Ключей от каморки Ёрана у Стига не было. Но когда имеешь дело с творческими личностями, поневоле приобретаешь различные полезные навыки, вроде открывания дверей при помощи перочинного ножа и двух-трёх мощных пинков. Добропорядочный бюргер давно бы позвонил в полицию, услышав такой грохот. Но торговца картинами за дверью встретила тишина. И если бы только она…
Нет, всё понятно, раз художник десять дней не выходил из дома, то вряд ли он там занимался влажной уборкой и проветриванием. Хорошо ещё, если хотя бы пару раз в день ополаскивал лицо холодной водой. Но всё равно такого прокисшего и протухшего воздуха даже видавшему виды и нюхавшему запахи Стигу давненько не приходилось обонять.
Из чувства самосохранения он решил вести переговоры прямо с порога. Вот только с кем? Художника в этом живописном беспорядке невозможно было разглядеть.
— Эй ты, Ёран-который-живёт-без-крыши, отзовись! — крикнул он и всё-таки сделал два шага вперёд, для улучшения обзора. — Рассказывай, чем ты тут занима…
Стига всегда веселило выражение «язык приклеился». Но, оказывается, оно имело немного иное значение, чем он себе представлял. Торговец, через руки которого прошли тысячи картин, в самом деле не мог произнести ни слова и лишь заворожено смотрел на новую работу Ёрана.
Это был не просто портрет. И не простое соединение пейзажа с портретом, хотя и то, и другое удалось художнику весьма неплохо. Но вместе… вместе они производили удивительное впечатление. Девушка на картине не просто улыбалась. Она озаряла всё вокруг своей улыбкой, делала эту реку, и эту башню — и даже эти перила — прекрасными, настоящими, живыми. Она словно бы говорила, что дождь — это тоже замечательно, что им тоже можно любоваться, наслаждаться, впитывать его красоту. А ещё обещала, что он скоро пройдёт, и наступит ясная, солнечная погода, и вообще всё и у всех будет хорошо. Мутная река у неё за спиной, казалось, уносила прочь все неприятности, а шпиль Якобскирхен выглядел огромной штопальной иглой, старательно заделывающей прореху в небе. В общем, это было воплощение человеческой мечты, надежды на счастье.
Может быть, сам Стиг и не слишком хорошо рисовал, но в живописи разбирался — положение обязывало. И ничего даже отдалённо похожего ему за годы успешного бизнеса видеть не приходилось. Разве что «Мону Лизу», но это не в счёт — её Стиг всё-таки не продавал. А эту картину вполне может продать — и ох как продать! Надежда и счастье стоят очень дорого.
— Ё-о-о-о!.. — наконец произнёс он, хотя и сам не понял, то ли хотел позвать художника, но от восхищения перехватило горло, то ли, наоборот, само восхищение вырвалось наружу. — Как тебе это удалось, парень?
— С тринадцатого раза, — буркнул из-под валяющегося на полу одеяла Ёран.
— Так ведь не зря же старался, — радостно ответил Стиг. — Знаешь, сколько мы на этом чуде заработаем?
Вообще-то он и сам не знал — едва ли не впервые в жизни — а даже если бы и знал, всё равно назвал бы художнику втрое заниженную сумму. Впрочем, и этого делать не пришлось. Ёран отшвырнул одеяло в сторону, поднялся и угрюмо заявил:
— И знать не хочу. Я писал её не на продажу.
— Как это? — удивился торговец.
— А вот так!
Они стояли один напротив другого: Стиг — аккуратно постриженный на манер ёжика-альбиноса, с голубыми глазами, излучающими доброту и человеколюбие, ослепительной улыбкой и трогательными, детскими ямочками на щеках, и похожий на демона трудоголизма Ёран — с длинными, грязными волосами, недельной щетиной и безумным блеском в глазах. И как-то сразу становилось понятно, что добру на этот раз не одолеть зло. Художник от своих слов не откажется.
— Ладно, уговорил, — сдался в конце концов торговец. — Тогда напиши ещё одну картину, такую же. И нам с тобой будет счастье.
Художник в ответ замотал спутанными космами.
— Я не смогу написать её, — он выделил голосом последнее слово, — ещё раз.
— Ещё как сможешь! — уверенно возразил Стиг. — Да хоть бы и не её. Нарисуй что-нибудь похожее. По крайней мере, купишь на свой гонорар приличную одежду, чтобы не показываться ей, — ответный укол, с остриём на том же слове, — в таком замогильном виде.
Это был веский аргумент. Ёран не без труда вспомнил, где в его берлоге находится зеркало, и, шаркая ногами, побрёл к нему.
* * *
— А вы изменились.
Ёран словно наткнулся на невидимую за пеленой полуснега-полудождя стену. Художник едва не выронил зонт и остановился, не решаясь обернуться. Он уже потерял надежду снова услышать этот голос. Перестал оглядываться, проходя по набережной. Даже почти перестал считать себя предателем. И его уже почти устраивало такое положение вещей. Во всяком случае, он пытался себя в этом убедить. И только теперь убедился, что гипноз не помогает.
— Здравствуйте, — пробормотал он, с разворота бросаясь в ёё глаза, словно в холодную воду, и чувствуя, что бурно и неудержимо краснеет.
— Но, похоже, изменились только внешне, — продолжила девушка всё с тем же озорным прищуром.
Ёран тут же догадался, что по-настоящему начинает краснеть только теперь. Она ни о чём его не спросила, но некоторые вопросы не обязательно задавать вслух. И как раз на них бывает труднее всего ответить. Хотя и промолчать — ничуть не легче.
Конечно же, он её искал. Особенно в первое время. Выбегал на набережную каждую свободную минуту. Вот только таких минут было очень мало. Портреты девушки на фоне города пользовались бешеным спросом. Художнику приходилось писать по две-три картины в день. Некоторые клиенты даже начали заказывать свои портреты, сделанные в той же манере. Сначала Ёран отказывался, но Стиг быстро объяснил ему, что это вредные предрассудки. Ну и что с того, что эффект пропадает — зато цена на картину удваивается. И времени на такую стряпню уходит меньше. Ёран ведь по-прежнему хочет найти свою незнакомку? В общем, старина Стиг всегда умел найти правильные слова.
Наскоро запечатлев очередную увядшую красавицу рядом с городской ратушей, Ёран снова отправлялся на поиски. Как назло, в городе надолго установилась ясная погода. Морозная, но ясная. И потому носиться туда-сюда вдоль продуваемой всеми ветрами набережной было рискованно. В конце концов, Ёран подхватил воспаление лёгких и целый месяц… нет, не провалялся в постели — такой роскоши модный художник позволить себе не мог, но из дома никуда не выходил. Из той же самой мансарды, только приведённой в божеский вид, с новым, прозрачным стеклом и хорошей теплоизоляцией.
— Вы опять торопитесь? — поинтересовалась девушка, то ли неверно истолковав его молчание, то ли продолжая подтрунивать над бедным художником.
Ну уж нет! На этот раз Ёран так просто её не отпустит!
— Нет, почем же, я совершенно свободен, — как можно беспечней заявил он. —Может, зайдём куда-нибудь? К примеру, вот в это кафе.
Художник указал на ярко светящуюся вывеску на соседнем доме. Вообще-то он никогда не был внутри и не знал, насколько удобно там будет беседовать, но выбора не было. Брести куда-то по снежному месиву — пусть даже в новых ботинках и тёплом пальто — Ёрану совсем не улыбалось. Он и так подозревал, что не до конца вылечился.
Девушку его предложение почему-то огорчило. Она растерянно стояла возле обледеневших перил — опять без зонта, с непокрытой головой — и задумчиво смотрела себе под ноги. Затем подняла взгляд и еле слышно произнесла:
— Мы могли бы просто прогуляться по набережной.
Чёрт возьми, Ёран так и спросил, как же её зовут! Но ничего, сейчас они зайдут в кафе, выпьют грога и обо всём-всём поговорят.
— Никаких прогулок, — решительно заявил он, взял девушку за руку и потянул в сторону яркой вывески. — Не хватало ещё, чтобы теперь вы заболели.
Девушка испуганно замотала головой, попыталась вырваться, но вскоре обречённо вздохнула и перестала сопротивляться. Ёран уверенно вёл её за собой, размышляя о причинах такого упрямства. Может быть, ей неловко оттого, что она не подготовилась к романтическому свиданию — не подвела глаза, не накрасила губы и что там ещё делают женщины, чтобы выглядеть привлекательней? Какие глупости! Неужели она не понимает, что для Ёрана всегда будет красивее всех на свете?
Кафе оказалось простеньким, но милым. Белые скатерти на столах, негромкая музыка, светильники, имитирующие свечи. А посетителей — раз, два и обчёлся. Ёран помог спутнице снять плащ, усадил за стол, на секунду задумался, где пристроиться самому — напротив девушки или рядом с ней, и выбрал второй вариант. Затем углубился в изучение меню. Каких-то три месяца назад превратившись в респектабельного человека, он ещё не утратил интереса к церемонии выбора блюд.
— Что будет заказывать фру? — раздался у него над ухом профессионально-вежливый голос кельнера.
Ёран удивленно обернулся к нему. Какая ещё фру? Вроде бы они садились за пустой столик. То ли у парня совсем плохо со зрением, то ли слишком хорошо с воспитанием. Кельнер выдержал его вопросительный взгляд и молча скосил глаза влево. Художник посмотрел туда же и вскочил, словно его облили горячим пуншем. Или подложили на стул ядовитую змею. Да лучше бы уж действительно подложили, потому что…
С лицом девушки происходило что-то странное. Что-то страшное. Кожа вытягивалась, собиралась складками под глазами и на щеках, словно ей достался череп на два размера меньше положенного. Потом начала ссыхаться, покрываться трещинами, как земля после долгой засухи. Волосы побелели, истончились, а частью и вовсе исчезли. Через минуту рядом с Ёраном сидела сморщенная крючконосая старуха. Её потухшие глаза напоминали окна заброшенного дома с выбитыми стёлами и шелушащейся краской на рамах. А губы превратились в засохший чернослив, какой бывает на дне стакана с выпитым компотом.
Ёран почувствовал, что его сейчас стошнит, просипел «извините, мне нужно выйти» и бросился в туалетную комнату, едва не сбив с ног почти так же ошеломлённого кельнера. А за спиной у него — или прямо в голове — слышался сдавленный, шамкающий шёпот:
— Мы могли бы просто прогуляться по набережной.
Рвотные позывы быстро прошли, но вернуться обратно в зал — нет, это было выше человеческих сил.
* * *
На этот раз Ёран всё-таки запил. Уже хотя бы потому, что рисовать сейчас был не в состоянии. Перед глазами всё время стояло это кошмарное, ссохшееся старушечье лицо. После второй бутылки виски оно исчезало, но и сил у художника оставалось только на то, чтобы доползти до кровати. А во сне старуха появлялась опять.
Через неделю Стигу пришлось пригласить врача, специалиста по выводу из запоев. А потом — переселить Ёрана к себе и следить, чтобы он вновь не сорвался. Целый месяц художник пил одни только соки, но на трезвую голову кошмары мучили ещё сильнее. Стиг не успокаивался, придумывал всё новые и новые рецепты — тренажёрный зал, морские прогулки, йога. Но все они давали лишь временное улучшение.
В конце концов, торговец пришёл к выводу, что помочь здесь может только одно лекарство. Вернее — два, соединённых вместе. Он предложил Ёрану продолжить работу, но с другими моделями, и начал приводить к нему натурщиц. Мало-помалу с девушками у художника всё начало получаться. Всё, кроме их портретов. Рука упрямо рисовала вместо гладкой девичьей кожи чёрные трещины морщин. А сам Ёран, очнувшись и увидев, что он опять натворил, впадал в очередную депрессию.
Однажды Стиг всё-таки отлучился из дома на три дня — в столице открывалась выставка работ Ёрана, и хотя бы представитель автора на нём просто обязан был присутствовать. Торговец нанял охранника, оставил ему подробные инструкции, всадил Ёрану лошадиную дозу успокоительного и уехал.
Целый день художник тихо просидел в кресле, уставившись куда-то вглубь себя. А ночью открыл окно, вылез из него и по карнизу добрался до водосточной трубы. Спустился по ней вниз и не спеша направился в сторону набережной. Встал на то место, откуда открывался самый лучший вид на… ну да, конечно же, шприц — что ещё он сейчас мог напоминать? — Якобскирхен, перегнулся через перила и долго-долго смотрел в воду.
Охранник отыскал Ёрана, когда тот уже возвращался назад. До объяснений художник не снизошёл, просто позволил дюжему парню проводить себя до дома.
Очутившись опять в своей комнате, он бросился к подрамнику и начал рисовать. Одной чёрной краской. Рука уверенно выводила на холсте въевшиеся в память контуры лица и сложный узор морщин. Закончив работу, художник отошёл на два шага и долго глядел в задумчивости на картину. Затем опять приблизился и широкими точными мазками изобразил на дальнем плане собственный дом. С небольшими исправлениями — обвалившейся местами кирпичной кладкой, разбитыми окнами и покорёженной крышей. Снова отошёл, кивнул самому себе и отправился спать.
Спал он до обеда, а потом весь вечер был свеж и бодр и даже перекинулся с охранником парой слов. Но ночью его свалил новый приступ.
Вернувшийся раньше срока из столицы Стиг первым делом поспешил к больному другу, но на полдороге — опять, как полгода назад, — застыл в немом изумлении. Конечно, это полотно не вызывало такого восторга, как портрет незнакомки с городом и дождём. В нём не было ни счастья, ни надежды. Только отвращение, боль и тоска. Но они буквально рвались с холста наружу. А Стиг действительно разбирался в живописи, и ещё лучше — в том, как и по какой цене продаются картины. Он сразу понял — новая работа Ёрана уйдёт за сумасшедшие деньги.
* * *
Эта история произошла много лет назад. С тех пор Ёрана никто не видел. Хотя в художественных салонах время от времени появляются его портреты отвратительных старух на фоне городских развалин. И надо признать, пользуются большим успехом. Но о самом художнике толком ничего не известно. Ходят слухи, будто бы Стиг держит его взаперти в своём загородном доме, позволяя прогуливаться только по двору, за высоким глухим забором. По другой версии художник просто сошёл с ума и содержится в специальной клинике для VIP-персон. Как бы там ни было, но рисовать ему позволяют.
Погода в Вазастаде в последние годы установилась на удивление хорошая, тёплая. Дождей здесь почти не бывает. Вот только… возможно, это всего лишь мои причуды и фантазии, но меня не отпускает ощущение, будто бы город вдруг постарел, поблёк и с каждым годом всё больше напоминает развалины с картин Ёрана.
0
0