Тот сидит на мостках с удочкой и иногда оглядывается на освещенное окошко. Перед ним молочно-белый туман тонет в малиновом киселе заката.
– Чего?
– Кто из нас самая красивая?
Он не долго думает.
– Наташка!
Она тоже подбегает к окну.
– Ну ты и гад же! Они теперь отдадут меня водяному!
– Не бойся. Я и есть водяной.
– Ты ещё не водяной! – усмехается Аля. – Вот утонешь – тогда и станешь водяным.
– Я не утону.
Девы выходят на берег в самой середине самой короткой ночи в году. Серебрится воздух, над тёплой водой поднимается пушистый парок и затягивает туманом лес на другом берегу, и ажурный мост, и насыпь… Они юны и прекрасны, как речные нимфы, и одеты только в венки из васильков. Смирнов подглядывает за ними из-за коряги, стоя по пояс в воде. Этот сон будет сниться ему всю жизнь, пока он не утонет, но это случится нескоро.
Девы снимают венки и зажигают свечи, заходят в воду и пускают венки по реке – четыре огонька качаются в серебристом тумане, расходятся по сторонам. Венок Зои с красным маком замирает на месте и возвращается, остальные течение несёт вперёд. Алин венок прибьёт к другому берегу, венок Тани уплывет вдаль, а венок Наташи затянет водоворот под мостом. Но они об этом не узнают, потому что огоньки скоро скроет туман. Об этом будет помнить только река. Но никому не расскажет.
* * *
Ковалев проснулся от грохота поезда за окном. Комнату наполнял призрачный красный свет, стоял жуткий холод, расстегнутые джинсы сползли, отчего ногу больно колола застежка ремня, а от малейшего движения глазами к горлу подкатывала тошнота. Ходики показывали половину седьмого утра.
Ковалев сел на постели – голова затрещала и едва не лопнула, очень хотелось обратно под одеяло. Ледяной пол обжег пятки, а тапок он нащупать не смог – они нашлись потом, запутанные в простыне.
Кошмар… Свинство… Да ещё и перегаром будет разить весь день – в детском учреждении.
Он босиком прошлепал в кухню и трясущимися руками ухватился за банку с остатками огурцов. Выпил весь рассол до дна. Холодно было потому, что вечером он не задвинул вьюшку. Да и дров в печку не подкладывал.
От рассола с привкусом браги его тут же вырвало. Он долго чистил зубы и порезался, когда брился, – руки тряслись. Подумал и всё же сжевал засохшую горбушку хлеба с груздем – стало немного легче.
На улице снова было ясно и морозно, Ковалев вышел за калитку, стараясь ступать твёрдо и дышать поглубже, – вдруг в голове прояснится от свежего воздуха? Он так сосредоточился на этом, что дёрнулся от неожиданности, когда из темноты к нему шагнула давешняя черная старуха. Он едва не сбил её с ног…
– Извините… Я… вас не заметил… – пробормотал он, отступая на шаг.
В тусклом свете фонаря только и было видно, что её лицо, – одежда сливалась с темнотой. Даже жутко стало. Старуха ничего не говорила, лишь смотрела и моргала часто-часто.
– Вы что-то хотели? – спросил Ковалев, немного досадуя на задержку: ведь снова опаздывал!
Старуха продолжала моргать.
– Простите, я спешу.
Ковалев хотел её обойти и двинуться дальше, но тут она наконец заговорила:
– Внучек, тебе, наверное, одному тяжело за домом смотреть. Уходишь рано, возвращаешься поздно…
– Да нет, всё нормально. Я только ночевать прихожу.
– Я бы печку могла стопить, прибраться…
В прислугу, что ли, нанимается?
– У меня сейчас денег нет, простите. Я как-нибудь сам.
– Нет-нет, – бабка испуганно замахала руками, – какие деньги? Не надо никаких денег. Я так.
Делать ей, что ли, нечего? Впрочем, наверняка нечего. Но подобного благотворительного акта Ковалев всё равно понять не мог. На воровку она не похожа, и живет скорей всего поблизости.
– А вам, простите, зачем это нужно?
Старуха помолчала, заморгала снова.
– Скучно мне, внучек, одной. Никому я, старая, не нужна. Никого у меня теперь нет. Так хоть с кем-то словом перекинуться, да и доброе дело сделать.
Прозвучало это неубедительно. А впрочем, Коля ради разговора литр водки купил и закуски принес… Может, им здесь в самом деле так скучно? А тут – новый человек. Любопытно. Ведь стояла же позавчера эта старуха, издали Ковалева разглядывая…
Ковалев вздохнул – если отказаться, она не отстанет, а время идёт… Да и жалкая она была, несчастная… А дом к вечеру опять промерзнет, и топить придется до завтрашнего утра.
Он достал из кармана ключ и протянул старухе:
– Вот. Вы только печку мне стопите, а то я совсем не умею. Больше ничего не надо. И чаю там попейте. У меня печенье есть и конфеты шоколадные. Обязательно попейте чаю. И конфеты ешьте, не стесняйтесь.
Лицо её посветлело, и вместе с улыбкой на глазах выступили слёзы.
– Спасибо, внучек… Спасибо… Дай тебе бог здоровья, и доченьке твоей…
– Это вам спасибо, – пожал плечами Ковалев. – Мне идти надо, извините. Я опаздываю.
Она закивала, и две слезы выкатились на желтоватые щеки.
Ковалев двинулся вперёд, отошел на несколько шагов и оглянулся – старуха смотрела ему вслед.
– Как вас зовут?
– Баба Паша меня зови. – На лице её вместо слёз появилось умиротворение, спокойная радость. Нет, Ковалев бы ни за что не поверил, что бабуля прячет камень за пазухой.
Перед завтраком Зоя Романовна напутствовала детей на предстоящую исповедь, и, надо сказать, очень убедительно. Этого у неё было не отнять – её голос имел гипнотическое действие, почти волшебное. Она подбирала красивые слова и произносила их не проникновенно, а непринужденно, будто приглашала очутиться в сказке. Ковалев видел, как Аня смотрит ей в рот – и тоже хочет в эту сказку, и верит, что окажется в ней… Интересно, чья же сказка победит? Страшная сказка Инны или сладкая сказка Зои Романовны?
Он думал, что хуже манной каши и молочного супа ничего быть не может, но ошибся – на завтрак подали постное (по случаю исповеди) морковное суфле. Ковалева и без того мутило, и, положив в рот кусочек, он долго не решался его проглотить. Рядом прыснула Инна, Ковалев закашлялся и едва не выплюнул вареную морковку обратно в тарелку. После этого он больше не экспериментировал.
Инна стояла в стороне и непринужденно болтала с инструктором Сашей. Сегодня на ней была теплая вязаная юбка длиной почти до щиколоток, узкая и обтягивающая даже колени. Интересно, как в этом ходят и не падают?
– Хотите, пойдем ко мне в кабинет? – спросила Инна с блуждающей улыбкой, когда Ковалев вышел из-за стола. – У детей процедуры…
Он собирался спросить, что ему делать в её кабинете, но она опередила его вопрос:
– Я расскажу вам о проблемах дошкольников в новом коллективе.
Её кабинет был маленьким, завешанным картинками из детских сказок, но кроме рабочего стола в нем стояли два скромных кресла перед чайным столиком размером с табуретку – для непринужденной беседы ребёнка с психологом, надо полагать.
– Хотите бутерброд? – спросила Инна, включив пол-литровый дорожный чайник. – По четвергам я всегда беру с собой бутерброды, потому что на завтрак подают невообразимую дрянь.
– Не откажусь, – кивнул Ковалев, вспомнив, что закусывать никогда не поздно.
– Представьте, они собирались устроить постные дни по средам и пятницам… Но мой папа пояснил Татьяне, что существуют нормы суточного потребления ребёнком мяса и молока, которые нарушать не стоит – можно не только потерять место главврача, но и заработать дисквалификацию. Теперь они суточные нормы не нарушают, но четверговый завтрак – это нечто…
– Я вас не объем? – спросил Ковалев, принимая половинку багета с сервелатом, тонюсеньким кусочком сыра и салатным листом.
– Ни в коем случае. Я позаботилась о вас заранее.
– Спасибо. Ещё три дня назад я считал, что ем всё подряд.
– На здоровье. Вы как-то помято выглядите сегодня. Мне показалось, вы плохо себя чувствуете.
Впившись зубами в багет, Ковалев совсем расслабился.
– Вчера ко мне приходил сосед… Мы с ним выпили немного.
– Наверное, Коля? – Инна снисходительно улыбнулась.
– Ну да, Коля…
– Коля – прелесть! – Она улыбнулась ещё шире. – Зануда, конечно, но я так люблю его послушать! Он вам показывал своего чистокровного волкодава?
– Ага.
– У него ещё есть стопроцентная русская голубая. Пушистая и полосатая.
– Ещё он мне рассказывал про настоящее динго – плод генной инженерии.
Инна вдруг переменилась в лице:
– А что это он «настоящее динго» вспомнил?
Ковалев не обратил внимания на эту перемену.
– Это я его спросил, что за пёс бродит по ночам у моста.
Инна отложила бутерброд и откинулась в кресле. И спросила тихо-тихо:
– Вот как? Вы его видели?
– Только хвост. А что, это в самом деле плод генной инженерии?
– Нет. Конечно нет. – Она почему-то посмотрела на дверь.
– Неужели местный жеводанский зверь?
– Жеводанского зверя не было. Было много крупных волков. Такие аномалии случаются, у нас после войны волки тоже часто нападали на людей. Кстати, никогда не поворачивайтесь к нему спиной – он считает это слабостью. Или провокацией.
– К кому? К жеводанскому зверю? – улыбнулся Ковалев в ответ на её серьёзность.
– Вообще ни к какому зверю нельзя поворачиваться спиной. Кроме бешеного – от бешеного надо бежать.
– Они и справку предъявляют? О бешенстве?
– Бешеный бросается сразу, здоровый подумает, прежде чем напасть. На вас, по крайней мере. Не смотрите так, мой дед был охотоведом.
– Вы мне скажете, наконец, что это за «настоящее динго» или так и будете ходить вокруг да около?
– Если я вам скажу, вы мне не поверите и посмеетесь. – Взгляд её снова стал рассеянным, а лицо – задумчивым.
– Вы всё-таки скажите, а я посмотрю, смеяться или нет.
– Это хтон, демон смерти.
– Потрясающе… – Настала очередь Ковалева откинуться в кресле. – Вы в самом деле считаете, что над этим не стоит смеяться?
Она не спешила ответить, снова заговорив о своём:
– В Европе много поверий о призрачных собаках, в православной традиции собак тоже считают нечистыми животными. Появление хтона лично для вас – это знак, но к добру или к худу – не знаю.
– А вы не сомневаетесь, что мне встретился именно хтон? Вы не пробовали предположить, что это обычная дворняга?
– Я знаю, как выглядит хтон.
– Хорошо. Если я ещё раз встречу это «настоящее динго», я непременно его изловлю и приведу вам показать.
0
0