17 октября 1793. Париж.
— Животные!
Кроули хотел переломать кости Жан-Клоду, когда его поганые руки потянулись за белым воротничком. Кроули почти наизусть знал весь церемониал казни, оттого испытывал жгучее, рвущееся наружу возмущение.
Уже подходя к тюрьме, он видел, как краснощекие бабы продавали эти самые воротнички по цене один ливр за штуку. Помимо воротничков, они также предлагали клочки волос мадам Дефицит [1], цитируя строчки из злых памфлетов в ее честь. Примечательно, что дефицита волос у недавно казненной не наблюдалось. Завитые серебристые локоны предлагали аж три торговки.
Дотанцевалась, стрекоза
Кто знал, что галантный век, знаменитый тем, что благородные дамы теряли головы на балах, завершится массовой потерей голов уже на гильотине.
«Дева» славилась своей беспощадностью и рубила головы с завидным усердием. По злой иронии, изобретение, призванное облегчить страдания осужденных, только приумножило их. Носишь ты парчовые кюлоты или шерстяные штаны — «деве» быстро наскучило разбираться в подобных тонкостях. Она свистела, чавкала и сытно облизывалась, но через пару минут снова открывала грязную пасть. Ей нравилась другая часть тела, а вовсе не ноги.
Быть может, «дева» была давно позабытой мойрой, решившей спуститься с Олимпа и позабавиться не резкой аморфных ниток, но шинкованием целых голов.
Стук «барашка» [2] о люнеты и глухой звук падения головы в корзину отметили очередной цикл безумного конвейера убийств. Конечно, все убийства были санкционированы приговорами революционного трибунала, где всё обвинение умещалось на одном клочке бумаги. Впрочем, жизни обвиненных в контрреволюции теперь стоили меньше, чем этот клочок.
Ублюдок-палач не должен касаться его ангела. Да что говорить о касании? Даже за его взгляд — торжествующий (он еще ничего не успел сделать, спокойно, Кроули!) и самодовольный — Жан-Клоду была обещана скорая смерть.
Кроули никогда не считал себя кровожадным, но едва речь заходила об Азирафаэле — он как с цепи срывался.
За своего драгоценного ангела он был готов убивать. И без угрызений совести (да-да, где-то там остались ее рудименты), которая по обыкновению работала в будничном режиме: «Кроули, не буянь», «Кроули, не вреди», «Кроули, не делай всякое дерьмо» (и без тебя дерьма хватает). Кроули-Кроули-Кроули — все, как завещал тот выскочка, пригвожденный к кресту за свои занудные и добренькие до неуместности россказни.
Кроули щелкнул пальцами под предсмертный крик очередной казненной с площади, и время остановилось. Ну не мог он допустить, чтобы его ангела развоплотили, к тому же таким диким образом. Не то чтобы внешность Азирафаэля имела хоть какое-то значение, но Кроули видел, как тот дорожил своей оболочкой. И, кажется, дело было не в одном страхе перед бюрократией. Всегда приятно носить хорошие проверенные вещи, чем получить кота в мешке.
Высокий мужчина с мягкими изгибами, белокурыми вихрами и ясными, как безоблачное небо, глазами невольно скрашивал тягомотину бессмертия. Но, кто знает, на какую оболочку сподобится Рай после столь безответственной потери?
«Какой-нибудь кособокий уродец с оспинами и кривыми гнилыми зубами», — усмехнулся про себя Кроули, припоминая новые поступления в свою контору.
Вряд ли у Рая дела обстояли лучше: все оболочки брались из одного хранилища. Это раньше под каждую сущность (эфирную. Раньше были только эфиры) творцы мастерили сосуды, отражающие личностные черты каждого ангела. Но то было раньше… Много тысяч лет назад.
«Орехи гнилыми зубами не погрызешь… Азирафаэль же любит орехи?»
— Животные не убивают друг друга умными машинами, ангел. Так поступают только люди.
— КРОУЛИ! — Азирафаэль повернулся, звякнув цепями, и просиял, как начищенный луидор. — Ох, боже правый…
Кроули уже и забыл, как соскучился по этой белозубой улыбке. Его ангел был очарователен, как и всегда. Даже в этом вычурном костюме с безвкусными блестящими туфлями, больше походившими на белесых слизняков, чем на что-то приличное.
— Что ты делаешь в Консьержери? [3]
— Ох, Кроули, — Азирафаэль, как по команде, потупил взгляд.
Сейчас будет врать. Ангелам тяжело переносить зрительный контакт при этом, потому небольшое отступление от негласных небесных правил в таких случаях не возбранялось. Как-никак, это нарушение было ради того, чтобы запутать любопытствующую оппозицию.
— Я проголодался.
— Проголодался?
— Если тебе так нужно знать, я захотел блинчиков. Нигде, кроме Парижа, не найти приличных блинчиков… И бриошей.
Очарование, само очарование. Несет эту околесицу уверенно, бодро, будто бы свято веря, что приехал в Париж набивать пузо. И это в то время, когда Конвент уже с месяц как установил твердые цены на продукты. Какие бриоши, ангел?! Какие блинчики?! Ты приехал грызть черствые корки?
Кроули недовольно поджал губы:
— Ты перескочил пролив, чтобы поесть?! В таком виде?!
— У меня есть… принципы! — важно вещало это пернатое чудо. — Я слышал, что они немного увлеклись, но чтобы так!
Принципы. Что он имел в виду? Неужто успел обзавестись титулом? Приобрел звучную фамилию, как дорогую собачку, и приставку «де», заместо блох, в комплекте? Или какие принципы?
— Ангел, зачем ты врешь мне? Блинчики? Тебе весной Жирного вторника [4] не хватило?! У тебя какое-то задание?
— Кроули! — Возмущение плескалось в голубых глазах. — Это секретно! Служебная тайна, сам понимаешь!
О как сказанул. Это что, только у него, Кроули, тайны остаются таковыми до первой перемолвки с Азирафаэлем?
Кроули беззвучно усмехнулся, прежде чем обратить внимание на то, что Азирафаэль не спешил избавляться от кандалов. Ржавые оковы с засохшими бурыми пятнами от былого заключенного так и продолжали натирать белые ухоженные запястья.
— Почему ты тут, ангел? Не тут — во Франции, — а тут?! Почему не свершишь чудо и не смоешься подобру-поздорову? — Кроули с любопытством подался вперед, отчего очки немного съехали, прогоняя лишнюю тьму из и без того мрачной камеры.
Бурые пятна оказались красными.
— Мне сделали выговор в прошлом месяце, — неохотно признался Азирафаэль. — Сказали, что я совершил слишком много фривольных чудес. Гавриил прислал предупредительную записку. Так что…
«Так что я сижу тут, как дурак, и на что-то надеюсь, сам не знаю на что».
— Кроули… ты не мог бы?..
— Спасти ангела? — в оторопи перебил Кроули. — Спасти тебя? Знаешь ли, если мои узнают, что я тут с тобой якшаюсь…
— Ах. Ну, — Азирафаэль заметно осунулся, очевидно, смиряясь со своей участью. В демоническом вмешательстве ему только что отказали, а на что еще надеяться? Не на милость же Жан-Клода. Тот хвастался личным кладбищем почти в тысячу голов, а не милосердием.
Кроули закусил губу.
Он столько раз мечтал о подобной роли и наконец дождался своего звездного часа? Вот сейчас он примерит на себя образ храброго рыцаря-триумфатора, который подъедет к трибуне на вороном скакуне и вручит своему драгоценному нежную, как и он сам, розу…
Только кто ж знал, что этой трибуной окажется эшафот революционной Франции?.. Но ничего. Поменялся реквизит, а не суть.
Кроули волновало другое. Едва ли его порыв благородства будет оценен по достоинству. Ангел не примет розу от демона, какой бы полной и благоухающей она ни была. К тому же Азирафаэль не любил рыцарских турниров так же, как Кроули лошадей, и едва ли считал себя непокоренной вершиной.
«Тогда… я могу попросить… что-нибудь за спасение?..»
«Это же будет по-демонски? Просить что-то взамен? Сделка?!»
Зная себя, Кроули предвидел, что сделка будет кабальной. Ну и что в этом такого? Не его вина, что его беспечный ангел довел себя до беспомощного состояния!
«Все. Заткни свою совесть к псам. Правила задает тот, у кого на руках козыри».
Оставалось только установить ценник свободы. В голове Кроули пронеслись тысячи картинок того, что можно попросить у Азирафаэля. От невинных, ничего не значащих глупостей до самых отвратительных извращений, коих Кроули вдоволь начитался у одного распутника-маркиза. И от последних тело, которое всегда держало температуру ниже человеческой, бросало в жар.
Азирафаэль бренчал ржавыми цепями, разглядывая блестящие носки этой своей пощечины вкусу на ногах. Готовился к скорому развоплощению?
— Ангел, — Кроули прочистил горло, поднимаясь со своего места и делая шаг навстречу Азирафаэлю, — Не хочешь ли заключить… сделку?
— Договор? Право, Кроули, у нас и так уже есть один…
— Сделка, — Кроули нахмурился и медленно, словно хищник пресмыкался к земле перед броском, опустился на корточки перед коленями Азирафаэля.
Хорошие колени. Кругленькие, крепкие, обтянутые тонкими белыми чулками, которые так и просились быть снятыми. Чуть выше — под кюлотами — тонкий кожаный ремешок удерживал их, и Кроули на себе проверял, как легко этим ремешком можно щелкнуть, чтобы чулки спустились к щиколоткам невесомыми складочками.
— Ангел. Я предлагаю тебе исполнить некоторые эпизоды из одного литературного произведения. А взамен… взамен я тебя освобожу да приючу насколько надо. Коли тебя так голод пробрал, накормлю обедом.
— Нет-нет-нет! — запротестовал Азирафаэль. — Так я ввек буду у тебя в долгу. Чур, угощаю я!
— Как будто у тебя остались деньги! Ты что, фараон, чтоб добро на тот свет забирать?
— Вовсе нет! Только освободи меня, и я все поправлю.
— Л-ладно. Знаю я тут одно заведеньице, где сносно кормят.
— Кстати, что за произведение? — спросил Азирафаэль, ни чуть не смущаясь смотреть на своего собеседника сверху вниз. — Ох, Кроули. Ты предлагаешь мне разыграть сценки из пьесы?
— Один маркиз, — уточнил Кроули, — сидя в Бастилии, использовал рулон бумаги не по назначению. Он написал роман. Во время штурма крепости этот роман был изъят, но по счастливой случайности он попал ко мне в руки и…
— Де Сад, — фыркнул Азирафаэль, даже не покраснев, хотя приличному ангелу следовало бы.
— Ты знаешь?!
— Кроули, — продолжил Азирафаэль все так же сурово, — я коллекционирую рукописи. У меня книжный магазин в конце концов. Конечно, я слышал о нем. Не читал, но примерное содержание из своих источников знаю.
— Знаешь? — эхом повторил Кроули, тут же устыдившись своего предложения. Он-то, дурак, надеялся на полное неведение Азирафаэля. Это же так соблазнительно воспользоваться чужим пробелом, а потом обставить все так, как хочется самому. Только Азирафаэль оказался шустрее, умнее, начитаннее и…
— И что? Ты хочешь сценки оттуда? Там же сплошные вульгарности, Кроули. Низкосортные вульгарности. Я, конечно, в курсе, что ты демон, но чтобы опускаться до такого… Впрочем, не мне судить, — Азирафаэль поморщился, будто увидел что-то омерзительное, но его лицо быстро разгладилось. — Освобождай меня. Я согласен.
— Брюмер [5], — тут же добавил Кроули. — Я хочу брюмер низкосортных вульгарностей взамен за мое маленькое демоническое вмешательство.
— Я тебя услышал. Освобождай уже. Руки болят.
Кандалы щелкнули и, звякнув, упали на пол. Кроули провел рукой над запястьями Азирафаэля, и они снова стали белыми, какими и должны были быть.
— А теперь…
Хватило всего парочки манипуляций, чтобы Азирафаэль облачился в карманьолу и залихватский фригийский колпак с трехцветной кокардой Жан-Клода. Засунув руку в будто свой собственный карман, он с победным видом извлек упругую стопку ассигнат. Пересчитал.
— Тут явно больше, чем забрали у меня эти солдафоны. Что ж, все равно эти деньги ему уже не понадобятся. Он же не фараон.
Спрятав деньги в кармане, Азирафаэль, как ни в чем не бывало, встал рядом и безразлично наблюдал за вновь запущенным временем.
— Ты, кажется, обещал мне обед? — напомнил Кроули, когда Жан-Клода в его новой аристократической ипостаси потащили к проголодавшейся «деве».
Азирафаэль кивнул.
Поменявшаяся ролями со своим палачом жертва теперь улыбалась совсем не по-ангельски.
— Что будет на обед? — спросил Кроули.
— Хочу блинчиков, — сказал Азирафаэль и, взяв своего спасителя под руку, повел прочь из темницы.
В безбожное время любые решетки открыты, если твой друг — демон.
— Так что за фривольности?
Шум от проносившихся мимо экипажей и чеканивших шаг патрулей остался далеко позади — за полированной витриной кафе «Le procope». Расположившееся в каких-то двух кварталах от места недавнего пленения уютное с виду кафе можно было по праву назвать пристанищем дьявола на земле. Ну, или его штаб-квартирой.
Кроули еще на подступах предупредил, что они отправляются в излюбленное место отдыха членов Якобинского клуба. Немудрено. Власть имущие не пойдут набивать живот в какое-то посредственное заведение.
Азирафаэль справедливо ожидал беды, но долговязый официант, едва завидев рядом с ним Кроули, мгновенно предложил лучший столик. Не успели они даже заикнуться, как на столе оказались две чашки горячего шоколада — роскошь, учитывая сложившуюся обстановку.
— Ты только рассмеешься, — пробормотал Азирафаэль, жадно делая глоток.
Сладость тут же разлилась на языке, как мерзкая улыбочка у Кроули на губах.
— Слово демона, не буду.
— Ну ты же знаешь, как это у меня бывает, — Азирафаэль блуждал взглядом по посетителям кафе, стараясь не задерживаться на Кроули. — Я повадился посещать лондонские аукционы…
При виде ползущих из-под очков вверх бровей Кроули, Азирафаэль продолжил еще более сбивчиво:
— Только ради пополнения ассортимента магазина! Ты бы видел, какие драгоценные фолианты уходили с молотка в чьи-то невежественные руки. И только потому что эти толстосумы купаются в деньгах! И… в общем… в общем я не сдержался.
— Один раз?
— Двадцать три… — кашлянул Азирафаэль.
— А ты еще меня обвинял в пристрастии к дерби [6]!
— В любом случае я не жалею. В последний раз я увел уникальную инкунабулу по смешной цене! У всех резко занемели руки…
— Ангел! Я в восхищении!
— Я знал, что ты оценишь. Жаль, что Гавриил был иного мнения.
— Ха. Всех, кто имел мало-мальское чувство юмора, спустили вместе со мной, забыл?
— Такое забудешь…
Азирафаэль допил свою порцию и посмотрел на Кроули. Тот тут же пододвинул нетронутую чашку с шоколадом, будто и вовсе не собирался пить это блаженство. Азирафаэль воровато принялся и за порцию Кроули.
Чуть позже подоспел официант с бриошами и сегодняшним номером «Парижской хроники». При первом же взгляде Азирафаэль понял, что, увы, свежей была только газета.
— Эм, Кроули, ты точно уверен, что это лучшее заведение в Париже?
— Лучше не бывает. Робеспьер чепухи не посоветует, — позволил себе вынырнуть из газеты Кроули и тут же снова скрылся за ней, как за ширмой.
— Если не возражаешь, я попрошу заменить наши бриоши…
— Принесут точно такие же, если не хуже.
— Но как так?!
— Декретом о косяк. Несколько дней в Париже и до сих пор ни сном, ни духом? Уже месяц как ввели декрет о максимуме. Все, от хлеба до вина, продается по твердым ценам. Шаг влево, шаг вправо — и на гильотину.
— Л-ладно, — протянул Азирафаэль, в отчаянии пролистывая странички меню. — О! Прекрасно! Закажем тогда мороженое! Всегда хотел попробовать!
— Нет, не выйдет, — и Кроули бесцеремонно перегнулся через стол, чтоб заговорщически прошептать, — их единственный поставщик молока, дабы не прогореть, пустил всех коров под нож. Каждый выкручивается, как может, c’est la vie. Ну ладно, не кисни. Я тут человек со связями, так что, может быть, тебе наскребут один шарик… и даже бокал приличного вина нальют.
— Связи? — удивился Азирафаэль и тоже по инерции понизил голос, опасаясь немногочисленных посетителей кафе. — Не хочешь ли ты сказать, что ты один из… этих?!
И тут Кроули не мог не похвастаться. Важно поджав и без того тонкие губы и вздернув острый нос, тем самым приобретая поразительное сходство с токующим фрегатом, Кроули достал из внутреннего кармана уже порядком потрепанный свиток и выложил его на стол.
— Комиссар десятой секции Парижа? — Азирафаэль пробежался глазами по аккуратно выведенным строчкам, написанным на двух языках. — Подписано председателем Комитета общественного спасения гражданином М. Робеспьером?
— Им самым! — довольно осклабился Кроули. — Да не смотри ты так. Это все понарошку. Маскарад. Не смываться же мне каждый раз в образе змеи, когда полоумным санкюлотам приспичит меня сцапать. А так тыкнешь бумажкой этим держимордам — и ты уже птица высокого полета…
Азирафаэль нахмурился, но ничего не сказал. Возможно, потому, что посчитал эту бумажку чрезвычайно полезной вещицей (и сам захотел такую!), но, будучи ангелом, не смел одобрять подобное.
Мороженое им все-таки принесли. Ванильный подтаявший кругляш в одноногой тонкостенной креманке, в сердцевину которого Азирафаэль безжалостно воткнул десертную ложку.
Закончив с трапезой, Азирафаэль нащупал бумажник и отдал несколько купюр ожидающему расчет официанту. Расплатившись, Азирафаэль уже было направился в сторону выхода, но все тот же официант с выкатившимися на лоб глазами встал у него на пути.
— Citoyen, c’est une erreur!
— Pardon? Я… плохо помню французский. Кроули, что он сказал?
— Что у тебя очаровательные штанишки.
— Да? Как мило. Скажи ему спасибо.
— Ангел… — Кроули испустил страдальческий стон. — Тут не принято давать чаевые. Понимаешь, им мало было установить твердые цены. Ввели и максимум на зарплаты. Так, ради социальной справедливости. Если этот несчастный получит хоть на одно су больше своего жалования — не видать ему головы.
— Так он говорил не про штаны? — уныло отозвался Азирафаэль, забирая несколько купюр, которые официант так рьяно возвращал ему.
— Нет. Но, если тебя утешит, тебе они действительно идут. Ладно, пошли уже на Сен-Сюльпис.
— А что там? — полюбопытствовал Азирафаэль, вливаясь вместе с Кроули в шумные улицы и становясь новой песчинкой неугомонного города.
— Мои апартаменты. Тихое место. Не выношу шум гильотины по утрам… да и до работы рукой подать.
Азирафаэль шагал за Кроули, то и дело вертя головой во все стороны: его всегда интересовали новые места. Париж разительно отличался от Лондона: хотя бы тем, что группки красноголовых санкюлотов, то и дело встречающиеся на улице, рычащим хором горланили «Ah! Ça ira! Ça ira! Ça ira».
Кроули все время прибавлял ходу, едва встречал незадачливых хористов. Но их было так много, что в один момент он едва не сорвался на бег.
Азирафаэль, не понимая ни слова, чувствовал себя крайне неуютно в этом клокочущем со всех сторон «р» и изо всех сил старался не отставать от мчавшего вперед Кроули. Но в конце концов он запыхался и, не выдержав столь бешеного темпа, поймал бегуна, без тени смущения взяв его под руку.
Кроули взглянул на новоприобретенный балласт так, будто на его раковину отшельника прилепилась непрошеная актиния, но, не сказав ни слова против, сбавил ход.
Только глупец не испытывает инстинктивного страха перед стихией толпы. Но почему-то прильнув к Кроули, Азирафаэль почувствовал себя гораздо спокойнее.
Она затруднилась бы назвать причину своего интереса к Жанет. Но сводная сестра ее по-прежнему раздражающе волновала. Как ей удалось сохранить свою душу в неприкосновенности? Почему эта душа не мумифицировалась, не отмерла, как души всех прочих? Что за эликсир придумала и выпила Жанет? Клотильда вновь и вновь, помимо воли, задавала себе эти вопросы. Жанет обратилась в предмет ее изысканий, и чтобы подобраться к ней ближе, герцогиня и задумала эту увеселительную поездку в загородный замок. Доверить подобный смехотворный предлог постороннему уху было бы по меньшей мере неосмотрительно. Легко вообразить, с каким пугливым изумлением на нее взглянула бы герцогиня де Шеврез, эта жрица придворной интриги и житейского здравомыслия. Хороша была бы она, принцесса крови, в глазах светских дам, она, этот столп рассудка и хладнокровия, изрекая подобные тезисы: я желаю приблизить к себе сводную сестру, чтобы изучить ее метафизические способности, раскрыть секрет ее живого присутствия. После подобных откровений по Парижу непременно поползли бы слухи, что герцогиня Ангулемская тронулась рассудком. Или попала под влияние безумца-священника, желающего обратить ее к покаянию. Она не настолько глупа, чтобы открывать мотивы своих действий. Она могла бы поговорить об этом с Анастази. Та не сочла бы ее безумной. Был еще Геро, который понял бы ее с полуслова. А вот со всеми прочими следовало держаться настороже.
Официальная версия звучала убедительно и не вызывала сомнений. Жанет следовало привлечь на свою сторону. При дворе, как неистребимый сорняк, повилика или вьюнковый горец, всегда прорастает заговор. Предшествующий был вырван и затоптан, но на ближайшей грядке уже набирает силу, протягивая липкие усики, следующий. Всегда находятся недовольные, желающие выгодных для себя перемен, обиженные, жаждущие мести. Да и чем занимать свое время тем, кто рожден так близко от трона? Жанет одна из них, избранных. К тому же, она богата. А это для заговорщика неоценимое достоинство. Цель заговора – устранение неугодного правителя, средства заговорщиков – подкуп и наемная армия. Кому-то предстоит платить. Совсем не помешает иметь под рукой глубокий кошелек.
Поговаривали, что Жанет и сама не знает истинных размеров своего вдовьего наследства, ибо ее покойный муж, оказавшийся не только удачливым пиратом, но и ловким дельцом, проворачивал прибыльные сделки через банки Флоренции и Сиены. Сама Жанет удачно прикидывалась несведущей в этой непозволительной для благородного сословия деятельности и сразу же отсылала всех любопытствующих к своему банкиру, сеньору Галли, проживающему на улице Ломбардцев, где еще со времен Людовика Святого обосновались итальянские менялы. Жанет как-то заметила, с безупречным легкомыслием, что в глаза не видела ни одного счета, ни от мебельщика, ни от ювелира, ни от белошвейки. Все они отсылаются банкиру, минуя трепетный взор принцессы. Но Клотильда, наблюдая за сестрой, подумала, что эта беспечность наигранная, и за легкомыслием скрывается трезвый и ясный ум.
«Она лжет! Она знает гораздо больше о том, что происходит в расчетных книгах ее поверенного, чем он сам. Не удивлюсь, что некоторые из удачных сделок, которые заключил сеньор Галли, совершились не без ее участия. Взять хотя бы эту покупку поместья в Лизиньи. Это поместье было условно помещено под залог, а на самом деле отдано ростовщикам за долги. Герцогиня де Шеврез рассчитывала раздобыть достаточную сумму, чтобы успеть расплатиться. Но не тут-то было! Откуда-то из небытия возник этот флорентиец Галли и выкупил закладную. А затем оказалось, что Галли банкир незаконнорожденной принцессы. Ох, Жанет далеко не так проста, как это выглядит на первый взгляд. Но в чем подвох?»
На этот вопрос ее высочество пока затруднялась ответить. Но этот подвох был, она чувствовала, знала, она читала это в сияющих, зеленых глазах. И чтобы найти этот подвох, установить меру присутствующего в этой кипучей душе порока, она и пригласила Жанет в Конфлан. Разумеется, не одну.
Охотничий сезон был в разгаре. Дикие кабаны уже нагуляли жирок в дубовых чащах Венсенна. Это никому не покажется странным, если герцогиня Ангулемская нарушит прежде установленные границы. Всем было известно, что первая принцесса крови не одобряет шумных увеселений и многолюдных сборищ. В этом она сохраняла сходство со своим венценосным братом, который даже охотничью свиту ограничивал полудюжиной верных дворян. Клотильда время от времени принимала приглашения знатных дам и сеньоров, но к себе приглашала редко, только по причине неотложных переговоров. Ее охотничий замок, вопреки своему изначальному предназначению, никогда не служил приютом, а с некоторых пор и вовсе превратился в священный заповедник. Вторгшийся туда без приглашения становился браконьером даже без улик в охотничьей сумке. При дворе было известно, что там живет ее любовник, но кто он, оставалось тайной, ибо челядь ее высочества, даже ее благородная составляющая, фрейлины и пажи, благоразумно хранили молчание. Слухи будоражили воображение самых отчаянных и неугомонных. Однажды герцогиня де Шеврез позволила себе явиться в Конфлан без приглашения. Она приехала тихо, без свиты, без окриков лакея, без сигнального рога. Ее дерзость увенчалась успехом: Геро попался ей на глаза. Он как раз выгуливал своего фриза. Любопытная Роган даже стала свидетельницей удивительной мизансцены. Геро, набегавшись наперегонки со своим четвероногим компаньоном, бросил на траву свою куртку, а затем повалился в изнеможении сам. Затем, приподнявшись на локте, небрежно похлопал по траве рядом с собой. Таким жестом обычно подзывают собак. Но ни одной собаки поблизости. Был только высокий, широкогрудый, могучий жеребец из Фрисландии, который никак неподходил на роль комнатного любимца. Тем не менее, фриз прекрасно понял этот приглашающий жест человека. Он еще немного потоптался, приноравливаясь, затем подогнул передние ноги и плюхнулся на бок, аккуратно подобрав под брюхо копыта, чтобы не задеть того, кто был рядом. Фриз вытянул морду и попытался выразить свое расположение огромным шершавым языком, от чего Геро пришлось со смехом отмахиваться.
Клотильда была в ярости, когда узнала, что это маленькое чудо стало достоянием стороннего глаза. Она чувствовала себя так, будто в ее будуар, туда, где она хранила самые дорогие для нее, интимные вещи, забрался вори шарил по этим вещам грязными руками, примеряя их и даже обнюхивая. Если бы это был вор, она бы приказала его вздернуть. Она испытывала необоримое желание поступить именно так с любопытной самкой, невзирая на ее благородное происхождение. Безжалостно покарать пришельца, осквернившего священную рощу, где на свободе, никем неузнанное, резвится божество. Но времена языческой вседозволенности прошли. Теперь приходилось изворачиваться и находить средство более утонченное, чтобы наказать богохульника. Клотильда обуздала свой гнев. Ее месть будет изящной, неожиданной и недоказуемой. Как брошенный за воротник кусок льда. Обожжет и бесследно растает.
Герцогиня де Шеврез, которую вежливо выставили вон, на этом не остановилась. Она пыталась задавать вопросы. Правда, безуспешно. Те, к кому эти вопросы были обращены, успешно прикидывались глухими. И в конце концов, неукротимая интриганка поняла, что проще и безопасней расспрашивать о короле, о кардинале Ришелье или даже об отце Жозефе, хранителе самых губительных тайн, чем о безвестном юноше в парке охотничьего замка. Но излишняя скрытность также привлекает внимание. Во избежание подозрений ее высочество была вынуждена время от времени открывать двери своего дома.
Ей была любопытна Жанет. А все прочие служили дымной завесой, усыпляя возможную настороженность. Впрочем, чего Жанет было опасаться? Их не связывала ни вражда, ни дружба. Они состояли в родстве по отцу, но были чужими друг другу. Голос крови обретает силу там, где подспорьем служит многолетняя привязанность, разделенное бытие. Людей связывают совместные страхи, горести, радости, страсти и преступления, но не кровная схожесть. Сколько их на свете, этих ее полубратьев и полусестер? Разве слышит она призывающий голос? Она никого из них не узнает. Как не узнала бы собственного сына или собственного отца, если судьбы разлучила их. Только рассудок напоминает, что Жанет ей сестра, а сердце молчит. Правда, есть еще любопытство, странный интерес. Но более ничего.
Едва стало известно, что свадьба Жанет не состоится, и она свободна, а сердце ее, согласно законам куртуазного свода, кровоточит и взывает к отмщению, как нашлись доброжелательницы и покровительницы бедной жертвы. Дочери Евы полны необъяснимых противоречий. Зрелище чужого счастья для них невыносимо, и они стремятся его разрушить, подгоняя катапульты и тараны из сплетен и клеветы. Но стоит лишь задуманному свершиться, а счастливая избранница превращается в жертву, как те же завистницы уже хлопочут о новом союзе. Жанет постигла та же участь. Ей простили ее драгоценности, венецианские кружева и новую мебель. Ее объявили покинутой ижертвой мужчины. Окольными разговорами, прозрачными намеками, многозначительным переглядом ей подбирали подходящего любовника. Утешителя.
«Как же им нравится заниматься сводничеством!» – с тайным презрением думала Клотильда, с улыбкой выслушивая доводы госпожи де Верне, подруги Шеврез, когда та, исподволь, убеждала ее пригласить в их маленькое сообщество сына герцога д’Эпернона, который не так давно овдовел, и графа де Монтрезора, дворянина из свиты Гастона Орлеанского. «Почему их так заботит, ляжет Жанет в постель одна или с кем-то из этих господ?» Но возражать не стала. В конце концов, какая ей собственно разница, с кем ее сводная сестра намерена утешиться в своем горе? Да и нуждается ли она в утешении? Герцогиня вспомнила тех двух молодых дворян, которые сопровождали Жанет в Лувр. Неужели кто-то из них посмел бы отказать ей в утешении? И взглянет ли Жанет на маркиза де Ла Валета, томного молодого человека с поредевшими светлыми волосами и лицом уже увядшим от излишеств? Да и граф не Монтрезор вряд ли будет для нее привлекателен. Он слишком вспыльчив и груб. Такой типа мужчины, захватчика и поработителя, предпочитают женщины слабые, безвольные. Им нравится воображать себя голубкой в когтях ястреба, юной Европой на холке могучего быка. У Жанет слишком много собственной страсти и необузданности, чтобы она захотела ему подчиниться. На быка, пожелавшего ее похитить, она, колеблясь, набросит аркан.
Клотильда мысленно поставила рядом со сводной сестрой еще несколько претендентов, о ком судачили в гостиных. Но легко избавилась от бесцельных образов. Они ей были не нужны. На свете был только один мужчина, который по-настоящему занимал ее мысли. Это был Геро. О чем бы она не думала, о Мантуанском наследстве, об интригах графа Оливареса, о притязаниях матери на корону, о войне с Англией, о побитых градом виноградниках в Пуату, о наследстве для подрастающего сына, о всех тех непреложно важных вещах, что должны занимать высокородную даму, ее мысли все равно возвращались к Геро. Как ручные почтовые голуби. Геро никогда и никуда не исчезал. Он присутствовал всегда, как строгий воспитатель, надзирающий за своим питомцем. Она могла отвлечься, отбежать в сторону, сделать полукруг, совершить прыжок, забиться в нору, но все равно, как зачарованная, возвращалась обратно. И каждое возвращение было ей приятно. Окончен скучный урок. Латинский текст со множеством глаголов в perfectum и futurum. Когда же текст окончен, переведен, переписан, учебник брошен под стол, начинается блаженная перемена. Она может вновь думать о нем. Вспоминать его лицо. Совсем недавно случилось почти невозможное. Она проснулась на рассвете и застала Геро спящим. У нее было всего несколько бесценных минут, прежде чем он почувствовал ее взгляд и проснулся. Сон у него болезненно чуткий. Но все же она успела увидеть его без привычной маски. Увидеть его настоящим. Очень юным и ранимым. Встревоженным и печальным. Чего же она ждала? Неужели предполагала, то за маской скрывается довольство? Это украденное во сне лицо подтверждало давно установленную, нелицеприятную истину, от которой ей так хотелось укрыться. Он был несчастен. Он по-прежнему был несчастен.
И все же это был он, живой, осязаемый. Рука, брошенная поверх одеяла, выпавшая ресница в уголке глаза. За этим лицом все прочие лица бледнеют, стираются. Ей пришлось прибегнуть к привычному маневру, уклониться и сделать полукруг, заставить видеть тех, других, обозначенных тенью.
Жанет, похоже, приняла ухаживания графа де Монтрезора. Толчок разочарования. Неужели ей, герцогине Ангулемской, впервые изменила ее проницательность? Кавалькада знатных гостей далеко опередила обоз из трех нагруженных экипажей и стайки лакеев. Княгиня Караччиолло, вновь яркая, вызывающая, в охотничьем платье цвета заката, в плаще, подбитым лисьем мехом, гарцевала на берберском скакуне масти. Об этом жеребце тоже ходило немало слухов. Говорили, что его украли еще жеребенком из конюшен султана Марокко. По другой версии, жеребенок послужил выкупом за голову корсарского капитана, изловленного в прибрежных водах Сардинии. Была еще и треть версия, что жеребенок достался победителю скачек, в которых принимал участие сам князь-авантюрист. Сама Клотильда склонялась к тому, что жеребенок скорее всего был куплен на лошадиной ярмарке для молодой жены и для придания этой покупке особого романтического ореола, сопроводил ритуал дарения устрашающей байкой. А Жанет, как всякая женщина, чье самолюбие польщено, с готовностью приняла эту байку. Или присочинила собственную. Эти незаконнорожденные своего не упустят. Следует отдать ей должное. Держится в седле она безупречно. Учитывая, что рыжий бербер нрава не кроткого, под стать своей хозяйке, глаза злые, сарацинские, хрипит, вскидывает «щучью» морду, скалит зубы, на удилах – пена. Полный ярости, гонимый далеким пустынным ветром, этот зверь рвется вперед, и Жанет приходится его сдерживать.
Клотильда на своей спокойной андалузской кобыле с интересом отметила досаду графа. Чертов бербер, как ревнивый страж, не позволял ему приблизиться вплотную к намеченной жертве, чтобы завести томный, обволакивающий разговор, чтобы шептать ей прелестные пошлости и наслаждаться ее смущением. Жанет, казалось, искренне сожалеет, что ее огненный пустынник столь беспокоен.
— Ему в тягость этот неспешный шаг, — услышала Клотильда. – Он рожден, чтобы побеждать.
Самовлюбленный рыцарь не согласился. Он не мог допустить и мысли, чтобы какой-то конек, ходящий под женским седлом, мог претендовать на превосходство. Сам граф ездил на кауром жеребце той же андалузской породы, что и герцогиня. Он хвастал, что скакун был им захвачен во время дерзкой вылазки во Фландрии, где он в честном поединке сразил испанского гранда. Жеребец был самых чистых кровей, безупречного экстерьера и претендовал на звание самого резвого скакуна при дворе. Граф не мог не попенять Жанет за ее самонадеянность, на что та немедленно ответила:
— Граф, вы меня чрезвычайно обяжете, предоставив столь прелестный повод нарушить этот неспешный ход. Я, право же, слишком утомлена нашей медлительностью.
Бравый кавалер, не рискуя оскорбить даму своим будущим триумфом, — да и как могло быть иначе? – попытался с покровительственной мягкостью вразумить бедняжку. Но Жанет, капризно сдвинув бровки, выпятив губу, настаивала на своем.
«Она все-таки глупа», — решила про себя Клотильда, пока велся этот шутливый спор между верховным божеством – мужчиной и правнучкой адамовахрящика. Однако, Жанет спор выиграла. Граф, с усмешкой, тайно желая этой победы, принял условия. Они начнут скачку через лес по направлению к замку. Кто окажется во дворе первым, тот и победил.
— Вы слышали, господа?
Все дамы, дружно не одобрявшие выходку Жанет, пылали любопытством и очевидным злорадством. Клотильда с удовольствием оглядывала их лица. Де Шеврез, де Верне, маркиза д’Эффиа, мадам де Лианкур. Как же они хотят, чтобы Жанет проиграла, эта выскочка, эта богатая вдова, такая независимая и такая живая. Она будто скатившийся на землю солнечный зародыш, огненное семя, призванное начать свой путь у самых истоков. Прорасти в черную землю, преодолеть глиняную тяжесть, тянуться к небу, выбросить цветок, выносить плод, перепачкавшись, перемешавшись с песком, умереть, чтобы затем вернуться уже полноценным светилом. Зерно Гелиоса, забытое, брошенное в сосуд плоти. Сама Клотильда колебалась. Она желала и победы и проигрыша. Победа подтвердит ее право на интерес к этому странному существу, связанному с ней узами крови. А с другой стороны, поражение лишит Жанет всех ее тайных преимуществ, всех ее магических, светоносных способностей. Проиграв, она станет одной из них, заурядной кокеткой, затеявшей этот флирт с мужчиной, чтобы стать его жертвой.
Все заволновались, заговорили, выбирая соперникам исходную точку. Это оказалось брошенное у насыпи старое колесо с треснувшем ободом. Граф все так же снисходительно улыбался, а вот Жанет разительно изменилась. На ее лице не было и тени той кокетливой глупости, которую мужчины находят столь привлекательной. Она смотрела прямо перед собой, поглаживая жеребца по шее. Тот уже не вертелся, не перебирал ногами. Он навострил уши. Дорога впереди, утекая в лес, суживалась и обращалась едва ли не в тропинку. Был и другой путь, в объезд, по широкому, утоптанному тракту через Венсенн, но соперники выбрали первый, более трудный.
«Она сломает себе шею»,- почти равнодушно подумала Клотильда. –«Жаль, я еще ничего о ней не узнала».
Солнце светило им в спину. Огромное, красное, с обещанием ненастья, оно перекатывало свой уже бессильный, ноябрьский жар в разноцветные земные пятна. Лес был будто заляпан кистью полубезумного художника, который в порыве, не то отчаяния, не то вдохновения, смешал все краски, а затем стал наносить их на полотно беспорядочными мазками.
«Скоро зима», — следовала тропой своих раздумий герцогиня Ангулемская, после бешеного бега по кругу, возвращаясь к своему собственному колесу на обочине дороги. «Будет холодно. Сквозняки. Геро тяжело переносит зиму. У него возобновятся боли. Мигрень будет преследовать его. Надо приказать, чтобы у него лучше топили».
Додумать она не успела. Кто-то из дворян молодецки свистнул, и всадники рванули в галоп. Но Жанет прибегла к тому же маневру, что и в Лувре. Она замешкалась. Так естественно, так убедительно. Граф уже был впереди на два корпуса, а рыжий злой бербер все еще путался в собственных ногах. На лицах женщин тайное, сочувственное злорадство. На лицах мужчин – вежливое превосходство. Разве кто-то ожидал иного? Разве к лицу и по силам женщине бросить вызов мужчине? Клотильда видела лицо Жанет, скрытый за ресницами зеленый огонь. Она играла со своим самоуверенным противником. Она давала ему фору. Легкая победа ей не нужна. Наконец, ей удалось послать бербера в галоп. И едва он взлетел, сплетая тонкие ноги в танце, едва толкнулся острыми копытами в каменистую ленту, герцогиня убедилась в собственной правоте. Жанет играет. Играет с этим самодовольным глупцом, как великолепная кошка играет с нахальной мышью. Ей ничего не стоит догнать соперника, но она сделает это не сразу. Она позволит ему увериться в собственном могуществе, насладиться им, вознестись, раздуться до размеров индюшачьего зоба, а затем сдернет зазевавшуюся птицу с насеста, бесцеремонно ухватить за распущенный хвост. Всадники скрылись в лесу. Еще мелькал подбитый лисьим мехом плащ. Жанет отставала, не позволяя берберу обойти собрата. Это все еще спектакль. Но очень скоро, при отсутствии зрителей, она бросит играть и окажется во дворе замка прежде, чем самоуверенный граф разгадает ее замысел.
— Почему никто не догадался заключить пари? – воскликнул кто-то.
— Ах, — перебил говорящего женский голос, — заключать пари имеет смысл, если шансы у соперников примерно равны. А здесь победитель известен заранее. Что это за пари, если все поставят на графа? Против, возможно, сыграет кто-то из вежливости, кто-то из кавалеров, чтобы заслужить благосклонный взгляд дамы.
— Как же неосмотрительно со стороны княгини, особы едва прибывшей в Париж, затевать подобные поединки. Граф великолепный наездник.
— Вы правы, мадам, — сказал кто-то из мужчин. – Я бы поставил на даму из вежливости.
— Полагаю, все присутствующие здесь господа поступили бы сходным образом, — звенел насмешливый голос Шеврез. – За незначительным проигрышем стоят неплохие дивиденды.
— Почему же только господа? – не выдержала Клотильда. – Я бы поставила на д’Анжу.
Наступила тишина. На нее в изумлении глазели и дамы, и кавалеры. Она усмехнулась. Затем пришпорила кобылу и неспешной рысью последовала за растворившимися всадниками.
«Жаль, что я не заставила их заключить пари, всех, против меня одной. Могла бы неплохо развлечься».
Она пожалела об этом еще больше, когда обнаружила, что Жанет уже давно гарцует во дворе ее замка, поджидая замешкавшихся спутников. Граф де Монтрезор с трудом сдерживал бешенство. Он был смертельно бледен и несколько раз безжалостно хлестнул своего скакуна меж ушей. На графа бросали насмешливые взгляды, сыпались фальшивые утешения.
— Граф, вы поступили, как истинный рыцарь, — воскликнула госпожа де Верне. – Как это благородно, позволить женщине одержать победу!
Граф бросил на нее яростный взгляд. Он-то знал, что ничего подобного себе не позволял. Он жаждал первенства, превосходства. Над мужчинами, над женщинами и над животными. Даже в ином порядке. Над животными и над женщинами. Победа женщины оскорбительнее, чем неповиновение пса. Клотильда отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
Ей показалось, или это и в самом деле был Геро? Знакомый силуэт мелькнул у черного хода, коим пользуются слуги. Он, скорей всего, был в парке, когда кавалькада приблизилась к замку. День выдался чудесный. Солнечный и прохладный. Ломкий и прозрачный, как стекло. Один из тех дней, какие осень дарит в качестве отступного, день хрупкого пограничья времени. В такой день Геро не мог оставаться в душной темнице. Он бродил, прощаясь со своими деревьями. Или украдкой подкармливал бродячего пса, который вновь шнырял по окрестностям. У него было больше двух недель покоя. Замок был в полном его распоряжении. Явление гостей как вражеское нашествие. Он поспешил укрыться.
Последующие два часа прошли в суматохе. Гостей следовало разместить, указать им отведенные апартаменты, раздать тысячи приказаний. К счастью, Анастази уже вернулась из Ангулема и взяла на себя эту шумную процедуру.
Герцогиня тоже нуждалась в некоторой передышке. Горничная освободила ее от тяжелого дорожного платья, обтерла занемевшее усталое тело хозяйки куском мягкого полотна, смоченного в розовой воде. Откинувшись, Клотильда блаженного вытянула ноги. Она не любила ездить верхом. У нее затекала спина. Она даже ощутила укол зависти, когда вспомнила, как живо, без чьей-либо помощи, Жанет соскочила с седла. Ни тени утомления. Только щеки горят от ветра.
Сотворили Брат и Сестра мир из земли, огня и воды, и назвали его Райхи. Долго играли Двуединые с новым миром, лепили горы и долины, растили деревья и травы, населяли земли зверьми, небо птицами и воды рыбами. Но чего-то не хватало Двуединым, и сказал Брат:
— Нет в мире равных нам, с кем могли бы мы играть!
Улыбнулась ему Сестра и ничего не ответила, лишь поцеловала и потянула на мягкую траву. А на следующий день родились семь прекрасных Драконов, и каждому из своих детей подарили Двуединые по одной стихии.
Катрены Двуединства
431 год, 6 день пыльника (семь дней спустя)
Королевство Валанта, Южный перевал, крепость Сойки
Шуалейда шера Суардис
«Его высочество Люкрес идет ва-банк!» — кричал газетный заголовок.
Схватив газету, Шуалейда принялась жадно читать, но уже через пару строк разочарованно поморщилась. Опять сплетни и домыслы! Вот уже четверть месяца Шу ненавидела газеты. Зря говорят, что нет ничего хуже неизвестности. Неправда! Хуже – домыслы и сплетни. Когда узнаешь о собственной помолвке из газет и не можешь понять – была помолвка, будет или это всего лишь очередная газетная утка?
— Наверняка утка, — без особой уверенности сказала Шу и бросила газету на пол.
Тут же из-под кровати высунулась мохнатая лапа, закогтила газету и потянула к себе.
«Мр-ря!» — послышалось довольное. Рысь по имени Морковка обожала газеты и никогда не упускала случая на них поохотиться.
— Не ешь бяку, отравишься, — сказала Шу.
Морковка презрительно фыркнула. Чтобы она — и отравилась? Да за кого вы ее держите!
— Вот скажи мне, какого ширхаба мне ничего не говорят?
Рысь недовольно заворчала. Она хотела охотиться, а не вникать в проблемы Шу.
Запретив себе злиться, Шу опять взялась за газеты, только что привезенные из ближайшего города. Газеты, продовольствие и почту доставляли в крепость Сойки четыре раза в месяц. И ровно четверть месяца прошла с тех пор, как Шу впервые прочитала о планах кронпринца империи Люкреса жениться на «таинственной принцессе, спрятанной в глуши», «мифической сумрачной колдунье» и прочая, прочая.
Планы! Потрясающе! Изумительно! А интересоваться планами самой Шуалейды? Может, ей это принц сто лет не сдался! Может, она хочет не замуж, а учиться в Магадемии на артефактора! У нее, может, талант! А тут – нате вам, принц, весь такой в белом…
Шу поморщилась, глянув на первую страницу «Вечернего Герольда». Там красовался заголовок: «Наше будущее» и под ним портрет кронпринца Люкреса Брайнона. Надменный взгляд ярко-бирюзовых глаз из-под сросшихся темных бровей, породистый горбатый нос, волевой подбородок и аккуратно уложенные волной каштановые волосы. Плюс – белый генеральский мундир с золотыми эполетами и «государственное» выражение лица. Принц был без сомнения красив, о нем без сомнения мечтали все юные и не очень дамы империи. Все, кроме Шуалейды!
На свой портрет рядом с портретом кронпринца она даже смотреть не стала. Нечто носатое, угрюмое, похожее на ворону в кружевах. Единственный ее портрет, сделанный в конце весны, когда ей исполнилось пятнадцать. Газетчиков в крепость Сойки не пустили, но позволили корреспонденту «Вечернего герольда» сделать снимки и взять у нее короткое интервью. Разумеется, заранее согласованное с королевской Тайной Канцелярией и под бдительным присмотром капитана Магбезопасности.
Шу снова поморщилась. О тексте статьи Магбезопасность позаботилась, а о том, чтобы сделали хоть один пристойный снимок – нет! На этом портрете она вовсе на себя не похожа! Вот если взять другой ракурс, то она будет почти красивой! А здесь? Как есть пугало!
«…ее никто не видел. Уже больше десяти лет король Валанты скрывает младшую дочь и сына… сумеречный дар принцессы Шуалейды – истинное благословение богов… не стоит верить слухам… его величество заботится…»
— А нас давно пора переименовать в «Вечерний подхалимаж», – пробормотала Шу и бросила газету на пол.
На этот раз Морковка высунулась, прижав уши. Пушистые, с кисточками. Морда у нее была чуть приплюснутая, щекастая и очень серьезная. Охота же!
Пока Морковка охотилась на «Вечерний Подхалимаж», Шу просмотрела остальные заголовки. Новости о железной дороге, цены на медь, светская хроника… о, вот оно!
«Ее высочество Ристана заявила, что слухи о помолвке младшей принцессы сильно преувеличены. Никаких официальных предложений от его высочества Люкреса не поступало».
Ага! Значит, предложения не поступало… или поступало неофициальное? Вот как понять, что происходит, если газеты врут, а отец не пишет.
— Ширхаб нюхай эту политику! — выругалась Шу, едва сдерживаясь, чтобы не бросить и эту газету на растерзание маленькой, бедненькой и голодненькой рыси.
— Р-р-ры! — согласилась рысь. Мол, я политику тоже не люблю, но ради тебя – съем! Вместе с женихом. Вдруг он вкусный?
Последняя газета и вовсе заставил Шуалейду длинно выругаться.
«Скандалы, интриги, расследования» опубликовала статью на всю первую страницу и специальное интервью придворного мага.
— Может ли сумеречная колдунья стать нашей королевой? — вслух, с выражением зачитала Шу для Морковки. — Или же кронпринца не интересует южное королевство, а одаренная супруга нужна ему лишь чтобы подтвердить свои права на империю? На вопросы нашего корреспондента отвечает придворный маг Валанты, полномочный представитель Конвента Рональд шер Бастерхази…
На это имя Морковка отреагировала тихим и очень грозным рычанием. Мол, пусть только покажется, уж я его! Съем! И для пущей убедительности шлепнула когтистой лапой по деревянному полу, оставляя глубокие царапины.
— Фу так делать! — отвлекшись от газеты, Шу провела над царапинами босой ногой, возвращая кедровым доскам изначальную гладкость. — Фу, я сказала!
Рысь покаянно муркнула и лизнула пятку Шу шершавым мокрым языком.
— Ай, щекотно же… вот, слушай дальше: «Это сложный юридический вопрос, отвечает шер Бастерхази. Пока ее высочество Шуалейда не достигла совершеннолетия, она считается потенциально светлой. Однако…»
Вся проблема была в этом «однако».
Шуалейда знала, что в отличие от Каетано, урожденного светлого шера, родилась бездарной. То есть, как говорил наставник, с латентным даром. Ее дар пробудился в два с половиной года, когда родился Каетано. Сама Шу этого не помнила, разве что какие-то смутные картинки, полные страха перед кем-то очень злым. Кем злым? Что тогда произошло? Почему ее дар пробудился? Она ничегошеньки не знала достоверно. Когда она лет в десять написала отцу с просьбой рассказать, он ответил «не торопить узнать то, что Двуединые в милости своей от тебя скрыли». Ни ее компаньонка, ни комендант крепости Сойки, ни капитан Магбезопасности, приставленный к ним с Каетано телохранителем и наставником в магических науках, тоже не смогли рассказать ровным счетом ничего. Судя по недомолвкам капитана Энрике, потому что дали клятву о неразглашении именем Двуединых.
О пробуждении дара у второй принцессы Валанты наверняка писали газеты, но почему-то все подшивки того времени оказались изъяты из архивов. Шу проверяла. Не сама, конечно. Ей и Каетано запрещено было покидать окрестности крепости Сойки и бывать хотя бы в ближайшем крупном городе. Максимум – в деревнях неподалеку, и то в сопровождении половины гвардии и непременно капитана Энрике Герашана, светлого шера третьей категории.
Именно он и сумел найти и привезти ей несколько чудом сохранившихся газет того времени – полных таинственных намеков на нечто ужасное. Одна из статей даже была озаглавлена «Принцесса-монстр?», и говорилась в ней полнейшая чушь. Капитан Энрике тоже сказал, что ей не стоит принимать эту чушь всерьез, а стоит подумать головой. Ну как девочка двух с половиной лет могла убить сотню человек, проклясть целый город и разрушит половину дворца? Тем более что дворец – цел и невредим, уж это-то Шу отлично помнила. Ведь они с Каетано жили дома еще целых два года, до смерти матери. И это были прекрасные, счастливые два года, если не считать отчаянного, иррационального страха Шуалейды перед темным шером Бастерхази и ненависти Ристаны, их с Каем старшей сестры.
Интересно, кронпринц Люкрес не читал тех газет? Или он не верит в страшные сказки? Вот Шу – не верит. Никакое она не чудовище. Она – почти обычная светлая шера, такая же как Каетано, капитан Энрике или его жена и единственная подруга Шу, Бален. Шуалейда так же в точности может лечить, а всем известно, что целителями бывают только светлые шеры! Темные – только некромантами. Так что меньше чем через год наступит ее полное совершеннолетие, она пройдет аттестацию на шерскую категорию и получит свою Цветную грамоту. Светлую, непременно светлую! На крайний случай – сумрачную.
Потому что принцесса не может быть темной. Никогда и ни за что. Темные – зло и ужас. Не зря новые законы империи не допускают темных шеров ни к государственной службе, ни к наследованию короны и высших титулов. За последние дни, как прочитала в газетах о своей возможной помолвке, Шу изучила десяток юридических талмудов и с пристрастием допросила ученого наставника. Так что теперь могла цитировать юридические формулировки наизусть, как заправский стряпчий.
Но вот беда: в законах ни слова не говорилось о сумрачных шерах! В старых законах все шеры были равны, темный ты, светлый или в крапинку. А в новых законах темным шерам запрещалось все, кроме как дышать. Исключением оставались лишь члены представители Конвента – такие, как темный шер Бастерхази. И насчет него Шу точно знала: лучше бы ему запретили все, включая дыхание! Хоть она в последний раз видела шера Бастерхази вживую одиннадцать лет назад, он до сих пор снился ей в кошмарах. Из-за него Шу с братом все это время сидят в глуши! Из-за него и ширхабом нюханой старшей сестры, Ристаны! Если бы не эти двое, Шу и Кай остались бы дома, с отцом, и может быть Шуалейда в прошлом году поехала бы учиться в Магадемию…
Смяв «Скандалы», словно это было горло темного шера Бастерхази, Шу запустила бумажным комом в окно. Кружившие над скалами чайки испуганно заорали от такого подарочка. А Морковка оскорбилась до глубины рысьей души. Она запрыгнула на подоконник, провожая газету недоуменным взглядом. Вкусную, свежую газету! Как могла любимая хозяйка отдать ее глупым чайкам!..
— Невкусная газета, поверь мне. — Подойдя к окну, Шу почесала рысь за ушами. Та прижмурилась, низко заурчала. — Лучше скажи, я не похожа на тот портрет, правда же?
Рысь ткнулась мордой ей в живот, подтверждая: ты самая красивая, самая лучшая, дай еще газетку, а? У тебя много! Сегодня целую пачку привезли!
— Потом, наглая твоя морда.
Отряхнув бриджи и сорочку от рыжей шерсти, Шу подошла к зеркалу. Небольшое, в бронзовой раме, оно висело напротив кровати, так что далеко ходить не пришлось. Впрочем, в ее «роскошных» покоях ходить дальше десяти шагов было некуда. Зато… зато прямо под окном было море! Огромное, ярко-синее, с редкими белыми барашками и торчащими из воды скалами. И где-то на полпути к горизонту остров Глухой Маяк с развалинами, светящимися по ночам. Жаль, она обещала не лазить туда никогда и ни под каким видом, иначе бы… эх! Мечты, мечты!
В зеркале отражалась высокая, стройная и вполне симпатичная девушка. Кожа ее была бледной, – это хорошо, это модно! – скулы высокими, брови черными и густыми, вразлет. И пусть нос слегка великоват, а все лицо длинновато и узковато, зато глаза! Ярко-лиловые, в густых ресницах, с чуть приподнятыми уголками, ее глаза были определенно очень хороши. И волосы – длинные, тяжелые и блестящие, как вороново крыло, тоже. Да, Шуалейда не похожа на модный идеал. Но и не та жуть, что в газете.
Но и не красавица, в отличие от «прекраснейшей» Ристаны.
А плевать! Все равно здесь, на краю света, никто ее не видит. И если у Люкреса не выйдет с женитьбой, то и дальше не увидит. Ну, кроме настоятельницы монастыря для трудновоспитуемых темных шер, куда Ристана обещала отправить Шуалейду: на момент того обещания Шу исполнилось четыре, но она его прекрасно помнила. А Ристана не раз повторяла.
Ширхаб! Как все сложно! Выйти за Люкреса – значит рисковать жизнью Каетано. Не выйти – наверняка отправиться в монастырь.
Подняв воздушным потоком газету с портретом возможного жениха, Шу подвесила ее перед собой. Что ж. Выглядит он мужественно. Правда, он старше Шу раза в три, зато – единственный из сыновей императора одарен магически, и у него все шансы стать следующим императором.
Так может быть, ему нужна она сама, сумрачная принцесса Шуалейда, а не корона Валанты?.. Ведь у него будет корона империи.
Нет, совершенно невозможно больше мучиться неизвестностью!
Кинув газету на растерзание Морковке, Шуалейда нарисовала на зеркале руну, подсмотренную в одном старом фолианте.
Он посмотрел на Таари, впитывая глазами образ, запечатлевая — пусть даже ничего не получится, но этот портрет навеки останется в его мыслях.
— Я люблю тебя.
Она издала странный клокочущий звук, шагнула к нему, прижала его голову к своему животу. Подняла за подбородок.
— Ты хочешь быть моим рабом?
Он смотрел в её глаза, где костры, сжигающие все на своем пути, превращались в звезды.
— Да.
Она улыбнулась. И толкнула его к своим ногам.
***
Акайо лежал в кровати. Тело ныло, опустошенное и вымотанное, зато сознание его покачивалось на волнах совершенной гармонии.
Сверху устроилась Таари, играя с длинной иглой. У Акайо уже не было сил вздрагивать, когда холодная сталь касалась кожи.
— Извини за то, что было в магазине одежды. Это было неправильно. — Акайо сонно шевельнулся, обнял её. Таари вздохнула, отложив иглу, щекой прильнула к его груди. — Бедный, ты даже не понял, что было не так. Я же тогда попыталась тебя сломать.
— Но не сломала же, — пробормотал он. Магазин вспоминался с трудом. Ну рубашка. Ну зеркало… Таари тихонько засмеялась.
— Вот и хорошо. А то на слабых сложно не нападать.
Он дернул уголком губ, постепенно просыпаясь. Значит, вот каким она его увидела. Слабым.
Она поняла. Приподнялась над ним, посмотрела в лицо сердито.
— Не глупи. Я не о том, — отвела взгляд, снова собираясь с мыслями. — Слабые будто сами просят — пни меня. Подчини. Ударь. Сделай больно и любуйся страхом в моих глазах. Слабых легко заставить носить тапки в зубах, ходить на четвереньках и получать удовольствие от чего угодно. — Она снова легла ему на грудь, в задумчивости пропустила прядь своих волос между пальцами. Вздохнула. — Но ты каждую секунду знаешь, что слабый врёт. Он ничего такого не хотел. Это просто ты оказалась редкостной сукой.
Акайо понял, что знает, о чем она говорит. Вспомнилась невольно увиденная сцена в переулке — Тетсуи на коленях, в самом глубоком из поклонов распластался по земле, а Таари смотрит на него сверху, раскрасневшаяся, с горящими глазами. Как медленно поднималась точеная нога — вот-вот опустится на спину склонившегося раба. И как эта опасная искра вдруг потухла. Как побледнела Таари, наклонилась резко, чуть грубее чем надо подняла Тетсуи на ноги. И её слова…
“Никогда не подчиняйся, если ты этого не хочешь. Никогда”.
Акайо вернулся из воспоминания и подавил желание вжаться в матрас. Таари вдруг оказалась прямо над ним, хитро заглядывая в глаза.
— А я догадалась, что ты тогда подглядывал!
Он покраснел и слегка кивнул, коснувшись лбом её лба. Таари быстро потянулась к нему, поцеловала в губы — сначала с намерением тут же отстраниться, потом увлекшись. Засмеялась тихонько, почти не разрывая поцелуй.
— Ты знаешь, чего хочешь, м, Акайо?..
Он улыбнулся, прикрыв глаза, потянулся вверх, ища ее губы, позволяя ей перехватывать контроль. Подавлять его, будто само дыхание Таари было агрессивным захватчиком, и он покорялся ей так же легко и естественно, как земля покоряется плугу.
Земля хочет плодоносить. Земля дышит паром и говорит пахарю — возьми меня. Вырасти на мне рис.
Акайо хотел быть землей, глиной в длинных пальцах Таари. Хотел и дальше наблюдать за самим собой — как он становится спокойней, умней, уверенней в ее руках. Как она лепит из него другого Акайо.
Или, может быть, как она извлекает из комка глины его настоящего.
***
Утром Таари напечатала контракт. Если бы Сааль был хоть немного честней, они подписали бы бумаги ещё на рынке — или, что вероятнее, отказались бы подписывать, создав безвыходную ситуацию. Однако покупательница документы не потребовала, Сааль напоминать не стал, и вышло так, что Таари до сих пор владела своими рабами на очень странных условиях.
— Теоретически я не могу вам приказывать ничего, кроме “стойте здесь” или “идите за мной”, как перекупщик. За то, что я сделала с Джиро, он мог обратиться в СКЧ, — сообщила Таари. Тут же фыркнула, — Впрочем, за то, что он сделал с тобой, вообще полагался курс поведенческой коррекции. Можно сказать, ему еще повезло.
Акайо кивнул, не став уточнять ни что такое СКЧ, ни про коррекцию. Это сейчас было не важно, к тому же куда больше неизвестных слов он обнаружил в контракте. К счастью, в конце был словарь.
Таари улыбалась, наблюдая, как он краснеет.
— Как мило! А когда вчера я кое-что из этого делала, ты смущался куда меньше, — рассмеялась, когда он вспыхнул еще сильнее и потупился.
Она была права, Акайо мог подписать эти бумаги, не читая, ведь прошедшая ночь ясно показала — они любят одно и то же, а если он попросит, Таари всегда остановится. Но…
Акайо не был уверен, что она разрешит. Что он вообще имеет право об этом просить. Какая-то его часть, та, что смотрела на Таари с обожанием, больше подходящим для имперской жены, хотела просто подписать, сказать «да, моя госпожа», и рухнуть в настоящие гаремные отношения. Не заботиться больше ни о чем, не беспокоиться, не бояться. Быть уверенным в правильности происходящего.
Акайо все еще было страшно от того, что он это чувствовал, что он внутри оказался таким. И он решился. Поднял взгляд на Таари, встретился с ней глазами.
— Я хочу иметь возможность сделать с тобой то же самое, что ты будешь делать со мной.
Он ожидал, что она онемеет, будет выглядеть ошарашенной, шокированной. Возможно, скривится в гримасе отвращения, подумав о том, что раб хочет иметь власть над ней.
Таари засмеялась и кивнула.
— Хорошо. Я очень надеюсь, что ты однажды используешь эту возможность. Но никто не должен об этом знать, ладно? Мне сейчас нельзя ни с кем из вас быть в равных отношениях, иначе придется нового раба заводить. Иначе не хватит «людей, которые зависят от кандидата» для диссертации.
***
Следующие дни были похожи на сон. Конечно, никуда не делись занятия с Джиро и остальными, и задания Нииши, и еще добавились тренировки, которые предложил Рюу. Но чем бы ни были заняты его дни, ночи принадлежали Таари. Он принадлежал, теперь во всей полноте этого слова, таял в ее руках, растворялся в восхитительной боли, которую она умела превращать в наслаждение столько острое, что он впервые за многие годы расплакался. Она тогда долго сидела, положив его голову себе на колени, вытирала слезы и улыбалась, словно довольная кошка. Он обожал такой ее взгляд. Он обожал ее всю, и поставленное им самим условие казалось глупым. Разве может корабль предлагать условия морю? А он не чувствовал себя даже кораблем. Щепкой разве что, той самой лодкой, чьи весла он недавно взял и вывел из заледеневшей реки в это бескойнее море, чтобы отдаться на волю волн, нежных, как шелк, и таких же надежных.
Однако верно было и обратное — как бы хорошо ему ни было ночью, вслед за этим наступал день. Он ничего не пытался скрывать, как и Таари, да это было бы и невозможно — она оставляла на нем следы, словно ставила недолговечное клеймо, подтверждая еженощно — он принадлежит ей. Никто ничего не спрашивал, только смотрели понимающе, как Иола, смущенно, как Тетсуи, или хмуро, как Джиро. Акайо понимал, что каждый из них думает что-то свое, и, наверное, как минимум Джиро не одобрял того, каким стал бывший генерал, но не задумывался об этом надолго. Это была его жизнь, которую наконец-то хотелось жить. Мысли окружающих удивительно мало значили по сравнению с этим.
Ночами казалось, что Таари так же, как и он, погружена в эту захватывающую легкость, никогда он не видел в её глазах ни одной тени, могущей сказать, что она думает о чем-то более важном. Однако, когда у него едва оставались силы, чтобы выполнять простейшие действия вроде купания, готовки и уроков с Джиро, Таари успевала больше.
Например, через неделю после подписания контракта она подарила Шоичи платье и несколько пачек таблеток, сопроводив это словами “чтобы ты наконец стала женщиной не только в своей голове”. Все подумали, что это шутка, насмешка, но Шоичи, вместо того, чтобы покраснеть, пылко поблагодарил хозяйку.
Положение спас Иола, деловито уточнив, в каком роде теперь к нему обращаться, и, услышав уверенное “в женском”, последовательно следовал этой просьбе. Большинство остальных, уже привыкших полагаться на Иолу и Акайо как на пример правильных действий, старались поступать так же. Самому Акайо было довольно странно обращаться к внешне мужчине как к женщине, хотя и невозможно было не признать, что в платье Шоичи выглядит лучше. Даже имя, которым она теперь себя называла, Тэкэра, означавшее “сокровище”, шло ей куда больше.
Без проблем, однако, не обошлось: Джиро и Рюу изменения игнорировали, Тэкэра игнорировала их в ответ, не отзываясь на обращения в мужском роде и старое имя. В конце концов, Акайо попросил обоих прийти к себе в комнату, закрыл дверь и спокойно сообщил:
— Представьте, что вы родились с женскими телами. Вам не дают оружие, не учат драться, запрещают говорить наравне с братьями, наряжают в неподходящую вам одежду и называют чужим именем. Вас бы это устраивало? Или вы хотели бы стать теми, кем вы себя чувствуете?
К счастью, его авторитета хватило, чтобы они хотя бы задумались о такой возможности, а не отвергли ее с негодованием. Через пару дней Акайо с удовлетворением заметил, как Рюу, хоть и с запинкой, обратился к Тэкэре по новому имени. Джиро, к сожалению, оказался более упрям, и теперь просто игнорировал человека, внезапно оказавшегося другого пола. Таари предупредила, что из-за таблеток Тэкэра постепенно будет становиться все более женственной и обещала после защиты диссертации съездить с ней в город, чтобы назначить дату операции.
Акайо, у которого от всего этого кружилась голова, старался не думать слишком долго о том, что здесь врачи могут сделать из мужчины женщину и наоборот. Все-таки были вещи, которые стоило принимать такими, какие они есть, не пытаясь разобрать их на части и увязать с остальной системой мира иначе, чем простым согласием с тем, что и это тоже бывает.
***
В саду пожелтели листья, всё чаще шли дожди, уже не налетавшие на несколько минут стеной воды, а долгие, моросящие. В воздухе пахло осенью. Дни шли одновременно быстро и медленно, складывались из похожих вех — завтрак, работа, обучение, обед, работа и уроки с Джиро, ужин. Таари. Она каждый день придумывала что-то новое, говорила, что ей никогда не наскучит смотреть на него. Акайо краснел. Он был с женщинами раньше, но очень, очень давно — до того, как чин генерала отнял всё время, которое выделялось солдатам на отдых. И этот опыт мало чем мог помочь. Таари была другой, настолько, что могла бы показаться далекой и чуждой, но почему-то именно эти отличия, то, насколько она была не похожа на имперских женщин, превращало каждый взгляд на нее в пытку страстью.
Акайо понимал, что так не может продолжаться вечно. Даже ее фантазия не была бесконечной, да и просто невозможно каждый день не высыпаться ради сессий, а не ради защиты империи.
Каролина откинулась на спинку кресла.
– Это невозможно, – произнесла она.
– Я и не надеялся, что ты поверишь мне на слово, – спокойно ответил Уиттон. – Легковерных и наивных мы держим как можно дальше от наших секретов. Взгляни сюда, – предложил он, открывая папку.
Каролина увидела большие фотографии какой-то деловой встречи. На фотографиях в разных ракурсах повторялся большой круглый зал и незнакомые люди в деловых костюмах. Каролина непонимающе взглянула на Уиттона.
– Это Первый Конгресс Содружества Четырех Планет – Земли, Марса, Венеры и Нептуна, который прошел месяц назад на орбитальной станции Марса. Видишь эту эмблему? – он показал на стенд со странным символом – четыре кружочка, соединенные линиями, и купол над ними. – Это символ Содружества. А вот я, – он показал одно фото. – Знаешь, кто это рядом со мной? Это Федеральный глава Марса, мистер Джосэни. Он очень, очень богат!
Каролина посмотрела на высокого толстяка с усталым, но улыбающимся лицом. На другом фото они вместе с Уиттоном пили шампанское.
– И Линда тоже здесь, – он показал фото, где Линда была в деловом костюме и поэтому казалась немного старше. Она стояла рядом с Уиттоном и разговаривала с мистером Джосэни.
– А вот это – официальный посол с Нептуна по имени Аэль, – Уиттон показал на красивого молодого человека в деловом темно-синем костюме и с тонкой вязаной шапочкой на волосах. – Президент Нептуна не смог приехать на Конгресс и послал своего представителя. Это был знаменательный день! А вот миссис Мена, уполномоченный представитель с Венеры. С ними мы давно уже сотрудничаем. Симпатичная женщина, правда?
Каролина не ответила.
– Вы что, издеваетесь надо мной? – спросила она, в упор глядя на Уиттона. – Кто вам поверит? Вы обещали мне доказательства, но я их не вижу. На этих фотографиях обычное мероприятие. И потом, я не дура. Всем известно, на других планетах люди не живут…
– А ты была там, что так утверждаешь?
– Нет, конечно, но ведь туда никто и не летает, чтобы проверять. Это очевидно.
– Ага, вот видишь, ты сама себе противоречишь! Не видела, а значит, и нет. А если я тебе скажу, что правительство Соединенных Штатов давно уже установило контакт с другими планетами, и инопланетяне помогли нам построить мощный космический корабль для безопасных путешествий по космосу? Что ты на это ответишь?
Каролина вздохнула.
– Я скажу, что все это научная фантастика, – ответила она. – Пришельцев не бывает. И других цивилизаций тоже нет. А если и есть, то они очень далеко от нас…
– Они действительно далеко, – согласился Уиттон. – Настолько далеко, что простым землянам, ничего не видящим дальше собственного носа, некогда и незачем всерьез думать о них! Но другие цивилизации есть, и они намного превзошли нас. Маленький муравей тоже не может представить, что где-то рядом с ним стоит пентхаус. Его муравейник для него – весь мир.
– Люди – не муравьи. У нас есть разум. Современные технологии. И люди уже давно следят за звездами.
– Следят, – Уиттон презрительно усмехнулся. – Да разве отсюда можно что-то увидеть? Вот если бы ты хоть раз побывала на орбитальной станции Марса… Или в джунглях Венеры… Или на прекрасных спутниках Нептуна… Или хотя бы на нашей древней маленькой Луне… Эх, ты бы сразу думала по-другому!..
Он закатил глаза к потолку и расплылся в блаженной улыбке. Каролина пристально смотрела на него.
«Да он сумасшедший, – подумала она почти сочувственно. – Или наркоман…» Но Уиттон снова перевел на нее взгляд.
– Не веришь, – сказал он.
– Нет.
– Ну, ладно, – он поднялся, и Каролина невольно вжалась в кресло. Но Уиттон подошел не к ней, а к своему книжному шкафу. Он открыл ключом дверцу и достал несколько книг.
– Моя любимая коллекция, – сказал он, возвращаясь к столу. – Смотри. Это не просто книги. Все они привезены сюда с разных планет.
Каролина посмотрела и увидела, что на обложках книг все написано на непонятных языках – иероглифами, точками и черточками, а кое-где вообще были непонятные символы и значки, которые тоже складывались в слова. Каролина открыла ближайшую книгу и от неожиданности уронила ее на стол. Картина перед ней ожила, как экран телевизора: там был ослепительной красоты тропический пейзаж с ярко-синим морем и зелеными горами на горизонте. Темно-зеленые папоротники вблизи казались синими из-за призрачного голубого света, разлившегося вокруг. В волнах недалеко от берега купались двое – парень с ярко-желтыми волосами и высокая красноволосая девушка, которая брызгала на него водой, а парень со смехом уклонялся от брызг. Прямо из переплета книги зазвучал негромкий, но очень приятный мужской голос на непонятном языке. Он как будто что-то рассказывал. Парень и девушка тем временем взялись за руки и быстро поплыли к краю страницы. Каролина невольно перевернула страницу и снова их увидела – парень с девушкой уже плыли под водой, такой синей, что цвет ослеплял глаза. Они свободно плыли под водой, как рыбы, а под ними расцветал другой, не менее прекрасный мир: крупные ярко-белые раковины, фиолетовые и красные растения, темно-синие камни и нежно-розовые медузы, которые светились под водой. Туда-сюда сновали маленькие золотые рыбки с зелеными хвостиками…
– Красиво, правда? – услышала она грустный голос Уиттона и с трудом оторвала взгляд от экрана.
– Что это? – хрипло проговорила она.
– Это стереокнига одного известного писателя с Нептуна, – ответил Уиттон, бережно закрывая книгу. Голос сразу замолчал, едва книга закрылась. – Очень интересный, но грустный роман. Героиня в конце погибает.
Каролина с трудом перевела дух.
– Это невероятно, – сказала она. – Я никогда ничего подобного не видела.
– И не увидишь, – ответил Уиттон. – На Земле такого нет и быть не может. Но Нептун – другое дело. Их цивилизация намного древнее нашей. Может, и я когда-нибудь выберусь туда и смогу увидеть все это своими глазами.
– Вы хотите сказать, что все это где-то существует?!.
– Поездка на Нептун – одна из самых дорогих, – вздохнул Уиттон. – И лететь туда долго, почти полторы недели. Хотя оно того стоит, поверь мне. Те, кто там побывали хоть раз, очарованы навсегда. Они готовы платить любую сумму, лишь бы повторить это путешествие.
Каролина сидела неподвижно.
– Вы не обманываете меня? – спросила она. – Может, все это сон или гипноз?
Уиттон рассмеялся.
– Я предлагаю тебе три варианта, ты можешь выбрать сама, как поступить дальше. Ты можешь уйти прямо сейчас, но никогда больше сюда не вернешься. Ты можешь забыть все, что сейчас здесь увидела, и думать, что знакомства с турфирмой «Эльдорадо» у тебя никогда не было. Второй вариант – ты также можешь уйти и кому-то что-то рассказывать, хоть бы даже полиции, но я знаю, что тебе все равно никто не поверит. Может быть, тебя даже сочтут сумасшедшей. Я смогу похлопотать, чтобы тебя поместили в специализированную клинику, если узнаю, что про меня идут подобные бредовые слухи. Я же тебе предлагаю третий вариант – оставайся работать у нас дальше. Я все тебе расскажу, но ты должна будешь молчать до конца своих дней. Иначе – поверь, это уже не я сделаю! – у тебя будут большие неприятности. Тебя просто ликвидируют, если ты начнешь болтать. Слишком многие заинтересованы в том, чтобы все это оставалось тайной. А твое молчание будет стоить очень дорого, больше, чем ты можешь себе представить! Ты сможешь разбогатеть за считанные дни. Наши заказчики – самые богатые люди планеты, они платят с лихвой. Кроме того, ты сможешь и сама путешествовать на другие планеты!
– Путешествовать на другие планеты? – изумленно переспросила Каролина.
– Да, хотя в этом случае тебе придется самостоятельно оплачивать половину тура. Но поверь – остальных, кто в курсе, это не останавливает. И Рита, и Сьюзен, и Агата работают здесь исключительно ради поездок. Правда, они никогда не забывают о правилах строжайшей секретности и никому ни разу не проболтались.
– А Линда?
– Линда, – Уиттон нахмурился. – Линда – марсианка.
– Что?!.
– Марсианка, – медленно повторил Уиттон. – Хотя в основном живет на Земле. Марсиане обладают отличной памятью… И вообще они отличаются от людей, хоть это и не сразу заметно.
– А те… те двое, – решилась спросить Каролина. – Барбара и Грегори… Кто они?
– А ты откуда про них знаешь? – удивленно спросил Уиттон. – Тебе никто не мог про них сказать! Впрочем, не так важно, откуда ты это узнала. Я уже давно понял, что ты умна и наблюдательна. И они сами тебе расскажут, откуда они. Но ты не ответила на мой главный вопрос – итак, что ты решаешь?
Каролина подняла на него глаза.
– Разумеется, я согласна работать, – ответила она.
– И молчать?
– Да.
– Что ж, это отлично, – Уиттон радостно пожал ей руку. – Тебе понравится у нас. А что касается Барбары и Грегори… – он посмотрел на часы. – Сейчас они будут здесь.
В дверь тихо постучали, и Каролина вздрогнула. Рита осторожно приоткрыла дверь и заглянула в кабинет.
– Входи смелее, – ответил ей Уиттон. – Она теперь с нами!
Рита радостно вскрикнула и, подбежав, крепко обняла Каролину.
– Ой, как здорово! – заверещала она. – У нас так давно не было новенькой! Я все тебе у нас покажу…
– Да я уже неделю у вас работаю, – с улыбкой ответила Каролина.
– Ерунда, – отмахнулась Рита. – Ты еще ничего не знаешь!
– Введи ее в курс дела, – сказал Уиттон, убирая книги в шкаф и запирая дверцу на ключ. – Я переведу наши звонки на дневное время, как было при Маргарет. Пусть Каролина их принимает.
В комнату заглянула Сьюзен.
– Там… наши пришли, – сказала она, с опасением поглядывая на Каролину.
– Все в порядке, пусть они заходят, – ответил Уиттон. Сьюзен кивнула и, улыбнувшись Каролине, снова исчезла.
В двери вошли Барбара и Грегори. Они были одеты просто, но очень стильно. И они действительно были очень красивой парой. Уиттон сразу подошел к ним. Каролина встала с кресла, но пока осталась на месте.
– Познакомьтесь, у нас новенькая, – сказал Уиттон. – Мой новый секретарь Каролина Биггс. Вы можете все ей рассказать, она в курсе.
– Меня зовут Грегори, – сказал высокий русоволосый парень, мило улыбаясь. – Я родился на спутнике Нептуна Тритоне, но уже много лет живу и работаю на Земле. Правда, чтобы не отличаться от людей, мне приходится постоянно осветлять волосы, – он провел рукой по своим густым светлым волосам. – Но что поделать, у землян-мужчин не бывает ярко-желтых волос. Насколько проще в этом вопросе моей жене Барбаре! Даже ее красные волосы здесь ни у кого не вызывают подозрений.
– Рада с тобой познакомится, – сказала Барбара, немного виновато улыбаясь. – Мы используем здесь земные имена и уже, можно сказать, считаем Землю своим домом. Я сама с Марса, но тебе, девушка, не нужно меня бояться.
– А почему я должна вас бояться? – с удивлением спросила Каролина. – Разве вы опасны?
– Марсиане легко выходят из себя, им очень трудно контролировать свои эмоции, – ответил за нее Уиттон. – Но только не Барбара. Спокойнее ее не найти. Она совсем не опасна. Ты можешь смело подойти к ней, Каролина.
Но Каролина наоборот, отступила назад.
– Я вас не боюсь, но вы правда странные, – сказала она.
– Подойди к ней, – повторил Уиттон. – Иначе не поймешь, в чем дело.
Каролина осторожно приблизилась.
– Возьми ее за руку, – сказал Уиттон.
Каролина взяла протянутую хрупкую на вид руку Барбары и ощутила, какая она твердая и крепкая, будто под тонкой кожей находятся стальные мышцы.
– Потяни на себя, – предложил Уиттон.
– Как? – не поняла Каролина.
– Вот так, – сказал Грегори и, взяв руку марсианки, резко потянул на себя. Рука Барбары вытянулась, будто вместо костей и мышц у нее была тугая резина…
Каролина отскочила.
– Прости, пожалуйста, – извинилась Барбара. – Я не хотела тебя пугать.
– Как ты это сделала? – спросила она.
– Она такой родилась, – ответил за нее Грегори. Каролина посмотрела на него:
– Ты тоже… такой же?
– Нет, – ответил он. – Я же не марсианин, я нептунец. Но я тоже отличаюсь от вас. Смотри, – он протянул ей свою руку и показал на свои ногти. Каролина увидела, что у него длинные красивые пальцы, только на каждом ногте есть маленькая вертикальная полоска, похожая на чешуйку.
– Что это? – удивилась Каролина.
– Удивишься, но это жабры, – ответил Грегори.
– Жабры?!? Ты хочешь сказать, что ты амфибия? Что ты можешь дышать под водой?
– Как и все нептунцы, да, – ответил Грегори, улыбаясь еще милее. – Но не на этой планете. У нас на Тритоне, или как его называют нептунцы, на Тиа, другой состав воды.
Каролина с удивлением смотрела то на него, то на Барбару. Ей казалось, что она спит и вот-вот проснется, настолько все казалось невероятным. Уиттон слегка коснулся ее плеча.
– Останься здесь, нам нужно обсудить кое-какие дела, и тебе тоже лучше послушать, – сказал он.
Наша страна недаром называлась страной Советов. Правящей партией в стране (несмотря на разные названия) была Коммунистическая. Именно она определяла внешнюю и внутреннюю политику страны. Верховный Совет народных депутатов: — прерогативой этого органа была разработка общей Конституции для всей страны, включая Союзные, Автономные, Края и автономные области. Именно Советы республик, Краев и автономных областей имели право разрабатывать законодательную базу для своих регионов с учётом местных реалий на основе Конституции СССР. Все властные структуры имели органы исполнительской власти. И все работали в тесном контакте с партийными органами.
Большинство людей, живших в СССР принимали Конституцию и законодательство своих республик. Но оставались традиции, семейные уклады, неписанные законы поведения, правила, определяющие поступки человека и отношение общества, среды, в которой он, человек, их совершал. Существовала тесная связь между идеологией и сознанием гражданина. И опять же «но». Я не знаю, каким словом, каким термином назвать особое явление. Это право наказывать за нарушение морали, ложь, лицемерие, эгоизм, трусость и неоказание помощи, не попадавшие в силу конкретных обстоятельств под действие уголовного законодательства.
Этим правом оперировали четыре структуры, имевшие место быть в любом, повторяю в любом коллективе Советского Союза, начиная с колхозной бригады и заканчивая высшими управленческим аппаратом. Странно, да? Все, кто жил при советском строе прекрасно знают, что такое треугольник, нет не чертежный инструмент. В треугольник входил руководитель предприятия, председатель партийного бюро или ячейки и председатель местного комитета профсоюзов, сокращенно местком. Они решали вопросы о премиях, регулировали очереди на получение квартиры, решали дисциплинарные вопросы и т.д. И последней четвертой стороной были запротоколированное решения общего собрания трудового коллектива. К 1978 году решающий голос собрания был по факту заменен рекомендательным.
Задуманная схема была создана для справедливого разрешения социальных проблем рабочего человека. Но, к сожалению, во время правления Брежнева, формально сохраняя статус защитной структуры, она часто работала против него.
В закрытых сообществах, а вся советская геология была именно таким, добавлялись ещё вопросы сохранения государственной тайны.
А теперь попробую объяснить более человеческим языком, почему преддверие майских праздников стало точкой бифуркации в отряде.
Может, она и не хотела смеяться, но смешок всё равно пробился наружу сквозь прикушенные губы. Этого Ковалев не выдержал – положил остатки бутерброда на столик, поднялся и вышел вон. Она смеялась ему вслед совсем уж откровенно.
В коридоре он тут же столкнулся с басоголосой докторицей, которая смерила его взглядом и пробормотала себе под нос что-то вроде: «А ведь женатый человек!» Уму непостижимо, как быстро тут рождаются сплетни…
Дверь в молельную комнату, обычно запертая, на этот раз была распахнута настежь – там суетились четыре воспитательницы, главврач и Зоя Романовна. Ковалев заглянул туда из любопытства, на секунду, но это не осталось незамеченным.
– Проходите. – Главврач улыбнулась ему сладко и жалостливо. – Можете убедиться, тут нет ничего страшного.
Ковалев задержался на пороге, окинув молельную комнату взглядом, – трудно представить, что раньше тут был спортивный зал, разве что размер соответствовал. Даже резные царские врата присутствовали, а за ними в натяжной потолок били пучки оранжевого света, и их отражение вместе со светом спрятанных в алтаре окон освещало комнату будто в сказке. К царским вратам поднимались две ступени вычурной формы, затянутые в блестящий линолеум, а амвон стоял на широком пушистом ковре. Ковалев не очень-то разбирался в церковной утвари, но на экскурсиях в церквах бывал. Высота потолка не позволяла разместить многоярусный иконостас, но иконы поражали размером и красочностью: всё лучшее – детям.
– Нравится? – с кокетливой улыбкой спросила главврач.
– Богато, – кивнул Ковалев.
– Если хотите, можете остаться, посмотреть и послушать.
– Спасибо, нет.
– У нас сегодня необычная служба. Будем крестить Павлика Лазаренко, это для нас праздник.
Зоя Романовна, распоряжавшаяся приготовлениями к службе, повернулась так резко, что под её каблуками звонко скрипнул линолеум.
– Татьяна Алексеевна… – многозначительно и с нажимом произнесла она. – Вряд ли Сергей Александрович найдёт это событие праздничным.
– Я полагаю, назначенные в соответствии с законом опекуны уже решили за Павлика, креститься ему или нет, – едко ответил Ковалев. – И моё мнение тут никого не интересует.
– Совершенно верно, – кивнула Зоя Романовна.
Одна из воспитательниц тоже оглянулась:
– Как вы могли подумать, что Павлика кто-то принуждает! Да он с самого утра весь светится от радости! Он так ждал этого дня!
– Я вовсе не думал, что его принуждают, этого только не хватало… – пробормотал Ковалев, предчувствуя, какой поднимется ор, если он попробует высказать свою точку зрения.
Немедленный уход не уберег его от шипения вслед.
– Девочки, перестаньте, – громко шептала главврач. – Если не хотите, чтобы у нас были неприятности.
«Девочки» только зафыркали недовольно – непохоже, чтобы Татьяна Алексеевна, доктор медицинских наук и профессор, пользовалась среди них бо́льшим уважением, нежели Зоя Романовна.
Ковалев не стал мозолить им глаза, оделся и вышел на крыльцо, к ступенькам которого как раз подъезжал навороченный внедорожник, – почему-то ни на миг не возникло сомнения, что на нем прибыл батюшка.
За рулем сидел молодой монах – в черной шапочке и с бородой. Внедорожник лихо тормознул перед входом, так что из-под колёс брызнули камушки. Отец Алексий неуклюже выбрался из машины, одергивая рясу, но, оказавшись на земле, кашлянул и принял степенный вид. Более всего он напоминал Санта-Клауса – не дотягивал до Деда Мороза: пухлый, среднего роста, с окладистой, но не длинной бородой и красивой круглой лысиной и, конечно, с крестом на хорошо обозначенном животе. Ковалеву вспомнился Блок: «И крестом сияло брюхо на народ…»
Батюшка действительно пошел на Ковалева брюхом вперёд и, хотя был ниже ростом, смотрел по-отечески свысока. Доброжелательно и строго, соответственно сану.
Ковалева на секунду смутил его взгляд – словно ряса давала этому человеку право смотреть свысока. Даже не опустить смиренно глаза и то показалось хамством, оскорблением чувств верующих. Ковалев не опустил взгляд и со страхом ждал какого-нибудь к себе обращения, но батюшка лишь кивнул ему, проходя к двери, и Ковалев кивнул ему в ответ. И не удержался, чтобы не посмотреть ему вслед. Отец Алексий тоже оглянулся, будто почувствовал пристальный взгляд, – строгость в его глазах сменилась теплой улыбкой. Ковалев даже испытал укол совести за свою неприязнь к батюшке, столь обаятельной, обезоруживающей была эта улыбка.
– Ну-ну, – пробормотал Ковалев себе под нос, скатываясь со ступенек.
Он не знал, куда пойти, – до окончания процедур оставалось сорок минут, и провести их на скамейке было бы слишком зябко. Впрочем, и шататься по парку в одиночестве не хотелось. Ковалев направился к задней калитке и только потом поймал себя на мысли, что идет к реке…
Он огибал корпус, когда услышал за углом возню и громкий шепот: два оболтуса вылезали наружу из окна туалета и были так увлечены этим делом, что не смотрели по сторонам. Куртки и сапоги уже валялись на заиндевевшей траве под окном. Ковалев остановился в трёх шагах от них, у стены, и первый из беглецов свалился едва ли не ему на голову, не удержался на ногах и плюхнулся задом на землю.
Это был Сашенька Ивлев, приютский мальчик, пример смирения и кротости… Он лишь раскрыл рот, увидев перед собой Ковалева, но выговорить ничего не смог. А ведь должен был предупредить товарища… Товарищ не заставил себя ждать, и Ковалев снова удивился – им оказался Селиванов. Нет, то, что Селиванов решил сбежать из корпуса, удивительным не было, а вот выбранная им для этого компания… Он ловко приземлился на ноги с довольной физиономией, но тут увидел Ковалева, слегка присел и выдал:
– Оба-на…
Ковалев был далёк от мысли сдать беглецов воспитателям, но происходящее показалось ему забавным.
– И чё теперь? – спросил Селиванов, переведя дух. Сашенька Ивлев так и сидел на земле, а лицо его стало плаксивым и жалостным.
Ковалев пожал плечами и хотел пойти своей дорогой, но заметил, что Селиванов смотрит не на него, а вверх, на окно туалета. И точно: беглецов было не двое, а трое. На подоконнике перед распахнутым окном, одетый в куртку с капюшоном, стоял Павлик Лазаренко, и по его лицу не было заметно, что он светится от счастья перед предстоящим крещением. Был у них и ещё один помощник – его имени Ковалев не знал, – видимо, должен был помочь малышу и прикрыть окно за беглецами.
– Куда маленького-то тащите? – усмехнулся Ковалев. Он не сомневался, что старшеклассники собирались покурить за территорией, – зачем ещё подросткам бежать из корпуса?
– А вам какая тапочка? – окрысился Селиванов. – Пашка – мой брат, понятно?
– Понятно, – пожал плечами Ковалев и направился к калитке, делая вид, что ничего не происходит.
– Хрена́ вам понятно… – проворчал Селиванов ему в спину.
Ковалев нарочно свернул с тропинки, едва вышел за калитку, чтобы ребятам не довелось столкнуться с ним ещё раз, – не хотелось им мешать, что бы они ни задумали.
Он сильно пожалел о своем решении, когда через несколько минут вышел из леса и увидел, как троица исчезает из виду, спускаясь к реке, а за ними рысцой бежит крупный серо-рыжий пес – «настоящее динго». В эту минуту Ковалев был далек от мысли изловить собаку, его напугало другое: пёс большой и агрессивный, он может и броситься на пацанов, особенно на маленького.
– Эй, погодите, погодите! – крикнул он, но ребята уже скрылись под берегом – могли не слышать, а скорей всего просто не поняли, что это им.
Ковалев, недолго раздумывая, бросился вниз по крутому склону.
И надо было бежать поверху, чтобы срезать угол, под которым поворачивала река, чтобы не потерять собаку из виду, но Ковалев поздно это сообразил, а потому побежал ещё быстрее. Он боялся поскользнуться, но под ноги не смотрел, глядя лишь на силуэт бегущего за пацанами пса, пока не споткнулся о травяную кочку: не удержал равновесия и кубарем покатился вниз по берегу.
Это потом он подумал, что запросто мог свернуть шею, а когда падал, не чувствовал ни страха, ни боли – только досаду на собственную неловкость. За две-три секунды перед глазами небо раз десять сменило землю, не было и речи о том, чтобы остановить падение, даже лицо прикрыть руками не удалось – Ковалев не оказался в воде только потому, что на пути ему встретился одинокий куст. И будь его ветки хоть немного потолще, Ковалев бы точно переломал ребра – но об этом он подумал потом, вечером, разглядывая в зеркало багровые синяки на боку. А тогда он хотел немедленно встать и не понимал, почему тело его не слушается, почему нечем дышать и так трудно разобраться, где верх и где низ.
– Сергей Александрович! – услышал он голос далеко наверху, а потом, почти сразу, – гораздо ближе: – Сергей Александрович! Серёжа!
Ковалев сел, тряхнул головой и посмотрел наверх: крутой берег плясал перед глазами, и женская фигурка в длинной вязаной юбке двоилась, троилась и перескакивала с места на место – Инна спускалась вниз, и на удивление скоро. Ковалев выругался про себя – меньше всего он хотел, чтобы кто-то видел это дурацкое падение.
– Серёжа, как вы? – с неподдельным участием спросила Инна, остановившись шагах в пяти. – Вы не ушиблись?
На лице её не было и тени улыбки, хотя Ковалев считал, что ей должно быть смешно, – во всяком случае, это гораздо смешней, чем обещание изловить «настоящее динго».
– Нет, я не ушибся, – ответил он холодно и поднялся – его слегка качнуло, но головокружение почти прошло. – Там… эта собака…
Он осекся – не хотелось выдавать мальчишек даже Инне.
– Вы в самом деле собирались ее поймать? – спросила она без тени улыбки.
– Нет, мне показалось, она за кем-то бежала… – неуклюже соврал Ковалев.
Инна не стала иронизировать.
– Возвращайтесь в санаторий, сейчас закончатся процедуры. Я ведь искала вас, чтобы это сказать: сегодня они кончаются на полчаса раньше.
Ковалев посмотрел на часы: стекло треснуло, секундная стрелка беспомощно трепыхалась на одном месте, не в силах перескочить на следующее деление.
– Вы не верите даже в простейшую бытовую магию матерных ругательств? – Инна посмотрела на него с жалостью.
– Чего? – со злостью спросил Ковалев. Часов было жалко – он не мог без них обходиться.
– Выругайтесь. Любой на вашем месте обязательно выругался бы. Только это надо делать с чувством, иначе не сработает.
– Может, стекло станет целым?
– Стекло – нет, а вот сдвинуть стрелку с места это могло бы помочь.
Ковалев сплюнул и щелкнул по часам ногтем – секундная стрелка качнулась и перепрыгнула на следующее деление, замерла ровно на секунду и пошла дальше. Сколько времени часы стояли? Минуту? Пять минут? А вдруг он опоздает?
– Идите, – улыбнулась Инна.
Девчонки, с которыми встречался молодой Барбер, были такие же – официантки, студентки колледжей, нянечки на почасовой оплате. Они не требовали от Барбера никаких романтических ухаживаний, им не нужна была сказка и «гуляния под полной луной в сени дерев». Хью вздохнул, вспомнив свою последнюю пассию – Люсьен Мерье, которая хотя и была манекенщицей в доме моды, но выглядела и вела себя как стервозная фурия. Ничего общего с Лаурой. Это все равно, что сравнивать пивной бокал и хрустальную вазочку. Хью развернулся и поехал за Лаурой, надеясь ее догнать.
Свернув на повороте, он, как и ожидал, увидел девушку с собакой, которая неспешно шла по тротуару. Нельзя было понять, то ли она просто прогуливается, то ли идет за покупками ли куда-то по делам. Примерно, через квартал Хью оставил машину у тротуара и стал идти в некотором отдалении от Лауры, так как ехать с такой медленной скоростью он не мог – машины начинали сигналить, что могло привлечь внимание Лауры. Лаура прошла еще два квартала и села за столик в летнем кафе, оставив лабрадора в специально отведенном месте рядом с кафе. Хью перешел дорогу и сел в кафе напротив, нахлобучив на нос свою странную шляпу. Он заказал кофе с ванильными вафлями и стал наблюдать за девушкой. Вскоре он к немалому удивлению увидел, что за столик к Лауре присел пожилой высокий мужчина. Хью не удалось рассмотреть его лица, так как незнакомец сидел то боком, а то и вовсе спиной к детективу. Мужчина ласково и несколько фамильярно обнял Лауру и поцеловал ее в лоб. Затем сел рядом, положив руку на спинку ее стула и практически закрыв обзор для Хью. Они посидели так не менее получаса, при этом Лаура что-то рассказывала, а мужчина кивал, а затем мужчина стал жестикулировать и довольно энергично взмахивать руками. Хью догадался, что они поссорились. Он хотел уже было вскочить и поспешить на помощь девушке, как та неожиданно бросилась на шею противному старикану (так для себя его окрестил Хью Барбер) и стала осыпать его поцелуями. Старикан похлопывал Лауру по спине, как бы успокаивая. Хью ощутил укол ревности. Если бы его целовала так вот, при всех такая прекрасная молодая девушка, он бы точно не сидел истуканом и не делал бы вид, что ему эти ласки безразличны. Затем Лаура немного успокоилась, какое-то время она и противный старикан посидели за столиком, но затем распрощались и каждый пошел в свою сторону.
Хью поднялся в нерешительности, раздумывая, за кем ему следовать. Инстинкт сыщика подсказывал, что ему надо проследовать за стариканом, так как Хью не терпелось выяснить, кто он и зачем приходил, так сильно взволновав девушку. Но проблема решилась сама собой. Старикан сел в такси и скрылся из виду, Хью оставалось только пожалеть о том, что он оставил машину за несколько кварталов от кафе. Медленно, по противоположной стороне улицы Хью пошел за Лаурой. Та, ведя на поводке спокойного как стадо слонов лабрадора, медленно брела по улице. По ее облику было видно, что встреча с противным стариканом ее расстроила. Хью, заметив, что девушка возвращается прежним маршрутом, решил не рисковать быть замеченным, а сесть в машину и вернуться в гостиницу.
В отеле «Паллада» ни писем, ни телеграмм для него не было, и Хью поднялся к себе в номер. Пребывая в раздумьях и даже в некоторой печали, суть которой Хью пока для себя уловить не мог, он вернулся к написанному ранее очерку. Каким сухим и скучным показался ему текст! Разве он мог привлечь хоть чье-то внимание, хоть каким-то образом понравиться Лауре? Хью сел за стол и начал работу. Он черкал и переписывал, добавлял и сокращал. И только к трем часам едва закончил работу. На идеальную переписку набело времени уже не оставалось, так как к шестнадцати часам следовало быть на набережной Изара, как они и договаривались. Тем не менее, Хью рискнул опоздать, так как отдать Лауре исчерканные тетрадные листы он просто не смел. Уняв дрожь в уставших пальцах, Хью переписал черновик статьи. В готовом виде очерк занял шесть страниц. «Разумеется, редактор его сократит», — подумал Хью и рассмеялся, вспомнив, что единственным редактором очерка будет сама Лаура.
Игорю в медотсеке не сиделось. Хотелось быть участником событий, хоть он по коммуникатору и слышал все, что говорилось в рубке. Почему-то казалось, что если будешь стоять рядом с капитаном, то как-то сможешь повлиять на события, чем-то помочь. Это было глупо, Игорь понимал, что это глупо, но ничего с собой поделать не мог. Когда корабль тряхнуло в первый раз, он как раз собрался выйти в коридор. Чуть не упал, хорошо стена оказалась рядом. После второго толчка, который последовал сразу за первым, он понял, что его услуги и впрямь кому-то могут понадобиться.
Первые толчки еще не были собственно попаданием: это «Корунд» автоматически реагировал на присутствие инородных объектов в непосредственной близости от себя. При низких скоростях это возможно. Такой режим частенько используется для прохождения вблизи скоплений метеоров. Скоростью и впрямь пришлось пожертвовать ради маневра, и пока такая тактика себя оправдывала. К сожалению, «Корунд» не был оснащен оружием, пригодным для нападения. Весь арсенал корабля состоял из средств противометеорной защиты.
Капитан ясно видел, что эта игра будет продолжаться до тех пор, пока противник осторожничает, не зная, чего ждать от гостей. Как только он сообразит, что «Корунду» попросту нечего противопоставить его атакам, он перестанет церемониться. И до этого момента нужно успеть что-то придумать. Иначе — все. Первый рейс «Корунда» после реконструкции станет его последним рейсом.
Какой-то намек на решение пришел, когда капитану на глаза попался Аск Вилэни. Стажер сосредоточенно разглядывал экран, словно силой мысли мог изменить что-то в паскудном раскладе, который достался экипажу светяшки.
Он спросил:
— Вилэни, вы достаточно освоились с посадочным челноком?
— Да, капитан, — внезапно пересохшими губами ответил тот. — Это не трудно, если знаешь принцип.
— Так. Давай на дубль-пульт. Возьмешь виртуальное управление катером. Задача — правдоподобно сымитировать атаку на объект. И лучше бы ты удерживал челнок подольше.
— Я понял.
— Так чего стоишь? Исполняй!
Стажера сдуло.
Вскоре экран показал, как маленький катер, постепенно набирая скорость, по дуге идет в сторону атакующего судна.
Димыч снова сменил курс. Пока челнок изображает мишень, нужно подойти к противнику поближе, максимально близко, и попытаться достать его имеющимся арсеналом. Идея из области фантастики. Но другие в голову капитана не приходили. Нет, можно еще перестроиться, взять разгон и уйти в иглу. Там «Корунд» уже никто не достанет. Но пока есть хотя бы призрачный шанс найти ребят живыми, Димыч этого не сделает.
Вскоре стало ясно, что чужак повелся на уловку. Огонь сосредоточился в основном на атакующем челноке. Челнок, действительно напоминающий по характеристикам грузовой флаер-переросток, пока уверенно избегал атак. Стало понятно, что Аск не хвалился, когда назвался чемпионом континента по флаерингу.
Димыч осторожно начал осуществлять свой план — внимание чужака все еще было приковано к маленькой машине, которая, вопреки ожиданиям, уже подарила «Корунду» пять минут времени.
Однако когда уже казалось, что все получится, чужак «прозрел». Несколько новых снарядов отделились от него, направляясь в сторону «Корунда». Расстояние было уже так мало, что при всем желании от всех пяти снарядов уйти бы не удалось. Так и вышло. Прямое попадание включило аварийные сигналы по левому борту, корабль содрогнулся.
Поняв, что его разгадали, и попытки продолжить сближение приведут только к еще одной, может быть более сильной и успешной атаке, Димыч приказал дать максимальный разряд. После чего задал новую программу полета.
Зато с курса не ушел маленький челнок, который, оказывается, все еще отвлекал противника на себя.
От корпуса чужака его отделяли уже считанные километры.
И вот тут чужак стал фиксироваться всеми судовыми приборами. Должно быть, его настигла-таки хотя бы часть заряда. Лаура, не мешкая, дала его изображение внизу экрана.
— Ё! — вырвалось у обычно сдержанного Чени, — что за хрень… это не ФСМ…
— Состояние ходовой части? — перебивая его, бросил в ком капитан.
— Мы остались без левого маневрового блока, — отозвался Растам. — Еще одно такое попадание, и я не ручаюсь за маршевый.
— Принято.
И тут в разговор включился Аск, чей растерянный голос спросил с дубль-пульта:
— Капитан, а что мне дальше делать? Атаковать?
Капитан прикинул скорость кораблика и разрешил:
— Тарань. Но не бездумно, если сможешь. Попробуй его обездвижить…
Модуль приблизился к чужаку. Казалось, это произошло ровно и неспешно, на самом деле кораблик, ведомый Аском, отчаянно маневрировал, пытаясь не потерять в скорости, и причинить как можно больше вреда противнику.
И вот сближение произошло. Точки на экране слились. Причем, противник не совершил даже попытки уйти от удара.
— Все. — Рассеяно сообщил Аск.
Капитан вглядывался в чужака. То ли его повредила пушка, то ли доброй памяти кораблик. То ли это такой маневр — прикинуться трупом и подпустить любопытного противника поближе. Непонятно. Судно действительно не принадлежало ФСМ. Равно как и любой из верфей Солнечной. Оно вообще производило странное впечатление. Цилиндрический гладкий корпус, без выносных деталей. Ничего не ясно: ни как оно должно летать, ни какую энергию использовать. Не разобрать, где у него зад, где перед.
— Действительно, чужак… — растерянно сказал Илья. — Как окажется, что мы развязали первую в мире межрасовую космическую войну…
— Не мы, а они, — резонно ответил Димыч.
— Он мог охранять что-то на планете, — поделилась догадкой Лаура.
В процессе погони оба судна ушли довольно далеко от теннисного шарика облачного мира.
— Не думаю, что стоит рисковать и приближаться к нему. Возможно, наша пушка просто повредила ему фиксирующую аппаратуру. Говоря откровенно, с такого расстояния мы только на это и могли рассчитывать. Лаура, пожалуйста, еще раз просмотрите все диапазоны. Чени, рассчитай траекторию свободного полета чужака. Если он больше не доставит нам неприятностей, то вероятней всего, Бюро будет интересно, где его искать. Будем надеяться, что он тут один такой был.
— Да уж, — покачал головой Илья, — не хотел бы я встретиться со стаей. Эй, стажер! Пять баллов за пилотирование.
— Присоединяюсь, — кивнул Димыч. — Можешь считать себя героем дня.
И все же даже эта победа, пусть и сомнительная, ни на минуту не дала забыть о пропавшем «фотоне» и его экипаже.
…и потянулись часы облета планеты по расширяющейся спирали. Лаура непрерывно обшаривала все доступные диапазоны ближней и дальней связи. Потом ее сменил Марк Стенсон, у которого был небольшой навык работы связистом. Марка сменил Игорь. У него опыта не было, но он внимательно выслушал и запомнил все инструкции. Игоря снова Лаура.
На четвертые сутки Растам высказал общую мысль: — если бы они были здесь, мы бы их нашли. Или услышали бы, или зафиксировали приборами.
Капитан кивнул и предложил:
— Еще сутки. Последние. Потом…
— Они могли уйти на планету, — предположил Илья, которому тоже не хотелось верить в печальный исход.
— Челнок мы угробили, «фотона» нет. Атмосфера для дыхания не пригодна, Игорь расшифровал анализ. До прибытия помощи они не дотянут в любом случае, даже если бы мы отправили сообщение вчера. Кстати, Лаура. Подготовьте пакет для Калымова.
— Уже, Дмитрий Евгеньевич. Можете просмотреть, и я отправлю.
Димыч потер лицо руками и попросил почти жалобно:
— Еще одни сутки. Последние. Потом уйдем…
Маленький кораблик детектор массы зафиксировал на исходе этих самых последних суток. Искореженный ком металла и пластика, темный, мертвый. Когда Димыч увидел ЭТО на экране, он понял, что надежды нет. Была ночь по корабельному времени, кроме него самого на мостике дежурила только Лаура, погруженная в инфосеть, словно в полусон. Лаура искала следы хоть каких-нибудь излучений.
Димыч дрогнувшим голосом позвал Игоря, тот явился так быстро, словно дежурил под дверью.
— Смотри. Что думаешь?
— Пойду готовить аппаратуру, — безнадежно кивнул доктор.
— Приготовишь, и бегом к кормовому шлюзу по левому борту.
Капитан вызвал механиков и Чени. Вдвоем с навигатором ему предстояло подвести «Корунд» как можно ближе к искалеченному катеру, а механики выйдут в открытый космос и вручную втащат его в полетный ангар. Потом наведут временный переходник от шлюза к люку катера, закрепят его, чтобы можно было попытаться выровнять давление и проникнуть внутрь «фотона». Хотя скорей всего, воздуха там внутри нет.
На словах легко, на деле — трудно. Провозились несколько часов. Внешний люк оказался сорван, комингс деформирован. Катер стоило труда провести в зев ангара, Растам в процессе умудрился повредить себе руку. Хорошо, что обошлось без перелома. Весь экипаж имел удовольствие слушать, как он сдавленно ругается на двух языках, родном и международном. Когда сняли скафандр, оказалось, что все плечо от самого локтя превратилась в сплошной синяк.
У левого кормового шлюза не было только тех, кто работал снаружи, да капитан с Чени продолжали нести вахту.
Игорь, подумав, не стал никого прогонять.
Наконец, предварительная работа была закончена. Механики вернулись измаявшиеся, а Растам еще и злой по случаю легкой травмы. Игорь, осмотрев гематому, велел механику попозже зайти в медицинский отсек.
Когда о завершении работы было доложено капитану, тот распорядился:
— В катер идут Коновалов и Седых. Связь держать постоянно. Как дела с герметичностью?
— Нормально. Давление мы выровняли. — Отозвался Марк.
— Все равно пусть идут в скафандрах, мало ли.
Игорь кивнул, забыв, что капитан его не видит. Ему оставалось только зафиксировать шлем.
Узенький тамбур отделял ходовую часть катера от жилой капсулы. Нашлемный фонарик наглядно демонстрировал, как выглядит помятая коробка изнутри. И все же прочность конструкции была такова, что даже здесь разгерметизации не случилось. У второго люка, ведущего к рубке и кубрику, вышла заминка. Люк был задраен, а за счет перекоса его заклинило. Вдвоем в тесном тамбуре было не развернуться, и доктору пришлось временно отступить назад, давая старпому возможность самостоятельно разобраться с упрямым запором.
Наконец и эта проблема оказалась решена. Илья зашел внутрь, после чего, срывая голос, позвал:
— Игорь, быстрее…
Тот буквально вломился в кубрик. В перекрестье фонариков оказался бесформенный ком на полу, состоящий из одеял, одежды, кусков серебристой термоизоляции. На стенах искрился иней.
Игорь разворошил эту кучу, со страхом ожидая увидеть там окоченевшие трупы.
Регина и Влад и вправду были там, лежали, обнявшись, без движения, и не понятно, живы ли.
Чтобы проверить, нужно снять скафандр.
— Взяли! Быстро!
Сколько же времени…
Восемь суток? Больше. Уже больше. Шансов почти нет.
Игорь не оглядывался на старпома, которому все не удавалось поудобней перехватить Влада. Он торопился выбраться из катера, крепеж которого был ненадежным. Когда яркий свет резанул глаза, он осторожно передал девушку Марку и Аску, они переложили ее на носилки.
Игорь спешно выбирался из скафандра.
Через минуту из катера вылез Илья с Владом на руках. Старший навигатор «корунда» был мертвенно бледен, и кажется, не дышал.
Игорь проверил пульс, есть ли. И не смог нащупать его с первого раза. Руки у парня были заледенелые.
— Илья, давайте его сразу унесем.
— Сейчас, шлем сниму…
Влад и на самом деле был в критическом состоянии. Помимо сильнейшего переохлаждения, помимо истощения и обезвоживания у него была еще травма головы и несколько ушибов. Регина пострадала меньше. Настолько меньше, что через час Игорь разрешил перенести девушку в каюту. Сам он несколько часов провел возле больного, который все больше и больше походил на умирающего. На исходе третьего часа заглянул капитан. Встретился с Игорем глазами, ничего не спросил, кивнул, ушел ссутулившись.
Ночью Владу хуже не стало, другое дело, что и лучше тоже не стало. Аппарат экстренной помощи работал на пределе возможностей, он вовсе не был предназначен для выведения из комы потенциальных трупов.
Игорь то следил за показаниями приборов, то проваливался в дрему, в которой ему снилось, что он следит за показаниями приборов.
Под утро в дверь тихонько постучали. Игорь отозвался. В комнату вошла Регина. Ее немного покачивало, под глазами — круги. Совсем это была не та Регина, которую знал Игорь.
— Как он, — спросила шепотом.
Игорь возмутился:
— Ты что встала? Жить надоело?
— Как он, — настойчиво повторила девушка, подходя к АЭП.
— Держится.
Регина вдруг присела на кушетку рядом с доктором, вцепилась в его руку слабыми ладошками, зашептала:
— Игорь, милый, ну, пожалуйста, сделай, чтобы он выжил! Пожалуйста, скажи, что нужно, я… хочешь, я здесь дежурить буду? Игорь, я прошу, сделай…
Регина разрыдалась, Игорь прижал девчонку к себе, погладил по голове.
— Ну что ты, конечно, он выживет. Все уже хорошо, Региш. Вы вернулись, вы на «Корунде», что ты, не плачь.
Регина тепло сопела ему в плечо, успокаиваясь. Потом тихонько отстранилась.
— Правда, Игорь, я не шучу. Если тебе что-то надо, или… если надо подежурить…
Ох-хо… если бы знать, что здесь поможет, что нет.
— Региш, ты иди вот сюда, в кресло. Садись. И вот, одеяло возьми. Давай, я тебя передвину…
Игорь устроил Регину так, чтобы ей видно было лицо Влада.
— А можно, я его за руку возьму?
— Можно, — улыбнулся доктор. — Побудь здесь, я хоть кофе глотну. Не бойся, ничего страшного не случится.
К обеду Игорь смог уверенно констатировать — произошли подвижки в лучшую сторону. Теперь уже за жизнь навигатора можно было не опасаться. Вздохнув, он устроил для Регины постель на кушетке. Ведь очевидно, что в ближайшие дни никуда из медотсека она не уйдет.
А в это время «Корунд» готовился войти в режим иглы, чтобы забрать с базы археологов их раненого, и отправиться домой..
Я, разумеется, выдал всё, хоть и не должен был. Она выслушала, неэлегантно, по-мужски поскребла подбородок и сказала:
— Дураку понятно, что это попытка захвата корабля. Старые пиратские штучки. Странно только, что ещё никто пока не лезет внутрь и не пытается перерезать нам глотки. Ну, или хотя бы требования выставить.
Сглазила. Не успела она договорить, как молчание в эфире оборвал низкий женский голос:
— Добро пожаловать на Базилевс одиннадцать. Предлагаю вам добровольно открыть главный шлюз и сдаться.
— Кто это там вякает? — осведомилась Кристина.
— С тобой не «вякает», а разговаривает губернатор вольного поселения, поэтому повежливей, — выдал эфир.
— С каких это пор пираты стали считать себя вольными поселенцами?
Это её замечание осталось без ответа, поскольку голос невозмутимо продолжил:
— Повторяю, открывайте главный шлюз и сдавайтесь. Тогда я, может быть, оставлю вам жизнь. У вас десять минут.
Крыся ответила и отключила связь. Я всегда не понимал, как сочные, спелые девичьи губки могут произносить грязные ругательства. А тут заслушался — такого отборного, квалифицированного мата я не слышал даже от грузчиков в космопорту.
Не теряя времени на раздумья, десантница кликнула своих подопечных и скормила им запись переговоров.
— Так, сопляки, слушаем меня, — начала без предисловий. Фразы: «К вам это не относится, капитан» я, естественно, не дождался, но возмущаться не стал.
— Если не сообразили, корабль в данный момент пытаются захватить пираты.
— Пиратки, — безмятежно внес поправку Семен.
— Пираты, — с нажимом продолжила Кристина. — Нас четверо, Савельича в расчет не берём. Пока он «оттает», пройдет не один час. Помощи ждать неоткуда. Придется делать всё самим.
Извечный вопрос дополнился еще одним словом и повис в воздухе.
— Что именно делать? — осторожно поинтересовался я.
— Оружие есть?
— Есть, — я кивнул на небольшую панель за её спиной, — стандартный набор.
Она мигом очутилась у неё.
— Пароль?
Я слегка покраснел и назвал набор цифр.
— Дилетант! — прошипела валькирия. — Кто ж заводские пароли на оружейном шкафчике оставляет?!
В этот момент даже Игорь с пресвятым Семеном смотрели на меня осуждающе. Я пожал плечами. Ну а что тут такого? В мире, где все ставят индивидуальные пароли, кто про мой дефолтовый догадается? Я не прав?
Кристина вытащила бластер, батареи и повернулась к нам.
— Негусто, но для того, чтобы некоторое время держать оборону, пойдёт. Жаль, что в оружейную комнату не попасть без каптера. Или, может, там такой же пароль, как у тебя на ящике, разгильдяй? — последняя фраза предназначалась мне. Однако пришлось признать, что каптер смыслит в безопасности больше пилота:
— Не, я разок попробовал ввести для смеху — безрезультатно.
— Эх, жаль, летун, я не твое начальство. Ты бы у меня отгрёб «за нарушение должностных», как пить дать.
— Смотрите, — завопил Игорь и пальцем ткнул в монитор, на котором отображался вид взлетного поля вокруг «Сарториуса». — Вот сволочи!
И действительно — к нам, не торопясь, следовала группа местных. На глаз, человек тридцать, в массивных скафандрах рудокопов. Картинка напоминала бы компанию отмечающих зарплату шахтеров, если бы впереди себя толпа не гнала девочку лет двенадцати. Чтобы лучше её рассмотреть, я увеличил изображение, насколько позволила оптика. Одета девчушка была в лохмотья. Под глазом красовался огромный синяк, на губах запеклась кровь. Иногда она спотыкалась и падала на серый, ноздреватый грунт, но её тут же поднимали на ноги и пинками подгоняли в нашу сторону.
Остановившись метрах в пятидесяти, пираты — а сомнений в этом не было никаких — рассредоточились полукольцом около главного шлюза. От толпы отделилась одна фигура. Лица я не разглядел, все скрывал матово-черный гермошлем. Бандит схватил девочку за шею и поволок к входу в корабль. Забравшись под самое брюхо «Сарториуса», пират замер и сбросил защитный шлем. На нас смотрело женское лицо, а когда дамочка заговорила, я понял, что это она требовала нашей добровольной сдачи:
— Видит Бог, я не хотела, но вы меня заставили. Итак, правила изменились. Если вы отказываетесь сотрудничать, пойдем другим путем, — в её руках появился огромный тесак. — Даю минуту и начинаю отрубать девочке все выступающие части. Начну с руки, а чем закончу, зависит уже от вас, дорогие гости.
Услыхав это, пленница задергалась, но вырваться из захвата ей не удалось.
— Минута пошла, — крикнула разбойница и нервно хохотнула.
— Она блефует, — сказала Кристина, но я её уверенности и спокойствия не разделял.
— А вот сейчас и увидим — осталось-то пятнадцать секунд, — напомнил не к месту Игорь.
— Может по ней влупить из лучемета? — полез с бесполезными советами Семен.
Кристина пожала плечами:
— Как? Мы же внутри, а она снаружи?
— Нет, я имею в виду те, что закреплены на обшивке.
— Не достанешь под космолётом, — она кивнула на монитор. — Эта баба знала, где встать.
— Пять…четыре …три…один, — услышали мы усиленный внешними микрофонами голос пиратки.
— Стой! — гаркнул я. — Если тронешь девочку — врублю из бортового лазера по твоим комрадам!
Потянем время. Тянем-потянем, да вытянуть не можем.
— Время тянешь, герой? — будто, прочитав мои мысли, хмыкнула пиратка, подняла тесак и…
Дьявол! Эта тварь не блефовала — тесак рухнул вниз. Девочка истошно завизжала, из отрубленной руки брызнул фонтан крови. Она упала на колени, держась за культю.
— У неё ещё осталась правая. И чудные ноги. А там постепенно доберёмся и до смазливой мордашки, — тут голос пиратки изменился до неузнаваемости, превратившись в звериный рык. — Открывайте!!!
Поймите меня правильно, я повидал многое. Я убивал, меня убивали, не до конца, правда. Но видеть такое и бездействовать — не научился.
— Стой! — заорала Кристина, но было поздно. Наш шлюз открылся.
— Быстрее, закрывай! — Крыся ударила меня по руке и попыталась восстановить статус кво. Однако разгерметизация — штука серьёзная, плавная, поэтому у внешней двери отклик секунд семь-восемь. За это время пираты уже успели заскочить внутрь и парализовать створки какой-то дрянью.
Оставалось лишь обороняться. А чем, если на четверых у нас один лучемёт?
Мы бросились к входу, похватав на бегу всё, что попалось под руки. Мне достался металлический прут длиной около метра. Против людей в скафандрах просто смешно… успеть бы посмеяться!
А эти самые люди уже вовсю хозяйничали на моём корабле. Первой в коридоре показалась женщина двухметрового роста. И в ширину примерно столько же. Настоящее осадное орудие с ногами. Она обходилась вообще без скафандра, Видимо, такого размера просто не существовало в природе. Либо кожа у леди-танка была дублёной и в защите не нуждалась.
— Ну-ка стой спокойно, опусти оружие, и тебе ничего не будет, — прогудела бабища голосом настолько низким, что завибрировал пол. Уверен, она могла бы петь инфразвуком.
— То же самое хотела сказать и тебе, мамонтиха, — парировала Кристина, все так же целясь в пиратку. Целиться было нетрудно. Огромная туша занимала весь проход, и проскользнуть мимо неё у взрослого человека не получилось бы. Плюсы: миновать её также не могли и другие пираты. Минусы: она одна вполне справится со всеми. Вполне возможно, что нас четверых как раз хватит, чтобы удовлетворить ее суточную потребность в мясе.
— Отдавай девочку, и тогда, может быть, мы поторгуемся. И молись, мымра, чтобы она всё ещё была жива! — крикнула Кристина.
— Девочку? Ах, девочку. Что же, можно и девочку. Всё равно эта падаль скоро окочурится. Эй, давайте сюда девчонку.
Еле разминувшись с громадиной, в коридор протиснулась та самая маленькая заложница. Нижняя губа её по-заячьи дергалась от пережитого шока, глаза на зареванном личике запали. Из окровавленного рукава торчали лохмотья кожи. Медленно, будто бредя сквозь толщу воды, она сделала несколько шагов навстречу Кристине. Тут худенькие, все в синяках и шрамах, ножки подкосились, и девочка упала бы, если бы её не подхватила десантница. Обняв Кристину, пленница тихо прошептала:
— Спасибо, тётенька.
Внезапно девочка распрямилась, как высвобожденная от гнета пружина, и ударом оставшейся руки выбила бластер. Всё произошло так быстро, что Кристина не успела среагировать. А бывшая заложница отпрыгнула назад и залилась истерическим смехом.
— Доверчивая дурочка! А-ха-ха-ха, … «тётенька», цирк, да и только! — изменившимся звонким голосом заорала она. — Барбура, взять!
Но огромная бабища не спешила нападать. Напротив, она великодушно предложила Кристине:
— Будь умницей, сдавайся, и тогда я не оторву руки заморышам и тому красавчику.
Против воли я ухмыльнулся.
— Чего лыбишься, заморыш? — фыркнула годзилла в мою сторону.
И настроение у меня сразу испортилось.
— Такая большая, могла бы и знать, что десантники не сдаются! — зло ответила Крыся.
— Десантники, значит… Военные, значит… — лицо пиратки потемнело, и мы с парнями застыли.
— Испугалась, жаба? — Кристину нельзя было обвинить в умении читать по лицам.
— Я уж думала тебя в живых оставить. Да видно не судьба. Что ж, тварь, держись… — и туша ринулась на нас. А точнее на Крыську, отчего-то здесь предпочитали лупить и калечить только женщин.