Дружелюбно улыбнувшись во все девятнадцать собственных (и тринадцать имплантированных сразу после ухода со службы), верой и правдой жующих третий год мясо зубов, Брикс со вздохом сделал глоток свежепоставленного на столик пива и небрежно поинтересовался:
— Может быть, наберёте ваших юных друзей? Что-то мой знакомый вне зоны доступа сети. Хотелось бы по домам, а мы всё ждём и ждём.
Сидящий напротив профессор, уже давно ерзавший на стуле, дважды вытер о штаны потные руки и набрал номер.
«Абонент вне зоны действия сети…» — услышали оба.
Сидевшим (точнее, качавшимся на стульях) за соседним столиком подросткам диалог тоже надоел. Они встали. Девушка, подойдя к отцу, с вызовом посмотрела на агента и по-немецки, гортанно коверкая слова, сообщила:
— Мама домой едет, нам бы тоже на последний автобус успеть. Ты этого чувака-то отшей…
Немец встал и, расплатившись, семья молча покинула территорию дружелюбного кафе. На прощание мальчишка показал агенту длинный розовый язык и скорчил рожу.
Юнцы…
Дживс хмыкнул и пошёл следом, прикинув, что успевает взять машину, припаркованную у самого края стоянки, и вернуться к автовокзалу до отъезда сомнительной компании. Предстоящая ему полуторачасовая дорога давала возможность всё обдумать и выбрать первоначальную стратегию. В любом случае, Рихтенгтенов он не упустит.
***
Через полтора часа, вдыхая во сне свежий (во всяком случае, кондиционированный!) автобусный кислород, семейка оказалась в Тель-Авиве, где их встретил вездесущий Брикс. Его лицо, как и в кафе, выражало добродушие, а в серых глазах затаилась решимость… и кое-как замаскированная злоба. Хенрик опять подумал, что, когда между этой бушующей энергией разрушения и его семьёй стоит только пластиковый стаканчик с пивом, надо действовать. Агент делал правильные выводы: его друг действительно унесён тоннелями в никуда и пропал.
Огласки быть не должно, и он может отвести неприятности от семьи. Всё это он обдумал, сидя в мягком сиденье плавно движущегося рейсового автобуса, но, увидев агента у открытой двери, Хенрик посерел лицом. Он очень наглядно представил реакцию навалявшейся в грязи Мёртвого моря (и полной энергии!) семейки Ирен.
— Послушайте! — возмущённо начал он. — Что, в конце концов, вы от нас хотите?!
— Звоним, — протянув телефон, улыбчиво сообщил агент. — И, пожалуйста, без пафоса и громких криков ваших воспитанных отпрысков.
Но Хенрик решил возмутиться.
— Мне послышалось, или я и моя семья подвергаемся шантажу и оскорблениям со стороны беспардонного представителя спецслужб Соединённых Штатов Америки, чьим гражданином я не являюсь?! — начал было он.
Но и Дживсу тоже надоела вся суета.
— Вот именно, подвергаешься, — зашипел он. — Звони давай!
***
Если бы Дима в момент звонка не чувствовал себя раздавленным обстоятельствами киборгом, или Иван бы уже очнулся, то, возможно, история пошла бы другим путём. Но, как философски заметила позднее Ба: «Пути Господни неисповедимы», а проводивший расследование прокурор сообщил супруге: «Не стоило немцу мерить там, где уже отрезано». Случилось все как случилось: телефонный звонок пробил пространство, и агенту ровным механическим голосом на хорошем английском языке чётко сообщили об удовлетворительном состоянии спящего на болотной кочке Аггея и об унесённом по правому проходу Храма Аполлона в Турции Феликсе Хасселе – в неизвестном направлении.
— И где это «неизвестное направление», по-вашему? — сглотнув горячую слюну, спросил Дживс бледного учёного мужа.
— В Индии, — почему-то шёпотом ответил ему Хенрик.
***
— Как занесло его туда ̶ неизвестно, почему он не вышел на связь — непонятно, и искать его именно нам, уважаемый мистер Рихтенгтен, — сухо резюмировал агент. Судьбоносная беседа состоялась через час в номере дешёвого мотеля и была взаимно неприятна для обеих договаривающихся сторон.
— Мне надо поставить в известность жену, — дезориентированный Хенрик ещё пытался сопротивляться судьбе.
— Очень вас понимаю, — согласился с ним Бристон. — Но дети ведь уже всё рассказали маме, не так ли? А она, если ей понадобится, найдёт нас и на Луне. Так что пути к спасению у нас надёжные. И ещё… меня всегда раздражает, когда родственники проявляют нездоровое любопытство и суют нос в чужие дела. А у вас там, осмелюсь заметить, много интересующихся личной жизнью… Давайте-ка, выкладывайте лучше мне факты, да поконкретнее, чтобы я понял, где истина… или всё-таки игра вашего воспалённого воображения?
Бристон умел разговорить… Они сидели почти до утра.
Решили вылететь в Стамбул и, купив там самое необходимое, отправиться в Дидим, в неизвестность. Но Ирен Хенрик всё-таки позвонил.
Она не спала.
— Не хочу слушать твои объяснения, — жена начала первой. — Просто слушай. Я сообщу русским. Может быть, они мне помогут. В любом случае я вылетаю в Дели. Ты понял?!
Ну, если супруга говорит таким тоном…
Хенрик угукнул и отключился.
Его счастье.
К стиснувшей трубку Ирен подошла Рива и, мило улыбнувшись, успокоила:
— Мужчины, Ирочка, как мышки: смотришь на пушистика и думаешь: «Ах, какой милый зверёк!». А как дома заведётся — так сразу и хочется отравить! Вот поэтому я и не вышла замуж.
Сёстры посмотрели в глаза друг другу, и младшая пошла собирать вещи…
***
Диму разбудило яркое солнце. Несмотря на сентябрь, в Москве стояли удивительные тёплые дни лета – оно будто и не собиралось уходить из столицы. Он перевернулся на спину и собрался ещё немного поваляться в исчезающих мгновениях спокойного сна. Но вдруг всё вспомнил. Глаза его распахнулись, он резко вскочил и заметался взглядом по комнате. В голове застучало, отзываясь тупой болью в висках. Сильно захотелось есть и пить.
С дивана напротив, на котором всегда спал Ванька, осторожно встала тётя Наташа. Она смотрела на него и молчала. Покраснев, как рак, Дима уставился в пол и замер.
— Ложись в кровать. Ты кушать хочешь? — тихо спросила она.
Парень кивнул и ещё больше смутился.
— Я всё сейчас принесу. Тебе нельзя пока активно двигаться. Что-то болит? Скажи.
Дима опять, внезапно онемев, интенсивно замотал головой (голова мстительно усилила интенсивность боли) и, нырнув в кровать, попытался спрятаться под одеяло.
Сотовый телефон мерзким пипиканьем разорвал напряжённую тишину. Дима потянулся за ним, но наткнулся на взгляд женщины, в этот миг явно желающей превратить мобильник в камень.
— Отключи, — сухо произнесла Наташа и пошла на кухню за завтраком.
***
Агей смог ненадолго задремать только под утро, то так, то эдак рассматривая полученную им информацию. Погнавшись за мальчишками (уверен же был, что те совершают теракт!) он невольно влез в опасное и непредсказуемое дело.
«Стоит ли впутывать себя в расследование Х-файлов и изображать агента из «Секретных материалов?» — задавал он себе один и тот же вопрос. Ведь у него семья, у него неплохая пенсия. В конце концов, у него подагра и внуки!
С рассветом он написал Бриксу: «Вылетаю домой». Тот всё поймёт, старый знакомый ведь. И забудет о существовании Иш-Шалома.
Утром пожилой агент медленно пробуждался ото сна, уверенный в своей правоте и совершенно успокоенный. Наконец, открыв глаза, Агей смог сфокусировать их на синих синтетических штанах с красной полоской по бокам – те практически вплотную приблизились к его дивану.
— В этом костюме Вы выглядите, как генерал, или, по меньшей мере, на миллион, — бодро сообщил он хозяину.
Комплимент одобрения не встретил.
«Генерал-миллион», протянув гостю полотенце и зубную щётку, со вздохом произнёс:
— Но, к сожалению, уже потёртыми купюрами…
— А вы еврей по матери или по отцу? — вежливо поинтересовался Агей у прокурора за завтраком.
Тот поперхнулся:
— По жизни! И вообще, шо ви имеете сказать за дела в моей личной жизни?
— Это-таки вопрос или попытка унизить? — парировал Агей, улыбаясь.
По дороге в аэропорт они поговорили о том, что раньше власть портила людей, а теперь в неё приходят уже подготовленные кадры; затем о том, что чтобы жить — надо работать. Но чтобы жить хорошо, приходится придумывать что-то другое…
Прощаясь, два товарища пожали друг другу руки и искренне отметили:
— Когда нечего делать, берутся за великие дела… к сожалению.
— Имейте спокойно дышать носом и не устраивать себе вырванные годы из еле оставшихся дней…
Сев в машину, Андрей Дмитриевич закурил и подумал о том, что этот ушлый израильтянин понял его и никуда не полезет.
А в это время, сидя в кресле «Эль Аль» и слушая о пользе пристёгивания ремнями в целях безопасности полёта, Агей Иш-Шалом подумал, что дома лучше… и что зря этот русский не признался, что он еврей.
***
Кали давно забыла своё девичье имя. Ее механическое сердце исчерпало весь запас острой жалости к себе. У неё не было врагов. Не было друзей. Не было цели. Пределы ойкумены ограничивались планетой, но, как это часто бывает у женщин, она выбрала себе свой кусок и никогда не претендовала на что-то большее. Она создала себе свою небесную империю и не желала знать, что там за этой воздушной, очерченной ею самой границей. Где-то далеко в прошлом остались Египет и Крит, Месопотамия и Кхитай. Совсем в вечности пропали империи Тауатинсуйу, Тенотчитлан и Куско. Она только слышала о новых странах на Востоке, в Скифии и на Западе, среди развалин Рима. Они не интересовали её.
При этом, обретя новый мир, девушка узнала о множестве новых вещей. Её радовали необыкновенные ажурные мосты, построенные в её честь, и башни храмов, созданные из железа, фарфора и бронзы. Она любовалась искусственными озёрами, вырытыми тысячами рабов. Для неё насыпали горы с воздушными храмами на вершинах, мостили дороги и поливали их красной и жёлтой глазурью, вырубали в скалах лестницы по десять тысяч ступеней.
Последней радостью стали украшения. Горгона подолгу любовалась изделиями великих мастеров. Она перебирала серьги и кольца изумительной работы, наблюдала за игрой огранённых кристаллов и чудом природных огромных камней. Она жила миром этой холодной красоты.
Её удивили знания желтолицых людей, с их легендами о рождении первых существ из яйца. Не без раздражения узнав, что её Великую мать милосердия и познания, называемую в Кхитае Гуань-Инь, смеют сравнивать с Зевсом и Кроносом, она разметала пагоды, но со временем признала, что в мире всё же есть два начала: Янь, тёмное, ночное, мужское ̶ и её Инь. И целый век горевала о Гильгамеше… потом был спокойный долгий сон.
Но очнувшись от сна, она вспомнила о себе, как о Кибеле — Великой владычице нижней бездны и Царице земли. Кали вновь разметала армии индийских махарадж за жестокость к детям при неурожае и засухах, а затем установила дань, повелев построить Храм себе. Совсем недавно подлый раджа Траванкора Мартханда Вармой, испугался гнева мужского, придуманного им божества, и обозвал Её собственность — Храмом Вишну. Тогда Горги уничтожила и его, запечатав вход в своё святилище.
…Когда со стороны прохода, не известного живущим в подлунном мире, показался человек, Кали встретила первое за две сотни лет живое существо без удивления и злобы. Она устала смотреть на людей. Новая фигура застыла в стасисе, а Богиня легла на уютное ложе. Ей был не интересен медленно умирающий во тьме человек.
Боги приговорили Тантала к вечным мукам за гордыню. Никогда этот фригийский царь был их любимцем. Будучи сыном Зевса, он был обласкан, отмечен божественным благоволением и даже вхож в олимпийские чертоги. Согласно преданию, Тантал был зван на пиры и даже принимал участие в тайных сборищах, где боги решали судьбы неугодного им человечества. Неудивительно, что такая неслыханная милость вскружила голову бастарду с горы Сипил. Тантал воровал амброзию, которую, вероятно, украдкой сливал в захваченный на Олимп кувшин, разглашал тайны богов, укрывал краденное, лжесвидетельствовал и, в конце концов, обезумев от попустительства и безнаказанности, подал на стол в качестве главного блюда собственного сына Пелопа, якобы для того, чтобы убедиться в тонкости обоняния и вкуса своих бессмертных гостей. Олимпийские боги не пожелали быть уличенными в каннибализме, и Тантал был разоблачен и наказан. Как и следовало ожидать, неблагодарный бастард оказался в аду, и мука ему досталась изощренная. Стоя по горло в воде, он вечно страдал от жажды. Едва ли не касаясь спелых плодов над головой, он мучим голодом. Стоит ему склониться к воде, чтобы сделать глоток, как вода уходит, обнажая каменистое дно. Стоит протянуть руку за нависающим фиником или гранатом, ветвь строптиво отклоняется. А еще выше, выше деревьев и гарпиевых гнезд, шатается скала, усугубляя его муки неизбывным страхом.
Она вспомнила это предание в одну из сентябрьских ночей, когда лежала без сна рядом со спящим Геро. Впервые за много лет с ней случилось невероятное – ей приснился сон, кошмар, унылый, черно-белый. Во сне она испытывала жажду, тянулась к воде, но никак не могла напиться. Вода была ненастоящей. Она серебрилась, отражала то луну, то звезды, перетекала, набегала волной, но природой была как призрак, как дым, бесплотной. Жажды она не утоляла. Клотильда безуспешно ловила эту воду ладонями и губами, и даже глотала, но язык оставался сухим. От отчаяния и обиды она проснулась.
В действительности жажды она не испытывала. Ей не раз приходилось слышать, что сон порой осуществляет сиюминутную потребность. Голодному снится кусок оленины на ломте хлеба, а замерзающему – пылающий очаг. С ней самой подобного никогда не случалось, и она воздерживалась от прямого опровержения или согласия, поддерживая мнение тех, кто подозревает подлунный мир в изобретательности и притворстве. Более того, у нее не было таланта сновидения. Сны ей, разумеется, снились, но под утро теряли свою сюжетную основу. Она не могла их вспомнить. И вот, — о чудо! – она помнила сон! Этот сон был ярок, жизнеспособен, полон красок и ощущений. Этот сон ее испугал. Она угадывала в нем предостережение, странный намек. Сюжет указывал на некое пугающее сходство. Но с чем? История затертая. В этом она уверена. Она эту историю знает. Та же неутолимая жажда. Та же призрачная вода. И еще голод. Да, именно так, кроме жажды были еще голод. И страх. Были призрачные плоды, финики и оливки. Была нависающая скала.
Она вспомнила низвергнутого в Аид царя Тантала.
Вот о чем предупреждал ее сон. Судьбы их схожи. Она дочь короля, он побочный сын бога. Вознесены на вершину, обласканы фортуной. Оба гордецы, одурманенные, ослепленные могуществом. Разве она, принцесса царствующего дома, не воображает себя допущенной в олимпийский чертог? Разве она не состоит участницей тайного совета власть предержащих? Разве ей не видится мир игрушечным, расчерченным полем, где она беззаботно передвигает фигуры? Но она еще не утратила рассудка и не подала своего сына на стол, запеченным в тесте. Но она уже проклята. Тантал был наказан после смерти, а ей мука послана при жизни. И мука ее горше танталовой. Грешник в темном Аиде только созерцает воду тоскующим взглядом, лишь догадываясь о том, какова она на вкус, а ей дано право эту воду попробовать, даже сделать глоток. Геро не призрак. Он из плоти и крови. Вот оно, ее прижизненное наказание. Геро лежал с ней рядом, покорный, доступный, как та вода у подбородка страдающего Тантала. Ее любовник желанен и прекрасен, как те плоды, что нависают над головой грешника, суля блаженство сытости. Но это обманчивая доступность. Она не утоляет, но усиливает жажду. Удесятеряет муку. Лучше бы она, подобно несчастному Танталу, могла только смотреть, воображала бы сладость утоления. Но ее пытка задумана тоньше, изящней. Ее мечты осязаемы. Сулимое блаженство не витает бесплотным видением в ее сна, оно имеет все признаки воплощения. Все ее пять чувств задействованы, и даже пресыщены. Она ни в чем себе не отказывает, не обделяет свои руки и губы. Она вправе насытиться. Но на исходе трапезы ее голод и жажда будто обретают новые силы. Они подобны лернейской гидре, у которой взамен отрубленной голове отрастали две.
В тот вечер, когда он, как добросовестный заёмщик, явился к ней в кабинет, она боялась к нему прикоснуться из-за воображаемых фигурных ран на его теле, которые оранжево тлели, будто угли. Она стыдилась задуманного и тайно желала, чтобы и та, первородная, рана исчезла бы, как решающая улика. Теперь, по прошествии недель, она желала обратного. Ожесточенная своей танталовой мукой, она хотела бы все его тело покрыть этим узором власти. Она воображала, что каждый ее поцелуй оставляет на его коже отметину в форме ее монограммы. В одну из ночей Геро был слегка изумлен ее внезапной пылкостью, когда она мечтательно погрузилась в свою затею. Ей казалось, что каждое касание ее губ жарко светится в полумраке, и взялась протягивать эту светящуюся дорожку от его пальцев к мягкой впадине на сгибе локтя, а затем по плечу. Она хотела, чтобы эти знаки покрывали его спину и грудь, голени и бедра, чтобы горели и отпугивали тех, кто мог бы покуситься на ее собственность. Геро попытался было отнять руку, но она не позволила. Схватила второе его запястье, будто вторым ее тайным помыслом было обратиться в оковы на этих руках. Геро счел благоразумным подчиниться.
В те дни, после визита дочери, она вела себя, как ревнивая жена, заставшая в доме любовницу. Без права затеять ссору, она принялась бороться с соперницей единственно ей доступным способом – взымая супружеский долг. Если она не может завладеть его чувствами, она будет властвовать над телом. Рассудок шептал, что избранный ею метод нелеп, ибо соревнуется она не с женщиной, искусной в любви, а с невинным ребенком, с маленькой девочкой, чье существование лежит в ином летоисчислении или даже в иной вселенной; что соперничать с этой девочкой все равно, что соревноваться с птицами в искусстве летать. Любой человек, бескрылый двуногий, был бы смешон, попытайся он, взмахивая руками, бросить вызов этойсиничке.
Но ей было не до сентенций рассудка. Она признавала их справедливыми, она не спорила, не срывалась на крик. Она покорно кивала головой на монотонное жужжание тихого голоса, сыпавшего один довод за другим. Но что ей до них? Она знает цену всех увещеваний, но отклоняет их, как упрямый подросток. Она готова навредить себе, движимая демоном разрушения. Это происходит с ней не в первый и не в последний раз, как это случается со множеством других смертных, на вид благоразумных, кто внезапно лишается рассудка и становится игрушкой страстей, тех разрушительных стихий, что заложены в самый фундамент человеческой природы. Как дикие лошади, они срывают постромки и несутся, не разбирая дороги. Они ни признают законов и правил, они знаю лишь пожирающую их потребность и немедленное ее удовлетворение, пусть даже это удовлетворение будет оплачено кровью, смертью и разрушением. Они живут в каждом, эти чудовища. И в ней они обитают. Она давно слышит, как они ворочаются с боку на бок, как глухо негодуют, подобно изгнанным в Тартар титанам. Их повелитель и тюремщик – разум, но он не всесилен. Временами он способен лишь увещевать в ответ на сокрушительные, требовательные удары, доносящиеся из глубин подземелья.
Что он предлагает ей, этот жалкий миротворец? Вновь набраться терпения и ждать. Действовать медленно и осторожно, сглаживать прежние зазубрины, уступать. Но она уже не в силах ждать! Внутри нее что-то клокочет, взрывается. Она хочет забраться к нему под кожу. Нет, покрыть фигурными знаками его тело уже недостаточно. Она хочет, чтобы ее печать сияла на гладкой, перламутровой мышце его сердца, чтобы там проступило его имя, как проступает имя Христа на сердцах праведников. Она слышала, что такое случается, что те, кто проводит дни и ночи в молитве, в особых удаленных монастырях, в таких как Сен-Мишель на скале, отрезанный от суши многодневным приливом, получают стигматы не только на ладонях и ступнях, но в самом сердце. Там проступают кровавым рубцом первые буквы имени: Christus. Богохульство даже мечтать о подобном, но она ничего не может с собой поделать. Она желает заместить собой эту девчонку. Потому что она, эта крикливая зверушка, всегда там, с ним, в каждом его порыве, в каждом сне. Каждая его мысль отмечена ее именем и присутствием. О чем бы он ни думал, чем бы не был занят. Эта девчонка будто огромный паук в самом центре сверкающей паутины, держит в своих чувствительных лапках многочисленные нити, нити его рассуждений, его забот и планов. Ухватившись за эту нить, он всегда придет к ней, к ее настоящему и возможному будущему. Герцогине никогда не удавалось остаться с ним наедине в истинном значении этого слова. Их всегда было трое, как бы отвратительно и непристойно это не звучало. Даже за их ложем всегда стоял этот невыносимый ребенок. Как бы ей хотелось прогнать эту маленькую шпионку. Шикнуть на нее, как на собачонку. Чтобы она убежала, обливаясь слезами, чтобы спряталась за портьеру и сидела бы там, затаившись, не подавая голоса. Но она не молчит, эта назойливая зверушка, она подает голос, поскуливает, хнычет и щебечет. Она требует, она предъявляет права.
Впервые роман был опубликован на ЛитНет
https://litnet.com/ru/book/deti-grozysumrachnyi-dar-b110248
— Темная колдунья…
— Она виновна в смерти короля…
— Измена…
Испуганный, ненавидящий шепот преследовал ее, пока она бежала к тронному залу. Придворные расступались, отводили глаза – и шептались, шептались за спиной.
— Вашему высочеству следует вернуться в свои покои, – старшая сестра заступила ей дорогу. — Ступайте к себе и ожидайте решения совета.
— Но… я хочу видеть отца! Что с ним? Ристана, что с отцом?!
Сестра смерила ее ненавидящим взглядом и отвернулась.
— Что с моим отцом? Что с королем?!
Никто не ответил. Придворные отворачивались, чтобы только не встретиться с ней взглядом, и откуда-то из углов снова пополз шепот:
— Убийца… темная…
— Нет! — крикнула она и, подобрав неудобные юбки, бросилась к дверям тронного зала. — Отец! Не смейте… вы не смеете не пускать меня! Убирайтесь все!
Шепот стих, как отрезало. Повисла мертвая тишина, в которой слышался лишь гулкий перестук ее каблуков. К отцу, скорее! Пока еще хоть что-то можно исправить!..
Высокие двери отворились сами, едва она коснулась створок. Медленно. Бесшумно. Ей на миг показалось, что она оглохла, но нет – сердце стучало, как безумное, ее собственное сердце… и больше ничего. Ни единого звука во всем дворце. Словно все вымерли.
Влетев в тронный зал, она замерла, ничего не понимая. Почему темно? Свет, нужен свет!
Повинуясь ее воле, по всему залу зажглись желтые огни фейских груш, из мрака начал проступать трон… и сидящий на нем человек…
Она бросилась к отцу, смеясь и плача от облегчения. Он жив, жив! Ей просто врали, с отцом все хорошо!..
– Отец! – протянув к нему руку, не то шепнула, не то крикнула она.
И остановилась. Резко, словно наткнувшись на стену.
Тот, кто сидел на троне, не был ее отцом. Выше, шире в плечах, черты резче… но… откуда здесь ее жених? И почему на нем – корона Валанты, корона ее отца?
– Здравствуй, любовь моя. – Он улыбнулся очаровательной улыбкой, так часто снившейся ей одинокими ночами. Его бирюзовые глаза в длинных ресницах сияли… любовью? Ведь любовью же? Не торжеством?!
– Почему ты здесь? – не смея опустить взгляда ниже, на нечто страшное у подножия трона, спросила она.
– Потому что я – здесь, – ответил он неожиданно жестко. – В своем королевстве, со своей невестой. Иди ко мне, моя драгоценная.
Он встал с трона, внезапно оказавшись очень высоким, и она наконец-то заметила, что он одет как в дорогу: кожаный полувоенный френч, высокие сапоги для верховой езды, черные перчатки, шпага на поясе. И изумрудно светящаяся корона из земляничных листьев. Корона Валанты.
Протянув руку, он сделал шаг вперед, наступив что-то у подножия трона. И она наконец-то решилась, опустила взгляд… и закричала, зажимая рот руками.
Перед троном блестела багрянцем лужа крови. Брызги крови запачкали сапоги ее жениха, но его губы улыбались. А в бирюзовых колдовских глазах пылало торжество.
– Нет… нет! Где мой отец?!. – она побежала к жениху, не желая верить в самое страшное, вопреки всему надеясь, что отец жив, что его еще можно спасти…
И когда она почти коснулась протянутых к ней рук, почти поверила, что все будет хорошо, кто-то сказал:
– Проснись, Шуалейда!
Кошмар растворился, как не бывало, оставив четкое понимание: это был не просто сон, а предостережение. Кто-то пришел в ее спальню тропой Тени, и этот кто-то сейчас будет ее убивать.
Мгновенно выставив щит, Шу развернулась в постели навстречу опасности и распахнула глаза. Единственным, что она успела увидеть, был убийца, занесший над ней черный ритуальный нож. Единственным, что она успела подумать, было: слава Двуединым, что в этой постели она, а не брат. Брат бы не справился.
В следующее мгновение нож опустился, словно никакого щита не было и в помине, и мир вокруг Шуалейды полыхнул живой тьмой
Ну поглядели мы.
Ох, и поглядели же…
Что я скажу? Тот большой, белый и пушистый зверь полярного происхождения, благодаря которому мы, кажется, переместились в этот мир, похоже, не пожелал нас оставлять. И упорно сопровождал в странствиях, показываясь в аккурат тогда, когда нам казалось, что жизнь не так уж плоха и все еще может наладиться. Сейчас он явился в город.
И — может, мне кажется? — снова подрос. Хорошо так подрос…
Город встал на уши.
По так удивившим нас сточным канавам весело тек огонь, рассыпая оранжевые искорки — первое, что бросилось в глаза, когда мы вместе с магами выметнулись из дома. Где-то что-то справа от нас горело — в небо утыкались четыре дымных столба. В ответ на светлом небе быстро набухала пара зеленоватых тучек довольно подозрительного вида (особенно впечатляли спиральные молнии). Под тучами что-то мельтешило, похожее на птиц — кружило над крышами, но не садилось. Но размеры были далеко не птичьи… а еще, цепляясь за крыши, над улицей неторопливо плыло какое-то серое сооружение.
— Сарай для хрени… — зачарованно выговорили рядом.
— Не может быть!
— Может, коллега… И мне очень-очень интересно, как из этой хрени могли появиться драконы?
— Мне другое интересно. Дымит Соленая окраина, речной порт и предместье. Это те кварталы, которые наши гости в прошлый раз обошли своим вниманием. А сейчас оттуда… вы чувствуете?
— Магия? Плотность меньше… но… Пятеро богов, магия! Откуда она там?
— И в таких количествах… — вельхо лихорадочно водил в воздухе какими-то деревянными табличками. — Накопители! Срочно все накопители туда!
— Подождите! — почтенный градоправитель железной рукой уцепил увлекшегося рыжика за полу. Тот дернулся, но драконоверу было пофиг. — Нет уж, погодите. Вы хотите сказать — у нас будут маги? Новые маги? Опять?!
И почему их так перекосило?
Поздно вечером я наконец плюнул на весь этот дурдом и смылся.
Недалеко. Памятная крыша, на которой мы тогда отсиживались, готовясь удрать от драконоловов, магов Руки и кучи неприятностей, слава богу, никуда не делась. И сейчас в меру гостеприимно (все-таки на воздухе еще вполне приличный такой минус) приняла меня в свои холодные просторы. Я бросил на обледенелую черепицу свою порядком истрепавшуюся шубу (ту, первую, в которой до сих пор хранилась радость моего внутреннего хомяка — заначка из монет и камушков) и плюхнулся сверху. Подобрал ноги, приобнял руками колени. Пристроился спиной к какой-то более-менее теплой трубе и уставился в темное небо.
Умотал меня этот денечек.
Уже давно смотались с переговоров вельхо-делегаты. Один даже шубу свою надеть забыл, так спешил новых магов пересчитать. И присмотреть, чтобы они в радости от обретения магии не утопились и не сожглись нечаянно. А что, все может быть — сарай вон до сих пор летает… и чей-то забор рядом тоже. Неслабо кто-то проявил свою радость.
Уже умчались туда же главный драконовер и наша боевая бабуля. Причем драконовер как услышал, что «в область поражения» вошла и его драконоверья община — так растаял еще быстрей магов. Телепорт освоил, что ли. И я б не против, пусть хоть все там развлекаются, но он Ирину Архиповну зачем прихватил? Или Янка что-то перепутала насчет кандидата в дедушки, и этот кадр тоже к ней лыжи мостит?
Уже утихомирили кое-как свежеиспеченных вельхо, и на окраине перестали полыхать зеленый огненный фонтан и две плюющихся цветными искрами самодельных луны. Дым тоже пригасили, как и серый снежный вихрь на пустыре. Только сарай упорно продолжал кружить и кружить над городом, как вертолет, выбирающий место для посадки. Весело тут.
Уже приволокли нам трех «виновников торжества» — дракончиков из Убежища. Знакомых таких дракончика. И даже выражение на серебряных мордочках было то самое — ну один в один, как тогда, когда я эту троицу лично застукал за попыткой доения козы. Мол, мы ж немножечко. Мы не думали, что так получится. Тогда с козой все обошлось (хорошо, что эти три малолетних диверсанта решили, что козы доятся через рога, а то бедное копытное, наверное, скопытилось бы на месте). Правда, на этот раз их ругать никто не стал — маги после первого офигения были в эйфории и все крутились вокруг места явления драконов народу, пытаясь понять, как они вообще сюда попали и действительно ли получится найти неучтенный и сокращенный путь в драконьи горы. Правда, им сильно мешало, что явление, по словам юных путешественников, случилось в том самом сарае, так что к исследованиям припрягли и Славку. Ну, не припрягли, он сам встрял — попробуй отгони.
Дракон-экспериментатор.
Уже наворковалась со Штушей Янка, прикидывая, какими именно подарками она поделится с друзьями…
Уже расспросил я драконят с нелегальной фермы, успокоил и пообещал, что заберем их к своим, в Убежище. Питомцы фермы убеждаться с первой попытки не пожелали и смотрели, как пенсионерка на нового соцработника. То есть нервно и с подозрением: ходят, мол, тут всякие, а потом пенсия пропадает! Пенсии у драконят не было, а вот нехороший опыт — был, и пробивать эту стенку недоверия не было ни сил, ни времени. Это я взрослому могу впарить что угодно, а дети — модель со встроенным детектором лжи, да еще и постоянно сбоящим. В этих конкретных детях явно включился режим «паранойя, средний уровень». А, учитывая мои собственные задвиги, сговориться нам было сложновато.
Со Славкой бы им пообщаться, но тот занят. Пришлось пораскинуть мозгами и натравить на недоверчивых Орхито с дружками. Те как раз рвались кому-нибудь чем-нибудь чем-то помочь (черствые вельхо их порывов не понимали и бессердечно отправляли эти стихийные бедствия «отдохнуть»)…
Вот и помогли. Так оживленно залились про игры, прятки, залы, грибные кладовки и прочие радости, что бедные фермерские питомцы заслушались. Про доение козы малолетние животноводы, разумеется, умолчали, а вот недавнее эпическое приключение в прятками и падением в чан с грибной закваской расписали во всех подробностях. На мой взгляд, даже слишком. Но, кажется, сработало.
— Что, только чан отмыли? — не поверила тощая дракоша с поцарапанным крылышком. — И все?
— Нет, конечно! Еще зал мыли. Все же забрызгано было!
— И меня… — вздохнул Крушик.
— И что, совсем-совсем не побили? — послышался сомневающийся голосок. — Во повезло.
— Что не побили? — не понял Орхито. — Нас?! Да вы что! Старшие говорят, что детей нельзя…
Фермерские опять зашептались. Но, кажется, верили. А потом дошло до пастилы, и общение стало настолько интенсивно-дружеским, что не остановить. Я и не останавливал. Так они вместе и уснули, по-моему.
Будет что вспомнить.
О, звезда полетела! А говорят, они зимой не падают… Хотя тут не дома. Может, мы просто не в курсе.
Дома… дома я на звезды не смотрел. Дела, дела, дела. Носился с утра до вечера, с кем-то торговался, кого-то обжуливал, кого-то просто «кидал». И зачем? Чтобы раз в неделю вечером ввалиться в очередной ночной клуб и сойти там за своего? Так же сыпать названиями модных шмоток и обсуждать крутые тачки, так же цедить коктейль и планировать, как суперски отдохну на Бали? Спустить львиную долю заработанного, зато выглядеть уважаааааемым. Тьфу.
Кого я обманывал, и зачем мне это было нужно?
Глупо жил…
Все пыжился чего-то, все хотел кому-то что-то доказать. Придурок. Сейчас понимаю: мне все-таки хотелось стать хоть где-то своим. Частью какой-то «стаи», что ли? Только стаи все не те выбирал. Нашел среди кого своих искать.
А на звезды последний раз смотрел еще до детдома, дед созвездия показывал… хоть сейчас гляну. Интересно, как называются вон те шесть звездочек? На змею похожи. А вон там, чуть правее, три красноватые точки ровным треугольником. И синяя туманность. Красиво.
А вниз я пока не пойду.
Странно — столько ждал встречи, а теперь будто прячусь. Бабушка приготовила нам комнату, с почти настоящими кроватями, а я тут сижу.
Смотрится как дурь, да? Но мне надо немножко… попривыкнуть. Очень все переменилось. Янка, которая стала драконом. Бабушка, которой теперь больше тридцати пяти не дашь. Маги, которые должны были нас ловить… и я сам. Мы теперь совсем другие… надо прикинуть, как жить дальше.
Магию вельхо получили, причем больше даже, чем хотели. Значит, теперь будут придумывать, что бы еще с нас поиметь. Особенно если там, в летающем сарае, и впрямь есть короткий переход в Убежище. В Убежище их, пожалуй, пускать не стоит, по крайней мере, пока. Присмотреться к ним надо. Драконовер… ну, тут все почти понятно. Драконята… этих однозначно в охапку и к своим.
А вот что дальше.
Кувшинка… Нойта-вельхо. Желтокожие друзья, чтоб им тотальный Альцгеймер. Может, не впутывать Славку в мои планы? Он ведь научник, аналитик, ему бы не со мной по дорогам шататься, ему в штабе сидеть и информацию проверять-сопоставлять. Вон он как сразу с магами поладил, прямо как в Убежище со Старшими. Пара вопросов, что-то про уровень магоемкости и диагностику первичной сферы — и вельхо вмиг забыли, что он дракон. Главное, что в теме разбирается и знаниями делится. Причем, интересные, видать, знания, раз один из вельхо шубу на сундуке забыл. Так они и убежали, рассуждая про наиболее эффективные замеры для определения потенциальных способностей.
Славка — он такой. Если, к примеру, выбросить его на остров, населенный какими-нибудь дикарями-каннибалами, он наверняка найдет общий язык с тамошним шаманом. Собственно, он и нашел… Вельхо местные от них недалеко ушли. Нет, лучше его все-таки аккуратненько вместе с детьми до Убежища проводить — и пусть там и остается. Драконовера припрячь, пусть он ему информацию добывает… С одной стороны драконовер, с другой — Ирина Архиповна, с третьей — драконы. Самое то планы разрабатывать.
А с местными каннибалами я уж как-нибудь сам.
Что-то легонько стукнуло меня по плечу и рассыпалось, обдав холодом щеку. Я дернулся. Снежок…
— Звездами любуемся?
У окошка-выхода на крышу стоял Славка. Малость взъерошенный и довольно умотанный, но вполне довольный. С двумя кружками в руках. И — можете не верить, но в кружках, кажется, плескалось пиво.
Не понял.
— Ну ты и выискал местечко! — сообщил напарник. — Еле нашел. Подвинься.
Во нахал… интересно, это общение со мной ему идет на пользу, или наглость тут у всех магически одаренных пробуждается?
— И чего тебе не спится?
Обдав меня запахом гари и чего-то горьковато-соленого, Славка сел рядом. Одна из кружек тут же оказалось у меня в руках. Пиво. Темное…
— Так не только мне! Сегодня много кто в городе не уснет… Натворили тут дел наши малышата. Вельхо там еще работают, но впечатление такое, что немагов в городе уже не осталось. Представляешь?
— Это как?
— Там селились как раз те, кому магии не досталось. Ну, после нашего прошлого… фееричного отбытия. Тогда было много сложностей, кое-кто пострадал, и вельхо попытались отделить тех, кто остались обычными людьми, отселить. Почти все согласились. Вот их сейчас и накрыло.
— Понятно.
— Не представляешь, что там творится. У кого-то обошлось прозрачной стенкой, у кого-то, как в «Гарри Поттере» чашки летают по комнате. А один парень как-то ухитрился свои сапоги стеклянными сделать. И прочное стекло такое… еле-еле освободили.
Он рассказывает про то, как хорошо уплотнилась сфера у магов-новичков, как хорошо уже налажена система обучения… что теперь им только заниматься.
— Повезло им — теперь куда меньше неразберихи и паники. Все уже знают, что делать. Всех предупредили, к каждому собираются прикрепить инструктора. Из тех, кто уже имеет опыт.
— Повезло, — соглашаюсь я, прихлебывая глоточек. Вкусное. Славка подозрительно щурится, но энтузиазма не гасит.
— У многих сферы плотные. Знаешь, даже драконы могут получиться. Как Янка.
О, новые маги — новые драконы. А там взбесится кто-то из новых драконов — и выхлестнувшей магией накроет еще кого-то…
Кажется, мы выпустили из бутылки хорошего такого джинна. Основательно выдержанного и потому основательно злого. Такими темпами проблемы у Нойта-вельхо нарисуются раньше, чем думали наши переговорщики. Точнее — больше. Стоит кому-то из нас побушевать еще в парочке городов…
Это надо хорошенько обдумать. Надо бы подумать, где лучше побушевать. Желательно, чтобы тамошнее население было лояльно не вельхо. Где там у нас были драконоверьи общины?
— Ну у тебя сейчас и улыбка, — сообщает мой напарник. — О чем таком веселом думаешь?
Признаваться я не собираюсь.
— О тебе, энтузиаст ты наш. Вот выбросит тебя к каннибалам…
Излагаю ему придуманную версию пребывания ученого у каннибалов. Славка хохочет, но не соглашается. Во-первых, я, мол, идеализирую шаманов (ага… идеализирую — я!) а во-вторых, он категорически отказывается забрасываться к каннибалам без меня.
— Это почему?
В ответ напарничек рисует картину пребывания у людоедов Макса Воробьева, и картина эта для дикарей невеселая. По его версии, спустя пару дней, когда я ухитрюсь продать обитателям острова песок с их собственного пляжа и кожуру от сожранных мной лично кокосов и бананов, каннибалы мне еще и должны останутся, причем на год вперед! За что? За пуговицы! И неважно, что травяные юбочки, которые оные людоеды носят, нуждаются в пуговицах так же, как наши штаны в соломе, главное принцип. И, если дикари не догадаются заткнуть мне рот, то кара, постигшая их в виде долгов за пуговицы, будет неизбежна…
Дались ему эти пуговицы!
Хотя это и правда смешно.
Посмеявшись, мы принимаемся «забрасывать» на остров других знакомых. Терхо, к примеру, вполне можно забросить. Только не забыть укомплектовать его глюшь-травой — тогда дикари от него сами разбегутся. От Ритхи разбегутся еще скорей — как только добрая девушка решит, что пришла пора пообедать. Она разумных не ест, скорей, сама покормит — но те вряд ли поверят, что дракон решит их угостить.
А Ирину Архиповну можно забрасывать прямо так, без дополнительного оборудования — все равно через недельку каннибалы забудут свои нехорошие привычки, начнут ходить строем, стоять по стойке смирно, отдавать честь и строить светлое будущее оптимальными темпами…
— Макс, — отсмеявшись, Славка поворачивает ко мне неожиданно серьезное лицо. — А почему ты правда сюда залез? Мы тебя искали…
Я не знаю, что бы я ответил. Что вдруг почувствовал, как прикипел к ним, и стало не по себе? Что захотелось побыть одному и снова вспомнить все эти мелочи: как обнимает «бабушка» Ира… как ахает Янка, доставая из мешка самодельные карандаши. Как фыркает одобрительно ее зверек, примеряя браслетик вместо пояса. Что мне сказать? Что я свалил любоваться на звездочки потому, что они все, еле встретившись, так легко разбежались в разные стороны, будто и не скучали вовсе, а я так не смог? Ну по-дурацки же звучит!
Я такое в жизни не озвучу!
Но ответить я и не успеваю.
Скрип створок, потом скрип снега — и на крыше показывается еще одно лицо. Ой-е. Я на автомате прячу кружку за спину.
— Непорядок, — сообщает лицо, переводя взгляд с одного на другого. — Сидим на крыше, пьем…
О птичке речи, а птичка навстречу. Здравствуйте, бывшая бабушка! Интересно, что вы успели услышать?
— Только пиво! — виновато вставляет Славка под суровым взглядом. И зачем-то демонстрирует кружку.
— …без закуски! — припечатывает наша бывшая разведчица. — Непорядок. Эх, молодежь!
И рядом с нами на снег опускается корзинка. Полная. Содержимое прикрыто салфеточкой, но запах мгновенно сообщает о наличии там копченого мяса и свежевыпеченного хлеба… Несколько движений — и корзина превращается в маленький плетеный столик, да еще поддон на снегу остается.
— Учить вас еще и учить, — фыркает бывшая бабушка, ловко опускаясь на этот плетеный поддон. — Поговорим?
Ну что сказать.
По итогам этого разговора словил я две плюхи. Одну от Ирины Архиповны — за авантюризм. Вторую, само собой, от Славки. За то, что за него решаю, что ему делать.
— Сам сиди в безопасности и строй планы! — злился Славка. — Понял? Смок Беллью недоделанный.
Нет, все-таки я на него плохо влияю. Чтоб наш умник еще пару месяцев назад полез решать вопросы физической силой…
Дополнительно разговор принес еще двух собеседников (не дождавшись Ирину Архиповну, на крышу заявились оба потенциальных кандидата в деды — Пало и Миусс Райккен, драконовер), горячий чай и пару бутылок какой-то настойки (кто ее принес, я так и не понял — как будто оплетенные лозой бутыли сами зародились на этом «столике) и полное успокоение насчет своей «стаи». Нет, дело не в целительной силе подзатыльников. Но ведь не махнули рукой на то, что Макс опять куда-то смылся. Нет, плюнули на сон, пошли искать и нашли же! Смешно, но душу грело.
Вдобавок разговор обеспечил нам почти бессонную ночь и головную боль наутро в комплекте с возмущенным Янкиным воплем:
— Штуша, ты только посмотри!
А еще…
Кажется, у нас начал складываться какой-никакой план действий.
Правда, его все равно пришлось корректировать, потому что наутро случилось еще одно нашествие незваных гостей.
Прибыли родственники.
Наутро Хью записал в блокнот все произошедшее с ним за последние дни. Это помогало систематизировать мысли, говаривал шеф Свенсон. Но никакой систематизации у Барбера не получилось. Неудачи преследовали его, и его систему поиска. Поэтому сыщик решил снова пойти в Мюнхенскую галерею, рассчитывая разве что на удачу. Вдруг фру Гольдберг будет с ним более благосклонна? Посмотрев в зеркало, Хью с мрачным удовлетворением заметил, что синяк вырос в размерах, но не приобрел угрожающего фиолетового оттенка. Пробормотав благодарности компрессу, Хью облачился в чистую рубашку и слаксы бежевого цвета. Одеваясь, он заметил, что на левом боку имеется припухлость, которая не болит, но сковывает движения.
Хью Барбер направился прямо в Мюнхенскую галерею, набравшись мрачной решимости во что бы то ни стало выманить адрес Казарина у ее директора. Однако, к директрисе детектив так и не попал, так как прямо у входа в Мюнхенскую галерею он столкнулся с полноватой женщиной, в которой без труда узнал натурщицу с портрета Казарина «Неизвестная». То ли благодаря внутреннему чутью, то ли исключительно потому, что на даме была та же нелепая шляпка с подсолнухами, но Барбер вытянул счастливый лотерейный билетик.
— О! — восторженно воскликнул он, да так, что Неизвестная остановилась и критически посмотрела на него. — Мадам, я в восхищении! — с искренним восторгом продолжил Барбер.
— Чем же я так вас восхитила? — с подозрением в голосе спросила женщина.
— Это же ваш портрет я видел на выставке «Лики и лица»?
— Предположим, — также недоверчиво ответила женщина, — и что из этого?
— Я хочу выразить вам искреннее восхищение. — продолжал Барбер.
— Чем же это? Картину писал этот мерзавец Казарин, я тут совершенно ни при чем! — хмыкнула женщина, и продолжила свой путь.
— Возможно, я сумбурно излагаю свои мысли, мадам, но я хочу сказать, что уже в пятый раз прихожу полюбоваться выставкой, и надо же — какая приятная неожиданность — встретить модель прекраснейшего портрета. О такой удаче я и думать не смел! — продолжил вдохновенно врать Барбер, поспевая за широким шагом Неизвестной.
— Фрёкен Голл! — неожиданно представилась дама и протянула свою мощную ручищу Барберу. Тот ее радостно пожал,
— Петер Петерсон, журналист. — представился Барбер. Фрёкен Голл расхохоталась, рассмотрев лицо Барбера вблизи.
— У вас что, проблемы с алкоголем? — спросила она, выразительно проведя пальцем по своему горлу.
— Нет, это я неудачно вчера гулял. Вечером. Осматривал окрестности Мюнхена. — на ходу оправдывался Барбер, пытаясь завязать разговор.
— Это вы опрометчиво, ничего не скажешь, — фыркнула фрёкен Голл, продолжая идти.
— Могу я предложить вам выпить чашку кофе? — спросил Хью Барбер, в надежде на продолжение знакомства.
— А что, я не против. — согласилась фрёкен Голл, — было бы неплохо пары сбросить, а то киплю прямо вся.
Странная парочка направилась в ближайшее кафе, где Барбер заказал себе чашку кофе, а его спутница — обильный завтрак. Расправляясь с сосисками, фрёкен Голл сообщила:
— Этот Казарин еще та сволочь. Выставил портрет, даже моего мнения не спросил. Конечно, я не буду таскать его по судам, но сами поймите, каково мое возмущение! — фрёкен энергично орудовала челюстями. — Портрет с названием «Неизвестная». Надо мной теперь вся тусовка смеется. Дразнят меня Матрёной Бестужевой, — видя недоумение Барбера, фрёкен Голл пояснила — Ну как же вы недогадливы! Ну, Иван Крамской, ну, портрет «Неизвестная». Казарин кто? Русский художник. Кого он пародировал? Ну, поняли теперь, сволочь такая, — продолжила фрёкен Голл , уже характеризуя Казарина. — Пошла я сегодня к этой директрисе… Фифа офисная! Сказала ей, что меня, мол не устраивает, что мой портрет без моего согласия выставлен на выставке. Так эта фифа — фрёкен Голл сделала эффектную паузу, — сказала мне, что я не имею право решать, что выставляется, а что нет в галерее. Мол, надо с Казариным разговаривать. Если он согласиться снять портрет с выставки, то его снимут, а если нет — останется.
— Получается, что Казарин написал ваш портрет, как пародию на портрет Крамского?
— Вот-вот. Юмор у него видите ли такой!
— Хорошо, что он еще Пикассо не спародировал, — усмехнулся Барбер. — Как же вы позировали художнику и не видели своего портрета?
— Не видела, — угрюмо сообщила собеседница. Я сама в это время портрет писала. Такая вот забава. Он мой портрет пишет, а я — его. — фрёкен шмыгнула носом и принялась за чашку чая. В груди у Хью сердце забилось как пугливый воробей.
— Только мой портрет не взяли на выставку, — горестно и тихо закончила она.
— А почему не взяли? — осторожно спросил Барбер, уже примерно догадываясь о причине.
— Да потому что ничего они в искусстве не понимают! — горячо и убежденно сказала фрёкен Голл.
— Я бы хотел посмотреть на ваши работы, — сказал Хью примирительно.
Фрёкен Голл словно очнулась от спячки и подозрительно взглянула на детектива.
— А вам зачем это, собственно? — спросила она, подымаясь и явно намереваясь уходить.
— Видите ли, я работаю в «Юнге Вельт» и пишу очерк о выставке, но не только о художниках, но и об их моделях. Мне кажется, что если читатели узнают, что художнику позировала другая художница, да если рассказать небольшую историю об ее творчестве — это было бы изюминкой статьи.
— Согласна, — недолго думая, с жаром сказала фрёкен Голл. — Знаете что, вот вам мой телефон, — фрёкен размашисто накалякала номер телефона на бумажной салфетке, — а еще лучше приходите на набережную Изара часам к четырем. Недалеко от «Веселой Устрицы» у нас тусовка художников. Я там в этом время начинаю обычно работать. Если посетителей не будет, я вам покажу свои этюды, и поболтаем. А если будут — погуляете там, пообщаетесь с художниками. Кстати, на набережную приходит частенько и Лаура Брегер, ну та самая, что на картине «Ангел». Если подкатите к ней, она вам тоже про Казарина кое-что расскажет, — фрёкен ухмыльнулась как-то сально, но Хью этого не заметил, так как у него от накатившего жара, аж помутнело в глазах.
— Давай, Петер, до встречи, — фрёкен поднялась и, не собираясь расплачиваться по счету, напялила шляпку на макушку и удалилась, оставив детектива в одиночестве.
Петер Петерс он же Хью Барбер прибыл на набережную к шестнадцати часам. Художники раскладывали свои мольберты, некоторые просто сидели на низеньких табуретках, ели жареные каштаны и бесцельно глазели по сторонам. Прямо на земле или небольших стендах стояли и висели их картины, этюды, наброски. По набережной фланировали туристы и влюбленные парочки. Некоторые присаживались к художникам и после небольшого торга принимали решение заказать портрет. Петер поискал глазами фрёкен Голл, ее нигде не было видно. Решив не отчаиваться раньше времени, Петер стал прогуливаться туда и обратно, наблюдая за художниками и их моделями. Большинство художников были молоды, неопрятно одеты и небрежно курили. Попадалась и пара старичков с жилистыми руками и достаточно пропитыми лицами, чтобы можно сделать вывод об их непостоянном заработке, но частых загулах и вечеринках. Внимание Хью привлёк молодой человек в берете и длинном кашне, именно так себе и представлял художника детектив Барбер. Худощавая нескладная фигура, длинные ноги делали паренька похожим на журавля, а надменный вид говорил о том, что молодой человек о себе высокого мнения. Тем не менее, Хью с видом знатока подошел к нему, уже зная как завязать разговор.
— Добрый вечер, — приветливо произнес Хью.
— Добрый, — сквозь сигаретку процедил молодой художник, искоса кинув взгляд на Барбера и продолжая точить уголёк.
— Я Петер Петерс, корреспондент «Юнге Вельт», ищу авторов выставки «Лица и лики», — отрекомендовался Хью.
— Мало кого тут найдете, — произнес молодой парень.
— Правда? –разочарованно протянул Хью.
— Ты да я, да мы с тобой, как говорится, — хмыкнул парень. – Я, Себастьян Кох, Бриджит Голл, Лаура Бергер, Финн Маттерсон, да и всё, пожалуй.
Сердце Хью забилось сильнее: фрёкен Голл не обманула.
— И где же все эти достойные служители муз? – спросил Хью.
— Дрыхнут еще, судя по всему: никого нет, — оглянувшись по сторонам сказал Себастьян Кох. – А что вы, собственно, хотели?
— Я хочу в свою статью включить небольшие интервью и истории о художниках и моделях выставки.
Себастьян понимающе закивал.
— А нам за это заплатят? Или это просто так – трата времени и пустая болтовня, — осведомился рачительный Себастьян.
— О, нет, — поспешно сказал Хью, — газета не предусматривала таких расходов. – Кто пожелает, тот может оказать содействие в написание очерка. Это привлечет к выставке внимание читателей, и как следствие – внимание к творчеству художников.
— Значит, из Берлина к нам потянутся толстые сосисочники, чтобы скупить наши шедевры, — едко заметил Кох.
— Ну, — Хью стало неприятно, — мы, по крайней мере, так думаем. Во всяком случае, газета преследует свои цели – расширение читательской аудитории, содействие повышению культурного уровня обывателя…
— Ясно, — Себастьян Кох скривил губы, давая понять, что ему это не интересно, и демонстративно повернувшись спиной к Хью Барберу, пригласил симпатичную толстушку присесть на стул. Он стал внушать клиентке, что рисунок ее профиля будет просто очарователен, как и сам профиль. Хью понял, что ему тут не рады, и отошел.
Пройдя туда и обратно по набережной, он заметил неподалеку свою прежнюю знакомую фрёкен Голл, которая энергично махала ему рукой и улыбалась во весь рот. Рядом с ней стояло хрупкое, нежное белокурое существо. Ангел с картины. Существо, одетое во что-то облачно-голубое, неприветливо смотрело в сторону Барбера, и он почувствовал, что пропал.
Каролина добралась домой, когда уже совсем стемнело. Размахивая сумкой с купленными продуктами, она поднялась на свой этаж и зашла в квартиру. Хозяйка, миссис Эванс, еще возилась на кухне и стала расспрашивать ее о новой работе, но уставшая Каролина говорила мало, и та быстро отстала с вопросами. Каролина почти сразу легла спать, но сон не шел к ней. Лежа в кровати, она мысленно перебирала в голове прожитый день.
Линда ей определенно не понравилась, да и остальные, как она подумала, тоже вряд ли станут ее подругами. Каролина вспомнила, как она закончила городской колледж и впервые приехала с далекой холодной Аляски в теплый Спрингфилд, штат Иллинойс, и ей сразу тут понравилось. Она вспоминала свою бывшую работу – престижную торговую фирму, свое первое рабочее место. Ей тогда крупно повезло, что ее взяли туда работать без опыта работы. Насколько там всё было проще и позитивнее, даже сравнить нельзя! Там был большой и шумный коллектив, веселые менеджеры, ежеминутно болтающие по телефонам, бесконечные заказчики… Именно среди этих менеджеров Каролина и встретила Марка, как ей тогда показалось, парня своей мечты. Все девушки отдела сходили по нему с ума. Он был и умный, и красивый, и перспективный, и ответил взаимностью именно Каролине, но встречались они недолго. Ее постигло горькое разочарование, когда она узнала его получше. К ним в отдел пришла работать молодая и красивая дочка самого директора, и Марк стал ухаживать за ней, а с Каролиной просто перестал общаться, даже ничего не объяснив. Впрочем, та и так все поняла без объяснений – Марк искал только выгоду для себя. Каролина не смогла этого вынести и уволилась, потеряв сразу и любимого человека, и престижную работу. Ей было очень тяжело, особенно первые две недели, но затем она заставила себя вернуться с небес на землю и сказала сама себе, что жизнь на этом не заканчивается, надо двигаться дальше. Она не хотела кому-либо жаловаться, чтобы не казаться слабой и беспомощной. Она стала активно искать новую работу. По сути, ей было все равно, где работать, лишь бы отвлечься от грустных мыслей. И наткнулась на объявление в интернете, которое разместил мистер Уиттон… Она пришла на собеседование, сказав себе, что если ей здесь не понравится, она не останется работать надолго и поищет что-то еще.
«Впрочем, я еще не готова сказать, что мне здесь не понравилось, – утешала себя Каролина. – Офис хороший и директор как будто дружелюбный. А сотрудники… Я ведь еще ничего о них не знаю… Ну не показали мне фотографии, и что с того? Это же ерунда! Мне только непонятно, неужели Уиттон не замечает, что они много бездельничают? Впрочем, – она перевернулась на другой бок, – может и замечает, только увольнять не хочет – знает, что зарплаты у них маленькие. А Рита, я думаю, соврала мне. Я уже один раз поймала ее на лжи, когда она говорила мне про свои поездки. Наверняка все это вранье и никуда она не ездила. Это очевидно. Какой босс будет делать такие щедрые подарки сотрудницам? Да и те фотографии… Кто знает, что на них. Может, их стыдно было показывать посторонним. Может, на тех фото какая-нибудь грязная ферма, и Линда среди свиней!» – Каролина улыбнулась про себя и, успокоившись, заснула.
На следующий день она пришла на работу около девяти часов. Она была немного удивлена, что все девушки уже сидят на своих рабочих местах. Каролина поздоровалась со всеми и поспешила сесть за свой компьютер. Тут она заметила, что дверь в кабинет Уиттона чуть приоткрыта, и оттуда доносятся голоса.
– Разве босс уже пришел? – удивилась Каролина. Но ей не ответили, и Каролина поняла, что что-то не так – девушки сидели за своими компьютерами с перепуганными лицами, не разговаривали друг с другом и что-то усиленно печатали, а может, только делали вид… Чем громче звучали голоса в кабинете, тем быстрее они печатали. Каролина прислушалась – разговор в кабинете все больше напоминал ругань. Каролина узнала голос Линды.
– Ты уже совсем обнаглела, – разобрала Каролина слова Уиттона. – Эта поездка… – он сказал что-то еще, но не понятно что. Линда что-то громко отвечала, но ничего нельзя было понять. «Наверное, снова просится в отпуск», – подумала Каролина. Неожиданно Линда вышла из кабинета. Что-то громко сказав Уиттону на непонятном языке, похожем на арабский, она быстро пошла прочь из офиса. Рита что-то ей ответила – тоже на арабском! – но Линда только фыркнула в ответ и вышла, громко хлопнув дверью.
В офисе сразу стало очень тихо. Все спрятали глаза в мониторы своих компьютеров. Каролина увидела, что Уиттон вышел из кабинета и рассеянно оглядывается. Поймав взгляд Каролины, он жестом попросил ее зайти к нему. Каролина тут же поднялась с кресла.
Уиттон сел за свой стол и что-то пробормотал, какие-то слова, похожие на ругательства, только на другом, более грубом языке. «А они все тут полиглоты, что ли?» – невольно подумала Каролина. Уиттон протянул ей пачку бумаг со своего стола.
– Это все материалы по выставке, – сказал он с усталостью в голосе. – Мне нужно будет сейчас уехать. Я вернусь после пяти. Ты сможешь после обеда проверить мою почту? Я жду очень важное письмо…
– Конечно, я проверю, – с готовностью ответила Каролина.
– Я закрою кабинет, но оставлю тебе ключ. Не бросай кабинет открытым, хорошо?
Он протянул ей ключ с брелком. Каролина взяла.
– Распечатай документы из вложенного файла и отдай все Рите. Понятно?
– Да. Я все сделаю, сэр.
Уиттон коротко взглянул на нее. Взгляд у него был грустный. Он взял маленький дипломат и вышел из кабинета, Каролина вышла следом и заперла дверь. Уиттон снова взглянул на нее, будто что-то хотел сказать, но передумал и ушел.
Каролина вернулась за свой стол и глубоко вздохнула. Девушки, увидев, что босс ушел, начали переговариваться – сначала тихо, затем все громче. Они обсуждали какой-то сериал. Краем уха Каролина слушала их разговор. И через какое-то время насторожилась.
Рита сказала Сьюзен, что видела в ювелирном салоне какие-то редкие золотые серьги с бриллиантами и хочет их купить. Сьюзен очень заинтересовалась и сказала, что пойдет с ней и тоже что-нибудь купит, потому что не была в ювелирном уже больше месяца. Затем они переглянулись и обе посмотрели на Каролину.
– Кэрол, – позвала Сьюзен.
– Да? – она повернулась к ним.
– Пойдешь с нами в субботу за покупками?
Или Каролине показалось, или в голосе Сьюзен действительно была насмешка?
– Нет, я не могу, – ответила Каролина спокойно.
– Почему? – удивленно подняла точеные брови Сьюзен.
– Не могу – это значит, не могу. Занята.
Девушки снова переглянулись.
– Но ведь не свидание же у тебя, – теперь уже точно насмешливо сказала Сьюзен. От этих слов Каролине стало жарко.
– Нет, – резко ответила она. – Я занята, правда.
– Она в ресторане выступает, – сказала за нее Рита, и Сьюзен прыснула в ладонь.
– А что, за это платят? – смеясь, спросила она. Каролина ничего не ответила.
– Ладно, пойдем вдвоем, – примирительно сказала Рита.
– Нет, мне интересно, сколько за это платят, – не отставала Сьюзен. – Может, я тоже там выступлю. Еще и станцую, на радость публике!
Рита захохотала очень громко, глядя как Сьюзен танцует, сидя на стуле, и вызывающе виляет бедрами. Она, похоже, пыталась изобразить стриптиз и, увлекшись, даже начала расстегивать пуговицы на своей блузке. Рита хохотала все громче.
– Тише, Эдик услышит, – вмешалась Агата.
– Ой, и правда, – спохватилась Сьюзен и стала приводить себя в порядок. – Ему еще рано такое смотреть.
Они еще немного посмеялись, затем затихли. Каролина перевела дух. «Какие они… злые, – подумала она. – И почему они так обращаются со мной, что я им сделала? И Рита, болтушка! Зачем она сказала Сьюзен про моего бывшего парня?..»
На обед они ушли вдвоем, не оглянувшись на Каролину и не приглашая ее с собой. Агата тоже через какое-то время ушла, и Каролина осталась в офисе одна.
Облегченно вздохнув, она потянулась и не спеша прошлась по комнате, посмотрела через окно на улицу. Там было тепло, хотя и немного пасмурно. Каролина достала бутерброды, которые сделала себе еще утром, и стала есть. Напившись кофе из кофейного автомата в коридоре, она вернулась на свое место. Немного послушала музыку, затем, увидев, что время обеденного перерыва подходит к концу, снова занялась делами. Остальные не спешили, и Каролина была этому рада. Потом она вспомнила про просьбу Уиттона и пошла в его кабинет.
Она открыла дверь ключом и впервые смело оглядела кабинет. Тот был обставлен по-спартански: только стол с креслом, где стояли компьютер, принтер и два телефона – один для внешних звонков, другой для связи с сотрудниками офиса. Кроме этого, в комнате были: диван, небольшой шкаф для одежды и высокий книжный шкаф. Одна стена в кабинете вообще была пустой. Хотя она и выходила на улицу, окна в ней не было, и возле нее не было ни стола, ни кресел. Шторы единственного в комнате окна снова были опущены, как ночью. Каролина открыла одну и увидела на подоконнике чашку с недопитым кофе. Тут же валялись пакетики из-под кофе – три штуки. И стояла ваза с печеньем.
Каролина подошла к книжному шкафу. Дверцы были стеклянными, и на всех полках стояли книги – много книг. Правда, Каролина никогда раньше не видела, чтобы книги ставили переплетами к стене, и нельзя было понять, каких же авторов тут держат. Каролина хотела достать и посмотреть, но шкаф оказался запертым. Удивившись этому, Каролина хотела вернуться к столу, но снова остановилась – на шкафу стоял сувенир, который она сразу не заметила. Это был маленький, но отлично выполненный макет Луны, сделанный, по-видимому, из мрамора, на стеклянной подставке, на которой золотыми буквами была выгравирована надпись: «Мир зависит от нас».
– Вот не думала, что босс интересуется астрономией, – сама себе сказала Каролина. Она села за компьютер и открыла почту. Действительно, пришло одно новое письмо, и в нем были вложенные файлы, много, штук двадцать. Пока принтер их распечатывал, Каролина от нечего делать открыла документы на жестком диске компьютера и стала смотреть. Она увидела множество папок с названиями: Багамы, Гавайи, Карибы, Куба, Мексика, Греция, Испания, Венеция, Египет, Таиланд… Одна папка называлась просто «Эльдорадо». Каролина хотела ее открыть, но папка оказалась защищенной паролем. Каролина от досады поджала губы, но принтер как раз закончил печатать. Каролина закрыла все лишние окна и, подхватив бумаги, вышла из кабинета… Стоп! Закрывая дверь, она увидела то, чего раньше не замечала: на двери было еще три замка, практически незаметных, и закрыть их можно было только изнутри. Каролина провела рукой по двери и поняла, что ошиблась – снаружи были отверстия для ключей, но такие тонкие, что их практически не было видно даже вблизи, они сливались с обшивкой двери.
«Странно, зачем столько замков на одну дверь, – подумала Каролина. – Что там прятать? Стол с компьютером?»
Но тут в офис вошла Агата, и Каролина поспешила запереть дверь. Затем она подошла к столу Риты и положила на него бумаги. Агата не обратила на нее внимания, и Каролина стала рассматривать, что лежит у Риты на столе. Бумаги, ручки, блокнот, калькулятор, настольный стеллаж с папками и документами… Из-под стопки бумаг выглядывал краешек фотографии.
Каролина опустила руку и осторожно, пальчиком, выдвинула фотографию из-под бумаг.
На фотографии была заснята Линда, обнимающаяся с каким-то парнем, на фоне очень красивого морского пейзажа. Линда была в открытом купальнике, а парень – в плавках. Парень был похож на атлета – очень стройный и спортивный, к тому же очень симпатичный, с широкой искренней улыбкой. Но снимок, скорее всего, был испорчен – или солнце попало в объектив, или неправильно сняли, только свет позади них был какой-то мутно-голубой, как от лампы дневного света, из-за которого большие камни за их спинами получились зеленоватые, а русые волосы парня казались неестественно желтыми, как у героев аниме.
«Наверное, Линда случайно распечатала это фото вместе с нормальными и хотела выбросить, но вместо этого отдала Рите, – подумала Каролина. – Только зачем Рите это фото? Ей понравился этот парень?..»
…Кто-то за ее спиной издал тихий возглас, и Каролина резко обернулась. Перед ней стояла Рита.
– Что тебе тут нужно? – взвизгнула Рита.
– Я принесла тебе документы от мистера Уиттона, – ответила Каролина, но Рита даже не взглянула на них. Она заметила фото на столе и прямо побледнела – не то от злости, не то от страха.
– Не смей тут ничего трогать! – завопила она, не отрывая взгляда от фотографии.
– Я ничего не трогаю, – Каролина рассердилась. – Чего ты орешь? Я только посмотрела фотографию…
Рита издала такой звук, будто задыхается.
– Фотографию?.. – взвизгнула она, схватила фото со стола и вдруг разорвала на мелкие кусочки. Каролина отшатнулась от нее.
– Ты что? – с удивлением спросила она. Но Рита, тяжело дыша, с ужасом смотрела на нее. – Думаешь, я украду этого парня? Я его даже не знаю… Да и фото плохое.
Рита, кажется, немного успокоилась.
– В следующий раз спрашивай разрешение, – произнесла она, демонстративно забрала ее бумаги и села работать, больше не глядя на нее. Каролина отошла от ее стола.
«Сумасшедшая, – подумала она, глядя со своего места на Риту. – Зачем она разорвала фото? Ведь самой жалко, вон – сидит, кусочки перебирает…»
Но Рита, похоже, и сама пожалела о своей вспыльчивости. Она подошла сама и миролюбиво попросила одолжить ей ненадолго флешку. Каролина молча протянула ладонь с флешкой, а Рита, забрав, сказала:
– Извини, я не хотела тебя пугать. Да это и не мой парень вообще… Это Линда с ним в отпуске познакомилась.
– Я тоже не хотела, – ответила Каролина. – Я не знала, что ты так расстроишься из-за какого-то испорченного снимка…
– Да-да, испорченного, – Рита радостно протянула ей руку. – И правда, чего это я? Наверное, устала… Может, ты один раз не пойдешь на свое выступление? Устроим шопинг! Как тебе моя идея? Втроем это будет еще веселее!
– Я не могу, – мягко ответила Каролина. – В эту субботу важная программа.
– А где?
– В «Артемиде».
– Ух ты! – восхитилась Рита. – Я там часто бываю, а тебя ни разу не видела! Может, нам со Сьюзен тоже прийти в субботу и посмотреть твое выступление?
– Приходите.
– Ладно, я подумаю… А где ты репетируешь?
– В основном, дома, – Каролина вспомнила хозяйку с ее вечными мигренями и усмехнулась.
Тут пришла Сьюзен и вместе с ней – какой-то клиент. Рита сразу вернулась на свое рабочее место. У Каролины зазвонил телефон, она занялась делами и почти забыла про выходку Риты.
Около четырех часов на мобильный ей позвонил Уиттон.
– Каролина, – у него был расстроенный голос. – Я должен уехать до понедельника в срочную командировку. Передай всем, чтобы по всем неотложным делам звонили мне на мобильный.
– Я передам, – ответила она, и огорчившись, и обрадовавшись.
– Прошу тебя, проверяй утром и вечером мою почту! И чтобы никто из посторонних ко мне не заходил.
– Я проверю, а куда положить ваш ключ от кабинета?
– Ключ, да, – Уиттон что-то пробормотал. – Пока доверяю его тебе. В офисе его не оставляй. Только смотри не потеряй! Отдашь в понедельник.
– Я не потеряю, – немного обиженно ответила Каролина, и Уиттон отключился.
Новость все встретили по-разному: Рита обрадовалась, Сьюзен покачала головой, а Агата помрачнела.
– Здорово, до понедельника можно расслабиться, – радостно сказала Рита.
– Знаете, – тихо сказала Агата, – я думаю, Линда скоро уволится.
– Почему? – удивилась Рита. Агата что-то ответила ей, но не на английском, а на том самом языке, на котором говорила Линда и который Каролина приняла за арабский. Сьюзен ответила на нем же. Не стесняясь Каролины, они о чем-то переговаривались, и Рита все больше мрачнела.
– Говорите по-английски, – сердито сказала Каролина. – Что у вас за тайны такие?
Но девушки общались так, как будто ее здесь не было вообще. Они разговаривали минут десять, затем постепенно затихли. Последней говорила Агата – она сказала длинную фразу поучительным тоном, Рита фыркнула в ответ, и все трое замолчали.
– Ну вот и поговорили, – в тишине сказала Каролина. – А теперь кто мне переведет?
– Никто, – буркнула хмурая Сьюзен. – Тебя это не касается.
– Сейчас мне хочется, чтобы меня это тоже не касалось, – проговорила Рита.
– Ага, в отпуск ведь захочешь, – ехидно ответила Сьюзен. – Куда-нибудь на… Или еще дальше.
Рита промолчала. Каролина поймала взгляд Агаты.
– Пусть Уиттон сам тебе расскажет, – грустно сказала она. – Это не наша тайна. Мы его подчиненные и работаем на него. Просто иногда, когда Линда так поступает…
– Как – так? – перебила Каролина.
– Хочет слишком много привилегий, – совсем тихо ответила Агата. – Набивает себе цену… Трудно с ней. Но она – редкий специалист, и Уиттон это знает.
Каролина ничего не поняла, но больше спрашивать не стала. Она убедилась, что они все равно ей ничего не расскажут, пока сами не захотят.
Между тем, рабочий день подходил к концу. Еще не было и половины шестого, как Рита и Сьюзен собрались и ушли, попрощавшись со всеми до завтра. Агата еще какое-то время работала, но и она скоро собралась и выключила компьютер.
– Пойдем домой, – сказала она.
– Сейчас, еще пять минут, и пойду, – ответила Каролина, не глядя на нее. После того, как она поняла, что от нее что-то скрывают, ей совсем не хотелось с ними общаться и тем более, вместе ходить.
– Не задерживайся, – сказала ей Агата. Она несколько раз расчесала волосы перед зеркалом, немного подождала, но поняв, что Каролина с ней не пойдет, ушла одна.
– Если бы у нас родился парень… – начал Ковалев.
– У вас родился не парень, – перебила Инна. – Вы боитесь нового приступа астмы, а потому будете оберегать дочь от стрессов. Не бойтесь, здесь у Ани приступа не случится.
– Вы уверены?
– Да.
Ковалев только усмехнулся.
– Вполне возможно, что историю про Бледную деву девочки вчера тоже рассказали не просто так, – продолжала Инна. – Ночные страхи могут стать причиной приступа. Но ваша дочь из тех, кому нравятся страшные истории.
– Вы это серьёзно? Взрослые женщины, педагоги, которым доверили детей, православные в конце концов, объединяются для того, чтобы запугать маленькую девочку? Не слишком ли?
– Я не утверждаю, что они для этого объединились. Тамара – эдакий идеальный лизоблюд, угадывает желания начальства по выражению лица, без слов. К тому же она искренне ненавидит детей. К счастью, она не очень умна и, в отличие от Зои, её манипуляции часто вызывают обратный эффект. Пойдёмте. Холодно стоять…
Ковалев пожал плечами и пошел вслед за Инной. К реке.
– Я очень хочу его увидеть… – пояснила она, не оглядываясь.
– Кого?
– Того человека в мокром ватнике, которого видели вы. Проверить хочу.
Ковалеву было слегка не до него, но чем ближе была река, тем меньше он думал о происках воспитателей и больше – о тёмной холодной воде.
– Что проверить?
Ковалеву было слегка не до него, но чем ближе была река, тем меньше он думал о происках воспитателей и больше – о темной холодной воде.
– Что проверить?
– Одну догадку. Вы знаете, что по народным поверьям доподлинный признак водяного – капающая с левой полы одежды вода? – Инна оглянулась лишь на миг, но Ковалеву показалось, что она смеется.
Вот только водяного и не хватало…
– Не верьте, – коротко бросила она через плечо.
– Даже не думал, – хмыкнул Ковалев.
– Антропоморфизм… Но это не значит, что река не порождает смертельно опасные для нас сущности. Вас в детстве водяной не хватал за ноги? – Инна оглянулась с улыбкой.
– Нет, – на голубом глазу ответил Ковалев.
– А меня хватал. Знаете, такая холодная и скользкая рука берёт за щиколотку и тянет на дно.
– Это видения от кислородного голодания.
– Значит, и вас хватал… – Она рассмеялась.
– С чего вы взяли?
– А кто-нибудь умный, например, врач, сказал, что это от кислородного голодания. Не сами же вы это придумали.
– Аня сказала, что здесь детей на дно утаскивает сом, а не водяной, – усмехнулся Ковалев, вспомнив байку о Бледной деве.
– Он не только утаскивает детей на дно. – Инна оглянулась через плечо, и лицо её стало встревоженным.
– Что, в самом деле? – едва не рассмеялся Ковалев. – Вы это серьёзно?
– Нападение сомов на детей – научно подтвержденный факт, в этом нет ничего смешного. А как он глотает уток, это все в Заречном видели, – фыркнула она. – Можете спросить тетю Свету Пятакову, её кусал сом – она больше месяца ногу лечила.
У Ковалева не пропадало ощущение, что Инна дурит ему голову.
– Что ж не откусил ногу-то?
– У сома нет зубов, у него щетки. Ну, очень мелкие зубы в несколько рядов – как тёрка. Кусаться и глотать уток нормально для любого большого сома.
– А, есть ещё и что-то ненормальное? – продолжал насмехаться Ковалев.
– Ненормально уже то, что такой огромный сом живет в наших широтах. – Инна снова остановилась и повернулась к нему лицом. – А вы разве не слышите, как он вас зовет?
– Нет, не слышу.
– А верующие… они правы. – Инна снова пошла вперед.
– Да ну?
– При помощи Бога нетрудно справиться со смертельно опасными сущностями. Пастухи всегда защищают своё стадо, иначе какие же они пастухи.
– Вы это… серьёзно? – кашлянул Ковалев.
– Вполне. Молитва верующего разгоняет мнимые страхи, так же как лечит болезни. Плацебо – тоже лекарство, иногда очень эффективное. Это психология, никакой мистики… Вера и надежда на Бога помогают тонущему пловцу добраться до берега, а упавшему с высоты – приземлиться с наименьшими потерями.
– Может, вера и нераскрывшиеся парашюты открывает? – хмыкнул Ковалев.
– Нет. Это даже Богу не под силу. Если наступить на грабли, они ударят в лоб, от этого не спасет никакая вера. Но в мире над реальностью… Этот бог – он в самом деле силен. И крестное знамение действительно защитит от того, что принято называть нечистой силой.
Меж деревьев показалась река, и сердце у Ковалева снова забилось так, будто он встретил любимую девушку.
– Хотите убедиться? – Инна оглянулась. – Если вы сейчас перекреститесь, вам уже не захочется прыгнуть в воду.
Ковалев смутился – ещё не хватало прослыть сумасшедшим…
– С чего вы взяли, что я хочу прыгнуть в воду? – пробормотал он себе под нос.
– Я слышу, как река вас зовет. Попробуйте, перекреститесь…
– Вы религию пропагандируете?
– Отнюдь. Я вас проверяю: если вы поверите в силу крестного знамения, кинетесь ли вы поклоняться этому ревнивому и мелочному божеству или останетесь верны себе?
Ковалев посмотрел бы на неё со значением, но Инна шла к нему спиной.
– А если я все же переплыву реку, она удовлетворится?
– Ух ты… – Она обернулась. – Наверное, не кинетесь. Найдете себе оправдания, спишете все на совпадения… Я думаю, что атеизм есть порождение не ума, а характера. Ведь чувства неверующих задеть так же легко, как и чувства верующих.
– Сомневаюсь.
– Вспомните, как вы вскочили с места, когда Зоя хотела научить Аню креститься. А если вы вздумаете переплыть реку, вы утонете. Безо всякой мистики.
– Я мастер спорта… – зачем-то сказал Ковалев, желая вместо этого объяснить, почему вскочил с места, – вовсе не потому, что кто-то задел его «чувства неверующего».
– Тем более. – Инна пожала плечами. – К спортсменам ледяная вода особенно безжалостна.
– Сом не любит спортсменов?
– Нет, здоровый организм спортсмена сопротивляется переохлаждению и усиливает кровоснабжение внутренних органов. Руки и ноги немеют. А ещё в холодной воде нельзя мочить голову, а вы, небось, по-собачьи плавать не умеете.
Она помолчала и продолжила, оглянувшись.
– Как интересно… В мифах переплыть реку означает перейти в иной мир. Стикс, река Смородина… Но в вашем случае это приобретает самый что ни на есть прямой смысл. Впрочем, заручитесь божьей помощью, и река вас не потревожит. Она тут зовет многих, но никогда – верующих.
– Может, верующие вообще не тонут?
– Тонут, конечно. Но реже, чем неверующие. Здесь раньше жил один человек… Он видел реку насквозь. Он… противостоял темной сущности реки.
– С божьей помощью? – усмехнулся Ковалев.
– Без. Верующие не принимают дуализма реки, им всё едино – и светлая её ипостась, и темная… Нет, дядя Федя любил реку, знал её, понимал. Он говорил, что реке необходимы жертвоприношения, и если жертву не дать, она возьмет сама – все реки берут себе жертвы.
– Он что, приносил ей жертвы?
– Нет. Хотя все вокруг думали именно так. Нет, он следил за тем, чтобы река брала их как можно меньше. Он любил её и воевал с ней.
– А потом?
– А потом он стал её частью. Когда я увидела вас в первый раз, мне показалось… что вы прибыли ему на смену.
– К сожалению, – едко ответил Ковалев, – я не вижу реку насквозь, не знаю её и не понимаю. И прибыл я сюда лечить дочь, а не бороться с темными силами.
– Темных сил как таковых не существует. И вообще: спор христиан и атеистов бесплоден, его невозможно разрешить, потому атеистов христиане не боятся, позиция верующего для неверующего неуязвима. Они боятся таких, как я, гораздо больше. Тех, кто знает, что их бог силен, но не всемогущ. Что не он создал этот мир и что он не хозяин этого мира.
– Если они вас так боятся, почему же вы не возражаете Зое? Почему не высказываете вслух свою точку зрения? Ведь уволить вас нельзя.
– Зоя и без моих высказываний знает, кто я. И моё мнение знает. Но мне жить здесь, и я не хочу прослыть воровкой или извращенкой. Между нами что-то вроде холодной войны: у меня есть оружие против неё, а у нее – против меня, но применять его для обеих опасно. У вас против неё оружия нет, ваша позиция атеиста невыигрышна, и зависите вы от Зои, и оружие против вас она уже нашла и применила.
Аня радостно хрустела льдом на лужах, топая по ним резиновыми сапожками.
– Пап, а почему на лужах лёд, а на речке – нет?
– Лужи маленькие, а речка большая. И течение там сильное.
– А на ней никогда льда нет?
– Не знаю. Наверное, зимой есть.
– Снег пойдёт и её заморозит?
– Нет, снег в воде тает.
– А почему?
– Потому что вода теплей снега.
– А почему теплей?
– Потому она и вода. Была бы холодней – это была бы не вода, а лед. На льду снег не тает.
– А почему не тает?
Влада терпеливо отвечала на бесконечные «почему», никогда не раздражалась… Раньше Ковалев этого не замечал. Для него само собой разумелось, что жена читает Ане книжки, разучивает с ней песни и стихи, водит на детские спектакли и покупает развивающие игрушки. Его тоже водили в музеи и театры и приобщали к чтению. Ковалев никак не мог понять, почему думает о жене с чувством вины…
– А нам сегодня в тихий час читали сказку о царе Салтане, только до половины. А потом я ее девочкам досказала, – похвасталась Аня на подходе к мосту. – И всем понравилось.
– Ты молодец, – рассеянно кивнул Ковалев.
– А ещё мне в тихий час приснился дяденька, который с Павликом разговаривал.
Потому что Инна притягивала его так же, как река. Верней, словно она и была рекой… Ему хотелось совершить что-нибудь отчаянно-безрассудное, доказать что-то, победить… Не Инну – реку, например. Или Зою Романовну. Когда в своих рассуждениях он дошел до слова «блеснуть», его затошнило и он бросил думать об этом.
– И что же тебе приснилось? – натянуто спросил Ковалев.
– Да так… – Аня махнула рукой, подражая Владе. – Просто приснился. Как он меня на лодочке катал. А ты можешь меня на лодке покатать?
– Где же я возьму лодку?
– А вон сколько их стоит… – Она показала на другой берег.
– Это чужие лодки.
– А ты заплати денег и отдай паспорт. Мы с мамой так всегда делаем в ЦПКО.
Мысль покататься на лодке почему-то обдала Ковалева жаром.
— Думаю, черненькая тебе понравится. Доброе утро, кстати.
Я всегда встаю раньше Второго. Это удобно, можно самому выбрать завтрак. Хотя он, конечно, оспорит мой выбор – он всегда по утрам не в духе и спорит просто так, даже когда не прав.
— Утро добрым не бывает. А чего это как черненькая – так сразу мне? Я что – рыжий, что ли?! Блондиночка-то куда аппетитнее выглядит! Типа себе, как ранней пташке – самый лакомый кусочек, так что ли?!
Ну вот. Что и требовалось.
— Потому что ты любишь мозги, промаринованные интеллектом, а я нет. Блондинка тебе покажется пресной – она глупа, как ее уронили, так и сидит, я уже полчаса за ними наблюдаю, с самой доставки. А черненькая все время пытается удрать. К тому же… я сейчас рыкну – сам посмотришь.
Утробный рев прокатился по каменным стенам, пол камеры дрогнул, ловчая мембрана выгнулась и затрепетала, словно готовая лопнуть. Пухленькая блондинка зарыдала, словно по сигналу. Слезы градинами катились из огромных круглых глаз, открытый рот усиливал сходство с удивительно глупой рыбой. Жилистая брюнетка, до этого усердно пытавшаяся подцепить край мембраны острой шпилькой отбросила ярко красную туфлю, вжалась спиной в угол и оттуда заверещала:
— Только не меня! Жрите ее! Она толстая! Она вкуснее!!!
Мой напарник приятно удивлен.
— О… а ты прав, она мне нравится! Обожаю потрошить эгоистов. У нее наверняка восхитительно гнилое нутро, да с перчиком, да со стервозинкой!
Похоже, проснулся. К обеду войдет в форму и мы с ним хорошенько поспорим при дележке. Зато ужин выбирает он, вечером я клюю носом и почти не чувствую вкуса, вечером мне все равно, лишь бы побыстрее.
Тем временем брюнетка пинает блондинку ближе к мембране – наверное, думает, что мы за ней. Второй облизывается:
— Чего мы ждем? Я жрать хочу как сто драконов!
Уточняю:
— Блондинка мне?
— Забирай свою бледную немочь, терпеть не могу тупую преснятину!
Сердце брюнетки было твердым и сладким, как карамелька. Я не люблю сладкое, а Второй хрустел радостно и чавкал потрошками. Я же смаковал суфле девственно чистого мозга блондинки, не испорченного ни единой морщинкой, инфантилизм добавлял нежности, глупость и лень – воздушности. Вот уж не думал, что анекдоты настолько правдивы, действительно, редкая дура… была.
Потом, когда насмерть перепуганные девушки убегали – такие милые и няшно-кавайные, трогательно держащиеся за руки и поддерживающие друг друга на скользких валунах горной тропы – мы смотрели им вслед с сытым умилением, и Второго опять потянуло на лирику:
— Как ты думаешь, наша миссия выполнима?
Пожимаю плечом:
— Спроси у создателей.
— Но даже если и так, и когда-нибудь количество перейдет в качество, естественный отбор сработает и в людях совсем не останется скверны – что тогда будет с нами? Мы же просто сдохнем! от голода!
Снова пожимаю плечом:
— Зачем так пессимистично?.Я предпочитаю верить в лучшее. О, смотри, на обед сегодня чирлидерши. Кого выбираешь?
Мэр пригладил жидкие волосы и нетерпеливо побарабанил пальцами по краю стола. Его выразительный взгляд остановился на инспекторе Гусе. Боб чувствовал себя неуверенно в присутствии прямого начальства, и как-то не помогало даже осознание того, что его жена училась в одном классе с супругой мэра, и они до сих пор поддерживали тесную дружбу.
Пауль Лерой, возглавлявший полицейское управление Руты уже лет десять, единственный позволил себе с удобством разместиться в мягком кресле. На его лице не отражалось никакого волнения. Точно он с подобными ситуациями сталкивается из года в год, и они ему уже порядком надоели.
Министр здравоохранения, высокий сутулый человек самого усталого вида, нервно спросил:
— Может, начнем? Сколько можно ждать?
Мэр тоже вслух выразил свое неудовольствие:
— Ну, мистер Гус, где же госпожа Робсон? Вы обещали, что она на подходе, четверть часа назад.
— Я только что с ней разговаривал. Она на месте очередного… происшествия. Инцидента. Сейчас приедет. А без представителя Интерпола мы все равно не сможем договориться… у нее самая свежая информация.
— Хотите сказать, сводки по городу готовит не полиция?
— Хочу сказать, что информация имеет свойство со временем… терять актуальность. Давайте дождемся!..
В дверь постучали. Мелисса влетела, в пропыленной куртке, слегка запыхавшаяся от бега по лестнице.
В красивом кабинете для совещаний центрального офиса полиции Руты теперь все были в сборе.
— Ну, что же, — вздохнул мэр, — начнем… Мелисса, вы опоздали. Будет справедливо, если с вас мы и начнем.
— Да, конечно. Что вас интересует в первую очередь? Обстановка в городе напряженная. Люди вышли на площадь, они хотят знать правду, и я их понимаю. Да, понимаю! Но в отличие от них, я не имею права выказывать свое недовольство, разве что самой себе. На данный момент на улицах города сожжено около двадцати каров, на северной окраине сгорели сараи. Только что на стоянке возле корпусов строительной корпорации была взорвана машина, два человека погибли. Был еще взрыв, информацию по нему мы получим с минуты на минуту. По уточненным данным полиции, пропавшими без вести за последние три дня числятся семнадцать человек. И у нас три убийства за тот же период, считая Эндрю Нилсона и не считая жертв сегодняшних взрывов. По работе порта… сейчас выход на орбиту пришлось ограничить. Ресурса станции не хватает, чтобы помочь покинуть систему всем желающим. На данный момент все частные корабли, зашвартованные на нашей орбитальной станции, уже отправились к границам системы. В том числе, кстати, яхта Роучера Келли. У меня все.
— Вопросы? — предложил мэр.
Но собравшиеся молчали.
— В таком случае, ваша очередь, господин министр. Очень бы хотелось услышать, что вы готовы к любому повороту событий.
— Не могу вас порадовать, господа. Число обратившихся в медицинские учреждения неуклонно растет. Растет не с каждым днем, с каждым часом. Еще хорошо, что половина обращений вызвана нервными расстройствами. Но пройдет немного времени, и наши стационары не будут справляться. Меньше часа назад во вторую больницу были доставлены люди из пустыни. Двенадцать человек, некоторые в очень тяжелом состоянии. И в связи с этим… у меня для вас еще одна неприятная новость. Эти люди сообщили, что бандитами был полностью уничтожен поселок, принадлежащий компании «Элит». Больше он известен, как поселок Слепака. Один из них передал письмо, адресованное мэру Руты… Вот, пожалуйста.
Министру не нравилось решение колониальных властей отправить его сюда, чтобы отслеживать ситуацию на месте. Он за последние сутки перелопатил кучу информации, вникая во все тонкости жизни отделов своего ведомства, расположенных вдали от столичного Бэста. Министру казалось, что таким образом кто-то просто решил от него избавиться. Но он привык делать свою работу хорошо и до конца.
Мэр брезгливо взял запечатанный конверт, на котором не было ни подписи, ни адреса.
Инспектор Гус протянул руку:
— Это следует отдать экспертам. Вдруг там дрянь какая-нибудь…
Мэр отшвырнул конверт, как песчаную змею маххо, ту самую, яд которой смертелен исключительно за счет быстродействия. Антидот существует, да, но им еще ни разу никто не успел воспользоваться.
Инспектор спрятал конверт во внешний карман форменной жилетки.
— У вас есть, что еще сказать, господин министр? — спросил мэр, и голос его чуть дрогнул.
— Разумеется. Из Бэста скоро прибудут машины с оборудованием и медикаментами для больниц. Здесь у вас очень многие приборы сильно устарели. Нужно, чтобы наши машины не задержали на въезде.
Лерой поднял руку:
— Если у них все в порядке с документами и с грузом, то проблем не будет.
— Разумеется. И машины идут с полицейским сопровождением.
— Хорошо. — Мэр немного успокоился, в голосе даже прорезались властные нотки. — Теперь я хочу знать, что предпринято в плане обеспечения безопасности граждан.
Полицейские переглянулись, и слово взял глава службы:
— В первую очередь, усилены посты на всех въездах в город. Далее…
Дана осторожно встала на забинтованную ногу. Все было не так плохо, как она боялась. Стоять можно, значит, и идти получится. Комбинезон оказался сильно велик. Пришлось засучить рукава, подогнуть брючины, и еще подвязать одежку в талии. В прихожей посмотрела на себя в зеркало и решила: нет, этот костюмчик я сохраню, во что бы то ни стало. Почти готовая сценическая одежка…
Влажные после душа волосы торчали как у дикобраза, нос облупился, на скуле поджившая ссадина. Минимум грима, и образ готов!
В зеркальной глубине поймала взгляд Саата, и неожиданно для себя подмигнула ему.
— Я готова. Идем?
Солнце уже падало к горизонту, окрашивая мир во все оттенки рыжего. На пустой улице они оказались одни. Не мудрено. Народу в поселке осталось совсем мало. Рэтх увел группу искать Хейна, Алекс собрал в здании администрации поселка военный совет. Кто-то отправился кормить наугов — животным пришлись по вкусу брикеты хлебцев производства здешнего завода.
Были и еще дела. Например, убрать из домов трупы. На рытье могил не было времени, и погибших спрятали в подземном складе-рефрижераторе. Но об этом Дане было знать не обязательно, и Саат промолчал.
Дана часто останавливалась. Стояла, несколько секунд, как цапля, поджав больную ногу, потом дальше шла, как ни в чем не бывало.
Когда она остановилась в очередной раз, Саат спросил:
— Скажите, Дана… вам действительно хватает для общения одного Бродяги?
Она резко обернулась и взглянула собеседнику в глаза. Выразительный у нее взгляд, сразу понятно, о чем думает. Словно тебе дано читать мысли. Сейчас — серьезный, даже строгий.
— Рано, Саат. Не спрашивайте пока, ладно? Я потом отвечу. Если вы не забудете вопрос. Хорошо?
— Извините. Я не хотел вас задеть…
Она смягчилась:
— У меня раньше… об этом часто спрашивали. Только в более грубой форме. Не обижайтесь. Пойдем дальше?
Они дошли до центральной площади. Неловкое молчание прервала Дана.
— Наверное, я действительно в последние годы мало общалась с людьми в неофициальной обстановке. Это и есть завод?
— Да. Стойте.
Саат только сейчас вспомнил, в каком состоянии проходная и вестибюль. Тела оттуда должны были уже убрать, но вряд ли кто удосужился смыть кровь со стен и потолка.
— Что там?
— Черт! Извините, Дана. Это я дурака свалял. Как вы относитесь к виду крови?
— Без восторга. Там кого-то убили? Ничего, в обморок не упаду. Идемте!
Все оказалось именно так, как Саат и предполагал. И даже немножко хуже, потому что одних мертвецов оттуда убрали, зато других принесли. Интересно, кто придумал вносить их через главный вход? А, это те трое, дежурная смена. Их, видимо, подняли из операторской, но еще не унесли. Хорошо хоть, не так оставили, закрыли лица тканью.
Дана лишь скользнула взглядом по телам, сложенным у стены. Замедлила шаги у стойки.
Сказала бесцветным голосом:
— Они не ждали нападения, верно?
— Не ждали. И мы не успели их предупредить. Из-за «глушилки». Знать бы хоть, как она выглядит… никогда ни с чем подобным не сталкивался.
— Она маленькая такая. В кулак убирается. Если это то же самое, что было у Хейна. Прямоугольная такая штучка. И… если я правильно разглядела, не самодельная.
Дана отвела взгляд от брызг на потолке. Нахмурила брови.
Она при первом знакомстве показалась Саату существом инфантильным и нервным. Как те девушки, цветочки светского общества, которых принято носить на руках, расстилать перед ними ковровые дорожки и сдувать с них пылинки. Он и сейчас еще не определился, из таких она, или из других. Безусловно, увиденное девушку расстроило. Но и в ужас не повергло, чего он, честно говоря, опасался. Ну, и чего стоим? Надо побыстрей проводить ее, да поторопиться к Алексу на совет.
Дана вдруг замерла у лифта, и подняла на спутника до крайности удивленный взгляд:
— Саат, если я ничего не путаю… вон она, ваша «глушилка»!
На полу, в углу у лифта действительно валялось что-то маленькое и серое.
Пустынник стремительно наклонился и поднял прибор. Он оказался таким, как говорила Дана — вытянутый прямоугольник сглаженных очертаний, с одной единственной кнопочкой на боку…
— Дана, вы чудо!
Снова возникло желание обнять девчонку, и снова он не решился проявлять эмоции. Не хватало еще, чтобы она опять срезала искренний порыв холодной отповедью, смысл которой заключается в коротенькой фразе «Не лезь!».
И так едва удалось сгладить размолвку…
— Оно? — Любопытная Дана даже подошла поближе.
Саат нажал на кнопочку и кивнул: оно. Еще бы не «оно». Браслет-сигналка чуть не загудел, вибрацией оповещая о том, что есть непринятые сетевые вызовы.
Мы шли вдоль берега, на безопасном расстоянии от рифов. Сквозь прозрачную спокойную воду все также видны были оглаженные макушки скальных остатков древнего катаклизма. Волна от буруна нашей «Ракеты» под берегом почти полностью затихала, оттолкнувшись от берега, гасла на возврате у первых «макушек», на несколько секунд рождая волшебный эффект. Открывались и вспыхивали глаза монстров в предупреждении: — Мы стражи! Мы бдим! Прочь, чужак! Разобьем и не пустим!
Чья рука держала молот, дробивший гранитные берега? Какая сила опустила дно вокруг архипелага? Мы шли над тайной, вдоль тайны, на встречу с тайной.
***
За первым, их потом было не мало, поворотом была та же стена. Но наверху в просвете леса угадывалось какое-то строение. А на самой стене, ровно по середине, сбивая пафос таинственности, выведенная метровыми, белыми буквами располагалась надпись: -«ЗДЕСЬ БЫЛ ВАСЯ!».
Неистребима эта страсть русского человека оставлять отметки своего пребывания. Есть пошлые, грязные, бессмысленные, типа матерных на заборах и непонятных «шрифтовок» на стенах зданий, зеркал в лифтах. А есть, то же непонятные, но красивые, сделанные опытной рукой хорошего графика-шрифтовика. Жаль только не всегда они к месту — не вписываются в местный пейзаж. А есть, несущие в себе высокую символику, как надпись на Рейхстаге…
Самая древняя из известных на Руси граффити относится к середине 11 века. Надписи «а ля Вася» удостоился собор Софии Новгородской. При расчистке лестницы на хОры экспедицией Янина и была явлена сия отметка местного «Васи». Археологи считают это серьезным открытием, сильно изменившим взгляд на культуру древних славян.
А мы шли дальше, к главной пристани архипелага у поселка, где располагалась местная администрация …
… Сладких снов, твоя Елена