Гончаровой Галине Дмитриевне
Доброго тебе вечера! Держу кулачки и посылаю тебе воспоминание об озере Валаам. Это удивительный остров! У него гранитно — базальтовое основание, Есть очень отвесные, высокие стены, а есть и пониже в заливах, больше похожих на фиорды в моем представлении.
В 1981 году мы, я и сокурсница Наталья, только что закончили суматошный и тяжелый, практически бессонный период сдачи ГОСов и защитили диплом.
Пятый — последний курс на Художественно-графическом факультете МГПИ. Слышала выражение «Через тернии- к звездам»? Per astera, ad astra! Как красиво звучит! Любимый девиз футбольных команд Испании, Латинской Америки и ВВС ЮАР. Не знаю, как у них, нам этих зарослей astera хватило на весь год.
Сейчас я подсмеиваюсь над нами, впору юмореску написать, или водевиль. Только для водевиля там слишком много действующих лиц. Защищались мы в июне. Но чтобы получить диплом в руки, всем было предписано совершить несколько «сакральных», с точки зрения Администрации Института, действий. Мы совершили. Торжество вручения в актовом зале факультета таковым не выглядело. Представь, актовый зал, на сцене стол накрытый сукном, на нем две стопки, синенькая и зеленая, заведующий военной кафедрой института, бдивший над последней, две седовласые женщины, суетящиеся с синими дипломами и, опять же с синими, коробочками академических знаков, штемпельной подушечкой, какими-то листами и листиками. Экспозицию застолья органично дополняла скучающая фигура нашего преподавателя физкультуры.
Процедура была назначена на полдень. Мы с Натальей утром успели поставить последнюю подпись на обходном — наш ваучер на получение дипломов. Было начало первого. Мы тихо дремали друг у друга на плече — народ опаздывал. Все, кроме военного, знали о привычках нашей вольницы. Знал и декан, он тоже не торопился. Народ лениво вползал в зал. Мы дремали под негромкие голоса присутствующих. Ничего не напоминает?
Скромное прощание, с отходящими в мир иной, с нами. Мы соответствовали. Весь курс еще не отошел от безумной гонки, был необычно тих и спокоен. Из боковой двери, скрытой кулисами, появился наш декан. Зал не шелохнулся. Встал полковник, по стойке смирно, и командным голосом гаркнул: — «Здравия желаю, товарищ декан!». Зал проснулся, Владимир Владимирович, первый раз за год своего правления широко улыбнулся!
Я не буду здесь описывать ритуал выпуска на волю. Приберегу для юморески.
Когда через три часа мы, крадучись, покинули зал, вручение еще продолжалось. Мы торопливо засунули в мою сумку всю кучу выданного счастья: — и корочки, и звание, и грамоты, и характеристики, и рванули козами с пятого этажа на первый, в деканат, где под присмотром машинистки хранились Наташкин чемодан, мой рюкзак, этюдник и большая сумка с картонами, бумагой и прочим хозяйством художника.
Времени у нас оставалось впритык, мы ехали по турпутевке в Карелию, поезд отправлялся с Ленинградского вокзала через час. За пять минут до отправления мы с высунутыми языками неслись вдоль состава к нужному вагону и про себя костерили весь белый свет! На остальное дыхалки не хватало. А на дворе стоял июль, жаркий, солнечный, обещавший хорошую погоду на все десять дней нашего путешествия.
Галя! У нас тоже скоро будет весна. Отдыхай, моя хорошая. Пусть тебе приснится самый любимый сон. Спокойной ночи! Елена
Детективное агентство «Барбер, Свенсон и сыновья» нельзя было назвать процветающим. Оно находилось на плаву благодаря удаче, которая явно поворачивалась лицом к его основателю — бывшему шефу полиции на пенсии, Свену Свенсону. Заказов было не много, но они исполнялись точно и в срок. Дела не представляли сложности, и Свен Свенсон даже не помышлял о каком-либо расширении бизнеса. На пенсии скучновато, а здесь какое-никакое дело. Его напарник Ганс Барбер уже пять лет покоился на окраинном кладбище, оставив свое место и отцовское напутствие Хью Барберу, молодому детективу двадцати шести лет от роду. Наличие сына у Свена Свенсона, хоть и предполагалось в названии, но фактически Арни Свенсон появлялся в конторе редко и выполнял только разовые и несложные поручения.
Почему глава компании «Пивная Империя Майеров» решила обратиться именно в это агентство — было плохо объяснимо. Есть и другие крупные, с мощной агентурной сетью, с прочной репутацией, с известными именами. Рассуждая на эту тему, Свен Свенсон пришел к выводу, что при ведении дела крупной компании возрастают шансы привлечь лишнее внимание к делу и, как следствие, утечки информации. Звонок секретаря Лилиан Майер удивил шефа Свенса, и он заметно нервничал перед встречей.
Лилиан пришла в агентство под вечер. Была сырая ветреная погода. Пожилая дама извинилась за насморк, поминутно в разговоре прикладывая к губам и носу кружевной платочек. Это была высокая статная леди с седой высокой прической, аккуратной кокетливой шляпкой. Жакет сидел на фигуре как влитой, а широкие брюки удачно скрадывали полноту икр. Лилиан знала толк в моде, хотя возраст выдавали руки и шея. Именно поэтому Лилиан не снимала перчаток и легкого газового шарфа. Затемненные линзы-хамелеоны ее очков говорили о том, что Лилиан любит рассматривать собеседника, но сама не желает, чтобы рассматривали ее. Ведь выражение глаз могло быть намного красноречивее слов. Свен Свенсон любил афоризмы из настольных календарей и потому вспомнил фразу: «Средневековые судьи носили темные очки, чтобы подсудимый заранее не догадался о приговоре». Признаться честно, Свен Свенсон, был польщен, что такая знатная леди прибегла к услугам их мелкого агентства, и, разумеется, нервничал.
Лилиан заговорила низким грудным голосом:
— Уважаемый господин Свенсон, я обращаюсь к вам с деликатнейшей просьбой, касающейся моей семьи и моей личной жизни. Я ни в коей мере не сомневаюсь в вашей честности и компетентности, однако, желала бы сделать акцент на такой детали, как способ нашего дальнейшего общения. Я прошу, чтобы все сообщения по существу нашего дела были исключительно в письменном виде, кроме случаев, не терпящих отлагательства. Со мной следует связываться не по телефонам моего особняка или виллы «Синий вереск» и уж тем более не по телефонам компании «Пивная Империя Майеров», а только через моего секретаря. Лилиан протянула бумажку с номером телефона. Это Юрген Бах, он в курсе поручения в общих деталях.
— Да-да, госпожа Майер, все будет соблюдено самым тщательным образом. Утечка информации исключена.
— Понимаете, если что-то станет известно репортерам, репутация семьи окажется под серьезным ударом.
— Да-да, — закивал головой Свен Свенсон, похолодев.
— Дело заключается в следующем. С недавнего времени я стала получать угрожающие анонимные письма. Точнее их было два. Одно пришло месяц назад, а второе — вчера, — Лилиан достала из сумочки два конверта и передала их Свену Свенсону, жестом прося их открыть и прочесть.
— Хм, — откашлялся Свен Свенсон, — приступим. Тэкс.
Свен заметил, что конверты уже были аккуратно вскрыты, он осмотрел их и отложил в сторону. На конвертах был напечатан адрес особняка Лилиан Майер в Антверпене, получателем значилась сама Лилиан Майер. Сведения об отправителе отсутствовали. Записки были короткими, напечатанными при помощи печатной машинки на обычной канцелярской бумаге. Беглый осмотр шрифта не выявил особенностей машинки. В первой записке значилось: «Лилиан, наступила пора расплаты! Правду не скроешь, готовься ответить за смерть сына». Вторая записка гласила: «Я приду за своей долей, и ты не сможешь меня остановить».
— Вы можете предположить, кто направляет вам эти письма? – спросил Свен Свенсон.
Лилиан Майер откашлялась и покачала головой.
— Я расскажу вам то, что вызывает у меня опасения. Много лет назад, а именно 14 мая 1972 года трагически при пожаре погиб мой сын – Якоб. Он возглавлял компанию «Пивная империя Майеров».
Свен Свенсон начал лихорадочно припоминать тёмную историю с пожаром в особняке «Синий вереск». – Кажется, полиция выяснила причину пожара – поджог, — уточнил он у Лилиан. Та грустно покивала головой и сказала:
— Более того, в поджоге обвинили маленькую девочку, дочь Якоба и, соответственно, мою внучку Юджину. Мы называли ее детским прозвищем — Юю. Разумеется, я не верила в эту ужасную чушь с убийством. Но все полицейские и психиатры пришли к выводу о том, что Юю глубоко больна, что она страдает детской шизофренией. В общем, бедный ребенок сама не знала, что делает. Дело закрыли, Якоба похоронили. Я стала управлять компанией, так как наследница состояния – Юю была несовершеннолетней. Моя старшая внучка — Миранда Майер была по непонятной причине отстранена о наследования завещанием Якоба и значилась там как подназначенный наследник.
— Уточните, что это значит, уважаемая госпожа Майер, — подобострастно попросил Свен Свенсон.
— Это значит, что Миранда Майер могла вступить в свои права только в случае смерти Юю.
Свен удовлетворенно закивал.
— Я продолжу, — Лилиан поднесла к лицу платок. – Мне трудно говорить об этом. Юю после психиатрической клиники жила в «Синем вереске». Врачи уверили, что у нее стойкая ремиссия. Но мне надо было предвидеть, что в подростковый период болезнь может вернуться, — расстроенная Лилиан Майер всплеснула руками. Справившись с волнением, она продолжила. – В общем, спустя пять лет после трагедии Юю сбежала из дома, Мы организовали ее поиски, и нашли на берегу реки ее туфельку, а ниже по течению – пижамные штанишки. Тела мы так и не обнаружили. Водолазы прочесывали реку неделю, но безрезультатно. – Лилиан вздохнула, сдерживая слёзы. Свен Свенсон сочувственно покачал головой. То, что рассказывала Лилиан, было в газетах, и он вспоминал этот несчастный случай.
— Спустя столько лет вам пришлось переживать эту трагедию заново, госпожа Майер, примите мои искренние соболезнования, — Свен Свенсон поклонился Лилиан.
— Ах, моё сердце ни на день не оставалось спокойным. Я уже смирилась с тем, что Юю погибла, хотя мне было трудно это принять. И вот теперь, когда мое сердце уже достаточно зачерствело, я получаю эти письма.
Свен с любопытством посмотрел на Лилиан, ему казалось, что в ее облике сквозит не только печаль, но и страх.
— Вы подозреваете, что Юю выжила и пишет вам эти угрожающие анонимки? – спросил он. Лилиан закивала и стала вытирать слёзы платком.
— Это звучит невероятно, — пробормотал Свен Свенсон. Он налил из графина воды и подал стакан Лилиан. Дрожащей рукой дама схватила стакан и сделала несколько судорожных глотков.
— Я бы и сама не поверила старухе, выжившей из ума, — немного успокоившись, сказала она. – Но у меня кое-что есть.
Лилиан снова полезла в сумочку и достала яркий буклет. Она повертела его в руках, а потом протянула Свену Свенсону.
— «Лица и лики», — прочитал на обложке буклета шеф детективного агентства. Он стал листать буклет. В нем говорилось об открытии мюнхенской выставки современного портрета. Из текста было видно, что выставка началась примерно неделю назад и продлится до конца сентября. Буклет содержал фотографии картин и отдельные отзывы первых посетителей выставки. Лилиан Майер приподнялась в кресле и ткнула пальчиком в тонкой замшевой перчатке на одну из страниц. Свен Свенсон начал читать:
— Особый интерес вызывают портреты современных молодых художников, которые соединяют в своем мастерстве традиции пострафаэлитов и современного нео-релизма. Примером тому служит очень удачный автопортрет Симона Крюгера и совместная работа «Ангел» Бориса Казарина и его молодой ученицы. — Дальше следовали репродукции упомянутых портретов. Взгляд Свена остановился на «Ангеле». На зрителя с картины смотрела белокурая большеглазая натурщица. Ее голубое платье не скрывало стройных линий фигуры. Девушка сидела в старинном кресле, слегка подавшись вперед, и невыносимо печально смотрела на Свенсона. Шеф Свенсон поднял глаза от текста буклета.
— Что вы хотите мне сказать, госпожа Майер?
— Я уверена, что на портрете «Ангел» изображена моя внучка – Юю Майер, — убежденно сказала посетительница. – Предвижу ваши сомнения в моей вменяемости… Но я плачу вам гонорар за то, чтобы вы нашли эту девушку с портрета и установили ее идентичность моей внучке. Для этого я вам дам некоторые вещи Юю, там могут быть отпечатки ее пальцев. Также я дам вам копию полицейского отчета о смерти Якоба Майера и отчета о поисках Юю Майер. Их пришлет вам мой секретарь.
— Госпожа Майер, — торжественно сказал Свен Свенсон, — мы беремся за это, несомненно, интересное и запутанное дело. Прошу подписать контракт. После соблюдения некоторых формальностей Свен Свенсон задал вопрос, который упустил из виду ранее.
— Как вы думаете, почему вам угрожает аноним? И что за странный смысл писем?
— Видите ли, шеф Свенсон, Юю всегда отрицала свою причастность к убийству отца и считала меня виновной в его гибели. Видимо, она настроена решительно, возможно, она действительно опасна.
— Нет, — ответил Геро. – Обстоятельства рождения вовсе не решающая причина для счастья или несчастья. Это скорее предпосылка, способная привести как к тому, так и к другому. Он несчастен не потому, что король. Как и сапожник несчастен вовсе не потому, что он сапожник. Хотя корона, без сомнений, сама по себе ноша тяжкая и не способствует обретению счастья.
— Тогда от чего же?
Клотильда уже забавлялась. Повторяется история с этим красномордым соглядатаем… как там его, ах да, Любен. У этого мать вдовица и две сестрёнки. Бедняга вынужден быть подлецом. А что же с августейшим правителем? Во имя чего или кого он страдает?
— Он одинок, — продолжал Геро. – Вокруг него так много людей, они все преследуют его, все жаждут внимания.
— Что ж тут поделаешь, он король. Назойливость придворных — это обратная сторона королевских привилегий.
— Нет, я не об этом. Все эти люди, они пришли к нему не просто так, они все пришли, чтобы что-то продать.
— Продать?
— Да. Они как мелкие уличные торговцы вокруг единственного покупателя. Каждый норовит перекричать соседа и продать покупателю свой товар. Он король, никогда и ничего не получает в дар, как друг или возлюбленный. Он всё покупает. Всё, даже… даже любовь матери.
Клотильда промолчала. Он прав, этот чудаковатый мальчишка. Никто, ни один из них, рождённых у подножия трона, никогда и ничего не получает в дар. О ней, принцессе крови, можно сказать то же самое. Она всё покупает. И его, Геро, она тоже пытается купить.
Купить за золото, за престиж, за власть. Вот сегодня она попыталась сделать это с помощью коронованного брата, прельстить блистательным родством, и в очередной раз потерпела фиаско.
По возвращению в замок Геро сразу поднялся к себе.
Клотильда ещё некоторое время размышляла над его словами, поглядывая на своих придворных. Она, само собой, никогда не тешила себя надеждой, что кто-то из них, из её фрейлин и конюших, лакеев и пажей, питает к ней искреннюю привязанность, но этот подброшенный им оскорбительный образ покупателя в толпе торговцев стоял перед глазами. Да, она покупатель, богатый покупатель с мешком золотых монет. Её осаждает толпа попрошаек. Говорят, нечто подобное происходит на восточных базарах, где торговцы горланят, расхваливая свой товар, и хватают покупателей за полы одежды.
В королевской приёмной, да и в её собственной, никто не горланит, все стоят чинно, потупив глаза, горничные двигаются бесшумно, дамы грациозно приседают, кавалеры отвешивают поклоны, но азарт торгов от царящей благочинности не стихает. Тут стоит тот же ярмарочный гвалт. Только вместо лент и позументов на прилавках пылятся ум и расторопность, доблесть и честь.
А преданность? Это дар или сделка?
Клотильда покосилась на Анастази. Ей повезло больше, чем августейшему брату. У неё есть первая статс-дама, которая ничем не торгует, а служит по велению собственного сердца. И ещё у неё есть Геро, который и вовсе цены не имеет.
Она хотела говорить с ним. Вот так же доверительно, откровенно, как говорила с ним несколько часов назад в экипаже, когда он вдруг ответил.
Он ответил ей не так, как она ожидала, не укрылся за пустой отговоркой, а почти допустил в свои мысли. Он мог бы ответить ей, что находит короля надменным и равнодушным, скучающим и великим. Как ответил был каждый, допущенный в королевский чертог, а затем допрошенный кем-то из посвященных. Этот каждый непременно бы солгал, соблюдая те же правила торговли, но Геро, этот нищий, необременённый купеческим коробом юродивый, сказал правду. Он приоткрыл дверь в свой запретный сад.
Она не сразу догадалась, только позже, вернувшись в тот разговор в тиши кабинета, страдая от придворной рутины и жалоб просителей. Как же она упустила? Как не догадалась? Ах, слепая, высокомерная, самовлюблённая матрона! Это его откровенность — всё равно, как тот мимолётный луч благодарности. Жемчужина, скатившаяся с ладони. Он говорил с ней! Говорил!
Без страха, без смущения, почти дружески. Возможно, так он благодарил её за быстрое избавление. За то, что она не позволила ему задохнуться в спёртом воздухе дворцовой мертвецкой, не принудила уподобиться этим раскрашенным, гомонящим птицам на скотобойне. Это был проблеск понимания, взаимного, священного, будто две струны в разных октавах взяли схожие ноты. Он ещё на шаг позволил ей приблизиться, на целый шаг сократил разделявшую их пропасть. А она не поняла!
О Боже, за что же Ты наказываешь слепотой и безумием? Поистине, прав был тот, возвестивший, что впавший в немилость у Господа теряет разум, единственная казнь, что выносится свыше.
Захочет ли он говорить? Будет ли её запоздалый порыв принят? Или разочарование, что он уже успел испытать, побило градом и засухой робкие побеги?
Всё же она решилась. Взглянуть в его глаза, убедиться. Геро осторожен, но великодушен. Целая череда обид и разочарований не обратили его сердце в кожистый мешок, который подобно барабану, глухо и однообразно вторит единый ритм.
Сердце почти каждого после наносимых ударов, обрастает этим ячеистым панцирем, твердеет и грубеет, как холка крестьянской лошади. Со временем и сам владелец сердца обрастает не то шерстью, не то стальными чешуйками. Поверх кожи возникают невидимые наросты, которые отделяют, отгораживают, оберегают. Они отстраняют холод и ранящий жар, острие насмешек и трезубец ненависти, но вместе с тем сводят на «нет» ласки любимых и трепет нежности.
Она хотела бы вернуть то, что давно утратила, эту изначальную незащищённость, эту детскую чувствительность, чтобы зов мира, его касания и его ласки стали бы многомерными, не имеющими числа, состояли бы из всего богатства чувств, запахов и событий. Она хотела бы научиться у Геро этому бесстрашию. Каково это – жить без спасительного панциря, почти без кожи, с обнажённой душой и открытым сердцем?
Каково это — принимать в себя жизнь, как сокрушительный шквал, со всеми горькими, сладкими, обжигающими, ледяными, острыми шипами слов и действий, со всеми крючьями, лезвиями и клинками? Как ему это удаётся?
Она чувствовала потребность задать ему этот вопрос, но прежде ей предстояло ещё некоторое время прожить в рутине мелких дрязг и споров, в окружении тех, кто никогда не задаёт подобных вопросов. У тех, кто суетится, подталкивая свои бумаги на подпись, кто, просительно приподнимаясь на цыпочки, умильно смотрит в глаза, кто, расшаркиваясь, гнёт спину в полном соответствии с природой человеческой смертности. Они практичны и рациональны, как полевые мыши.
Они осудят за неосторожность и Прометея, доведись им услышать постигший его приговор. Они безупречны в своей житейской мудрости. И как же скучны.
Клотильда с гримасой отвращения передала секретарю последний подписанный ею документ, который тот, педантичный и болезненно исполнительный, посыпал песком, а затем благоговейно поместил в кожаное хранилище.
Когда же он, пятясь и беспрестанно кланяясь, вышел, она бросилась к известному гобелену. Ей виделось, что Геро ожидает этого разговора с тем же нетерпением, что он, подобно ей, рад согласию их мыслей. Долгие месяцы вражды должны быть утомительны и для него. К тому же, это не капитуляция, которую он не мог себе позволить.
Он не проигрывал битву, это был иной, более прагматичный вид соперничества. От сражения на мечах они переходили к философским спорам, оставаясь при своих догматах, но уже не страдая от ран и увечий. Они могли говорить. Геро достаточно умён, чтобы это понимать. Он должен чувствовать себя в большей безопасности и стремиться упрочить своё положение. Он должен готовиться, думать, проигрывать возможные варианты.
Но герцогиня застала его не в раздумьях. Геро был занят своими деревянными болванчиками.
Скинув свой щегольской камзол, уже забытый, отслуживший, закатав рукава до локтей, он вычерчивал на огромном листе пергамента, невесть где раздобытого старанием лакея или самой Анастази, какие-то разрозненные фигуры с прямыми углами, полукружьями, выступами и столбцами цифр вдоль сходящихся линий.
Приблизившись, она разглядела в нагромождении бессвязных деталей некое подобие птицы с тяжелыми неуклюжими крыльями и длинным, слегка загнутым клювом.
Геро был так увлечён, что не расслышал её шагов. Он выглядел пронзительно юным, почти мальчишкой, который внезапно открыл путь к новому озорству, к устройству хитроумной хлопушки, петарды или трескучего колеса для устрашения ворчливых соседей. От усердия он закусил губу.
Труд куафера, несколько часов назад приложенный к этим чёрным, шелковистым прядям, был безвозвратно потерян. Похоже, что Геро, едва оказавшись вдали от хозяйки, тут же, всей пятернёй несколько раз провёл от затылка ко лбу и наоборот, чтобы изгнать даже малейшее сходство с придворным единообразием. Такой маленький школярский вызов.
Но её задел не этот детский протест, а его пылкая увлечённость. Он уже всё забыл. Забыл королевский дворец, забыл величественную приёмную с её позолоченной паствой, забыл короля, забыл свою к нему мимолётную жалость и, конечно же, забыл её, сестру этого короля. Едва переступив порог, он как будто стряхнул тот привычный ей, возвеличенный мир, как уличный прах с разума и одежды. Он не мучился, подобно ей, воспоминаниями о прерванном разговоре, не задавал вопросов, не терзался, не тешил себя надеждой. Он забыл.
Для него их мимолётная близость была эпизодом, данью вежливости. Он давно заместил этот разговор уродским двукрылым сооружением, которое предназначил своей дочери. Он весь с головой ушёл в это плоское сплетение линий, он весь был там, на кончике угольного карандаша, подрисовывая птице пустые, круглые глаза.
Он думал о своей дочери. Только о ней. Снова — только о ней.
Кроме неё, этой маленькой двуногой зверушки, для него ничего не существовало. Он вычеркивал всех, изгонял без жалости, без слова участия и благодарности. Она, герцогиня Ангулемская, могла простоять вот так у двери, как простая служанка, до самого вечера или даже до утра — он бы и не заметил.
Его лицо светилось радостью, предвкушением, губы чуть улыбались. Но он был так далеко.
Клотильда огляделась. На маленьком верстаке, который слуга соорудил у самого окна так, чтобы укрыть собрание улик портьерой, уже стояло несколько готовых игрушек. Их нельзя было назвать идеальными, явно сквозило прилежное ученичество и любительская неловкость.
Но было в них что-то неуловимо щемящее, доброе. Пусть одна лапа вырезанного из дерева щенка оказалась толще другой, но щенок, не тяготясь своим уродством, готов был бежать навстречу, радостно тявкая. Другая фигурка явно претендовала на сходство с пастушкой, однако больше напоминала грузную молочницу в платье колоколом. А этот бредущий по дороге монах и вовсе — угрюм и мрачен, как призрак. Были ещё фигуры безликие, продолговатые, похожие на личинок.
Преодолевая отвращение, она взяла одну из них двумя пальцами, будто это был извивающийся белесый опарыш, и швырнула в огонь. Затем, всё так же содрогаясь, с приступом тошноты, тронула деревянную кукольную руку, пальцы который были ещё срощены в грубую лопатку. Тоже в огонь.
На самом краю верстака стоял аккуратный, плоский ящик с кожаными ремешками вместо замков. Крышка ящичка была открыта. Это были инструменты, с помощью которых он вырезал этих маленьких чудовищ. Клотильда не знала, как называются эти инструменты и как ими действовать, но от них разило затхлым духом трущоб, где обитают грязные простолюдины.
Стремительно приблизившись, она столкнула ящичек со стола. Острые, сверкающие инструменты, все с гладкими рукоятками, повалились будто солдаты, попавшие под картечь.
Только тогда Геро её увидел. Выражение увлечённой радости исчезло. Он не успел испугаться, был только в недоумении. На шум прибежал краснолицый детина. В нерешительности остановился в дверях.
Герцогиня указала на верстак и поделки:
— Вот это всё – убрать!
Stultum imperare reliquis, qui nescit sibi.
Безумен тот, кто, повелевая другими, не умеет повелевать собой.
Клотильда с раздражением захлопнула книгу. Кто положил на стол этот сборник латинских сентенций?
Бывший раб, поэт-комедиант, разъезжавший по окрестностям Рима в жалкой повозке, давая представления за пару монет, давно умерший, истлевший, смеялся над ней. Он тыкал в неё пальцем и сыпал своими нравоучениями в ответ на её молчаливую досаду. Эту шутку с книгой могла сыграть Анастази. Это в её манере — прибегнуть к помощи такого посредника, ибо сама придворная дама в спор не вступала.
Влекомая странным любопытством, будто ребёнок, превозмогающий страх перед шорохом в темноте, она вновь раскрыла книгу, желая не то смягчения, не то усугубления приговора.
Minus est quam servum dominus qui servos timet.
Страшась рабов, хозяин сам пред ними раб.
Она швырнула книгу. Почему они присвоили себе право давать ей советы? Кто прячется за словом «они», герцогиня затруднилась бы ответить. Но их было много.
Её назвали безумной, она не способна управлять собой, но присвоила себе право управлять другими, созидать и разрушать судьбы. Никто прежде не подвергал это священное право сомнениям и пересмотру, какие бы безумства она ни творила. Но всё изменилось с тех пор, как в её жизни появился Геро.
Её лишили неприкосновенности, как низвергнутого тирана. Теперь каждый её шаг, каждый поступок взвешивался, оценивался и обсуждался. Негласно, тайно. Никто не посмел бы возразить открыто, затеять бунт. Разве что Анастази, эта влюблённая потаскуха. Но нет, молчит даже она. Оставляет на её столе книгу с нравоучениями. А те, другие, они тоже молчат, они тоже будут приносить ей книги, жалкие, ничтожные трусы.
— Что?
— Выходите! Все выходите!
— Рехнулся? Ветер же! Прям как дубинкой бьет.
— Они пришлиии!
— Кто?
— Новичков доставили? Не время же…
— Нет.
— Выходите! Ребята, выходите!
— Нет новичков…
— Это не те…
— Все они одинакие. Твари.
— Нет… это совсем не те… Ты посмотри, Дарик! Ты как следует на них посмотри!
— Это… это же…
— Все выходите! — голос Митаса, самого юного из жителей поселка, дрогнул и сорвался. — Они пришли, слышите? Они все-таки пришли…
Поверить в это было трудно. Пережить крушение надежд и будущего, месяц за месяцем выживать в холодном соленом аду, перетерпеть столько потерь, столько боли и отчаяния! Смириться, наконец, с тем, что будущего больше нет, что все, что у тебя осталось — те несколько недель, месяцев или лет, пока холод, отравленный солью воздух или какая-нибудь хворь не дотянутся цепкими лапами и не загонят на кладбище.
На встречу с богами.
Хотя в этом маленьком поселке с большим кладбищем в богов давно уже никто не верил.
И в помощь и доброту со стороны — тоже. Почти.
Но сейчас-то, сейчас…
Они шли с восточного края поселка, и ветер дул им в спину, кружа в стылом воздухе пыль и песок пополам с горькой солью. И было их не пятеро, а куда больше, и разномастные теплые одежки ничуть не походили на прекрасные «покровы». И лица были у них самые обычные, без того сияющего ореола, про который вещали молитвословы. Но мальчишкам и девчонкам полумертвого поселка нежданные гости показались только что шагнувшими с небес! И грязноватая соль казалась сияющей оболочкой, и лица с одинаково-потрясенным выражением — самыми прекрасными в мире!
Они все-таки пришли.
Девчонка все же добралась, и они пришли…
И, кажется, не собираются просто развернуться и уйти…
Неужели их заберут отсюда? Неужели выжившие ребята еще увидят что-то, кроме серого камня и желто-бурых туч, перегоняемых с места на место злобно-неугомонным ветром? Неужели будет еще что-то, кроме сухих лепешек и порции вечно пересоленной каши? Неужели можно будет потрогать зеленые листья, вдохнуть аромат распустившегося цветка?
Неужели…
Поселок встал на дыбы. Распахивались окна. Появлялись и в шоке застывали на пороге тощие фигурки в буроватом бесформенном тряпье. Нерешительно тявкнула собачка, которую одна девчушка из последнего набора новичков ухитрилась притащить с собой и каким-то чудом выкормить, деля с ней свою порцию… Заворочалась на постели в полубреду больная Ринка. Зажала рукой рот, чтобы не вскрикнуть, ее подруга, так и сжимавшая в руке выбранное для похорон платье. Обессилено привалился к стене Тари, самый старый в этом поселке — ему уже было двадцать четыре. В этом солено-ледяном кошмаре он продержался семь лет. И сейчас, в этот момент, он почему-то больше всего был рад тому, что тряпка, замотавшая его лицо по самые глаза, скрывает мокрые щеки. Здесь только девочки могут позволить себе плакать, девочки и новички (сколько он в свое время утешил таких мальчиков и девочек… и у скольких постелей потом стоял, не в силах помочь, и скольких похоронил). Ему нельзя.
Но сейчас, вот сейчас, в эти несколько мгновений, он мог позволить себе слезы. Их все равно никто не увидит.
И все же поверили не сразу.
Только когда из группы пришедших вырвалась девчонка в длинной плотной юбке и теплом, ловко скроенном полушубке — та самая, их девчонка, которая неделю назад на свой страх и риск ушла в Шаг.
— Ребята, мы за вами! Там снег в городе, там… там хорошо, нам помогут…
— Снег? — по темному от голода и вечного ветра лицу Митаса поползла недоверчивая улыбка.
Девчонка протянула к нему раскрытую ладонь:
— Вот, снежок, видишь? Снежок! Я слепила, я с собой взяла. Там снег, там нет песка, там теплый дом для всех…
— Снег… — слушал и не слышал южанин Митас. — Пожалуйста… можно потрогать?
Кто-то из пришельцев, как-то сдавленно прошипев сквозь зубы нечто невнятное, уже тянул со спины мешок и дергал завязки. Из домиков, несмотря на бурю, выходили и выбегали, забыв закутаться, ссыльные ребята. И Тари собрался с силами и отлепился наконец от стены, чтобы напомнить бестолковым младшим про одежду, про хвори… и про осторожность, пятеро богов, при появлении незнакомцев.
Он должен. Даже если это действительно пришли за ними, если помогут и заберут отсюда в безопасное место… даже если… Все равно, потерять кого-то из-за обычной «грудницы» или «горькой простуды», подхваченной буквально в последний миг, не хотелось.
Так что он должен позаботиться о своих.
Он тут старший.
Более-менее оглядевшись, пришельцы-спасители схватились за головы.
— Восемьдесят семь человек?! Речь шла о пятидесяти семи…
— Было пополнение. Но забрать можно восемьдесят два.
Пало остро взглянул на говорящий… как назвать этого парня и с чем его сравнить, северянин затруднялся подобрать слова. Костяк? Скелет? Высохшее тело? Здесь все были такие: на первый погляд вполне упитанные, да. Пока не размотаешь эти их жуткие тряпки, в которые ребята были закутаны по самые брови. А без тряпок оставалось то самое — которое Пало Северянин затруднялся назвать словом. Даже вежливым.
Тощее тело, точно составленное из костей, жил и кое-как натянутой на все это буровато-серой, точно плохо выделанный пергамент, кожи. Запавшие щеки, большие глаза с вечно опухшими, красными веками. Странно тонкие губы. И эта их походка…
Когда отбушевали первые страсти, когда нежданных спасителей уже наобнимали до синяков на плечах, когда иссяк, казалось бы, бесконечный поток вопросов: как, куда и вообще, а что теперь будет? Когда из негустой толпы протолкался скелетик повыше остальных, наскоро представился как Тари и принялся распихивать неодетых по хижинам, радостное оживление чуть приугасло, и маги обратили внимание на то, как двигаются подростки. Чуть замедленная, шаркающая походка напоминала стариковскую. Старички, маленькие старички… да что же это такое?!
— Нам не всегда доставляют еду вовремя, — заметил его недоумение Тари. — Ни пополнение, ни еду. Боятся.
— Чего? Что вы устроите им засаду? Что… правда боятся?
— Наверное.
— Вы? Без оружие и слабые, как…
— Слабые, — хрипловато согласился перевитый жилами скелет. — Может быть, поэтому еды всегда недостаточно. Даже если была вспышка хвори, заразной, и умерло больше, чем обычно… Сколько бы нас ни было — но порций всегда меньше, чем нас.
Многозначительно.
— Поэтому вы и заподозрили, что у вас кое-кто… хм… скорее сторожа, чем преступивший?
— Скорее шпион, — поправил Тари. — Да.
— Не хотелось бы приводить их к нам. Погодите… Вы не просто их заподозрили. Вы их отыскали?
— Я здесь самый старший. Дольше всех прожил. Я вижу, кто и когда ведет себя неправильно. Кто меньше голоден, чем другие, хотя получил такую же порцию. У кого появляются новые вещи — на первый взгляд не отличишь от старых, но если знаешь, куда смотреть… словом, их четверо. Одна девушка, трое парней. Они все здесь, в дом никто не заходил. Видно, ждут, пока вы что-то определенное скажете. И стоит обезвредить их до того, как здесь что-то начнется.
— Ты прав. А сейчас они не могли успеть предупредить?
— Вряд ли они держат говорящие шкатулки при себе. Это вещь не мелкая. И если бы такое увидели… Нет, они держат свое приспособление для доносов где-то в тайнике. И достанут, когда все узнают.
— Ну что ж, тогда делаем так.
Пало быстро подозвал к себе энергичного Гэрвина, тот понятливо кивнул — и испарился в Шаг. Вернулся, нагруженный пакетами.
— Ребята! — возвысил голос Пало. — Я не буду говорить, что Высший Круг неправ. Но, на мой взгляд, никто не заслужил такого… а если и заслужил, то их вина уже искуплена. Даже преступившие несут кару не всю жизнь. Я не буду говорить долгих речей. Мы просто соберемся сейчас — и уйдем отсюда. Если боги смотрят на нас сейчас — то пусть подадут знак, что мы неправы!
Больше ста человек — и пришлые, и ссыльные — задрали головы к небесам. Здесь даже они были буро-серыми, пыльными и выцветшими. Боги просто не могли смотреть с таких небес, потому что не могли осенить такое своим присутствием! Но об этом Пало говорить не стал. Выждал малую минуту и снова посмотрел на лица подростков. Точнее — на щели между лицевым платком и головным…
— Дорога предстоит дальняя. Очень. Вы истощены и слабы, можете не перенести Шаг даже в пассивном состоянии. Поэтому делаем так. Сейчас Гэрвин выдает всем по чаше укрепляющего отвара, и вы идете в дома, собирать вещи. Мы не можем взять многое, поэтому постарайтесь взять то, что дорого вам. Есть же здесь что-то дорогое сердцу? Потом выходите снова сюда, выпьете еще по чаше отвара. И в путь…
Согласны?
— Да! Да!
— Гэрвин?
— Все готово.
— Отлично. Тари, давайте сначала самых крепких…
В отваре было снотворное. Сильное. Войти в дом подозреваемые успели. Добраться до тайника — нет.
Под снотворным взяли всех. И больную девушку из хилого покосившегося домика. И четырех подозреваемых, вместе с говорящей шкатулочкой. Пригодится. И четырех чумазых юнцов, на которых даже отвар подействовал не сразу — так им хотелось прихватить свои наработки в самодельных тетрадях. И девицу, насмерть вцепившуюся в светлое, слишком длинное для нее платье (и зачем оно ей?). И крепкую пока пару близнецов (из новичков). И тощую напросвет девчушку с ее почти прозрачной (кабы не шерсть) белой крохотной собачкой.
Словом, всех.
Последним уносили Тари. Он помогал спасителям организовать в опустевшем поселке следы пристигшей ссыльных катастрофы. Один дом подожгли, в двух выбили двери и часть стены, изобразив следы нападения пустынных чудовищ. В остальных устроили беспорядок, словно жившие здесь покидали хижины в спешке и панике. Вещи в большинстве остались где лежали, в том числе и еда, и принесенная для ссыльных и на треть готовая работа. Следы чудовищ организовал лично его поднятость правитель города. Получилось, на взгляд Тари, вполне достоверно. А для убедительности Ветерок приволок чью-то кровь и мясо и художественно раскидал где придется (частью в общинной кладовой), заявив, что чудовища будут полными дураками, если не явятся на такое замечательное угощение. А уж когда они подерутся за оставшуюся еду и освоят освободившуюся территорию, вопрос о следах утратит значительную долю актуальности. Тари вздохнул и признался, что в чем-чем, а в глупости чудищ ссыльные не обвиняли никогда. Ловушки те обходили, будто разумные — больше двух раз на одно и то же не ловились никогда.
Впрочем, территорию освоить действительно стремились.
И вполне возможно, что «надзирающие», проверяя в очередной раз поселок, с ними встретятся. Кому при этом не повезет больше?
Спорный вопрос…
Город, который явно переименуют в Драконград. После такого-то.
Новое явление драконов народу состоялось очень невовремя. Народу было, мягко говоря, не до того… Горожане и так были впечатлены по крайности. Сначала попытка похищения ребенка (!), потом доставка в город драконенка (!!), затем перенос сюда же его собратьев (!!!). Хотя каких там драконышей. Тощих заморышей, которых поварша жалостно обозвала «ящерками», потому как «да ну какие они при таких-то тельцах — драконы»?
Даже самые угнетенные закрытостью города и обретением магии жители вдруг резко ощутили (не без помощи Ерины Архиповны), что эти не слишком веселые события — далеко не конец мира. Что с ними вполне можно жить, и что вообще-то на свете есть лю… тва… кхм… разумные существа, которым приходится куда как хуже. И если оным помогать, то собственные беды как-то отходят в сторонку.
Когда три самозваных драконоборца покаялись в своем дурацком желании убить дракона и стали о них заботиться, казалось, это все. Больше из горожан (между нами — существ довольно себялюбивых) ничего не выжать… в смысле — больше сочувствия.
Но когда в город доставили юных ссыльных…
Скажем честно — их пожалели даже драконыши.
Когда люди обходятся плохо с врагами или теми, кого считают врагами — это одно. Но когда морят голодом и доводят до смерти собственную молодь… это ужас. Кое-кто из «ящерок» даже попробовал отказаться от еды в пользу новеньких заморышей. Например, Янкин «жених». Смотрел-смотрел на новую порцию пастилы (любимое теперь лакомство), а потом тихонько отодвинул лапой в сторонку. Мол, людской молоди нужней. Янка, правда, быстро разъяснила неразумность такого поведения — и обед состоялся как положено!
Но дело было сделано: стороны прониклись друг к другу пока еще осторожным, но сочувствием. Человечьи подростки — пока просто благодарные за еду, драконьи — потому что жалели…
И драконыши впервые занервничали: а как их-то встретят собственные взрослые? Вдруг они не лучше этих? Впрочем, люди бывают разные. Даже здесь.
Пастилу теперь варили чанами. Лекарственные отвары бочками.
И в этот момент над городом пролетел дракон.
Взрослый!
Город замер.
Ночь наделения магией вспомнилась настолько живо… что кое-кто шарахнулся в дома, под защиту стен. А многие, наоборот, рванулись навстречу – по вполне понятным причинам! К примеру, печник не раз жаловался, как неудобно при семейных ссорах, когда жена магией владеет, а муж – нет.
Дракон, впрочем, не обратил на это особого внимания. Серебряный силуэт проплыл над городом, растаяв где-то за стеной, оставив горожан вздыхать: кого облегченно, а кого и тоскливо…
Все равно сейчас все были заняты. Драконята и бывшие ссыльные (а заодно — желающие) пробовали новое лакомство…
И сначала никто не обратил внимания на веселый молодой голос:
— Ни фига ж себе тут народное гулянье. И без нас!
Пало обернулся… и тут же полетел в снег, сшибленный серебряным тельцем, летящим, раскинув крылышки, и визжащим на предельной громкости:
— Макс, это Макс! Бабушка Ираааааааааааа, это Маааааааааааксииииииииииииииик!!!
Молодой человек в коротком полушубке сначала шарахнулся. Потом все же подставился под удар немаленького драконьего тельца, осторожно обнял в ответ (стараясь не повредить крылья) и уже со снега озадаченно проговорил, сдвинув на затылок лохматую шапку:
— Янка? Ох ты и… выросла. Че я тебе теперь дарить-то буду?
Хозяин и Стас долго объясняли Богдану Борисычу, что и как он должен делать, кто свои, а кто враги. Когда и с какой скоростью он должен двигаться, чтоб Стас успел организовать Информационное Поле Боя. ИПБ нужно чтоб легионеры не смогли убить меня. Хозяин сказал, что в этой операции я буду главная. Цель я знаю, а в остальном придется импровизировать. Что это отвратительно — не иметь даже самого приблизительного сценария. Но только так мы можем спасти множество жизней. Еще сказал, что добренькой мне быть не нужно. Умрет любой, на кого я укажу пальцем и произнесу заветное слово.
А Богдан Борисыч сказал, чтоб я звала его по имени. Или просто Дан. В опасные моменты по имени-отчеству слишком долго.
Пополнила запас прибамбасов в самом скромном ошейнике, на всякий случай повесила на левую руку резак и сказала, что готова. Но хозяин с Богданом настояли, чтоб надела доспех цветов клана. Уговорила изготовить легкий, с короткими рукавами и штанинами. Как тот, в котором я на охоту отправилась. Технологическая карта сохранилась в железном доме, поэтому Богдан изготовил доспех за малую долю стражи. Я надела его еще теплым. Застегнула на талии пояс с двумя ножами. Тяжелые, мешают, но рабыням
ходить с оружием запрещено. Поэтому и взяла.
Перелет до Дворца показался очень коротким. Богдан сказал, это из-за гравикомпенсаторов. Он не прогрессор, у него ограничений на уровень технологий нет.
Мы парим на высоте четыре тысячи метров. Передо мной экран во всю стену, как окно. А за окном — хозяин, Марта, Петр и Стас. И знакомые стены аналитического центра. Стас распределяет кибиков. Ворона тоже где-то здесь. А белых птиц нет. Им далеко лететь.
— Я готов, — говорит Стас
— Готов, — подтверждает Петр.
— Готова, — откликается Марта.
— Снижаемся? — спрашивает Богдан.
— Стоп! Отменяем операцию, — командует хозяин. — Миу не готова.
Все оборачиваются ко мне.
— Посмотрите на уши, на хвост. В таком состоянии нельзя идти на дело, — поясняет хозяин.
А что — хвост? Висит веревкой. Уши? Петр про такие как-то сказал: “как у побитой дворняжки». Но я же не отказываюсь от поручения! Просто горько мне, что беды навалились со всех сторон.
— А может, в таком состоянии даже лучше? — подала голос Марта. — Не запугивание, а сочувствие? Миу, взбодрись! Весь мир — театр, а мы — актеры. Ты же маму играла! Теперь Линду сыграй. Представь, что ты Линда. Сейчас твой выход на сцену. Тебе их жалко. Ну, представь.
Я грустно улыбнулась. Весь мир — театр. Какая глубокая мысль. Буду играть. Буду выдумывать на ходу пьесу и тут же ее играть.
— Я готова!
Пол подо мной стал прозрачным. Не сразу, а постепенно прояснился, так что даже не испугалась. Стою как на листе стекла. А подо мной земля приближается.
— Не забудь звук дать, — усмехнулся Петр. — На этой планете он очень в тему. — Богдан шевельнул рукой, и раздалось хриплое мяуканье. Как утром.
Вот неправда! Так только дикари кричат. Сама не слышала, моряки показывали. Что обо мне легионеры подумают?
— Ну вот, хвостик ожил. И ушки поднялись, — улыбнулась Марта.
А земля уже близко. Солдаты задирают головы. И вдруг я всплываю над полом. В животе щекотно стало, как на байке, когда вниз с бархана пикируешь. Руки в стороны развела, ногами помахала — не падаю. Значит, бояться нечего. Уши слегка заложило — тоже знакомое по байку ощущение.
— Проверка связи, — слышу голос Стаса через ошейник. Вдавила
кнопочку, ответила.
— Сейчас можешь кнопку не нажимать. Мы и так за тобой присматриваем.
— Ясно.
— Тогда — майна, — скомандовал хозяин. И я начала опускаться. Пола подо мной уже нет. Даже не заметила, когда он убрался. Неторопливо выплываю из корабля, опускаюсь медленно и плавно, словно пушинка. Толпа внизу с каждым вздохом становится больше. Дисциплина здесь никуда не годится.
Касаюсь ногами земли и обретаю вес. Изображаю намек на уважительный поклон. Так хочется изящно поклониться по всем правилам, но перебарываю себя. Весь мир театр, а мы актеры…
— Воины, кто у вас главный? Главного позовите, пожалуйста.
— Ну, я сейчас за римма, — сделал шаг вперед могучий высокий воин. Руки толще моих ног. Ага, в момент кризиса власти физическая сила рулит.
— А ты кто такая?
— Я Миу. Если полностью, Коррбут Ррумиу Фаррамовна, доверенная рабыня двух владык, их голос и воля. Но Миу короче, зови меня Миу.
— Рыжая — и доверенная рабыня Владык?
— Так получилось. Сама в шоке. Давай отойдем в тень деревьев. У меня есть для тебя слова.
— А Владыки где?
— Владыка иноземцев летит сюда издалека. Ему еще несколько дней лететь. А наш Владыка утром получил нож вот сюда, — показала на свой правый бок, — лекарь его стражу назад кончил врачевать, и теперь он отдыхает. Не успел толком от первой раны оправиться, вторую получил. Ему сейчас не до государственных дел. Лекарь сказал, три дня вставать нельзя.
Подвожу воина к скамейке в тени деревьев, делаю приглашающий жест и сама сажусь первой. Ой, плетка по мне плачет…
— Так, ты, выходит, сама к нам пришла? Не по поручению Владык?
— Сама. Я хочу предупредить вас об очень важном. Уходите скорее из Дворца. Все, кто не уйдет, погибнут. Треть вашего легиона уже погибла.
— Ты говоришь… о тех, кто ушел в пустыню?
— Да, воин. Забудь о них. Их больше нет, — я сделала жест прощания с павшим воином.
— Кто их убил?
— А как ты думаешь? Сначала кто-то из ваших ранил в ногу госпожу Линду, когда она увозила отсюда Владыку. Знаешь, как она разгневалась? А потом эти недотепы спалили шатры в оазисе. Теперь мы живем в железном доме в такой тесноте… В общем, Линда так разозлилась… Не надо было вам ее злить. Тех, кто ее обидел, она только мертвыми прощает.
Легионеры окружили нас плотным кольцом, ловят каждое слово. Ближе дозволенных уставом пяти шагов к римму не подходят, но все уши смотрят на нас. Стайка кибиков рассаживается на ветви деревьев вокруг нас. Один
садится мне на плечо.
— Она… Одна? Три сотни?
— Сначала одна, а потом мы все ей помогали.
— И ты?
— И я. Мы с девочками… Как бы понятнее сказать? Ну, колесницами иноземцев кто-то управлять должен. Вот мы и управляли. А воины, что за нашими спинами, с вашими бились. Но я пропустила почти все битвы. Сначала из Дворца лекаря вытаскивала, потом из казематов главу Службы закона и
порядка, дядю Трруда, братишку и еще нескольких. А когда вернулась, ваших из оазиса уже выгнали. Потом лекарь велел сиделкой с ранеными сидеть, опять я в боях не сражалась.
— Это она! Она ночью танцует!!! — закричал вдруг один из легионеров.
— Точно, она! — поддержали его другие. — Это она вчетвером пляшет!
— Где? — сделала вид, что удивилась.
— Там! — воины дружно указали на Дворец. — В зале с зеркалами. Там музыка играет и ты задом виляешь.
— Вот так? — встала и сделала несколько движений из танца.
— Точно так!
— Скажи, ты имеешь отношение к тому, что происходило во Дворце сегодня ночью? — спросил меня римм. Притворилась смущенной и слегка виноватой.
— И да, и нет. Госпожа Марта, целительница иноземцев, говорила, что у меня девять жизней. Одна всегда при мне, а остальные… Я не знаю… Я всю жизнь во Дворце жила, думаю, они и сейчас где-то тут.
— Так это не тени мертвых, а твои жизни?
— Наверно, так, господин. Я в этом ничего не понимаю. Рабынь не учат тайнам жизни.
— С этим разобрались. А трупы на крыше и в бочках — это не твоя
работа?
— Не совсем. Одного курьера и двух глав кланов я убила. А на крыше я только летучей колесницей управляла. Это один из наших парней, что на ночную тень учатся. Пока я из казематов пленных выводила, он на крыше озоровал.
— А бочки кто отравил?
— Мы с ним… Но это не яд был. В одной — вино иноземцев, в другой — лекарство иноземцев. Только очень большая доза. Сколько было, я все туда вылила.
— А ты сама, часом, не ночная тень?
— Что ты, господин! Госпожа Марта — вот она ночная тень. Нам с
госпожой Линдой до нее — как до горизонта на море!
Что-то не нравится мне разговор. Нервно сжимаю в левой руке резак, что на запястье на шнурке подвешен.
— Где сейчас госпожа Марта?
— Летит сюда вместе с Владыкой иноземцев. Им еще несколько дней лететь.
— Ты свободно ходишь ночью по Дворцу, вскрываешь запертые двери, выводишь заключенных из казематов — и ты не ночная тень, а просто рабыня. Я рад, что среди вас нет ночной тени.
— Господин, мы не о том говорим. Вам нужно уходить из Дворца. Все, кто не уйдет, погибнут.
— А если уйдем — не погибнем?
— Я уговорю Владыку простить вас. Вы же присягали на верность по старым правилам, римму девятого легиона, а не стране и Владыке, как сейчас положено. Ваш римм погиб, и присяги на вас больше нет.
— Рыжая рабыня уговорит Владыку? Не смеши мой хвост, — зашипел воин. — Кого ты хочешь обмануть, бестолковая девчонка? Твой Владыка ранен сюда, — ткнул себя в бок. — Это смертельная рана. Не умер сразу, умрет к вечеру. И тогда Владыкой стану я!
— Сам ты бестолковый! Я вызвала восьмой и десятый легионы! Через два дня они будут здесь. Вас привяжут за ноги к колесницам и будут таскать по пустыне пока ваши кишки не потащатся за вами по песку!
Упс… Кажется, я зарвалась…
— Как ты могла позвать легионы, если я перекрыл все дороги и тропы? — усмехнулся римм.
— Ты забыл перекрыть небо — я подняла руку и указала на белый
корабль иноземцев.
— Ты права. Этого я не учел, — согласился римм. — Говоришь, легионы будут здесь через два дня? Отлично! Спасибо, что предупредила. Я стану Владыкой сегодня вечером!
И залепил мне такую оплеуху, что я слетела со скамейки на землю.
— Отрубить ей хвост!
А в следующее мгновение он сам переломился пополам и упал мне на ноги. Чисто машинально я сжала резак и пустила режущую струю ему в кишки. Наверно, это очень больно? Звездочки, спасите!
— Убейте ее! — прохрипел, умирая, римм. Ближайший ко мне воин выхватил меч, двумя руками взялся за рукоять и собрался пригвоздить меня к земле. Но его руки отделились от тела, и меч воткнулся в песок рядом со мной. Я завизжала и заработала ногами сталкивая с себя труп римма. А вокруг меня падали воины. Вскочила, схватила зачем-то меч и завертелась на месте. Легионеры столпились такой плотной массой, что бежать было
некуда! Нет, не стояли. Ближайшие ко мне падали! Вот один кинулся на меня. Я выбросила вперед руки, чтоб оттолкнуть его. Но он упал к моим ногам, рассеченный пополам.
— Сзади! — рявкнул ошейник. Развернулась всем телом — и еще один воин упал к моим ногам с отсеченной головой.
— Не стой столбом, танцуй! — приказал ошейник. Я завертелась,
размахивая мечом и резаком. Звездочки ясные, неужели всех этих я резаком нашинковала? На пять шагов вокруг только мертвые и умирающие. Нет, никак не могла! Так далеко резак не берет.
— Стойте! Остановитесь! Ваш римм мертв!!! — завопила во всю силу легких. — Да стойте же!!!
Легионеры замерли в напряженных позах, готовые к бою. Я развернулась еще несколько раз в этом круге смерти и тоже остановилась.
— Ну что, довольны?! Я же предупредить вас пришла. Вас, бестолковых, от смерти спасти хотела. Хотела по-хорошему поговорить. А вы что устроили? Что теперь делать? — чуть не плачу. — Дураки, какие же вы дураки!
— Миу, миссия провалилась, мы тебя забираем. Скажи, что уходишь от них. — голос хозяина из ошейника. Утерла слезы рукой, а рука до локтя в крови. Осмотрела в последний раз напряженные лица.
— Злые вы, ухожу я от вас.
Совсем не удивилась, когда стала легкой-легкой и поплыла вверх. Все быстрее и быстрее. Высоко-высоко! Так, что трижды сглатывала, чтоб уши не заложило. За несколько вздохов на полкилометра поднялась, только потом в корабль иноземцев влетела.
— Миу, ты цела? — первым делом поинтересовался хозяин. Положила на пол меч, потрогала щеку, на которую пришлась оплеуха, проверила языком зубы.
— Рабыня цела. Рабыня очень сожалеет, что не справилась с поручением.
— Миу, ты на корабле, — намекает хозяин.
— Пусть стажерка. Все равно же не справилась, — потупившись, бормочу я, зажав хвост в ладошках.
— Как сказать. Пусть они не захотели покидать Дворец, нужно же было попробовать. А еще… — замолкает на половине фразы. — Нет, сначала умойся!
Поднимаю на хозяина глаза — он вовсе не сердится. Смотрит на меня по-доброму и чуть ли не смеется. Экран вдруг превращается в зеркало. О, ужас! Это кровавое чудовище — я?
— Душ здесь, — Богдан выходит из стены, а за его спиной я вижу
душевую кабинку. До сих пор мылась только в ванне, но в курсе бытовой техники душ проходила, разберусь.
Сначала моюсь прямо в доспехе. Свежая, не успевшая засохнуть кровь смывается легко. Потом раздеваюсь и, мурлыкая песенку о вкусе крови врагов на собственной шкуре, устраиваю небольшую постирушку. И, наконец, принимаюсь за себя. Обнаруживаю три синяка, два на спине, один на боку. Хорошо, доспех выдержал. Надо было брать с длинными рукавами, а то ведь могла без рук-ног остаться.
Как только выключаю воду, открывается стена и входит Паола с
полотенцем и стопкой одежды в руках. Объясняю, что мою шерстку полотенце не возьмет. Нужны фен и щетка для волос. Паола закрывает глаза, ее лицо застывает. В стене открывается шкафчик, а в нем — щетка с длинной ручкой. В следующую секунду мы проваливаемся сквозь пол и медленно опускаемся на
вершину Рыжих скал. Рядом шлепается моя мокрая одежда. Паола кладет на нее сверху тяжелый камень. Ту, что держала в руках, тоже камнем придавила.
— Дан, включай фен!
— Есть, мэм!
Словно тяжелый груз на плечи лег. Я взвизгнула. А вместе с грузом сверху обрушился горячий ветер пустыни. Как из ветродуя.
— Полегче, Дан! Нас чуть не сдуло!
— Слушаюсь, мэм!
Стало легче, и ветер ослабел. Сухой и горячий ветер за несколько вздохов высушил мою шерстку, даже щетка не понадобилась. А шальвары и блузка оказались те, что больше всего нравились хозяину. Я быстро их надела. Мокрую одежду брать не стала, пусть высохнет. Потом на байке за ней слетаю.
Белый корабль сел перед нами, и мы вошли в него.
— Разбор полетов, или сначала поедим? — спросил хозяин с экрана во всю стену.
— Сначала поедим, — Дан кончил притирать тряпочкой меч — протянул мне. — Хорошая сталь!
Я взглянула на клеймо.
— Это меч папиного телохранителя. Они все погибли.
— Значит, теперь твой. Ты его в бою добыла.
Хвостики полосатые, расскажу на кухне — никто же не поверит! Я — телохранитель Владыки! Такого просто не бывает!
Совсем не почувствовала перемещения, но, когда дверь открылась, за ней была пещера. Этот белый корабль очень странно летает.
Разбор полетов решили провести в пещере. «Призрак» — очень тесный корабль. Богдан с Паолой вынесли и расставили полукругом три огромных экрана. Вроде того, что приколочен к стенке во Дворце в присутственном зале. Но тот вчетвером несли. Паола на вид изящная, но очень сильная! Я помогла подключить экраны к генератору.
— Линду будить будем? — спросил хозяин, как только появился на
экране.
— Ни в коем разе. Не надо мучить девочку, — наотрез отказала Паола. — Серого тоже будить нельзя. А молодого рыжего можно.
— Но не нужно, — ухмыльнулся хозяин. За его спиной расселись на диване Марта, Мухтар и Петр. На втором экране появился Стас. Третий пока остался черным. Я подтащила надувные матрасы. Не успела слово сказать, как мелкие заняли лучшие места. Сдвинула их, усадила на почетное место лекаря. Хотела посадить рядом Амарру, но она выбрала место в стороне, на циновке. Рядом с лекарем сел Шурртх. А я оказалась на втором матрасе между Богданом и Паолой.
— Итак, начинаем, — произнес хозяин деловым тоном. — Первый вопрос — как здоровье Владыки и Линды? Только по-простому, пожалуйста. Без медицинских терминов.
Я извинилась перед Паолой, села рядом с лекарем и шепотом перевела ему сказанное.
— Постараюсь, — улыбнулась Паола. Если кратко — идут на поправку. Теперь в деталях. Свежая рана Владыки сама по себе смертельная, но ничего сложного в смысле хирургии. Мы с микрохирургом ее просто заштопали. Начали с самых глубоких повреждений, и до кожных покровов. Вы правильно сделали, что оставили нож в ране, — погладила меня по спине. — Кровопотери
почти не было. Какой-то литр. Вообще, у меня такое впечатление, что удар был нацелен не в бок, а выше, в сердце.
На третьем экране возникло схематичное изображение прратта и его внутренних органов. А между ними — нож.
— Вот со второй раной пришлось помучиться. Одно ребро я из кусочков собирала. Это была настоящая работа! Второе просто сломано. Но легкое цело, а это главное. Конечно, рана не свежая, подживать начала. Но мне кажется, она нанесена очень тупым копьем. Как бы там ни было, сейчас опасности для жизни нет. Человека с такими ранами я бы поставила на ноги за четыре дня. Но препаратов ускоренной регенерации для котов пока нет,
поэтому пусть пациент полежит неделю под моим контролем. Так будет вернее.
Теперь — второй случай. Такого в моей практике еще не было.
Арбалетный болт попал в бедренную кость. Это обычное дело. Но не сломал ее, а отколол кусок в форме лодочки длиной около пяти сантиметров. Это — редкость. Переломы встречаются намного чаще сколов. Болт не только отколол, но и развернул осколок на девяносто градусов. Представляете, такая костяная заноза поперек бедра. Кроме того, болт вскрыл вену. Кровоснабжение снизилось до недопустимого уровня, начал развиваться некроз тканей. Все понимают, что это такое?
Я оглянулась на лекаря и закивала головой.
— Рану я прочистила, осколок косточки поставила на место. Прирастет, никуда не денется. А с некрозом все серьезней. Чтоб не отравить организм, перевела ногу на искусственное автономное питание и кровоснабжение. Если это не поможет, ногу придется ампутировать, и направить пациента на Землю, в стационар. В местных условиях регенерировать конечность я не смогу. Но сейчас ремиссия идет очень хорошо. Организм молодой, думаю, справится. Просто уверена.
Третий пациент — легкое ранение в ногу. Повреждена суставная сумка и хрящевая ткань. Подчистила, подправила, заштопала. Через месяц будет прыгать как зайчик. У меня все.
— Миу, твой доклад. Как обстоят дела в оазисе?
Не ожидала такого вопроса. Вообще не ожидала, что хозяин меня спросит. Но недаром Линда импровизации учила. Включаю планшетку, а пока она в себя приходит, заговариваю зубы.
— В оазисе сейчас никто не живет. Скот на вольном выпасе. Техника, что осталась, выключена. Работает только то, что нельзя выключать. Подстанция, насос, который качает воду в Крратерр, насос, который откачивает воду из котлована рядом с водокачкой, насос, который качает воздух в подвал водокачки, система полива огородов и холодильник, в котором мясо. Все остальное я выключила. Жители уехали из поселка на трех машинах.
Планшетка наконец-то проснулась. Вывожу на экран карту с цветными точками и показываю хозяину.
— Эта точка — каналокопатель. На нем больше всего народа. Главный — Бугорр. Эти две рядом — автобус и ходячая машина. Там дядя Трруд и глава Службы закона и порядка. Желтые точки — это охотники за легионерами. Они сейчас патрулируют пустыню. Доклад окончен.
— А мы где? — спросил Богдан.
— Мы — здесь, оазис здесь, Дворец здесь, — показала пальцем. Богдан кивнул.
— Переходим к сегодняшнему рейду, — взял слово хозяин. — Стас, у тебя готово?
— Да.
— Тогда запускай.
И я увидела себя со стороны. Как опускаюсь с неба, как веду толпу легионеров к деревьям, а над нами плывет белый корабль. Как мы беседуем с новым риммом. И то, что произошло потом. Я визжала и вертелась, а вокруг меня падали воины. Вот странно! Мне казалось, только раз взвизгнула. А потом я вознеслась вверх, а по мне стреляли из луков! Но все стрелы прошли ниже, так стремительно я поднималась. А надо мной так же стремительно поднимался белый корабль.
— Миу, ты была великолепна! — сказал хозяин. — Только одна маленькая оплошность. Стас, дай еще раз драку в замедлении.
И мы опять смотрели, как я мечусь и верчусь, бестолково размахивая мечом и резаком. Ну, от меча в моей руке пользы мало. А резак — это страшное оружие. Он отсекал воинам руки, рассекал доспехи и плоть. Но также было видно, что почти все воины умерли вовсе не от моего оружия.
— Вот этот момент! — воскликнул хозяин. — Миу, ты замерла столбом посреди драки. Кого-то увидела?
— Нннет… Я… Я вдруг поняла, это же не я их убиваю, правда?
— Мы тебе немного помогаем. Мы же команда. Но ты должна двигаться, чтоб все выглядело естественно.
Теперь мне все стало ясно. Хозяин прикрывал мне спину. А еще я вдруг поняла, что мы по-русски говорим. Лекарь и Шурр нас не понимают. Но Богдан и Паола нашего языка не знают… Или знают? Пока летели, было время выучить. Потом спрошу.
— Хозяин, но я ничего не добилась. Все зря…
— Мы не добились главного. Девятый легион не ушел из Дворца. Но легионеров стало на три с половиной десятка меньше. И у них опять нет командира. Ты продемонстрировала возможности. И остановила бойню, доказав мирные намерения. Можешь быть уверена, это слышали и оценили все, кто был в той толпе.
— Как?
— Мы с Богданом обеспечили акустику. Тебя слышали все.
— Нет, какие мирные намерения, если столько убитых?
— Миу, ты только защищалась. Твоей вины нет.
— Но что думают раненые? Получить рану от рыжей рабыни…
— Извини, Миу, раненых нет. Ночные тени раненых не оставляют. Нельзя выходить из образа.
Я даже голос потеряла.
— Что ты говорила насчет присяги? — спросил Стас.
— Ну, в войну присягали стратегу легиона. И после войны, пока
стратег не сменится, присягают ему. А как сменится, присягают Владыке и Отечеству. У девятого легиона был старый стратег, еще с довоенных времен. Теперь Пуррт его убил, и легионеры должны присягнуть Владыке.
— Это не есть хорошо, — оценил Мухтар. — Значит, сейчас легионеры свободны от любой присяги.
А разбор полетов шел своим ходом.
— Стас, можешь дать сводку на настоящий момент? — спросил хозяин.
— Сейчас во Дворце около двухсот легионеров. Значит, утром было приблизительно двести сорок. На пустыре, который легионеры отвели под кладбище, больше пятидесяти свежих могил. И одна большая, братская. Как я понял, из пятидесяти могил двадцать — на совести Пуррта и Миу и тридцать с хвостиком — в результате побега заключенных из казематов и беспорядков,
когда казнили поваров. Порядка ста двадцати воинов погибли в первый день при взятии Дворца. Получается, в нападении на Дворец участвовало около четырехсот боевиков. Если Миу еще три раза слетает во Дворец, там вообще только раненые в лазарете останутся.
— Забудьте! Я запрещаю привлекать Миу к боевым операциям!
Никогда не слышала, чтоб Марта говорила таким решительным тоном.
— Основание? — поинтересовался хозяин.
— Хочешь, чтоб у девушки выкидыш случился?
— Ой, бли-и-ин! — хозяин закрыл лицо рукой. — С этими бабуинами скоро свое имя забуду. Да, какой поворот темы! Миу, ты осознаешь ответственность?
— А? — только на это меня и хватило.
— Ты носишь будущего Владыку. Береги себя.
Опять на меня небо упало. Это какая-то злая шутка судьбы. Я не
хочу…
— А хотите узнать, что говорят в казармах? — улыбнулся Стас.
— Ну-ка, ну-ка, — повернулся к нему хозяин.
— Первое. Владыка сражался с мечом и щитом против меча и кинжала. Именно в таких поединках чаще всего получают рану справа в живот.
Второе. Иноземная ночная тень Марта обучает учеников. На первом месте среди них — Миу. На втором — какой-то парень, а на третьем — заносчивая, гордая, но бестолковая принцесса Линда. Тень из нее никакая. Ее все видели, она даже позволила себя ранить. Наверняка готовит Миу себе в телохранители.
Ну и на третьем месте выбор нового римма. Старый был не дурак, но зарвался. Ни одна тень не позволит себе хвост обрубить.
— Откуда такие новости? — удивилась Паола.
— Птички на хвосте принесли, — ухмыльнулся Стас.
— Госпожа, у нас во Дворце много птичек, которые глаза и уши Стаса, — шепнула я ей на ухо. — Они совсем как живые.
Последнее лекарю переводить не стала.
Ночью не могла уснуть. Днем держалась, но сейчас… Я же не
закаленный в боях воин. Я не мама. И совсем не умею сражаться. Зачем мне меч? Я его недостойна. Как получилось, что я на чужом месте? Тут должен быть кто-то храбрый, умный, красивый. Как в легендах. А не бестолковая рыжая рабыня. А эти мертвые — они мне сниться будут. Не хочу больше быть воином. С головы до ног в крови врагов — такого в детских играх не было. Ее вкус вовсе не радует. Песни лгут, все не так.
Раз не уснуть, решила, как Линда говорит, клин клином. Перепишу у Стаса или Богдана запись на планшетку и буду просматривать раз за разом, пока от нее тошнить не начнет. Но белый корабль улетел… И Шурртх улетел куда-то на байке. Если подумать, то Шурр наверняка на охоте. Но куда делся корабль? Решила спросить у Стаса. Связалась через планшетку с пирамидкой…
— Не сейчас, Миу, — ответил Стас напряженным голосом. Поняла, что не вовремя. Вызвала на экран планшетки карту с точками, посмотрела, где байк Шурра. Ну, конечно, рядом с Дворцом. ЧТО?! Я тут сижу, а он один там против двух сотен?
Нет, не один, раз у Стаса такой напряженный голос. Но Дворец — это не ровная пустыня! Там залы, комнаты, коридоры с поворотами. А он тайных ходов не знает.
Сама не заметила, как в доспехе оказалась. Пояс с ножами — на талию, ночные очки — на глаза, резак в руку. Огнестрел! Линде он сейчас — честное слово — не нужен. Я потом отдам! Пусть не пробовала из него в цель стрелять, но грохотом точно напугаю. Оживляю байк, жду, когда зеленый огонек готовности зажгется. Зажегся!
— Сто-о-оять! — звучит из байка голос хозяина. — Куда собралась?
— Хозяин, рабыня очень торопится. Рабыня должна прикрыть спину Шурртху.
— А-а-атставить!
— Хозяин, нижайше прошу! Шурр не знает тайных проходов.
— Шурру сегодня не нужны тайные проходы. Мы решили часовых вокруг Дворца пощипать. Сегодня внутрь не полезем.
Как иноземцы говорят, камень с души упал. Очень похоже. Чуть не заплакала от облегчения.
— Миу, ты не первый раз говоришь о тайных проходах. Ты их хорошо знаешь?
— Не все, мой господин, только некоторые. Всех не знает никто.
— А в школу гвардии есть тайный ход?
— Рабыня не знает, — так горько стало, что хозяина подвела.
— Перестань себя рабыней называть. Надоело уже! — обругал меня хозяин. — Ладно, о ходах завтра поговорим. А сейчас спи и ни о чем не беспокойся. Вернем тебе Шурртха в целости и сохранности.
Раз хозяин пообещал, наверно, тревожиться не о чем. И прямой
приказ… Выключила байк, разложила вещи по местам, сняла доспех. И услышала, как кто-то тихо плачет. Думала, мелкая, оказалось Амарру. Она очень сильно за Пуррта переживает. Осунулась, от всех шарахается, глаз от пола оторвать не может. Они с Пурртом вместе пустыню перешли. Может, и раньше были знакомы. Села рядом, погладила ее по плечу.
— Амарру, я вот что подумала. Владыка жив, вина намного меньше. Я попрошу его заменить казнь на вечное изгнание куда подальше. Как думаешь, я здорово придумала? — говорю на языке рыжих.
Амарру вдруг бухнулась передо мной в позу покорности.
— Миу, прошу, не вини его ни в чем. Мы не знали, что Владыка — твой отец. Пуррт ни в чем не виноват, — и зарыдала, закусив кулак до крови.
— Что ты, милая. Я не держу на него зла. Горько только, что все
так нелепо обернулось, — обнимаю ее, успокаиваю. — Моя мама ведь тоже хотела папу убить. С этой целью во Дворец проникла. Момент выжидала, чтоб вместе со Стратегом. Стратег так и не появился, зато я появилась. А мама не вынесла, на мечи бросилась…
Сидим, обнявшись, шепчемся, плачем тихонько, чтоб спящих не
разбудить. Тут белый корабль вернулся. Только он теперь не белый, а черный. Вместе с кораблем мрачный Шурр прилетел. Я к нему подбежала.
— Брат, что случилось? Убили кого-то?
— Это не война, а бойня. Все понимаю, они враги. Но не могу спящих резать. Смерть надо встречать лицом к лицу, с оружием в руках, а не так…
Из корабля вышел такой же мрачный Богдан.
— Миу, налей нам чего покрепче. Гнусная работа. Что б твой шеф ни говорил…
Не докончив фразы, сел у стены. Я засуетилась, в который раз разводя “вино иноземцев». На «закус» открыла две консервные банки с сосисками и захлопотала, готовя настоящую еду.
— Это что? — удивился Богдан, прочитав этикетку на пакете с киселем.
— Для нас — вино, господин. Наш метаболизм…
— Понятно. Паола, спирт захвати.
Совсем негромко сказал, но Паола как-то услышала. Вынесла флягу медицинского спирта. Амарру убежала в свой уголок, а мы разлили и выпили по первой. Закусили сосисками на хлебе с горчицей. Шурр попробовал, что пьют иноземцы и выругался.
— Это смерть и огонь!
Я тоже попробовала. Маленький-маленький глоточек. Оказалось, Шурр вовсе не ругался, а правду говорил. Констатировал. Поскорей заела сосиской с горчицей.
Разогрелось мясо с картошкой. Вторую дозу закусывали уже горячим. И Шурр рассказал, что было у Дворца.
Мой хозяин решил, что бунтарей надо дожать. Дневной визит создал хорошую основу. Осталось выбить почву у них из-под ног. Шурру было приказано уничтожить всех часовых. Причем, ТОЛЬКО часовых. Остальных не трогать.
— Представь, падает на землю рядом с постом пакет. Из него идет легкий дымок. Кто вдохнул этот дымок, тут же засыпает. Потом спускаюсь я на байке и режу сонным глотки. Как бурргунам. Они даже не трепыхаются. И так — раз десять. Понимаешь, как бурргунам! — Шурр залпом выпил кружку вина иноземцев и отвернулся.
— Мы зачистили все посты, которые обнаружили, — подтвердил Богдан.
— Завтра будет много шума. Надеюсь, у них хватит ума понять, что могли зачистить всех.
— Надо послать к ним римма тех, кто остался в Столице! Он самый высокий по чину, — ляпнула я и закрыла рот ладошкой.
— Интересная мысль, — поднял бровь Богдан. И надолго замолчал.
— Мы прошлись гравилокатором по местности, окружающей Дворец, и обнаружили две неоднородности, — сообщила Паола. — Возможно, это подземные ходы. Один соединяет Дворец и школу гвардии. Второй ведет от Дворца к развалинам дома за оградой дворцового парка.
— Там раньше садовник жил. Давно, еще до войны, — припомнила я.
— Я сейчас поговорил со Владом, — очнулся от раздумий Богдан. — Он одобрил план Миу.
— Ты же сидел, молчал, рта не открывал, — удивился Шурр.
— А зачем открывать рот, если собеседник от тебя далеко-далеко? — сделал вид, что удивился Богдан.
Я вытащила планшетку и попросила показать компьютерные сети вокруг себя. Их оказалось много! Мой ошейник, мой доспех, доспех Шурртха, наши байки, два ноута, еще что-то из бытовой техники. И больше десятка закрытых узлов, о которых планшетка не могла сказать, что это такое. Нарисовала их в виде замкОв. Богдан наклонился ко мне и с интересом посмотрел на экран
планшетки.
— Это мы с Паолой и наш корабль, — ткнул пальцем в замки на экране. — Паола, как считаешь, можно будет завтра ненадолго разбудить Владыку?
— Нельзя. Всего сутки после операции. А если швы разойдутся?
— Жаль. Кто же будет вести переговоры? Кто придаст им вес?
— Я могу позвать главу Службы закона и порядка. Или дядю Трруда. Он римм дворцовой охраны, достоин говорить от имени Владыки.
— Лучше пригласить обоих, — решил Богдан. — Шурр, за победу! Пьем до дна!
— … Мне нужны люди, понимаешь? Вы с Паолой не в материале. Пока я вас готовлю, сам прилечу. Миу умница, но она одна на всю планету. Мне даже некого посадить связь наладить.
— А что не так со связью?
— Миу отключила мобильную связь, чтоб ей не смогли пользоваться опозиционеры. Нужно составить белый, серый и черный списки номеров. Чтоб наши могли пользоваться связью, а враги — нет. Сложность в том, что бунтовщики конфисковали мобилки у горожан. Включать номера в списки нужно после проверки личности владельца. Опознать его могут только Линда,
Миу и Стас. Но Стас мониторит ситуацию, Линда дрыхнет в саркофаге, а Миу тянет на себе все. Поговори с Паолой, нельзя ли Линду перевести в ранг сидячей больной?
Доподслушивалась… Люди думают, что если до меня пятнадцать шагов, то я ничего не услышу. Это в тишине пещеры… И что мне теперь делать? Дальше притворяться спящей, или сделать вид, что проснулась? Столько вопросов к хозяину.
Делаю вид, что проснулась. Подхожу к пирамидке, здороваюсь с Богданом и хозяином.
— Здравствуй, Миу. Ты по делу, или так?
— По делу, господин мой, — мурлыкаю ласковым голосом, но, не
удержавшись, зеваю.
— Излагай.
— Лекарь домой просится. Говорит, ему здесь больше делать нечего.
— Щедро заплати ему и отвези домой. Постой, где он живет?
— Во Дворце.
— Бл…ин! Его там не убьют за то, что нам помогал?
— Нет, он же лекарь… Но деньги могут отобрать.
— Он сможет передать легионерам наше послание?
— Да, хозяин.
— Так и сделаем. Послание согласуй со Стасом. Еще дела есть?
— Стажерка думает вернуть жителей в оазис. Но надо, чтоб птицы Стаса днем и ночью следили, нет ли поблизости бунтарей. А компьютеров в поселке не осталось.
— Ясно. Ты мыслишь правильно. Стас и Мухтар помогут тебе наладить охрану. Компьютеры есть в каждой машине, а как связать их с орнитоптерами и настроить на охрану, Мухтар знает. Дальше.
— Надо показать дяде Трруду, что Владыка жив. Тогда он сможет
поклясться любой клятвой перед легионерами, что видел живого Владыку.
— Привози Трруда и покажи ему Владыку. Детали согласуй с Паолой.
— Я по тебе очень соскучилась, господин мой.
— Мне тоже тебя не хватает. Береги себя, Пушистик.
— Почему ты называешь Влада хозяином? — спросил Богдан, когда экран ноута погас.
— Чтоб не забывал, что у него есть я, — грустно и доверчиво
улыбнулась ему. — Потому что он самый лучший. И потому что мы здесь не одни, — показала глазами на спящего лекаря.
— Ты ему не веришь?
— Стас говорит, чего не знаешь, о том не сболтнешь. Во Дворце должны думать, что я по-прежнему рабыня Влада. Иначе будет, как у вас говорят, дипломатический скандал.
— Понимаю. Муж рабыни не может быть знатным господином.
— Да, как-то так. Но господин может иметь любимую рабыню. Это разрешается, это никого не удивляет.
Не могу уснуть. Пока не рассвело, решила разобраться, что за списки, о которых хозяин говорил. Оказалось, все просто. Черный список — это кому звонилкой запрещено пользоваться. Серый список — тебе звонки приходят, но сам позвонить не можешь. Белый список — администраторы. Им все можно.
Первым делом внесла абсолютно все номера в черный список. Это одной командой делается. Ставишь звездочку вместо номера — и готово! Потом внесла себя в белый список и убрала из черного. Включила программы связи на всех шести ретрансляторах. Вычеркнула Марра из черного списка и тут же ему позвонила.
Не сразу, но звонилка отозвалась. Ответил наставник Марра. Узнал меня по голосу, обозвал стихийным бедствием и велел в такую рань без дела не звонить. А лучше всего лечь и поспать. Извинилась перед ним, легла — и тут же уснула.
Как в добрые старые времена, утро началось с разнарядки. Хозяин поручил мне привезти для беседы дядю Трруда. Всем сказать, что на беседу с Владыкой. С каким — не уточнять. Остальных отправить в оазис. Охрану периметра оазиса Стас берет на себя.
Для солидности я надела самый дорогой ошейник и доспех цветов клана. Шурр решил меня сопровождать.
— Молодежь, можно мне с вами? — вскочил вдруг лекарь. — Засиделся я в этом подземелье. Хочется растрясти кости.
— Почему бы и нет? — хмыкнул Шурр, взглянув на меня. — Два байка — четыре седока.
— Тогда подождите чуть-чуть, я проверю раненых, — и смешной трусцой поспешил к кораблю иноземцев.
— Паола, к нам гость, — негромко произнес Богдан. И через миг проход в корабль раскрылся. Прронырра оглянулся на Амарру, вздохнул и снял куртку.
«Чуть-чуть» лекаря растянулось на полстражи. Я уже начала
беспокоиться, когда проход распахнулся, и лекарь вышел под руку с Паолой.
— Мы бесконечно благодарны вам, что сохранили их жизни до нашего прихода. Их смерть легла бы несмываемым пятном на нашу репутацию спасателей, — объясняла Паола на нашем языке, но с жутким акцентом и паузами между фразами.
— Флиртует старый гриб! — шепнул Шурр и слегка прикусил мое ухо. За что получил локтем в живот. Решительно, но не сильно, чтоб не обиделся. Я вскочила в седло байка и выразительно оглянулась на лекаря.
— Я уже готов, полностью готов, — воскликнул лекарь, усаживаясь за мной. Он был охвачен радостным нетерпением. Белый корабль отодвинулся, освобождая нам дорогу. И я послала байк вперед и вверх, прямо в голубое небо!
— Мяу-яу-яу-яааау! — завопил за моей спиной Шурртх. От Линды
научился.
С каким восторгом нас встретили жители автобуса! Некоторые господа знали дворцового лекаря, Татака тоже его узнала и уважительно поклонилась. А раз она уважила лекаря, то и все девушки его уважили. Новость, что пора возвращаться в оазис, восприняли с восторгом. Пустыня и консервы надоели
до печенок. А когда я сообщила, что каналокопатель тоже возвращается… В общем, наши байки подняли и руками погрузили в кузов автобуса. И мы уже неторопливо пылим в сторону оазиса. За рулем сидит Щинарр… Нет, он сидит рядом. Тогда кто же за рулем? Знакомый ошейник…
— Ррушан! Чернильница, как ты сюда попала?!
— А я уж думала, ты так зазналась, что своих не узнаешь,
— скалится черненькая. — Меня Щинарр из Дворца выкрал. Прямо на глазах бунтарей свалился с неба, схватил и унес. Я теперь его добыча!
И ушами делает тайный знак, чтоб я не спорила.
— Он это может, мы с ним в паре воевали. Он тебе рассказывал про битву в пустыне?
— Парни ее каждый вечер вспоминают.
— Битва в пустыне — это детские потягушки, — заявляет вдруг Шурр. — Вчера во Дворце Миу вышла одна с мечом против двух сотен. Без малого четыре десятка в фарш порубила. Остальным сказала, что с детьми не воюет, и улетела. Представьте, в руке меч, вся в крови, только глаза сверкают! А вокруг нее — трупы навалом…
— Шурр, прекрати. Больно слышать. Меня же хозяин на переговоры послал. А я…
— А ты не дала себя обидеть! Пусть знают, несущий слово Владыки неприкасаем!
В общем, у мужчин опять начались споры о том, как правильно воевать. А мы с девочками собрались в кружок, у нас свои разговоры.
Ехали неспеша, чтоб в кузове не очень трясло. Поэтому дорога заняла три стражи. Еще на подъезде увидели облако пыли вдали. Это каналокопатель возвращается в оазис. Пока их ждала, убрала из черного списка два десятка звонилок. И провела телеконференцию. Ведущим был глава Службы закона и порядка. Участвовали дядя Трруд, Шурр, наставники школы гвардии, риммы и стратеги восьмого и десятого легионов. Им остался один дневной переход. Стас через ошейник сообщил, что все видит, слышит и будет подсказывать. Я рассказала все дворцовые новости, мол, во Дворце осталось меньше двухсот бунтарей, а в Столице — три сотни. То есть, двум легионам — только когти
поточить. Но Владыки хотят подчинить бунтарей мирным путем. И так уже провинция осталась без шести сотен лучших мечей.
Стратегам легионов вариант «мирного урегулирования» не понравился. Но когда они услышали, что за сутки «мирных переговоров» бунтари потеряли больше пятидесяти мечей, резко изменили мнение и согласились дать еще три дня. Надо же ученикам иноземной ночной тени, госпожи Маррты, на ком-то
оттачивать воинское мастерство.
Затем немного поспорили, в каком порядке легионы пройдут парадом по Столице.
— В порядке номеров, — отрезал глава Службы закона и порядка, и на этом спор закончился. Дядя Трруд сказал, что просит его простить, но ему пора лететь к Владыкам за последними указаниями. Сразу же посыпались вопросы о здоровье Владыки. На них пришлось отвечать лекарю. Отвечал он уверенно, сообщил, что Владыку последний раз наблюдал сегодня рано утром,
перед тем, как улетел в пустыню. Владыка спал спокойным, крепким сном, а здоровье его охраняют иноземная целительница, весьма искусная в своем деле, и рыжая сиделка. Где сейчас находится резиденция Владыки, говорить отказался. Мол, это врачебная тайна. С чем и был отпущен.
Как мне хотелось задержаться на денек в оазисе! Обсудить с подругами тысячу самых важных вещей. Но пришлось возвращаться в пещеру.
Дядя Трруд сел за моей спиной. Шурр понял, что нам надо пошептаться, и близко не подлетал. А я рассказала, как обстоят дела на самом деле, как надо рассказывать, и почему. Дядя похвалил меня и сказал, что я стала совсем взрослой, и он гордится мной. Наверно, я на самом деле стала взрослой. От похвалы приятно, но не радостно.
В пещере лекарь первым делом познакомил дядю Трруда с Богданом и Паолой. А потом, словно хозяин, повел на корабль. Паола пошла за ними, а я — за Паолой. Двери и проходы открывались по ее жесту. А комнаты были совсем не там, и не такие, как в прошлый раз. Наверно, это и называется “динамическая архитектура». Жуть! Корабль совсем маленький, а заблудиться можно.
Как и раньше, папа спал в прозрачном коконе. Только в этот раз Паола объяснила, что сила тяжести в коконе в двадцать раз меньше, чем снаружи. Поэтому даже самая жесткая поверхность кажется мягкой. Через прозрачную стенку мы осмотрели заживающую рану в боку. Потом Паола сделала жест, будто поднимает на ладошке что-то, и кокон поднялся выше наших голов. Мы осмотрели шрам от копья. Паола показала, какие ребра были сломаны, а лекарь сказал, что лучше папу несколько дней не будить. А то переломает незажившие ребра, и вся работа пойдет насмарку.
Затем мы осмотрели кокон с Линдой. Ее нога выглядела по-прежнему неважно, и, кроме четырех толстых трубок, к ней подходило множество тонких. Но опухоль опала. Паола сказала, что ближайшие два дня станут решающими. Загремит ли девочка на Землю, или пойдет на поправку. Пуррта. дяде Трруду показывать не стали.
От обеда отказались. Хозяин сказал, что выбились из графика, надо торопиться. Подробно нас проинструктировал, мы с Шурром взяли флажки переговорщиков, сели прежним составом на байки и полетели в Столицу.
Для начала сели во дворе дома Шурра. Трое воинов-легионеров
переполошились, но я улыбнулась им и помахала флажком. Непорочные девы бросились обнимать Шурра, а бабушки — меня. Из дома вышли еще две серые девушки. Шурр страшно удивился, но бабушки объяснили, что это подружки бунтарей. Бесстыдницы, а в остальном девушки работящие.
— Ага… — глубокомысленно изрек Шурр, и начал расспрашивать у бунтарей, где их штаб. Штаб расположился в городском управлении. Туда мы и полетели.
— Не удивляйтесь, — предупредил голос Стаса, как только мы сели перед главным входом, и из байков прозвучал сигнал утренней побудки. Я рассмеялась и замахала над головой флажком. Вызывают на переговоры совсем другим сигналом. Этот сочтут шуткой.
Окна заполнились лицами. Некоторых я узнала — они были в оазисе, когда прилетел грузовой корабль. Многие узнали меня, показывали пальцем и говорили что-то соседям.
— Эй, есть здесь кто из командования девятого легиона? — крикнул Шурр, сложив ладони рупором. — Мы по поводу принятия присяги. Ваш римм погиб, теперь нужно по-новому присягать.
Слова о присяге успокоили и обнадежили легионеров. Вскоре на крыльцо вышла делегация из пяти офицеров в цветах девятого легиона. Я поклонилась им уважительным поклоном, а Шурр ударил кулаком в грудь.
— Это Трруд, начальник дворцовой стражи. С ним вы обсудите процедуру принятия присяги и выбор нового римма. А это — дворцовый лекарь. Его задача — проследить, правильные ли слова были сказаны, и верно ли были поняты.
Дядя Трруд приветствовал легионеров ударом кулака в грудь и четким кивком. Все пятеро ответили на приветствие. Я успокоилась. Теперь внезапного нападения можно не опасаться.
Слуги вынесли ковер и расстелили прямо на брусчатке перед ступенями лестницы. За ковром последовали подушки и низенький деловой столик. Бокалы, вино и рикт — все как полагается. И, конечно, никто не притронулся ни к рикту, ни к вину.
Только я подумала, что, сидя за спиной дяди, не дотянусь лучом
резака до бунтарей, как дядя посадил меня рядом с собой.
— Это Миу. Доверенная рабыня двух Владык, их голос и воля,
— представил он меня. Я ударила кулаком в грудь и коротко, по-военному кивнула. Ох, доиграюсь…
— Как здоровье Владыки? Доходят слухи, он был ранен, — взял слово старший офицер бунтарей.
— Дважды ранен. Копьем в спину во Дворце и кинжалом в бок пару дней назад. Сейчас поправляется. Сегодня я был вызван в его резиденцию для получения последних инструкций. Расстался с Владыкой полстражи назад.
— Серьезны ли его ранения?
— Спросите лекаря, — переадресовал вопрос дядя.
— Копье повредило два ребра. Это болезненно, но не опасно. Рана от кинжала в правом боку — два пальца выше, и это был бы смертельный удар. Но все обошлось очень удачно. Если б рана была опасной, я сейчас дежурил бы у постели больного, а не беседовал с вами.
И так — долго-долго. Дядя Трруд и бунтари осторожно прощупывали друг друга. Каждое слово сверяли с тем, что был известно им по слухам раньше. Я вспомнила, как вчера несостоявшийся Владыка за долю стражи выкачал из меня все, что хотел знать, и смутилась.
— Что тебя смутило, рабыня? — тут же углядел глава бунтарей.
— Рабыне очень стыдно… Если б рабыня умела так говорить, как вы, вчера не пролилась бы кровь. Рабыня сумела бы договориться с легионерами, ей не пришлось бы защищаться. Рабыня очень виновата…
— Так это была ты, — от холода в его голосе могло бы замерзнуть вино в бокалах. — Ночью тоже была ты?
— Нет, ночью не я. Я как раз хотела предупредить, что им нельзя
оставаться на ночь во Дворце. Но они не послушались, и вот…
— затараторила я, прижимая руки к груди.
— Кто же был ночью?
— Понимаете, госпожа Марта — ночная тень. У нее есть ученики.
Ученикам надо тренироваться, оттачивать мастерство. Легионеры, которые напали на оазис, кончились, и ученики перешли на тех, которые во Дворце. Если они не примут присягу, они тоже скоро кончатся, и тогда… останетесь только вы. А тут еще верные Владыке легионы на подходе. Ученики будут торопиться, — выложила я легенду и замолчала, хлопая глазами.
— Сколько у Марты учеников? — прорычал главный.
— Мне не велено говорить. Но мало, совсем мало. Меньше, чем пальцев на руке.
— На сколько меньше?
— Миу, молчи. А ты, уважаемый, не настаивай. Она же рабыня.
Прикажешь — скажет. Сначала скажет, а потом убьет всех, кто слышал, — мягким голосом пообещал дядя Трруд.
Легионеры извинились и ушли в дом совещаться. Им было о чем
подумать. Если у четырех учеников ночной тени за несколько дней
«кончились» триста пятьдесят хорошо обученных легионеров…
— Миу, ты молодчина! Просто кусок золота! — услышала я в ошейнике голос хозяина. Линда когда-то объясняла мне, что цвет тут ни причем. Если кого-то сравнивают с драгоценным металлом — это похвала. Попыталась прикинуть, сколько стоит куча золотых монет с меня весом. Получилось очень много!
Вернулись бунтари.
— Мы готовы дать присягу Владыке, если он лично подтвердит ваши слова, — произнес главный.
— И не надейтесь! — воскликнул лекарь. — Я запретил ему вставать неделю! И поклялся, что не буду его лечить, если он опять нарушит мой запрет. Хватит с нас первого раза!
— Мы можем посетить Владыку в его резиденции.
— И узнать, где она находится… Исключено! Это тайная резиденция, — отрезал дядя Трруд.
— Тогда как же быть?
— Вы можете принести присягу мне в присутствии главы Службы закона и порядка. А можете не приносить присягу. Тогда скоро в Столицу войдут легионы.
— Миу, твое слово! — прозвучал в ошейнике голос Стаса. — То самое!
Я вздохнула поглубже, выпрямила спину, закрыла глаза, постаралась сделать голос мужским, грубым.
— Воины! Сейчас моими устами говорит Владыка иноземцев. Вы пришли в Столицу связанные присягой, вы выполняли приказ. Вашей целью было убить Владыку, и посадить на его трон нового. Но Владыка жив, а ваш римм, наоборот, мертв. Его смерть освободила вас от присяги. В эту минуту вы стоите перед выбором — остаться верными трону и воинскому долгу, или превратиться в изменников. Решайте!
Несколько вздохов царила тишина. Осторожно открыла один глаз, потом другой, оглядела испуганные лица, сжалась, прижав локти к бокам, и обернулась к дяде Трруду.
— Я сейчас… — пискнула пойманной мышкой.
— Ты была голосом Владыки, — дядя Трруд погладил меня по голове. — Такое не каждый день увидишь.
Возвращались в полном восторге. Не знаю, кто больше радовался окончанию бунта — мы или легионеры. Если городские легионеры просто радовались, то дворцовые были готовы меня на руках носить и шерстку расчесывать. Они уже не надеялись остаться живыми, готовились принять
смерть с достоинством. И тут — мы! Жизнь продолжается!
Странно только, что моему слову они верили больше, чем лекарю и дяде Трруду. А когда я достала звонилку и сообщила радостную весть в школу гвардии и в легионы, мне наговорили столько теплых слов, сколько никогда не слышала.
Лекарь и дядя Трруд решили, что обязаны лично доложить иноземцам о результатах переговоров. Поэтому мы залетели на минутку в оазис и взяли бурргунью тушу, свежую зелень и овощи с огорода. Ведь что за праздничный стол на одних консервах?
Народ в оазисе разбирал вещи, оставшиеся на пожарище, и готовился к ночлегу. Из остатков навесов, разломанных песчаной бурей, сколачивали каркасы временных домов. Очень пригодились рулоны пластика, которым обтягивали крыши и стены. Но все равно, сарай есть сарай. И спать прямо на земле — это на любителя.
Дети носятся сломя голову и распевают: «Серый, серый, полосатый убил дедушку лопатой!» Ох! как бы мне за эту дразнилку от Линды не попало. Там же про рыжих говорилось. На серого я заменила. Только один раз мелкой на ушко напела, когда она, вся в слезах, на Прронырру обиделась.
Задерживаться в оазисе мы не стали. Рассказали новости, запаслись продуктами и полетели домой. Это сколько же у меня домов развелось? В Рыжих скалах дом, в оазисе дом, Дворец — дом.
Пока мы с Амарру готовили ужин, мужчины провели разбор полетов. Сошлись на том, что все прошло как задумано, и не было даже мелких ошибок. Потом слово взяла Паола и сказала, что завтра утром собирается ненадолго разбудить папу. В организме развиваются застойные процессы, нужна легкая физзарядка. Можно было бы ограничиться электростимуляцией мышц, но она не настолько хорошо разбирается в анатомии котов, чтоб проводить первые опыты на живом пациенте.
Я обрадовалась, а Амарру, наоборот, погрузилась в черную меланхолию. После ужина еще Прронырра ко мне подошел, шепнул, что не нравится ему настроение Амарру. Как бы она чего с собой не сотворила… Я, тоже тайком, поделилась с Паолой. Паола закрыла на минуту глаза, застыла лицом, а потом сказала, чтоб я ни о чем не беспокоилась. Она присмотрит за Амарру.
После праздничного ужина решила подключить еще несколько звонилок. Поднялась на вершину Рыжих скал, села над обрывом, свесила ноги, на колени положила планшетку. Начала с номера звонилки Шурртха. Ее бунтари в первый день бунта отобрали. Планшетка показывает, что звонилка жива. Слушаю длинные гудки. Ну, раз никто не отвечает, вызываю на экран карту с точками. Выбираю для звонилок розовый цвет.
Ничего себе! Розовая точка прямо в оазисе! Между автобусом и
каналокопателем. Как такое может быть? Тут звонилка оживает.
— … кнопочку, когда хочешь поговорить. А эту — когда конч…
И раздались гудки отбоя. Проклятые пески пустыни! Это был голос Татаки! Торопливо набираю номер.
— Кто хочет говорить со мной? — мужской голос.
— Это я, Миу! Кто говорит со мной?
— Миу? Я Бугорр. Рад тебя слышать.
— Я хотела узнать, что случилось со звонилкой Шурра. Той самой, которая у тебя в руках.
— А, понятно. Твои ребята забрали ее у легионера. Звонилку, оружие, кошелек, доспехи. Добро не должно пропасть в пустыне. Я отложу ее в сторонку. Пусть Шурр прилетает и забирает.
— Спасибо, Бугорр! Привет Татаке.
Даю отбой и набираю следующий номер. Звонилка ювелира тут же отзывается. Розовая точка опять в оазисе. Почему я не удивляюсь?
— Кто хочет говорить со мной? — разумеется, голос Бугрра.
— Бугорр, это снова Миу, — смеюсь я. — Опять добро из пустыни не должно пропадать? Сколько у тебя звонилок?
Опять не спится. Совсем день с ночью поменялись местами. Завтра с папой увижусь! Не через стенку кокона, а по-настоящему. Ему столько рассказать надо! И о самых главных вещах посоветоваться. Вот, например, рабыне лгать нельзя. А играть можно. «Весь мир театр, а мы — актеры.» Сколько раз в последние дни играла кого-то, и каждый раз меня за это хвалили. Но ведь лгала, если вдуматься! Это что выходит? От своего имени
лгать нельзя, а от чужого — можно? Стоит только начать играть — как в театре — и любая ложь сойдет за правду? Нет, с папой об этом лучше не говорить. Еще запретит театр под страхом смертной казни…
Даже настроение упало. Опять тайну раскопала. Можно ли об этом с хозяином говорить? Стас учил: «Перед важным разговором подумай, чем он закончится. Хорошо подумай! Может, и говорить не о чем.» А хозяин велел всегда слушать Стаса.
Хозяин говорил, что живет в придуманном, невозможном мире,
основанном на лжи и тайне. Что у них людей программируют как я планшетку. Сравнивал их мир с нашим, называл наш мир чистым, настоящим, а их — придуманным. Но если их мир придуман как пьеса в театре, то лучше на эту тему с хозяином не говорить.
Что получается? С папой — нельзя, с хозяином — нельзя. С остальными тем более нельзя! Для начала придется все объяснять, а это значит — тайну выдать. Разве что, со звездами посоветоваться… Как надо жить? Честно, по совести, или играть так, как мне удобнее? Весь мир — театр…
Утром проснулась — что обидно, не помню, как вчера решила жить. Честно, или как в театре. Вот беда!
— Проснулась, полуночница? — ласково спрашивает меня Паола.
— Приводи себя в порядок и идем завтракать.
За несколько вздохов накинула одежду. — Я готова!
Планерка после завтрака была короткой. Главное дело на сегодня — проконтролировать принятие присяги девятым легионом. Где и как — еще вчера оговорено. На главной городской площади, в торжественной обстановке,
при большом стечении народа.
Впервые после отлета железного дома увидела на экране Багирру. Она вошла, положила руки на плечи Петру, что-то шепнула ему на ухо. Потом подняла глаза на экран, увидела меня, улыбнулась и приветливо подняла ушки. Оглянулась на дверь и торопливо убежала. Я поняла, что с Петром у них все в порядке.
После планерки Стас попросил меня взять экран и уединиться
где-нибудь для разговора. Взяла ноут, который не от пирамидки, а от химлаборатории, и опять поднялась на вершину.
— Ты этого знаешь? — спросил Стас и вывел на экран портрет селянина.
— Нет…
— А этого?
Не сразу узнала в воине селянина с предыдущего снимка. Зато узнала, когда сделан снимок. Во время битвы в пустыне, с регистратора байка.
— А теперь посмотри, что было утром, — и пустил видео. В оазисе
поймали этого воина-селянина. Он прятался в траве-пустырнике рядом с болотом в дальнем конце оазиса. Шурр с Пурртом не смогли его найти, потому что прятался среди стада. С высоты в инфракрасных очках сразу не разберешь, кто там в траве лежит. А когда народ вернулся в оазис, мальчишки увидели следы сапог, рассказали старшим, и его поймали.
Но тут неожиданно на защиту легионера поднялись селяне, которые привезли скот в оазис. Оказывается, этот воин спас молочное стадо. Он каждый день его доил. Если не доить, молоко перегорит в вымени, и его больше не будет. Останется только забить скотину на мясо.
— Постановили, что судьбу парня тебе решать. Ты у нас провидица, — усмехнулся Стас. — Если сочтешь его опасным, убивать не обязательно.
Можно отправить куда-то далеко, хоть на другой конец света. В общем, подумай.
Подошло время идти будить Владыку. Паола сказала, что корабль тесный, сразу все в нем не поместятся. Первыми идут лекарь, Трруд, Шурртх и я. Богдан тоже не поместился.
Мы прошли в небольшую круглую комнату, в центре которой на
металлическом основании стоял кокон с папой. А вдоль стены шел поручень, совсем как в танцевальном зале.
— Зафиксируйтесь, сейчас я уменьшу гравитацию до одной десятой от привычной, — сказала Паола. Но только я знаю слово «гравитация».
— Делайте как я, — пояснила громким голосом, встала спиной к поручню и демонстративно взялась за него двумя руками.
— Начинаю, — произнесла Паола, и мы стали легкими-легкими. В первые секунды стало страшно, а потом весело. Паола подождала, пока мы освоимся, сняла крышку с кокона и засунула ее в стену. Не подумала бы, что в стене шкафчик. Щелей совсем не видно. Но Паола достала оттуда простыню и накрыла Владыку до пояса. Я хихикнула. Лучше папе не знать, что мы его голышом видели. А Паола тем временем сняла с папы дыхательную маску и поднесла к его лицу пшикалку.
— Сейчас проснется.
И действительно, через несколько вздохов папа открыл глаза и оглядел всех нас.
— Владыка, не двигайся! Не напрягайся. Вокруг тебя только друзья, врагов нет, — выпалила я, чтоб папа не вскочил. — Ты был ранен. Если будешь шевелиться, раны могут открыться. Как ты?
— Ничего не болит, и чувствую себя легко и бодро, — удивленно
ответил папа. — Как долго я лежал без сознания?
— Ты спал несколько дней, Владыка. Лекари дали тебе сонного зелья, и ты спал, пока они врачевали твои раны. И еще два дня. Познакомься, это Паола. Гениальная целительница! Если б не она, ты был бы трупиком.
— Трупиком я себя не чувствую. Очень хочется в комнату уединенных размышлений. И вообще, где я?
— В моем доме, — улыбнулась Паола. — Владыка, что ты помнишь
последнее?
— Последнее? Я лежу, уже светает. Жутко чешется спина, но шевелить рукой и ворочаться больно из-за сломанных ребер. Тут ко мне подходит рыжая сиделка, достает из-за спины нож и бьет в грудь. Пуррт бросается на нее, но не успевает остановить ее руку. Нож входит мне в бок, и я умираю. Думал, что умираю.
— Сиделка? Амарру? Точно не Пуррт?
— Смеетесь? Пуррт спас меня от удара в сердце.
— Владыка, мы думали, это Пуррт напал на тебя, а Амарру хотела тебя спасти.
— Надеюсь, вы не убили паренька? Он достоин награды.
— Нет, он здесь рядом, за стенкой.
Оттолкнувшись от поручня, Шурр бросается к выходу. Спешу за ним. Дверь перед нами открывается, мы вылетаем из корабля, впереди Шурр, чуть позади — я. И пребольно падаем на землю. Сказочная легкость пропадает, тела внезапно обретают вес. Мне еще не так больно, я на Шурра упала.
— Братик, ты не ушибся?
— Слезь с меня!
Вскакиваю и бегу в тот угол, который облюбовала себе Амарру. Она и сейчас там сидит. Увидев меня, поднимается и на ладошках протягивает мне охотничий нож иноземцев. Хватаю его… и не знаю, что делать. Амарру принимает позу покорности. Отдает свою жизнь в мои руки.
Подбегает Шурр и встает рядом. Смотрит на нож в моих руках. Вытирает кровь из разбитого носа.
— Не смей! Сначала судить.
Отдаю ему нож и, всхлипывая, бреду назад, к папе.
Пуррт уже сидит на стуле рядом с коконом папы. Паола, встав на колени, бинтует его ступню специальным эластичным бинтом.
— Так зачем ты взял вину на себя? — спрашивает папа.
— Долг чести. Ктарр сейчас далеко, не может сам защитить ее. Я
обещал Ктарру беречь жизнь Амарру. Глупо вышло. Это была моя мечта — убить тебя. Но еще в Амфитеатре приметил, Миу просто светится от счастья, когда видит тебя, Владыка. Решил выяснить, почему. Стал следить за вами. А Амарру подумала, что я выбираю момент. Надумала убить тебя, чтобы спасти меня.
— Действительно глупо, — развеселился отец. — Ничего глупее я в
жизни не слышал! Убить Владыку, чтоб сохранить жизнь рыжему рабу! Нет, какая наглость, но какой размах! Этот случай войдет в анналы истории!
— Владыка, у меня есть слова для тебя! — воскликнула я, упав на
колени.
— Говори, рыжая.
— Эти слова только для тебя, мой властелин, — склонилась еще ниже.
— Кхм… Оставьте нас наедине, — удивился папа.
— Папа, не убивай Амарру. Она не знала, что ты — мой отец. Теперь знает, и будет верно служить тебе.
— Она знает, что ты моя дочь, и ты просишь сохранить ей жизнь? Ты понимаешь, что речь идет о выборе между ее и твоей жизнью?
— Такого выбора больше нет, пап. Моей жизнью распоряжается Владыка иноземцев. Он в силах защитить меня от любой опасности.
— Выбора нет по другой причине. Ты носишь ребенка, который взойдет на трон!
— Вот видишь, папа! Пройдет время — и ты сам объявишь на весь мир, что я твоя дочь.
— Действительно… Но момент еще не настал. Кто, кроме Амарру, знает тайну?
— Все, кто был в пещере, папа.
— И лекарь, и дети… Плохо, дочь моя. Я недоволен тобой. Но ты
носишь наследника. Твоя жизнь дороже золота. Остается вопрос с ее жизнью. Почему я должен пощадить рабыню, которая хотела убить меня?
— Мама тоже хотела убить тебя! Пока не узнала ближе…
Отец зарычал, и я замолкла на полуслове. Сердито глядя на меня, отец надолго задумался.
— Твоя жизнь бесценна, — наконец, произнес он ровным голосом.
— Теперь тебе нужны преданные слуги и верные телохранители. Я сохраню Амарру жизнь. Есть у тебя еще слова для меня?
— Есть, Владыка. Но тайных больше нет.
— Тогда зови остальных.
Я подошла к двери, но ни ручки, ни зеленой кнопочки… Постучала кончиками когтей, и через полвздоха дверь раскрылась. Все население пещеры собралось перед кораблем иноземцев. Амарру тоже была здесь. Шурр надежно скрутил ей локти за спиной.
— Владыка хочет говорить с вами, — произнесла я с поклоном.
Вначале был суд над Амарру.
— Ты, бестолковая женщина, покусилась на мою жизнь. Но перед этим ты ее спасла. Что мне с тобой делать? — грозно вопросил Владыка.
— Дай мне легкую смерть, больше ни о чем не прошу.
— Нахулиганила, а теперь хочешь избежать расплаты? — неожиданно усмехнулся отец. — Десять плетей на конюшне. А потом, до самой смерти будешь служить Ррумиу. Наказание приведешь в исполнение ты! — ткнул пальцем в Пуррта.
— Сделаю, Владыка, — ударил себя кулаком в грудь и поклонился с каменным лицом.
А потом папа заявил, что должен присутствовать на присяге.
— Начинается… — закатила глаза Паола. — Умереть хочешь?
— Можно поставить большие экраны, — предложил Богдан. — Устроим видео.
На это папа согласился. Решили, что папа будет сидеть в кресле при пониженной гравитации. А за его спиной фоном пустим картинку с видом пальм из оазиса. Пьяная от счастья Амарру предложила перебинтовать папины раны, чтоб бинты были видны из-под распахнутого халата. А то прозрачная наклейка иноземцев не производит впечатления. Паола хихикнула и с энтузиазмом
взялась за дело. Для начала выгнала лишних и полностью отключила вес. Бинтовал лекарь, по всем правилам, а мы с Паолой ему помогали. Когда закончили, Паола капнула на бинты темно-красной жидкостью напротив раны на боку. Папа очень развеселился.
Богдан принес откуда-то мягкое кресло, богато украшенное золотой чеканкой. Справа и слева от кресла установил шесты от пола до потолка, чтоб папа мог за них держаться, когда вставал и садился. А напротив кресла установил большой экран, на котором будет видна городская площадь.
Затем мы на корабле иноземцев слетали в оазис и привинтили к стволу пальмы видеокамеру, чтоб она давала красивый вид на рощу. Попросили не бегать перед камерой. Я посмотрела, что получилось на экране — как будто папино кресло стоит в пальмовой роще. Это называется «видеоэффекты». Хоть Богдан и ругается, что «из-за проклятых ограничений на высокие технологии» не можем показать настоящий «эффект присутствия», получилось очень здорово. И быстро — в долю стражи уложились.
Затем слетали в город и установили на площади, в тени здания,
металлическую раму. А к ней прикрепили большой экран, да еще повернутый на бок. Он получился как дверь, больше двери! Когда включили, я увидела на экране кресло на фоне пальм. Объяснила чиновникам, что в этом кресле будет сидеть Владыка. Они засуетились, и вскоре справа и слева от экрана, на шаг позади, на ковровой дорожке выстроились ряды подушек для сиденья.
Другие чиновники прямо на мостовой мелом разметили линии, где выстроятся легионеры, где будет оркестр, где знаменосцы, где зрители. В общем, работа пошла. А мы улетели домой, к Рыжим скалам.
Не успела выйти из корабля, как прибежала мелкая и сообщила,
что меня хочет видеть хозяин. На самом деле, не хозяин, а Мухтар, и интересовался он делами в оазисе. Потом лекарь позвал присутствовать при наказании Амарру, чтоб могла доложить Владыке о том, как оно исполнено. Плетку узнала сразу. Эту пыльную резную рукоять видела в доме Шурра.
Думала, Пуррт будет вполсилы бить. Но он отвесил Амарру десять настоящих полновесных ударов. Хорошо, что это плетка, а не бич. Иначе без крови не обошлось бы. Амарру, закусив щепку, переждала боль, вытерла слезы и улыбнулась нам, радостная. А потом достала откуда-то ошейник с кольцом, защелкнула на шее и бухнулась мне в ноги.
— Но это мой ошейник! — возмутилась я.
— Ошейник твой, и я твоя рабыня. По велению Владыки, с этого дня и до дня смерти, — ответила мне Амарру.
Интересно получается. У меня теперь есть рабыня. Хозяин будет
недоволен. Но как я могу пойти против папиного слова? Вот влипла!
Опустилась на колени, лизнула Амарру в нос.
— Неприятность эту мы переживем, — пропела по-русски. И Амарру улыбнулась мне в ответ.
Принятие присяги проходило очень торжественно. Подошли восьмой и десятый легионы. Поскольку с девятым им сражаться не пришлось, никакой злобы к бунтарям они не испытывали. Мои страхи оказались напрасны.
Трубы возвестили о начале церемонии. Экран на площади ненадолго погас, а когда зажегся, в кресле сидел папа. Церемония началась. Под звуки оркестра легионы четко промаршировали по площади и заняли положенные места. Оркестр стих. Глашатаи объявили зрителям, что сейчас будет происходить. Сначала приносят присягу риммы взводов. Глашатай зачитывает
строку, и они хором повторяют.
Перед тем, как прозвучали слова присяги, папа взялся руками за железные поручни и медленно поднялся из кресла. Медленно — это чтоб не улететь. При такой малой тяжести, какая сейчас на корабле, двигаться нужно очень медленно и осторожно. Быстрый шаг — и ты висишь под потолком. Но народ-то этого не знал, и вовсю обсуждал, насколько сильно ранен Владыка.
Я узнала, что в Столице практически никто не знает, что происходит вокруг. Ясно, где-то бунт. Но кто бунтует? Против кого? Это где-то далеко… В самой Столице все спокойно. Легионеры патрулируют улицы, охраняют порядок. Даже ночные гильдии притихли. А теперь и совсем хорошо! Бунт закончился, раз легионеры празднуют.
Первая группа закончила. Звучат команды, легионеры перестраиваются, печатая шаг. Теперь присягу принимают повзводно. Взвод, принявший присягу, под музыку оркестра марширует мимо экрана с Владыкой. Папа приветствует
легионеров воинским приветствием. Левой рукой он держится за поручень. От этого пола халата отходит, и все видят бинты на его теле. Смешно, все смотрят на экран, думают, что папа где-то далеко. А на самом деле он здесь, в корабле иноземцев, в полушаге над крышей городского управления.
Жители думают, что корабль принес главу Службы закона и порядка. Тарркс сошел на землю с таким гордым видом, будто весь город ему должен. На дядю Трруда и меня даже внимания не обратили. А ведь я была в самом дорогом ошейнике! Зато видела церемонию с самого лучшего места из-за спины Тарркса.
Наконец, последний взвод принял присягу, и папа опустился в кресло. Легионы промаршировали по площади круг почета и отправились за город во временные лагеря. Все три лагеря на берегу реки, на небольшом расстоянии друг от друга, и всего в получасе ходьбы от города. Три-четыре дня восьмой и десятый легионы отдохнут от марш-броска и отправятся назад. Почему не
сразу? Так надо же бойцам Столицу посмотреть! Когда еще такой случай выпадет? Заодно надо кошельки облегчить, родным и близким столичных штучек накупить.
Мелкие чиновники сбежались посмотреть на Владыку. Смотрели на экран спереди, потом переходили, заглядывали сзади, и удивлялись, куда делся Владыка. Ну точно дети перед зеркалом.
Папа перекинулся несколькими словами с главами городских служб, и экран погас. Белый корабль опустился неподалеку, и я помогла Богдану, дяде Трруду и Шурру занести экран внутрь. Затем Шурр побежал домой, дядю Трруда мы подбросили во Дворец, и полетели в оазис. Корабль иноземцев теперь там будет стоять.
В оазисе я первым делом позвонила Прронырре, чтоб забирал всех, прихватил надувные матрасы и возвращался в оазис. Потом ко мне на суд привели легионера — средних лет воина, бывшего селянина. Поговорила с ним. В легион он попал не по своей воле, а за долги и по разнарядке. Семейный, имеет жену, двух рабынь и пятерых детей. Отослала всех наших подальше и начала запугивать беднягу. Мол, за нападение на иноземцев Владыка приказал убить всех. Поэтому если он хочет остаться в живых, должен сменить имя и забыть, что служил в девятом легионе. Если хоть кто из чиновников узнает, ему смерть.
Семье может написать письмо, чтоб сворачивали хозяйство, продавали землю и ехали сюда. Продажа земли никого не должна насторожить. Обычное дело, если кормилец погиб. С обустройством на новом месте поможем. Рабочие руки нам нужны.
Разумеется, бывший легионер с радостью согласился. Я отвела его к Бугрру и объяснила ситуацию. Что у него в бригаде пополнение.
Прилетели Прронырра с мелкой, привезли лекаря и Амарру. Надиктовала малышне список того, что надо привезти, начиная с посуды и заканчивая байком и моей планшеткой, и отправила в Рыжие скалы. А мы с Амарру занялась фонтанами. Легионеры порубили надувные борта мечами. Мы зашили разрезы парусным швом, сверху для герметичности наклеили заплаты. Получилось не очень эстетично, но прочно и надежно.
Пока сох клей, я прочистила от песка фильтры фонтанов, разыскала длинный шланг. Воздушного насоса не нашлось, но молодые парни надули ртами борта обоих бассейнов. Перевернули, вытряхнули песок. Я указала, куда их установить — перед шатром, который остался от легионеров. И, используя
насос одного из фонтанов, начала заполнять бассейны водой. Насос слабенький, поэтому за вечер и ночь едва ли один бассейн заполнит. Но нам торопиться некуда.
Назначила Амарру главной поварешкой до прилета Багирры. Объяснила, что самой ей готовить не обязательно. Ее задача — руководить и следить, чтоб продукты не кончались. По мере надобности закупать на рынке. А сама села на свободный байк и полетела к грузовому поддону. Там стоит много контейнеров, в которые никто еще не заглядывал. Вот я и принялась читать
накладные листы, выяснять, чем мы богаты. Электрика, сантехника, запчасти к механизмам — это хорошо, но не к спеху. Герметик, на который мы кирпичи кладем — уже лучше. Складная мебель, уличная мебель — очень интересно. Опять электрика… Геотекстиль и пластиковая пленка — нужно посмотреть, что это такое? Металлопрокат… Надо будет у планшетки спросить, что это?
Провозилась до вечера. Палаток не нашла. Но геотекстилю и толстой, прочной пленке парни очень обрадовались. Сказали, что палатки теперь сами сделают. Мы сделали несколько ездок к поддону и привезли в лагерь несколько контейнеров с самыми интересными находками.
После ужина народ захотел кино. Но кинопроектор и переводчик сильно обгорели и работать отказались. Богдан открыл, посмотрел и сказал, что теперь это просто куски железа. Посоветовал смотреть кино на большом мониторе. И скачал мне на планшетку программу-переводчик и много-много фильмов. Мы вытащили из корабля большой экран и подставку для него. Я
связала экран с планшеткой, и вечерний кинозал под открытым небом вновь заработал. Сколько было восторга!
Вечерний разбор полетов был короткий. Так всегда бывает, когда все идет по плану. Богдан сказал, что я занята восстановлением инфраструктуры поселка, и работаю по шестнадцать часов в сутки. Я пообещала, что завтра
— послезавтра заработает каналокопатель. А работы на стройке начнутся на день-два позднее. Паола пожаловалась, что с трудом уложила Владыку спать. Разбудила на полчаса, а чем кончилось? Линда, вроде бы, выкарабкалась. Но точно будет известно только завтра к вечеру.
Бугорр выделил нам с Амарру первую самодельную палатку. Рухнула на надувной матрас без задних ног. А Амарру села рядом и сделала мне массаж ступней. Оказывается, это очень приятно.
Так закончился первый день мирной жизни.
Хозяин, возвращайся скорей.
Остановились в дюнах, невдалеке от нависающих, действительно красноватых, скал. Ближе к входу в кольцо было двигаться опасно — машину могли заметить. Придется бросить здесь… А впрочем…
Джет хмыкнул: картинка, кажется, начала вырисовываться.
— Стефан, проводишь меня до наблюдательной точки, и вернешься за каром. Поедете не прячась. В лагере бандитов поставишь машину у въезда и оставишь ее открытой. С ней у вас будет больше шансов убраться оттуда невредимыми. Что соврать, придумаешь. Ну, например, что меня ты убил, чтобы заполучить машину. Если все получится, меня подберете по дороге.
— А если они мне поверят? Я предпочел бы остаться в банде.
— Тогда угоном кара займется Бродяга. Слышишь, Бродяга?
— Да.
— Дырявый план, — пробормотал Джет, — но это хотя бы план.
Рассвет выдался тусклым, он начинался там, куда ушла песчаная буря. Стефан довел Джета до наблюдательного пункта. Не слишком удобное, тесное место. Плащ свой Джет предусмотрительно снял и скатал, чтобы блеск отраженного солнца не привлек бандитов. Пока что было даже зябко — буря принесла холод.
Стефан шепнул:
— Саата наверняка тоже задержала буря. Карту помнишь?
— Примерно, — удивился Джет.
— Значит, если у меня получится там остаться, вам нужно будет двигаться отсюда на северо-восток. Да, практически, обратно. Увидите приметный контур горы — словно из ровной стенки торчит загнутый коготь, двигайтесь в том направлении. Там должно быть устье каньона. Смело въезжайте и поднимайтесь вверх, до развилки. Над развилкой — гроты. В них оборудованный лагерь с родником, и скорей всего, Саат привел своих именно туда.
— А ты?
— Мне надо знать, что именно затеял Хейн. Он кинул Эннета и у него какой-то свой план, но мне пока не ясно, какой. Кроме того, так у пока остается шанс попасть в окружение самого Эннета. Если, конечно, что-то у Саймона не заладится, и он решит сделать вид, что ничего не было…
Кольцо скал охватывало крошечную долину, в северной части которой разрослась песчаная колючка, а в южной, в тени, разместился постоянный лагерь. Укрытие, сложенное из камня и мешков с песком, колодец. Сейчас Джет мог видеть лишь часть крыши укрытия да стоянку каров. Три машины плотной группой, и еще одна — в стороне, ближе к строению, но дальше от входа.
Стефан на прощание кивнул, и отправился к «Мустангу», где его уже ждал Бродяга.
Кар появился в долине через четверть часа и произвел фурор. Бандиты высыпали из укрытия. Их было не меньше десяти.
Машина проехала от въезда считанные метры и остановилась. Первым из нее выбрался Бродяга, Стефан — следом.
— А вот и мой андроид! Чудесно! — раздалось снизу.
Голоса разносились далеко и ясно. Видимо, таково уж свойство здешних камней — отражать звук, усиливать его, не искажая. А может, виной тому разлившаяся над пустыней утренняя тишина. Улеглись даже самые легкие ветры, те, что еще недавно гнали по дюнам пыль.
— И Стефан! Это ты, Стеф?
— Я это, Саймон. Все так.
— И что ты здесь делаешь?
— Да вот, андроида тебе доставил. Я же помню, что ты его очень хотел получить. И машинку сносную.
— Да ну? И как это тебе так подфартило?
— Подфартило. В двух словах… андроид искал хозяйку у нас на старой базе. Не один. С ним был полицейский. Ключевое слово «был». Теперь его уже нет. Ну, все еще думаешь, что я работаю на Эннета? Если бы дело обстояло именно так, я бы андроида доставил ему, не тебе. Логично?
— На первый взгляд, Стеф, на первый взгляд. Ладно, с тобой позже. Слим, глаз с него не спускать! Самое главное — у нас получилось! Давайте робота в дом! И хозяюшку тоже давайте сюда.
Джет, наконец, понял, кто говорит: высокий и широкоплечий тип в центре группы. Двое по его жесту шагнули вперед. Черт, если они уйдут в дом…
Но Бродяга остался стоять, никак не реагируя на направленное в его сторону оружие.
Главарь чуть склонил голову и повторил:
— Ну, ты что, глухой? Иди в дом.
— А чем здесь плохо? Я подожду, — приветливо ответил андроид, и у Джета отлегло от сердца. Заставить они его не смогут…
Кто-то из бандитов заржал.
Главарь настаивать не стал. Сказал своим:
— Слим, тащи сюда девочку. Да понежнее. Остальные… пробегитесь, что ли, по окрестностям. Вдруг с ними еще кто приехал.
Четверо бандитов двинулись прямиком к выходу из кольца скал, а один — наверное, Слим — почти бегом припустил к той машине, что стояла отдельно.
Добежал, остановился. И вдруг заорал:
— Ее нет! И дверь открыта!
Собеседник Бродяги, бранясь, на чем свет стоит, рванул туда. Андроид не отставал.
Стефан ругнулся за компанию и заковылял следом.
От машин доносились голоса бандитов, обрывки приказов, ругань. Потом они все отошли к скалам и затихли. Джет предположил, что они нашли дану.
Сердце сбилось с ритма: только бы живая…
Стефан подвинул плечом бандитов и, наконец, смог увидеть, что там такое было, в тени больших каменных обломков.
Девушка лежала ничком, полузасыпанная желтым песком. И не понятно, жива ли. Над ней склонился Бродяга, поднял на руки, высвободив из песчаного плена.
Хейн повернулся к андроиду, сощурился:
— А теперь положи обратно. Иначе мои люди начнут стрелять. Ну!
Бродяга поколебался, но опустил свою ношу в песок — предельно бережно.
— Рой, — обратился к помощнику Хейн, — посмотри там, что с ней?
Рой присел рядом с девушкой, пощупал пульс, приподнял веко. Ответил:
— Похоже на обморок. А вообще, понятия не имею. Я не врач.
— То есть, живая? Ну так, тащи в дом.
Процессия двинулась к укрытию. Бродяга пошел следом. Стефан — за ним. Ситуация чем дальше, тем больше казалась ему безнадежной.
Стефан помнил укрытие по прошлым посещениям, и сейчас оно мало изменилось. Низкий потолок, пол, выложенный все теми же мешками с песком, широкая лежанка в дальнем углу, да пара «вечных» фонарей — вот и вся обстановка. Сегодня ее дополнял мешок с продуктами и несколько канистр с водой. И куча фабричных плащей, сваленных на лежаке.
Кто-то сбросил их на пол, освобождая место для Даны. Девушку уложили, зажгли еще несколько светильников. В комнатушке стало тесно от собравшегося народу. Хейн прикрикнул на своих, и они вышли вон. Стефан нагло остался. Остался и Бродяга.
Главарь бандитов обернулся к помощнику:
— Рой, можешь быстро привести ее в чувство?
— Могу попробовать. Но без гарантий.
— Давай!
Молодой бандит на минуту вышел. Вернулся с тюбиком и влажной тряпкой. Тряпкой протер Дане лицо и руки, тюбик поднес к носу.
Нос сморщился, глаза распахнулись.
Рой с довольной, но мрачной улыбкой закрыл тюбик и убрал в карман.
Дана шевельнула пересохшими губами, силясь что-то сказать. Стефан, не выдержав, подобрал с пола чью-то кружку, налил в нее немного воды из канистры и передал Рою.
Хейн снова смерил его сощуренным, нехорошим взглядом.
Дана сделала глоток, оглядела присутствующих. Увидела андроида. Позвала шепотом:
— Бродягушка, это правда ты?
— Я. Ты как, живая?
Девушка чуть заметно кивнула.
Хейн раздраженно бросил:
— Отлично! Значит, ты в состоянии заставить робота сообщить то, что мне нужно?
— Вы обещали… — нахмурилась Дана.
— Все в рамках договоренности. Я тоже не горю желанием таскать тебя с собой.
— В таком случае… Бродяга, отдай им «Ступу».
Андроид очень внимательно посмотрел на хозяйку и медленно заговорил:
— Дана, ты не можешь не понимать, что его обещаниям грош цена…
— А разве у нас есть выход? — изумилась она. И вдруг четко произнесла: — Бродягушка, отдай им код допуска в систему СТП-мега. Так надо.
Кажется, этот приказ вычерпал у Даны все силы, потому что она снова откинулась на лежак. Даже глаза прикрыла.
Бродяга же медленно и спокойно выдал короткую фразу, не несущую смысловой нагрузки. Потом — дополнительный числовой код и код для настройки сетевого доступа. Вот и все. Что дальше?
А дальше все оказалось просто.
Хейн достал из кармана маленький приборчик — «глушилку» для сетевых контактов, и легонько сжал в руке.
Взгляд его слегка поплыл — верный признак подключения. Не прошло и минуты, как он удовлетворенно хлопнул в ладоши и с улыбкой сообщил:
— А ты молодец, девочка! Хвалю! Система меня пропустила. Теперь осталось до нее добраться. Пожалуй, займемся этим прямо сегодня.
— Вы обещали нас отпустить, — вяло сказала Дана. Было видно, что она на это уже не надеется.
— А я и не отказываюсь. — Голос у Хейна звякнул металлом. — Идите. Только быстро. Рой! Проводите их до выхода из кольца.
Стефан первым догадался, в чем дело:
— Это очень похоже на убийство, — заметил он.
— Но это не убийство. Во всяком случае, ко мне не может быть претензий. Андроид, забирай это отсюда и если не хочешь получить пулю, поторопись. А ты, Стеф, помолчи. Я еще не решил, что с тобой делать.
Бродяга поднял Дану на руки и, согнувшись, покинул укрытие. Там, у входа, их встретили ухмыляющиеся бандиты. Толпой пошли следом за андроидом, перебрасываясь скабрезными шутками. Стефан сначала хотел остаться, потом передумал — мало ли, кому-то придет в голову идея пострелять. Так и шел среди них, задумчиво поигрывая пистолетом.
Миновали кар «Мустанг». Андроид даже не взглянул в его сторону. Под дулами десятка стволов, да с Даной на руках шансов преодолеть эти десять метров без потерь не было никаких. К тому же, бандиты окружили их плотным полукольцом.
У выхода в дюны остановились, и долго потом смотрели в спину роботу. Пока он не скрылся за выступом скалы.
Только тогда Стефан смог немного перевести дух.
Если все сложится удачно, они и пешком доберутся до какого-нибудь укрытия, пока солнце не начало палить с особой жестокостью. Он мог бы сейчас сам забраться в кар, и попытаться с боем вырваться из Красных скал. Мог бы… Стефан неожиданно поймал многозначительный взгляд Роя. И передумал.
— ТЫ ЧТО НАТВОРИЛ, УРОД…
Свистящий шёпот шапитшталмейстера Дикса прокатился по цирковым закоулкам с грохотом и неотвратимостью горной лавины – и больно ударил изнутри в череп Арсения Краснознаменского. Арсений сморгнул горячие слёзы и привалился спиной к опорной штанге, ноги не держали. Слава Революции, что на этот раз гнев мастера обращён не на него, а, значит, вчерашний припадок закончился благополучно, он никого не покалечил и не зашиб до смерти, как бывало уже.
Вот и хорошо.
А боль – она скоро пройдёт, и слабость тоже, это ничего. Вот только бы ещё мастер Дикс не ругался так, пусть даже и не на Арсения… Страшный голос у шапитшталмейстера, нечеловеческий. Ввинчивается в уши штопором, буравит виски, давит слезы из глаз. Страшна тень мастера Дикса – огромная, черная, мечется по стенам, словно живая, а мастер-то неподвижно стоит, вот и пойми… И сам мастер Иоганн Дикс тоже страшен – возвышается посреди бокового прохода, держит на вытянутой руке обмякшего Мима.
Выбеленное лицо Мима совершенно бесстрастно. Он висит, как тряпичная кукла, с неестественно вывернутой головой, совершенно безучастный к происходящему. Словно это вовсе не его только что трясли, подняв за шкирку, как нашкодившего котенка.
— Отпусти мальчика, Иоганн.
Старуха-гадалка появляется ниоткуда, словно соткавшись из рваных теней, и кутаясь в них, как в ажурную черную шаль. Или это на самом деле шаль? После припадка сложно доверять зрению.
— Мальчик не виноват. Его вчера сиамцы гулять утащили. А ты же знаешь, как именно они любят гулять…
Мастер Дикс поворачивает железную маску в сторону старухи. Молчит. Потом разжимает пальцы, звякнув кольцами на фалангах. Мим падает безвольной тряпкой, но приземляется ловко, как кошка, на четыре точки. Поднимается одним движением. Но мастер Дикс уже уходит, бросив старухе через плечо свистящим шепотом:
— ПОЗОВИ НАШИХ.
Старуха растворяется в закулисных тенях так же незаметно, как и появилась. Мим смотрит вслед мастеру Диксу и словно бы становится выше ростом. Делает пару шагов – тяжелых, неуверенных, так мог бы ходить только что оживший гранитный памятник. Арсению кажется, что он слышит жалобный скрип прогибающихся досок настила, как только что под шагами самого мастера Дикса.
Рядом кто-то несколько раз подряд ухает, неприятно и утробно. Звуки напоминают злорадное хихиканье – но таким глухим замедленным басом хихикать мог бы разве что осьминог на очень большой глубине.
Арсений с трудом поворачивает тяжелую голову и видит Человека-спрута. Тот взгромоздил свою бесформенную тушу на сундук с реквизитом, раскорячившись и свесив нижние щупальца. Серебристый котелок подрагивает в такт движениям лысой макушки, единственный глаз презрительно щурится. Арсения Человек-спрут не любит и обычно с ним не разговаривает, но сейчас ему больно уж хочется сообщить неприятную новость.
— Хана вашему балагану! И никакой больше воды! Понял, шиза недотравленная?
Человек-спрут не цирковой, просто прибившийся уродец. И больше цирка ненавидит, пожалуй, только детей, для развлечения которых вынужден каждый день просиживать по несколько часов в стеклянной бочке.
— И никакой воды! – гудит Человек-спрут и снова разражается злорадным уханьем. — Никакой мокрой, мерзкой, холодной воды… Никогда больше!
— В ЧЕМ ДЕЛО. ПОЧЕМУ НЕ РАБОТАЕМ.
Арсений вздрагивает. Шапитшталмейстер стоит в противоположном конце коридора. Но тихий голос его рвет Арсению барабанные перепонки и уже изнутри головы буравит висок. Человек-спрут раздавлен. Сползает с сундука, пытается возразить:
— Но ведь представления сегодня не будет!
— ПРЕДСТАВЛЕНИЕ БУДЕТ.
Человек-спрут уползает, подволакивая задние щупальца и бормоча что-то о людской тупости, мешающей поверить в сухопутного спрута. Мастер Дикс возвращается в кабинет, задергивает полог. Арсений видит, как туда же просачиваются цирковые – только основной состав, ни одного случайного или новенького. Последней заходит старуха-гадалка.
Арсений заставляет себя оторваться от спасительной штанги и преодолеть весь кажущийся бесконечным коридор. Он – охранник, и сейчас его место там. У полотняных дверей кабинета. Это только разные уроды могут не понимать, что представление должно продолжаться, не смотря ни на что.
Человек-спрут сидит в бочке, поджав щупальца, и думает о раскаленном красном песке. Красный песок, сиреневое небо, жаркое марево над горизонтом. И никакой воды.
Нигде.
Что может быть прекраснее?
Арсений стоит у входа в кабинет, в узком коридоре между стенкой шатра и внутренними отгородками. Закрытый полог отделяет его от собравшихся внутри, но ткань легко пропускает звуки. Ветер бьется во внешнюю стену, натянутая кожа вздрагивает, вздувается буграми и снова провисает. Шапито, огромный спящий зверь, ворочается во сне, передергивает шкурой, отгоняя назойливых двуногих насекомых. Зверь знает, что скоро все равно придется проснуться, поскольку представление должно продолжаться, несмотря ни на что, но пока, как может, растягивает последние минуты покоя.
Арсений стоит в узком проходе и чувствует, как холодные струйки пота текут у него по спине. Не от жары, и даже не от привычной слабости. Просто то, о чем говорят за опущенным пологом, непредставимо. Чудовищно. Немыслимо. Похоже, Человек-спрут прав и цирку действительно конец.
Сегодня ночью Мим поставил на кон в какой-то глупой карточной игре Шатер.
И проиграл.
Он вчера долго общался с сиамскими близнецами, а ведь всем известно, какие они азартные. А он слишком хороший Мим, не просто способный отобразить что угодно, а буквально вживающийся в отображаемое. Вот и вжился…
И проиграл-то не абы кому, а то ли каким-то важным бандитам, то ли представителям местной власти, впрочем, кто их тут различить способен? И сейчас цирковые пытаются что-то придумать. Они ведь не могут просто уйти. Арсений – мог бы, он не цирковой. Как и другие, недавно прибившиеся и еще не успевшие срастись с цирком намертво. Или не захотевшие, как этот вот недавний урод со щупальцами. Вот уж кого гибель цирка точно не коснется, такие везде выплывают. А Арсений не уйдет. Пусть даже он и не цирковой. Он охранник, и этим все сказано.
Арсению даже думать не хочется, что произойдет, если выход не будет найден до момента пробуждения огромного зверя, которому вряд ли понравится, что какой-то там Мим проиграл его шкуру. От таких мыслей в груди начинает жечь, словно под ребра набросали углей, и кашель рвет горло когтистой лапой изнутри…
В паре шагов от Арсения в кожаной стене возникает щель, пропуская жиденькую волну мутно-серого дневного света и Губбермана. Щель тут же смыкается, Губберман щурится и моргает, привыкая к закулисному полумраку. Обнаружив Арсения, самодовольно щерится и проворно семенит в его сторону. Арсений непроизвольно вжимается в кожаную стену – ему не нравится гибкий прощелыга, словно бы начисто лишенный костей и совести. В его присутствии Арсению всегда хочется отодвинуться, а потом – вымыть руки.
На счастье, Губберман просто направляется в кабинет шапитшталмейстера. Мазнув Арсения липким взглядом, откидывает полог и проскальзывает внутрь. Его голос звучит приглушенно и тоже как-то липко:
— Я поговорил кое с кем… они не хотят неприятностей. Ребята, конечно, упертые, но неглупые, а я постарался, чтобы дошло… Я был чертовски убедителен! Им не нужны лишние проблемы. А когда начали догадываться, с чем столкнулись…
— КОРОЧЕ.
— Они согласны взять деньгами. Вы бы знали, чего мне это стоило!
— СКОЛЬКО.
— Десять миллионов. И учтите, я торговался, как зверь!
— ВСЕГО-ТО.
— Золотом…
За пологом – тишина. Словно нет там больше живых людей, которым необходимо дышать.
Арсений давится кашлем.
Такое с ним часто бывает после припадков, особенно, перенервничать если. Иногда удается перетерпеть, загнав рвущее грудь клокотание поглубже, часто-часто сглатывая и дыша тоже часто и мелко, как дышат собаки. Но сейчас кашель берет верх, дерет нутро когтями до крови, заставляет выхаркивать ошметки легких. Спотыкаясь и поминутно хватаясь рукой за ненадежную стенку шатра, Арсений ковыляет в дальний угол, где его хрипы и надрывные кхеканья никому не будут мешать. Слабость делает ноги ватными и непослушными, лицо мокрое то ли от пота то ли от слез. «Черный газ» — жуткая дрянь, Арсению еще повезло тогда, военврач так и сказал – «В рубашке ты родился, паря».
К полудню субботы «гильгамеш» въехал в маленькую долину между Заливом Зноя и Морем Дождей. Длинная петля маршрута замкнулась, все слова были сказаны и точки расставлены, уик-энд заканчивался там же, где начался.
Почти всё утро Вика провела в кабине. Управление вездеходом хоть как-то отвлекало её от тоскливых мыслей. Алекс тоже был рассеян и задумчив. Ожидание разлуки, едва ли не более тягостное, чем сама разлука пропитало воздух салона, заставляя обоих пассажиров неосознанно ждать хоть какой-нибудь развязки, и развязка, кажется, наступила.
— Приехали, — громко сказала Вика.
В рубке что-то загромыхало, Алекс нырнул в дверь кабины и остановился за креслом.
— Быстро доехали, — произнёс он с напускной бодростью.
— Быстро, — согласилась Вика, принимая игру в «никто никому ничего не должен», — А где твой «шабути»?
Подавшись вперёд, Алекс оглядел окрестности и радостно указал вперёд, туда, где в тени от торчащего к небу каменного зуба виднелся край полосатого борта.
— Вон он, бродяга, как на парковке… Ну что ж, мне, наверное, пора на выход.
— Погоди, — торопливо проговорила Вика, выбираясь из кресла. — Я тебя провожу.
У входа в кормовой шлюз, прежде чем надеть поблескивающие в свете ламп шлемы, они поцеловались.
— Я заведу почту со старым адресом на каком-нибудь Аляскинском сервере, их у нас обычно не банят, — сказал Алекс. — Напиши мне туда, как сможешь.
— Они же подлые предатели. — Вика бледно улыбалась.
— Плевать. Как это по-русски, не до жиру?
С минуту они молчали, чувствуя нарастающую неловкость. Наконец Алекс кашлянул и сказал, что нужно идти. Вика покорно кивнула.
Уже внизу, стоя на серой пологой осыпи, она сообразила, что, наверное, следует присесть на дорожку. Алекс, не понимая зачем, послушно сел на ступеньку короткой лесенки. У него опять сделалось задумчиво-напряжённое лицо, словно он мучительно размышлял над чем-то и никак не мог прийти к каким-либо выводам. Потом они почти разом поднялись на ноги, имитируя прощальный поцелуй, ткнулись фильтрами шлемов, затем Алекс Мур стремительно развернулся и запрыгал в сторону своего «шабути».
— Вот и всё, — уныло подумала Вика, воздев перчатку в прощальном жесте.
Дождавшись пока чёрно-жёлтый скафандр доберётся до вездехода, она тоже повернулась и полезла в «гильгамеш». Натужно провернулись рычаги запоров, люк встал в пазы, замигал жёлтый огонёк барометрического индикатора. Вика прислонилась к стене. Она едва не физически ощущала, как в голове, в груди, в животе разливается удушливая сосущая пустота, будто из тела медленно откачивают воздух. В сравнении с этой пустотой, вакуум, царивший за броневыми стенками вездехода, был сущей ерундой, и с этой жуткой змеиной пустотой предстояло жить долгих три года, а может быть пять, а может всю оставшуюся жизнь. «Делай, что делаешь, и будь, что будет», — подумала Вика.
Она оттолкнулась от стены и потянулась к фиксаторам шлема, но не успели Викины пальцы коснуться застёжек, как входной индикатор над люком вдруг бешено замигал красно-синим и почти одновременно с этим в люк заколотили. Сердце в груди стукнуло и дало перебой. «Сейчас-сейчас», — бормотала Вика, промахиваясь пальцами мимо сенсоров. Жёлтая лампочка засветилась, как глаз испуганного хищника, едва слышно загудели, заработали насосы. С трудом дождавшись зелёного сигнала, Вика рванула рычаги и выскочила из шлюза, едва не сшибив стоявшего на нижней ступеньке Алекса. А тот поймал, сгрёб её в охапку, прижался к стеклу шлема. Ничего не понимая, Вика во все глаза смотрела как шевелятся его губы, и лишь спустя несколько секунд начала понимать слова.
— Во вторник! — гулко кричал Алекс. — Слышишь? Во вторник я подаю заявку в космический департамент. Если сразу оставлю в залог дом, то проблем не будет. А ты постарайся зарезервировать мне место в составе.
— Зарезервирую… — одними губами пролепетала Вика.
Волна счастья, захлестнула её, вымывая, выдавливая прочь испуганную змею пустоты. Глаза набухали слезинками.
— И чёрт с ним, с этим домом! — блестя глазами, радостно прокричал Алекс. — Всё равно пляж воняет нефтью.
Мне кажется или Совет демиургов просто набрасывает нам часть своей работы? Нет, я ничего против не имею, но хоть бы предупреждали. Откопали они где-то этот мир оригинальный… назвали дипломной работой одного из демиургов и сдали нам в добрые руки, поскольку демиург тот где-то смылся или сгинул, а мир бесхозный и надо бы помочь… И так всегда.
Мир действительно очень оригинальный. Я бы даже сказала, что такого существовать не может в принципе, поскольку гравитацию и законы физики никто не отменял. Но ведь существует же! В общем, представьте себе огромную сферу размером с типичную жилую планету. Прозрачная такая сфера, летающая по орбите вокруг своей звездочки. Внутри сферы находятся гигантские, большие, средние и малые острова, держащиеся на святом духе демиурга и магических кристаллах, спрятанных внутри островов. Без понятия, как он все это организовал, как удерживается сама атмосфера и не сдувается в космос и как там у них гравитация регулируется, но этот мир каким-то чудом живет. Не разваливается на запчасти, не рассыпается и не загибается от радиации.
Сам мир населен довольно стандартно. Есть острова с людьми, есть острова эльфов, немного гномов, расселенных по островам, и есть драконы. Они единственные, кто может путешествовать между островами без ограничений. Остальным приходится извращаться кто как может. Эльфы научились взаимодействовать со своими кристаллами внутри острова и умеют заставлять остров двигаться в нужном направлении. Медленно, конечно, но хоть так. Люди сумели только мосты построить и то лишь между центральными островами. Все отдаленные острова предоставлены сами по себе и существуют в своем узком мирочке.
В принципе, выправлять им особо нечего. Войн и расизма как такового там нет, поскольку люди летать не умеют, по мосту сильно много людей не перейдет, мост всегда можно разрушить, а с драконами не договоришься, чтобы армии перевозили. Кажется, именно этого и хотел добиться тот демиург — он создал мир, в котором полноценная война физически невозможна. Могут перебираться друг к другу мобильные отряды наемников, местных ассасинов и всего такого, но это так, мелкие, не опасные стычки.
В целом я поговорила с представителями самых крупных островов, наведалась на мелкие острова — ничего эдакого не нашла, предложила заложить парочку школ и несколько академий для подрастающего поколения и дала отмашку торговым народам, мол, можно и тут торговать. Приток свежих товаров может немножко расшевелить несколько застрявший в развитии мир островов. Запретила продавать им огнестрельное оружие и прочее, что приводит к массовым уничтожениям и разрушениям. Никаких бластеров, плазмаганов, никаких пушек и прочего. Пусть торгуют тканями, продуктами, безобидной техникой, книгами, заклинаниями, не связанными с массовыми разрушениями. Этот мир слишком хрупок, чтобы в нем устраивать массовые побоища, взрывы и атомную войну. Пусть живут себе в уюте, тишине и тепле.
Конечно, местные жрецы не обрадовались смене власти у богов, ну что ж теперь. Предупредить я их предупредила, о надзоре со своей стороны и со стороны драконов и демиургов сообщила, а дальше уже дело за ними. Мне все равно, кому они там будут молиться, поскольку настоящих богов я не нашла, демиург не объявлялся и не интересовался своей дипломной работой уже давно, а все прочие забили болт на это чудо мысли.
В дополнение к новому миру нам достался целый летучий замок магов, чьи обитатели прослышали о дивном, чудном, сказочном мире и пожелали переселиться к нам. И поскольку замок вполне неплохо вписывался во внешний вид островного мира, то я просто поставила его туда, на свободное место да так, чтобы не мешал плавно перемещающимся островам. Работенка была кропотливой и заняла почти полдня. Это тебе не с Шиэс мир переносить, тут самой корячиться пришлось.
Благо маги попались не скандальные, спокойные и привычные уже практически ко всему. Так что небольшая тряска замка ими воспринялась нормально. Зато теперь эти маги смогут обучать местных своим заклинаниям, поскольку из-за разобщенности островов магия в мире была достаточно слабенькой. Да и налаженная связь с другими мирами должна была подтолкнуть этих островитян к развитию. Нельзя же столетиями чахнуть каждый при своем, если вокруг есть множество всего интересного, полезного, важного… Информацией нужно обмениваться, иначе зачем она нужна?
Мне чертовски нравится этот островной мир, просто сказка во плоти. И нравится, что там нет типичных конфликтов людей и всех прочих рас. Нравятся спокойные маги, несколько достойных правителей, сразу же ухватившихся за возможные перспективы, разумные эльфы, почуявшие выгоду от сотрудничества с собратьями из других миров. Люблю действительно адекватных существ, понимающих, что под лежачий камень вода не течет. Думаю, этот мир однажды еще покажет себя.
Корделия потянулась за видеофоном.
Пальцы уже коснулись гладкого, невесомого прямоугольника, уже легли на выспыхнувшие сенсоры, возвращая дремлющее устройство к жизни, уже запустили в наносхемах суетливый обмен импульсами и сигналами… В сознании уже оформилась в синтаксические формы первая фраза…
Корделия отдернула руку. Нет, она дала себе слово — она позвонит ему завтра. Сделает паузу. Ослабит хватку. Она должна позволить ему почувствовать свою собственную, глубинную волю. Должна позволить ему вздохнуть. Иначе… Иначе он так ничему и не научится. Всегда будет ждать подсказки, помощи, инструкции. Всегда будет оглядываться. А если и примет решение, то выберет то, что попроще, легче, без судьбоносной дерзости, всегда с оглядкой и страхом. Чтобы не ошибиться, не превратиться в неудачника. Не нарваться на осуждение и укоризну. Не разочаровать.
Зависимость воздействует на душу так же пагубно, как и власть. Разлагает и разрушает. Страдание превращается в незаменимый атрибут, в безупречное оправдание и даже в предмет гордости, отказаться от которого означает лишиться значимости. Пребывающий в этой деформирующей скорлупке человек привыкает к ней, срастается с ней настолько, что извлечение из этой формы превращается в настоящую муку, в пытку преображения и роста. Корделия не хотела, чтобы по истечении времени Мартина постигла та же участь закоснеть в скорлупе удобной и теплой зависимости.
Конечно, нельзя было даже сравнивать его прежнее подневольное положение в качестве подопытного экземпляра с его нынешним, привилегированным. Ситуация поменялась на зеркальную. Выглядело так, будто господствующее положение занимает как раз Мартин, а Корделия, как пресловутая рыбка из сказки, была у него на посылках. Но это именно что так выглядело. Казалось. Корделия слишком хорошо знала, что это не так, что никакая она не «рыбка», а скорее та привередливая старуха, пожелавшая слишком много. Потому что не он в ней нуждался, а она в нем. Это он был для нее бескорыстным добрым волшебником, исполняющим желания, а вовсе не она. Она тоже их исполняла, но самые примитивные, насущные, мало что значащие. Да, она спасла ему жизнь. Да, она возилась с ним, каждую минуту рискуя свалиться с вырванным горлом. Она входила к нему в медотсек, а затем в комнату под крышей, подобно дрессировщику в клетку с раненым тигром. И да, да, она тайно надеялась, что он ее убьет. Одно движение тонких, точеных пальцев, и она упадет, счастливая и бездыханная.
Она никому в этом признавалась. Сама от себя скрывала однажды просочившуюся из подсознания истину. Она устала гоняться за смертью по Галактике, и потому пригласила ее в свой дом как гостью, привезла едва ли не силком. Она сделала это, потому что все еще не оставляла надежды вернуться на погибающий «Посейдон», заглянуть в тот темный, нависающий иллюминатор и раствориться в подступающей темноте. Ей надоело притворяться живой. Но смерть и на этот раз ее обманула, не поддалась на уговоры. Да и не смерть это была. Подделка.
Под личиной смерти, в маске безупречного оружия, к ней пришла жизнь, та самая, некогда пожранная космосом, искалеченная и окровавленная. Эта жизнь явилась, запутавшись в силках ее эгоизма и самоотрицания, чтобы заполнить все пустоты и обратить хижину отчаяния в обитель радости. Чтобы воплотить невозможное, чтобы воскресить и вознаградить. Она, после пятнадцати лет прозябания, получила все, в чем считала себя обделенной. Она стала царицей. И теперь прилагала все усилия, чтобы не пожелать стать «владычицей морскую». То есть, присвоить себе Мартина раз и навсегда. Обеспечить себя гарантией счастья и смысла. Потому и отослала «рыбку» в море, чтобы избежать соблазна, дала ей вольную. Пусть «рыбка» приплывет сама, когда захочет, без сетей и без обязательств. По собственной воле. В результате добровольного, сознательного выбора. А она будет ждать. Она всегда будет ждать.
Мартин еще не понимает, что происходит. Вообразил невесть что. Думает, что он ей больше не нужен… Надоел.
Когда в последний раз они говорили по видеофону, вид у него был обескураженный. Держался он отстраненно, с затаенной обидой, хотя работа на радиотелескопе ему нравилась. Это было заметно. Он гордился собой как азартный, увлеченный мальчишка. Он чувствовал уверенность, силу. Он больше не был чьей-то вещью, чьей-то игрушкой. Он был личностью, человеком… Он мог выбирать, мог решать, мог действовать без приказа. Ему это было уже не нужно. И она ему тоже не нужна.
Корделия закрыла глаза. Ничего, ничего, она справится. Она и не с таким справлялась. А если ей немного повезет, то ей будет куда приложить свои силы.
Она выключила видеофон. И отложила его в сторону. Будет даже лучше, если она отдаст его на хранение самому профессору и заберет, когда ее выпишут.
Накануне отъезда на Асцеллу она все обговорила с Конрадом и Фицроем. На какое-то время, примерно на месяц, если не возникнет осложнений, она прервет все связи с внешним миром. Это была не прихоть, а требование профессора Гриффита, в чьей маленькой клинике ей предстояло провести некоторое время. Он настоял, чтобы она оставила все дела. Ей нужен покой и полное сосредоточение. На случай самых чрезвычайных ситуаций, которые Конрад, а вместе с ним и топ-менеджеры холдинга, не смогут разрешить без ее вмешательства, профессор предоставил в их распоряжение свой номер видеофона.
Свой видеофон Корделия оставила при себе, но входящие сигналы были заблокированы искином клиники. Ее планшет, уже по ее просьбе, был отрезан от инфранета. О пище для ума и развлечениях Корделия позаботилась заранее – загрузила как непрочитанные, так и любимые книги, некогда забытые и пропущенные из-за недостатка времени фильмы, а так же музыку.
Кроме медиабиблиотеки там хранилась запароленная папка с голоснимками Мартина. Эту коллекцию для нее собрала «Жанет» на Геральдике. Снимков, которые Корделия сделала сама, с ведения самого киборга, было не больше десятка. Хотя Мартину нравилось позировать, Корделия себя сдерживала, будто голоснимки были еще одним средством захватить его в бессрочное владение. Потом она жалела о своей сдержанности, пока не обнаружила, что домовой искин на Геральдике, очень своеобразно истолковав приказ «приглядывать за новеньким», составил очень подробную голографическую летопись жизни своего «поднадзорного», и Корделия не могла удержаться от соблазна, чтобы не нарезать из этой хроники роликов.
Действие их происходило по большей части перед домом, на кухне или в ее рабочем кабинете, потому что все прочие видеокамеры в доме были деактивированы. Корделия отключила их сразу же, как привезла Мартина. В исследовательском центре он оставался под наблюдением круглосуточно, поэтому невзирая на опасность, Корделия попыталась хотя бы частично избавить его от «Большого Брата». Полностью сделать этого она не могла. Искин ее геральдийского дома был на базовом уровне запрограммирован на контроль за всем происходящим в близлежащем пространстве. Отключить эту опцию означало превратить дом в холодное и темное строение, открытое всем ветрам.
В избранной им комнате Мартин все же чувствовал наблюдения. Там его никто не укладывал на лабораторное стекло и задвигал под прицел сканера. Там он впервые приналежал самому себе. Позже внимание «Жанет» ему уже скорее льстило, чем пугало. Зловредный искин, памятуя о первых неделях «холодности» своего предмета, теперь мстила тем, что отслеживала и протоколировала все промахи и неудачи «обожаемого» киборга. Когда он что-то неправильно понимал, когда делал что-то запретное, когда пугался неизведанного.
Подлинной жемчужиной коллекции был момент вкусового знакомства Мартина с плодами дикого corylus geraldikana, растущего вокруг дома. Корделия настоятельно советовала этого не делать. Да кто ж ее будет слушать, какого-то человека с его урезанными возможностями! Он же киборг! Сильный, быстрый, зоркий. Разумеется, он этот дикий орех попробовал. На вкус орех неплох, в случае необходимости вполне может служить средством пополнить человеческие энергоресурсы, а для птиц и грызунов является желанным лакомством, но… только когда окончательно созреет. Пока же степень готовности к потреблению не достигнута, внутри скрывается не смертельный, но весьма неприятный сюрприз – косточка при нажатии выбрасывает что-то вроде крошечной торпеды, которая заливает язык и глотку жидкостью с омерзительным вкусом. Таким образом растение защищается от преждевременного разграбления. Вот созрею – тогда ешьте! А пока – ни-ни. Когда «Жанет» тайком продемонстрировала Корделии момент дегустанции ореха и ее последствий, Корделии пришлось спрятаться в ванной и даже включить душ, чтобы заглушить хохот. Мартин прыгал по поляне как щенок, принявший за косточку стручок кайенского перца. С одной стороны, Корделии было его даже жаль. А с другой… Его же предупреждали. И ведь ни в чем не признался, паршивец.
Корделия отыскала ролик под названием «Орех» и в тысячный раз его просмотрела. Остановила воспроизведение, чтобы полюбоваться лицом Мартина в тот момент, когда косточка извергла содержимое. Искренняя детская обида! За что?
Она погладила пальцами дисплей.
Был еще момент, когда Мартин залез на дерево за геральдийской белкой, чтобы познакомиться с ее детенышами, и не учел дух коллективизма этих отчаянных зверьков. Когда Мартин добрался до беличьего гнезда и попытался в него заглянуть, на любопытного чужака, отчаянно вереща и щелкая, набросились все соседи беличьего семейства. Мартин слетел с дерева, как с ледяной горки, а белки гнались за ним и безжалостно кусали. Корделия его спрашивала о происхождении царапин и ранок, но Мартин буркнул, что просто упал. И она верила, пока «Жанет», опять же тайком, не показала ей запись. И таких эпизодов было немало. Корделия составила себе из них целый сериал, перекинула на планшет, а хроники приказала «Жанет» заархивировать и надежно спрятать в запароленные папки.
Корделия медленно, в который раз, пролистала свою геральдийскую коллекцию. Вполне вероятно, что у нее в скором времени, кроме этой коллекции ничего не останется.
Окна ее небольшой светлой палаты выходили в парк, окружавший небольшую клинику. Пациентов было немного, и они старались друг с другом не встречаться. Некоторых она видела издалека и даже кое-кого узнала. Но не подала вида. В конце концов, она здесь тоже почти инкогнито, под именем Коры Эскотт. Не так уж она и скрывается. Потому что ничего преступного не совершает. И знает как бороться с любопытными.
Преследований папарацци Корделия не опасалась. Несколько лет назад она преподала хороший урок не в меру любознательным журналистам и таблоидам, которые скупали их материалы. Корделия сделала публичное заявление, в котором обратилась с просьбой ко всем средствам массовой информаци не касаться в своих статьях, репортажах, ток-шоу, расследованиях и интервью ее частной жизни. Все, что связано с ее профессиональной деятельностью, открыто для репортеров и интервьюеров. А вот заглядывать к ней в спальню – нежелательно. Тем более, что ничего интересного в этой спальне уже много лет не происходит. Если к ее просьбе не прислушаются, то она воспользуется законом о неприкосновенности частной жизни и будет преследовать нарушителей через суд. Ее адвокаты из «Майерс, Голдберг и Ко» уже землю роют когтями от нетерпения.
Все равно нашлись такие, кто счел ее предупреждение рекламным трюком. Будто бы она играет на извечном «запретный плод сладок». Или они до сих пор верили, что женское «нет» это на самом деле «да, но позже». Цену себе набивает. И горько об этом пожалели. Все нарушители получили судебные иски и чудовищные штрафы. Авшуры получили долгожданное развлечение и вцепились в ответчиков как бешеные хакуры. Часть попавших под суд онлайн-таблоидов разорилась, часть Корделия скупила за бесценок, часть сумела удержаться на плаву. Но урок был усвоен. Приходившие к ней за интервью журналисты знали – ни одного вопроса о частной жизни. И ни слова в печать без согласия главы холдинга.
Конечно, мелочь какая-то просачивалась. Кто-то снял ее на видеофон, когда она летела на «Queen Mary» с Мартином, кто-то с Геральдики продал нечеткие снимки ее загородного дома, кто-то узнал ее в отеле «Король Лир» на Шии-Раа. Но все это расползалось на уровне слухов и сплетен по блогам и домашним страницам, авторы которых были предельно осторожны. Высказывались догадки и относительно Мартина. Но с тех пор, как Кира Гибульская начала свою деятельность, о разумных киборгах говорили на всех каналах, и на этом фоне Мартин был всего лишь одним из них. Что Корделию вполне устраивало. Она даже не возражала, когда ей приписывали сексуальную связь с этим разумным киборгом. С точки зрения обывателя это выглядело логично. Такая женщина, как она, жесткая, властная, независимая, неспособна выстраивать отношения с мужчиной-человеком, и потому вынуждена заменить этого мужчину киборгом. Киборг, пусть даже разумный, всегда будет слушаться хозяйку. Сплетничали, правда, осторожно, с оглядкой, но с незатухающим энтузиазмом. Даже проживающая на Аркадии мать Корделии, Катрин Эскотт, прислала ей вкрадчивое предупреждение. Корделия прочитала, усмехнулась и отправила письмо в корзину. Ей было все равно, какой статус приписывают Мартину. Эта привязанность была ее достоянием, и она не собиралась этим достоянием с кем-то делиться. Пусть думают что угодно. Пусть строят предположения и догадки. До истины все равно никому не добраться, да и не понять им ее, эту истину.
Корделия отложила планшет, подошла к зеркалу, оглядела себя и через стеклянную дверь вышла в парк.
Как хорошо, что здесь все бояться друг друга. Ее тоже кто-то узнал, и за этим узнаванием последовал холодок отчуждения. Все-таки Корделия Трастамара, несмотря на все ее принципы, глава медиахолдинга, повелительница тех сил, которые как возносят к вершине популярности, так и низвергают в пропасть остракизма. В любой момент может вызвать на Асцеллу свою мобильную бригаду и устроить скандальную пресс-конференцию только потому, что ей не понравился брошенный в ее сторону взгляд. Делать этого Корделия не собиралась, но страх, что она внушала, был ей на руку. Никто из узнавших ее не попытается объявить об этом публично, не поделится на съемках рейтингового ток-шоу своими соотражениями относительно ее пребывания в этой клинике. Потому что прагматичная и безжалостная Корделия Трастамара ответит им той же монетой, да еще и компромата нароет. Это она умеет. Молчит, молчит, вводит противника в заблуждение своим долготерпением, своей аристократической невозмутимостью, а потом как ответит… Вот как было с этим беднягой Бозгурдом.
Корделия грустно улыбнулась, заметив в конце аллеи торопливо мелькнувшую тень. Всем есть что скрывать. И богатым, и знаменитым. Чтобы не смущать застенчивых пациентов, она свернула в сторону коттеджей для обслуживающего персонала. Платили в клинике хорошо, условия работы и проживания соответствовали самым высоким притязаниям. Ближайший коттедж походил на бунгало где-то на престижном курорте. Окна нижнего этажа были открыты. Слышались голоса. Кто-то свободный от дежурства смотрел новости. Корделия ускорила шаги, чтобы миновать жилую зону, но уловила знакомое имя — «Саган»… Радиотелескоп, названный в честь астрофизика Карла Сагана. Корделия остановилась. Почему его упоминают в новостях? Это не ее канал. Она слышит это по манере подачи материала в эфир. Слишком надрывно, с истеричными нотками. Ее новостные ведущие так не работают. От них требуется спокойная объективность, даже отстраненность от событий, чтобы избежать преждевременных суждений. А тут…
Корделия прислушалась. Внутренний голос требовал, чтобы она бежала оттуда, чтобы заткнула уши, чтобы пренебрежительно отмахнулась и объявила новостную подборку чистым фейком. Потому что она слишком хорошо знает всю эту журналистскую кухню, знает, как это делается и как монтируется в погоне за рейтингами, и поданый в эфир материал, прежде чем принять его к сведению, должен быть поделен на шестнадцать.
Но Корделия не могла сдвинуться с места. Имя астрофизика ее околдовало.
— По непроверенным данным строящийся на орбите Новой Москвы квантовый радиотелескоп «Саган» подвергся нападению и получил значительные повреждения. По показаниям очевидцев группа террористов прибыла на грузовом судне и совершила попытку захвата станции. Атака была отбита службой безопасности. Однако захватить нападавших не удалось. В результате стрельбы произошла разгерметизация грузовых отсеков. Есть раненые. Несколько сотрудников числятся пропавшими безвести. В частности руководитель группы техников Ласло Ковач заявил о пропаже одного из своих стажеров…
Время остановилось. Круг замкнулся. Она вернулась на «Посейдон».
…Разгерметизация нижних уровней. Критическое повреждение корпуса. Отказ гравикомпенсаторов.
…Лестница. Где лестница? Она перебирала по ступенькам руками, цеплялась и висла. Топот и вой. Какой страшный, ползущий изнутни вой… Сгусток предсмертного отчаяния. Черный провал лестницы. Жерло, уводящиее в ад. Рядом с ней всхлип. Чуть позади хриплый, придушенный кашель. Она, замерших над провалом, она, обезумевшая… Она уже не человек, у нее нет разума, она сброшена до животной протоплазмы. И вдруг – тишина.
Огромная полусфера орбитальной станции медленно тонет в черной, ненасытной утробе космоса. Эта станция разваливается, истекает кислородной кровью, тянет за собой этот воздушный послед… Корделия поднимает голову и видит над собой черный глаз в крапинах подмигивающих звезд. Над ней иллюминатор, тот самый, круглый, с прозрачным веком воздушного пузыря… Корделия заглядывает в этот бездонный зрачок и тонет в нем. Растворяется. Навсегда.