Дима лежал в кровати и страдал. Ему было стыдно. Андрей Дмитриевич, заглянувший к нему один раз утром, зачем-то подмигнул и даже улыбнулся. Но увидев, как Дима встаёт, замахал руками, испуганно воскликнул:
̶ Лежи, а то мать убьёт! ̶ и скрылся.
Тётя Наташа запретила выходить из комнаты, носила в чашке бульон и кисель. Ваньку к Диме не пускали.
В середине дня он, правда, смог пробиться через строгий кордон и скороговоркой сообщил:
— Я тож арестован. Телефон отобрали. Связи нет.
Потом, оценив внешний вид пострадавшего, вздохнул и исчез за дверью.
В понедельник неволя продолжалась, но Ба, прорвавшая оцепление телефонной трелью, спасла положение. Семья решила вернуться на «фазенду», обрекая ни в чём не повинного Ваньку на рабские земляные работы, при этом предоставляя «больному Димочке» свежий глоток чистого подмосковного воздуха.
Режим давил на обоих узников дачи. Оба с удовольствием поменяли бы свою участь на долю товарища по несчастью.
Родители планировали выйти на работу только через неделю, и ребята обречённо считали дни…
К обеду вторника машина, наконец, затормозила у знакомой калитки, и Андрей Дмитриевич, избегая общения с тёщей, ринулся в пристройку. Там в трёхлитровых банках с надетыми на них стерильными перчатками бродило то, что нужно было сейчас больше всего. Домашнее вино. Прокурор откупорил одну и жадными глотками отпил.
̶ Кислятина, опять сахару не доложили, ̶ прокомментировал он и, не размышляя, опустошил ёмкость до половины. После чего, аккуратно натянув перчатку на место, смело пошёл здороваться с тёщей.
На ступеньках сидел Димон и уплетал огромный бутерброд, измазанный стограммовым слоем сливочного масла и для верности обсыпанный сахаром.
Ба стояла на верхней ступеньке. Попытавшийся проскользнуть работник Фемиды наткнулся на её взгляд и затормозил:
̶ Алкоголик, ̶. прокомментировала тёща. ̶ Ребёнка заморил и рад…
Зять решил совершить «пунтадритто», ответив прямым колющим ударом:
̶ Что Вы делаете?! Ему нельзя это есть!
Не надеясь на собственные силы, он вызвал на помощь жену. Наталья Николаевна ответила на вызов и добросовестно выполнила союзнические обязательства: убедительным речитативом матери было разъяснено, как вредно для печени есть сливочное масло с хлебом истощённому ребёнку. Наталья Николаевна даже попыталась отобрать зловредный бутерброд, но основательно оголодавший Димон цепко держал его в тощих пальцах, не собираясь расставаться с такой удачей ни за что на свете.
Драма на крыльце уже грозила перейти в побоище, когда в дверях появился Иван с громко сообщил:
̶ В Индии пропал Хенрик. На связь не выходит. С ним исчез и этот цэрэушник. Мне Катя только что позвонила. Они все летят в Дели…
***
Вечером семья сидела на террасе за круглым столом. Несмотря на бурные политические разногласия в мире, на отдельно взятом садовом участке царили мир и покой. При возникновении угрозы семье Курчатовы всегда всё решали сообща, временно откладывая внутренние разногласия до лучших времён.
̶ Какая интересная история! ̶ в пятый раз повторяла Ба, сама не веря ни слову из услышанного. Ее аналитический ум отказывался воспринимать происходящее.
̶ Хенрик, конечно, чокнутый, но не безмозглый. Совершенно точно он связался бы с женой. Да и этот, Бэмс, тоже вроде в школу ходил… ̶ вслух размышлял отец.
С улицы вальяжно зашёл кот Бегемот. И с нарочитым недоумением воззрился на свою пустую миску. Почему это люди пренебрегают выполнением своего первейшего долга?
̶ Надо же, семь вечера. Ужинать пора, ̶ автоматически отметила Наталья Николаевна, глядя на знающего расписание кормёжки усатого постояльца. ̶ Дим, насыпь ему…
Парень плавным движением слез со стула и, мгновенно оказавшись у шкафа, зашуршал пакетом. Через мгновение послышался подозрительный хруст…
̶ Дим, если жрёшь в три горла, помни: задница всегда одна, ̶ хихикнул Ванька.
̶ Дима, это еда Бегемота, ̶. строго заметила Ба.
̶ Если мама считает, что вы много кушаете, ̶ философски отметил прокурор, — это не ваша мама, это мама вашей жены…
Хруст прекратился, и в миску посыпались остатки маленьких коричневых подушечек. Кот торжествующе фыркнул и оттеснил пожирателя его чудесного «Брит Мисси с курицей»…
Дима с тяжёлым вздохом вернулся на место.
̶ А вдруг их украли? ̶ неожиданно изрёк Иван.
̶ Кого? Хенрика? Кто в здравом уме будет его красть? ̶ заметил прокурор.
̶ Ну, ненормальный какой-нибудь, ̶ хихикнул сын.
̶ Тогда Ирен разберётся без нас. Она мне рассказывала про своего первого жениха. Ну, которому чуть не отстрелила гениталии, когда он решил заморочиться на том месте, где спина заканчивает свое благородного название… ̶ вдруг сообщила Наталья Николаевна.
̶ Правильно, вот козёл, куда пристроиться решил, ̶ гомофобно заметил отец.
Женщины посмотрели на борца за Всемирную нравственность и промолчали.
̶ Делать-то что? ̶ громко зевнув, поинтересовался сын. ̶ Его не украли. Но, отправившись по правому телепорту, предположительно в Индию, наш чокнутый профессор и совсем не сдвинутый агент ЦРУ ̶ пропали. Где они? Как их искать? Напишем объявление на Лента.ру?
̶ Надо, чтобы Димон прикинул, куда конкретно они могли податься. Дим, ты в голове-то пошурши, ̶ посоветовал Андрей Дмитриевич. ̶ Процессор не восстановился?
Дима густо покраснел, чувствуя себя виноватым во всех произошедших событиях оптом, и замотал головой.
Ему было неуютно и непривычно. Он не ощущал себя личностью. Там, в черепной коробке, стояла гнетущая тишина. Он не слышал текущих новостей и не мог напрямую связаться с компьютером. Правда, к своему удивлению, он помнил языки и мог, как раньше, свободно общаться не только по-русски, но и, как проверил дотошный друг, по-английски, по-немецки и, скорее всего, на других языках тоже. Добравшись до вожделенного планшета, Дима с лёгкостью проник в закрытую базу данных и прочитал биографию Брикса. Он даже влез в архив медицинского центра, узнав, что агент выписался, не закончив лечение…
И всё равно ему очень не хватало привычных картинок в голове.
«Лишь бы не выкинули, ̶ думал несчастный парень. — Я совсем-совсем никчёмный теперь…».
— Надо лететь в Индию и ориентироваться на местности, ̶ изрёк Ванька. ̶ Деньги есть, от изумрудов полтора миллиона «деревянных» осталось. Виза туда элементарная. Мы с Димычем смотаемся дня за два и всё разузнаём…
̶ Господи, Ванька, только не делай мне беременную голову, ̶. возмутилась Наталья Николаевна.
̶ Мадам, Вы мне прямо мешаете впечатляться, ̶ изрёк отец. Потом хмыкнул и как-то мечтательно добавил… ̶ Баальбек посмотрим.
̶ Баальбек в Ливане, ̶ вдруг выпалил Димон и сжался, словно ожидая удара. Его затрясло от ужаса содеянного. Он посмел исправить хозяина!
Наташа увидела это состояние.
Она смотрела на русую макушку отросших жёстких волос, худенькие плечи, красные пятна, спустившиеся с пылающих щёк на длинную тонкую шею, и думала: «Какое счастье, у меня теперь есть два замечательных мальчика…».
А потом теплые женские ладони мягко и ласково опустились на те самые худые плечи в материнском объятии. И тот замер, застыл… притих, как цыпленок, вдруг оказавшийся под надежным и широким маминым крылом…
И, посмотрев на родню, вдруг поддавшись какому-то странному чувству авантюризма, женщина чётко сказала:
̶ А я всегда мечтала увидеть Тадж-Махал. Ванька, и на меня билеты заказывай.
̶ Хорошая идея, ̶ согласилась Ба. ̶ Я, пожалуй, слетаю… А тебе, невыездной, за собакой смотреть и за котом…
Она блеснула глазами и добавила:
̶ Кастрированным!
̶ Знаете дети, ̶ вдруг раздумчиво начал Андрей Дмитриевич, ̶ если много воровать (полтора миллиона), то, можно, в конце концов, увидеть не Индию с Тадж-Махалом, а Воркуту, или, на крайний случай, Магадан…
̶ Андрей, никогда не ври детям, ̶ строго одёрнула его собравшаяся в путешествие Ба. ̶ Если красть МНОГО, то можно увидеть Лондон и Париж…
̶ Угу, я слышал, что учёные, наконец-то, открыли эликсир молодости. Теперь наши старухи могут сохранять работоспособность до девяноста лет. Спонсор исследований ̶ Пенсионный фонд России, ̶ отстраненно резюмировал отец. ̶ Иван, заказывай билеты. Дима, на тебе визовый центр. Ты, мать, куратор на хозяйстве, и без возражений. Вернёмся, я лично тебя в Баден-Баден провожу. Наташа, летим. Я решил.
***
Персиковым тёплым светом мерцает бесконечность. Там, в глубине рокочущей тьмы, словно младенец в колыбели, светится хрустальное яйцо. Внутри сверкает алмазами песок и видны очертания теней рассыпавшихся в прах городов. Ветер на равнине перекидывает с бархана на бархан горсти песка, меняя очертания, как в мультипликационном фильме.
Далеко, в замкнутом пространстве бесконечности, выгибая покатый горизонт, светится мрамор исчезающей балюстрады дворцового ансамбля. Две фигуры стоят среди колонн…
̶ Какая замечательная у нас сказка. Какие дети… ̶ шепчет женщина.
Мужчина обнимает её, и фигуры медленно тают в не уступающем места ни восходу, ни закату мире.
Тьма вокруг начинает хохотать…
Слухи о возвращении в Париж незаконнорожденной дочери Генриха Четвертого скоро подтвердились. Шептались о скорой свадьбе этой побочной принцессы. После десятилетней ссылки она возвращалась ко двору, чтобы испросить разрешения на повторный брак. Десять лет назад ей подыскала мужа сама королева-мать, рассчитывая раз и навсегда избавиться от дочери ненавистной женщины, Генриетты д’Антраг, второй по значимости королевской фаворитки. Первой, как известно, была Габриэль д’Эстре, едва не ставшая королевой. Подобно своей предшественнице, Генриетта так же метила на французский престол, даже взяла с короля письменное обязательство заключить брак после рождения наследника. Наследник родился, но недоношенным и бездыханным. Король женился на пышнотелой флорентийке, а неугомонная Генриетта весь оставшийся ей срок при короле вела с законной супругой войну. Они даже беременели одновременно, соревнуясь в деторождении, подобно женам Иакова. Фаворитке удалось родить мальчика, но было уже поздно. Наследником престола был объявлен первенец флорентийки, Людовик. Напоследок, почти перед самой своей отставкой, Генриетта родила дочь, ту самую, что на днях возвращается в страну, из которой была некогда изгнана. Клотильда помнила ее по детской в Фонтенбло. Король Генрих любил всех своих детей, и законных и незаконных. Он охотно признавал их своими и раздавал им титулы, соответствующие их королевскому происхождению. Поговаривали, что своих незаконных детей, рожденных ему любимыми женщинами не по велению долга, а по велению страсти, он балует гораздо безрассудней, чем детей законных, от жены флорентийки, глупой и розовотелой. Клотильда была живой тому свидетельницей. Она помнила высокомерное лицо Сезара де Вандома, первого бастарда, который держался с поистине королевским величием. Сезар до последнего верил, что столкнет с трона вялого, бледного Людовика. И король его в этом не разубеждал. Клотильда помнила, как заносчиво они держались, эти королевские ублюдки, как дерзко поддразнивали маленького, неуклюжего дофина. А потом появилась она, Жанет, дочь Генриетты д’Антраг. Ее привозили в Фонтенбло из замка Мальзерб, родового поместья д’Антрагов, даже тогда, когда ее мать уже покинула двор. Жанет не походила ни на кого из королевских детей. Возможно, она была еще слишком мала, чтобы задаваться вопросом о легитимности своего происхождения. Она была ребенком, живым, бойким. Впервые оказавшись в огромной королевской детской, где разновозрастные принцы и принцессы держались обособленно, каждый в своем стане, она нисколько не смутилась, а тут же затеяла какую-то шумную игру, вовлекая в нее всех, без различий и рангов. Людовик, вечно покинутый, скучающий и несчастный, откликнулся первым, за ним потянулась маленькая Елизавета, даже брат Сезара Александр выразил желание принять участие. Неподвижными остались только Сезар, как самый старший в этой детской стае, и она, Клотильда, ибо не выносила шума. Ей было уже восемь лет, а Жанет едва исполнилось пять.
Странное совпадение. Ей было пять лет, как и той, кому отец читал вслух приключения хитроумного идальго. У короля Генриха, само собой, не было ни желания, ни времени, чтобы оставаться в детской дольше четверти часа, а уж о чтении вслух и говорить не приходиться. Однако, он успевал повозиться с детьми. Застав однажды королевских отпрысков в самый разгар игры, он охотно к ним присоединился. Даже покатал на спине хмурого наследника, а ту самую зачинщицу игры, рыжеволосую егозу, несколько раз подбросил к потолку. Генриху ставили в вину, что он слишком снисходителен к детям своих любовниц, и пренебрегает детьми законными, на что тот ответил, что, как король, вправе выбирать, кого ему одаривать, а кого нет. Его законные дети уже отмечены судьбой, а вот те, кто рожден вне брака, обречены на позор своего рождения, и его долг, как короля и отца, облегчить это бремя всеми возможными средствами, дав своим детям подобающие титулы и имена. В то время он повздорил с королевой, желавшей особых милостей для своего любимца Гастона, и назло супруге заявил, что отдаст титул принца кому-нибудь из побочных детей. Да вот хотя бы этой, рыженькой… Жанет д’Анжу, звучит восхитительно. А Гастону и прочих титулов хватит. Поговаривали, что эту свою волю король намерен внести в завещание, но не успел, или забыл, но титул остался у Гастона, а дочь Генриетты д’Антраг так и осталась с тех пор д’Анжу, хотя никаких законных прав на имя она не имела.
После смерти короля в 1610 года незаконные отпрыски, как водится, попали в немилость. Дети Генриетты отправились в Мальзерб, откуда по прошествии нескольких лет, каждый отправился своей дорогой. Сны Генриетты впоследствии стал епископом, а Жанет, носившая фамилию матери Верней, отправилась в Неаполитанское королевство, где флорентийские родственники королевы нашли ей мужа, третьего сына обедневшего князя Карачиолло, герцога Мельфийского. Дочь Генриха была обречена на безвестность и прозябание, ибо избранный для нее супруг не обладал ни положением, ни богатством. Он ходил в море на старой галере, входившей в состав неаполитанской флотилии. У него не было будущего. Но как это часто бывает, судьба по иному бросила кости. Казалось, женитьба на побочной принцессе принесла незадачливому моряку удачу. Он будто обрел магический талисман, заманил в свои паруса попутный ветер, который погнал его судно к острову Фортуны. Из третьего сына он внезапно стал единственным. Оба его брата погибли нелепо, по вине тщеславия и гордыни. Удрученный князь вынужден был признать наследником земель и титула третьего сына, который стал адмиралом и герцогом ди Мельфи. Новоявленный адмирал возгласил неаполитанскую фамилию и так успешно сражался с берберскими корсарами и османами, что был удостоен приема во дворце вице-короля Неаполя. Таким образом, дочь фаворитки становилась одной из самых влиятельных и знатных дам неаполитанского королевства. Со временем предприимчивый адмирал подлатал и денежные прорехи. Поговаривали, что он сам не брезговал пиратством, а с богатых купцов, желавших без потерь, провести свои караваны на Кипр или Мальту, брал немалую дань. На него не раз поступали доносы в канцелярию вице-короля, но доблесть адмирала была столь велика, так он был щедр и ловок, что ему все сходило с рук.
Фортуна слишком быстро вертит колесо. Тот, кого она на мгновение вознесет, часто столь же стремительно бросит в бездну. Удачливый адмирал, наследник княжества и герцогского титула, был убит в схватке с турецким капером. Жанет д’Анжу осталась вдовой. Ей было 22 года, когда она обрела свободу. Но как и большинство женщин, приобретением этим не дорожила. И вот она возвращается в Париж, чтобы заключить новый брак, выставив эту новую свадьбу, как свидетельство триумфа. Клотильда не сомневалась, что Жанет затеяла это триумфальное возвращение, чтобы насолить королеве-матери. Вот она я, смотрите! Когда-то ваше флорентийское величество, вы пытались от меня избавиться, сослали в нищее, крохотное княжество, обрекая на бедность и забвение. Теперь смотрите на меня. Я вернулась. Я обрела богатство и славу. Я принята и обласкана вице-королем Неаполя, я удостоилась благосклонности папы Урбана. Я блистала в Милане, я покорила Флоренцию, я даже побывала в Лондоне и порезвилась при дворе Карла Стюарта. Теперь я возвращаюсь в некогда отвергший меня Париж, чтобы покорить, освежевать его, отрубить голову и вывесить захваченный трофей в своем будуаре. Клотильда мысленно усмехнулась. Эти незаконнорожденные безмерно тщеславны. Их терзает недостаток происхождения, они ощущают некий тайный изъян, как уродство, как сросшиеся пальцы, сиреневое родимое пятно между лопаток или тщательно задрапированный горб. Им непременно нужно доказать свою равноценность, и даже превосходство. Сезар де Вандом до сих пор не оставил своих надежд на престол. Но Жанет на престол покушаться не будет. Она прежде всего женщина, у нее иные средства и приоритеты. Она будет блистать, ослепит королевский двор роскошью, бросит вызов самим этим браком с англичанином. Ее будущий муж вновь иностранец. Французы, как видно, ей по вкусу. А брак с англичанином, с представителем страны, с которой Франция вот-вот вступит в войну, это шаг скандальный и смелый. Занятно, что по этому поводу скажет король, памятуя о том, какое наследство оставил в столице другой англичанин, герцог Бэкингэм. Один покушался на жену монарха, а другой намерен украсть сестру, пусть даже сестру наполовину. Весь двор с нетерпением ждал развязки. Жанет еще только подъезжала к предместьям, а ее особняк на улице Сен-Поль, ее драгоценности, ее чулки, туфли и платья, размер ее состояния, стоимость ее сундуков, новой мебели, лошадей и постельного белья служили неисчерпаемой темой для разговоров.
Утомленная этим шумом, она однажды спросила Анастази:
— Кто к нам едет? Царица Савская? Или сама Клеопатра Египетская почтила Великий Рим своим визитом? Кто ее Антоний?
— Некто Дункан МакЛохлэн, шотландец, — невозмутимо ответила придворная дама, — родословная от Адама, беден, как, церковная мышь.
— Что ж, выгодный союз. Он прикроет ее худородство, а она, своим вдовьим наследством, залатает дыры в штанах его многочисленной родни. Насколько мне известно, эти горцы все между собой родственники.
Решение ее сводной сестры вторично выйти замуж вызывало у герцогини искреннее недоумение и даже презрение. Эта женщина, невзирая на королевскую кровь, выказывала ту же глупость, что и дочь трактирщика, позволив одурманить себя любовью. Где же в ней дальновидность и расчетливость ее матери? Когда-то юная Генриетта д’Антраг дорого продала свою девственность и впоследствии так же неплохо торговалась, сбывая свои ночи за титулы и земли. А что же ее дочь? Кажется, она пошла не в мать. Сама платит мужчине. Наивная! Или она настолько некрасива, что у нее нет иного средства, чтобы заполучить мужа?
Внезапная известность сводной сестры, разговоры слегка раздражали Клотильду, она испытывала даже некоторую ревность к этой славе, но встречи она ждала с тем же нетерпением. Воспоминание было смутным. Кроме той шумной возни в детской и взлетающего под потолок огненного, громогласного шара, она припоминала неясный образ нелепо одетой девочки-подростка, веснушчатой, с теми же огненными вихрами. Эта девчонка присутствовала на свадьбе по договоренности их сестры Елизаветы. Клотильда тогда глубока переживала постигшую ее неудачу. Она лишилась испанского престола. Выбор пал на ее младшую сестру, румяную, жизнерадостную Елизавету. Клотильда была отвергнута и расценивала это решение испанской стороны, как величайшее оскорбление, крушение всех надежд. Она родилась на свет, чтобы стать королевой, и вот ее мечта, ее предназначение было обращено в прах седым, желтолицым испанцем, который нашел ее слишком… зрелой. Она была старше Елизаветы на два года. Уже тогда ей удалось справиться с чувствами и благополучно скрыть гнев и разочарование. К сожалению, прилагаемые усилия мешали смотреть по сторонам. Лица расплывались в каплевидные пятна. Где уж ей было запоминать глазеющих на нее подростков? Вскоре и сама Жанет покинула Францию, а герцогиня Ангулемская о ней благополучно забыла.
Этим субботним вечером в ресторане «Артемида» было непривычно мало людей. Каролина, уже в вечернем платье и причесанная, выглядывала из-за ширмы в зал. Она с досадой подумала, что причиной всему начавшийся сезон отпусков, поэтому практически никто не услышит ее новую песню, которую она так старательно готовила. Каролина старалась снова и снова прокрутить в голове слова песни, но все ее мысли почему-то постоянно возвращались к этому телефонному незнакомцу. Почему-то ей хотелось снова, хотя бы ненадолго, услышать его приятный голос в трубке…
«Глупости, – одергивала она себя. – Забудь. Не стоит о нем думать. Наверняка этот тип такой же бессовестный бездельник, как и Марк…»
Однако она еще несколько раз грустно вздохнула, прежде чем смогла хотя бы частично отбросить от себя эти мысли и более-менее настроиться на выступление. Когда ее объявили, она сделала глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и вышла на маленькую круглую сцену. Она услышала жидкие аплодисменты, а когда началась музыка, запела.
Людей в зале было очень мало, но аплодировали ей все присутствующие. Каролина с удовольствием сделала несколько раз реверанс и вдруг за одним из ближайших столиков заметила знакомое лицо, которое заставило ее вздрогнуть.
За столиком сидела Линда.
На ней был элегантный вечерний наряд, поэтому Каролина и не сразу ее узнала. Однако это презрительное и высокомерное выражение лица вряд ли можно было забыть или с кем-то спутать. Линда не аплодировала, а смотрела на девушку с легкой улыбкой превосходства.
Каролине стало не по себе, и она поспешила уйти со сцены. Однако из-за ширмы она снова посмотрела на Линду и увидела, что к той подсел какой-то полноватый мужчина в темных очках. Каролина стала внимательно его разглядывать… и снова вздрогнула.
«Да это же мистер Уиттон, – подумала она. – Вы же в командировке!..»
Уиттон был одет в черную униформу, похожую на дорожную одежду, поэтому после делового костюма узнать его сразу было тоже нелегко. Но, возможно, он только что сошел с самолета, потому что в руках он держал что-то, похожее на небольшой дорожный чемодан. Линда сидела, отвернувшись от него, а Уиттон что-то ей говорил. Линда в ответ презрительно дергала плечами и бросала короткие фразы, всем своим видом показывая, что общество Уиттона ей неприятно. Казалось, Уиттон уговаривает ее.
«Наверное, чтобы она вернулась на работу», – подумала Каролина. И хотя оба они не внушали ей симпатии, она все-таки была на стороне Уиттона, потому что Линда была ей более неприятна.
«Неужели эта противная переводчица и правда такая незаменимая? – с досадой думала она. – Уиттон так долго уговаривает ее. А с каким наслаждением он, наверное, послал бы ее к черту! Однако она ему нужна… Но Линда! Разве можно быть такой высокомерной? Конечно, это приятно, когда в тебе нуждаются, но разве красиво быть такой заносчивой?..»
Глядя на них, Каролина от возмущения распалялась все больше и больше. Наконец, Уиттон встал. Он что-то сказал и, гордо вскинув голову, ушел.
«Ну и правильно, – обрадовалась Каролина. – Может, Линда сама еще прибежит обратно! Раз другие работают у Уиттона так долго, значит, им нравится с ним работать, а Линда со своим характером вряд ли приживется на какой-либо другой фирме. Наверняка она еще не раз пожалеет о своей гордыне!..»
Линда осталась в зале и только посмотрела вслед Уиттону, когда он ушел. Казалось, она что-то обдумывает. Но затем она резко встряхнула пышными волосами и заказала у официанта еще один крепкий коктейль. Тут Каролину отвлекли, и ей пришлось отойти от ширмы. А когда через пару минут она вернулась посмотреть снова, Линды за тем столиком уже не было.
…В понедельник Каролина пришла на работу намного раньше всех. Она проверила свою почту, разложила бумаги и положила на видное место ключ от кабинета Уиттона. Она успела даже попить кофе, когда пришли Агата, Рита и Сьюзен. Агата сразу села за свой стол, а Рита со Сьюзен первым делом подошли к Каролине и похвастались обновками: Сьюзен – золотым кольцом и браслетом, а Рита – вожделенными серьгами, и еще она показала свои новые летние туфли, в которых пришла. Все это выглядело очень дорогим, и Каролина невольно подумала, что это действительно дорогие покупки для обычных консультантов турфирмы, и скорее всего, они подрабатывают где-нибудь еще или, что более вероятно, имеют богатых любовников. Но вслух она, конечно, ничего не сказала. Она сдержанно похвалила обновки и вернулась к делам.
Через какое-то время пришел Уиттон. Он что-то весело напевал себе под нос, и зайдя в офис, очень тепло всех поприветствовал. Каролине он даже шутливо подмигнул, забрал ключ и, весело что-то напевая, ушел к себе в кабинет.
Минут через пять у Каролины зазвонил внутренний телефон.
– Зайди ко мне, – сказал Уиттон. Его голос был очень строгим. Немного удивившись, Каролина поднялась и с некоторой опаской открыла дверь к боссу.
– Закрой дверь и садись сюда.
Каролина послушно закрыла дверь и села к столу, напротив директора. Тот смотрел на нее строго и даже сердито.
– О чем я тебя предупреждал, когда взял сюда работать? – резко спросил он.
– Что? – Каролина ощутила, как внутри нее все сжимается в тугой холодный узел. – А что случилось?..
– Как будто ты не знаешь, – злобно усмехнулся Уиттон. – Я тебя предупредил, что у нас есть своя корпоративная этика. А ты ее грубо нарушаешь!
– Я ничего не сделала! – воскликнула Каролина, чуть не плача. – В чем моя вина? Что я сделала не так?
– Ты… гм… оставалась в офисе после работы, – смягчаясь, ответил Уиттон. – Разве это не правда?
– Да, но мне правда это было очень нужно! – жалобно ответила она. – Я не думала, что кто-то заметит… Я не хотела никому доставлять неудобств!
– А что ты тут делала? – уже совсем мягко спросил Уиттон. Каролина с трудом сдерживала слезы.
– Репетировала новую песню, – тихо ответила она.
– Ах, песню, – протянул Уиттон и вдруг добродушно рассмеялся. – Бедная моя девочка, тебе негде репетировать! И все-таки, ты поступила плохо. Я всех заставляю уходить с работы вовремя. А то потом начнете просить у меня доплату за сверхурочную работу!
– Да что вы, я о таком даже и не думала! – воскликнула Каролина. – Я же оставалась сама, по собственному желанию…
– Ну хорошо, иди, – весело ответил Уиттон. – Но тут хотя бы в мое отсутствие в кабинете ничего не происходило? Пожара, наводнения, цунами? Ты ведь заходила в мой кабинет тоже.
Каролина нерешительно поднялась с кресла.
– Нет, все было нормально, – ответила она. – Да, я заходила к вам, потому что все три дня на ваш телефон звонил какой-то хулиган…
– Хулиган? – удивился Уиттон. – А чего же он хотел? Он угрожал, что ли?
– Нет-нет, он не угрожал, он шутил, – Каролина слегка улыбнулась краешком губ. – Представляете, чего он хотел? Тур в страну Эльдорадо!
От ее внимательного взгляда не ускользнуло, что Уиттон вздрогнул и даже будто слегка побледнел.
– Куда? – переспросил он. – А что ты ответила?
Каролина пожала плечами.
– Что можно ответить на такое, – сказала она. – Ведь Эльдорадо не существует…
Уиттон постукивал карандашом по столу и ничего не ответил ей. Он как будто задумался. Каролина пристально смотрела на него.
– Разве я что-то неправильно ответила? – решилась спросить она.
– А? – Уиттон будто очнулся. – Нет-нет, ты ответила все правильно. Эльдорадо действительно не существует.
Каролина направилась к дверям.
– Я подумала, что его шутка была немного странной, – как бы между прочим, добавила она. – Или может быть, он имел в виду что-то совсем другое…
– Иди, – прервал ее Уиттон. – И позови сюда Агату. Я только сегодня приехал, и у меня много дел. А ты иди и больше не нарушай моих правил.
Каролина молча вышла.
«Подумаешь, какое страшное нарушение, – подумала она. – И вся ваша корпоративная этика сводится к тому, чтобы обманывать. Только сегодня приехал! Нет, мистер Уиттон, меня вы не обманете. Я еще выясню, как вы узнали, что я заходила в ваш кабинет».
Каролина вернулась к работе, но настроение у нее было испорчено, и все как-то не клеилось. Днем Уиттон снова отчитал ее, уже за невнимательность – она сделала несколько ошибок, набирая текст. Каролина с трудом доработала до обеда и сразу ушла, едва часы показали час дня. Она перекусила в маленьком летнем кафе через дорогу и оставшееся у нее время просто одна сидела на улице, не возвращаясь в офис. Однако идти все-таки пришлось. Сразу после обеда к ней пришел Уиттон и попросил набрать ему финансовый план по выставке. Но едва она начала работу, у нее снова случилась неприятность – компьютер сначала завис, а потом показал, что нужно переустановить Windows. Каролина подумала, что директор снова сделает ей выговор, но тот наоборот, увидев, как она расстроилась, утешительно похлопал ее по плечу и позвал программиста. А пока Эдик взялся настраивать ее компьютер, Уиттон попросил Каролину перейти в технический отдел и на любом свободном компьютере сделать для него этот срочный файл, а на входящие звонки пока будет отвечать Рита. Рита чуть поворчала, но послушалась, а Каролина, забрав блокнот и ручку, пошла в технический отдел.
В техническом отделе, кроме Эдика, сидело еще пятеро молодых парней. Они удивленно уставились на Каролину, когда она вошла, а разобравшись в чем дело, предложили компьютер Линды, которая, как ей объяснили, была вторым бухгалтером и частично вела бухгалтерию турагентства.
– Линда сказала, что поехала в банк, – пояснил Арни, один из менеджеров. – Она обычно выключает компьютер, когда уходит, но в этот раз, наверное, забыла… Она вернется часа через два, не раньше. Пока ее нет, ты успеешь сделать, что тебе нужно.
Каролина быстро заняла кресло. Молодые люди несколько оживились, стали ее расспрашивать и шутить, но Каролина, хотя ей было и приятно их внимание, отвечала мало, боясь снова получить замечание от Уиттона. Постепенно парни снова погрузились в свои дела и перестали к ней обращаться. Каролина закончила документ, все еще раз проверила и распечатала на принтере Линды. Никто не смотрел, что именно она делает, и Каролина открыла папку «Мои документы» на рабочем столе. Она увидела кучу файлов, платежные ведомости, талоны, счета… И наткнулась на файл названием «Зарплата сотрудникам».
Каролина открыла его.
Длинный список фамилий и имен, человек тридцать, не меньше. Она нашла имена и фамилии всех, включая себя и Уиттона, и от удивления едва удержалась от возгласа.
Суммы начислений и выплат у всех были небольшими, можно даже сказать, скромными. И Рита, и Сьюзен получали практически столько же, сколько и она… Каролина ощутила торжество.
«Обманщица Рита, – подумала она. – Однако я не знала, что у Уиттона работает столько людей. Но где же они? На другом этаже? Уиттон сказал, что турфирме принадлежать только эти два офиса. Или это тоже обман?..»
Она уже хотела закрыть папку и уйти, но увидела еще один файл с названием «Премии». Каролина нажала «Открыть». Вот так! Файл был запаролен. Подумав, Каролина ввела пароль «Эльдорадо».
И файл тут же открылся.
Каролина обрадовалась, но только первые несколько секунд. Перед ней предстали длинные ряды цифр – списки, списки непонятно чего… Все было на незнакомом языке. Только в самом низу документа Каролина увидела таблицу, которая заставила ее вздрогнуть.
В таблице было указано всего несколько имен – сам Уиттон, Агата, Рита, Сьюзен, Линда, некие Барбара Ситтон и Грегори Морр. В таблице было указано, сколько каждый из них получил за последние полгода.
Шестизначные цифры.
За каждый месяц…
…Опустив руки, Каролина смотрела в экран, не веря своим глазам. Итоговые цифры просто не укладывались в голове. За эти деньги можно было купить коттеджи, лимузины, золотые украшения со всех ближайших ювелирных магазинов… Неужели они действительно столько получили? Каролине трудно было в это поверить. Она сидела потрясенная и не сразу поняла, что Эдик стоит рядом и обращается к ней.
– Я тебе компьютер настроил, – сказал он.
Каролина быстро все закрыла и, ни слова не говоря, вернулась на свое место.
Павел Петрович не дождался нашего вызова. Пришел на склад и увидел наполовину заполненный короб. Мы застали Шиловского в тот момент, когда он прохаживался вдоль ближайшего стеллажа. На нем были выложены образцы последних поступлений оборудования, инструментов и аппаратуры, рядом лежали листы описания. Был карман из плексигласа с надписью «для заявок» и плакат «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ», под надписью изображение черепа с перекрещенными костями.
Павел Петрович давно услышал скрип груженой тележки и наши шаги, но головы не повернул
— Паша, заканчивай дуться! Лучше девушке помоги. А эту линзу я тебе уже положил.
Началась феерия. Павел Петрович заглянул в короб, развернулся ко мне. Снял с моего плеча фал, забрал небольшой рюкзак. положил в короб. Отдал мне команду:
— Стоять! Караулить!
Пошел вглубь склада и прикатил еще одну тележку. Слегка крякнув, поднял короб с пола, поставил его на тележку. Походя подписал у Деда счет-фактуру и акт передачи. Доложил в короб свертки и коробки с тележки Василия Григорьевича, и покатил нашу к грузовому лифту.
Я наконец-то поняла Великую Истину! Любой мужчинка на Земле от горшка до седых волос обожает все, что крутится-вертится, приборы, машины и машинки и прочие гаджеты. Когда джентльмен, обуянный страстью к новинке, ею любуется, то у него можно просить хоть Луну с неба. Я попросила большую чугунную сковородку. И таки не чугунная, она у меня в этом поле была! И, как бонус, мне достался круглый походный котелок литра на четыре. Живем!
Истина меня озарила, а понимание не вполне. Начальник Мужчина и демократ по обстоятельствам, в пользу дела.
В гарем он пришел последним. Проскользнул в туалет, прикрывая пятна на рубашке — белые на белом, почти невидимые, но для него они горели огненной стигмой. Пустил воду в раковину, сунул одежду под струю, ожесточенно намылил, смыл, намылил снова, так что пена едва не перехлестнула через край. Плеснул водой в лицо, поднял голову.
На него смотрел раб. Едва отросшие волосы топорщились во все стороны, как птичье гнездо, горло плотно охватывал черный ошейник, обнаженная грудь блестела от водяных брызг.
Только через несколько секунд Акайо понял, что смотрит в зеркало. Что это у него такой испуганный взгляд, что это он торопливо облизывает припухшие от укусов губы, что это его ноздри трепещут, как от быстрого бега.
Он отвернулся. Закрыл кран. Натянул мокрую рубашку. Уперся лбом в дверь.
“Это не я. Я не такой. Это не могу быть я”. Мысли разбивались и складывались вновь, бессмысленные, как узоры в калейдоскопе, чья суть — всего лишь трубка да несколько осколков стекла.
Осколков. Он — эти осколки.
Акайо вышел из туалета. Прошел через пустой гарем в свою комнату. Толкнул потайную дверь.
Она оказалась заперта. Он несколько секунд ошеломленно моргал, не в силах поверить — не то что не может туда попасть, не то что может туда не идти. Обогнул кровать. Медленно опустился на пол. Вдруг зло стащил с себя всю одежду, комом бросил в угол, снова откинулся на спину, дрожа.
Он лежал на колючем ковре и смотрел в потолок, голый, запутавшийся и возбужденный, как подросток. Мыслей не было, только совершенно дурацкая надежда, почти мечта.
Которая, конечно, не сбылась.
Он проснулся утром, замерзший, с отпечатком ковра на щеке. Торопливо оделся, десять раз перепроверив, не осталось ли где-нибудь пятен. Рубашка была чистой и пахла мылом, Акайо заправил её в брюки, надеясь, что так будет хоть немного менее заметно, насколько она измята после того, как высохла скомканной.
На завтрак были привычные хлопья, которые каждый заливал на свой вкус — молоком, йогуртом или вареньем. Рюу как-то с серьезным лицом выплеснул в миску стакан компота и даже съел получившуюся кашу, но повторять его опыт никто не рискнул.
После еды Нииша привлекла всех к готовке. Акайо краем глаза следил за другими: Тетсуи и Юки осваивали ручную кофемолку, Шоичи немного опасливо ронял в мясорубку куски мяса, хлеба и лука, Иола, водя испачканным в муке пальцем по строчкам рецепта, замешивал тесто, Наоки раскладывал по большим стеклянным банкам огурцы для засолки, Рюу и юноша со шрамом, чье имя никак не получалось запомнить, осваивали науку варки супа. А Джиро… Акайо незаметно придвинулся ближе к своему подопечному, которому Нииша только что вручила нож.
— Порежешь всё это мелкими кусочками, ясно?
Тот неуверенно кивнул. Повернулся к разделочной доске, медленно взял из миски перец. Стрельнул глазами в сторону Акайо, заметил наблюдение и, похоже, смутился. Отвернулся, взялся резать овощи. Акайо на всякий случай продолжал присматривать за ним, и в результате сам едва не порезался — нож скользнул по ногтю, оставив глубокую царапину. Проходящая мимо Нииша хлопнула его по плечу, но ничего не сказала, подмигнула только.
Акайо отвернулся, сосредоточившись на своей доске. Но все равно не мог не оглядываться время от времени, перепроверяя, все ли в порядке.
***
Дневные заботы увлекали, занимая все время. После заготовки огромного количества еды — видимо, Нииша вчера вернулась домой на грузовике продуктов — настала пора уроков, сначала общих, потом индивидуальных с Джиро. Тот всё ещё не мог догнать даже Рюу, но хотя бы начал прикладывать какие-то усилия. Когда вечером Акайо наконец освободился и хотел отправиться на кухню за чаем и доской, Таари сама пришла в гарем.
— Нам дали билеты на Высадку, — сообщила она, и Акайо не смог понять по тону, рада она этому или сердится. — Это послезавтра, а у вас по два комплекта одежды на каждого, да еще и стандартной. — В руки привычно склонившего голову Акайо упал планшет, Таари пояснила: — Ходить с вами по торговому центру, подбирая рубашки, я не имею ни малейшего желания. Выберите себе вещи через сеть, завтра поедем, примерим и заберем.
— Да, госпожа.
Хлопнула дверь, Акайо посмотрел на открытую на планшете страницу. Похоже на словарь, только вместо слов — картинки вещей, и подписаны цены. Наверху было выведено «Каталог мужской одежды», чуть ниже «А.М. Сохраняем стиль Праземли!» Подошел Иола, подтянулись остальные. Акайо оглянулся, нашел взглядом Джиро, с независимым видом сидящего в стороне. Позвал:
— Иди сюда.
Дождался, пока все сгрудятся вокруг и погрузился в изучение одежды. Большая её часть вызывала оторопь — слишком яркая, слишком цветастая, таких странных фасонов, словно приснилась портному в горячечном сне.
— Вот эта вроде ничего, — неуверенно сказал Юки, указывая на одну из картинок. Рубашка была широкой, однотонной и немного напоминала привычную с детства одежду, так что все согласно закивали. Акайо, примерно разбирающийся в управлении планшетом, девять раз ткнул в красный плюс рядом с картинкой. Выбрали так же штаны, потом еще несколько рубашек. Рюу решительно предложил заказать одну с крупным узором из белых треугольников. Его поддержали — надо было все-таки учитывать местную манеру одеваться. В итоге набралось почти десять видов рубашек и три вида штанов, каждого по девять штук, для всех. Однако почему-то когда Акайо на правах переговорщика показал одинаковые списки Ниише, та только рассмеялась:
— А я ей что говорила, — потрепала его по голове и велела готовиться к долгому походу по магазинам. Видимо, они выбрали что-то не то.
***
Торговый центр оказался большим, светлым, полным людей и похожим на что-то среднее между рынком рабов и институтом. Прозрачные перегородки отделяли магазины от широкого коридора, стояли скульптуры людей в местной одежде. Акайо увидел, как одну такую скульптуру переодевали, оттащив подальше и разобрав ее на части. Тем неприятней было через несколько шагов увидеть за стеклом рабов, играющих роль такой же выставки одежды, как скульптуры. Один из них, увидев группу возможных покупателей, улыбнулся, помахал им рукой. Пояснила Таари, заметив смятение стоящих рядом с ней:
— Это театральные рабы, они здесь учатся и заодно работают. Идем, этот магазин нам подойдет.
Отогнала консультантов, предлагавших помощь:
— Спасибо, но своих рабов я одену сама!
Они прошли вдоль вешалок. Таари быстро перебирала майки и рубашки, что-то бормоча себе под нос и передавая вещи тем, кому, на ее взгляд, они должны были подойти. Акайо, заметив, что Джиро остается почти без вещей, попытался помочь, выбрав ему что-нибудь похожее на то, что выбирала Таари, но та шикнула на него:
— А ну положи на место! Одену я твоего мальчишку, голым не останется. Ты ему ничего хорошего пока выбрать не сможешь.
Акайо, однако, не пожалел о своей попытке — после этого Таари действительно вспомнила о его подопечном и тот обзавелся таким же ворохом тряпок, как и другие. Наконец, обойдя весь магазин, Таари загнала их в примерочные и подозвала консультантов, велев проследить, чтобы подходили размеры.
Акайо, однако, консультанта не досталось.
В примерочной было тесно, тем более с такой кипой одежды, заполнившей все крючки и табуретку. Таари постоянно заглядывала за штору, почти каждый раз решая сама, подходит вещь или нет, лишь изредка спрашивая о чисто практической стороне, вроде:
— Не жмет? Попробуй присесть, удобно?
То и дело она забирала отвергнутые вещи и приносила что-то новое.
— Ну-ка примерь!
Акайо, как раз пытавшийся выпутаться из странной двухслойной майки, не сразу заметил, что появилось на вешалке.
Тонкий шелк с рисунком цветущей сакуры. Длинные широкие рукава, предназначенные для женщины, которая ничего не делает руками, а лишь украшает собой дом. Единственное, что позволяло считать это рубашкой — длина, едва достигавшая середины бедра.
Это было не кимоно, но все же…
Отодвинулась штора, внутрь снова заглянула Таари.
— Ну? Надевай, — Акайо чувствовал ее улыбку, жадную, хищную. Чувствовал, как она смотрит на него, впитывая его замешательство и неловкость. — Или мне помочь?
Он хотел отшатнуться. Правда хотел. Но от её голоса ноги слабели, и — о, предки — ему правда хотелось, чтобы она выполнила свою угрозу.
Таари придвинулась к нему вплотную, так, что он ощутил её дыхание на лице. Мелькнули перед глазами нарисованные лепестки сакуры, рук коснулся прохладный шелк. Таари рывком натянула на него рубашку, так резко, что ему пришлось сделать полшага вперед, чтобы не упасть.
Он оказался зажат между шелком и своей хозяйкой, щекой чувствуя улыбку на её губах. Кружилась голова, дыхание перехватывало. Акайо медленно, будто во сне, опустился на колени. Таари фыркнула, немного отодвигаясь. Запахнула на нем рубашку, затянула поясом. Развернула его к зеркалу.
Акайо смотрел на бесстрастно и дотошно отраженного в нем человека. Розовеющие щеки, блестящие глаза, белое горло, перехваченное ошейником. Кимоно. Стоя на коленях, он видел себя лишь до пояса, и иллюзия была абсолютной. Он моргнул, на мгновение увидев в зеркале то, что хотела Таари. Зажмурился, отвернувшись, даже мысленно не желая озвучивать увиденное. Но Таари не позволила. Схватила его за подбородок, развернула снова лицом к зеркалу. Приказала вдруг охрипшим голосом:
— Смотри.
Он покорно открыл глаза.
На него смотрела…
Таари провела рукой ему по волосам — до имперской прически они еще не доросли, так что вышел куцый хвост на макушке. И это вдруг разрушило ужас образа. Это было лишь подобие имперской прически. Подобие женской одежды. И в зеркале все равно отражался он, Акайо, вне зависимости от того, во что он был одет.
Таари над ним засмеялась.
— Надо же! Ты улыбаешься, — вдруг невесомо коснулась губами его щеки. Тут же отошла, выскользнула за штору. Оттуда уже велела странно смущенно: — Переодевайся в свое и выходи.
Акайо все еще стоял на коленях, накрыв ладонью место ее поцелуя.
Когда Таари оплачивала купленные вещи, он со сдержанным удовлетворением заметил, что шелковой рубашки среди них нет.
***
На Высадку, которая оказалась праздником, похожим на имперский Новый год, собирались три часа. Впервые со дня покупки рабы Таари перестали походить на армию — она подобрала им одежду так, что ни у кого не было даже двух одинаковых рубашек. Акайо, пытаясь решить, что нужно надеть, а потом помогая Джиро, оценил — все вещи сочетались друг с другом, все идеально сидели, не пытаясь скрыть недостатки, но подчеркивая достоинства. Крупный рисунок на майке Иолы позволял оценить ширину его плеч, тонкие полосы рубашки Тетсуи превращали нескладного и неловкого юношу в гибкий тростник, скользящие ткани одежды Шоичи повторяли мягкость черт его лица. Акайо мельком подумал, что как раз этому человеку могла бы пойти та шелковая рубашка, и смутился. Шоичи и так всегда выглядел немного слишком женственным, все время словно стесняясь самого себя, стараясь быть как можно незаметней.
Рассказывать сказки на ночь к ним в спальню пришли две девки из пятой группы, Олеся и Маша, – не самые плохие. Были там две злобные твари: щипали тех, кто не слушается, так что синяки оставались, и вообще издевались по-разному. Могли нарочно в туалет не пускать или заставляли стоять посреди спальни всю ночь. Павлик рассказал про них Витьке, и одна из них в следующий раз нашептала ему на ухо: «А ты, Пашечка, если своему Витьке жаловаться будешь, я тебя ночью подушкой задушу, понял?» Но Павлика они все равно больше не трогали, хотя он и испугался очень.
А эти, которые пришли, были ничего так. И тоже истории знали интересные и страшные, хоть у Витьки истории были лучше и страшней. Но Витьке с ними договориться не удалось, потому что Зоя им строго сказала Витьку в младшую группу не пускать. Она и страшные истории не велела рассказывать, но все ребята просили, и девки согласились.
Мишка Воскресенский сразу разнылся: не надо страшных историй, надоели страшные! Даже Петюня не ныл и слушал, а Мишка ревел под одеялом и уши затыкал. И обещал Зое пожаловаться. Костик Кириллов назвал его приютской крысой, и больше в сторону Мишки никто не смотрел.
– Давным-давно стояла тут на реке водяная мельница… – начала рассказывать Маша. – Если идти от нас к железнодорожному мосту, там её развалины остались. А под мельничным колесом на самом дне поселился громадный сом. Он на самом деле был злой колдун и людоед. И вот повадился этот сом мельничное колесо ломать. И вообще, по-всякому мельнику мешал жить.
Павлик представлял себе мельницу – в мульте про Кота в Сапогах она была, и в других мультах тоже. И долго не мог представить, где мельничное колесо, как под ним может жить сом и как может его сломать. Но потом решил, что если мельница стоит на реке, то, наверное, где-то под ней сом жить всё-таки может.
– Ну, мельнику это надоело, он вышел в полночь на реку, наклонился к омуту и стал сома высматривать. А сом раз – и схватил его за бороду. Схватил и тащит вниз. Мельник испугался и стал просить, чтобы сом его отпустил. Тут сом и говорит ему человеческим голосом: если будешь отдавать мне в год по одному мальчику, я тебя отпущу. А если трёх мальчиков будешь отдавать, я стану стеречь твою мельницу, чтобы она целехонькая стояла и не ломалась. Мельник был богатый и жадный, ему мельница была дороже каких-то там мальчиков, он и согласился. И вот стали на мельнице пропадать дети. Мельник хитрый был, чьих-то детей на мельницу не заманивал, а выбирал непременно сироток. И даже приплачивал разным бандитам, чтобы они к нему сироток приводили. И отдавал их сому на съеденье. Но скоро сиротки в округе кончились, едва-едва одного можно было за год найти, чтобы сому отдать. Испугался мельник, что опять колесо сломается и надо будет деньги за его ремонт платить, и стал думать, где бы ему взять еще сироток. А на месте нашего санатория тогда была дворянская усадьба, только брошенная. Её хозяин во Францию уехал и её бросил. И вот мельник придумал, чтобы в этой усадьбе приют сделать. Ходил, договаривался со всеми и договорился – сделали в усадьбе детский приют. Так возник наш санаторий.
Маша говорила медленно, останавливалась после каждой фразы и вздыхала.
– Потом мельник утонул и стал служить сому уже просто так, потому что привык. Выходил из реки, прикидывался живым человеком и искал сироток в санатории. Подойдет к задней калитке, позовет какого-нибудь мальчика и уговорит пойти с ним на речку. А когда они к берегу придут, к самой воде, – он мальчика в реку и утянет. Потом сын мельника из дальних краев приехал и тоже стал детей сому отдавать, и пока жив был, и потом, когда утонул. И так из поколения в поколение все потомки мельника служили сому и поставляли ему жертвы. Уже и мельницы не стало, а все равно. И все они обязательно тонули и из реки потом выходили, чтобы новую жертву для сома найти. Опознать такого человека очень легко: у него всегда мокрые сапоги, а с одежды всегда капает вода. С задней калитки всегда, потому что он не может далеко от реки отходить. И если такого человека встретишь, надо бежать скорей к людям и звать на помощь. А не позовешь никого, он тебя заговорит и в реку утащит, сому на съедение.
Понятно, что она на дядю Федю намекала, Павлик догадался. И даже сомнения появились: а вдруг правда, а Витька об этом не знает? Павлик решил обязательно спросить у Витьки, правду ли рассказывают девки или нарочно врут.
Маша опять вздохнула и хотела что-то сказать, но тут её подружка добавила:
– А выбирает он всегда некрещеных детей, потому что против крестной силы ему не устоять.
Наверное, они нарочно врали, потому что тут только Павлик был некрещеный, а этот приезжий про дядю Федю Зое все рассказал. Вот Зоя и подговорила их Павлика запугивать.
А если нет?
Витька пришел, когда нянька убедилась в его отсутствии.
– Прикинь, Зоя обратно приперлась – на ночь глядя, – сообщил он потихоньку, потому что все давно спали. – Я видал, как она няньку подговаривала сюда сходить.
Витька снова подложил под голову медведя, развалившись на полу.
– Вить, а тебе так не холодно спать? – шепотом спросил Павлик.
– Неа.
– А то хочешь, я тебе одеяло отдам.
– Я покрывало возьму, не боись. – Витька зевнул.
– Вить, а про мельника историю ты знаешь?
– Знаю. Её Зоя придумала, чтобы мы дядь Федю боялись. Давно ещё, когда я маленький был. У них это… экзистенциальный конфликт. Дядь Федя тоже про Зою рассказывал. Что она натуральная ведьма и у неё с Богом договор: она ему поставляет души, а он за это возьмет её в рай, хотя ведьмам и не положено.
– А разве ведьма не с дьяволом должна договариваться?
– Один хрен. Если колдуют от Бога – это святые подвижники, а если от дьявола – это злые ведьмы. Но разницы никакой. – Витька хмыкнул. – Зоя, говорят, бесов может изгонять, но ей не положено, потому как она не того полу человек.
– Она говорила, да… – вздохнул Павлик, – что после крещения батюшка всех бесов от меня прогонит… Что это бесы меня в молельню не пускают.
– Во-во. Все думают, что это батюшка бесов прогоняет, а на самом деле – это Зоя. Эх, вывел бы я её на чистую воду… Вся такая православная – а на самом деле ведьма. Ты заметил, как она говорит иногда? И рот почти не разевает – а слышно так, будто орёт во всё горло. Колдунство… Ладно, спи давай. И я подремлю немножко.
* * *
Вёсла Ковалев оставил у Коли во дворе, надеясь, что тот не заметит его возвращения. Но тут он просчитался: Коля пришел сам, Ковалев едва успел переодеться и растопить печку. Надо отдать соседу должное: водку он принёс с собой. Так же, как и закуску: банку огурцов, грибочки и половину буханки ржаного хлеба.
– Ты не бойся, грибки я сам собирал… Настоящие грузди! – заверил Коля, хлопнув первую стопку.
«Настоящие грузди» прозвучало так же, как «чистокровный волкодав»… Ковалев поморщился и закусил раскисшим огурцом – из него в стороны брызнул рассол с запахом браги.
– Огурчики слегка того, – довольно сказал Коля. – Эт прошлогодние ещё, от бабы Каблуковой, никак доесть не могу. В этот год мне Светка Пятакова огурцы солила – с хренком и сахаром, вот они хрустят так хрустят!
Коля нигде не работал, подъедался за счет множества одиноких старух в Заречном – кому-то вскопает огород, кому-то нарубит дров. А на лето сдавал дом за небольшие деньги, которые пропивал до Нового года.
Ковалев мужественно выслушал рассказ о сложных любовных интригах между Колей и Светкой Пятаковой пятидесяти пяти лет, но вскоре водка стукнула в голову, разговор перестал тяготить и даже показался интересным. Да и грузди были хороши: крепкие, хрустящие и пряные.
– А чей это пёс тут бродит возле моста? – спросил Ковалев после четвертой стопки. – Рычит…
– Если маленький и черный, то это Кузька Андронихин. Андрониха его с цепи на ночь спускает, потому что воров боится, а он под калиткой – и был таков!
– Нет, не маленький. Большой и серый с рыжим.
– Не, таких у нас нет. Дачники бросают по осени собак, конечно, но они все у магазина трутся, кто сразу не издох. А хотя… погоди-ка… Может, комитета… Ну, тёть Шура, уличный комитет. У ней на цепи такой пёс сидит, но я его редко видел, будка у самого крыльца, от калитки и не видно за сараями. Ну тот да, страшный пёс. Да. Срывается, бывает. Мой тоже иногда срывается, но он как – по своим делам сразу бежать, ни на кого и не смотрит даже. А тёть Шурин – тот не, тот на людей бросается. Тем летом дачницу покусал, она в суд хотела подавать, но потом так все и завяло.
– И часто он срывается?
– Ну… Не знаю. Тем летом срывался. Потом ещё тёть Шура уехала на два дня, он сорвался… Потом… Да, весной ещё один раз, но его сразу поймали. И, знаешь, забавно так! Участковый его увидел, за ружьем сбегал: пристрелить собирался, если что. Орал очень на тёть Шуру. Так пес бочком, по стеночке – и сам к себе во двор вернулся. Как будто понял.
– А тётя Шура случайно не в отъезде? – на всякий случай уточнил Ковалев.
– Не, я её сегодня видал в магазине, когда водку брал. А может, это из питомника? – Коля с опаской взглянул в окно. – Как домой-то тогда идти?
– Местная собака Баскервилей?
– Да ну… скажешь… Баскервилли… Это настоящее динго! Я тебе сейчас расскажу.
Коля поведал историю о тайном питомнике собак для КГБ, который находился в соседней области. В питомнике скрещивали диких зверей с дворовыми собаками, и, якобы, хорошее потомство получилось из смеси гиены, динго и лайки. Во время перестройки выведенные собаки разбежались и одичали, и теперь некоторые особи, преодолев расстояние в три сотни километров, появляются неподалеку от Заречного. Питаются они человечиной, их специально выводили такими, чтобы на людей бросались, а поскольку они скрещены с домашней лайкой, то человека совсем не боятся.
– Ох уж этот КГБ… – вздохнул Ковалев.
— Вы уже имеете план статьи? – спросила она.
— Да, более или менее понятный план. – Хью заливался соловьем. –Я пять раз посетил выставку и поговорил уже с директрисой Гольберг, встретился с Себастьяном Кохом. Собрал кое-какой материал о художниках из открытых источников. Большего мне пока не удалось. Мне бы очень хотелось вставить в статью большой текст о Борисе Казарине, как наиболее ярком портретисте.
— Вам понравился портрет «Ангел»? – спросила напрямую Лаура, и Хью с улыбкой закивал. — Не буду скрывать, я сама люблю эту работу, я считаю ее большой удачей Бориса. — Девушка скрестила ножки и приобняла колено руками. Поза также оставалась закрытой, но уже менее враждебной. – Этот портрет писался три года, он подвергался постоянным изменениям. Казалось, работе не будет конца.
Хью стал делать пометки в блокноте, чтобы не выглядеть обманщиком.
— В один прекрасный день я просто запретила Борису работать над ним, — продолжила девушка, — и поэтому некоторым критикам кажется, что «Ангел» — не оконченная работа. Но это не так. Хочу добавить, что некоторые идеи, например, оттенки фона и наклон головы предложила я. Я хотела, чтобы зритель почувствовал, что ангелу не уютно в этом мире, что он здесь временный гость. Поэтому и поза на картине такова, словно ангел сейчас встанет и уйдет… Растворится в воздухе, — Лаура мечтательно развела руками.
— А вы не испытываете смущения, когда говорите о себе как об ангеле? – спросил Хью, чувствуя, что в разговор стоит добавить перцу.
— О, нет, — засмеялась Лаура, и посмотрела Барберу прямо в глаза, — я никогда не отождествляла себя с портретом. Ну, какой я ангел?
«Это уж точно», — сказал Барбер.
— Расскажите о замысле картины, я ведь понимаю, что это не просто портрет, — попросил Хью, чтобы потянуть время и поближе познакомиться с Лаурой.
— Да, это непростой портрет. У Бориса много моих портретных работ, он, видимо, считает меня идеальной моделью, — без тени смущения спокойно сказала Лаура, и Хью отметил про себя, что девушка склонна говорить без жеманства, без стеснения, что очень подкупало. Хью практически забыл о характеристиках профессора Бреццеля и «дуры» Зельден. – Наверное, идеальная модель должна быть терпеливой и спокойной. А я именно такая. Мы долго думали, каким должен быть портрет. Ведь пора христианских чудес позади, и ангелу нечего делать в нашем бренном и суетном мире. Он лишний здесь, и задача художника это передать. Разумеется, ангел должен быть физическим совершенством, чтобы подчеркнуть контраст между окружающим миром и небесным созданием. Поэтому Борис наделил портрет качествами, не присущими мне. Слишком утонченные черты, слишком ясный взор, слишком хрупкая фигура, эфемерность образа.
Хью заворожено смотрел на Лауру, и его карандаш застыл над блокнотом. Лаура говорила медленно и тихо. Спохватившись, Барбер, сделал несколько пометок.
— Что же до самого Бориса, то он не любит общаться с прессой, но если я прочту черновик вашего очерка, и мне он понравится, то я смогу договориться о встрече с Борисом у него дома.
— Да-да, Лаура, это было бы неплохо. Через пару дней я мог бы представить вам этот очерк, — заторопился Барбер. – видимо, Борис вам очень доверяет.
— Да, мы с ним просто как одна семья, — сказала Лаура с улыбкой, и по спине Хью Барбера пробежал легкий холодок. – к тому же Борис сейчас очень болен. Он передвигается в инвалидной коляске, и потому лишнее беспокойство совершенно ни к чему.
— Спасибо, Лаура, я буду спешить с очерком, — сказал Барбер.
— Только пожалуйста, оставьте свои шпионские штучки, вы и так сильно напугали Виктора, — сказала Лаура с укоризной.
— О, разумеется.- засмеялся Барбер. И, видя, что Лаура уже собирается уходить, он испытал щемящее чувство расставания, которое ему раньше не было знакомо. Лихорадочно соображая, как бы продлить общение, Барбер выпалил:
— Не могли бы вы составить мне компанию и выпить чашечку кофе поблизости? – спросил Барбер, не надеясь на удачу, но видимо имел такой несчастный вид, что Лаура кивнула головой и ответила:
— Только давайте возьмем с собой Бриджит, я думаю, она сегодня ничего не ела.
Хью было все равно, хоть десять Бриджит, лишь бы пойти в кафе с Лаурой. А злобный «я» внутри Барбера шепнул: «Может, тебе удастся откатать пальчики с чашки кофе».
Хью Барбер предложил фрёкен Голл составить им компанию и посетить ближайшую кофейню, и та не долго думая, согласилась.
Валентин сумрачно разглядывал пейзаж за окном. Из коттеджа, в котором его заперли, была отлично видена скала — коготь. Драный флаг заката вяло мотался на ней, как на древке. На душе было скверно. Скверно ощущать себя предателем и трусом.
Потому что ты, Велли Риммер, именно это и есть, предатель и трус. Кто не смог выстрелить там, на заводе? Над кем смеялся Шнур? Кто не смог промолчать, и все, что знал, выложил, а ведь тебя даже не пытали. К стулу не привязывали и ногтей не драли. С тобой просто поговорили. Мягко, учтиво, вежливо. Заинтересованно.
А ты и рад болтать! И что теперь делать? Оставаться?
Завтра-послезавтра придет Эннет. Наивно думать, что он тебя спасет и оставит в живых. Ни в коем случае!
Велли достаточно уже успел увидеть в лагере подле Полой горы, чтобы продолжать тешиться радужными иллюзиями. Эннет не простит ни предательства, ни плена. Если только…
Если не сбежать и не предупредить его о засаде. А уж какую следует историю он сможет сочинить по дороге. Остался сущий пустяк: придумать, как отсюда скрыться. Причем, желательно не наделать лишнего шума.
Или все-таки остаться? Вдруг пустынникам все же удастся справиться с Эннетом?
От одной этой мысли Велли похолодел. С Эннетом, у которого новое, с иголочки, оружие, плазменки, мерги и автоматы Рича?
Кем нужно быть, чтобы справиться с такой силой?
А кстати, кто они? На военных не похожи. На кхорби… Кхорби среди них есть, да, но никак не больше половины. Ополченцы? Откуда? За столь короткий срок невозможно подготовить боевой отряд. Притом, подготовить в пустыне.
В пустыне? А почему ты, Велли, взял, что именно в пустыне?
А вот почему, сам себе ответил он.
Мимо его окна неспешно проехала группа всадников верхом на наугах. Четверо из них и вправду были пустынниками, зато на одном был серебристый, фабричный плащ. Но этот последний сидел в седле не хуже остальных, словно после долгих тренировок. А ведь науг на вид — не самый приспособленный для верховой езды зверь. Интересно, куда это они? С бурдюками и переметными сумками… и с оружием…
Он проводил группу взглядом. Затеяли еще каверзу?
Возможно, это важно. А возможно — вовсе нет.
Велли еще какое-то время пялился в окно, пока совсем не стемнело. Ничего интересного он больше не углядел.
Когда край пустыни слился с небом, и стало окончательно невозможно хоть что-то увидеть, Велли отправился по второму кругу изучать свою тюрьму. Типовой коттедж не оставлял шансов — ни чердака, ни подвала здесь не предусмотрено, входная дверь всего одна, а система вентиляции и кондиционирования никак не сможет стать выходом по конструктивным причинам. Оставалось надеяться, что к нему этой ночью кто-то заглянет. А кстати, не может не заглянуть: пленников полагается изредка кормить. Значит, нужно вооружиться… и запереть дверь изнутри, чтобы гость не пришел внезапно.
С последним возникли трудности. И кто придумал пластиковую складную мебель? Хоть бы кусочек металла. Посуда тоже не приспособлена для выяснения отношений. Вот разве нож… ага. Нож… но ножом ведь можно и насмерть зарезать… потому что напугать ножом можно обывателя, а не бойца, который сегодня утром сражался, и, что важно, победил.
Значит, просто оглушить, как Велли хотел с самого начала, не получится. И надо готовиться к тому, что человека придется убить…
Он в задумчивости склонился над тремя кухонными ножами, обнаруженными в квартире. Надо же! Никто и не подумал их забрать! Неслыханная удача!
Один, со скругленным кончиком, сразу же вернул в стол. Два других взял. Взвесил. А что, он когда-то довольно ловко умел кидать ножики в цель. И в дартс всегда выигрывал у братьев…
Вот уж кто в такие переделки никогда не попадал… ну, ничего. Война доберется до Руты, и всем достанется. Уж никак не меньше, чем Велли.
Один ножик, тот, что пошире и подлиннее, Велли сунул за пояс. Второй, поуже, взял в руку.
Теперь осталось только ждать.
Через час ожидания он начал сомневаться, что о нем кто-то вообще помнит. Через два часа искушение лечь поспать начало робко спорить с планами побега. Через три часа он уже всерьез обдумывал этот вариант. Причем, обдумывал с облегчением: необходимость совершить убийство все-таки его тяготила, хоть сам себе он в этом и не признавался.
К сожалению, на исходе третьего часа ожидания замок пискнул, сообщая о том, что выход свободен. Велли торопливо подбежал к двери и встал сбоку от нее, держа наготове нож. В дверь стукнули костяшками пальцев, кто-то дернул за ручку.
Валентин трясущейся рукой отодвинул задвижку.
Там, снаружи, в дверь решили постучать ногой, она, разумеется, тут же распахнулась.
— Эй, болезный! Жратва пришла!..
Человек совершил непростительную ошибку. Он не увидел Велли в комнате, но все же решился войти в коттедж. А пленник понял: или сейчас, или уже никогда. Потому что потом бежать будет поздно. Или ты и дальше намерен праздновать труса? — спросил он сам у себя.
Ну нет, хватит.
И Велли ударил. Ловко у него получилось, словно всю жизнь тренировался. Посетитель тихо охнул и осел под ноги убийце.
Дальше Велли действовал, словно кто-то шептал ему в ухо.
Закрыть дверь. Притушить везде свет. Оставить только в прихожей. Выдернуть из раны нож. Снять с гостя пустынный плащ. Быстро, чтобы не заляпать кровью… хоть в темноте и не видно, а все равно, мало ли…
Черт, крови и вправду много… замыть. Пока снимал плащ, Риммер повернул убитого лицом к свету. Он оказался мальчишкой, с тонким пухом над верхней губой. Младше Велли самое малое лет на пять. Ну, сам виноват. Нужно было думать, прежде чем входить. На этот раз удача спела не ему, а мне…
А значит, нужно распорядиться этой самой удачей с умом.
Плащ великоват. Но большой — это не маленький. Заметно не сильно.
Так. Осмотреться еще раз… что взять с собой кроме ножа? Надо было раньше поискать фляжку, ведь наверняка есть…
Но на это времени и вправду нет. Какую-нибудь емкость найти, чтобы с крышкой…
Пусть будет вот эта бутылка. В ней остатки масла, но мы их сейчас выльем… Что еще? Еды в коттедже нет, а та, что принес э… убиенный охранник… вся пропиталась кровью. Ну, и обойдемся. Если Эннет мне поверит, с едой проблем не будет, только бы добраться.
А если не поверит? Снова стало страшно чуть не до дрожи в коленях. Нет, поверит, почему бы ему не поверить?
Надо придумать такую историю, чтобы поверил.
В этой истории почти все будет правдой.
Все, кроме одной-двух недомолвок.
Ну, готов? Надо еще взять ключ от коттеджа. Вон он, валяется у порога.
Все. Теперь уж точно готов.
И Велли вышел на улицу.
Осмотрелся — пусто, тихо. Прикрыл за собой дверь.
На основную улицу выходить поостерегся. Хотя обругал себя за это ругательски, потому что стоит притвориться одним из этих… пустынников… и сразу можно пройти незаметно половину поселка. Но сделать это духу все равно не хватило, так что двинулся из тени в тень, от забора к забору.
Смог облегченно вздохнуть, только когда добрался до крайнего дома.
Предстояло преодолеть открытое пространство до скальной гряды и спуститься в ущелье. А там только его и видели…
Все три чудика здесь лежат. И дымятся. Вся земля вокруг дымится, как на пожарище. В горах вообще травы мало, а тут последняя выгорает. Когда рыба огнем пыхнула, чудиков хорошо так об камни приложило… И шкуры белые обгорели.
— Это люди, — говорит Мудреныш. Да мы и сами видим. Просто одежка на них чудная.
— Придурок! — шипит со злостью Кремень Верному Глазу. — Чтоб тебе век червей жрать!
Да, в незавидное положение мы из-за него попадаем. Если кто-то из местных видел, как мы этих грохнули… Война будет. А нам это надо? И так жрать нечего.
— Сходили, поохотились… — бормочет Ворчун, ложится на край обрыва и высматривает летающую рыбу под водой. А я вспоминаю о четвертом чудике и лезу вверх по скалам его разыскивать. Что с ним делать, еще не знаю. Это в том случае, если он живой. Нам он ничего плохого не делал. Но зачем нам живой свидетель? Решил, приведу, пусть Мудреныш думает.
Четвертый чудик оказался бабой. Совсем молодой бабой. Приложилась об камни она сильно, но дышит. Я забрасываю ее на плечо и начинаю спуск. Тут она приходит в себя и кричит от боли. Видимо, пару ребер поломала. Я перекладываю ее на другое плечо, поудобне. Затихает.
Лазать по скалам с бабой на плече — еще то удовольствие. Два раза чуть не срываюсь. Но — пронесло. Наконец, сгружаю ее бережно на землю и говорю:
— Девка.
Она садится, смотрит на нас изумленными глазами, потом своих замечает. Вскрикивает испуганно и к ним на одной ноге прыгает. При этом все что-то на непонятном языке лопочет. Тела тормошит, пульс на горле щупает… Убеждается, что живых нет и тихонько так воет, не так, как наши бабы голосят.
— Один еще дышал, но не жилец был. Спину сломал, — говорит мне Мудреныш. — Я ему помог, чтоб не мучился.
— А с ней что теперь делать? — спрашиваю я. — Жалко ее. Но она знает о нас.
— Ну так думай.
— Оставлять ее нельзя. Она нас видела. Может, с собой возьмем?
Мы смотрим на девку. Она на четвереньках, подвывая, ползает от одного тела к другому, тормошит, бормочет, пытается нащупать пульс.
— Берем девку с собой, — громко говорит Мудреныш, подходит к ней, садится и ощупывает ногу, на которую она боится наступать. Девка визжит, выворачивается, садится на попу и протягивает Мудренышу какой-то предмет.
При этом что-то испуганно лопочет. Хотя, понять можно. Фразы короткие, отрывистые. То ли «не подходи», то ли «не бей». Мудреныш протягивает руку и берет предмет, который она ему предлагает. Девка опять визжит, вроде, даже не хочет сначала отдавать. Потом отпускает.
Я подхожу, чтоб рассмотреть ее подарок. Странная штуковина. Никогда таких не видел. Рукоятка — это понятно, сама в руку просится. А над ней что за перекладина? Мудреныш вертит штуковину в руках, хмыкает и передает
мне. А сам вновь берется за ногу девки. На этот раз она не вырывается. Только шипит от боли.
— Кости целы. Ушиб, или растяжение, — говорит Мудреныш. Косится на меня и добавляет: — Отдай ей.
Я отдаю штуковину девке. У чудиков и вещи чудные. Эта штуковина тяжелее камня. И зачем она?
— Зачем она тебе эту штуковину дала? — спрашиваю я.
— Видно, хотела за нее свою жизнь выкупить, — пожимает плечами Мудреныш.
— А почему велел отдать?
— Чтоб она поняла, я с ней не торгуюсь. Что прикажу, то и будет делать.
Нескоро я еще стану таким умным, как Мудреныш. Парни стоят вокруг нас, слушают разговор и рассматривают девку. Она — нас.
— У нее еще ребра поломаны, — вспоминаю я. Но Мудреныш уже меряет площадку шагами, что-то высматривает, обдумывает… Сам же нас учил: поначалу дай пленнице максимальную свободу — и наблюдай. Пусть она свой
норов покажет. А он и не смотрит на нее. Мы смотрим, он — нет. Зачем учил?
— Как ты думаешь, Клык, бешеная рыба сколько пролететь может? — вдруг спрашивает он. Я даже теряюсь сначала. Но мозгую быстро.
— В небе ни буреломов, ни ущелий, ни скал нет. Путь прямой и легкий, как по степи. Нам в три дня столько не пройти, сколько она в день пролетит.
— Вот и я думаю, что она издалека. А в этой долине чудиков может и не быть! Пришлые они, как и мы. А поэтому — что?
— Продолжаем разведку?
— Точно! Но чудики могут прийти за своими. Нас они видеть не должны. Кремень, Фантазер, когда мы уйдем, затрите здесь все следы, ясно? Словно нас и не было.
— Легко! — усмехается Кремень.
Девка хромает ко мне, дергает за рукав и лопочет что-то, водя руками в воздухе. Я не понимаю, но Мудреныш переводит:
— Спрашивает, где рыба. — И отворачивается. Я подхожу к обрыву, зову девку жестом и указываю на бурный поток. Красное брюхо рыбы отчетливо просвечивает под слоем пенистой воды. Мордашка у девки и так не веселая, а тут словно каменеет. Она ковыляет к своим, снимает с головы…
шапку — не шапку, не знаю, как назвать… Ту белую штуку, что на голове надета. Пристраивает на сгиб локтя и замирает надолго. Со своими прощается, это понятно. Еще я отмечаю, что ничего серьезного с ее ногой не случилось — с каждым шагом все увереннее ходит. Но левой рукой старается
не махать. И дышит осторожно. Трещина в ребрах точно есть, если не серьезней.
Девка нахлобучивает белую шапку на голову и собирается мертвых камнями засыпать. Правильно, конечно, но этого мы ей позволить уже не можем. Мудреныш велел, чтоб все было как до нас. Девка подбегает ко мне на Кремня жалуется. Нет, слов я не понимаю, но и по жестам ясно. Тут Мудреныш, руки протягивает и снимает с нее белую шапку. На ладони
взвешивает — и швыряет на середину речки. Девка в шоке, а Мудреныш говорит:
— Кремень, сбросьте одного жмурика на камни у самой воды. Клык, ты девку принес, ты за ней и смотри. Все, хватит отдыхать, тронулись.
И первым идет. Я беру девку за руку, за собой веду. Сначала она от обалдения послушно за мной хромает, потом вырывается, догоняет Мудреныша, говорит горячо, убежденно, но абсолютно непонятно. То на мертвых показывает, то на реку, то на небо, то на землю под ногами. Мудреныш
слушает ее долго, не перебивает. Затем рукой ей нижнюю челюсть поднимает, чтоб рот закрыла, говорить не могла. Показывает на солнце, говорит: «Солнце низко». Показывает на лес, говорит: «Лес далеко». Пальцами показывает, словно человечек идет, говорит: «Надо идти». Девка вновь по-своему
лопочет. Тут Мудреныш ей такую оплеуху открытой ладонью отвешивает, что она с ног кувырк! За щеку держится, поднимается, кровь сплевывает, выхватывает свою непонятную штуковину, то протягивает Мудренышу, то на мертвых показывает. И злые слова выкрикивает. А Мудреныш резко выдергивает у нее штуковину и в речку бросает. На самую середину. Девка только глазами ее провожает — и сникает. Я отбираю у Верного Глаза обломанное древко копья, даю девке вместо костыля, беру за руку, за собой веду. Больше не
вырывается.
Через час доходим до брода. Мы с девкой уже последними топаем. Хромает она все сильнее. Я осматриваю место, и оно мне не нравится. Наш берег голый, каменистый. Мы как на ладони, а на том берегу кусты. Мудреныш тоже так думает, потому что говорит:
— Переходим реку, и на том берегу ждем Кремня и Фантазера.
И начинает раздеваться. Потому что река хоть и широко разлилась, а по пояс будет. Я девке жестами показываю, что мы на тот берег пойдем, раздеться надо. И сам одежду скидываю, в узел увязываю. Девка на меня смотрит, краснеет, но губу закусывает и раздевается. Долго это у нее идет. Мы уже все готовы, вокруг стоим, ее ждем да рассматриваем. А на ней одежек — как на еловой шишке чешуек. И снимаются хитро. Щепотью сверху вниз проведет — как ножом разрежет. Наконец, все с себя сняла, увязала. А фигурка у нее ничего оказалась. Мышцы под кожей так и играют. Не такие,
конечно, как у охотников, но лучше, чем у большинства наших женщин. И не голодала давно. Сиськи кругленькие, упругие.
Только в воду вступаем, Мудреныш хлопает себя ладонью по лбу:
— С этой девкой совсем думать перестал. А вы, балбесы, куда смотрите? Хвост, иди первым, проверь тот берег.
Хвост переходит бродом, кусты проверяет. Потом — Ворчун. Надо было первым послать Верного Глаза, но придурок без копья остался, какая с него польза? Парни осматриваются на том берегу, нам знак дают. Я девке объясняю, чтоб за меня держалась. Течение сильное, а она и так хромает. Ничего,
нормально переходим. Вода такая холодная, что под конец ноги немеют, дна не чувствуют. Узлы с одеждой развязываем, но одеваться не спешим. Вокруг девки кружком стоим, наблюдаем да смеемся. А она зубами от холода стучит,
торопится, на мокрое тело свои одежки натягивает, в дырки не попадает. Лицом покраснела, а сама синяя, в пупырышках. В общем, дитя малое, неразумное. Пока одевается, нас смешит, мы на ветру обсыхаем. Мудреныш Ворчуна и Хвоста за мясом посылает, мне приказывает за девкой следить. Сам садится в кустах у берега Фантазера с Кремнем дожидаться. Ну а Верный Глаз в чащобу лезет, древко для нового копья высматривает.
Я за девкой наблюдаю. А она костер затевает. Раз делом занялась, значит, бежать не собирается. Хоть из чудиков, но соображалка работает. Кошусь вполглаза на девку и подсаживаюсь к Мудренышу.
— Наверно, это ценная штуковина…
— Какая? — Мудреныш на меня даже не оглядывается. На тот берег смотрит, а больше — на небо.
— Которую тебе девка предлагала. А ты ее в реку выкинул.
— Это амулет, — говорит Мудреныш. — Защищалась она от меня, а не торговалась.
Я себя сразу дураком чувствую. Точно ведь!
— А почему на тебя не подействовал?
Мудреныш только плечами пожимает.
— Может, не на людей заговорен. А скорее, потому что я ей зла не желал.
В амулетах я разбираюсь плохо. Нету у нас шамана. Последнего волки съели еще когда мой отец пацаном был. Никого он обучить не успел. Теперь амулеты только у самых старых людей остались. И то, говорят, выдохлись,
больше не помогают.
— Ты боишься, что вторая рыба прилетит?
— Это не рыба, — бурчит Мудреныш, грызя веточку.
— А что же?
— Волокуша.
Пока я перевариваю, Мудреныш веточку перекусывает, выплевывает и говорит:
— Кого тебе чудики напоминают?
— Чудиков. Но девка, с тех пор, как с нами, ни одной глупости не сделала.
— Чудиков, говоришь… — чувствую, недоволен Мудреныш моими словами.
— Мне они медвежат напоминают. А где медвежата, там и медведица.
— Какие же они медвежата? Ты же ее голышом видел, — бормочу я и сам понимаю, что чушь несу. Не об этом Мудреныш речь ведет.
— Беззаботные они. Ничего не боятся. Девка твоя даже не испугалась, когда я ей плюху дал. Удивилась, растерялась, но не испугалась. Думаешь, она такая храбрая? Непуганая, вот! — Вдруг вскакивает, ревет медведем — и к девке. Я сначала не понимаю. Она, вроде, не озорует. Костер задымила.
Если Хвост с Ворчуном мясо принесут, от костра польза будет…
На костер-то Мудреныш и разъярился. Ногами раскидывает, затаптывает, куртку срывает, дым разгоняет. А дыма… Тут-то до меня и доходит.
Мудреныш девку за грудки сгребает, медленно руку для удара отводит. Девка вырываться и не пытается. Только ладошки перед собой выставляет. Не для защиты, а, мол, «виновата, больше не буду». Отпускает ее Мудреныш,
по плечу хлопает, ко мне разворачивается. Я — что, я виноват. Смущенно руками развожу, сам себя по шее бью. Он только головой укоризненно качает.
А я мозгую, что теперь с девкой все будет хорошо. В смысле, две полоски, а не три.
Тут Кремень с Фантазером на том берегу появляются. Я из кустов на берег выхожу, им рукой машу. Фантазер мне машет. Пока Кремень наши следы заметает, пока брод переходят, возвращается Хвост с лесным оленем на плечах. Говорит, зверье непуганное, а значит, лет пять никто из людей
здесь не охотился.
— Вы хорошо придумали камни водой обрызгать. Следы четкие, могли бы и не сигналить дымом, — замечает Фантазер.
— Были следы, а больше нет! — добавляет Кремень. О-о! Мясо!!!
Сырое мясо — это на любителя. Кремень, например, любит. Я — нет. Но после нескольких дней голодовки стоит только кусочек на язык положить, как тот сам в желудок проскакивает. Девке Хвост тоже кусок отрезает. Как всем. Я хотел ей нож дать, но она свой достает. Маленький, блестящий, но острый. Есть сырое мясо ей не хочется. Раза два оглядывается на разоренный костер, но мясо ест правильно: ухватит зубами, у самых губ отрежет, пожует, сморщится, проглотит. Кремень меня локтем в бок подталкивает и
бурчит:
— На руки посмотри.
Я смотрю. У нас только пальцы да ладони в крови. У девки — аж с локтей капает. Вся мордашка в крови, и одежку свою чудную кровью забрызгала. Кремень сразу подметил, что она первый раз теплое мясо ест. Не голодали, значит, чудики. Никогда не голодали.
Да и сейчас не голодна. Едва ли треть своего куска съела, на нас виновато так косится — и кладет остаток на тушку. Прямо на шерсть! Бестолковая! Кто же с налипшей шерстью доедать будет?
Я буду. Мудреныш смотрит на меня, усмехается и говорит:
— Твоя девка, ты и доедай.
А Хвост уже всем по второму куску отрезает. Смотрю я на девку, на мясо, на небо — и веду глупую к речке от крови отмываться. Заодно и мясо сполосну.
А одежка у нее славная. В момент отмылась, и следа не осталось.
Солнце совсем низко, пришло время ночлег устраивать. Летом зверье сытое, под любым кустом спокойно спать можно. Если еще веток наломать и шалаш соорудить — совсем хорошо. Ну, шалаши мы делать не стали, но старую ель к делу приспособили. Я девку рядом с собой кладу, чтоб не замерзла.
Она полежала-полежала, из-под моей руки выворачивается, что-то затевает. Думал, в кустики сходить захотела, ан нет… Шалашик себе ставит! Из чего-то, очень напоминающего рыбий пузырь. Веревки к двум деревьям привязывает, что-то надувает — готов шалашик. Сквозь стены видно, что внутри делается, а крыша ярко-оранжевая. И видно, как она себе подстилку надувает. А мы сидим вокруг, смотрим. Шалашик маленький, одному просторно, двоим уже тесно будет.
— Откуда у нее это? — спрашивает Фантазер.
— У нее в одежке на бедрах сумки. Из них достала, — отвечаю я. — На правом бедре шалашик, на левом — подстилка.
Девка в своем домике двух комаров на стенках ловит, нам неопределенно так ручкой делает и ложится лицом вниз. Мы — что, мы вновь под елку лезем. Засыпая, я вижу, она калачиком сворачивается.
Поведельник
На рассвете прилетели марсиане. Без боевых треножников, на обычных «тарелках». Длинные, худые, костлявые — на мумий похожи. На лица натянуты углекислые маски — вылитые собачьи морды.
Ходили марсиане по городу, зыркали, чуть что не по ним — плевались. К вечеру совсем злые стали, почернели аж. Видно, не понравилось им здесь. Вызвали мэра на ковер. Строго-настрого запретили людям красное носить. Дома и заборы красного цвета приказали немедля перекрасить. И листья красные с деревьев оборвать. Священный красный цвет разрешен лишь жителям Красной планеты.
Мэр, понятное дело, со всеми претензиями согласился. Когда в небе растаяли реверсивные следы, он почесал затылок и заявил философски: «Спешить не будем». Затем пошагал домой — выпить рюмочку, поесть да почивать… И то верно: листья к следующему марсианскому прилету сами собой опадут — октябрь на дворе, а дома всё равно перекрасить не выйдет — покупку краски и белил раньше второго квартала по городскому бюджету не провести. Ну, а красная одёжа, глядишь, из моды выйдет…
Втопник
Венерианцы прибыли к обеду. В прозрачных белых пузырях бултыхались какие-то тёмные сгустки — то ли клубки червяков, то ли их помёт. Пузыри проплыли по городу несколько раз — пересекли из конца в конец, а потом венерианцы предъявили мэру претензии: слишком мало выделяете парниковых газов — это никуда не годится.
Мэр тотчас распорядился разложить в центре города костры и жечь палые листья, благо дворники собрали едва ли не тыщу мешков, а вывезти на свалку было все никак. И вот уже над городом поднялись хвосты едкого серого дыма. Венерианцы убыли довольными.
Следа
После завтрака город слегка тряхнуло. Казалось, всё небо раскололось, но обошлось малым. На детской площадке в сквере Бакунина возникла пятиметровая трещина, откуда повалил народ в одинаковых черных костюмах. С виду самые обычные люди, но не нашенские, конечно, — из соседнего измерения.
Гости, как водится, сначала прошлись по городу, осмотрелись и говорят: «У нас ну всё как у вас, только лучше». Старикам после семидесяти пенсию они не платят — чего зря деньги переводить? Писатели, коли хотят книгу издать, или певцы — спеть, сами приплачивать должны. Солдатам довольствие не положено — пусть харчатся за счет местного населения. А чиновники, понятное дело, кормятся от места… «Тут надо все менять, — объявили мэру, — экономика должна быть экономной». И прежде чем нырнуть в свою трещину, обещали скоро вернуться и привезти подробный план всеобщего переустройства.
Черверг
Утром в городе завоняло сероводородом и аммиаком — прилетела делегация с Юпитера. Над площадью Ленина зависло розовое облако, похожее на огромную сигару. Из него по прозрачному трапу спустились скафандры, полные клубящегося дыма.
Мэр проявил находчивость: обрядил заместителей и секретарш в костюмы из краеведческого музея и выстроил почетным караулом у входа в горисполком. Встречали гостей хлебом-солью. Во главе делегации был его превосходительство губернатор Большого Красного Пятна. Через дымного переводчика он предложил добровольно перебраться на орбиту Юпитера — «под крыло старшего брата». Земле там будет уютно. Планету прикроет кольцо орбитальных крепостей. Прозвучало как плохо скрытая угроза.
Мэр не знал, что и ответить. Пришлось снять с уроков учителя астрономии. Лохматый очкарик в потёртом пиджаке должен был спасти город. Астроном выслушал дипломатическую ноту, поправил на переносице очки и сказал: «Ну, это нормально. Жители газовых гигантов все как один больны — страдают гигантоманией и полны наполеоновских планов. Предложите им…» — и что-то зашептал мэру на ухо.
Тот расправил плечи и бодро произнес: «Уж лучше вы к нам. Перебирайтесь-ка поближе к Солнцу. Здесь энергии на всех хватит. А мы с переездом как-нибудь подсобим. Станете горячим Юпитером».
Губернатор Большого Красного Пятна обещал передать наше предложение в Имперский Совет Великого Юпитера и убыл в облаке вонючих газов.
Пядница
Под конец рабочей недели появились гости из будущего. Посреди площади Столыпина медленно материализовалась железячина навроде товарного вагона. Из него дружно высыпали мужики в грязных рабочих комбинезонах.
Потомки наши были какие-то мелкие, с зеленоватыми лицами, слезящимися глазами. Мэру они заявили, что в тридцатом веке всё плохо — исключительно из-за нас. Народ, мол, вымирает, культура на нуле, природные ресурсы иссякли и экология ни к черту. И во всём виноваты мы, подлые предки. А потому надо выявить и выполоть всех, кто повинен в бедствиях планеты, кто ведет человечество по ложному пути.
Гостей было больше сотни. У каждого ведёрко с краской и малярная кисть. Разделившись на тройки, они двинулись по городу, ставя на дверях квартир и частных домов жирные белые кресты. На вопросы отвечали, что в следующий раз прибудут уже не отметчики, а ликвидаторы. И тогда жизнь в будущем непременно наладится.
Мэр призадумался — электорат терять не хотелось. А когда белая краска у гостей закончилась и машина времени растаяла в вечернем воздухе, его осенило. Мэр едва не заплясал от восторга — придумал, как одним выстрелом ухлопать двух зайцев. Отмобилизовал расклейщиков афиш и разносчиков рекламы. И те до полуночи заклеили все белые кресты предвыборными плакатами и листовками. Новые выборы только через год, но мэр приказал напечатать их заранее — пока деньги водились, вернее, черпались. Теперь и народ спасён, и избирательная кампания началась досрочно и ударно. Пусть прибывают господа потомки — их встретят тысячи улыбающихся физиономий мэра…
Суввота
К полудню прилетели товарищи с Сириуса — на огромном уродливом «самоваре». Перед посадкой они высыпали на город несколько тонн крупных семян, вроде как от тыквы.
«Самовар» выпустил облако тёплого пара и медленно опустился на футбольном поле. Сириусяне были запакованы в неуклюжие бронированные скафандры на колесиках, с суставчатыми манипуляторами и громкоговорителями вместо шлемов. Самих пришельцев внутри скафандров было не видать. Может, и нет их там вовсе.
На встрече с мэром сириусяне сказали, что несут нам, дикарям, семена культуры и прогресса. Пахли инопланетные семена чем-то приторно сладким. Ощутив присутствие людей, они отращивали конечности. Быстро перебирая маленькими ножками, как тараканы, они устремлялись к горожанам.
Чтобы дети случайно не наелись этой гадости, в городе было объявлено штормовое предупреждение. Двери школ и детсадов заперли — впредь до особого распоряжения. По радио и телевидению передали распоряжение: родителям детей из дому не выпускать.
На борьбу с семенами были брошены дворники, пожарники, полиция и даже пациенты психбольницы. Людям помогали городские птицы: вороны, галки, голуби и воробьи. Они клевали семена или утаскивали их про запас. Правда, юным натуралистам и сердобольным бабушкам было жалко самоотверженных птичек — потравятся того гляди.
Сириусяне смертельно обиделись. Они заявили, что семена нужно съесть. И тогда они прорастут в людях, дав жизнь целому поколению колонистов. Самим сириусянам жить на Земле ну никак не возможно. А потому надо вырастить расу гибридов, которые будут приспособлены к ядовитым условиям планеты. Именно они понесут людям разумное, доброе, вечное. И каждый гражданин Земли должен быть горд и счастлив, что стал кормом для зародыша великой культуры.
На это мэр, большой дипломат, ответил, что у нас свобода и демократия, и сначала надо организовать референдум. Потом принять городской закон, послать его в Конституционный суд… Ведь принуждение в таком священном деле недопустимо. Если человек будет ненавидеть носимый плод, ничего хорошего не вылупится.
Сириусяне, скрипя зубами, согласись подождать. Улетели осеменять аборигенов у следующей звезды.
===Воскреселье===
Снова прилетели марсиане. Раньше обещанного срока. Вышел большой скандал, ведь в городе ничегошеньки не изменилось. Листья красные как висели, так и висят, дома на проспекте Гарсиа Маркеса по-прежнему краснее красного, да и городские модницы на зимнюю черно-серую палитру переходить не торопятся.
Пошли песьеглавые марсиане по городу и стали срывать с прохожих красные пальто, куртки и шапки. Пять человек сильно застудились на холодном ветру и подали жалобу в Межпланетный Суд. Там обещали рассмотреть в порядке общей очереди — не раньше следующего века. В ответ марсиане пригрозили, что доставят на Землю лучи смерти. Но мало кто испугался — привыкли уже к чужим угрозам.
Завтра новая неделька начнется. И посыплются с небес новые напасти. Но может и ничего — как-нибудь обойдется? Вон командир соседней воинской части обещал в порядке шефской помощи прислать фуру с погаными метлами…