснулся её сознания и, не ощутив даже слабенького сопротивления, вошёл в ребёнка, вытряхнул недавние воспоминания: труп матери, лицо отца, равнодушно взирающего с кровати…
Замороченная малявка вытерла слёзы, бойко выскочила из спальни, сбежала вниз и бросилась греметь посудой, пытаясь утолить жажду путников и местной пьяни. Увиденное ею забылось, растаяло. Лишь лёгкое беспокойство морщило ей чело: ощутив в себе демона, она стала иной, тревожной, чуткой.
«Какая разница, жива она или нет? – спорил сам с собою инкуб. – Она и без того поплатится за все людские грехи, отца-то у неё больше нет. Трупы найдут, конечно, спустя малое время …».
Он поднялся, переложил трактирщицу на кровать, оправил на ней одежду, оглянулся на горелое пятно на перине…
Ему было тошно: месть сама шла в руки, но…
«Я же сыт, – мысленно оправдывался он. – Зачем кушать лишнего?»
Борн погладил зажившую руку, потом – плоскую колючую голову червяка. В конце концов, он пришёл мстить за сына конкретному магу, а не всем людским курам и их цыплятам!
Инкуб с отвращением посмотрел на труп трактирщицы. Мёртвые смертные сразу теряли для него всё очарование осенённых душами. Он не хотел бы увидеть эту маленькую людскую девчонку такой же блёклой и остывшей, таращащей в потолок стеклянные пустые глаза!
Пора ему было покинуть это место. И так он начудил тут довольно. Рука зажила, он полон сил. Настало время подать к столу настоящую месть. Видят луны, она достаточно остыла!
Пристроив мёртвое тело трактирщика рядом с женой, инкуб уже бестелесно спустился в трактир и легонько коснулся головы девочки, прогоняя от неё даже тени воспоминаний.
Да, он лишил её матери и отца. Так вышло. Но пусть и она будет счастлива. Если сумеет!
Остров Борн отыскал не с первой попытки. Помогли отличная память и карта, похищенная из книжной лавки.
Два раза он оказывался на берегах совсем других рек, но на третий…
Место, что явилось ему в темнице, он узнал сразу: огромный мост из брёвен – крепких, смоляных, тяжёлых. Бурная река. На карте она была обозначена как Неясыть.
Всё остальное было чужим, колючим, тревожным. Остров, он чуял, ощетинился нитями заклятий и едва не рычал, взирая на страшного гостя.
Борн тоже замер у моста. Ему не понравился запах.
Пахло такой же тварью, как он: старой, глубинной. Её кровью, что горячее лавы и легче самого лёгкого на земле.
Откуда здесь этот запах? Чей он?
Борн стал озираться, всё расширяя зрение, прислушиваясь и жадно хватая ртом воздух.
Берег обрывался в реку. Слышно было, как вода бьётся о сваи, как шуршит подсохшей травой холодный ветер. Где-то вдалеке пахло овечьими стадами. С острова тянуло молоком, смесью людских ароматов…
Если тварь и была здесь – она покинула это место. И не сегодня.
Ей не удалось преодолеть мост, проникнуть на остров, в гнусное прибежище коварного мага, похитившего и убившего Аро. Но почему она оказалась слаба?
Демон разглядывал гнездо людишек-убийц – деревянные домики, башня из серого камня…
Что стоит глубинному созданию Ада обрушить и мост, и башню, сравнять с землёй скорлупки домов?
Мягкотелые на острове тоже заметили голого «человека», стоящего у моста. Заверещали, показывая на него руками.
«Маг, ну, выходи же! Сразись же со мной! Умри достойно!»
Борн погладил занывшее плечо и сделал длинный шаг, вынесший его к настилу моста, крытому досками. Положил ладонь на перила.
Мост содрогнулся. Паутина чужих заклятий проступила над ним зеленоватыми пламенными нитями.
Инкуб закричал, и крик его был похож на раскаты грома.
Линии заклятий над островом налились алым. Маг, наложивший их, был умелым и хитрым. Тем вкуснее будет его душа!
Инкуб шагнул на доски настила. Люди на острове заголосили, бросились врассыпную.
Борн замер, пытаясь прочесть вязь заклятий. Не сумел, отмахнулся: людская магия – глупость, пустые слова. Поцарапают, разве что?
Демон, морщась, коснулся пылающих линий, отодвигая созданную людским магом реальность… И… вздрогнул, чуть отступив.
За паутиной он узрел первозданную черноту.
Инкуб нахмурился: неужели человечишка сумел создать за блестящей картинкой настоящую тьму? Но как ему удалось?
Демон почесал бровь, оглянулся. Да нет же, так просто не может быть! Да и он здесь – в своём праве. Договор нарушен магом! И под заклятиями, прячущими его имущество, должна быть сладкая изнанка мира людей, а не болезненная нагая тьма!
Борн протянул руку, снова коснулся линий – тщетно! Никакой сердцевины, лишь горькая изнанка мёртвого мира!
Серединного мира не было здесь, словно остров закрывал дыру в Бездну.
Инкуб нахмурился. Так не могло быть, но своим ощущениям он привык доверять. И выходило, что разрушение охранных заклятий не давало ему власти над островом, а ломало весь маленький мир, созданный здешним магом и человечком.
Борн поддел когтём реальность возле острова, там, где у неё не было магической защиты, и тоже прозрел тьму. Что за напасть? Неужели…
И вдруг ветер подул с острова, и инкуб ощутил… запах.
Колени его подогнулись, ноги задрожали, опалесцирующая «кровь» выступила на коже.
Борн опустился на землю, и пальцы его беспомощно вцепились в песок. Этого тоже не могло быть, но с острова тёк запах Аро! Живой запах.
Неужели Аро всё-таки уцелел, несмотря на видения, что посетили Борна в тюрьме?
Что видел он в мыслях своих? Что тело Аро распадается в пентаграмме? Но ведь есть ещё средоточие его огня? Что с ним? Сумело перетечь в иной сосуд? Выжило? Сохранилось?
Так значит, Аро – на острове? Он в плену? Заперт? Или уцелел случайно, в неподходящем для него теле? В человечке? В мелкой живой или магической твари?
Борн ловил сырой воздух, принюхиваясь, но запах Аро уже исчез, ветер унёс его к холмам.
Что с мальчиком? Почему сын не отзывается? Не сумел почуять отца? Заморочен? Болен? Испуган? Потерял часть себя и забыл? Переродился? Что?!!
Борн закрыл лицо ладонями. Прислушался всем своим естеством: мысли человечков с острова были на редкость сумбурны: они роились, как мухи, путая и раздражая. Маг? Маг! Он… уехал куда-то, они боятся, их некому защитить от того, кто стоит у моста…
Страх, ужас… Агония…
Демон, морщась, поднялся с песка, нежно коснулся паутины заклятий, снова светившейся слабым зеленоватым светом.
Нет, ломать её было нельзя. Разрушаясь, она разрушала и тот кусок мира, что маг повелел ей хранить.
А если Аро всё-таки жив? Если он там, среди этих глупых людей?
– Маг! – взревел Борн.
Эхо, вернувшись с дальних гор, ответило ему.
Борн зарычал и ударил по непокорному мосту так, что доски обуглились.
Внимая его гневу, над островом собирались тучи, река ревела, взмётывая брызги и вспениваясь, словно кипящая подземная.
– Маг!
Он прислушался и не ощутил ответа.
Остров был пуст. Людишки не в счёт… Где же спряталась эта гнусная человеческая тварь? И почему она прячет Аро?
Борн метнулся разумом, и обнаружил рядом город, больше похожий на деревеньку, ведь там не было ни церкви, ни ратуши. Поднялся выше и узрел другой, покрупнее.
Куда же сбежал этот магический мерзавец?
Инкуб читал книги об устройстве людских городов и знал, что в них есть сановные маги и правитель. Вот пусть те, кто при власти, и ответят за здешнего мага, если не хотят вариться в котле желудка разъярённого демона!
На это и держат особых людей, думающих, что они – главнее всех. Их, как свиней, откармливают на беду и потеху. Рано или поздно приходит время, когда именно с них требуют ответы за всё, что случается в этом и том мире.
Мэтр Тибо не планировал сегодня встречаться с инкубами. Он собирался поужинать фаршированной рыбой, вином и сладким пирогом с корицей.
Вечер он коротал за аперитивом с одним из младших магов Тимбэка, Исеном Ястребком. Сидел с ним по-свойски у камина в своём большом кабинете, что на улице Ремесленников.
Мечтая направить развитие ума юноши в противовес влиянию Фабиуса в городском совете, он с лета прикармливал перспективного мальчишку, едва закончившего обучение в Вирне.
Мэтр Тибо был суховат телом, скромен в потребностях, любил умеренность во всём. Вот и к ужину он собрался переодеться весьма формально – сменить рабочую куртку, в которой корпел над бухгалтерскими книгами, на нарядный, с кружевом и гербовой вышивкой камзол.
Префект как раз решил позвать слугу, чтобы тот переодел его, встал, обернулся, ища колокольчик… И остолбенел: за его рабочим столом, на его любимом стуле с высокой спинкой сидел полностью обнажённый человек с пылающими огнём глазами!
Метр Тибо затряс головой, соображая, не перебрал ли он передобеденной выпивки? Вроде же слуга и в графин наливал на самое донышко, а он себе – только для аппетита…
Человек белозубо оскалился, и душа мэтра Тибо в ужасе приклеилась к позвоночнику. Такого страшного беспричинного испуга он не испытывал никогда – каждая жилка дрожала в нём, мысли покинули бедную голову.
– Где маг? – хрипло спросил голый.
Голос таил угрозу, а красные глаза так и вперились в позвоночник, за которым затаилась душа.
– М.. мэ… – выдавил префект.
Юный маг в это время, ловко отскочив к камину, замахал руками и замолол языком, пытаясь напасть на демона, чего тот вообще пока не замечал.
– Где маг?! – продолжал он пытать мэтра Тибо.
– Ка-а?
– Твой маг! Маг твоей провинции!
– Ва-ааа… – префект не мог противиться. Он указал рукою на Ястребка и этим сдал единственного мага, которого видел.
– Это не тот, – отмахнулся Борн. – Где маг, что сидит в башне на острове?! Где он? Куда он делся?
– Взгляни на меня, отродье тьмы! – заверещал Исен Ястребок, махая руками, словно отгоняя мошку.
Демон повернулся и уставился на человечка налитыми кровью глазами.
Маг был очень молод. На вид демон не дал бы ему и первой сотни. (Сколько же живут люди?) Зато душа мага сияла отменно, подогреваемая волей. Это была явная попытка противостоять пожирателю. Забавно.
Маг всё ещё махал руками, но под взглядом Борна они тяжелели с каждой секундой.
Поняв, что обессиливает, юноша вцепился в магистерский медальон:
– Ты нарушил закон, порождение тьмы! Преступил границы мира людей! Это магистерский амулет! Сейчас я прочту заклятия, и все маги узнают о тебе и придут сразиться с тобой! Таков Договор о…
Да Борн уже и сам вспомнил, о чём. «Магистериум морум». Эта глупая комиссия по людской морали.
– Разожми руку, дурак! – рявкнул он и лишил мага дара речи. Но всё равно ощутил вдруг недюжинное сопротивление.
Вот же букашка! А ведь говорили черти, что маги коварны! Он же увлёкся и опять позабыл, что за твари эти людишки. Хитрые! Лживые! Не хватало, чтобы магчишко вызвал сейчас сюда всю свою братию!
– Брось камень! – взревел Борн.
Маг позеленел, его вырвало, но руки он не разжал. Хорошо хоть не мог бормотать свои некчёмные словечки!
– Брось!
Мэтр Тибо осел тем временем на паркет и пополз к дверям. Но конечности слушались его недолго – проползая мимо стола, префект обмяк и замер без движения.
– Брось! – ревел Борн, не замечая, что дом ходит уже ходуном.
И вот маг затрепетал… Ладонь его бессильно разжалась… Душа его, мерцая, поднялась над оседающим на пол сосудом, всё-ещё не желая сдаваться.
Борн, в удивлении, замер: даже сломав мага – он не победил его. Секунда, и инкуб кожей ощутил, как заполыхали окна церкви…
Душа мага сбежала от него на костры Сатаны!
Вот же люди… Сколько раз он талдычил, что сила их – в их же слабости. Но понимал ли, что это – не пустые слова?
Демон вгляделся в лежащего без движения мэтра Тибо: жилец или нет?
Так или иначе: не говорун…
Инкуб перешагнул тело префекта. Над столом, заваленном свитками, витал какой-то знакомый запах. Так же остро пахло у острова-на-реке…
Борн взял со стола свиток, потом другой.
Этот?
Отбросил.
Нет, вот этот! Какой знакомый горьковатый аромат…
Развернул: «Магические дела принуждают меня отправиться в Ангистерн к тамошнему префекту…».
Демон кровожадно улыбнулся: свершилось! Похоже, он нашёл мага.
Борн пощупал взглядом душу мэтра Тибо. Человечку повезло, он всё ещё был жив.
Или – не повезло?
Письмо задымилось, и инкуб чихнул от на редкость противного дыма. Чернила… Какая гадость.
Следовало срочно умерить внутренний огонь, иначе он всё спалит от злости, прежде чем найдёт этого чумного мага.
Ну, а найдёт и?..
Нет, убивать мага было нельзя. Труп не поможет ему проникнуть на остров бережно, не порвав паутинной вязи заклятий.
Как заставить мага открыть путь на остров?
Если он так же так крепок волей, как этот магический кутёнок… Но разве смог бы слабый волей стать магом целой провинции?
Борн с сомнением посмотрел на мэтра Тибо. Хорошо ли тот знал своего мага?
Демон мягко вошёл в сознание бесчувственно лежащего человека и поворошил россыпь воспоминаний.
Вот он, маг-с-острова! Фабиус Ренгский!
Сдержан, частенько резок. Любит одиночество. Конь его – «под стать демону, а не человеку». А ещё… любит горячее, прямо с огня.
Борн уловил картинку, где маг кусал обжигающий, только со сковородки, пирог. Горячий жир тёк по его пальцам, от грибной начинки, проступившей на изломе теста, поднимался парок…
Инкуб облизнулся: надо бы отведать уже людскую еду. Да и душа мэтра Тибо была, что называется, с пылу с жару. Лёгкая, вибрирующая от страха.
Префект берёг себя: часто постился, очищал ум. Почти святоша. Блюдо, недоступное для отлучённых от трона. Ах, как, наверное, будет вкусно…
Борн сглотнул слюну, мысленно огладил безвольное тело префекта.
Картинки метались в мозгу мэтра Тибо, как сумасшедшие, словно тело его понимало – это последние мысли, иных не будет.
Вот маг едет по городу на иссиня-чёрном коне, гордо вскидывающем породистую голову. Вот стоит в совещательном зале ратуши, грозно хмуря брови и ругая, на чём свет стоит, торговый совет города. А вот лицо его улыбается, и он встречает кого-то приветливым жестом, приглашая войти. А рядом – мальчишка: глазастый, лохматый. За правую руку его держит маг, левую, испачканную вареньем, ребёнок прячет за спину. А потом и сам прячется за… отца, но маг выталкивает его перед собой, призывая знакомиться с гостями. «…Это мой единственный сын и наследник Дамиен!» – произносит он гордо.
Инкуб вздрагивает: глаза у ребёнка почти такие же, как у Аро. Дети вообще смотрят очень похоже. Удивление, сомнение… И вдруг – радость или страх.
У взрослых нет этого, распахнутого на весь мир, взгляда. Для них мир – уже не подарок. Только для юного всё вокруг – нечаянный безвозмездный дар и случайная игра.
Значит, у мага был сын? Мальчишка, помладше Аро? Или воспоминание давнее?
Борн, морщась, рылся в куче образов прошлого, выбирая нужные, и аппетит его угас совсем. Он брезгливо покинул сознание мэтра Тибо, встряхнулся.
Проклятое племя!
– Забудь меня, уродец, – прошептал демон, кривя губы то ли в усмешке, то ли в отчаянии. – Живи. Будем считать, что ты мне даже помог. Я найду твоего мага. Если у него тоже есть сын… Ведь не пропасть же между ними!
Но как! Как мог тот, кто сам, один, как и Борн, вырастил сына от крошечного глупого комка плоти до того, кто может говорить с тобою на равных? Как он мог похитить и попытаться убить чужого?!
Люди… Как их понять несчастному демону?
Что даёт молекула воды? Сама молекула — восемнадцать углеродных единиц. Потерявшая один атом водорода — семнадцать единиц. Потерявшая два атома, то есть чистый кислород — шестнадцать. Рекомбинировавшие в молекулу атомы кислорода — тридцать две единицы. Атомы водорода — одна единица. И молекула водорода — две единицы. Зоопарк! На кого же ориентироваться?
Конечно, на атомы кислорода. Было бы прелестно разгонять в движке водород. Но он очень лёгкий. Генераторы не могут создать волну, бегущую с такой скоростью.
Идеальным может показаться гелий. Атомарный газ, четыре углеродные единицы. Его достаточно много в природе. Но тоже очень лёгкий. А тяжёлые инертные газы добыть в нужном количестве нереально. Так Марико сказала.
В природе много железа. Хорошая масса атома, железо достаточно компактно. Но оно очень тугоплавкое. Отпадает…
Остаётся дистанцию разгона делить пополам. В первой половине дробить молекулу воды на атомы, сгребать атомы кислорода в кучку. Во второй — разгонять. КПД будет ещё ниже, чем я предполагал. Но воды во вселенной много. В крайнем случае сам смогу заправить баки, расколов на куски пару ледяных астероидов.
Итак, черновой вариант проекта готов. Передаю его на борт «Незнакомки», а Марико скармливает своему ИскИну для доработки. Кстати, Марико сменила причёску. Я это отметил, и она сдержанно улыбнулась.
В ходе осторожных расспросов выяснил, что станции пришельцев у ближайших к Солнцу звёзд используются как почтовые ящики. Через Солнечную систему на самом деле проходит много почтовых трасс. Наша цивилизация — модная новинка, поэтому многие хотят узнать о ней побольше, и из первых рук. А раз образовался перекресток космических трасс, то почему бы не поставить на нём почтовый ящик?
— Крым, ты задаёшь плохие вопросы. Я дала тебе больше информации, чем позволяет мой статус, — прямо высказалась Марико.
— Извини. Если я опять задам плохой вопрос, скажи просто: «Без комментариев». Я не обижусь.
— Но ты делишь свой плохой вопрос на два, на три вопроса. Каждый из них сам по себе обычный, но если сопоставить ответы, получается…
— Наверно, получается переход количества в качество. Есть у нас такая философская концепция. Марико, я очень хочу узнать побольше о твоей цивилизации. Ведь это — будущее моей. Прости мое неуместное любопытство.
«Никогда ещё Штирлиц не был настолько близок к провалу», — не раз слышал я от Вадима. А тот — от Старика. Кто такой Штирлиц, история умалчивает. Какой-то разведчик, судя по контексту. Чувствую себя этим легендарным Штирлицем. Сумел разговорить незнакомку, получил информацию, но был разоблачен… Придется менять модус операнди. Буду задавать прямые до идиотизма вопросы, и заранее предупреждать Марико, что пойму, если она не сможет ответить.
«Незнакомка» улетает на несколько дней на поиски сырья. Сырьё – это металл и лёд. Потом Профессор изготовит стыковочный адаптер для буксировки моего корабля. Профессор — это ИИ на борту «Незнакомки». Имя дал я. Его «родное» — как и имя Марико — в наши звуки не транслируется.
«Незнакомка» отойдёт на две-три астрономические единицы, и прямой разговор станет невозможен. Между вопросом и ответом будет сорок-пятьдесят минут. Уточняю детали проекта модернизации корабля. Главный ходовой переведу на воду, а вспомогательный и все движки ориентации — на остатки рабочего тела. Для ориентации много не надо, до Земли хватит с запасом.
Все горячие трубопроводы переключу на питание от плавильной камеры вспомогательного движка. Эта операция штатная, выполняется командой с пульта. Вроде есть реальный шанс вернуться домой.
В оговоренный срок возвращается «Незнакомка». Не могу удержаться от смешка. Яйцо в шляпке. «Незнакомка» полем удерживает в нескольких метрах перед собой чашу из металла. Чаша с короткой, но толстой ножкой. На ножке — стыковочная плита для меня. Всё вместе — этакая растолстевшая рюмка поистине космических масштабов. Или пиала на ножке — это кому как больше нравится.
— Сможешь состыковаться, или помочь? — спрашивает Марико. Мне кажется, или в её голосе появилось ехидство.
— Марико, ты говоришь по-русски всё лучше и лучше.
— Я тренировалась.
— Сколько весит эта посудинка.
— Девятьсот ваших единиц массы — тонн.
— Зачем так много?
— Чем больше масса, тем эффективнее она контролируется полем.
— Понятно. Осторожно отцепляйся и отойди в сторонку. Иду на стыковку. Только не закрути её!
«Незнакомка» гасит поле, отходит назад, затем чуть вбок. На излюбленные двадцать километров. Чаша если и вращается, то так медленно, что на глаз незаметно. Обозначаю её и «Незнакомку» в навигаторе как орбитальные станции. Корабль тут же хочет с ними познакомиться, пытается сконнектить компьютерные сети. Чаша, естественно, не отвечает. А что сделает Профессор?
— Крым, что за сигналы ты сейчас послал? Я не поняла, — тут же реагирует Марико.
— Я сказал кораблю, что рядом со мной две космические станции. Корабль захотел с ними познакомиться. Но железяка, что ты привезла, ему не ответила.
— Понятно.
Теперь корабль не станет направлять джет маневровых движков ни на «Незнакомку», ни на чашу. Пристегиваюсь к пилотскому креслу и останавливаю вращение. Наступает невесомость. Слабыми импульсами маневровых веду корабль на стыковку.
Многие думают, что стыковочный узел звездных кораблей на носу. Ошибаются. Нет его там. Там двигатель. Звездный корабль — не буксир. Как я уже говорил, он напоминает гантельку. Так вот, на шариках стыковочного узла нет. Ни на переднем, ни на заднем. Он на ручке гантельки. Точно посерёдке. И сейчас я приближаюсь этой серёдкой к стыковочной плите чаши.
На расстоянии десяти метров выпускаю стыковочные штанги, которые в народе зовут гарпунами, и даю импульс маневровыми. Все четыре штанги входят в предназначенные для них отверстия и фиксируются там. Один за другим зажигаются четыре индикатора сцепки. Даю второй — тормозной импульс.
Корабль и чаша повисают на расстоянии четырех метров друг относительно друга. Включаю стяжку со скоростью до десяти сантиметров в секунду с торможением до одного сантиметра в секунду на последнем полуметре. Через три минуты ощущаю слабый удар по корпусу корабля и слышу скрип металла.
Стыковка завершена.
— Стыковка закончена, — сообщаю Марико.
— Вижу. Ты состыковался быстро и уверенно. Даже не использовал поле. Выходит, и на самом деле можно управлять кораблем без прямой связи.
— Прямой связи — чего?
— Мозга с компьютером. Теперь я иду на стыковку.
«Незнакомка» подошла и замерла на расстоянии двадцати метров, нацелившись носом в чашу.
— Готов?
— Всегда готов! Как юный пионер.
Слабая перегрузка тянет меня вбок. Рубка поворачивается в подвесе, чтоб пол снова стал полом. Перегрузка медленно нарастает и достигает четверти «g».
— Пойдём с этим ускорением, — сообщает Марико. — Мы с Профессором ещё не работали на буксировке. Нужно потренироваться. Тебя раскрутить?
— Нет, не надо. Четверть «g» — это вполне комфортная сила тяжести.
Когда я два года назад шел на буксире, перегрузка была всего пять процентов от стандартной. Вот это было неприятно. Ни то, ни сё.
— Ты пилотировал буксир?
— Да. Перегонял корабль, как ты сейчас. Обычно буксир ходил беспилотником. Но тут вышел особый случай.
— Расскажи.
Травлю байки и радуюсь глубине взаимопонимания. Марико улыбается в нужных местах. Ловлю себя на мысли, что воспринимаю её серебристую аватарку как живого человека, а не 3D-анимацию.
— Крым, что такое «полужёсткая сцепка»? — интересуется Марико. Чешу в затылке.
— Посмотри, как мой корабль соединен с адаптером. Мы сейчас – единое целое. Это называется жёсткая сцепка. Твой корабль не касается носом чаши адаптера. Он удерживает чашу полем. По нашей терминологии — это мягкая сцепка. Полужёсткая сцепка — нечто среднее. Корабли касаются друг друга, но соединение не жёсткое.
— Вы связываете корабли канатами — и так летаете?
— Нет. Обычно — нет. Это был исключительный случай, поэтому и потребовался пилот. Нашим компьютерам пока далеко до Профессора.
— Вы посылаете пилота, если рейс может быть опасным?
— Не так. Мы посылаем пилота, если в рейсе могут быть нештатные ситуации.
— А разве это не одно и то же?
— В общем случае — нет. Хотя часто — совпадает. Подожди, а зачем вы посылаете пилота?
Марико смущённо улыбается.
— Как и вы, из-за нештаток. После твоих историй мне показалось, что мы отличаемся сильнее, чем я думала.
— Эх я, голова — два уха! Марико, посмотри в толковом словаре значение слова «байки». Охотничьи байки, шоферские байки.
— Как много материала! Я беру паузу.
Черт! «Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу!» И кто дёрнул меня за язык с этими байками?..
Подлетаем к глыбе камня и железа три на пять километров. Типичный мезосидерит. На взгляд приборов, восемьдесят процентов камня и двадцать — железа с примесями. С дистанции двадцать километров моя аппаратура точнее определить не может.
«Незнакомка» выпускает киберов. К сожалению, с невидимой от меня стороны. Заглянуть внутрь чужеземного корабля не удается. Киберы — пятиметровые металлические яички, сверкающие полированным металлом. Никаких выступающих деталей, никаких контуров на поверхности. Пять неразличимых близнецов.
Вся пятёрка летит к астероиду. А я прилипаю к телескопу. И вижу любопытную картину. Каждый кибер зависает над выходом металла и… Наверно, такая картина будет, если поднести шланг пылесоса к куче сухого песка. Металл струей пыли тянется к киберу — и исчезает внутри. Заполнив трюм, кибер неторопливо летит к «Незнакомке».
Итак, что ценного для науки я узнал? Разработка астероида ведётся бесконтактным методом. Видимо, полем очень высокой плотности с поверхности металла вырываются мельчайшие частички. Пока такой плотности поля мы получить не можем. Но лет через сорок-пятьдесят…
Через день Марико сообщает, что первая партия баков и крепежа готова. Я распахиваю створки грузовых люков на максимум. С «Незнакомки» прилетает кибер-монтажник. Такое же блестящее яйцо, только полтора метра по главной оси, не больше. Последний раз уточняем точки крепления баков на силовом наборе корпуса корабля. Главное — не повредить кабели и тепловые электрогенераторы, прилегающие к обшивке. Но кибер внутри моего корабля ведет себя деликатно. Не лихачит, газовые рули не использует. Мягко цепляется за стены полем. Осмотрев фронт работ, улетает «домой», прихватив демонтированный мной водяной насос в качестве образца.
Через несколько минут Марико вызывает меня на связь.
— Крым, мы с Профессором изучили твой насос. Его конструкция содержит слишком много элементов, сложных для копирования. Ты не возражаешь, если я использую в конструкции наши насосы?
— Не возражаю, если я смогу ими управлять.
— А не возражаешь, если электропровода будут не медные, а железные?
— Если они будут прочные и хорошо изолированные, никаких возражений.
— Отлично. Тогда мы с Профессором корректируем проект.
Итак, я привезу на Землю кусочек чужих технологий! Наши спецы надолго оккупируют корабль, а тем временем мой «Паганель» созреет… Всё идёт к лучшему в этом лучшем из миров!
Змей подошёл и встал рядом с Ниной – в тёплом рабочем комбинезоне и в вязаной шапке, которую сразу снял, загорелый и с ремешком на лбу, стягивающим отросшие волосы, но такой довольный и радостный, что у неё ушли все тревоги и пришла мысль, что вот теперь вот точно всё будет хорошо.
— Благодарю всех за помощь! Все будете гостями в нашем доме… когда построим… и когда будет свадьба… тоже… — Нина чуть не прослезилась от радости, увидев, сколько людей прилетело на помощь.
На внутреннем широком берегу острова находилось более двух десятков байков, скутеров и флайеров разного размера и назначения, среди которых Нина разглядела и грузовичок-столовую с кухней:
— Вася, продукты разгружай и неси туда. Ребята, помогите ему… и начинайте работать. Змей, спасибо тебе… и… для начала познакомь Платона с местными киборгами… и найди место, где им будет удобно помогать поварам.
Многие привели своих киборгов, чтобы те видели и знали, что и у них есть право – и возможность заслужить это право – жить среди людей по-человечески.
Женщины и их киборги Mary помогали будущей хозяйке будущего дома готовить еду на всех – работников кормить надо часто и сытно. И Мира, гордая тем, какой у её жениха будет дом, вместе с матерью распределяла продукты по котлам – куда какую крупу сыпать и в какой очерёдности подавать на столы.
Кухня в грузовичке была крошечной, а людей было много, и потому большую часть еды пришлось готовить на кострах – в котлах кипела каша, варилась уха, на решётках жарилась и запекалась рыба… Хельги, Самсон и Декабрь ловили рыбу и носили на берег поварам, Марин быстро и ловко рыбу чистил и распределял по котлам и жаровням.
Ратмир и Змей работали до обеда на расчистке участка под фундамент – перед тем, как экскаваторщик начнёт рыть котлован, нужно убрать все кусты и все пни от срубленных деревьев. Готовые брёвна укладывали в штабеля в полусотне метров от котлована – потом пригодятся при строительстве.
К полудню потеплело до плюс пяти градусов, а среди пришедших на помочи крестьян было много молодёжи – и потому во время полуденного отдыха девушки похороводили, а парни успели поплясать.
Искра с Яром открыли палатку-медпункт для оказания помощи при необходимости, но фактически тоже помогали готовить еду и кормить работников.
Нина заметила Тришу и Лизу – Лиза варила в двух котлах кашу, а Триша носил дрова и воду, а потом пошёл помогать вырубать кусты – оба выглядели довольными. Агния ходила следом за Мирой, Стефан ходил следом за Агнией – и тут же помогал ворочать тяжелые котлы или присматривал за решётками с рыбой.
Мужчины, разделившись на четыре бригады по десять-двенадцать человек и по пять-семь киборгов, с помощью привезённых машин и DEX’ов – и своих, и Нининых — за световой день успели выбрать и разметить участок под дом и флигели, поставить и укрыть на зиму фундамент и погреба для двухэтажного дома и хозяйственных построек, под руководством волхва разметили парк вокруг озерка, расчистили само озерко и ручей, из него вытекающий, и выбрали место, где будет поставлена небольшая пристань, к которой может причаливать катер.
Главный инженер пообещал уже на следующий день привезти бетонные кольца для строительства двух дамб – чтобы соединить Славный остров с Жемчужным и Телячьим.
— Строительство дома планируется начать не раньше июля, — сказал Нине руководивший работами Доброхот, — а до этого времени поставим вагончик для охраны. От нашей семьи выделим Волчка, он будет охранять остров от зверья.
— Благодарю за помощь… от меня тоже будут охранники, Фрол выделит DEX’а… или даже двух, — ответила ему Нина.
— Уж ставить, так модуль! – расщедрился завхоз. – Привезу утром… впервые у нас такое… чтобы на острове настоящую усадьбу начали строить! Ладно… и Микса привезу тоже.
С закатом Доброхот объявил об окончании работ, ужинали уже при свете костров и разлетелись, когда совсем стемнело.
Домой Нина вернулась к полуночи, уставшая безмерно, но почти счастливая.
Почти — потому, что все мысли сводились к подсчёту количества денег, необходимых для строительства и вопросу, где взять эти деньги.
За ужином осмелевший Платон сказал:
— Деньги будут… я могу начать вязать на продажу, Ворон с Авиэлем ищут жемчуг… и ведь находят! Опять сдали около двухсот грамм. Лиза шьёт не только на себя и Тришу, Фрол с ребятами снова соберут рога лосей, Фрида с девочками вяжут пуховые платки и плетет кружево… мы заработаем денег на дом. Я могу учёт вести…
— Спасибо тебе… и что бы я без тебя делала? А про учёт… тебе это интересно? У меня есть учебники по экономике, можешь изучать. А по бухучёту программу поставим… но завтра. Теперь пора спать. Ты в своей комнате, а я в своей.
***
На следующий день Нине снова пришлось лететь на острова, и снова она взяла с собой Платона.
Киборги под руководством главного инженера заповедника при помощи грузового флайера и двух аквалангов всё-таки строили мост-дамбу с Жемчужного острова на Славный. Расстояние между островами позволяло уложить восемь бетонных колец диаметром по три метра каждый – и к полудню два кольца были плотно уложены и закреплены на подготовленное дно.
Главный инженер заверил Нину, что за пару дней всё будет готово:
— …а вторую дамбу поставим следующим летом… и будет у вас кольцо из пяти островов.
После полудня завхоз привёз модуль – самый простой, на одну комнату с кухней и гаражом – и Микса. Вслед за ним прилетел Ратмир с Волчком и Змеем. И Нине пришлось задержаться на острове ещё на пару часов, вместе с завхозом и волхвом давая указания и инструкции двум DEX’ам по охране острова и акватории вокруг него – на кого можно охотиться, а на кого нельзя, и как охранять капище и кого можно допускать на него, и для чего вот этот небольшой сруб, поставленный на четыре столба рядом с капищем.
— Это для беглых киборгов, — объяснил волхв. – Здесь разные туристы бывают, случается и так, что ненужного киборга просто сбрасывают с пролетающего флайера. Так Стефана сбросили однажды, например. Сканируйте территорию, и если обнаружите такого, то можно его кормить подношениями для богов. Это будет уже подарком богов беглецам. Этих киборгов следует не только кормить, но и лечить… и уговаривать остаться… по возможности. И отправлять в модуль для дальнейшего проживания. Я сильно сомневаюсь, что сброшенный с флайера или сбежавший от хозяев киборг захочет пойти к людям… но жить здесь он может и помогать вам сможет тоже. И сразу сообщите мне, я помогу наладить с ним контакт. А почему на столбах сруб? А чтобы звери не залезли и не растащили запасов.
— Прямо избушка на курьих ножках! – восхитился Василий. – Только Бабы-Яги не хватает.
— Так это она и есть, — ответила ему Нина, — причём, заметь – на курьих ножках, а не на куриных. Столбы перед установкой окуривают дымом от костра у алтаря, чтобы короеды не водились.
— А насчёт Бабы-Яги… — продолжил волхв, — так и это верно. Такая избушка-амбар стоит на границе двух миров, Яви и Нави. Так считается… еле живой от усталости или ран беглец или странник, или охотник… который в бреду видит образы своих предков, ушедших в мир Нави, по их совету находит такую избушку и может в ней отлежаться, поесть, полечиться… в эту избушку к зиме можно запас одеял закинуть для этого…
— Баба-Яга в ведическом понимании – светлая богиня Йогиня, покровительница детей… — Нина решила дополнить ответ Велимысла, — и иногда странствующих. Помогает находящимся в пути… советом или продуктами. Помогает умирающим остаться в явленном мире… то есть, выжить. Потому и находится между двух миров – между миром Яви, жизни, и миром Нави, миром умерших. А почему Бабой-Ягой детей пугают… так методы лечения какие были тысячу лет назад? И обезболивающего практически не было. Сейчас лекарств полно, а врачами детей пугают до сих пор…
Домой Нина вернулась уже когда совсем стемнело. Платон приготовил ужин, после ужина убрал со стола – и взял с полки первый учебник по экономике.
***
С двадцать восьмого октября по четвёртое ноября в школах начались осенние каникулы – в разных школах и лицеях расписание занятий разное, потому и каникулы в разное время, но всё же директора школ стараются выдерживать деление учебного года на равные четверти – и музейные педагоги проводят плановые занятия с классами своевременно.
И если группы школьников с других провинциальных планет сидят на занятиях тихо и спокойно и им действительно интересно изучать историю людей, переселившихся на Антари, потому, что на их планетах происходят подобные события, то группы школьников из мегаполисов — просто стихийное бедствие. Не только не умеют прилично себя вести, но и не пытаются это делать. И если начальные классы ещё можно – иногда – увлечь сказкой, то подростки практически неуправляемые!
И в дни школьных каникул, когда для них проводятся так называемые «квесты» — игры по поиску мелких предметов почти по всему музейному комплексу – все незанятые (или не слишком занятые, по мнению начальства) сотрудники ставятся на дежурства в тех залах, переходах и башнях, которые задействованы в играх.
В музейном комплексе – кроме центрального здания – ещё четыре больших угловых башни и две башни поменьше, соединённые толстенной каменной стеной с декоративными бойницами. Все башни снабжены подвесными галереями, ведущими к центральному зданию на высоте третьих этажей.
И вот в дни каникул, когда проводятся игры, группы школьников – от шести до пятнадцати человек в группе – бегом носятся по зданиям и переходам, порой сшибая с ног даже киборгов, которым запрещено вредить посетителям! И потому Нина снова обратилась к Карине за помощью – ставить в охранение своих ребят очень не хотелось.
Ведь если бегающие и орущие детушки доведут до срыва Васю или Петю – DEX’ов ликвидируют однозначно!
Карина снова привела группу студентов, которые изображали киборгов – и им полезно, и музею присмотр за детьми. Лёня снова был представителем местного филиала DEX-company – и снова произвёл изъятие двух киборгов, DEX’а и Mary, сопровождавших одну из групп. Оба киборга были не кормлены дней десять и уже с трудом передвигались.
Нине пришлось опять выдёргивать Змея, причём на целых три дня, – и он в паре с Васей помогал ей дежурить на выставках и на лестнице между этажами и мастерской.
Оно, конечно, все витрины сделаны из бронированного стеклопластика – но предметы в них находятся хрупкие и бьющиеся – мелкая керамика! Если подросток с разбега – вдруг случайно ненароком — впишется в витрину, стекло только немного погнётся, а предметы будет уже не собрать.
Так что в этом случае лучше перебдеть, чем недобдеть!
По окончании каникул Нина снова сводила Змея в хранилища документов и тканей, где он с разрешения главного хранителя отсканировал для Миры новые поступления вышивок, кружев и калек для кружев и вязания салфеток
Ночевал Змей в гостиной на диване – он решил, что охранять дом так удобнее.
«Змей – уникальное всё-таки явление!» — думала Нина, глядя на него. — «И что бы я без него делала? Не узнала бы, как живут в деревне, не купила бы Платона и Раджа, не помышляла бы даже о разумности киборгов… Жила бы по-прежнему – дом-работа-дом-работа… тоска, да и только. Общение с подругами в основном по видеосвязи и тоже только по работе, сходить в гости то некогда, то не к кому. С появлением этого DEX’а жить стала… не то, чтобы веселее… просто – жить стала. Жить – а не замыкаться в четырёх стенах и на работе, и дома…»
***
Платон за прошедшие перебрал весь гардероб хозяйки — выбросил почти всё, что было куплено на рынке в прошлые годы (все шерстяные платья и юбки – некрасивые и неудобные, но недорогие), пару платьев перешил, у некоторых блузок изменил на каких-то полсантиметра длину рукавов или воротника. Вещи стали даже выглядеть иначе!
Перебрал всю её и так небогатую косметичку, почти всё выбросил – самостоятельно!
Уже не возражающая Нина снова сходила с ним по магазинам – и он подобрал ей одежду более ярких цветов, чем она привыкла, стильную и подходящую ей по фигуре. Она в состоянии шока просто смотрела, с какой скоростью Платон выбрал ей два костюма с юбками – светло-синий и тёмно-малиновый, — и тёмно-зелёное платье из искусственного шёлка, и чёрно-белый брючный костюм.
В тон одежде подобрал обувь – две пары туфель, ботильоны и кроссовки – и несколько разного цвета шарфиков и платков.
После этого Платон выбрал для Нины светло-коричневую помаду и духи.
Нина хотела уже возмутиться, что это всё сразу будет очень дорого – но Платон показал ей итоговую сумму и выпросил скидку за то, что куплено всё комплектами – и она всё оплатила.
Заодно и ему накупили всего – от футболок до светло-серого костюма-тройки – он выбрал очень качественные вещи и совсем недорого.
Потом уговорил Нину по утрам гулять в парке – а для этого пришлось вставать почти на полчаса пораньше. Она даже выглядеть стала моложе и увереннее – и получасовые прогулки плавно увеличились ещё на четверть часа.
39. Интерьер. Райотдел. Коридор
Золотов, дежурный
Золотов (в телефон):
— Эй, я ведь всыплю, не посмотрю, что… Отключилась.
Собирается вернуться в дознавательскую. Его окликает дежурный.
Дежурный:
— Слава! Золотов! Дуй к Достоевскому, срочно! Рвёт и мечет!
Золотов:
— А зачем, не сказал?..
Дежурный:
— Сказал — быром!
Исчезает за поворотом. Золотов пожимает плечами, идет к лестнице.
40. Интерьер. Райотдел. Кабинет Достоевского
Золотов, Достоевский, адвокат Зайчик, Заполошная
Достоевский, насупившись, сидит в своём кресле. Напротив на диванчике вольготно расположился адвокат — гладкий мужчина лет пятидесяти, с физиономией хитрой и глумливой. Рядом с ним нервно елозит на стуле скромно одетая брюнетка в тёмных очках, в которой трудно узнать Заполошную. Немая сцена.
Голос Золотова:
— Разрешите, товарищ майор!
Достоевский (шипит):
— З-заходи…
Золотов (входя):
— Вызывали, Федор Михайлович?
Достоевский начинает подниматься, угрожающе шипя.
Адвокат (Достоевскому):
— Разрешите мне. (Золотову) Присаживайтесь, Вячеслав Михайлович. Позвольте представиться, Лев Львович Зайчик, адвокат (достает визитку, протягивает Золотову). Городская коллегия…
Золотов (недоуменно):
— А в чём, собственно…
41. Интерьер. Кухня Чуриловой
Чурилова
Хозяйка, в цветастом халате, раскладывает пасьянс. Что-то у неё не сходится. Она хмурится, что-то пришепетывает, тасует колоду, раскладывает. Смешивает карты, встает, подходит к телефону.
Чурилова:
— Соедините меня с генералом Гришечкиным… Профессор Чурилова… Спасибо… Васенька, милый… И я рада, наслышана про твои успехи… Да так, помаленьку, скрипим по-стариковски… Я вот по какому вопросу — тут у двух очень милых мальчиков из твоего ведомства могут быть крупные неприятности, и всё из-за меня… Дело в том, что…
42. Интерьер. Кабинет Достоевского. Продолжение эп. 40
Зайчик, Золотов, Достоевский, Заполошная. Чурилова, генерал Гришечкин
Зайчик:
— Слова потерпевшей однозначно подтверждаются всеми фактами. Незаконное проникновение в частное жилище, причинение морального и материального ущерба, нанесение вреда здоровью… Маргарита Пахомовна, снимите очки, пожалуйста…
Заполошная (тихо):
— А можно — не надо?..
Зайчик:
— Снимайте, снимайте, это в интересах дела.
Заполошная нехотя снимает очки. Под глазом у неё — тугой фиолетовый синяк.
Зайчик (удовлетворенно):
— Ваши деятели постарались — между прочим, всё задокументировано и запротоколировано… Второй пострадавший, господин Гнюбкин Роберт Вавилович…
Заполошная:
— Мессир Воланд!
Зайчик:
— Маргарита Пахомовна, мы же договорились!.. Так вот, господин Гнюбкин госпитализирован, состояние его оценивается как тяжёлое…
Золотов:
— Ну уж и тяжёлое…
Зайчик:
— А как же — перелом двух рёбер, перелом конечности.
Золотов:
— Мизинца…
Зайчик:
— Бросьте в меня камень, если мизинец — это не конечность… Множественные ушибы…
Золотов:
— Так он же сам с лестницы упал…
Зайчик:
— Спасаясь от преследования вашего сотрудника Солнцева.
Достоевский (мрачно):
— Между прочим, он не мой сотрудник. И вообще, действовали они без моего ведома…
Золотов:
— Но, товарищ майор, вы ж лично приказали отработать по заявлению гражданки…
Достоевский:
— Молчать, понял-нет!!!
Зайчик:
— Итак, Федор Михайлович, вы утверждаете, что капитан Золотов и капитан Солнцев действовали по собственной инициативе, из хулиганских, так сказать, побуждений? Ворвались в квартиру, избили, ограбили…
Достоевский, Золотов (хором):
— Как это — ограбили?!
Зайчик:
— После их, с позволения сказать, визита из квартиры моей клиентки пропали ценные вещи — антикварный нож для бумаг итальянской работы и лист древнего пергамента…
Золотов:
— Изъяты как вещественные доказательства.
Зайчик:
— Доказательства чего? Ролевой игры влюблённой парочки? Смешно!.. Короче, вещи должны быть в кратчайшие сроки возвращены моей клиентке, а насчет остального… Думайте, майор, думайте… Предупреждаю, мы тоже не будем сидеть сложа руки… Маргарита Пахомовна!
Заполошная (вставая):
— Я требую, чтобы вокруг палаты мессира Воланда выставили круглосуточную охрану, иначе эти отморозки…
Зайчик:
— Маргарита Пахомовна, нам пора…
Они выходят. Из коридора продолжает гудеть голос адвоката.
Голос Зайчика:
— Сколько можно говорить — никаких Воландов, идиотка! Сейчас рвём в больницу, надо чтобы он подписал…
Достоевский (Золотову):
— Чего сидишь, работничек? Беги, обрабатывай этих, чтоб заяву забрали, иначе — сам понимаешь. Понял-нет? Пошёл вон!
Золотов выходит. Майор страдальчески вздыхает, наливает желтоватой воды из графина, подносит ко рту, но, не донеся, плюется, выливает воду в горшок с фикусом. Противно звонит телефон.
Достоевский:
— Майор Статюк, слушаю… Да… Да, купил… И зелени купил, и шпрот… Да, и коньяк для твоего сибирского дядюшки… «Арарат», пять звёзд… Чей разлив? Да какая разница, чей разлив!.. Каким таким тоном, обыкновенным тоном… Ладно, сейчас посмотрю, не вешай трубку.
Майор ныряет под стол, достает один из универсамовских пакетов, вытаскивает оттуда красивую бутылку. Изучает этикетку. Берет трубку.
Достоевский:
— Алло, дорогая. Ты меня слышишь?..
Дверь кабинета неожиданно распахивается. Стремительно входит большой усатый мужчина в генеральской форме (генерал Гришечкин) в сопровождении Чуриловой. Достоевский роняет трубку на стол и застывает по стойке смирно.
Гришечкин:
— Ну, здравствуй, Статюк.
Женский голос из трубки:
— Тебе всегда было плевать на моих родственников, мерзавец! Даже не удосужился организовать машину в аэропорт…
Достоевский:
— Здравия желаю, товарищ генерал!
Женский голос:
— Я устала жить с эгоистом, хлюпиком и импотентом!
Достоевский:
— Простите…
Бросает трубку на рычаг.
Гришечкин:
— Ничего, ничего… (показывает на коньяк). Ты, я вижу, подготовился к встрече с начальством? Кто настучал?
Достоевский (пытаясь убрать бутылку):
— Да, это так, товарищ генерал, для дома…
Гришечкин:
— Ты погоди, не прячь пока, может, ещё пригодится… (по-хозяйски садится в кресло, жестом пригласив Чурилову сесть напротив). Скажи-ка мне, Статюк, кто у тебя по заявлению гражданки Чуриловой работал?
Достоевский:
— Да тут, видите ли, такие дела…
Гришечкин:
— Дела — у прокурора!.. Говорят, они там какие-то вещдоки изъяли? Нам бы (кивает на Чурилову) взглянуть…
43. Натура. Улица возле райотдела. Утро
Золотов, Солнцев
Из дверей выскакивают Золотов и Солнцев, бегут к припаркованной напротив машине.
Солнцев (на бегу):
— Значит, говорить будешь ты…
Золотов:
— Идёт… Но цветы и шампанское — с тебя.
Впрыгивают в машину, стремительно трогают с места.
44. Интерьер. Райотдел. Кабинет Достоевского. Продолжение эп. 42
Чурилова, держа ножик двумя пальцами за концы, разглядывает со всех сторон, зачем-то нюхает.
Чурилова:
— А ножулечка-то у нас интересненький… Ритуальненький у нас ножулечка…
Достоевский с немым вопросом смотрит на генерала. Тот показывает жестом — всё нормально, всё по плану. Чурилова скребёт бронзовое лезвие, бормочет под нос.
Чурилова:
— Заклятие Трисмегиста — не то… Каинова печать — не то… А вот это — то!!!
Плюёт на опилки. Те шипят. Комнату заволакивает зелёным дымом. Достоевский кашляет, зажимает нос. Чурилова щёлкает пальцами — и дым моментально рассеивается.
Чурилова (потирает ручки):
— С ножичком всё понятненько…Понятненько с ножичком… (Возвращает нож в пакет, смотрит на пергамент с «клятвой Маргариты») А матерьяльчик-то не того… Неправильный матерьяльчик… (Громко) Господа, прошу внимания, сеанс чёрной магии с разоблачением!
Брызгает на лист водой из стакана. На глазах у генерала и майора верхний слой осыпается и проступает казённый бланк генеральной доверенности.
Чурилова (читает, попутно стряхивая ошметки):
— «Я, Заполошная Маргарита Пахомовна, первого мая 1973 года… имеющая паспорт… доверяю гр. Гнюбкину Роберту Вавиловичу… год рождения, паспорт… совершение всех действий по продаже принадлежащей мне жилой площади в виде трёхкомнатной квартиры, находящейся по адресу…» Фамилия, имя отчество, нотариальная заверка и гербовая печать… Подпись отсутствует, однако, заметим, что место для подписи расположено в точности там, где, по замыслу Гнюбкина, наша Маргарита должна была расписаться собственной кровью.
Гришечкин (Достоевскому, торжествующе):
— Ну!.. Давай, майор, действуй, пробей этого Гнюбкина по всем каналам, наверняка он ещё где-нибудь наследил — опыт чувствуется у стервеца немалый. Санкцию прокурора тебе подвезут через пару часиков… а нам пора.
Достоевский:
— Есть, товарищ генерал! Разрешите выполнять?
Гришечкин (показывает глазами на коньяк):
— А стременную? На ход ноги? Я же сказал — ещё пригодится.
Достоевский:
— Есть стременную!
Открывает сейф, достает оттуда три хрустальных рюмочки. Генерал мастерски откупоривает бутылку.
Сообщения продолжали поступать ещё пять месяцев. Последние три из них Матеуш и Андрей спали по восемь часов, не активируя камеры. Каждый раз, получая сообщение со станции, они надеялись увидеть всего лишь два слова — «война закончилась». Но с каждым разом надежды на это становились всё более призрачными. В личных письмах, которые приходили всё реже, уже не было улыбок и радостных пожеланий — только лишь рассказы о смерти, боли, голоде и лишениях. Никто из родных членов экипажа уже не желал им скорейшего возвращения.
«Слава Богу, что тебя здесь нет» — писала мать одного из биологов. — «Тут везде смерть, а там ты в безопасности. Отец погиб неделю назад—обвалилось перекрытие убежища во время бомбёжки. Когда ты вернёшься, всё это уже закончится. Ты только помни нас с отцом. Мы любим тебя, очень сильно любим. Прощай, сынок, и помни нас».
Было письмо и от супруги капитана Звягинцева:
«Здравствуй, Андрей. Нам очень тебя не хватает. Я знаю, что если бы ты мог, то был бы рядом. Мы знали на что шли, поэтому не вздумай винить себя. Мы надеялись, что если не мальчики, то хотя бы внуки тебя увидят. Сказать по правде, я и сама давала себе слово дожить до ста с лишним, чтобы хотя бы ещё один последний раз увидеться с тобой. Жаль, не сложилось. Но знай—как бы далеко мы ни были друг от друга, я всё равно в любую секунду могу закрыть глаза и увидеть тебя, как если бы ты был рядом. Я верю, что там, на небесах, мы обязательно встретимся. Мы будем ждать тебя там. Прощай, любимый. Твоя жена Аня и сыновья Валера и Серёжа».
Для Матеуша писем не было. Согласно обрывочным сведениям, его родной город был уничтожен в самом начале войны.
Последнее письмо было написано космонавтами со станции «Мир-2», и содержало следующее:
«Экипажу «Идзанаги». Мы видим, как внизу всё охвачено пламенем. Будто горят облака. Один за другим следуют чудовищные взрывы. Два часа назад пропала связь с Байконуром. Это был последний уцелевший центр управления. Кажется, это конец. Земли больше нет. Простите нас. Храни вас Господь. «Мир-2»—»Идзанаги», конец сообщения».
***
Прочитав сообщение о конце света, Матеуш не почувствовал ничего. Он даже удивился отсутствию какой бы то ни было реакции. Он понимал, что Земли больше нет, нет места, куда им предстояло вернуться, нет людей, которые… вообще нет людей, кроме тридцати семи человек экипажа. Он должен был как-то реагировать на это. Что-то чувствовать. Но внутри будто выросла стена, не позволявшая информации достигнуть той части сознания, которая формировала эмоциональный ответ.
— Что нам делать? Это правда конец? Людей… Земли больше нет?
— Не знаю, Матеуш. Всё, что видели с «Мира», произошло четыре с лишним года назад. Будем ждать, возможно, связь возобновится. Но готовиться будем к худшему. Допустим, что «Мир», прочие станции и наземные службы потеряны, крупные города уничтожены, большинство людей погибло. Думаю, на этом война закончилась — ситуация такая же, как сброс ядерных бомб на Японию. Но какая-то часть людей должна была выжить. У нас в запасе ещё достаточно времени, чтобы они успели восстановить… хоть что-то. Уж радиосвязь — точно. Вернувшись назад, мы сможем выйти на геостационарную орбиту, и продержаться на ней несколько лет, ресурсов должно хватить. Найдем выживших, установим связь, а потом используем аварийные капсулы.
— Может, стоит развернуть корабль прямо сейчас?
— Нет. Время на нашей стороне. К тому же, сообщение о войне… я просмотрел записи доктора МакКэллон. Пусть это и нарушение этики, но… черт, да у нас половина экипажа от такой новости с собой покончит! А вторая половина — после прочтения писем, которые мы обязаны будем им предъявить.
— Но ведь им всё равно придется сказать. Когда мы вернемся назад.
— Тогда будет хоть какая-то надежда. И все будут заняты делом. Землю можно будет увидеть в иллюминатор. Это важно. Даже если мы сейчас развернёмся и полетим назад, то им предстоит провести весь путь в сомнениях, неведении. В ожидании. А это — хуже всего. Кстати, нужно как-то объяснить отсутствие сообщений. Как угодно: помехи, звёздный ветер, неисправность аппаратуры…
— Может быть… не знаю, правильно ли это…
— Говори.
— Все сообщения и видеофайлы сохраняются в базе данных. Их скопилось достаточно много. Также у меня есть программы для обработки этих файлов, устранения шумов и даже потерянных пакетов данных. Чем дальше мы от Земли, тем хуже качество, больше помех и обрывов… в общем, я думаю, что смогу подделывать сообщения.
— И разница не будет заметна?
— Нет, не будет.
— Хорошо. Думаю, они поймут, когда… когда придёт время. Кстати о времени—нам нужно вернуться как можно ближе к общему режиму сна. Будет странно, если мы вдруг начнём стареть.
— Мне хватит лишнего месяца на каждый цикл.
— Хорошо. Матеуш, это… это всё звучит и выглядит ужасно, но ты поступаешь правильно.
— Надеюсь на это…
***
— У меня внук родился! Почти четыре кило, просто громила!
— Поздравляем, Энди!
— И каково быть дедушкой?!
— Я просто передать не могу. Инга пишет, что решила назвать его Робертом. Матеуш, это ему вот сейчас уже сколько, восемь лет же выходит, да?
— Ну, чуть больше.
— Как моей внучке. Ну, то есть ей было восемь вчера… год назад. Черт, совсем запутался!
— Фахри, ты биолог, математика и не должна быть твоей сильной стороной.
— Да какая разница, собственно? Вот пришло письмо сейчас, значит и родился сейчас. Как же это всё необычно. Так и знал, что будет мальчик.
«А если бы выпала «решка», то была бы девочка» — подумал Матеуш, заставляя улыбку не исчезать с лица.
***
Шел тридцать восьмой год экспедиции. Новых сообщений не поступало.
Шеат снова отличился умом и сообразительностью. Прошлый раз он умудрился вылить на себя на кухне целый чан с тестом. Учитывая количество народу на Звезде души и аппетиты этого народа (особенно драконьи аппетиты!), то размер чана представить нетрудно. А уж учитывая, что в чане было первоклассное тесто, то злость поваров за огромное количество переведенных зря продуктов можно рассчитать по шкале. В тот раз головомойку Шеату устроил Шеврин, выдраив серебряного где-то выкопанным коровьим шкребком. На неделю это помогло и Шеат временно избавился от навязчивой идеи совместного со мной мытья. Нет, я понимаю, эротические фантазии у всех разные, но, блин, язык-то зачем дан? Можно ведь реально подойти и сказать все, чего хочется и не очень. Особого изврата не обещаю, но спинку потереть мочалкой могу. Но нет же, будем выеживаться и выделываться.
В этот раз повара нанесли превентивный удар по Шеату, и, едва дракон ступил на кухню, огрели его большим мешком с мукой. Да еще и заклинанием припечатали так, чтоб дракон не смог отчистить муку своими силами. Шеат не долго горевал и заявился ко мне на стройку, мы с гномами и людьми как раз облагораживали Апельсинку, закладывая новый город и подгородние поселки.
Явление девы бледной… тьфу ты, белого дракона в коротких, обрезанных по самые булки шортах и в завязанной на груди рубашке получило оглушительный успех. Кто-то обронил кувалду себе на ногу и расцветил мир многогранными комбинациями из дракона и его матери; кто-то разлил скрепляющий раствор; кто-то поперхнулся наспех сооруженным бутербродом; а кто-то хохотнул и пригласил красавчика зайти после работы к нему в вагончик… Да, Шеат определенно произвел фурор!
Я тоже не удержалась и смачно шлепнула серебряного по выставленному заду. Ну, а зачем еще было обнажаться? Брезгливо отряхнув руку от белой пакости, спросила его:
— И где это ты всю побелку собрал на свою голову?
— Это мука, — понурив патлатую башку, пробормотал Шеат.
Я привычно бросила заклинание очистки. А ни фига! Мука как сыпалась, так и продолжила сыпаться с дракона на землю.
— Да уж, угораздило… Ну тогда пошли купаться. Извините, ребята, — уже обращаясь к гномам, — временно зачарование придется прервать. Как только выкупаю это чудо… вище, так сразу и вернусь.
Кто-то из гномов одобрительно засвистел, видимо, не так поняв слово «выкупаю».
Шеат явно обиделся на «чудовище», но, тем не менее, позволил закинуть себя на плечо и транспортировать в ванную. Вообще, помывка — дело хорошее, только не помывка буквально пропитанного мукой дракона. Они что, весь мешок к нему причаровали?
Выйдя из экрана, я плюхнула Шеата в ванную и открыла кран с горячей водой.
— Кисни пока… А я подумаю, чем тебе отмыть башку.
Шампунь требовался ядреный… Я уже подумала было взять тот самый, ловко прикрученный Шеврином к стене шкребок, но совесть укусила, говоря, что это всего лишь юный дракон, которому не повезло. Ладно, будем разбираться так.
Пока набиралась горячая вода, Шеат стянул грязную рубашку и шорты, оставшись в полном неглиже. Я подозрительно сощурилась — то есть, этот ходячий кошмар даже трусов не поддел? Ну правильно, зачем же? Тоже мне, стриптизер выискался! Я прикусила губу, подавив желание высказать серебряному пару ласковых, и все же создала большой флакон шампуня. Будем играть роль мойдодыра…
Намыливая густые серебряные прядки, я раздумывала о том, что нынешний Шеат совершенно не похож на Шеата из прошлого. Нет, я понимаю, он отрывается, как может, но можно же хоть продукты не переводить зря? Я, конечно, не из голодающего Поволжья и ничего не имею против, например, дружеского макания чьего-то лица в торт, но это ведь совсем другое дело… А перевести целый чан теста и довести поваров до бешенства — это уже перебор…
Шеат сидел молча и не ерзал, казалось, даже дышал через раз, прекрасно понимая, что его башка в руках не совсем адекватного существа. И целостность этой башки зависит как раз от его спокойствия и неподвижности. Я поднесла лейку душа к его голове, на всякий случай поставила ему силовые затычки в уши и стала полоскать волосы. Качественно вымыть волосы такой длины достаточно проблематично и без муки, а с мукой, которая решила превратиться в густую кашицу, это было вообще испытанием.
Таким макаром мы полоскали волосы раза три точно. И только когда из Шеата перестала вытекать мучная вода, я прекратила экзекуцию головы и подала дракону мочалку.
— Теперь — сам, — кивнула я на его тело. — Домоешь до спины, помогу.
Вообще, гибкость драконов вполне позволит ему без проблем помыть самостоятельно и спину, но… смотреть в эти жалостливые зеленые глаза было выше моих сил. И так наверняка вымывать слипшиеся волосы было больно.
Шеат молча взял мочалку и принялся тереть себе плечи. Я равнодушно смотрела на дракона, удивляясь, насколько же он изменился. Да, согласна, тупить можно, но сколько можно тупить так? Это уже, честное слово, переходит все границы. Я понимаю, что он устал в прошлых жизнях, что у него никогда не было возможности побыть глупым, слабым, самонадеянным, свободным, в конце концов… Но ведь нельзя настолько сходить с ума. Понять можно все…
Дракон запнулся и поднял на меня глаза, сжимая в когтистой руке уже потрепанную мочалку.
— Почему ты смотришь… так? — он испытующе посмотрел прямо мне в лицо, будто пытался там найти ответ… которого не было.
— Не знаю, — пожимаю плечами и отворачиваюсь. Я понимаю, что нормальные жены не смотрят на своих мужей, как на вещи. Но сейчас я не могу воспринимать Шеата мужем. Вот никак. За блудного сына он еще сойдет, но за мужа… не получается.
— Ладно, — иду на мировую, понимая, что все это не важно. И мои тараканы все равно останутся в моей голове. Это всего лишь мои внутренние проблемы, что поделать. — Давай, домою и пошли, работа не ждет…
Я тру ему спину с выступающими позвонками и понимаю, что, наверное, я не права. Не стоит так реагировать на того, кто сделал слишком много для меня. Для того, чтобы я стала именно такой, какая есть сейчас. Нужно позволить ему расслабиться. И научиться расслабляться самой. А потому я создаю специальную трубочку, капаю на ее кончик каплю шампуня и выдуваю дракону на голову большой, переливающийся всеми цветами радуги мыльный пузырь. И, усмехнувшись, передаю Шеату орудие труда — нам нужно научиться радоваться тому, что есть сейчас. Мне. Нужно. Для себя.