Она стояла на набережной возле самого парапета и смотрела на покрывшуюся гусиной кожей воду Ваза-Эльва. А Ёран просто шёл мимо и в общем-то никуда не смотрел. Просто случайно поднял голову и увидел её.
Она стояла на том месте, где обычно толпятся туристы — прямо напротив воткнутого в низкое небо стилета Якобскирхен. Но она не была похожа на туристку. Этот народец Ёран научился распознавать безошибочно, когда помогал Стигу торговать картинами. Написанными самим же Ёраном. В хорошую погоду на набережной Оксеншерна бывает не протолкнуться от приезжих. Словно стая раскормленных ленивых голубей они топчутся вокруг картин, бубнят что-то себе под нос, долго прицениваются, но обычно уходят, так ничего и не купив. А на смену им тут же прилетает новая стая. Но это в хорошую погоду. А сейчас девушка стояла здесь совершенно одна.
Моросил дождь. Не то чтобы настоящий дождь, а этакая небесная мерзость, какая бывает только в Вазастаде. И не то чтобы очень часто — от силы шестьдесят-семьдесят дней в году, зато в любой сезон — и летом, и осенью, и даже зимой. От неё не спасают никакие плащи или зонты, ветер подхватывает зависшие в воздухе капли и заносит тебе за воротник, а потом ещё и раздувает этот холодный огонь, пляшущий по твоей спине. А девушка стояла без зонта. Стояла и смотрела в воду.
У Ёрана зонт был. Хотя он мало чем мог помочь. Такой дождь не столько обдаёт холодом, сколько вытягивает из тебя тепло. Да и не только тепло — способность радоваться жизни, любить этих людей, этот город. А Ёран просто обязан его любить — его набережные и скверы, особняки и кирхи. Иначе как он сможет всё это рисовать? Плохо сможет. А за плохую картину Стиг не заплатит ему ни эре. Он и за хорошие-то не слишком щедро платит, но выбирать не приходится. По крайней мере, до той поры, когда Ёран закончит Королевскую художественную школу. И туда он опять же обязан приходить в любую погоду. Даже такую, как сегодня. Вот он и шёл — съёжившись, глядя только себе под ноги, чтобы не зачерпнуть воды в доживающие свой век ботинки. И надо же было оторвать взгляд от мостовой именно в то мгновение, когда он проходил мимо этой девушки. Стоявшей в одиночестве под дождём. Без зонта.
Ноги сами понесли Ёрана к незнакомке, а зонт в его руке так же непроизвольно потянулся вперёд и вверх, чтобы защитить её от дождя. Правда, теперь он зам остался без защиты и невольно пододвинулся ближе к девушке, едва не уткнувшись носом в её короткие льняные волосы. От них пахло мокрой сиренью за чугунной оградой Центрального парка. Во всяком случае, так Ёран нарисовал бы этот запах. А выразить словами — в этом он никогда не был силён.
К счастью, говорить пока не требовалось. Ещё пару протянувшихся в бесконечность мгновений незнакомка ничего не замечала. Но счастье и бесконечность — несовместимые понятия. Девушка вздрогнула, обернулась и тут же испуганно отпрянула к перилам.
— Что это… зачем… что вы себе позволяете?!
— Но ведь я…то есть вы… то есть дождь… вы же промокнете…
Он долго и путано бормотал о том, как губительно сказывается промокание на здоровье. А девушка слушала, и настороженное выражение её лица понемногу менялось на снисходительно-понимающее и даже как бы участливое. Ёран почувствовал, что несёт откровенную чушь, попытался как-то исправить положение, показать, что не совсем такой дебил, каким кажется с первого взгляда, и в результате забрался в совсем уж дремучие медицинские дебри, откуда самостоятельно уже не мог выйти. И растерянно замолчал. Девушка несколько мгновений ожидала продолжения, потом поняла, что эти надежды напрасны, и улыбнулась какой-то расплывчатой, акварельной улыбкой.
— Ах вот оно что! Спасибо, но вы напрасно беспокоились. Я часто гуляю под дождём и никогда сильно не промокаю.
Удивительно, но и плащ, и волосы девушки в самом деле были почти сухими. Как будто капли дождя, прикоснувшись к ней, превращались во что-то другое — внешне похожее, но совершенно безвредное и даже приятное. И Ёран ни секунды не сомневался, что это сама девушка их и превращает. А он со своей неуместной заботой только помешал творящемуся колдовству. Ему стало неловко, даже стыдно за свой внезапный порыв, за нелепо вскинутый над пустотой, не защищающий ни девушку, ни его самого зонт, за глупые, напыщенные и при этом сбивчиво-бестолковые слова. За то, наконец, что он никак не может отвести взгляд от лица незнакомки. И не может понять, что же в нём такого притягательного.
Разумеется, оно было красиво и своеобразно, и Ёрану сразу же захотелось написать портрет девушки. Её светло-голубые, почти серые, чуть прищуренные глаза. Тонкие и бледные губы, плавно и почти незаметно для глаза переходящие от разочарованной гримасы к озорной улыбке. Прямой нос, с широко расходящимися крыльями, словно бы и в самом деле готовыми взлететь. И эти так чудесно пахнущие льняные волосы. Но что-то подсказывало художнику, что задача будет не из лёгких. Образ получался какой-то незавершённый. То ли ему не хватало красок, то ли чёткости линий. А может, виной всему дождь, размывающий даже человеческие лица…
— Вы так и будет стоять молча, словно памятник Оле-Лукойе? — насмешливо спросила девушка. — Раз уж подошли, расскажите хотя бы, кто вы такой и как вас зовут.
Даже голос у неё был необычный. Глубокий, но какой-то приглушённый и отдалённый. Или даже отделённый, доносящийся из-за какой-то преграды. Как журчащая в водосточных трубах вода. Эти звуки настолько завораживали, что Ёран не сразу уловил смысл обращённых к нему слов. А когда понял, стушевался ещё больше.
Легко сказать: «расскажите». А как это сделать, если только что едва не откусил собственный болтливый язык. Но Ёран, конечно же, не мог не попытаться. Сначала слова выдавливались из него, словно краска из давно не использованного тюбика — мучительно тяжело, твёрдыми, острыми, царапающими горло комками. А потом вдруг потекли непрерывным потоком. И он выложил всё, о чём подумал и что почувствовал с того момента, как увидел её. Девушка слушала не перебивая, и Ёран на радостях, без всякого предупреждения, перешёл на рассказ о тяжёлой и неказистой жизни молодого художника. Здесь-то она и нанесла удар в болевую точку.
— Я не видела ваши картины, — сказала девушка всё с тем же лукавым прищуром, — но догадываюсь, почему их не покупают. Вы слишком зажаты, закомплексованы, и потому боитесь вкладывать в них душу. Или хотя бы выпустить на свободу душу самой картины.
— Душу картины? — недоверчиво хмыкнул Ёран. — Скажете тоже!
— А как же! — уже серьёзно ответила девушка. — У всего на свете есть душа. У дождя, у набережной, у вашего зонтика. У этого города. Вы никогда не слышали легенду о душе города?
Ёран молча замотал головой.
— Ну что же вы? — снова улыбнулась она, чуть печальней, чем раньше. — А ещё художник! Слушайте же: говорят, что душа города частенько бродит по улицам и даже заговаривает с прохожими, с теми, кто ей понравится. И с ними потом обязательно случается что-то хорошее, радостное. Вы бы хотели с ней встретиться?
— Ну, если потом случится хорошее, то почему бы и нет, — невольно улыбнулся художник.
— А нарисовать её? Чтобы хорошее случилось со всеми, кто увидит вашу картину. Сумеете?
Ёран решил было отшутиться, но заметил, что девушка смотрит на него с напряжённым вниманием, словно оценивая качество товара во фруктовой лавке. И что-то подсказывало ему, что оценка получается не слишком лестной. И всю его весёлость тут же сдуло ветром в холодные, неприветливо-ребристые воды Ваза-Эльва. Он начал оправдываться, объяснять, что ещё только учится рисовать, а вот когда окончит художественную школу…
Произнося эти слова, Ёран машинально посмотрел на левую руку, где под рукавом куртки прятались от дождя часы. Девушка, разумеется, перехватила его озабоченный взгляд.
— Вы, наверное, спешите на занятия?
— Ну, вообще-то да, — смущённо пробормотал молодой художник.
— Так идите, — просто и без малейшей обиды в голосе сказала она.
— А как же…
— Я часто здесь гуляю, — ответила девушка на недосказанный вопрос всё с той же растекающейся улыбкой. — Особенно в дождливую погоду.
И Ёран пошёл. А что ему ещё оставалось делать? Только идти и оглядываться. И где-то на седьмом или восьмом оглядывании девушки на месте уже не оказалось.
* * *
О том, что у любой, даже самой красивой и таинственной незнакомки наверняка есть имя, а также телефон, Ёран вспомнил уже на обратном пути. Так что он ещё часа полтора наматывал круги по набережной, ругая себя последними словами, какими не успел наградить по дороге в художественную школу. Никого, кроме ветра и дождя, молодой человек так и не встретил. Обозвав себя напоследок Шагалом, он вдохнул и отправился домой, в крохотную мансарду с огромным то ли окном, то ли скатом крыши, сквозь мутное стекло которого внутрь проникало всё что угодно — осенняя сырость, зимняя стужа или летняя духота — но только не солнечный свет. Подъём на шестой этаж по крутой, рассчитанной, вероятно, на настоящих викингов лестнице тоже не добавил положительных эмоций, так что зашёл Ёран в свою каморку в насквозь промокшей куртке и в прескверном расположении духа.
В таком настроении художники обычно либо пьют, либо рисуют. Но из напитков он сегодня мог рассчитывать только на горячий чай, который, конечно, слегка согрел, но не более того. Поэтому через десять минут Ёран уже стоял у подрамника. Разумеется, никакую душу города он изображать не собирался. А вот саму девушку… Ёран всё решил ещё там, на набережной. Настоящий он художник или ничего ещё толком не умеющий ученик, но её портрет напишет обязательно. Так напишет, чтобы ей потом и в голову не пришло над ним подшучивать. И пусть это будет непросто, но игра стоила свеч, стоила двух-трёх дней и бессонных ночей, проведённых в обществе тюбиков с краской, кистей и палитры. Стоила ещё одной её улыбки.
Кто же мог знать, что тремя днями дело не ограничится? Целую неделю Ёран не отходил от картины дальше холодильника, а под конец и вовсе перестал отлучаться, поскольку съестного в доме не осталось. Даже спал тут же на полу, продолжая во сне обдумывать детали портрета. Вскакивал среди ночи, когда в тяжёлом и тревожном забытье его осеняла очередная идея. Пропустил все три занятия в художественной школе. Но всё напрасно — работу так и не удалось завершить.
Он забраковал уже с десяток вариантов. Вроде бы всё получалось правильно, и очень похоже, да только это была не она. Не хватало какой-то детали, собирающей отдельные черты лица в единый, особый, ни с чем другим не сравнимый образ. Но в том-то и беда, что Ёран ещё при встрече на набережной почувствовал эту нехватку, но так и не смог определить, чего именно недостаёт. Тогда он во всём обвинял дождь. Но что, если?..
Да нет, не может быть! Глупости! Бред, вызванный хроническим недосыпанием. Гадание на чайной заварке. Но, с другой стороны, должна же быть какая-то причина. И что он, в сущности, теряет? Ещё один неудавшийся вариант? А вдруг всё-таки именно дождя и не хватает на портрете? И не только мокрых волос, а ещё и влажных перил набережной, напоминающих кружева на подушке больного. Вздрагивающей от озноба реки. Закутанного в серое шерстяное одеяло неба. И тянущегося к нему гигантского шприца Якобскирхен. Не просто дождя, а города под дождём.
Пусть даже окажется, что это сам Ёран больной, но он всё-таки попробует. Для этого даже выходить из дома не придётся — за два года каторжной работы на Стига он в мельчайших подробностях запомнил все достопримечательности, все наиболее выигрышные виды города.
0
0