Верное имя откроет дверь
В сердце сверкающей пустоты.
Радость моя, ты мне поверь
— Никто не верил в меня более, чем ты.
(Мельница. Текст песни «Радость моя»)
Жар с Рутой как раз заходили в главный зал через боковой вход, (для гостей попроще). До этого пришлось хорошенько побегать: сначала в «курятник» на «допрос» пленника отвезли, потом к тсаревичам зашли — но там всё было слишком скучно: никого из гостей не пустили, только верные защитники со всех сторон. Шарес, при мече. Арбалетчики по углам.
Судя по всему, угрозы во время почти тайной церемонии не предвидится. А заключение брака? Так что в этом интересного!
— Как там наша Рысочка? — спросил сам у себя вслух Жар.
Рута только хмыкнула, думая о своём: «Вот и как можно выполнить противоречащие один другому приказы?! В этот раз Дамельш превзошел даже сам себя! Да, и сможет ли она? Что ей скажет Жар или эта Р-р-рыска?»…
В это время раздался уверенный громкий голос мажордома:
— Альк Хаскиль с невестой Аниэлой!
Жар моментально увидел в быстро растущем пустом кругу среди толпы побледневшую, округлившуюся в глазах, весчанку.
«Ну, вот так и знал, что с белокосым ухи не сварит! Хоть бы не разревелась народу на потеху, или бить не пошла!» — ворюга подскочил, будто невзначай, и взял подругу под локоток. Рыска, медленно и внешне почти спокойно, двинулась вслед за Густавом Хаскилем в сторону «женишка».
— Альк, с тобой всё хорошо? — спросил отец, не обращая внимания на откровенно скривившуюся от злости красавицу рядом с сыном.
— Да, пап. А что это? Неужто, новая горничная мамы? То-то мне старая не нравилась. Вместе с коровнюхом на пару. Развели балаган, понимаешь, в замке!
Жар стоял, пытаясь не уронить свою челюсть на пол — что этот белокосый зазнайка себе позволяет?! Как он к Рыске обращается?! Но Рута, стоящая чуть позади, шепнула ему: «Я сейчас! Слушай внимательно!», и практически убежала. Улыбка Алька стала почти счастливой.
Рыска пристально посмотрела на «соперницу» золотыми глазами — та хотела сказать что-то обидное и в высшей степени жестокое, но вдруг подавилась воздухом! Сердце остро заболело и отчаянно забилось, как пойманная в грудную клетку птичка.
— Госпожа Аниэла, с вами всё нормально? Как вы себя чувствуете? — «участливо» спросила Рыска. И когда только научилась вежливому, выверенному по этикету, общению с врагами?
Тут подбежала Рута, схватила саврянку за плечи, в руке «мастерицы-хорька» блеснула на долю секунды тонкая иголочка, которая тут же вошла Аниэле под кожу. Такой укол и не почувствуешь! И кузина-заговорщица, охнув, упала ей на руки. Сзади послышалась возня, но гости подумали, что это мужчины устроили соревнование — кто первым поможет девушке достать нюхательные соли из пикантного места в женском декольте. Альк спокойно отошел на пару шагов, будто его это всё не касается.
Рыска чуть пошатнулась и зажала нос рукой. Один к восьмидесяти. Надо же! Вытянула! Повезло! Жар её отпустил, видимо, под предлогом помощи, обшаривая заговорщицу в поисках подсказок и улик.
На плечи весчанки легли теплые родные руки, Рыска прижалась спиной к самому любимому человеку. Это было огромным непередаваемым счастьем! Даже боль в голове прошла!
В это время открылись тсарские ворота: вошли Исенара и Шарес. Толпа хлынула к ним с поздравлениями и подарками, инстинктивно оставив прямой свободный коридор до Хаскилей.
— Как приятно тебя здесь видеть! — сказала тсаревна, — ты всё-таки пришёл.
— Поздравляю вас с заключением брака, ваши величества, — радостно улыбаясь, будто ничего не произошло, сказал Альк, — Позвольте представить вам мою невесту. Это Рыска из приболотья. Она помогла доставить ваше письмо вовремя, (погляделел на Шареса), и остановить войну у Длани Сашия.
Тсаревичи посмотрели на весчанку с большим уважением, даже нежностью.
— А как же госпожа Аниэла?! — спросил мажордом, стараясь, чтобы слышало, как можно больше народу.
— А кто сказал, что эта Аниэла МОЯ невеста? — ответил также громко, но не поворачиваясь, белокосый.
— Но ведь написано было, что невеста Хаскиля.
— Так то не моя, а деда! — ухмыляясь ответил Альк, с выражением лица: «да, я нагло вру, но не докажете!».
Тут отозвался дед из дальнего угла зала:
— А, что?! В моем возрасте начинаешь с большой радостью относиться к весьма опытным женщинам.
Толпа взорвалась смехом, особенно, обнаружив идущую под руку с Боваром Хаскилем Аниэлу. Весь её вид напоминал пожёванную и выплюнутую кошкой крысу. Но никто не догадался, что её уколола «мастер-хорек», и ватно-послушное, отстранённое поведение заговорщицы посчитали печалью о навсегда загубленной репутации. Такой девице никогда не сесть на трон!
***
А за гранью свода небес
Тикает часовой механизм
— Значит, времени нам в обрез,
Главное, не обернуться вниз…
(Мельница. Текст песни
«Об устройстве небесного свода»)
— Вам надо немедленно уходить! — сказал господин Дамельш. Как он подкрался с таким мастерством, обычно не свойственным для людей его комплекции — Рыска не поняла. — Переворот всё-таки начался. Кто-то скинул флаг.
— Сюда идёт толпа вооружённых наёмников! Идите за мной!
Величества, без споров и суеты, проследовали за ним в южную башню. Альк сначала пошёл с ними, но потом подтолкнул Рыску идти дальше без него, а сам встал в проходе с кучкой тсецов, останавливая уже настигающих бунтовщиков. Мечи в его руках порхали, как крылышки стрекозы — серебристой блесткой. Рыска не двинулась с места, отлично зная, как он рискует! Она несколько раз правила дорожку, чтобы его не ранили. Бунтарей было слишком много. Закованные в тяжёлый доспех, тсецы, стоявшие в рядок, недалеко от Алька, не справлялись. Но и получали меньше! Гости с криками бежали, кто куда, попадая под удары предателей короны.
Увлекшись битвой любимого человека, Рысь не заметила, что к ней самой подкрадывалась опасность. Сзади её схватили за горло и сразу зажали рот. После десяти щепок брыкания и неудачных попыток освободиться, весчанку привели в уже известную беседку в саду.
Повернулся ключ. Внешне щуплый, но, как оказалось, весьма сильный по сравнению со слабой девушкой, работник тайной службы Венцбурга почти за волосы потащил свою жертву на второй этаж.
— Ты сдохнешь, путничье отродье! И дружок твой тоже! Думаешь, я не знаю, что вы связаны?! Надо было сразу тебя замочить в камере, да боялся выдать себя раньше времени. Рассказывай, давай!
— Ч-чего рассказывать? — не поняла еле-еле начавшая дышать девушка.
— Как у вас получилось соединить два дара и выкинуть крысу?
— Давайте Алька позовем, — ему это в деталях известно. Он вам поведает, — сказала весчанка, пытаясь потянуть время. С её руки упал тсаревнин браслет из белого золота, удачно попал в резную дырку среди досок деревянной клети второго этажа и свалился где-то недалеко от тропинки.
— Ах, ты, крыса! Да я тебя за хвосты твои сейчас оттаскаю! Ринтарский выродок! Я приказал говорить, или буду отрезать от тебя кусочки!
Рыска, совершила почти полный круг по беседке, прихваченная за косы. Наконец, шлепнулась на пол, не сломав ни руки, ни ребра. Один к пятнадцати. Повезло. Она зло посмотрела на своего пленителя, глаза полыхнули золотом, путница мстительно и зловеще улыбнулась, а затем медленно спросила:
— Голова или горло?
— Что-о?! Да я тебя!..
— Значит, горло. — Скомандовала весчанка. Сзади метнулся багровый, от уже выпитой крови меч.
— Спасибо, Рута! — Не за что. Пойдем к Хаскилю, ему там достаётся. — уводя Рыску от расплывающейся багровой лужи, ответила саврянка.
Когда девушки спустились и уже проходили мимо беседки, на них вышло ещё пятеро. Да не простых разбойников, а профессионалов! Рута приготовилась дорого отдать свою жизнь — на такое количество элитных наемников её умения может не хватить, а весчанка будет только отвлекать — защитить же её надо!
Вдруг Рыска толкнула подругу в сторону и крикнула: — Жар, дава-ай! Рута услышала весёлый голос за спиной:
— Пока-айтесь, грешники! И тогда Хольга сми-илостивится!
Мужики шутки не оценили. Кинулись к «мольцу». Тогда ворюга отпустил веревку, которую держал, и на них упала тяжёлая деревянная стенка второго этажа. Такой беседка была еще симпатичнее.
— Ой, вечно забываю, что надо по-саврянски! Рут, подскажи, как это правильно?
Но саврянка не сказала. Она сначала со злостью ударила парня в грудь, а потом схватила за рясу и страстно впилась в его губы!
Я же боялась за тебя, дурак!
В его спальне было темно. Даже в кабинете погашены все свечи.
Он её не ждал. Видел экипажи гостей, слышал музыку и голоса.
Она заколебалась. Он спит. И сон для него — как лекарство. Геро лежал на боку, спиной к потайной двери и похоже было, что его не потревожил щелчок замка. Может быть, Оливье напоил его снотворным? Если так, то она уйдёт. Так и быть, у неё есть следующий день. Пережитая им радость, тревога, волнения не успеют перебродить и затвердеть, обратиться в тугую неудобоваримую смолу, которую ей уже не разжевать, а он застынет в безопасности, будто облаченный в янтарь.
Нет, он слишком долго ждал этой встречи с дочерью, так быстро этот порох не сгорит. Она может и подождать, только посмотреть на него.
Однако, когда она сделала по направлению к кровати ещё один неровный шаг, он вздохнул и лёг на спину. Даже в темноте она угадывала его разочарованный взгляд. И снова не ушла. Её гнал хмель, заключивший союз с раненым самолюбием. Как дурной честолюбивый советник, хмель подбадривал её, колол будто шпорой.
«Иди, докажи, что единственное полновластное божество здесь ты, принцесса крови! Ты им владеешь, ты его госпожа. Поступи с этим упрямым подданным как положено государю, подчини его, лиши его воли. Ибо здесь действует и воплощается лишь твоя воля».
Он, подобно лазутчику, пришёл с другой стороны, пересёк черту, за которой цветущий медоносный луг, с цветочным ароматом и с пряной горечью трав, сменяется на каменную безжизненную равнину. Он прошёл по этому лугу, и на его коже осела пыльца, за одежду зацепились травинки, волосы нагрелись и хранили пряный аромат. Она хотела вдохнуть этот аромат, эхо света, его тень и послед.
Ибо ей самой не оказаться на том лугу, и не вдохнуть раскалённый, обжигающий едва ли не звенящий от полуденного зноя воздух. Её участь — только бесславная охота за остывающим световым пятном, выглядывать из склепа, как проклятый носферату.
Но он ещё должен хранить всё, что принёс с собой.
Она ткнулась лицом в его волосы, жадно вдохнула, губами захватила ту прядь, что всегда сползала ему на лоб. С волос эта невидимая пыльца уже осыпалась, и они просто мягки и шелковисты, как обычно. Тогда несколько крупинок осталось на ресницах. Его ресницы сами трепещут как крылья бабочки, и она попыталась эти ресницы поймать.
На губах должен остаться вкус цветочного дикого мёда. И она жадно требовательно целовала эти безответные губы, которые и в самом деле казались сладкими. Он пробовал неведомый напиток, который сварили в хрустальном котелке распутные, грудастые наяды. Они поили его из этого котелка, завлекали своими развратными песнями, шептали ему нежности. Они посягали на него!
А он на самом деле принадлежит ей, только ей! Каждый изгиб его тела, каждая теневая впадинка. Она шарила руками по его груди и животу, будто и в самом деле хотела уничтожить следы неведомых ей соперниц. Хотя — каких соперниц?
Он же ездил к дочери. К маленькой несмышленой девочке. Эта девочка ей не соперница. Это всего лишь ребёнок.
Почему же её обуревает это ревнивое безумие? Почему ей мерещится изгнание и полное отлучение?
И она ласкала его почти неистово, с самоотверженностью скупца, чьи сокровища внезапно подверглись нашествию воров. И этот скупец жадно, на ощупь, всей ладонью, определяет сохранность и доступность своих богатств. Она так же трогала его с совершенно несвойственной ей предприимчивостью, будто пыталась согнать, стереть своим прикосновением что-то запретное, саму память его кожи, заполонить напором своей чувственности. Она даже догоняла собственную ладонь языком, когда задирала его сорочку, чтобы обнажить грудь и живот.
В своем рвении, накатывая, напирая грудью и бёдрами, она соскользнула и придавила его перевязанную руку. Геро глухо вскрикнул.
Это слегка её отрезвило. Вернулись те же сомнения. Её ласки причиняют ему скорее боль, чем сладость.
— Прости меня, прости, мой сладкий…
Геро ответил тихим вздохом, который слишком походил на стон. Он всё так же лежал неподвижно, безвольно, как будто Оливье в очередной раз напоил его тем снотворным, которое изгоняет сознание почти к порогу смерти.
Герцогине это безволие стало казаться почти пугающим. Она требовательно провела рукой по его животу, до жестких волосков. Потом ноготками — по внутренней стороне бедра. В своем азарте она не замечала, что давление её отточенных ногтей почти губительно для тонкой, ранимой кожи.
Геро чуть шевельнулся и вдруг перехватил её руку, потянув к себе. Даже осмелился на другую ласку — приподнялся на локте, чтобы губами коснуться её соска.
Казалось, ему наконец передалось её возбуждение, и он стал отвечать ещё слабым, встречным движением. Он только подавался к ней, собираясь с силами, как будто начал не то учиться, не то взрослеть. Но постепенно набирался уверенности, настойчивости, перехватывая ту роль, что она приписывала себе, демонстрируя ей свою страстность и силу.
Он тихо стонал, но ей казалось, что это стоны страсти. И она не видела, как он кусает губы. Он исполнил то, что от него требовалось. Как хороший, исполнительный слуга, он принес ей усладу, которая явилась неоспоримым доказательством её прав.
Она уснула в его постели, чего, собственно, давно себе не позволяла, как не позволяла ему оставаться в её спальне до утра.
Это случилось после того, как Геро разбудил её своим ночным криком. Он метался, как в бреду, был весь в испарине, и несколько раз произнес: «Нет! Пожалуйста, нет!»
Слышать это было ужасно. Она одновременно испугалась и пришла в ярость. Пнула его изо всех сил. Геро, вырванный из кошмара, несколько мгновений смотрел на неё с таким невыразимым ужасом, а затем, когда узнал, — с такой ненавистью, что она вновь испугалась и велела ему убираться.
С тех пор она отсылала его после близости прочь, хотя испытывала неприятное сожаление, оставаясь в пустой постели. Втайне она мечтала спать, привалившись к его тёплому плечу, и делить с ним рассвет. Но и в первые ночи, когда она ещё позволяла ему оставаться, Геро сразу от неё отстранялся. Даже если она засыпала, закинув ногу поперек его живота, то просыпалась совсем в другом положении.
Геро каким-то образом освобождался, отодвигался к краю постели и даже поворачивался к ней спиной. В предрассветном сумраке она видела его мальчишеские острые лопатки. Он спал, как ребёнок, скорчившись, подтянув колени к животу. Её это раздражало.
Однажды, в наказание, она резко потянула его за волосы, вынуждая повернуться к ней лицом, а второй раз, вновь обнаружив его лежащим к ней спиной, так пнула в поясницу, что столкнула его.
К тому же, когда он разбудил её своими воплями, ей послышалось, что он прошептал имя своей жены. Тогда она и вовсе запретила ему оставаться. И с горькой усмешкой подумала, что для него это вовсе не наказание, а, скорее, милость.
Проснулась она внезапно и совсем не так, как мечталось — медленно, сладко, с томительным предвкушением. Напротив, её разбудили без всякого почтения, гулким набатом. Что-то посыпалось, зазвенело. Кто-то басовито охнул. В её семье принято опасаться заговорщиков и наемных убийц. Ей бы полагалось вздрогнуть, вообразить самое худшее — занесённые кинжалы, лица в масках.
Но лень была такой тягучей, такой упоительной, что она даже не дрогнула. Это не заговорщики. Это его слуга, краснолицый звероподобный парень. Как там его зовут? Любен, кажется. Она приподнялась на локте и равнодушно взглянула.
Комната залита светом. День солнечный, ясный. Геро тоже проснулся. Как ни странно, но сегодня он не отстранился от неё, ни скорчился. Его тело осталось тесно прижатым. Он только вытащил у неё из-под головы свою израненную руку.
Ей нет дела до того, что лакей видит её обнажённой. Она могла бы без всякого смущения выпростать из-под одеяла свои длинные, алебастровые ноги, встать, пройтись, покачивая бёдрами, с удовольствием наблюдая за тем, как в лакейских глазках разгорается ужас, а с ним преступное вожделение. Она могла бы остановиться перед этим мужланом и позволить ему собой любоваться, с тем снисходительным презрением, с каким богини нисходят к смертным. Её позабавил бы лиловый страх в этих бычьих зрачках.
Но ей лень. К тому же, этот негодяй отнял у неё момент вспоминания себя. И то приятное чувство недосказанного, полустёртого торжества, её победы и наслаждения. Он помешал ей проснуться рядом со смирившимся Геро, разрушил грёзу. Полусонная, она могла бы помечтать.
Но этот плебей уронил поднос. И ещё попытался что-то исправить. Лучше бы он убирался сразу, без лакейских ужимок. Но он наклонился, споткнулся, снова уронил, затем удалился едва ли не ползком. Неуклюжие подергивания, метания огромного, будто кабаньего тела, вызвали у неё смех. Он и в самом деле, как загнанный кабан, но кабан раскормленный и трусливый, кабан, взращённый в уютном загоне, над лоханью с распаренным зерном и парковыми желудями.
Этот кабан ещё не знал травли и уколов копья, и однажды вспугнутый, не сражается, а мелко трясётся своим щетинистым, жирным телом.
Хорош будет окорок, розовый и слезящийся.
— Прикажу вздёрнуть мерзавца! – сказала она со смехом.
Сказала, чтобы обозначить досаду, а не гнев. Свежевать кабана было не время. Да и происшествие было скорее комичным, чем преступным. Но Геро поверил. Она поняла это по его изменившемуся лицу. Она уже поднялась, даже набросила на плечи свой кружевной утренний хитон, а он всё ещё лежал, подтянув скомканную простыню к подбородку.
Вид у него больной, утомлённый. Пожалуй, она бы воздержалась от визита, если бы видела его вчера, сразу по возвращении. Но темнота послужила ей оправдательной завесой. Она не видела его лица. Вновь кольнула не то жалость, не то досада. К тому же, он взволнован. Эта её угроза вдруг стала реальной, весомой. Он пытался оправдать, защитить. Прикрыв глаза, она слушала, как он выгораживает своего тюремщика. Торопливо, сбиваясь, повествует о том, что это не вина растяпы лакея, а недоразумение. Откуда же было догадаться лакею, что её высочество пожелает провести ночь со своим любовником, и даже остаться в его постели до утра, чего она обычно не делала?
Лакей был обязан подавать своему подопечному по утрам бульон, а вместе с ним бокал красного густого вина. Это было предписание лекаря, и слуга добросовестно ему следовал. За что же его казнить?
Герцогиня слушала тихий, мелодичный голос. Геро спешил, как будто палач уже готовил свой страшный инструментарий, а ему ещё предстоит бежать, преодолеть лестничный пролёт и бескрайнюю площадь, чтобы остановить неправедный суд.
Она слушала, вникая и невольно наслаждаясь, смотрела на его побледневшие губы с трещинкой, розовеющие скулы, — нет, не от страсти, а от страха за жизнь враждебного, никчемного существа, — она смотрела в его глаза, только что тусклые, с плёнкой усталости, но внезапно яркие и молящие.
Он искренне верил в то, что говорил. Что это? Очередной виток игры? Или нет? Она уже сама не раз опровергала собственные доводы. Игра не могла так затянуться, да и в чём смысл игры, если она не ведёт к выигрышу?
Анастази утверждала, что он будто бы другой, устроен как-то иначе, с добавкой каких-то запредельных материй, или, что гораздо яснее, что он в некоторой степени сумасшедший.
Но сумасшедший не в том ужасающем, разрушительном смысле, когда треснувший рассудок обращает смертного в воющего хищника, а в том мягком, блаженном качестве, что ведет к чудаковатой отстранённости, к детской наивности и к полному пренебрежению всеми радостями и корыстью этого смертного мира, одним словом — к святости. Ибо святость и есть некая разновидность безумия.
Но Геро не сумасшедший, нет, взгляд его ясен, ум как наточенный клинок, он не впадает в забытье, не воображает бесед с ангелом или пылающей копной сена, не видит разноцветных всадников и не изгоняет бесов. Он только творит необъяснимые с точки зрения здравого смысла глупости, действует себе в ущерб. Как будто и в самом деле верит во всю эту богословскую, лицемерную схоластику.
«Возлюби ближнего своего…» «Прости их, ибо не ведают, что творят…»
Он блаженный, юродивый, чей разум был отравлен религиозным догматизмом, он — жертва фанатика, этого безумца отца Мартина, который вообразил себя праведником, мучеником, спасителем заблудших.
— А ты знаешь, что он доносит о каждом твоём шаге? – сказала герцогиня со злорадством. – Знаешь, что он не только лакей, но и соглядатай? И получает за своё иудино ремесло двойное жалованье.
Ей так хотелось подорвать эту несокрушимую веру, это блаженное божественное равновесие, которое присутствовало в его сердце, невзирая на все тревоги и потрясения, что она готова была плеснуть яд в этот чистый источник любящей и нежной души. Ей виделись острые, сверкающие стрелы с зазубриной на конце, которые она вонзила бы с методичной определённостью в его сухожилия и связки, чтобы лишить душу подвижности, чтобы не дать ей вспорхнуть к живительной небесной прохладе и там заручиться ангельским присутствием, чтобы пришпилить её, приковать к тяжелой мёртвой земле непосильным грузом ненависти.
Но Геро уже знал вкус этого яда. Он принимал его ежедневно по глотку и научился переживать жгучие спазмы и синюшную черноту. Он умел прощать, всё по той же своей чудаковатой наивности, как ребёнок, упорно не принимающий взрослой истины.
— У него мать в Руане и две сестры. О них больше некому позаботиться.
Вот так просто. Любой предатель, негодяй, соглядатай, наушник, разбойник может быть оправдан. У каждого из самых неприглядных, презираемых существ найдётся в родственниках пара сирот.
Вероятно, Иуда так же был заботливым сыном или отцом, братом или племянником. Почему бы не открыть все тюрьмы? Не оправдать всех разбойников? Почему бы не выдать им всем по охранной грамоте, благословляя на дальнейшие злодейства во имя голодающих сирот?
И сколько найдется тех, кто пожелает принести себя в жертву во имя чужого родственного долга?
— Все будет хорошо, все будет хорошо…
Он кричал, но это не мешало ему шептать, ангелы кричат совершенно иначе, нежели люди, голосовые связки при этом остаются почти не задействованными, они кричат всем телом.
— Все будет хорошо, теперь все будет хорошо, слышишь? Я тебя не оставлю, а значит, все будет…
Он надеялся, что Кроули слышит. И верит. За двоих. Потому что сам он себе не верил.
Он не понял, как оказался рядом, на коленях, вляпавшись белыми брюками в сразу натекшую лужу и совершенно этого не замечая. Руки его тоже были в горячем и липком по локоть, он побоялся переворачивать настолько изломанное тело, только слегка приподнял, чтобы Кроули было легче дышать, если ему это надо: дышать. Может быть, надо. кто знает… И тянул боль. Не просто разделял, как обычно со-чувствуют ангелы, нет, в этот раз Азирафаэль тянул ее на себя всю, сколько мог, словно канат, яростно и одержимо, чтобы Кроули было легче… ну, просто легче. В конце концов, это просто боль, кости у Азирафаэля целые. Все двести семь человеческих и шестьдесят четыре дополнительных, которые в крыльях, они тоже целые, а боль — это просто боль…
У Кроули — нет.
А сколько? Сколько у него целых осталось? Сто четырнадцать.
Ох…
— Ладно, ладно, все не так уж и плохо… Половина костей у тебя целая. Ну, почти половина…
Можно ли залечить переломы чудесным образом? Хотя бы самые серьезные? Остановить кровь вполне возможно и без применения благодати, вот так… и еще вот так. Перекрыть энергоимпульсами, слегка запечь, запечатать сосуды, они слипнутся и будут потом срастаться легче, поддержать вибрацией. И все. Это ангельский крик, а не благодать, он не навредит Кроули, точно не навредит, Азирафаэль им часто убирал похмелье у них у обоих. Ангельский крик — он и не такое может. Только вот кости…
Сращивать кости без применения благодати Азирафаэль не умел, его учили лечить людей, а не демонов. Кроули такое лечение может убить. А может и не убить. Никто ведь не пробовал никогда применять благодать для лечения падших ангелов или их смертных оболочек. И спросить не у кого.
Азирафаэль зажмурился и всхлипнул, понимая, что уже почти решился и, возможно, совершает самую большую ошибку за шесть тысяч лет, но….
— Ну и чего орешь?
Азирафаэль открыл глаза и вскинул голову, ощущая, как по лицу прошлось холодным сквозняком из раскрытой двери.
Раскрытой.
Двери.
— Нет, совсем замолкать не надо.
Господь стояла на пороге своего кабинета и смотрела на Азирафаэля с напряженным вниманием и чем-то еще во взгляде — разумеется, непостижимым.
— Надо просто потише. Вот так. Да.
Она чуть повела ладонью, словно ступеньки погладила, и Азирафаэль осознал, что и на самом деле теперь кричит совершенно в другой тональности и намного тише. Он сам не понял, как это так получилось, но теперь от его крика больше не дрожали Своды Небес и стены Того Самого Коридора не пытались свернуться в рулетик. Зато попытавшееся сбойнуть чужое сердце под правой ладонью толкнулось снова. И снова. И снова. Он ощущал эти толчки не рукой даже — всем телом, куда явственнее, чем собственные..
— Молодец, — сказала Господь.
В любой другой день Азирафаэль с ума бы сошел от радости и преисполнился неземного блаженства: его старания оценила Сама Всевышний! Какой другой ангел (или даже Архангел!) может похвастать подобным достижением?! В любой более правильный день все бы именно так и было.
Сегодня день был неправильный. Сегодня все вообще было неправильным! И потому Азирафаэль лишь досадливо поморщился и осторожно приподнял тело Кроули в Ее сторону. Протянуть более решительно не рискнул, лишь обозначил движение, надеясь, что вышло вполне недвусмысленно.
Он уже достаточно сошел с ума для того, чтобы потребовать у Нее: «Ты же всемогущая! Ну так исцели!» — именно потребовать, а не попросить. Только вот горло с языком почему-то не слушались, продолжая беззвучно шептать:
— Все в порядке… Кроули, слышишь? Все будет в порядке…
Господь медленно покачала головой, пряча руки за спину.
— Нет.
И тут же снова вскинула их перед собой — прежде, чем вскинулся Азирафаэль, прежде, чем вспомнил он об уроненном на пол мече или другой какой глупости.
— Не я. Ты.
— …
Кажется, Азирафаэлю впервые в жизни каким-то совершенно непостижимым образом удалось издать один из тех поистине демонических звуков, которые всегда так хорошо удавались Кроули. Господь усмехнулась.
— Ну а кто же еще, бывший Хранитель Восточных Врат? Взялся, так не останавливайся, коней не меняют на переправе.
— Но…
— Нет. Благодать его не убьет, можешь не опасаться. Он все-таки ангел. Хоть и… с черными крыльями. Ты, главное, продолжай кричать. Только негромко. Иногда это очень важно: кричать.
Она по-прежнему улыбалась, но теперь Азирафаэль видел точно, что ни малейшего веселья не было в той улыбке. Впрочем, его это не волновало. Теперь, когда оказалось, что можно, его волновали лишь повреждения. И благодать.
Скрутки. Разрывы. Разломы. Трещины. Слипшиеся энергетические слои. Сплавленные астральные линии. Поврежденные потоки. Снова разрывы — на всех уровнях. Так много повреждений, так много… И так неожиданно мало благодати! И она так быстро кончается, так неожиданно быстро. Странно, ее всегда было много, так много, что через край хлестала и все вокруг начинали непроизвольно улыбаться, казалось, что кончиться она просто не может…
И кончилась.
— Только не молчи.
Он и не молчал, что еще оставалось, если кончилась благодать? Так быстро. И как раз тогда, когда так нужно! Когда еще столько надо сделать! Хотя бы вот эти спайки, их нельзя оставлять надолго в таком состоянии, их обязательно надо разъединить, и как можно быстрее, распушить, иначе… Крик слегка помогает, расслаивая, но как же трудно без благодати! Холодно. Как же холодно… Неважно. Важно, что эти спайки нельзя оставлять. Если выкрутить себя посильнее — может быть, получится выжать еще немного… еще капельку…
— Осторожнее.
Ох. Благодать. Много. Чужая, горячая…
Откуда? Неважно.
Важно, что теперь ее вполне хватает. И спаек больше нет. Есть пушистая бахрома, такая живая, такая активная, такая красивая. И узла вот этого тоже сейчас не будет, распутаем, сложностей-то, когда у нас столько благодати… Повреждениями человеческого тела можно и потом заняться, кровь остановили, основные осколки зафиксировали, чтобы не пропороли внутренние органы и крупные сосуды по новой, — и пока что на этом все. Куда важнее устранить повреждения тел эфирно-оккультных. Особенно эфирного, оно более хрупкое и уязвимое и…
Стоп. Откуда у демона эфирное тело?
Неважно. Важно, что оно повреждено, западный внешний край изодран в клочья и ближе к энергоцентрали сквозная дыра до самого основания, ох… Это просто так не заклеить, это надо сначала залить благодатью до самых краев, а она словно в черную дыру, уходит и уходит… Нет, вроде бы потихоньку начинает заращиваться, хорошо. Хорошо, что благодати так много, пусть и чужой, и неважно, откуда она. И не важно, что голова кружится все сильнее, главное — не умолкать, продолжая направленную вибрацию, и гнать через себя благодать, гнать туда, где она нужнее, выкручивая себя по полной, чтобы не впитать ни капли, даже случайно, потому что ты же ангел, ты и сам ее вырабатываешь, пусть и не сразу, да и вообще как-нибудь обойдешься, а он…
— Хватит.
Поток благодати прервался так неожиданно и сразу, что это было даже больно. Азирафаэль не вскрикнул. вздохнул только, резко и рвано. И так и остался сидеть, быстро дыша верхушками легких. Обычно человеческие оболочки ангелов не нуждались в дыхании, они вообще мало в чем нуждались, кроме эфирной подпитки. капельки благодати и малой толики сознательно приложенных сил.
Но сейчас благодати больше не было, и сил не было тоже. В голове звенело. Стена за спиной была восхитительно твердой и почти горячей. Почти такой же горячей, как Кроули. Руки онемели, Азирафаэль их практически не чувствовал, но это было неважно. Важным было лишь то, что руки работали, держали, и Кроули по-прежнему оставался прижат горячим боком к его груди. И это было правильно. И этот звон — тоже правильно, поскольку это вовсе не звон, а крик, беспощадный и всепроникающий ангельский крик, просто совсем-совсем тихонечко, на самой грани слышимости. Именно такой, какой и нужен, чтобы слабое человеческое сердце билось в единственно верном ритме, а закуклившаяся эфирная суть ощутила бы себя защищенной и перестала паниковать и тратить последние силы на отражение несуществующих атак.
Разлитая в воздухе Высших Сфер остаточная благодать осаждалась на коже, чуть пощипывала лицо, впитывалась. Отдавала легкой кислинкой на губах, если их облизнуть. Но шевелиться было лень, даже языком шевелить. Азирафаэль был знаком с концепцией усталости, хотя ранее и считал ее смехотворной и относил к разряду того, чего стоило избегать. С концепцией отсутствия благодати он тоже был знаком — и тоже не на личном опыте. Со стороны. Ни разу за все шесть тысяч лет он не чувствовал себя настолько усталым и опустошенным. Настолько выжатым — в самом прямом значении этого слова.
Наверное, именно этим странным сочетанием (полным отсутствием благодати и крайней усталостью) и объяснялась накрывшая его в тот момент апатия, равнодушная, безликая и совершенно ничего не испытывающая замороженная отстраненность, позволившая сказать:
— Теперь твоя очередь.
И самому не понять, был ли это вопрос или же утверждение. Почти повелительное. Почти такое, какое ни один ангел не позволяет себе при разговорах со своей Всевышним. Почти… непочтительное.
— Нет. — Господь снова спрятала руки за спину. Отвела взгляд. — От меня он не примет ничего, тем более помощи. Даже в таком состоянии. Никогда не принимал.
— Но ведь… — начал было Азирафаэль все с тою же замороженной отстраненностью. И замолчал.
Апатия апатией, но он подошел слишком близко к тому, чтобы обвинить свою Господа во лжи. Можно сказать, уже почти обвинил.
— Да, израсходованная тобою благодать была моей. — Взгляд у Всевышнего был острый, в голосе четко звучала насмешка. — А чья она еще могла быть? Чье в этом мире вообще может быть хоть что-то, ну сам подумай? Особенно здесь. Но шла она от тебя. Через тебя. Он это чувствовал, только поэтому и принял.
Азирафаэлю казалось, что на его лице не отразилось ничего, кроме все той же равнодушной отстраненности. Но, наверное, ему это только казалось.
— Не веришь? — фыркнула Всевышний. — Вот же Фома, законодатель моды на две тысячи лет… Ладно. Смотри.
Наверное, Ей точно так же необязательно было подтверждать излияние благодати каким-либо жестом, как Азирафаэлю дышать. Но она все же вытянула руку и мягко шевельнула пальцами, словно перебирая струны. Благодать с Ее пальцев устремилась к Кроули теплой и почти осязаемой волной — и словно наткнулась на невидимую защитную сферу. Расплескалась, заискрила, шипя, словно вода на раскаленной сковородке. Запахло паленым. Кроули захрипел, дернулся. Всевышний поспешно втянула остатки благодати обратно в пальцы, спрятала кисти в широкие рукава.
— Видишь? Даже сейчас… — Голос Ее был тихим и лишенным эмоций. Точно таким же, каким Азирафаэль себя чувствовал. И это, наверное, испугало бы его, если бы у него еще осталась способность пугаться. — Даже в таком состоянии. Слишком гордый. Повезло, что есть ты и что ты оказался рядом. И что он тебе доверяет… причем настолько.
В этот момент Азирафаэль отвлекся на непривычное телесное ощущение: он начал чувствовать пальцы. Их закололо словно сотнями мелких иголочек, и благодать тут была ни при чем. Кажется. Вроде бы неприятно. И все же приятно: они есть, они живые, ими можно двигать. Азирафаэль осторожно зарылся пальцами в мягкие черные перья, пропустил их между, словно пряди, разглаживая и выправляя.
И поймал взгляд Всевышнего (как всегда, непостижимый): Она смотрела на его руку и черные перья. И улыбалась.
— Ему всегда нравился черный цвет, — сказала Она, перехватив вопросительный взгляд Азирафаэля. На этот раз в голосе Ее звучала странная гордость. — Черные дыры, знаешь про такие? Его творение. Нет, обычные яркие звезды он тоже делал, трио Центавра, к примеру, очень интересное решение. И красивое. Но именно черными дырами он гордился особенно. Говорил, что они стильные.
Азирафаэль смотрел на Нее. И чувствовал, как от затылка к лопаткам медленно ползет холодок. И опасался, что начинает понимать то, чего понимать не хотел бы ни при каких обстоятельствах.
— Да.
Всевышний была безжалостна, как всегда. А вот Ее усмешка… Она внезапно стала такой ехидной, такой знакомой, такой… кроулевской. Азирафаэлю очень хотелось зажмуриться, но он не посмел.
— Да. Ты правильно понял. Его крылья черные лишь потому, что ему самому так больше нравится. Могли бы быть фиолетовыми в крапинку, но это не стильно. Или перепончатыми, словно у летучей мыши. Но такие выбрал себе Люцифер, а наш дорогой мальчик не из тех, кто повторяет за старшими. Со старшими он предпочитает спорить.
«Но ведь крылья и даже звезды — не самое важное», — хотел сказать Азирафаэль. «Его не убило на месте благодатью, его, наверное, и святой водой не убило бы, и зря я так переживал… и у него есть эфирное тело…» — хотел он сказать. А еще: «Я не хочу этого знать, пожалуйста, не сейчас!» Не сказать — крикнуть, чтобы громко, чтобы наверняка перекрыть хотя бы так, чтобы Она просто беззвучно шевелила губами — и все.
Но невозможно одновременно громко кричать на Всевышнего в стремлении заглушить то, чего не хочешь услышать, — и тихо кричать всем телом, совсем-совсем тихо, на грани слышимости, помогая чужому сердцу выдерживать правильный ритм. Тут уж приходится выбирать что-то одно, а по сути выбора как такового и нет, потому что любому понятно же, какой из криков важнее.
Но Всевышний опять оказалась непостижимой и говорить о Падении не стала. Впрочем, Она очень редко говорила то, что от Нее ожидали услышать. Как и делала.
— Отдохнул? — спросила Она вместо этого. — Тогда забирай его и ступай отсюда в темпе гавота, пока наш дорогой мальчик не пришел в себя и не понял, в каких краях ему оказали первую помощь. Лучше не рисковать. Ну что, у тебя хватит сил самому вызвать лифт до твоего магазина — или мне позаботиться?
Это было почти оскорблением: чтобы у ангела не хватило сил или умения сотворить лифт до нужного места? Да еще и не где-нибудь, а на Небесах, где благодатью буквально вся атмосфера насыщена?
Однако внутри все еще ныла сосущая пустота, и кожу щипало по-прежнему, а эту, рассеянную тут повсюду, попробуй еще собери и правильно сепарируй. Да и нужна она совсем для другого, а гордость — неважная мелочь из разряда тех глупостей, коими порядочный ангел может и пренебречь.
— Буду признателен.
Азирафаэль растянул губы в вежливой улыбке и поднялся на ноги, скользнув лопатками вдоль стены. Кроули он поддерживал не руками, а коконом благодати, ее как раз уже вполне хватало.
— Отлично. Тогда завтра жду в это же время с отчетом.
Пленка лифта возникла совсем рядом, почти задевая опущенные черные крылья, и на этот раз высшие сферы не вздрагивали возмущенно, а радостно ластились, словно довольные котята. Азирафаэль неловко кивнул, уже делая шаг, и оглядываться не стал. А потому не видел, как смотрела ему вслед Всевышний. Впрочем, если бы даже он оглянулся и увидел, то счел бы этот Ее взгляд непостижимым, и только. Во все остальное он не то что поверить не смог бы — он бы просто его не увидел.
Ну-с, начнем, пожалуй…
Вечность кажется волшебной и прекрасной, когда ты не одинока. Но если рядом нет ни единой родной души, ни единого мыслящего существа, в конце концов вечность становится унылой и пресной.
Поскучав пару триллиардов лет, плюс-минус тысячелетие (разумеется, здесь точность относительна), я решила слегка разнообразить свое существование. А почему бы и нет? Ведь я — Творец Бытия Господь Бог Всевышний… бла-бла-бла… Слишком много регалий! Все это звучит ужасно напыщенно и жутко нескромно, поэтому предлагаю остановиться на Всевышний или Всевышняя — кому как больше нравится.
Так что же могло порадовать меня? Звезды, кометы, планеты уже слегка поднадоели: равнодушная блестящая мишура, от которой абсолютно никакого толку. Хотелось чего-то теплого, любящего, ласкового. Ответ был прост, как термоядерный синтез: разумные существа развеют мою скуку и одиночество.
Затея, достойная звания Всевышней.
Вот только какую форму придать разумным существам? Может, шарообразную? Пожалуй, нет. Слишком затасканная идея. Куда ни глянь, вокруг одни шарообразные объекты. Почему-то раньше я об этом не задумывалась… Мне стало стыдно за косность своего мышления. Нужен более креативный подход. А если сделать их конусовидными? Или похожими на куб… Ух, какая я фантазерка! А, может быть, на гиперкуб? Точно, гиперкуба еще не было!
Возрадовавшись, я полыхнула светом так, что в прах рассыпалось с десяток галактик и вместе с ними первый гиперкуб. Этот маленький инцидент слегка охладил мой пыл. Сущее, имеющее начало и конец, на поверку оказалось слишком хрупко, недолговечно, подвержено распаду. Мысль о том, что одной нечаянно вырвавшейся бурной эмоцией я могу помножить на ноль любой материальный объект, нешуточно встревожила мою божественную душу.
Как, спрашивается, найти выход из этой ситуации? Отказаться от заманчивой идеи и продолжить тоскливо прозябать в гордом одиночестве? Или все ж таки создать жизнь, но каждое мгновенье трястись за ее сохранность?
Унывать я не собиралась, ибо не бывает безвыходных ситуаций. Даже из мясорубки есть выход… И я выкрутилась, создав своих отпрысков из эфира (весьма нематериальной тонкополевой субстанции), добавив бонусом вечную жизнь. Вот так, собственно, и появились бессмертные светоносные ангелы.
С первой секунды своего рождения эти сгустки благодати возлюбили меня пылко, преданно, горячо. Каждый фотон их эфирных сущностей благоговел передо мной. Я наслаждалась потоками их возвышенных чувств и дарила им в ответ свой божественный свет и вечную любовь. Одним словом, не жизнь, а счастье, радуги, единороги, радужные единороги, флаги… Или радужных флагов и единорогов тогда еще не было? Запамятовала. Мне простительно, возраст все-таки… Короче, была почти идиллия.
Нет большего врага для счастья, чем слово «почти». Через несколько миллионов лет, когда эйфория закончилась, я с удивлением поняла, что мне не о чем с ними поговорить. Да и о чем можно разговаривать с существами, которые на любой твой вопрос хором отвечают: «Мы думаем так же, Господи», «Все как ты захочешь, Всевышняя».
Вы мне не верите?! А зря. Поделюсь с вами отрывочком из наших «содержательных» бесед:
— Чада мои, возможно, у вас есть желание создать что-нибудь свое? — наивно вопрошала я своих отпрысков.
— Зачем, Боже? У нас есть ты! — без заминки отвечали чада.
— А может, вам чего-то не хватает, мои любимые дети?
— Что ты, Всевышняя, нам достаточно тебя! — звучал дружный хор.
— А есть ли у вас предложения, как сделать Сущее еще прекрасней?
— Нет, Господи. Вся красота Сущего заключена в тебе, — истекали благодатью ангелы.
Ну и как вам диалог? Впечатление удручающее. Ни одной свежей мысли, ни намека на личное мнение, ни грамма фантазии, ни толики желания развиваться, совершенствоваться и двигаться дальше. Катастрофа налицо! Я, конечно, могла бы вести беседу и сама с собой, потому что всегда приятно поболтать с умным существом, особенно если это умное существо Бог, но в чем тогда смысл затеи с ангелами?
Устав от бездумного поклонения и восторженного хора восхваляющих меня голосов, я решила исправить ситуацию, понизив общий градус ангельской любви. Стало чуточку интереснее. Детишки начали замечать друг друга и перестали заглядывать мне в рот, слепо внимая любому слову.
Вот тут бы мне следовало сделать паузу, прогуляться по захолустным уголкам Вселенной, с ветерком прокатиться на комете, пошвыряться ледяными астероидами и хорошенько обдумать дальнейшие шаги, но я, оценив положительную динамику процесса, продолжала и продолжала вносить изменения, пока каждый из ангелов не приобрел индивидуальность и желание принимать самостоятельные решения.
Наконец-то мои творения стали полноценными личностями… и моей головной болью.
Знайте, лучшее — враг хорошего! Проверено Творцом на личном опыте.
Дана очнулась, когда ее вытаскивали из машины. Руки, связанные сзади, ныли. Она попробовала шевельнуть пальцами, и не поняла, получилось или нет. В голове шумел не выветрившийся еще алкоголь. Кто-то перекинул ее, словно неживой сверток, через плечо. Кто-то заржал и смачно оттянул ладонью пониже спины. Страшно? Нет пока. Обидно до слез.
Прав был Бродяга — нельзя ей одной ходить-бродить. Видно, она из тех, кто сам притягивает неприятности. Могла бы сейчас сидеть тихонько на яхте… или репетировать с пилионом новый трюк… как он там? И Бродяга… он же бросится ее искать! Обязательно бросится, и никакой запрет не поможет… черт. Нужно было потихоньку переоформить собственность на кого-нибудь другого… скажем, на Джета. Джет не отказал бы, он славный… только хмурится часто.
Ночи в пустыне холодные. Хорошо хоть, ветра нет. Обзор ограничен спиной несущего ее бандита. Впрочем, темень такая, что хоть смотри, хоть жмурься — результат один. Здешний спутник, Наэса, слишком мал, чтобы что-то освещать.
Звук шагов изменился. Теперь уже не шуршание песка. Камень? Дорожное покрытие? Мы на трассе?
Ой, не похоже. Дана попыталась хоть немного изменить позу, чтобы стало легче дышать. Но бандит двинул плечом:
— А ну, не дергайся, шалава…
Скрипнула дверь, метнулись лучи фонариков.
— Куда ее?
— Давай пока вниз, потом посмотрим.
Лестница. Длинный коридор, освещенный желтоватыми фонарями под потолком. Гудение генератора. Двери слева. наверное, такие же есть и справа. Похоже на подвал какого-нибудь учреждения. Только старый, заброшенный.
Девушку внесли в самую дальнюю комнату по левой стене. Не церемонясь, скинули на пол. Один из похитителей хлопнул ладонью по сенсорной панели — мигнул бледный осветитель, затрещал, включился вполнакала.
Бандиты вышли. Но не успела Дана пошевелиться, из-за двери послышался приглушенный разговор:
— Ну, что, надо караулить до приезда Хейна. Один на стену, чтобы не прозевать. Ну и здесь, для страховки. Кто куда?
— Я — наверх. Не люблю эти подвалы. Воняет.
— Значит, Бад, тебе внизу караулить. Мы со Стефаном вас сменим.
— Всегда, чуть гнилое дело, так сразу я…
— Ну, извини… судьба.
Тоже философ, подумала девушка со злостью.
Через минуту она услышала, как удаляются шаги, кто-то завозился, устраиваясь возле двери. Холодно, неудобно. С трудом села, опершись спиной о стену. Руки не ощущались вообще. Хотела попросить охранника, чтобы развязал, но потом передумала: лучше лишний раз к себе внимания не привлекать. На всякий случай. Вдруг охранник — это как раз тот, кто ее по попе хлопнул?
Осмотрелась.
Пустая коморка-камера. Под самым потолком ниша, за которой, возможно, вентиляционная шахта или окно. Если скрючиться в три погибели, то туда можно забраться. Даже есть изогнутая труба, которая может помочь в этом деле. Труба уходит в стену примерно в двух метрах над полом.
Но самая важная сейчас проблема — проблема связанных рук. Дана-циркачка после нескольких неудачных попыток смогла все же извернуться и перетянуть узел вперед. Это оказалось труднее, чем когда делаешь нечто подобное на публику, со сцены. И руки безобразно затекли, и узел вязали специально так, чтобы трудней было выкрутиться.
Но получилось. Отдышавшись, она взглянула на свои распухшие, посиневшие ладони. Предчувствие не подвело. Действительно, связали ее надежно, в несколько оборотов. Очень похоже, что чьим-то поясом.
И что теперь делать? Она прикусила губу: от бессилия и обиды хотелось плакать. Еще раз попыталась пошевелить пальцами. Они дернулись, но она опять не почувствовала.
Решила осмотреть камеру снова, тщательнее, вдруг найдется что-нибудь, что поможет, если не перерезать, то хотя бы перетереть пояс? В книгах герои всегда находят какую-нибудь железяку, или осколок стекла, или гвоздь…
В камере действительно никто и никогда не прибирался. Здесь было много песка, в углу валялся встрепанный куль какой-то ветоши. Не было только ничего колюще-режущего.
Она закрыла глаза, и сидела так несколько минут, подняв лицо. Словно сквозь веки могла видеть тусклый плафон. Потом поняла вдруг свою ошибку. Не надо было пытаться освободиться. Стоило с самого начала связаться с городом. С полицией, с Бродягой, с Джетом. Да хоть бы с заносчивой красавицей Мелиссой. Лишь бы услышали, помогли.
Она сосредоточилась на подключении, но сервисный узел не отзывался. То ли они слишком далеко оказались от башен рутанских сетевых терминалов, то ли тут кто-то пользуется глушилкой…
Попытаться еще раз?
Дана медленно, по стеночке, поднялась на ноги. Чувствовала она себя паршиво, но ее хотя бы не били. Все могло быть куда хуже.
Правильно, усмехнулся внутренний голос. Вот так себя и успокаивай. Действительно, могло быть хуже… есть, с чем сравнивать, да?
Цель простая — дойти до трубы. Рисковать, и топать через центр этой огромной, шикарной, просторной камеры мы не будем. Мы пойдем другим путем. Чтобы, в случае чего, просто опереться о стену и не упасть…
До трубы она добралась легко и быстро. Сама удивилась тому, как с каждым новым шагом возвращается уверенность в собственных возможностях.
Труба оказалась толстой и ржавой. Надежда найти у нее какую-нибудь достаточно острую зазубрину оказалась напрасной. Ни крепежей, ни следов латки.
Извини, — судьба!
Зато удалось выяснить, что за нишей скрывается именно окно. Затянутое прозрачным пластиком и закрытое решеткой, выходом оно могло бы послужить, только если бы у Даны вдруг обрелось мощное и надежное оружие…
Режущим предметом послужил бы прут той решетки, но со связанными руками туда не добраться. Почему-то подумалось — Бродяга бы смог. Где ты, Бродяга?
Дана ногами разворошила тюк в углу. Это оказалось большое, изорванное в клочья полотнище. Следы от строп навели на мысль о парашюте. В тюке жила вековая пыль, она взвилась, мгновенно заполнив помещение. Еще там жило семейство бледных сороконожек. Насекомые на вторжение обиделись и мгновенно разбежались по углам, скрылись в щелях. Вот бы мне так же, подумала Дана.
Время шло, ничего не менялось. Она как-то умудрилась задремать, устроившись подальше от уютного домика сороконожек, справедливо рассудив, что они туда обязательно вернутся.
Проснулась от шума на улице. Шумел двигатель кара, неразборчиво звучали голоса. Дана прислушалась, но ни слова не смогла разобрать. Голоса разорвала вспышка смеха, и ей представилось, что похитители в красках описывают кому-то, как легко и просто им удалось ее скрутить. Что ни говори, а ведь Дана сама села в машину к бандитам. Так задумалась о разговоре с Бродягой, что ни на что не обращала внимания. Глупо получилось. И действительно, с их точки зрения должно быть смешно.
Постепенно шум за окном затих, но через какое-то время она смогла разобрать отдельные слова:
— …себя ведет?
— Да тихо вроде. Мы даже удивились. А сначала мне так врезала, я чуть сам из кара не выпал!
— Понятно.
Еще один голос:
— Да испугалась она. Это, в шоке.
И снова:
— Понятно.
Дана услышала, как отодвигается засов. В камеру вошли трое. Двоих она видела раньше, один видимо, был тем, кого они ждали. Немолодой, с длинными залысинами, не полный, но крупный. Одет в песочного цвета камуфляж. Он приблизился к сидящей под трубой девушке, склонился над ней, вглядываясь в лицо.
Спросил:
— И как же нас зовут?
Можно было ответить. Что этим людям до ее имени? Пока она размышляла, незнакомец приподнял бровь и вдумчиво произнес:
— Деточка, ты нам нужна, только чтобы заполучить одного робота. И для того, чтобы этот робот сказал мне несколько циферок и буковок. Как только это случится, мы отпустим вас обоих на все четыре стороны. Видишь ли, моя радость… дело могло бы и не дойти до нашей встречи, кабы не ретивый инспектор с этой его блондинкой. Нужно было приставлять к тебе охрану? Поговорили бы мирно с… моим представителем в Руте, мы бы тебе даже честно заплатили за те сведения, которые нам нужны. А так извини. Судьба.
Вот кто автор изречения, отстраненно подумала Дана. А ведь я его запомнила. И я тебе не верю.
— Ну, что же. Раз ты упорно не хочешь вести цивилизованную беседу…
В эту секундную паузу Дана твердо решила, что вот теперь ее точно будут бить. Тело, помимо воли, сжалось в ожидании удара.
Но удара не последовало. Последовало мягкое продолжение:
— …и не надо. В знак доброй воли я на минуту выключу «глушилку». Связь здесь, в цоколе, очень плохая. Но я верю, ты сможешь правильно распорядиться этой минутой. Ну же! Время пошло!
Непослушными губами Дана попросила:
— Развяжите руки!..
— Ого! — усмехнулся человек, — старательно они тебя. Ну, сейчас, обожди… — достал нож и легко разрезал путы.
Дана задохнулась от боли, когда кровь начала снова циркулировать, упала, прижав пульсирующие ладони к груди.
Но при этом какой-то внутренний таймер отсчитывал секунды в ее голове. Незнакомец так и не ушел — его силуэт загораживал лампу.
Она хотела вызвать Джета. Она даже думала, что вызвала Джета, но на вызов в ушах зазвенел голос андроида.
И тут вот нужно было разорвать контакт. За секунду Бродяга бы не успел вычислить координаты. Но сознание мутилось, и этот силуэт над ней, словно скала…
Дана прошептала:
— Бродяга… Бродягушка, помоги мне…
Незнакомец подождал еще несколько секунд, потом сжал в руке какой-то приборчик и довольно заметил:
— Хорошая девочка! Все правильно сделала. Теперь осталась наша работа.
Он наклонился и поощрительно погладил Дану по голове. Как маленькую.
Бандиты вышли. А Дана разрыдалась. Неслышно, уткнув лицо в колени.
Жизнь демонов многогранна и насыщена многочисленными неприятностями самого разного рода, вида и происхождения. Мироздание словно сговорилось со Всевышним на пару обеспечивать падших разнообразными неприятностями на любой самый взыскательный вкус, чтобы не смог придраться ни один любитель поговорить о фломастерах. К этому давно привыкли все, даже ангелы.
А потому Кроули питал вполне обоснованную надежду, что один конкретный ангел отнесется с пониманием, если ему все как следует объяснить: одного вполне конкретного демона совершенно неожиданно с утра пораньше очень даже может выдернуть из сладких объятий (жаль, конечно, что объятий всего лишь Морфея) бывший шеф (по присущей многим бывшим привычке совершенно упустив из внимания свой нынешний статус), причем выдернуть в самом прямом смысле этого слова, не дав ни одеться, ни крикнуть тому, кто наверняка не спит внизу (и о ком этот конкретный демон, конечно же, вовсе и совершенно ничуть не забыл!): «Ангел, я скоро вернусь!»*. Мне очень жаль, ангел, но ты же должен понимать…
Ангел должен понять. Он же все-таки ангел. И ему вовсе не обязательно знать подробности…
…Ты снова в аду, Кроули, ну надо же, какая восхитительно неприятная встреча. И, смею уверить тебя, на этот раз ты тут надолго.
Нет, пока еще никаких горностаев, и циркулярный душ со святой водой тоже вроде как не предполагается, но… Отчеты, Кроули, отчеты за последние двести лет! Они ведь сами себя не напишут, правда? Ты можешь избавиться от Ада, но от Адской Бюрократии тебе не избавиться никогда…
Несколько дней в Аду за составлением отчетов — это все-таки несколько дней в Аду. Да еще и за составлением отчетов! Кроули знал, что еще долго будет вспоминать эти дни с содроганием.**
Но вот чего он не мог даже и предположить, так это того, что основные неприятности поджидают его вовсе не на нижних кругах Ада, а наверху. В Сохо. В уютном книжном магазинчике, единственном месте на всех трех мирах, которое он давно уже ощущал своим домом и куда возвращался всегда с удовольствием — хотя и никогда никому ни за что не признался бы в этом. Даже себе. Даже мысленно.
Хотя и вовсе не потому, что ангел — это ангел, а всем давно известно, что для ангела чужие мысли — словно открытая книга. Всем, может быть, и известно, а вот этому одному конкретному ангелу — не так чтобы очень. Он предпочитает открывать другие книги, этот чертов ангел, обычные, из бумаги, и чтобы безо всяких аллюзий или аллегорий, разве что в тексте. И он никогда ни о чем не догадывается — все шесть тысяч лет. Улыбается, смотрит в упор и так ласково, что можно обмануться (если, конечно, знаешь его не так хорошо, как знает Кроули) — и не догадывается. Ни о чем. Никогда.
Даже о том, кто вот уже третий месяц танцует для него стриптиз на тех роликах, что исправно таскает ему Кроули, делая невинные большие глаза и вид, будто раскопал их где-то в глубине всемирной сети и тоже ни о чем не догадывается.
Нет, конечно же, Кроули не имеет ни малейшего понятия, кто это крутится там у шеста перед камерой. И действительно, кто бы это мог быть? Ловкий такой, красивый и гиперсексуальный в своих красных стрингах и полумаске — и угадайте с трех раз, который из этих единственных предметов его одежды шире? Он ведь такой совершенно не узнаваемый — гибкий, словно совсем без костей, можно сказать — змеистый, с гривой ярко-алых волос, узким подбородком, провокационной улыбкой и манерой щелкать пальцами чуть ли не в самую камеру, акцентируя жест. И с такой — конечно же, ни разу никому не знакомой! — танцующей походкой и привычкой недоуменно поводить бедрами.
«Он похож на тебя, Кроули! Нет, ну что ты опять смеешься, правда ведь, посмотри!»
Ох, ангел, ангел…
______________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* — Подобные неприятности совершенно неизбежны с такими бывшими начальниками, коими не посчастливилось обладать Кроули. Великая и ужасная Князь Вельзевул, например, искренне не понимает, зачем назначать встречи с пусть даже и бывшими подчиненными вне Ада, если потом все равно придется туда спускаться.
** — Этих кошмарных дней было бы куда больше, если бы Князь Вельзевул не питала весьма порочное пристрастие к человеческим мультфильмам определенного рода, а вконец отчаявшийся Кроули не ляпнул бы, что знает, где их достать, и не пообещал бы ей принести пару последних серий, еще не выпущенных в широкий прокат).
***
Вообще-то Кроули полагал, что за свою долгую и весьма интересную жизнь успел повидать некоторое дерьмо. И стоит отметить, что у него имелись к тому веские основания: шесть тысяч лет — немалый срок, да и прожиты они были не на необитаемом острове, а среди поначалу ангелов, весьма деятельных и креативно понимающих Замысел Божий, а потом и людей, деятельных и креативных ничуть не менее).
Так что да, повидал он немало. Более того, он даже сумел в какой-то мере привыкнуть к увиденному — ну, насколько вообще к такому можно привыкнуть.
Кроули гордился тем, что умеет держать лицо при любых ударах судьбы, растягивая сияющую улыбку к ушам одной силой воли, словно тугую резинку на тренажере. Даже в тех случаях, когда дело касалось ангела (его ангела!)*1. Так что да, Кроули многое повидал, умел достойно держать удар и был готов ко всему.
Но видит Гос… Сат… — кто-нибудь точно видит! — к такому его жизнь не готовила!
— Ты в порядке, мой дорогой?
— Ес-с-с… — вырвалось слишком грубо, и он заторопился: — Ес-стес-с-ственно, ангел! Я в порядке. Прос-с-сто ус-с-стал.
Шипение все-таки прорывалось, но только шипение. Вот и хорошо. Удалось даже улыбнуться. Если хочешь выжить в Аду — быстро научишься улыбаться, когда тебе больно.
Слишком больно и неожиданно, слишком подло, словно удар под дых, причем от того единственного, от которого ничего подобного не ожидаешь. «Мы же друзья!», он сам так сказал. Мы же друзья. (И не смей вздыхать по этому поводу, друзья — это хорошо, это просто отлично, огромный шаг вперед по сравнению с «братаемся», особенно тем тоном, каким он тогда это слово выплюнул, словно одно из самых грязных ругательств). «Мы же друзья» — это намного лучше, чем «мы просто ангел и демон, мы по разные стороны, конечно же, проходи, я рад тебя видеть, но никогда не забывай, что мы просто ангел и демон и никак иначе». Мы же друзья — это просто отлично. А за друзей принято радоваться, когда им хорошо.
Им. Одному конкретному ангелу и… еще кому-то. А ты вошел и унюхал, как им было тут хорошо. Совсем недавно.
И порадоваться за них — нет, не за них, хотя бы за ангела, за своего лучшего и единственного друга чертова ангела! — у тебя не получается никак, хоть тресни.
«У тебя были гости, ангел?» — Кроули сумел удержаться и не спросить, даже вот так, в самой невиннейшей из всех возможных формулировок. Сомневался, что у него получится выдать легкомысленную и абсолютно незаинтересованную усмешку с должной долей убедительности. Про искренность так лучше и вообще молчать. Гости, как же! Если бы гости — может быть, было бы не так обидно, но сколько Кроули ни принюхивался, в задней комнате пахло лишь Азирафаэлем. Возбужденным, горячим, похотливым, удовлетворенным — но одним лишь Азирафаэлем и никем более.
— Я скучал…
А вот ангелу искренности не занимать, и глаза у него сияют так, что впору растаять. Теплые, такие открытые, такие восторженные. Он действительно рад и не считает нужным это скрывать. И ему совсем не стыдно.
«Меня не было всего трое суток, ангел. Всего трое чертовых суток! А ты уже успел тут на меня… без меня! Причем так, что вся задняя комната твоего магазинчика насквозь провоняла чертовой ангельской похотью и чертовым ангельским сексом!» Раньше Кроули думал, что смотреть, как Азирафаэль мечтательно вздыхает и розовеет, разглядывая сексуально изгибающегося на экране Кроули и не узнавая его — это больно. Он и понятия не имел, насколько больнее знать, что ангел точно так же (Ха! Если бы точно так же!) мечтательно вздыхает, разглядывая происходящее на экране и тогда, когда Кроули рядом нет.
— Сильно скучал.
Против ангельской искренности и теплоты не действуют никакие демонические чудеса. И демонские обиды тоже не действуют, во всяком случае долго (рекорд самого Кроули составлял две минуты). И улыбка тоже такая теплая и (уже!) близкая, Кроули в ней тонет, безнадежно, беспомощно, снова и снова, каждый раз. И теплые руки. И… Ох… Эта новая манера теперь еще и обниматься при встрече («тактильные контакты очень важны для наших человеческих тел, Кроули, давай делать все по правилам, и не надо ругаться»).
Вечером у Нины в доме произошло ещё одно знаменательное событие – первое собрание Вороновского отделения Общества Защиты Разумных Киборгов. Собрались почти внезапно, специально Нина никого не звала, но вместе со Светланой пришла Карина с Леоном и Ларисой. Карина торжественно объявила своим соратницам:
— Общество Защиты Разумных Киборгов уже имеет свой сайт в инфранете и группы в соцсетях. Я звонила этой девушке, Кире Гибульской… вы уже в курсе, что именно она создала и возглавила ОЗРК на Старой Земле… так вот, я не дозвонилась, но оставила сообщение и отправила ей… и в администрацию планетарного правительства электронные копии документов для регистрации планетарного отделения ОЗРК. Поздравляю! Документы подписаны, отделение ОЗРК на Антари создано с образованием юридического лица и будет располагаться в нашем городе, есть расчётный счёт отделения, на нём пока что мои десять галактов… и надо начинать нашу деятельность со сбора средств на существование отделения и выкуп киборгов. Нина Павловна, что скажете?
— Что скажу? Раз обещала пять тысяч, то переведу сейчас… — Нина включила видеофон и зашла в личный кабинет на сайте банка. Денег было не то, чтобы жалко… но лишними они точно не были. Но перевод всё же сделала. – Вот теперь у меня осталось только на хлеб… до зарплаты доживу.
Карина уже собралась ответить, но тут явился долговязый молодой человек, и она представила его:
— Родион Сибирцев первоклассный программист, ему всего двадцать шесть лет, и скоро придет к нам, в ОЗРК. Он прошёл стажировку в центральном офисе «DEX-company» и окончательно ушёл с мясокомбината, сейчас временно работает в музее вместо улетевшего отдыхать Райво Ляйне.
Родион под взглядами трёх женщин засмущался, и Нина велела Платону собирать на стол в гостиной – на кухне за столом столько гостей не поместятся. Лариса и Леон пошли ему помогать, Василий вышел на крыльцо, чтобы встретить дрон с заказанными на всех пиццей, пирогами и тортом, а Нина повела гостей в «госпиталь».
Парни в киборгских комнатах попытались вскочить при виде хозяйки и её гостей, но Нина велела им лежать спокойно и прописать на всякий случай своих гостей с третьим уровнем. Нине показалось, что некоторых киборгов Родион узнал, но сам он не признался – и она не стала спрашивать. Придет время, и он сам всё расскажет. Мэрьки на чердаке (и опять Светлана назвала чердак мансардой) были в худшем состоянии – и Эстер была оставлена ухаживать за ними, пока они сами не смогут себя обслуживать. Уже спустившись в гостиную, Родион заметил, что не худо было бы в ОЗРК иметь своего кибер-техника, и Нина вспомнила про соседку.
Эва-Иоланта пришла через пару минут, сердитая и явно не в духе. Она летела на Антари не только для помощи тётушке, но и с целью сделать карьеру в идеально-образцовом филиале «DEX-company» – но сначала оказалось, что лаборатории находятся на спутнике, куда от детей много не налетаешь, а потом вообще компания рухнула! Но, когда ей объяснили, что работа, ей предложенная, будет в городе и в только что созданном местном отделении ОЗРК с зарплатой и полным социальным пакетом, она успокоилась – и согласилась.
За стол сели все вместе – пятеро людей и семеро киборгов – и Василий выложил на тарелки из пяти коробок куски пиццы и пироги с курятиной и с творогом.
Настроение киборгов было восторженно-испуганное – если Василий и Платон нахождение за одним столом с хозяйкой воспринимали как норму, то Златко и Эстер с хозяйкой за одним столом не сидели с тех пор, как она их купила. Леон и Радж ещё контролировали дом и территорию вокруг него, а Лариса и Платон успевали прислуживать за столом – то приносили-уносили, то опять садились на места. Разговор шёл не только о спасении и защите киборгов, но и о разумности их.
— Нет, ну я ещё понимаю, когда спасают DEX’ов! – говорила Карина, стараясь растормошить Эву и получше узнать её отношение к киборгам. — Они вроде как разумные… и понимают, что с ними не всё хорошо. Я слышала об этом в таких же кружках спасения на других планетах… у многих есть блоги или сайты. Так вот. Irien’ов в них нет… или почти нет… на десять-двенадцать DEX’ов один Irien! Их не срывает! Нет нигде никакой информации о срывах именно Irien’ов. И Mary тоже не срывает. Среди них нет брака!
— Есть среди них брак… есть, – не выдержала и всё-таки вступила в разговор Эва. – У любой компании-монополиста рано или поздно появляется бракованная продукция… всё равно купят у них, раз нет конкурентов… к нам на ремонт всяких привозили. Были бы живыми, не откачать бы. Как только их не избивают… и то, что их срывает, неудивительно и в какой-то степени предсказуемо… есть разумные… то есть, бракованные, и среди домашних киборгов… у «DEX-company» сотни филиалов и лабораторий, и отследить все из единого центра физически почти невозможно. И потому есть главы филиалов, допускающие синтез Гибульского при производстве домашних и развлекательных киборгов. «Живых» Irien’ов охотнее покупают в садо-мазо-клубы, а «живых» Mary покупают в частные гостиницы, в которых вроде как нет кибер-прислуги. Записи самого Гибульского были утрачены, это да… но… перед «утратой» их скопировали, и, скорее всего, не один раз. Иначе как объяснить появление такого количества бракованных киборгов среди небоевых линеек…
Побеседовали, ещё выпили чаю, Василий самолично принёс из кухни и разрезал торт – и Нина заметила усмешку Платона. Торт был таким же, как в день его неудавшегося побега. «Мечта садовника» — шоколадный бисквит, дольки мандаринов и сливочный крем с шоколадной крошкой. Случайно ли Василий заказал именно такой торт – или нарочно, в напоминание о побеге? Или другого торта на этот момент в кондитерской не было? Это более всего вероятно – вечером продали то, что было ещё было в наличии.
Светлана рассказала, что смогла-таки не только арендовать пол-зала на третьем этаже универмага, но и договориться о ремонте за сутки и оплатила его. Эву более заботила проблема размера зарплаты – всё-таки ОЗРК организация некоммерческая по сути своей. Но именно эти вопросы менее всего интересовали Светлану:
— Заработаем! Вон у Нины Павловны киборги зарабатывают сами… вяжут, шьют, рисуют. Платон из бисера делает украшения. Эстер тоже может вязать или шить. И Лариса может. Организуем благотворительный аукцион вещей, сделанных киборгами… и из своих вещей можно что-то продать. Например, картины. Привлечём волонтёров! Вот этим я и займусь в первую очередь! Будут деньги и на оборудование и мебель для кабинета и операционной.
На этом и договорились – и разошлись.
Златко остался в доме Нины ещё на пару дней, пока не будет готова комната для него и пока он нужен для помощи раненым. Эстер всё-таки полетела с хозяйкой, но с тем, что утром Светлана привезёт её снова, а Лариса осталась на чердаке с мэрьками, чтобы кормить их и помогать им спускаться вниз помыться и подниматься наверх.
Радж привычно уже расположился на ночь на диване в гостиной. И потому у Платона снова был не слишком приятный выбор: верхняя полка на двухъярусной кровати в киборгской комнате (из восьми мест было занято шесть) или надо было напрашиваться на диван в спальне хозяйки. На верхнюю полку не хотелось – обычно он спал на нижней, там и теплей, и мягче. К тому же – спать в одной комнате с двумя незнакомыми DEX’ами было страшновато. На диване было хорошо, тепло и мягко – но там рядом хозяйка с её тараканами в голове, и совершенно непонятно, что ей может в эту голову прийти. И так, и эдак страшно. А Платон уже успел привыкнуть к спокойной и сытой жизни… и хозяйка его не трогает… почему-то. И это тоже напрягало, несмотря на то, что причину он знал.
На одной из двух свободных верхних полок уже лежал Златко – вот ему уж точно деваться некуда! — дома у него такая хозяйка, что лучше уж в комнате с двумя DEX’ами, чем у неё. А у Платона выбор был… и не в пользу верхней полки.
На его удивление Нина, прежде, чем лечь спать, пошла проведать, как устроены больные – и сначала поднялась наверх.
Помещение под крышей, которое она сама именовала чердаком, а Светлана – мансардой, фактически было вторым этажом, эдакая квартира-студия с двумя балконами и двумя большими окнами под скошенной крышей, немного захламлённая, но тёплая. В одном углу, ближе к лестнице, были пластиковые корзины со старыми игрушками Ведима, пыльная полка с книгами и коробка с инфокристаллами, в другом углу — стилизованный под дерево пластиковый сундук с его школьными учебниками и сломанными игрушечными машинками. На сундуке сидел синий плюшевый заяц в джинсовых шортах и с рваным ухом. По центру были положены четыре надувные кровати, на которых лежали под одеялами четыре женские фигуры. Чуть в стороне стояли старая кровать-полуторка и два кресла, вытащенные из спальни Нины — и на кровати лежали два киборга.
И фактический, и физиологический возраст мэрек был различен – от полутора до тринадцати лет по факту, и примерно от шестнадцати до пятидесяти на вид.
Подошедшая Лариса скинула появившемуся Кузе отчёты о состоянии мэрек и поинтересовалась:
— Куда их? Продажа? Им очень страшно от того, что ничего не понятно и… если знаете, куда, то… скажите, если можно.
— Стоит их успокоить. Тут ты права, я совсем упустила это. Надеюсь, они меня слышат. Лариса, передай это и парням внизу. Пока неделю поживут здесь и поправятся, еда и вода без ограничений… но придётся ограничить время помывки в душе двадцатью минутами для каждого киборга, включая тебя, Платона и Раджа. А то вас много, а санузел у меня один. Сразу запомните… я разрешаю всем самим придумать себе имена… но такие, чтобы легко было произносить и запоминать. Далее. Киборги Mary будут отправлены в деревню, там в середине июня будет шестнадцать младенцев, и за ними нужен будет уход. До июня будут шить или вязать… или другая работа по дому… сад и огород. Оба DEX’а отправятся в ту же деревню охранниками. Irien’ы… если им будет место в деревенском доме, то тоже в эту же деревню. Если не примут, то в модуль на Жемчужном острове… собирать и обрабатывать жемчуг или работать в саду или на огороде. А пока можно смотреть мультфильмы, спать по восемь часов в сутки, можно подключиться к инфранету и смотреть фильмы там… но ставлю ограничение на скачивание – не более трёх гигабайт в сутки на всех. Можно подключиться к Кузе… и даже нужно это сделать, и смотреть видеозаписи о жизни киборгов в деревнях и на островах. Лариса, познакомь всех с Фролом, Змеем… и остальными ребятами. Общаться можно. И… можно взять игрушки из коробок и играть… Так что… всё хорошо, всё спокойно и всё в порядке.
Мэрьки успокоились, а пока Нина спускалась вниз и заходила в киборгские комнаты, явно успокоились и парни – но всё же странно поглядывали на новую хозяйку. Когда первый из Irien’ов сказал:
— Система к работе… не готова. Требуется утилизация оборудования… — она только и сказала:
— Никого не трону. Поправляйтесь… в деревнях нет борделей. Но есть куры, овцы, коровы и лошади. И можно будет рисовать, шить, ловить рыбу, охотиться или лепить из глины. Или вязать. Кузя, дай доступ к открытым файлам и видео с островов. Можно смотреть.
***
Почти в одиннадцать позвонил Ратмир:
— Я всё ещё на Эфесе Клинка… тут погромы и пожары. Появились антидексисты… ну, это те, кто против создания киборгов и против самих киборгов… разнесли вдребезги офис «DEX-company», разбили всё, что там было… громят кафе в космопорте… смотрите! – и парень развернул экран видеофона так, что стали видны толпы бегущих по улице агрессивно настроенных людей с битами в руках, одни орали: «Бей киберов!», другие орали: «Спасём киборгов!». Две толпы шли навстречу одна другой, круша на своём пути оставленные на стоянках флайеры и поджигая их. Спустя полминуты Ратмир повернул экран к себе и продолжил:
— Через час вылетаю в космопорт. Сейчас в офисе ОЗРК… они заняли разгромленный офис «DEX-company»… когда смогли в него попасть, чтобы защитить имеющихся в нём киборгов. Оба киборга у входа избиты и изуродованы, но живы… их успели отстоять киборгозащитники. А вот Костю мы не застали, его уже не было в офисе, когда мы примчались на помощь… из записей DEX’а у входа видели, как он сбежал через запасной выход… вместе с «семёркой». Ладно, сейчас скину видео… а расскажу уже по прилете. Только… — парень замялся, но сразу взял себя в руки, — …капитан отказывается лететь с таким количеством теоретически сорванных киборгов… у меня шестеро с собой… и требует доплату полторы тысячи галактов за возможный риск для него, команды и корабля.
— Сколько? Не слишком много? В смысле… киборгов? Деньги пока есть… две тысячи хватит? – и Нина сразу позвонила Фролу и Змею, получила от них нужную сумму и перевела Ратмиру деньги. На её трёх счетах было почти пусто.
Ратмир поблагодарил и продолжил:
— Деньги потратил с пользой, на Новой Самаре купил битого DEX’а в спортклубе, ещё одного выиграл на спор… ну да, сунулся в бои без правил… но ведь победил же! Там же встретил двух сослуживцев и рассказал о коллекции… оказывается, в городе такие кружки тоже есть. Помните, с Зоей прилетала их преподавательница? Вот она руководит теперь таким кружком. У них пока только три DEX’а и один Mary… и волонтёры… мы на связи всё время и на сайте есть информация о них.
— Университет большой? Что с поступлением?
— Заявление оставил. Собеседование прошёл. Поскольку мне далеко лететь, то часть экзаменов могу сдать по инфранету. Если возьму направление в нашем отделе архитектуры, то вместо пяти экзаменов сдам три. Сейчас со мной два DEX’а с Новой Самары и… глава здешнего ОЗРК, совсем молодой, мне ровесник… Дмитрий Лесов… попросил отвезти ещё четверых киборгов в наши леса, и нашел транспортник… он видел записи Декабря и решил, что у нас этим киборгам будет лучше… везу с их согласия и не как груз, а в каютах. Три DEX’а и одна Marу. Они в ОЗРК пока не решили, как и на какую работу в их городе возможно киборгов устраивать так, чтобы люди относились к киборгам, как к людям… в смысле, по-человечески.
— Хорошо. Я поняла. Тебя надо будет встретить?
— Некрас встретит. Я уже договорился. Здесь начало июня, а у нас зима… так что брат тёплую одежду на всех привезёт. Ничего, если я всех в деревню увезу?
— Хорошо, отвези. Но из космопорта зайдите ко мне, хоть чаем напою да познакомлю с нашим ОЗРК.
— Понял. Зайдем. До встречи
— До свидания.
***
Долгий-долгий день заканчивался. Киборги тихо лежали на отведённых им местах, некоторые спали, кому-то Василий подал свой планшет с мультфильмами, Лариса бесшумно носила киборгам кормосмесь – Нина разрешила пить кормосмесь по необходимости. Радж тихо лежал на диване, а Златко разместился на верхней полке в первой киборгской комнате. И только Платон молча страдал, стоя у стенки – его место опять было занято.
Гордон Гордон (возвращая к себе внимание):
— Насколько я понял, у вас возникли определенные проблемы с одним из сотрудников. Который покинул рабочее место и в конфликтной ситуации, так сказать, потерял… форму?
Гавриил (поморщившись):
— Скорее, приобрел. Истинную.
Сандальфон (гыгыкнув):
— Ага. Совсем с катушек съехал! Нахамил, отказался надевать боевой килт. Развоплотился в колесо с глазами. Стал тыкать в глобус и свалил на землю.
Гордон Гордон (кивая с таким видом, словно ничего иного и не ожидал):
— Что ж, логично. Полагаю, там были и другие… персонофиканты? Херувимам, насколько я знаю, свойственны…
— Лев, орел, бык. Все исполненные очей, — перебил Гавриил, поморщившись. — Шесть огненных крыльев. Ну и… колеса. С глазами.
— Понятно, — кивнул Гордон Гордон с видом по-прежнему невозмутимым. — Полагаю, что в данном конгломерате именно колесо выступает доминантной субличностью. Косвенным подтверждением этому служит и то обстоятельство, что каждый раз, заговаривая о прискорбном инциденте, все первым делом упоминают именно колесо, о прочих тварях вроде как забывая. Херувимы — создания древние, и в развоплощенном состоянии подчиняются скорее инстинктам, чем разуму. Следование за лидером в опасной ситуации — один из ключевых стайно-стадных инстинктов. Полагаю, на Землю ваш сотрудник ушел всеми своими частями?
Гавриил (сквозь зубы):
— Да.
Гордон Гордон (удовлетворенно кивая):
— Что ж. Тоже вполне естественные базовые инстинкты колеса: Земля большая, хайвеев много, есть где вволю покататься.
Михаил (деловито):
— Полагаете, что нам придется прочесывать основные магистрали?
Гордон Гордон (удивленно приподнимая брови):
— Зачем? Накатается — само прикатит.
Михаил (скептически):
— Сюда?
Гордон Гордон (приподнимая брови еще выше):
— Нет, конечно. Зачем ему сюда? В гараж.
Михаил:
— Гараж?
Гордон Гордон (лучезарно улыбаясь):
— Ну да. Будь в той компании доминантной личностью кто из прочих тварей — я бы посоветовал использовать что-нибудь более подходящее им: кормушку, стойло или «призывный самки крик». Но раз доминантит колесо — остается только гараж. Или парковка. Но, полагаю, гараж покажется ему все-таки предпочтительнее. У вас есть на Земле гараж, о котором было известно вашему развоплотившемуся сотруднику? Потому что он с куда большей вероятностью использует в качестве базы знакомое помещение, нежели чем…
Михаил (бросив на Гавриила быстрый взгляд):
— Наши сотрудники пользуются лишь гироскутерами или крыльями, для которых гаражи не нужны. Но вот у агентов конкурирующей организации имеются и машины, и… гаражи. Особенно у тех, кто долго живет на Земле. Думаю, у демона Кроули…
Гавриил (срываясь):
— Не произносите при мне этого имени! — (тут же беря себя в руки, почти спокойно): — Свяжитесь с ним. Предупредите и… Выполняйте! И, ради Всевышней, я не хочу больше об этом слышать! Идите!
Ангелы уходят. Гордона Гордона Гавриил придерживает за рукав, не давая уйти вместе с остальными. Дожидается, пока ангелы отойдут достаточно далеко, спрыгивает с гироскутера, по-прежнему придерживая Гордона Гордона за рукав.
Гавриил (немного смущенно, прочищая горло):
— У меня к вам будет несколько вопросов конфиденциального характера. Я. понимаете ли, тут главный. Ну, почти. Мне приходится сталкиваться с разными созданиями, не только с эфирными, как вы понимаете. По работе, конечно же! Ну вы меня понимаете?
Гордон Гордон (благожелательно):
— Разумеется. Я к вашим услугам.
Гавриил (помявшись):
— Вы говорили, что специализируетесь не только по эфирным, но и по оккультным тоже?
Гордон Гордон:
— Конечно. Видите ли, это как две стороны одной медали, и одно невозможно без другого. Но это слишком большая сфера, и я бы предпочел отвечать на более конкретные вопросы.
Гавриил (после короткой паузы):
— Хорошо… Конкретнее… Ну например… чисто гипотетически… Что вы можете посоветовать мне относительно психологии мух?
Южная Империя, подземелья
16 Петуха 606 года Соленого озера
Кровавая улыбалась так, что Сикиса передергивало. Спрятала кинжал, вплела перо в волосы, склонила голову к плечу.
— Спасибо, что привели Эш.
Невысокая, но с фигурой воина, много времени проводящего даже не в тренировках, а на поле боя, она заставляла забыть, что слепа. Слишком точными были движения, слишком уверенно она поворачивалась к ним.
Сикис вбросил саблю в ножны, Отектей, следуя примеру, убрал перо. Нападать нужно было, когда девчонка бросилась вперед, отвлекая всех. Тогда был хотя бы какой-то шанс победить, а сейчас — ни единого. Сейчас можно было только ждать.
— Итак, — Кровавая подошла ближе, обнимающаяся парочка осталась за ее спиной. — Что вы делаете в подземельях?
— Выполняем задание гвардии, — ответил Сикис, следя за ее руками. Сейчас они были пусты, но кто знает, что и где еще припрятано у подземницы.
— Это очевидно, — так, одними губами, часто улыбалась канцелярша. — Какое именно задание? Искали шпионов?
Насмешка была очевидна и раздражала невероятно.
— Нет. Искали Текамсеха Пустынника. Он у вас?
Кровавая повернула голову, словно прислушиваясь.
— Текамсеха? Я не встречала его давно. Почему вы ищете здесь?
Сикис промолчал. Белые пальцы с розовыми ногтями пробежали по волосам, коснулись пера.
— Я поэтесса, как вы, надеюсь, знаете, — сказала так, словно они были парой офицеров, встретившейся в трактире между заданиями. — Всем будет лучше, если вы ответите.
Даже Сикис знал, что поэзия искажает допросы, но Кровавая еще могла попросту спросить девчонку, да и детали задания вряд ли можно было считать важным секретом. Он вздохнул, старательно расслабляясь. Если подземница хочет играть в друзей, что ж, он может поддержать игру.
Все равно с точки зрения гвардии он уже наговорился на казнь.
— В его доме был вход в подземелья. Следы вели в эту сторону.
Совершенно дикое ощущение, словно он отчитывается Кровавой, как канцелярии.
— Хорошо, — легко решила она. — Если вы желаете его найти, мы проводим вас к аванпосту.
— У нас нет снаряжения для многодневного похода, — ну хоть чем-то ей мешала слепота!
— Оно и не нужно, — Сикис отвел взгляд, чтобы не видеть эту проклятую улыбку. — Здесь меньше двух часов пути.
Что?.. Аванпост подземников на землях Империи?! Птицы, да за такие сведения!..
Какая глупая мысль. Сейчас важно вообще выбраться отсюда — нет, даже не выбраться. Если их отпустят сейчас, придется бежать из Империи. Ни один человек не поймет, почему они не сражались. Хотя это глупо, очевидно же, что невозможно вдвоем справиться даже с этой женщиной, и тем более с целым аванпостом! Сикис не может выполнить задание, оно завело их слишком далеко.
Почему нельзя просто вернуться и сказать об этом? И почему кажется, что стоит попросить, и Кровавая легко отпустит их. Вот с этой своей улыбочкой, прекрасно зная, что отпускает на казнь.
Проклятая подземница.
Проклятая канцелярия.
Два летящих друг к другу меча, а Сикис между ними и попробуй увернись.
— Идемте, — подземница поманила их за собой, легко поворачиваясь спиной. Сикис прикрыл глаза на миг, сжал кулаки. Ударить в эту напоказ подставленную спину, и все спишется!
Ясно же, Кровавая только этого и ждет. Проверяет если не возможность им верить, то хотя бы выдержку.
Сикис пошел за ней, насколько мог спокойно. Отектей держался рядом, безмолвный, с равнодушным, словно у статуи, лицом. По крайней мере, от него можно было не ждать сюрпризов. Девчонка со своим Айданом замыкали, и Сикис был уверен, что мужчина, хоть и слепой, следит за ними не хуже подземницы. Их взяли под надежный конвой, не сбежать.
Однако Сикис собирался найти выход из этой ловушки. Прислушался, рассчитывая уловить слова девчонки, козыря, выпавшего из рукава в самый важный момент партии. Единственная польза — она все еще неплохо отвлекала мужчину. Айдана, чьи останки вообще-то должны были лежать на поле костей. Значит, предательство Текамсеха началось куда раньше, чем они думали. Непонятно только, что именно он сделал. Подменил осужденного? На кого? Как это могли не заметить?
Слишком много вопросов, на которые даже можно получить ответы, но зачем?
— Вы собирались рассказать, как спасли Айдана, — напомнил все же, просто чтобы не идти в тишине.
Кровавая ответила, не оглядываясь:
— Если Текамсех добрался до аванпоста, вы сможете спросить его сами. Это будет достаточно любопытный рассказ.
***
магреспублика Илата, город Илата
15 Петуха 606 года Соленого озера
Сбежать в беспамятство просто потому, что очень хочется, у Кита никогда не получалось. Вот и сейчас пришлось вставать.
Он попытался удержаться на ногах сам, но Мария аккуратно подхватила под руку. Ей наверняка было неудобно — только с рынка же, корзинка набита по крышку, тяжелая, а еще дверь отпирать. Но Кита она не отпускала. Как в детстве. Как всегда.
Давно ведь могла сменить работу, уйти к кому-то более приличному. Но нет, оставалась. Говорила, что начала работать еще на дедушку с бабушкой, и не хочет ничего менять.
Было ужасно больно разочаровывать ее. Жить господином О’Кифом вообще было ужасно больно.
Зато Шей ей нравился. Серьезный, деловой мужчина, не чета своему хозяину. Любимая маска, которую сейчас не нарисуешь. Шеф запретил. Да и зачем вообще.
— О птицы, — Мария замерла перед открытой дверью. — Зачем…
Кит сунулся вперед, посмотреть. Зажмурился, протер глаза. Вошел, придерживаясь за стену, огляделся.
Расхохотался, сползая на пол.
— Господин? — Мария беспокойно наклонилась над ним, коснулась лба.
Он откинулся на спину среди осколков разбитой миски. Еще раз осмотрел разоренную кухню с мрачным удовлетворением.
— Вот так. Теперь они грабят того, кого нужно.
Сел рывком, заскулил — голова начинала болеть, но все-таки поднялся, доковылял до лестницы так быстро, как мог, проверил кабинет.
Заходили. Они заходили сюда, какие-то сушью взятые воры! Трогали все это, видели все это, обсуждали. Кит рванулся в спальню.
Такой же разор. Перерыты вещи, валяется на столе фляга. Между прочим, с эмалевым рисунком. Почему ее не взяли, дорогая же?
Открыл осторожно, понюхал. Вылил несколько капель на ладонь.
Вроде простая вода, но лучше сдать алхимикам. Птицы знают, чего хотят эти странные воры.
Спустился с флягой вниз, отдал Марии, пересказал. Уселся на табурете.
— А я отнести не могу, — заявил со злым торжеством. — Мне запретили появляться в городе!
Мария вздохнула, погладила по голове. Придвинула миску и полотенце, смена одежды уже ждала рядом. Кит послушно умылся.
— Вы ведь всю ночь работали, — тихо сказала Мария, подавая травяной настой. — Что же случилось?
Кит сделал глоток, глядя, как она крутится по кухне, наводя порядок, собирает черепки разбитой посуды.
— А я вообще начинать не должен был. Мы с Мег позавчера так отметили получение дела, что шеф разозлился.
Мария улыбнулась чуть-чуть, Кит засмеялся.
— Ну, меня это тогда не остановило, да. Спорю, он сразу все понял, еще и сам так задумал наверняка. Только в команде оказался господин О’Тул. Тоже под маской.
— Рок? Он ведь не художник…
— Если гримом рисовать, то еще какой, получше меня, — заявил и осекся. Почему с такой гордостью прозвучало, что за бред? — В общем, мы поругались. И девчонка, которая с нами была, еще раньше ушла.
Замолчал, сгорбившись. Мария остановилась рядом.
— Что вас гложет?
— Она служанкой была у шефа. Я ее взял. Пьяный был, не помню почти ничего.
Тяжелый вздох, Кит охнул, как мальчишка, когда его потянули за ухо, заставляя поднять голову.
— Такой красивый юноша, — сказала Мария, и показалось, что вот теперь он правда ее разочаровал. — За таким девушки сами будут бегать, если побреется, а он…
— Что? — Кит насупился. — Она не сказала нет! Я бы тогда не стал, точно.
Мария грустно хмыкнула, присела на табурет напротив.
— Давайте я расскажу вам историю. Когда я была гораздо моложе, а Илата еще не была отдельной республикой, я начинала обычной служанкой в богатом доме в Тривере. Я была даже красива, и юноши на меня заглядывались. Цену я себе знала, но в доме было два молодых господина. Одному я приглянулась. Он поступил так же, как вы, а я знала правила, как и ваша девочка — господам не отказывают. Потому что будет хуже — не остановятся ведь, еще и место потеряешь, жить будет не на что.
Она сцепила руки на коленях, но пальцы все равно дрожали. Кит смотрел на нее, женщину, которую помнил с детства, и не мог осознать, что услышал. Поджал губы, сдерживая дурацкое желание обнять. Мария сглотнула, улыбнулась.
— Вскоре я ушла к вашим бабушке и дедушке, потом к родителям. Приехала сюда вслед за ними. Всем было страшно, а я радовалась, что больше никогда не увижу ни того господина, ни даже тот дом, — подняла голову, встречаясь взглядом с Китом. — Девушка не всегда может сказать вам “нет”. Важнее, что она не говорит “да”. Пора бы вам научиться понимать такие простые вещи.
Кит помотал головой, оглушенный, растерянный. Соскользнул на пол, прижался лбом к морщинистым рукам.
— Прости. Прости, я…
Словно исчезли и безымянный господин, и Обри, остались только Кит и Мария. Тот, кто брал, не спросив, и та, которая не хотела этого, но не смогла помешать.
Она погладила его по волосам.
— Вы ведь не передо мной должны извиняться. Где сейчас та девочка?
Что-то ударило в окно, заставив поднять голову.
На подоконнике сидел старый ястреб. Закричал тревожно, переступил с лапы на лапу, хлопнув крыльями.
Кит вскочил. Зажмурился от боли в голове, залпом допил отвар, вытер потекший от горячего нос.
— Передай, пожалуйста, флягу Ямбу, в ней может быть яд. И список, что у нас украли, тоже ему. Я должен бежать.
***
там же
Роксан сидел на скамье в монастырском дворе, придерживая тяжелую книгу на коленях. Читать все это в комнате с крохотными окошками при свете лучины он не пожелал, и унес сюда под сдержанные вздохи. Ничего, не развалится.
На отдельном листе были выписаны птицы и фамилии, использовавшие их перья. Картина складывалась именно такая, какую Роксан ожидал увидеть — приходили люди, которых сложней всего было отследить, брали перья, а потом где-нибудь появлялась, например, Агнес О’Фаррен. И никто не подозревал подмены, потому что на поясе у мнимой Агнес было самое лучшее из возможных подтверждений. А так как перья заказывали сразу на семью, никого не удивляло, что узор наносить не требуется.
Лицо самого Роксана, очевидно, использовали, чтобы скопировать О’Рурка: они тоже предпочитали вороньи перья. Правильная монастырская заготовка, нужные красители, подобранный пример — перья достаточно часто требовали замены и их попросту выкидывали, не скрывая. Скопировать любого из магов оказалось на удивление просто.
Вздохнул, прикрывая глаза. Очень плохо. У них кошмарные провалы в безопасности. Нужно написать Ямбу.
За стеной раздался странный шум, Роксан отложил книгу, прислушался.
— Да ты попробуй!
Прикинул высоту — нет, не перемахнуть. Да и слишком странно будет. Метнулся к воротам, пошел пустынной улицей, замедляя шаг. Сушь, неподходящее лицо!
Сбросил камзол, швырнул через стену, сорвал с волос ленту. Мало, невыносимо мало! Но большего не сделать, не хватит времени.
Вот и нужный угол, крысиной норой открылся переулок между монастырем и бедным кварталом. У халупки виднелась знакомая фигура Даниэле.
Кита.
— Прямо-таки только у господ? — говорил он с сомнением, но рука уже тянулась в открытое окно.
— А то, — громко хвастал невидимый человек внутри. — Нам он просто чудом птичьим достался! Ты бери, не стесняйся. Первый кусочек бесплатно!
— Хэй, Дан, что покупаешь?
Что это? Кто это? Как назвать это блеклое подобие Ольги со слишком красивым мужским лицом? Какое наполнение дать случайной маске, у которой даже нет настоящего прошлого? Он не умел так работать, слепой импровизацией. Но сейчас он обязан был справиться.
— Ро… Ронан? — Даниэле обернулся с изумлением. — Не знал, что ты в Илате.
— Я и не собирался приезжать, — не собирался существовать вообще! — Случайно вышло. Так что?
Окно, захлопнувшееся с его проявлением, снова открылось. Налысо выбритый мужчина с серьгами в ушах выглядел весьма эффектно, а улыбался как обычный жулик.
— Что ж так пугать меня, хэй. Я уж подумал, стража.
— А что, есть причины ее бояться? — Ронан усмехнулся, выражая презрение что к стражам закона, что к излишней трусости.
— Проблемы и они могут создать, — усмехнулся в ответ торговец. — Так что, возьмете горсть на двоих? Почувствуете себя господами хоть на один вечер.
— Да, давайте, — Даниэле полез в кошель. — Возьмем, сядем в трактире.
Ронан присмотрелся, что им отмеряют, нахмурился. Колотый сахар? Действительно недешевое лакомство. Понял, что уже протянул руку за кусочком, замер. Зачем ему это есть? Он ведь прекрасно знает вкус.
— Попробуйте, — повторил торговец. — Надо ж проверить сразу, а ну как не понравится!
Тянуло правда взять, закинуть липкую от жары сладость в рот, прикрыть глаза, наслаждаясь…
Музыка. Роксан постарался не вздрогнуть, перехватил мешочек, в который уже запустил руку зачарованный брат.
— Попробуйте.
Насладись. Стань счастливым. Вот то, что приносит радость. Запретное, недоступное, только для господ.
Роксан слышал мелодию, понимал, что она должна приносить, но разум, к счастью, выстроил достаточную стену. Эмоций не было, желания последовать настойчивому искушению — тоже.
Киту явно было хуже, он тянул мешочек на себя, канючил:
— Это я купил, дай!
И торговец смотрел внимательно, скоро он заподозрит неладное, перехватит инициативу.
Роксан высыпал всю горсть сахара в рот. Кит сделал жалобное лицо.
— А мне?
— Извини. Не смог удержаться, — пожал плечами Ронан. Протянул руку в окно и схватил торговца за горло. Прошипел: — Любую маску на него, живо!
Хотел выволочь наружу и скрыться под маской, но не рассчитал привычку торговца к опасным клиентам. Удар по ушам заблокировать сумел, но рука соскользнула с чужой шеи, торговец вывернулся, свистнул — хрипло, негромко. Его не должны были услышать. Ронан перемахнул через подоконник, скрутил врага, спутал ему руки бечевой, перевязывавшей мешок. Вскинул голову — музыка оборвалась. Значит, все же заметили.
— Куда? — Кит распахнул дверь, помогая.
— В трущобы.
Тащить сопротивляющегося человека без того достаточно сложно, а когда одновременно пытаешься найти дорогу и следишь, нет ли погони, еще сложней.
— Роксан!
Он дернулся вбок — вовремя, в стену вонзился арбалетный болт. Пленник воспользовался заминкой, пнул по ноге, повалив на землю, Кит подскочил помочь. Роксан вывернулся, вскочил, подхватив врага за ноги.
— Плечи бери!
Знакомая фигура на крыше. Чей-то высокий возглас:
— Хильда, стой!
Взвыл торговец — болт вошел ему в плечо, похоже, сбили прицел. Хотела попасть в одного из них или убить пленника, чтобы ничего не разболтал?
Спикировал на девушку ястреб, получил удар арбалетом. Роксан не стал смотреть дальше.
По крайней мере, раненый пленник брыкался меньше. Они протащили его через полквартала, запутав следы, забрались в пустующий дом с выбитой дверью.
— Фух, — Кит вытер лоб — теперь и внешне Кит, маска рассыпалась каплями воды. — Слушай, какой птицы!..
Осекся сам, даже останавливать не пришлось. Роксан — наплевать на имя и маску, все равно естественно не получалось, а держать ее через силу не было необходимости — наклонился над торговцем.
— Как зовут?
— Пит, — ответил вместо него брат. — Он мне успел представиться.
Присел рядом с пленником, внимательно посмотрел в лицо.
— Тебя свои же пристрелить хотели. Поговорим?
Пит кашляюще рассмеялся, мотнул головой. Прищурился, протянул:
— Так вы у нас господа маги. Ну полюбуйтесь, что на самом деле происходит в вашей кружевной Илате!
— Любуемся, — Роксан сжал плечо брата. — Почему сахар сводит людей с ума?
Ему плюнули в лицо. Роксан отступил на шаг, вскинул бровь.
— Мне показалось, ты хочешь жить.
Пит послал их к птицам весьма замысловатым путем.
— Лучше я под пытками сдохну, чем стану как тот, — подытожил непонятно.
Сощурился Кит:
— Зачем же пытать. Роксан?
Он смерил пленника взглядом, дернул уголком рта. Человек, который ждет воздействия и готов сопротивляться всеми силами — не для его таланта испытание, но он должен попытаться.
Хотя бы бумага была с собой. Кит, видимо, надеялся заболтать пленника, но пока скорее тот доводил его до белого каления.
— Сколько у тебя бастардов, господин О’Киф? И сколько из них одаренных? Магов, равных тебе, нет, даже превосходящих тебя, которым при этом закрыт путь в совет?!
Кит отшатнулся от пленника, наклонился над Роксаном.
— У тебя что, ни одной заготовки нет? А импровизация?
Он промолчал. Переписал начисто эпиграмму — четкий, высчитанный ритм, хорошая рифма. Роксан видел, что в ней чего-то недостает, и даже не удивился, когда след воды попросту осыпался на пол, не воплотившись.
— У тебя же есть поэтический дар, — прозвучало обвинением, Роксан огрызнулся:
— Наличие дара еще не гарантирует его силы.
Пленник расхохотался.
— И эти люди правят Илатой?! Всем будет лучше, когда вас не станет!
Роксан подумал и не стал сдерживаться, пнул в раненое плечо. Смех перешел в вой, Кит сорвал с собственной шеи платок, затолкал в рот пленника, связал ноги.
— Отнесем его мясникам, — предложил. — Эти люди из него все вытащат.
Взмахнул пером легко, словно вообще не размышляя, что рисовать. Роксан посмотрел на свои руки, ставшие еще тоньше, с изящными пальцами. Кит представил:
— Келли, служанка Ямба. Ты дважды девчонками был, вот я и…
— Ясно.
На пленника легла маска старичка, Роксан, хмыкнув, поднял его с пола, подхватив под локоть, Кит, тоже сменивший лицо, взял под другой.
Даже если их искали, едва не рассыпающийся от старости дед и пара почтительных внучек никого не заинтересовали.
***
королевство Цергия, приграничная пустыня
16 Петуха 606 года Соленого озера
Его шатало от усталости. Долгая погоня, пять дней в одну сторону, едва хватило воды. Отрезанная голова беглеца, ссохшаяся под солнцем, уже была сдана надзору, Рагнар собирался уйти к себе, когда раздался обеденный гонг.
После десяти дней без пищи пропускать еще один обед было нельзя.
В трапезной ждал привычный круг тишины, даже юный надзорщик, разносивший еду, поставил миску на пол, а не дал в руки. Рейен, дочь декана, рядом с которой Рагнар сел, резко поднялась, не притронувшись к супу, ушла из зала. Шептались старшие ученики.
Рагнар медленно начал есть, привычно сдерживая жадный голод.
Он знал, дети все равно будут приходить на общие уроки. Коситься, конечно, особо смелые презрительно кривить губы. Снова кто-нибудь напишет на стене “Рагнар — предатель Дара” или что-нибудь настолько же значительное и глупое. Снова будут читать нотации Сугар и Анаквад, выстроив всех в ряд — мероприятие настолько же бесполезное, насколько утомительное. Проще велеть одному из цитадельских рабов стереть надпись раньше, чем ее увидит кто-нибудь из надзора. Который, конечно, тоже будет согласен с ней, но решит, что маги не имеют права писать подобное на стенах своей тюрьмы.
— Учитель, — звонкий голос отвлек, Рагнар поднял голову. — Учитель, у вас все в порядке?
Знакомый мальчик из библиотеки, только недавно начавший посещать занятия, смотрел с беспокойством. Ребенок, один из самых младших. Неудивительно, что ему еще не рассказали, чем занимаются некоторые из учителей. Сейчас — только Рагнар.
— Да, Эрик. Все в порядке.
Ведь это такой порядок — подчиняться приказам. Догнать и убить собственного ученика.
Беглец лежал на спине, наполовину занесенный песком. Не хватило воды? Попал в бурю? Рагнар подошел ближе, опустился на колени, проверил биение жилки на шее. Рука сама взялась за перо, стремительно вывела не животное даже — одну когтистую лапу.
— Учитель!
Взгляд голубых глаз за миг до того, как на их месте останется лишь кровавая рана — и пронзительная боль, невозможность вдохнуть от ответного смертельного удара.
Он открыл глаза, коснулся горла, которое только что было разорвано. Обернулся, смерил долгим взглядом обелиск, у подножия которого уже второй день спал и видел похожие сны.
— Может ли быть, что это место зачаровано навевать кошмары?
В принципе, если объединят усилия поэт и писатель, подобное возможно, но кто станет зачаровывать руину посреди пустыни? И тем более магия не могла сохраниться с тех пор, когда здесь жили люди. Рагнар не увлекался историей, но был уверен, что с тех пор прошло не одно столетие.
Он встал, выпил немного воды, перелил из бурдюка во флягу, следя, чтобы не пропало ни капли. Набросил плащ, нашел след. Убедился, что это не тот, по которому он шел вчера.
Розово-золотое небо казалось отражением пустыни.
Возвращаюсь в день сегодняшний, и возвращение это не приносит ничего, кроме горечи. Как я был счастлив вчера, какие надежды питал… Боюсь, если вчерашняя дата и войдёт в историю – то исключительно как последний день, когда человечество ещё не знало о своей участи.
Вчера у нас была впереди вечность. Сегодня эта вечность схлопнулась до жалких ста, ну, может быть – ста пятидесяти лет.
Данные об активизации ядра нашей планеты подтвердились, и последние зимы отнюдь не случайно были такими тёплыми. Дальше будет только хуже. По предварительным прогнозам не пройдёт и ста лет, как температура в наиболее глубоких океанских впадинах превысит точку кипения воды. Антарктида продержится ещё какое-то время, такое количество льда не растопить сразу даже всепланетарным чайником, но через двести лет вся вода нашей планеты перейдёт в парообразное состояние.
Люди, конечно же, вымрут намного раньше…
Я не всё понял в докладе того яйцеголового с Холма, слишком много научных терминов и малопонятных графиков, а я всё-таки специалист несколько в иной области. Но главное не понять было бы трудно
Для предотвращения паники сегодняшнее заседание не транслировали в прямом эфире – редкий случай, мне бы сразу насторожиться или хотя бы проявить недоумение по поводу отсутствия надоедливых летающих камер, но я был слишком упоён вчерашним триумфом.
А всё-таки жаль, что заседание не транслировалось – поведение представителей управленческой структуры могло бы послужить достойным примером для подражания. Не думаю, что хотя бы кто из них был оповещён заранее и имел возможность подготовиться, но ошеломляющую новость мои коллеги встретили весьма достойно. Никакой паники или проявления бессмысленной агрессии, столь свойственной низшим формам при возникновении серьёзной опасности. Никаких лишних слов. Два безукоризненно обоснованных и корректно поданных самоотвода – это уже потом, после ответного доклада ведущего инженера, когда стали распределять места в «ковчегах». С самоотводами все присутствовавшие в зале согласились так же корректно и немногословно – да и о чём тут было спорить? Кто, как не сам человек, лучше всего способен соразмерить полезность своего персонального вклада в общее дело?
Поэтому к обсуждению проекта «Ковчег» перешли без задержек и проволочек.
Проект, задуманный как научно-исследовательский, неожиданно обрёл чрезвычайно весомое практическое значение. На сегодняшний день окончательно достроен был лишь один из четырёх заложенных кораблей. Далее я стал свидетелем отвратительнейшей сцены. Мой ответственный за космическое кораблестроение коллега повел себя неподобающе, сначала подав необоснованный самоотвод, а потом, когда общественный референдум после некоторого колебания отказался его принять, окончательно потерял лицо. Он рыдал как плохо воспитанный ребёнок и кричал, что никогда себе не простит и более не способен ничем руководить, если не предвидел подобного развития ситуации и не настоял на ускорении строительства. Медики из внутренней охраны скрутили и увели бедолагу, но впечатление у всех присутствующих осталось довольно скверное. Кое-кто даже позволил себе в полный голос обсуждать происшествие и ходить между рядами.
Я сохранял спокойствие, в силу профессиональной специфики, и лишь в лёгком оцепенении думал – хорошо, что нет прямой трансляции и всё это безобразие не видит Люсиль. Она ведь со многими из моих коллег знакома и даже дружит, вот с этим, например, русским со странным именем Саныч. Как она сможет его уважать, если увидит вот таким – стучащим по кафедре огромными кулаками, с налившимся дурной кровью лицом, выпученными глазами и растопыренным ртом? Я так и не понял, чего он хотел от меня, почему повысил голос? Почему вдруг убежал, махнув лопатообразной рукой, и начал кричать уже на кого-то другого.
Конечно, меня мучила совесть – надо было бы попытаться его успокоить, хотя бы поговорить, чисто по-человечески… Но я как никто в этом зале понимал всю безнадежность подобных действий сейчас – любой из моих слишком возбудившихся коллег воспримет меня сейчас исключительно негативно, и слушать не станет. Слова забудутся, негативное отношение останется навсегда. И пусть даже это «навсегда» сейчас выглядит довольно жалко, на наш век его хватит. И потому я просто сидел, наблюдая и радуясь отсутствию прямой трансляции.
Ко мне подошли уже после заседания, когда большинство разбежалось паковать чемоданы – с сегодняшнего вечера городок переходил на военное положение, избранным предлагалось переселиться в гостиницу рядом с доками и принести посильную помощь во внутреннем благоустройстве того из «ковчегов», что был уже завершён. До чего-то важного всю эту братию, конечно же, не допустили бы, но отделка жилых помещений вполне им по силам, и на истерики меньше времени будет. Правильный подход. Да и оборонять гостиницу в случае чего гораздо удобнее, чем весь городок.
Оборонять.
Какое мерзкое слово…
Подошёл тип в штатском, я его и раньше видел иногда на заседаниях, всё гадал, что за ведомство он представляет, слишком уж мундирно выглядел на нём даже самый цивильный пиджак. Он представился, я сказал, что очень приятно, и сразу же забыл его фамилию – беда у меня с именами. Так и буду теперь его называть – просто тип в штатском.
Он сказал, что мне присвоено звание старшего лейтенанта, и что в состав экипажа я включён на правах полноценного офицера, а не как остальные учёные. Потому что я лучший в своей области, и штатский мне доверяет. Я молчал, и тип добавил, что пассажирский талон распространяется на всю семью офицера. Хорошо быть лучшим в своей области – по основной профессии я ведь адаптационный психотренер, специализирующийся на катастрофах, развивающие игры с мелкими – это так, хобби.
– Можно глянуть весь список?
Штатский поморщился, но список достал – оговорившись, что это пока очень приблизительный и неточный вариант. Я просмотрел его мельком, чтобы лишний раз убедиться в том, о чём и без того уже догадался. Меня интересовала лишь одна графа, практически одинаковая у всех. И теперь настала моя очередь морщиться.
В списке были одни лишь представители генетической элиты. Сплошные синие карты. Ладно бы не было красных или чёрных – таких я бы и сам забраковал, но ни одной желтой или белой, даже зелёной! Виват, евгеника…
Я отложил список и поднял на штатского взгляд – очень надеюсь, что взгляд этот был достаточно тяжёл.
– У меня есть одно условие. И оно не обсуждается…