Она затруднилась бы назвать причину своего интереса к Жанет. Но сводная сестра ее по-прежнему раздражающе волновала. Как ей удалось сохранить свою душу в неприкосновенности? Почему эта душа не мумифицировалась, не отмерла, как души всех прочих? Что за эликсир придумала и выпила Жанет? Клотильда вновь и вновь, помимо воли, задавала себе эти вопросы. Жанет обратилась в предмет ее изысканий, и чтобы подобраться к ней ближе, герцогиня и задумала эту увеселительную поездку в загородный замок. Доверить подобный смехотворный предлог постороннему уху было бы по меньшей мере неосмотрительно. Легко вообразить, с каким пугливым изумлением на нее взглянула бы герцогиня де Шеврез, эта жрица придворной интриги и житейского здравомыслия. Хороша была бы она, принцесса крови, в глазах светских дам, она, этот столп рассудка и хладнокровия, изрекая подобные тезисы: я желаю приблизить к себе сводную сестру, чтобы изучить ее метафизические способности, раскрыть секрет ее живого присутствия. После подобных откровений по Парижу непременно поползли бы слухи, что герцогиня Ангулемская тронулась рассудком. Или попала под влияние безумца-священника, желающего обратить ее к покаянию. Она не настолько глупа, чтобы открывать мотивы своих действий. Она могла бы поговорить об этом с Анастази. Та не сочла бы ее безумной. Был еще Геро, который понял бы ее с полуслова. А вот со всеми прочими следовало держаться настороже.
Официальная версия звучала убедительно и не вызывала сомнений. Жанет следовало привлечь на свою сторону. При дворе, как неистребимый сорняк, повилика или вьюнковый горец, всегда прорастает заговор. Предшествующий был вырван и затоптан, но на ближайшей грядке уже набирает силу, протягивая липкие усики, следующий. Всегда находятся недовольные, желающие выгодных для себя перемен, обиженные, жаждущие мести. Да и чем занимать свое время тем, кто рожден так близко от трона? Жанет одна из них, избранных. К тому же, она богата. А это для заговорщика неоценимое достоинство. Цель заговора – устранение неугодного правителя, средства заговорщиков – подкуп и наемная армия. Кому-то предстоит платить. Совсем не помешает иметь под рукой глубокий кошелек.
Поговаривали, что Жанет и сама не знает истинных размеров своего вдовьего наследства, ибо ее покойный муж, оказавшийся не только удачливым пиратом, но и ловким дельцом, проворачивал прибыльные сделки через банки Флоренции и Сиены. Сама Жанет удачно прикидывалась несведущей в этой непозволительной для благородного сословия деятельности и сразу же отсылала всех любопытствующих к своему банкиру, сеньору Галли, проживающему на улице Ломбардцев, где еще со времен Людовика Святого обосновались итальянские менялы. Жанет как-то заметила, с безупречным легкомыслием, что в глаза не видела ни одного счета, ни от мебельщика, ни от ювелира, ни от белошвейки. Все они отсылаются банкиру, минуя трепетный взор принцессы. Но Клотильда, наблюдая за сестрой, подумала, что эта беспечность наигранная, и за легкомыслием скрывается трезвый и ясный ум.
«Она лжет! Она знает гораздо больше о том, что происходит в расчетных книгах ее поверенного, чем он сам. Не удивлюсь, что некоторые из удачных сделок, которые заключил сеньор Галли, совершились не без ее участия. Взять хотя бы эту покупку поместья в Лизиньи. Это поместье было условно помещено под залог, а на самом деле отдано ростовщикам за долги. Герцогиня де Шеврез рассчитывала раздобыть достаточную сумму, чтобы успеть расплатиться. Но не тут-то было! Откуда-то из небытия возник этот флорентиец Галли и выкупил закладную. А затем оказалось, что Галли банкир незаконнорожденной принцессы. Ох, Жанет далеко не так проста, как это выглядит на первый взгляд. Но в чем подвох?»
На этот вопрос ее высочество пока затруднялась ответить. Но этот подвох был, она чувствовала, знала, она читала это в сияющих, зеленых глазах. И чтобы найти этот подвох, установить меру присутствующего в этой кипучей душе порока, она и пригласила Жанет в Конфлан. Разумеется, не одну.
Охотничий сезон был в разгаре. Дикие кабаны уже нагуляли жирок в дубовых чащах Венсенна. Это никому не покажется странным, если герцогиня Ангулемская нарушит прежде установленные границы. Всем было известно, что первая принцесса крови не одобряет шумных увеселений и многолюдных сборищ. В этом она сохраняла сходство со своим венценосным братом, который даже охотничью свиту ограничивал полудюжиной верных дворян. Клотильда время от времени принимала приглашения знатных дам и сеньоров, но к себе приглашала редко, только по причине неотложных переговоров. Ее охотничий замок, вопреки своему изначальному предназначению, никогда не служил приютом, а с некоторых пор и вовсе превратился в священный заповедник. Вторгшийся туда без приглашения становился браконьером даже без улик в охотничьей сумке. При дворе было известно, что там живет ее любовник, но кто он, оставалось тайной, ибо челядь ее высочества, даже ее благородная составляющая, фрейлины и пажи, благоразумно хранили молчание. Слухи будоражили воображение самых отчаянных и неугомонных. Однажды герцогиня де Шеврез позволила себе явиться в Конфлан без приглашения. Она приехала тихо, без свиты, без окриков лакея, без сигнального рога. Ее дерзость увенчалась успехом: Геро попался ей на глаза. Он как раз выгуливал своего фриза. Любопытная Роган даже стала свидетельницей удивительной мизансцены. Геро, набегавшись наперегонки со своим четвероногим компаньоном, бросил на траву свою куртку, а затем повалился в изнеможении сам. Затем, приподнявшись на локте, небрежно похлопал по траве рядом с собой. Таким жестом обычно подзывают собак. Но ни одной собаки поблизости. Был только высокий, широкогрудый, могучий жеребец из Фрисландии, который никак неподходил на роль комнатного любимца. Тем не менее, фриз прекрасно понял этот приглашающий жест человека. Он еще немного потоптался, приноравливаясь, затем подогнул передние ноги и плюхнулся на бок, аккуратно подобрав под брюхо копыта, чтобы не задеть того, кто был рядом. Фриз вытянул морду и попытался выразить свое расположение огромным шершавым языком, от чего Геро пришлось со смехом отмахиваться.
Клотильда была в ярости, когда узнала, что это маленькое чудо стало достоянием стороннего глаза. Она чувствовала себя так, будто в ее будуар, туда, где она хранила самые дорогие для нее, интимные вещи, забрался вори шарил по этим вещам грязными руками, примеряя их и даже обнюхивая. Если бы это был вор, она бы приказала его вздернуть. Она испытывала необоримое желание поступить именно так с любопытной самкой, невзирая на ее благородное происхождение. Безжалостно покарать пришельца, осквернившего священную рощу, где на свободе, никем неузнанное, резвится божество. Но времена языческой вседозволенности прошли. Теперь приходилось изворачиваться и находить средство более утонченное, чтобы наказать богохульника. Клотильда обуздала свой гнев. Ее месть будет изящной, неожиданной и недоказуемой. Как брошенный за воротник кусок льда. Обожжет и бесследно растает.
Герцогиня де Шеврез, которую вежливо выставили вон, на этом не остановилась. Она пыталась задавать вопросы. Правда, безуспешно. Те, к кому эти вопросы были обращены, успешно прикидывались глухими. И в конце концов, неукротимая интриганка поняла, что проще и безопасней расспрашивать о короле, о кардинале Ришелье или даже об отце Жозефе, хранителе самых губительных тайн, чем о безвестном юноше в парке охотничьего замка. Но излишняя скрытность также привлекает внимание. Во избежание подозрений ее высочество была вынуждена время от времени открывать двери своего дома.
Ей была любопытна Жанет. А все прочие служили дымной завесой, усыпляя возможную настороженность. Впрочем, чего Жанет было опасаться? Их не связывала ни вражда, ни дружба. Они состояли в родстве по отцу, но были чужими друг другу. Голос крови обретает силу там, где подспорьем служит многолетняя привязанность, разделенное бытие. Людей связывают совместные страхи, горести, радости, страсти и преступления, но не кровная схожесть. Сколько их на свете, этих ее полубратьев и полусестер? Разве слышит она призывающий голос? Она никого из них не узнает. Как не узнала бы собственного сына или собственного отца, если судьбы разлучила их. Только рассудок напоминает, что Жанет ей сестра, а сердце молчит. Правда, есть еще любопытство, странный интерес. Но более ничего.
Едва стало известно, что свадьба Жанет не состоится, и она свободна, а сердце ее, согласно законам куртуазного свода, кровоточит и взывает к отмщению, как нашлись доброжелательницы и покровительницы бедной жертвы. Дочери Евы полны необъяснимых противоречий. Зрелище чужого счастья для них невыносимо, и они стремятся его разрушить, подгоняя катапульты и тараны из сплетен и клеветы. Но стоит лишь задуманному свершиться, а счастливая избранница превращается в жертву, как те же завистницы уже хлопочут о новом союзе. Жанет постигла та же участь. Ей простили ее драгоценности, венецианские кружева и новую мебель. Ее объявили покинутой ижертвой мужчины. Окольными разговорами, прозрачными намеками, многозначительным переглядом ей подбирали подходящего любовника. Утешителя.
«Как же им нравится заниматься сводничеством!» – с тайным презрением думала Клотильда, с улыбкой выслушивая доводы госпожи де Верне, подруги Шеврез, когда та, исподволь, убеждала ее пригласить в их маленькое сообщество сына герцога д’Эпернона, который не так давно овдовел, и графа де Монтрезора, дворянина из свиты Гастона Орлеанского. «Почему их так заботит, ляжет Жанет в постель одна или с кем-то из этих господ?» Но возражать не стала. В конце концов, какая ей собственно разница, с кем ее сводная сестра намерена утешиться в своем горе? Да и нуждается ли она в утешении? Герцогиня вспомнила тех двух молодых дворян, которые сопровождали Жанет в Лувр. Неужели кто-то из них посмел бы отказать ей в утешении? И взглянет ли Жанет на маркиза де Ла Валета, томного молодого человека с поредевшими светлыми волосами и лицом уже увядшим от излишеств? Да и граф не Монтрезор вряд ли будет для нее привлекателен. Он слишком вспыльчив и груб. Такой типа мужчины, захватчика и поработителя, предпочитают женщины слабые, безвольные. Им нравится воображать себя голубкой в когтях ястреба, юной Европой на холке могучего быка. У Жанет слишком много собственной страсти и необузданности, чтобы она захотела ему подчиниться. На быка, пожелавшего ее похитить, она, колеблясь, набросит аркан.
Клотильда мысленно поставила рядом со сводной сестрой еще несколько претендентов, о ком судачили в гостиных. Но легко избавилась от бесцельных образов. Они ей были не нужны. На свете был только один мужчина, который по-настоящему занимал ее мысли. Это был Геро. О чем бы она не думала, о Мантуанском наследстве, об интригах графа Оливареса, о притязаниях матери на корону, о войне с Англией, о побитых градом виноградниках в Пуату, о наследстве для подрастающего сына, о всех тех непреложно важных вещах, что должны занимать высокородную даму, ее мысли все равно возвращались к Геро. Как ручные почтовые голуби. Геро никогда и никуда не исчезал. Он присутствовал всегда, как строгий воспитатель, надзирающий за своим питомцем. Она могла отвлечься, отбежать в сторону, сделать полукруг, совершить прыжок, забиться в нору, но все равно, как зачарованная, возвращалась обратно. И каждое возвращение было ей приятно. Окончен скучный урок. Латинский текст со множеством глаголов в perfectum и futurum. Когда же текст окончен, переведен, переписан, учебник брошен под стол, начинается блаженная перемена. Она может вновь думать о нем. Вспоминать его лицо. Совсем недавно случилось почти невозможное. Она проснулась на рассвете и застала Геро спящим. У нее было всего несколько бесценных минут, прежде чем он почувствовал ее взгляд и проснулся. Сон у него болезненно чуткий. Но все же она успела увидеть его без привычной маски. Увидеть его настоящим. Очень юным и ранимым. Встревоженным и печальным. Чего же она ждала? Неужели предполагала, то за маской скрывается довольство? Это украденное во сне лицо подтверждало давно установленную, нелицеприятную истину, от которой ей так хотелось укрыться. Он был несчастен. Он по-прежнему был несчастен.
И все же это был он, живой, осязаемый. Рука, брошенная поверх одеяла, выпавшая ресница в уголке глаза. За этим лицом все прочие лица бледнеют, стираются. Ей пришлось прибегнуть к привычному маневру, уклониться и сделать полукруг, заставить видеть тех, других, обозначенных тенью.
Жанет, похоже, приняла ухаживания графа де Монтрезора. Толчок разочарования. Неужели ей, герцогине Ангулемской, впервые изменила ее проницательность? Кавалькада знатных гостей далеко опередила обоз из трех нагруженных экипажей и стайки лакеев. Княгиня Караччиолло, вновь яркая, вызывающая, в охотничьем платье цвета заката, в плаще, подбитым лисьем мехом, гарцевала на берберском скакуне масти. Об этом жеребце тоже ходило немало слухов. Говорили, что его украли еще жеребенком из конюшен султана Марокко. По другой версии, жеребенок послужил выкупом за голову корсарского капитана, изловленного в прибрежных водах Сардинии. Была еще и треть версия, что жеребенок достался победителю скачек, в которых принимал участие сам князь-авантюрист. Сама Клотильда склонялась к тому, что жеребенок скорее всего был куплен на лошадиной ярмарке для молодой жены и для придания этой покупке особого романтического ореола, сопроводил ритуал дарения устрашающей байкой. А Жанет, как всякая женщина, чье самолюбие польщено, с готовностью приняла эту байку. Или присочинила собственную. Эти незаконнорожденные своего не упустят. Следует отдать ей должное. Держится в седле она безупречно. Учитывая, что рыжий бербер нрава не кроткого, под стать своей хозяйке, глаза злые, сарацинские, хрипит, вскидывает «щучью» морду, скалит зубы, на удилах – пена. Полный ярости, гонимый далеким пустынным ветром, этот зверь рвется вперед, и Жанет приходится его сдерживать.
Клотильда на своей спокойной андалузской кобыле с интересом отметила досаду графа. Чертов бербер, как ревнивый страж, не позволял ему приблизиться вплотную к намеченной жертве, чтобы завести томный, обволакивающий разговор, чтобы шептать ей прелестные пошлости и наслаждаться ее смущением. Жанет, казалось, искренне сожалеет, что ее огненный пустынник столь беспокоен.
— Ему в тягость этот неспешный шаг, — услышала Клотильда. – Он рожден, чтобы побеждать.
Самовлюбленный рыцарь не согласился. Он не мог допустить и мысли, чтобы какой-то конек, ходящий под женским седлом, мог претендовать на превосходство. Сам граф ездил на кауром жеребце той же андалузской породы, что и герцогиня. Он хвастал, что скакун был им захвачен во время дерзкой вылазки во Фландрии, где он в честном поединке сразил испанского гранда. Жеребец был самых чистых кровей, безупречного экстерьера и претендовал на звание самого резвого скакуна при дворе. Граф не мог не попенять Жанет за ее самонадеянность, на что та немедленно ответила:
— Граф, вы меня чрезвычайно обяжете, предоставив столь прелестный повод нарушить этот неспешный ход. Я, право же, слишком утомлена нашей медлительностью.
Бравый кавалер, не рискуя оскорбить даму своим будущим триумфом, — да и как могло быть иначе? – попытался с покровительственной мягкостью вразумить бедняжку. Но Жанет, капризно сдвинув бровки, выпятив губу, настаивала на своем.
«Она все-таки глупа», — решила про себя Клотильда, пока велся этот шутливый спор между верховным божеством – мужчиной и правнучкой адамовахрящика. Однако, Жанет спор выиграла. Граф, с усмешкой, тайно желая этой победы, принял условия. Они начнут скачку через лес по направлению к замку. Кто окажется во дворе первым, тот и победил.
— Вы слышали, господа?
Все дамы, дружно не одобрявшие выходку Жанет, пылали любопытством и очевидным злорадством. Клотильда с удовольствием оглядывала их лица. Де Шеврез, де Верне, маркиза д’Эффиа, мадам де Лианкур. Как же они хотят, чтобы Жанет проиграла, эта выскочка, эта богатая вдова, такая независимая и такая живая. Она будто скатившийся на землю солнечный зародыш, огненное семя, призванное начать свой путь у самых истоков. Прорасти в черную землю, преодолеть глиняную тяжесть, тянуться к небу, выбросить цветок, выносить плод, перепачкавшись, перемешавшись с песком, умереть, чтобы затем вернуться уже полноценным светилом. Зерно Гелиоса, забытое, брошенное в сосуд плоти. Сама Клотильда колебалась. Она желала и победы и проигрыша. Победа подтвердит ее право на интерес к этому странному существу, связанному с ней узами крови. А с другой стороны, поражение лишит Жанет всех ее тайных преимуществ, всех ее магических, светоносных способностей. Проиграв, она станет одной из них, заурядной кокеткой, затеявшей этот флирт с мужчиной, чтобы стать его жертвой.
Все заволновались, заговорили, выбирая соперникам исходную точку. Это оказалось брошенное у насыпи старое колесо с треснувшем ободом. Граф все так же снисходительно улыбался, а вот Жанет разительно изменилась. На ее лице не было и тени той кокетливой глупости, которую мужчины находят столь привлекательной. Она смотрела прямо перед собой, поглаживая жеребца по шее. Тот уже не вертелся, не перебирал ногами. Он навострил уши. Дорога впереди, утекая в лес, суживалась и обращалась едва ли не в тропинку. Был и другой путь, в объезд, по широкому, утоптанному тракту через Венсенн, но соперники выбрали первый, более трудный.
«Она сломает себе шею»,- почти равнодушно подумала Клотильда. –«Жаль, я еще ничего о ней не узнала».
Солнце светило им в спину. Огромное, красное, с обещанием ненастья, оно перекатывало свой уже бессильный, ноябрьский жар в разноцветные земные пятна. Лес был будто заляпан кистью полубезумного художника, который в порыве, не то отчаяния, не то вдохновения, смешал все краски, а затем стал наносить их на полотно беспорядочными мазками.
«Скоро зима», — следовала тропой своих раздумий герцогиня Ангулемская, после бешеного бега по кругу, возвращаясь к своему собственному колесу на обочине дороги. «Будет холодно. Сквозняки. Геро тяжело переносит зиму. У него возобновятся боли. Мигрень будет преследовать его. Надо приказать, чтобы у него лучше топили».
Додумать она не успела. Кто-то из дворян молодецки свистнул, и всадники рванули в галоп. Но Жанет прибегла к тому же маневру, что и в Лувре. Она замешкалась. Так естественно, так убедительно. Граф уже был впереди на два корпуса, а рыжий злой бербер все еще путался в собственных ногах. На лицах женщин тайное, сочувственное злорадство. На лицах мужчин – вежливое превосходство. Разве кто-то ожидал иного? Разве к лицу и по силам женщине бросить вызов мужчине? Клотильда видела лицо Жанет, скрытый за ресницами зеленый огонь. Она играла со своим самоуверенным противником. Она давала ему фору. Легкая победа ей не нужна. Наконец, ей удалось послать бербера в галоп. И едва он взлетел, сплетая тонкие ноги в танце, едва толкнулся острыми копытами в каменистую ленту, герцогиня убедилась в собственной правоте. Жанет играет. Играет с этим самодовольным глупцом, как великолепная кошка играет с нахальной мышью. Ей ничего не стоит догнать соперника, но она сделает это не сразу. Она позволит ему увериться в собственном могуществе, насладиться им, вознестись, раздуться до размеров индюшачьего зоба, а затем сдернет зазевавшуюся птицу с насеста, бесцеремонно ухватить за распущенный хвост. Всадники скрылись в лесу. Еще мелькал подбитый лисьим мехом плащ. Жанет отставала, не позволяя берберу обойти собрата. Это все еще спектакль. Но очень скоро, при отсутствии зрителей, она бросит играть и окажется во дворе замка прежде, чем самоуверенный граф разгадает ее замысел.
— Почему никто не догадался заключить пари? – воскликнул кто-то.
— Ах, — перебил говорящего женский голос, — заключать пари имеет смысл, если шансы у соперников примерно равны. А здесь победитель известен заранее. Что это за пари, если все поставят на графа? Против, возможно, сыграет кто-то из вежливости, кто-то из кавалеров, чтобы заслужить благосклонный взгляд дамы.
— Как же неосмотрительно со стороны княгини, особы едва прибывшей в Париж, затевать подобные поединки. Граф великолепный наездник.
— Вы правы, мадам, — сказал кто-то из мужчин. – Я бы поставил на даму из вежливости.
— Полагаю, все присутствующие здесь господа поступили бы сходным образом, — звенел насмешливый голос Шеврез. – За незначительным проигрышем стоят неплохие дивиденды.
— Почему же только господа? – не выдержала Клотильда. – Я бы поставила на д’Анжу.
Наступила тишина. На нее в изумлении глазели и дамы, и кавалеры. Она усмехнулась. Затем пришпорила кобылу и неспешной рысью последовала за растворившимися всадниками.
«Жаль, что я не заставила их заключить пари, всех, против меня одной. Могла бы неплохо развлечься».
Она пожалела об этом еще больше, когда обнаружила, что Жанет уже давно гарцует во дворе ее замка, поджидая замешкавшихся спутников. Граф де Монтрезор с трудом сдерживал бешенство. Он был смертельно бледен и несколько раз безжалостно хлестнул своего скакуна меж ушей. На графа бросали насмешливые взгляды, сыпались фальшивые утешения.
— Граф, вы поступили, как истинный рыцарь, — воскликнула госпожа де Верне. – Как это благородно, позволить женщине одержать победу!
Граф бросил на нее яростный взгляд. Он-то знал, что ничего подобного себе не позволял. Он жаждал первенства, превосходства. Над мужчинами, над женщинами и над животными. Даже в ином порядке. Над животными и над женщинами. Победа женщины оскорбительнее, чем неповиновение пса. Клотильда отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
Ей показалось, или это и в самом деле был Геро? Знакомый силуэт мелькнул у черного хода, коим пользуются слуги. Он, скорей всего, был в парке, когда кавалькада приблизилась к замку. День выдался чудесный. Солнечный и прохладный. Ломкий и прозрачный, как стекло. Один из тех дней, какие осень дарит в качестве отступного, день хрупкого пограничья времени. В такой день Геро не мог оставаться в душной темнице. Он бродил, прощаясь со своими деревьями. Или украдкой подкармливал бродячего пса, который вновь шнырял по окрестностям. У него было больше двух недель покоя. Замок был в полном его распоряжении. Явление гостей как вражеское нашествие. Он поспешил укрыться.
Последующие два часа прошли в суматохе. Гостей следовало разместить, указать им отведенные апартаменты, раздать тысячи приказаний. К счастью, Анастази уже вернулась из Ангулема и взяла на себя эту шумную процедуру.
Герцогиня тоже нуждалась в некоторой передышке. Горничная освободила ее от тяжелого дорожного платья, обтерла занемевшее усталое тело хозяйки куском мягкого полотна, смоченного в розовой воде. Откинувшись, Клотильда блаженного вытянула ноги. Она не любила ездить верхом. У нее затекала спина. Она даже ощутила укол зависти, когда вспомнила, как живо, без чьей-либо помощи, Жанет соскочила с седла. Ни тени утомления. Только щеки горят от ветра.
0
0