В бою у пулеметчика Ли закончились патроны, но Партия сказала: «Надо стрелять», и пулемет снова застрочил.
Анекдот
Акт 1. Рождение шедевра
История эта началась в конце прошлого столетия, в знойный июньский день, когда душа звала на дачные просторы, а долг, то бишь пустой кошелёк, гнал на работу, в душный офис, который от затхлой грибковой сырости не спасали ни евроремонт, ни кондиционеры, ни освежители воздуха. А наличие массы авторских, издательских, редакторских экземпляров самых различных печатных творений, а также рукописей, многие из которых настолько пропитались сигаретным дымом, что казалось, тряхни папку хорошенько, и дохлые тараканы вперемешку с табачным пеплом потоком польются на пол, придавало атмосфере в офисе непередаваемый аромат, сбивающий новичков с ног.
Зазвонил телефон. Протяжно, надрывно так зазвонил… Я оценил расстояние, отделяющее меня от захлебывающегося звоном аппарата, а потом решил: «Не время брат… война», и вновь погрузился в созерцание обложки нового сборника кроссвордов, прикидывая, чего ещё не хватает. А был там уже полный набор штампов: фрагмент лазурного пляжа, красавица в бикини, тигр и надпись — «Пляжные кроссворды». Но главный редактор сказал, что у обложки нет «острого мувинга»… Короче, «поменяйте белочек на зайчиков, зайчиков на белочек, поиграйте шрифтами, поиграйте цветами». Так как никаких плодотворных мыслей мне в голову не приходило, я тупо пялился на макет обложки.
Звонок оборвался. Я этого даже не заметил. Но цоканье каблуков в коридоре привело меня в себя, словно обдав ледяным душем. Звуки из коридора становились всё громче, приближаясь со стороны «начальственного тупичка», так мы называли комнатку секретаря, примостившуюся к кабинетам директора и главного редактора. Я замер, прислушиваясь. Главный вопрос был: свернёт посланница Сил Тьмы направо «ко мне в гости» или налево к редакциям Художественной, Детской и Научно-Популярной.
Не повезло.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге в облаке дешевых духов — броне, защищавшей их владелицу от издательских ароматов, — материализовалась Надежда. Прилизанное каре в стиле тридцатых, обильно размалёванное личико с приклеенной американской улыбкой. И хоть она не была блондинкой, при виде неё я сразу начинал чувствовал себя Эйнштейном, случайно столкнувшимся с неандертальцем, только очень миленьким.
— Шю-ю-юрик, — этот раз это вышло у неё особенно противно. — Шю-ю-юрик, вас ждет шеф. И почему вы не отвечаете на звонки?
— Какие звонки, трамвайные?
Мой вопрос поставил Надежду в тупик. Словно трамвай и в самом деле сошел с путей и теперь вагоновожатый в лице секретарши-симпомпулечки хлопал глазами, пытаясь вернуться на накатанные рельсы повседневности.
— Почему трамвайные? — в недоумении протянула она, но тут же поправилась. — Перестаньте меня дурить вашими шуточками, Шю-ю-юрик. Вас шеф вызывает, — и видя, что я не спешу бежать сломя голову в заветный кабинет, добавила: — Срочно…
Я тяжело вздохнул, пытаясь прикинуть, где накосячил, а точнее, что начальству удалось обнаружить: то ли приписки в платёжной ведомости, то ли какой глюк, а может кто накапал о других моих художествах. Например, о том, что это именно я подложил ложку горчицы в банку мёда, которую шеф держал у себя в столе, угощая самых важных гостей издательства, или что это я послал шефу телеграмму: «Мой дорогой… Скоро ты станешь папой!» Её доставили в издательство как раз в тот момент, когда шеф выяснял отношения с женой после очередного похода по борделям. Дальнейшую сцену прослушивало всё издательство, так как разборка происходила при открытых дверях. С тех пор, приходя за зарплатой, никто не слышал охов и вздохов нашей бухгалтерши Нины Ивановны, которая, закатив глаза к потолку, сообщала каждому.
— Сегодня только половина… Геннадий Андреевич велел отложить денег для субботних переговоров.
В понедельник утром шеф появлялся весьма помятый, После этого в издательство прибегала его супруга, все выходные искавшая суженного по «лечебницам и моргам города». Дальше они мирились. А сотрудники старались получить остатки зарплаты в четверг вечером, даже если для того приходилось задерживаться на работе, потому как в пятницу утром начальство в лице директора и главного редактора приходило к единодушному решению о необходимости важных переговоров в субботу, на которые потребуются «представительские». И только телеграмма смогла разорвать порочный круг.
Так что причин для утренних разговоров со мной — заведующим редакцией развлекательной литературы — у шефа была масса.
В сопровождении Надежды я направился на Голгофу, прихватив вместо креста пачку с бумагами: редактор без редакторской папки — существо ранимое, особенно со стороны злобного начальства. Однако первое, что я увидел, шагнув в кабинет, была пресловутая трехлитровая банка мёда, в которой утонула огромная ложка. Раз жрёт мёд, значит, настроен благодушно. Я тут же расслабился и прошествовал к начальственному столу, глядя на нашего «Винни-Пуха».
Добродушного медведя из детской сказки шеф ничуть не напоминал. Скорее это был типичный представитель офисного планктона, возомнивший себя Безумным Шляпником с полотен Джона Тенниела.
— Присаживайтесь, Александр Николаевич.
Тон шефа настораживал. Потянувшись, он взял со стола какую-то книгу. Обложка была мне не знакома. Значит, сегодня «на раздачу попал» не я.
— Вот, Наталья Юрьевна выпустила «Камасутру»…
Тут надо сказать, что среди книгоиздателей есть два магических слова, которые могут сделать бестселлер из любой хряпы. Это «энциклопедия» и «камасутра». Ставите одно из этих слов на обложку — и получается хит, который продается много лучше многочисленных справочников на ту же тему. Мы даже подумывали выпустить «Камасутру слесаря: энциклопедию по ремонту ВАЗ», но решили, что это — перебор. Но это так, мысли вслух…
— …но серьёзное, академическое издание, — продолжал шеф. — Там перевод самого Булкина и триста сносок, а также предисловие профессора… В общем, мне нужно продолжение, — и тут он многозначительно посмотрел на меня, словно ожидал мудрых слов. Самым мудрым мне показалось перевести стрелки.
— Тема Юрьевны. Я-то тут при чем?..
Шеф укоризненно посмотрел на меня через стекла круглых Ливерпульских очочков и объявил:
— Ну, Юрьевна с этой темой не справится.
— ?..
— Как меня заверили, продолжений «Камасутры» не существует, — тут мой шеф использовал запрещённый приём: достал пачку «зелени». Новые стодолларовые бумажки, запелёнатые банковской ленточкой, выглядели невинным младенцем. Надорвав фирменную упаковку, шеф стал играть купюрами, внимательно следя за моей реакцией.
— Ну, да… Подобных трактатов не существует… Нет. Конечно, что-то найти можно… — завороженно, словно кролик на кобру, уставился я на пачку хрустящих банкнот. — Как сейчас помню…
— Торговля очень хочет продолжение… — задумчиво продолжал шеф, а пальцы его скользили, перебирая бумажку за бумажкой, и говорил он медленно, гипнотически. — Нужна «Европейская камасутра». Но не попса какая-нибудь, а серьёзное, академическое издание с солидным справочным аппаратом и статьёй какого-нибудь профессора, в крайнем случае кандидата наук.
Тут я совсем поник. И понятно стало, почему: Юрьевна отказалась. В древнекитайской или восточной литературе ещё можно было найти аналог индийского «Трактата о возлежании», но что касается Европы… Но, как человек, «обременённый портвейном», я не мог отказаться. Тем более, что платить готовы были сразу и вне оклада.
— Знаете ли… —начал я, осторожно перебирая слова, — …я, конечно, не специалист, но вроде что-то такое было, — тут я замялся, потому как шеф мог потребовать назвать данный литературный шедевр, а ничего подходящего мне в голову не приходило. — Надо посмотреть в справочниках, посоветоваться с энциклопедиями.
Последнее слово произвело на шефа впечатление. Тяжело вздохнув, он отщипнул от пачки зелени маленькую толику, и мне пришлось срочно набивать цену.
— Но Геннадий Андреевич, поймите. На русском ничего подобного никогда не выходило. Мне нужно будет обратиться к специалисту, — еще пара купюр прибавилась к моей доле. — … И тексты. Ведь это XVII век… Старофранцузский. — Я не знал существует ли подобный язык, но оставшаяся пачка зелени, которая в любой момент могла ускользнуть вглубь стола, вдохновляла меня, ведя вперед, как огонек спасительно маяка в темной нищеты. — Любертены[1] … — последнее слово я где-то слышал, но значения его точно не знал, однако звучало оно солидно. Как оптические 3-D фильтры для обработки цветных изображений — моё личное изобретение, — я развёл шефа на премию, рассказав про передовые методики создания обложек. А всё потому, что «Фотошоп» и «Фрихенд», в отличие от директора и главного редактора, знал не понаслышке.
После завораживающего слова «Любертены» стопка купюр, предназначавшихся для поисков «Европейской камасутры», увеличилась на три хрустящие бумажки.
Так как сходу придумать ещё один повод опустошить карманы шефа у меня не вышло, остатки пачки исчезли в верхнем ящике начальственного стола, а сам шеф решил заесть горечь расставания с деньгами сладеньким, зачерпнув полную ложку мёда. Я лишь пожелал ему побольше горчицы и пулей вылетел из кабинета, пряча в кошелёк свои трофеи. И уже за дверью услышал трехэтажные пожелания негодяям, изгадившим «божественный нектар». Последняя фраза была единственно печатной из более чем двухсот слов, которые я прослушал через стену кабинета и которые, издавай я «Современную камасутру», сильно пополнили бы раздел «Половые извращения».
В редакции Развлекательной литературы меня уже поджидали очередные «клиенты средней вонючести». Кроме того, появилась Лидия Борисовна, которая делила со мной эту обитель скорби.
Пусть простят меня многочисленные редакторы, авторы и литераторы, которых в прежнее время называли бомжами, а ныне фрилансерами. Эта братия, пестрой толпой кочующая из издательства в издательство, имеет несколько отличительных особенностей, кои повышенная вонючесть (в прямом смысле этого слова), огромное самомнение и полное неумение делать что-либо, хотя порой среди этого стада и встречаются отдельные талантливые особи. Эта околитературная публика не умеет толком ничего делать, но берётся за любую интеллектуальную работу, от создания бессмертных полотен авторского текста на любую тему, до корректуры самого сложного уровня. Они могут делать дизайны, писать статьи, аннотации, обзоры. Как говорится: от эссе до глиссе. Их творения выходят на удивление ущербно-гениальными и после небольшой доработки идут в печать…
Один клиент сидел у моего стола, а другой навис над столом Лидии Борисовна — дамы в стиле фрекен Бок, в высшей степени интеллигентной, искусствоведа, всю жизнь занимавшуюся изучением творчества Тургенева, но вынужденной заниматься редактурой — а правильнее сказать, переписыванием, — криминальных детективов. По её собственному признанию, ночами её мучили кошмары, но всякий раз, получая квитанцию на квартплату, она из двух зол выбирала меньшее. Её «клиент» был амбалом недюжинных пропорций, который буквально выпирал из новорусской маечки буграми волосатых мышц, увитых пёстрыми гирляндами всевозможных татуировок. Облокотившись огромными кулаками на край стола, он больше всего напоминал огромного орангутанга. И голос, вырывавшийся из иерихонской трубы его уст под расплющенным носом, соответствовал общему внешнему виду, точно так же как бритый череп, покатый лоб и малюсенькие глазки-бусинки, глубоко утопленные под надбровными дугами — мечта любого альфа-самца гориллы.
— Ну, так что, Лидия Борисовна, — гремел он на всю комнату, едва заметно покачиваясь, с пятки на носок и обратно. — У меня уже вышло три книги.
— Да… Да… Да… — застенчиво лепетала в ответ редакторша, осторожно пододвигая в сторону автора стопку авторских экземпляров покета, на обложке которого братва радостно и бесхитростно мочила друг друга.
— Авторские мне не нужны, мне пацаны на слово верят.
Я понял, что ещё чуть-чуть, и я ему тоже поверю, а посему мышкой проскочил на свое рабочее место, не отводя взгляда от разворачивающейся передо мной сцены.
— Я только спросить хочу, вот три книги у меня вышло… Так я могу братве сказать, что я в натуре писатель?
— Да… Да… Да…
Невероятным усилием воли придавив улыбку, я склонился над столом, делая вид, что перебираю бумаги. Однако не в силах сдержаться, фыркнул и тут же был награжден подозрительным взглядом новоявленного «писателя».
— Не понял?..
— Нет, так просто вспомнилась одна скороговорка, — в свою очередь заискивающим голосом пробормотал я, и, видя, что напряжение во взгляде «писателя» не ослабевает, выпалил.
— На дворе трава,
На траве дрова,
На дровах братва,
У братвы трава,
Вся братва в дрова.
Питекантроп замер. Я видел, как медленно пульсируют лимфоузлы под костной броней его черепа, пытаясь осознать услышанное. Наконец, поняв, о чем речь, он покачал указательным пальцем, нацеленным в мою сторону, то ли грозя, то ли повторяя про себя поговорку, потом повернулся и направился на выход не попрощавшись, пробормотав себе под нос что-то вроде:
— Дельная мысль… — И уже на пороге, повернувшись добавил. — Так я пацанам и скажу…
И только когда с грохотом захлопнулась входная дверь, мы все разом вздохнули с облегчением.
Лидия Борисовна полезла в стол и положила себе под язык таблетку валидола.
— Как вы…
— Все нормально, Александр… Я уже привыкла…
— И часто такое у вас? — поинтересовался мой гость Андрей, который по-своему был тоже интересной личностью. То есть он иногда принимал ванну и с ним можно было находиться в одной комнате, не испытывая при этом рвотных позывов. Белесый, тощий, усатый он напоминал одного из друзей Астерикса, знал несколько европейских языков и при полном отсутствии какого-либо образования мог часами рассуждать о влиянии фламандских легенд на раннего Шекспира.
— Иногда и такие кадры заходят. Приносят всякую графомань, мы её переписываем, а потом поглядите-ка: «писатель», — обогнав меня, ответила Лидия Борисовна. — Как говорил один мой знакомый врач, тут два диагноза: алкоголизм или шизофрения.
— А чаще то и другое, — с хитрой улыбкой добавил Андрей так, словно к нему это никак не относилось. — Кстати, Шурик, не найдется ли у тебя взаимообразно рублей пятьсот…
И это вместо «здрасти» или хотя бы «привет».
0
0