Что-то неуловимо изменилось в ту ночь. Они оба отступили и сдали свои прежде обороняемые, политые кровью, пределы. Достигли шаткого равновесия. В ту ночь между ними был заключен новый договор. Ущербный, со множеством оговорок, но все-таки договор, слабый гарант спокойствия и мира. Геро отступил, ибо тот первый, еще дымящийся, оборонный редут был окончательно разрушен. Там нечего было защищать. Подорванный изнутри, рассеченный снаружи, этот редут лежал в костяной пыли. Геро больше не мечтал, не надеялся, не строил планов.
Ей прежде нетрудно было выкрасть, одним господским взглядом, его тайные думы. Они были просты, без иносказаний. Он позволял себе мечтать о возможном будущем. В те редкие минуты, когда она заставала его в парке, под резной тенью платана, или в кабинете, созерцающего небо в свинцовых облаках, влекущих свое отвисшее брюхо по крышам, она видела, как мечтательно, по-детски, он задумчив; как отрешен от печальной действительности, от настоящего, и блуждает где-то далеко, в будущем, за горизонтом времени. Эта нежная мечтательность не могла быть навеяна прошлым. Ибо его прошлое было заражено горем. Прошлое разъела болезнь. А больной не вспоминает о терзающем его недуге с мерцающей улыбкой ребенка. Больной мечтает в выздоровлении. Он мечтает о том, как покинет свое ложе страданий, как встанет на ноги, как сделает первый шаг, как тело его обретет былую легкость, как прояснится голова, как утихнет боль. Он мечтает, как жизнь вновь обратит к нему лик чувственной радости, как поразит его здоровым голодом и молодым аппетитом. Эти мечты освещают бредовые ночи больного, он заполняют ими часы тоскливого ожидания, вечера скорби и рассветы печали. Эти мечты, эти грезы ведут его, как проводники, по кругам хвори к выздоровлению. И пока страждущий мечтает, пока грезит, пока видит эти сладкие сны, он будет жить. Но стоит ему разучиться мечтать, разучиться верить, как хворь поглощает его, пожирает, как стигийская пучина, где удушливый мрак болот уготован, как возмездие за леность души.
С Геро произошло нечто схожее. Он утратил свои мечты. Когда-то он, вероятно, придумал захватывающее повествование с собственным участием. Его заключение когда-нибудь кончится, говорил он себе, и тогда он отправится в путь. Он уже видел себя на далеком перекрестке, видел лежащую у ног связку дорог, их зовущие изгибы и повороты, чувствовал бьющий в лицо ветер, слышал незнакомые голоса. Он представлял себя то лекарем, то моряком, то бродячим поэтом. Он желал бы стать искателем истины. Ему все равно было бы куда идти, он не заботился бы о теплом и сытном ночлеге. Он мечтал смотреть в даль, пусть придавленную осенним, багровым закатом, но ясную, без решеток, без стен и рвов. Только бы смотреть в эту даль, только бы идти, и только небо над головой и уводящие за холмы дорога. И свобода, трудная, голодная, но пьяная и святая.
Конечно, где-то в его мечтах светился окнами дом, где его ждут, дом, где живет его дочь, а может быть, и женщина, заменившая этой дочери мать. Пусть видение слабое, размытое, но оно было. Он не мог не мечтать о возможной любви. И воскрешал в этих снах умершую жену. Возможно, он думал, что стоит ему покинуть замок, как жизнь его вернется на круги своя. А замок пленившей его женщины, не более, чем злой морок, чары, навеянные заклятьем. Едва злое волшебство потеряет силу, как он обретет всех, кого потерял. В его мечтах все молоды и бессмертны.
Но Геро больше не мечтал. Недуг взял верх. Будущего более не существовало. Там, где когда-то мятежная душа развешивала яркие, сюжетные грезы, лишь слабо шевелится полотнище с грязными разводами.
Когда Клотильда догадалась о случившейся с ним перемене, что было непросто, ибо внешне Геро не изменился, она не знала, как принять это открытие. Расценить ли превращение как окончательную победу, ибо Геро более не разделял свою жизнь на подлинную и навязанную, не изгонял ее, свою знатную любовницу, за пределы тайного сада, которого не существовало. Или напротив, внести это преображение в разряд потерь, ибо увядание грез и надежд означало отмирание души. То есть, Геро как бы и не жил больше. В нем больше не было того огня, который был ей так необходим. Он походил на великолепный, инкрустированный драгоценными камнями светильник, в котором иссяк огонь. Светильник этот прекрасен, но во тьме он слеп и холоден. Нет, ей не нужен такой светильник, ей нужен тот, кто изгоняет тени, кто делает ею саму живой. В противном случае, в выигрыше окажется старуха, что приходила к ней в венке из померанца. Оставит ей, принцессе, равнодушное, бесчувственное тело, но уведет душу.
Клотильда не желала проигрывать. С ней тоже произошла перемена, истоком которой, возможно, стала его уступчивость. Ей больше не за что было сражаться, и она внезапно ударилась в благотворительность. Вернее, принялась судорожно подливать масла в умирающий светильник. Она позволила Геро видеться с дочерью так часто, как он того пожелает. И время их свидание уже не ограничивалось двумя часами. Девочке позволялось оставаться в замке на целый день. Впрочем, Геро со свойственной ему щепетильностью не принял столь щедрый дар, сознавая, что подобная неслыханная щедрость чревата последствиями. Он стал видеться с дочерью чаще, но не затягивал пребывание дочери в замке. К тому же, он устраивал эти свидания в отсутствие герцогини, за что она испытывала к нему невольную признательность. Лишь спустя несколько месяцев, вернувшись в замок раньше времени, она стала невольной свидетельницей их расставания.
Она давно не видела девочку, ибо всеми силами, с помощью всевозможных оправданий, избегала лицезреть маленькую соперницу. Она даже уверила себя, что девочки и нет вовсе, что это блуждающий за пределами ее владений миф, сплетня, и потому невольно изумилась тому, как девочка повзрослела. Это был уже не младенец, а вполне сформировавшийся, живой и разумный ребенок. Даже в некоторой степени рассудительный. Герцогиня застала отца и дочь в тот драматический момент, когда девочка уже взбиралась, уцепившись за руку няньки, в ожидавший у входа экипаж. Герцогиня сразу досадливо повела плечом и даже ощутила во рту кислый привкус, ибо ждала обычной развязки. Сейчас девчонка поднимет крик! Геро бросится за отъезжающим экипажем. Его схватят, вывернут руки. У него снова будут синяки… Клотильда вздохнула. На его теле давно уже не было синяков. Не было ссадин и порезов. Оставались только шрамы, как грозное напоминание об ошибках, но эти ошибки искуплены. Она прилагала немало усилий, чтобы удержать свое самолюбие, это слонообразное чудовище в медной чешуе, с золотым гребнем и стальными зубами, в глубокой яме на цепи благоразумия. Но эта сцена грозила нарушить долгожданное, выстраданное равновесие. Она приготовилась и даже прижала пальцы к висками. Но ничего не произошло. Во дворе было тихо. Девочка, стоя на подножке, обернулась к провожавшему ее отцу. Но не закричала, а только протянула к нему ручки. Геро ответил ей таким же жестом. Он на мгновение подхватил дочь на руки и прижал к себе. Возможно, горечь их расставания было в этом тихом объятии. Они застыли, будто своей неподвижностью заклинали безжалостное время, боялись его спугнуть. А затем как-то порывисто, даже поспешно, расстались. Девочка сразу забралась в карету и лакей захлопнул дверцу. Геро так же поспешно отступил назад. Карета тронулась, и вновь ни звука. Только в прорези окна мелькнула маленькая ручка. Что это? Неужели эта девочка так быстро повзрослела? Какое спокойствие, какая выдержка! Она отчаянно любит отца. Это ее объятие, то, как она за него цеплялась, будто желая навеки остаться частью своего родителя, ясно это доказывает. Но далее эта девочка действовала очень разумно. Понимает ли она сама, что делает? Или это молчаливая просьба отца? Его приказ не шуметь? Нет, Геро никогда ничего не прикажет своей дочери, да и мала она, чтобы подчиняться с готовностью солдата. Тогда что же? Неужели она таким незатейливым образом избавляет его от лишних страданий? Неужели своим детским умишком она уловила, чего стоят ему ее капризы и слезы? Стойким молчанием она как будто оберегает его, вносит свою посильную лепту благодарности. Чему же тут удивляться? Она его дочь. Она должна быть на него похожа. Должна быть такой же любящей и разумной. Герцогиня все же ощутила укол ревности. Эта девчонка вновь ее превзошла, вновь явила свое превосходство. Ибо она, принцесса крови, взрослая, опытная женщина, в чем-то умудренная, познавшая природу человеческую, в отличии от этой девочки, едва вышедшей из младенчества, никогда его не щадила.
0
0