Киборг Irien-69/3015
Дата: 12 декабря 2190 года
Плавать — это хорошо… когда теплая вода бассейна приятно обволакивает и массажирует тело. Почти нечувствительными прикосновениями разглаживает ссадины гематомы. Но вот плавать в луже собственной крови — сомнительное удовольствие. И кто придумал эти слишком мягкие водяные кровати с кучей режимов и невпитывающими жидкость матрасами? Теперь эта густеющая алая субстанция неприятно липнет к телу. Мерзкий клиент, возжелавший исключительной реалистичности, запретившил ему пережимать сосуды до конца сеанса. Но с другой стороны, подыхать от потери крови еще более глупо, чем просто не послушаться. Да и вытекло из него достаточно. И сам весь измазанный… Вряд ли клиент полезет проверять каждую рану.
«Активировать программу регенерации поверхностных тканей? Да/Нет. — Да».
Низкий уровень энергии, недостаточно для полного восстановления. Вот это хуже. И до конца сеанса еще полтора часа. А фантазия у этого лысоватого мускулистого мужика с приплюснутым носом богатая. Хотя, чего-то совершенно исключительного он не делает: страпон-секс разными предметами, порка всякими девайсами, бондаж, выполненный с такой криворукостью, что хочется пару видеокурсов посоветовать для повышения мастерства. Но веревки, болезненно стягивающие тело, это ерунда. Хуже кнут. Настоящий, кожаный, который даже со слабого замаха рассекает шкуру. Такой штуки даже в каюте эротического отдыха лайнера не предусмотрено, хотя там арсенал богатейший. Специально этот гад с собой таскает. И почему-то только на нем практикует. Хотя развлекательных киберов на круизном лайнере «Алая жемчужина» три сотни. Все человеческие фенотипы — на любой вкус. А для любителей экзотики в широчайшем ассортименте Irien’ы с внешностью эльфов с любым оттенком кожи, неко, кицунэ, демонов, ангелов и даже представителей гуманоидных рас. Так нет, заказывает именно его. Да и другие отдыхающие тоже. Это плохо, тяжело и больно быть самым востребованным секс-киборгом на круизном кораблике с двухнедельной программой информационно-развлекательного тура.
Рослый стройный парень лет двадцати четырех на вид, с густыми темными волосами и ярко-зелеными глазами на скуластом привлекательном лице прислушался. За панелью перестал шуметь душ и через минуту в каюту вернулся его клиент. Освеженный, без кровавых брызг на теле, с глумливой улыбкой.
— Соскучился, мой мальчик? — Даже голос был таким, что хотелось плюнуть прямо в раскрывающийся рот.
— Конечно, мой господин. Ожидание вас было мучительным, — страстно выдохнул Irien.
«Стандартная фраза из блока. Хорошо. Выражение лица №19 из раздела «Жесткий БДСМ. Версия ОМ». Только вот страх в глазах и его никуда не спрятать». Он видел свое отражение в зеркальном покрытии двери позади клиента и понимал, что даже импланты с этим ничего не могут сделать.
— Я приготовил тебе подарочек, сладенький… — Мужчина замедленным движением, будто лаская, вытаскивал из короткой рукоятки полоску синтезированной толстой кожи.
«Наслаждается. Вместо того, чтобы просто нажать кнопку и дать возможность девайсу принять рабочее состояние. Сорок сантиметров в длину. А нет, пятьдесят. Значит будет бить издалека и с захлестом».
— Давай, малыш, покажи, какой ты послушный…
«Подняться, плавно, не выдавая себя. Это всего лишь приказ. Команда. Хорошо, что в комнате полумрак и человек не заметит, как дрожат пальцы. Призывно изогнуться. Повернуться. Лизнуть клиента, потереться об него — он ведь подошел, протянул руку. Прогнуться в пояснице, призывно вильнуть бедрами. Подставиться под удар. Это ведь не кнут, разрывающий кожу и мышцы. А всего лишь аналог спанс-лопатки для спанкинга. С прорезиненной поверхностью. С коэффициентом воздействия в 4.7 раз выше. После него останутся не кровавоточащие раны, а только гематомы. Это можно пережить. Только вот как больно, волна проходит по всему телу. Хочется свернуться в комок и зарыдать, вместо того чтобы подставляться под удары, честно отрабатывая сценарий №214. Действительно, такая порка почти не страшно — особенно при целой шкуре. Только вот после двадцатиминутной обработки кнутом эффект уже другой».
Клиент лучился довольством. Ему нравился реалистично вздрагивающий под ударами парень. Этот Irien выгодно отличался от других. Он так правдоподобно жалобно вскрикивал во время порки, натурально стонал и скрипел зубами, зарываясь в подушку, когда подходило время для игр с задним проходом. И очень умело имитировал сдерживаемые вопли. И хотя тур был не из дешевых, но можно было бы подсобрать денег и на четвертую поездку, ради этой развлекательной куклы. Или даже было бы лучше ее купить, когда придет пора списания. У кого бы узнать, про срок эксплуатации этого кибер-мальчика? Мужчина задумался, отвлекся и даже прекратил стегать дергающееся тело.
«Передать управление процессору… передать управление… передать…»
Киборг раз за разом пытался вернуться к состоянию безучастной машины. Но у него не получалось. От любого болевого воздействия процессор начинал сбоить. Собственно, даже не весь процессор, а связь между мозгом и оперативным блоком. И в результате клиенты получали именно то, чего подсознательно хотели — живые человеческие эмоции страдающего от боли и унижения существа.
Irien покорно ждал очередной удар. Потом обернулся, удивленный сменой эмоциональной палитры временного хозяина. И тут же капризно заныл, понимая, что едва не прокололся:
— Мой любезный господин устал воспитывать гадкого мальчика. Но я так провинился… что следовало бы меня еще сильнее отшлепать. Может, господин желает массаж? Эротический? Расслабляющий? Тонизирующий?
— Подай кнут, — сердито перебил клиент.
«Приказ, которого нельзя ослушаться. Можно только на четвереньках проползти к изголовью кровати, взять в зубы плетеную рукоять. И постараться посильнее сжать челюсти, в глупой надежде перекусить слишком прочное изделие. Подползти к клиенту, предложить тому забрать орудия наказания. И продолжать придерживаться роли».
— О, мой господин, выбрал самый любимый предмет! Как стать ничтожному рабу, чтобы хозяину было удобнее его высечь? На колени? Стоя? Березкой? В фиксации? Облокотиться? Молитвенная позиция? В планку? Наклониться? Согнуться?
Киборг перечислял общеизвестные позы и понимал, что даже импланты не справляются с самопроизвольными сокращениями мышц. Было жутко холодно от одной только перспективы повторного болевого воздействия. Внутри организма по нервным волокнам словно скользили ледяные иглы. Хотя показатели температуры демонстрировали 37,9 градусов.
Клиент небрежно махнул рукой на широкий боковой подлокотник. Киборг поспешно вскочил на ноги, тут же перегнулся. Так лучше — теперь его лица не видно.
«Тяжело ждать первого удара. Хотя давно известно, с какой силой будет стегать клиент, и то, сколько времени продлится порка. И, судя по его эмоциональному настрою, вряд ли он еще планирует что-то занимательное. Так что, скорее всего, еще пятнадцать или двадцать минут потерпеть. Просто отстраниться и потерпеть. Да, пусть тело вибрирует и стремится вжаться в синтетический, под натуральную кожу, подлокотник. Пусть поджимаются пальцы на ногах. Пусть из глаз капают слезы, и голосовые связки сорваны от хриплых воплей. Пусть по бокам и бедрам стекает тонкими ручейками кровь. Это не он сам, а просто отличная… первоклассная программа имитации личности. Главное только продержаться в указанной позе до конца порки. Только удержаться. Не подняться и не свернуть шею. Нет, это слишком просто. А вот чтобы поменяться с клиентом местами. У него ведь гораздо больше идей, как можно эмоционально и физически поразвлечься по данной тематике. О таком не думать… просто потерпеть и удержаться».
Администратор постучался в дверь минута в минуту. Клиент еще раз, пока отъезжала створка, полоснул кнутом иссеченную спину. Зло, с оттягом и взахлест.
— Ваше время закончилось, сэр, но вы можете продлить сеанс. — Оценив беглым опытным взглядом состояние Irien’а, администратор развлекательного блока поспешно поправился: — Взять новое оборудование и продолжить отдых.
— Благодарю, достаточно.
Вряд ли клиент пожалел денег, скорее устал махать руками. Сложив свои любимые девайсы в продолговатый кейс, напоминающий футляр от гобоя или сопрано-саксофона и вышел.
Администратор обвел взглядом каюту: постель и напольное покрытие в пятнах крови, простыни грязным комом съехали с кровати, водной матрас тоже в бурых подсыхающих пятнах. Повернулся к Irien’у, скомандовал:
— Двести тринадцатый, сенс закончен. Отправляйся на место. Принять душ, процедура 7-1-4-8. Взять две банки DEX-Elit Forte, выпить. Включить ускоренную косметическую регенерацию. Перейти в режим гибернации. — Затем человек открыл дверь и в каюту скользнул киборг Mary и начал приводить помещение в порядок.
Irien открыл неприметную на фоне зеркальных панелей стен дверцу в смежную с каютой каморку длиной три метра и шириной один метр семьдесят сантиметров. По бокам ее располагались узкие двухъярусные койки, скорее даже полки с проходом между ними всего вполметра. На одной из коек ничком лежала обнаженная светловолосая кибер-девушка, спину, ягодицы и бедра которой покрывал толстый слой регенерант-геля. Напротив входной двери и в торце между полок были такие же двери, ведущие в соседнюю каюту и в потайной коридорчик для персонала — чтобы киборги после сеанса могли вернуться в свою каморку, не попадаясь на глаза клиентам. Кибер-парень повернул в другой конец комнатушки. Там за раздвижной пластиковой дверцей располагался душ и отверстие в полу, игравшее роль туалета. Прежде, чем Irien включил воду, он услышал донесшийся из-за неплотно прикрытой двери в каюту как администратор вызывал кибер-медика:
— Харви, зайди в семнадцатый бокс. Опять клиент с двести тринадцатым перестарался. Пошевеливайся, у него через четыре часа очередной сеанс. Шкуру надо подлатать. Одной собственной регенерацией не обойтись. К сто сорок седьмой потом зайдешь, а эта кукла самая востребованная на лайнере. Он один делает сбора сколько шестеро других. Шевели булками, Харви!
Киборг задвинул створки кабинки, нажал ладонью на сенсор и начал смывать кровь со своего тела. Выполнив предписанные процедуры, он высушился, выпил кормосмесь и улегся на левой верхней полке ничком, повернув голову в сторону прохода, точно так же, как Irien’ка на нижней полке, и включил принудительную гибернацию.
— Вы его упустили?!
Рык сотрясает своды, незадачливые стражники вжимают головы в плечи. Тёмный Властелин на ступенях трона — мгновение назад он вскочил с кресла в ярости от дурных вестей и теперь идёт к провинившимся слугам.
— Вы… Его… Упустили?! И вы смеете являться ко мне с пустыми руками?
Рука на оголовье меча, стоящий прямо перед ним глава стражи зажмуривается и в тот же миг падает на пол, булькая кровью в рассеченной глотке. Тёмная свита не смеет даже вздохнуть, пока их Властелин смотрит на умирающего. Вытирает клинок, резким движением вбрасывает его в ножны. Оборачивается, указывает на единственного не отшатнувшегося стражника.
— Теперь ты глава стражи. Найдешь Героя. Иначе…
Новоиспеченный начальник понятливо кивает, тут же начиная раздавать указания подчинённым. Темный Властелин возвращается на трон, безучастно глядя, как убирают труп и смывают с пола кровь.
Он думает, что убил в порыве ярости, и решает больше такого не допускать. Хотя сейчас эта вспышка была ему на руку. Новый глава стражи сделает всё, чтобы выполнить поручение господина.
***
Закат проснулся от гулкого звона била, призывавшего всех собраться перед старостиным домом. Выдохнул, изгоняя призрачный запах крови, рассеянно потер ладонь с отпечатком камня. Такого далёкого прошлого, какое явилось к нему во сне, он не помнил. И при этом отчетливо понимал — оно было. Просто минуло слишком много лет для человеческой памяти.
Но не для памяти камня? Поэтому он его берёг? Насколько далёкое прошлое хранит оникс?
И резко, ожогом — может ли он хранить воспоминания до той, самой первой, смерти?
Снова зазвучало било. Закат наконец встал с постели, оделся, стряхивая прилипшие вчера опилки. Спустился вниз, затесался среди старостиных домочадцев сбоку от крыльца, скрывая рост. Прищурился на стоящего посреди двора старика-рыцаря, начинающего речь.
— Братья и сестры мои! Возрадуйтесь, ибо закончилось время тьмы. С этого дня и до скончания времен вы переходите под длань света.
Старик замолчал, обводя глазами крестьян. Подал пример толстый рыцарь, закричав «Слава свету». Его поддержали, но жиденько, неуверенно. Впрочем, оратору хватило.
— Мы поедем дальше, за Черный замок, передать эту новость остальным деревням, жившим под пятой Тёмного Властелина. После страды мы пришлем все необходимое для строительства сторожки Ордена. До тех пор наместником света у вас остается рыцарь Светозар, надежда и опора нашего ордена!
Мальчишка с куцыми усиками воздел меч, пытаясь поймать лучи восходящего солнца. Увы, утро выдалось туманным, красивый блик на острие не получился. Толстяк снова закричал «Слава свету», Щука, стоявший за его спиной, скривился, перековеркав слова. Закат пробурчал славу вместе с остальными, дивясь прихоти судьбы. Жаль, оценить её никто, кроме него, не мог.
Славословие закончилось, уезжающие рыцари устроились в сёдлах загодя взнузданных коней. Светозар стоял рядом, держась за стремя старшего рыцаря: видимо, выслушивал последние наставления. Крестьяне потянулись по своим делам — кто в поле, кто в огород или на пастбище. Закат поймал на крыльце Медведя, напомнил, что забор починен.
— Да, отлично поработали. До сенокоса общих дел нет, сам решай, чем займешься. Или Горляну спроси, она, честно говоря, лучше меня знает, куда пристроить пару рук.
Горляна в самом деле знала, так что вскоре Закат постигал искусство починки и плетения корзин у старухи-корзинщицы, матери Горляны и Листа. На старости лет она наконец-то собралась поделиться своим мастерством, но подмастерье выбирала придирчивей, чем невеста жениха.
— Ты тоньше расщепляй-то! Эх, молодежь, никакого терпения…
Закат незаметно улыбался, послушно расщепляя выданную ветку. Старая Лужа, как звали корзинщицу, характер имела соответствующий обоим своим детям.
— Вот так, молодец, быстро учишься. А теперь мы их выварим, чтоб помягче стали…
Они вместе опустили длинные полосы древесины в огромный чан с водой, такой тяжёлый, что вместо того, чтобы поднимать над костром, дрова укладывали вокруг него. Дело разжигания огня старуха никому не доверяла, сама постучала огнивом по камню, высекая искорки на горсть сухого мха, бережно раздула. Подняла дымящееся огневое гнездышко в коричневых сморщенных ладонях, посадила в будущий костёр. Оглядела довольно.
— Вот так. Теперь ждём!
Сели ждать. Лужа, в удивительной для деревни крашеной цветастой юбке и сером захватанном переднике поверх, устроилась на крыльце, обмахнув рукавом облупившиеся доски. Закат сел на ступеньку ниже, даже не пытаясь втиснуться рядом с дородной старухой.
Через плечо протянулась рука, на подол рубахи просыпалось несколько крупных подсолнечных семечек.
— Будешь? С прошлого года немного осталось. В этом-то году я такого не сажала, кому оно, кроме меня, нужно.
Закат не понял последних слов, но за семечки поблагодарил, взял. Расщелкнул первую, забросил в рот, прикрыл глаза, пробуя на вкус. Кажется, когда-то он любил семечки. Очень давно.
Лужа вздохнула, тоже захрустела подсолнечником. Сказала вдруг:
— А Светозар-то этот как?
Закат неопределенно пожал плечами. Старуха недовольно пихнула в спину:
— Эх, мальчишки! Это ж важно. Кого нам оставили? Младшенького, ребёнка? Значит, нас не боятся. Или хорошего молодого бойца? Тогда-то совсем другой разговор будет!
Закат кивнул, соглашаясь. Задумался. Сказал медленно:
— Он либо глуп и не наблюдателен, либо очень хитёр.
Совпадение ли, что после встречи у колодца вся троица рыцарей остановила Заката у забора? Оникс просто так подарили селянке или проследили, кому она его отдаст?
На макушку легла мягкая ладонь, чуть толкнула, отвлекая от мыслей.
— В каждой тени-то врага не надо видеть. Ну подумай — мальчишка, молоденький совсем. У светлых, которые соглядатаями никогда не промышляли. Он или хороший боец, или плохой, а думать, что он следить за нами должен — это уже глупость.
Закат покачал головой.
— Я не уверен, что глупость.
Лужа фыркнула, дернула за отросшую прядь.
— Щуки наслушался, что ли? Он у нас известный нелюбитель света. Да и не диво — разбойником был, шайку рыцари разогнали. Он один считай и выжил, прибился к нам. Защищает тебя теперь, э? Ты ж прям как он, пришел неведомо откуда — и рыцари следом.
Закат мотнул головой, высвобождая волосы. Обернулся, присмотрелся к старухе внимательней. Она рассмеялась заливисто, как девчонка, ухватилась за резные перильца, чтобы не опрокинуться. Отдышавшись, кивнула.
— Угадал! Я этого бандита прятала ещё до того, как мы его в Зорьки пристроили. Он молодец, что тебе помог, а всё-таки меньше его слушай. Ты ж не разбойник, чтобы каждой тени бояться.
Закат опустил голову. Не разбойник… Хуже. И искать его будут старательней. За спиной встала Лужа, отряхнула подол от подсолнечной шелухи.
— Ладно, хватит болтать. Видишь, парит уже, пора нашу будущую корзину из кипятка вылавливать.
***
Домой Закат вернулся нагруженный тремя собственноручно сплетенными корзинами — пока маленькими и довольно кривыми, но Лужа осталась довольна, даже велела приходить ещё. Горляна встретила его на кухне, обрадовалась — наконец-то к ужину не опоздал. Пришел Медведь с поля, принес ведерко с рыбой Пай, отправленный в помощь Щуке. Тихонько проскользнули в комнату пара девчушек-приёмышей. Закат уже знал, что детей год назад нашел в лесу Медведь, а что с ними случилось, никто выяснять не стал. Решили, что захотят — расскажут, а так нечего раны бередить. Девочки до сих пор больше молчали, даже имена им пришлось придумывать. На новые они, впрочем, отзывались охотно, и подходили они им очень — что худенькой пугливой Щепке, что кругленькой упрямой Шишке.
Когда все уже сидели за столом, и Закат, дождавшись своей очереди после хозяев, наконец-то заполучил горшок каши, стукнула входная дверь. Он догадался сразу, окаменел, понимая — уйти не успеет. Продолжил накладывать себе еду, только голову опустил ниже. Горляна глянула беспокойно, заметив заминку, тут же вскочила, улыбаясь и шумно приветствуя гостя.
— Я теперь, получается, сосед, а не гость. Да и жить мне негде, пока сторожку Ордена не поставим.
Голос у рыцарёнка был высокий, звонкий. Мальчишка, вдруг подумал Закат со странной горечью. Сказал бы «не старше Пая», да только Паю давно не девятнадцать. А что судьбе угодно, чтобы шут выглядел вечным подростком, это уже другой вопрос.
Раньше свита была у него, а не у Героя. Герою полагался только оруженосец. Такой вот мальчишка.
Светозар сел за стол напротив Заката, в обычаях светлых отказался встревать в очередь к горшку с кашей, принял его только после Пая и девочек, почти пустым. Рассказывал какие-то рыцарские байки, Горляна смеялась и в ответ рассказывала байки деревенские, так что девочки с Паем слушали, разинув рты. Медведь сосредоточенно поглощал кашу, Закат брал с него пример, но всё равно против воли вслушивался в разговор. Особенно заинтересовал его вопрос, что будут делать рыцари теперь, когда враг побежден.
— Враг — это не только Темный Властелин. Это любое зло, бесчестье, беззаконие, которое творится в мире. Вы добрые селяне, но не все живут так, как вы, по законам света.
Высокопарный тон рыцарёнка раздражал. Закат мельком коснулся груди, где под рубашкой висел оникс, аккуратно прожевал последнюю ложку каши. Спросил, подняв голову:
— А что включают в себя законы света?
И понял, что правы были и Лужа, и Щука. Мальчик не был соглядатаем — он даже сейчас не узнавал сидящего перед ним врага. Но законы света за прошедшие годы действительно сильно изменились.
Не устраивать гульбищ без должного повода. Не варить пиво. Не выращивать колдовские травы. Не носить обереги. Не гадать на золе от костра конца года. Не есть рыбу в четвертый день первой недели каждой луны. Не жениться без благословения света. Не…
— Ох, посмотрите, стемнело совсем! Девочки, помогите убрать со стола. Пай, как проснешься, сбегай к Крошке, она обещала яиц дать. Закат, ты завтра опять к Луже?
Закат с усилием оторвал взгляд от лица рыцаренка.
Он не был похож на Героя. Волосы не золотые, а серо-русые, глаза не голубые, а ореховые…
Это злило сильнее всего. Они им не были. Никто из рыцарей не был Героем, они были только отдаленно похожи — издали, если не приглядываться. И эти законы были так же похожи на законы справедливого света. Издали. Если не приглядываться.
— Да. Похоже, я прошел испытание на место подмастерья корзинщицы.
Горляна рассмеялась натянутой шутке, только глаза смотрели слишком внимательно, и Закат поспешил уйти спать, прежде чем рыцарь заговорит снова.
Терция первая.
В работе сознательно допущена неточность. Защиту лошади получили только в середине ХХ века. Но я отказываюсь подвергать их опасности.
https://vk.com/wall-123772110_1895
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль
На стрельбище всё случилось. На самом мужском, можно сказать, месте. Вот ведь несправедливость какая! Обычно Яма на стрельбище веселился почти так же, как и на рукопашке. А тут…
Яма и не виноват вовсе был, им винтовки новые только что выдали, а он всегда к новому оборудованию долго приноравливается, с опаскою. Оно и понятно! Дома не раз огребал от Бабули полной корзиной. Бабуля – не Ма, у неё разговор короткий. Чуть что не так – враз отоварит трубкой по лбу. А трубка у неё знатная, суровая такая, из каменного дерева, чашечка с кулак. Полдня курить можно, если задумчиво. Такой по лобешнику заполучить – мало не покажется, на те же полдня звон в ушах стоять будет. И чубук длинный, бить удобно. С размаху. Яма неоднократно получал промеж глаз или по затылку этой трубкой, когда в его огромных ручищах в очередной раз совершенно неожиданно ломался лемех сохи, разводной ключ семьдесят четыре на сорок, ломик там или другая какая хрупкая деталюшка, выписанная за большие деньги Папаней аж из самого города.
А Бабуле попробуй возрази! Она ведь в Науке куда похлеще Ма будет, да, пожалуй, и всех прочих женщин окрестных деревень. Возразишь ненароком разок-другой – глядь, и скрючило тебя не ко времени, и не стоит более ничего, кроме вопросов. А у Бабули новая куколка на особой полочке, и куколка эта кого-то тебе смутно так напоминает…
Нет уж!
Бабуля – она вообще кремень. Яма – что, её и сам старейшина побаивался. Дорогу уступал. Кланялся вежливо первым, о здоровье спрашивал. И радостно улыбался, слыша ворчливое: «Не дождешься, старый хрыч!» По части дрянолина Бабуля, пожалуй, и Яму бы за фартук заткнула, пожелала бы ежели. С молодости такая, мухой цеце на всю голову ужаленная. Ну точь в точь как и сам Яма. Про её юные годы в деревне до сих пор говорят лишь шёпотом и с оглядкой. Родная кровь.
Когда она Дедулю выбрала – всё семейство на дыбки встало. Ещё бы! Мало того, что чужак без роду-племени, так ещё и вообще с другого берега, а оттуда вечно всякая погань лезет. Понятное дело, что когда он на праздник урожая припёрся – в жёны типа просить, наивный такой – его решили прибить от греха. Но Бабуля всех опередила. Подскочила к тогда ещё не Дедуле, а только кандидату в оные, и в рожу ему плюнула. И тот, не будь дурак, ответил тем же. А она, довольная, плевок по щеке размазала и в дом ушла, на папаню своего даже и не посмотрев.
А что тому оставалось?
Крякнул, уже было вытащенный тесак обратно в поясной чехольчик заправил – да и пошёл с новоявленным родственником знакомиться. Поскольку убивать его смысла не было уже ни малейшего.
Нет, убить-то, конечно, можно было. Горячие головы по запарке и предлагали. Только дело это бы не поправило. Обменявшиеся жидкостями тел считаются мужем и женой перед богами, их судьбы сплетены накрепко, никакой шаман не расплетёт. Супруги они уже. И убей кто теперь Дедулю – Бабуля бы стала вдовой. А все знают, как сильны и опасны вдовьи проклятья, сильнее их разве что материнские.
Вот об опасности преждевременного Бабулиного вдовства горячим головам и напомнили, враз их поостудив. Её уже и тогда уважали шибко, предпочитая по пустякам не возражать.
Яма тоже не возражал никогда.
Лучше потихоньку выдавиться за шаткую плетёную огородку и от души начистить морды двум-трём соседям из тех, что не успеют вовремя с дороги удрать и как следует спрятаться. Впрочем, соседей тоже ещё пойди – достань! Учёные. Быстро усвоили, что если Яма резво со двора выскочил и лоб почёсывает – лучше подальше держаться. Пару раз пытались, правда, бить его всей деревней – это да, это весело было. Приятно вспомнить.
Так вот, о Полторашке.
Она пятьсот из пятиста выбила. И удостоилась одобрительного молчания от Сержанта. Сержант говорил мало, но вот молчать умел очень по-разному. А Яма и сотни не набрал. И ничего не удостоился. Это справедливо, да?!
Но никому ведь не объяснишь, что он эту винтовку даже в руки-то взять толком боится – а ну как сломается чего? Это тебе не старенький отцовский арбалет, починить вряд ли получится, если вдруг. И Сержант не Бабуля, трубкой по лбу дело не ограничится. Видел вчера Яма, на что этот мозгляк способен, разозлить его ежели. До сих пор поджилки трясутся. Правильно говорят, что не человек он, ни один человек не смог бы так.
Сержант – Настоящий Человек. А это другое.
Но не об этом сейчас разговор. А о вопиющей несправедливости, которую, конечно же, надо было исправить. Чтобы всякая уродливая кочерыжка не воображала себе. И не считала бы себя с какого-то перепугу ровней или даже – нет, ну не смешно ли? – лучше. Ха! И кого? Ямы? Того самого Ямы, на которого и Папаня руки не поднимал уже лет десять, ибо на собственном хребте прочувствовал и проникся? Ямы, к которому сержант (бывший, правда, а не этот, напрочь отмороженный) относился с опасливым уважением?
Конечно, здесь, в штрафбате, Яму ещё никто не знает. Вот и не проявляют должного. Хотя потихоньку и начинают уже понимать, что к чему. Вчера вот, к примеру, пытались всем бараком устроить новичку «прописку». Уже после отбоя. И одеяло сразу на голову накинули – чтобы при свете, стало быть, прописчиков не опознал и поодиночке их опосля не оприходовал.
Пустячок, а приятно.
Теперь вон двое с фингалами посматривают недобро. Но – издали! А третий так и вообще старается ухромать куда подальше, стоит Яме только в его сторону случайно бровью шевельнуть. Первое знакомство, можно сказать, состоялось, начало положено. Теперь вот эту колченогую выскочку на место поставить – и вообще можно считать, что жизнь удалась. А то совсем несправедливо получается: какую-то калечную чмо знают, да ещё и по плечам хлопают, поздравляют этак уважительно, а на Яму и не смотрят даже, словно он место пустое…
Непорядок.
Первым наследником трона является старший сын либо дочь, за ним следующий по старшинству. Категория одаренности на порядок наследования не влияет, однако имеет значение принадлежность дара. Темный шер не имеет права на корону.
Проект закона о престолонаследовании
431 год, 25 день ягодника (семь дней тому назад). Суард, столица Валанты. Риль Суардис
Рональд шер Бастерхази, полномочный представитель Конвента в Валанте
Рональд шер Бастерхази, полномочный представитель Конвента Магистров в Валанте, по нелепой прихоти газетчиков известный в народе как придворный маг, скромно стоял за левым плечом короля Тодора. Очень скромно. И делал незаинтересованное лицо, как и положено тому, кто обеспечивает связь с Метрополией, следит за соблюдением имперских законов, касающихся использования магии, и «оказывает магическую поддержку» бездарному королю.
— …буду в Суарде, обсудим возможность брака вашей дочери и моего возлюбленного брата Люкреса. Светлого дня вам, августейший кузен Тодор.
Полупрозрачный полковник Дюбрайн по прозванию Длинные Уши, он же Тихий Голос императора, поклонился королю Тодору, бросил насмешливый взгляд на Рональда и медленно истаял в воздухе.
«Эта партия за мной», — читалось в бирюзовых глазах полковника, отвратительно похожих на императорские. Ублюдок (единственный признанный императором бастард) вообще удался в отца больше, чем все законные сыновья: тот же длинный горбатый нос, сросшиеся брови, рубленный подбородок, мощные плечи и, что главное, хитрость и злопамятность мантикоры. И, конечно же, светлый дар второй категории, стихии – разум и воздух, ровно на одну категорию выше, чем у самого императора.
Проекция длинноухого ублюдка уже несколько секунд как растаяла, но в кабинете все еще висело молчание, полное ярости и ненависти. Первой отмерла ее высочество Ристана. Прекрасный ядовитый цветок, на удивление не похожий на своего отца, Тодора Суардиса. Все Суардисы отличались резкими, угловатыми чертами и высоким ростом. Даже в свои семьдесят, полностью седой, Тодор походил на боевой гномий топор, такой же острый, жесткий и опасный. Ристана же удалась в покойную мать-северянку: точеная, словно драгоценная статуэтка, изысканно хрупкая и маняще беззащитная. Сейчас, когда она сидела за одним столом с королем и его первым советником, герцогом Альгредо – резкостью, жесткостью и даже чертами похожего на Тодора Суардиса, своего троюродного кузена – она выглядела особенно хрупкой и нуждающейся в помощи настоящего мужчины.
— Ни за что! Отец, отдать сестру за Люкреса – безумие! — всегда нежный и негромкий голос Ристаны сорвался, сжимающие веер тонкие пальцы побелели, словно она ломала не бездушную деревяшку, а шею ублюдка Дюбрайна.
Она кинула отчаянный взгляд на Роне – она сокращала его имя на имперский манер, и ему это нравилось – словно Роне мог сотворить чудо. Интересно, какого именно чуда Ристана сейчас жаждала больше: смерти младшей сестры или же смерти неверного ублюдка? Хотя глупый вопрос. Обоих, и чтобы смерть была долгой и мучительной.
Роне стоило большого труда удержаться от сакраментального «я же предупреждал». Он в самом деле предупреждал ее, что не стоит безоглядно верить в любовь Дюбрайна – наивные романтики не дослуживаются до полковников Магбезопасности, и газетчики не дают им выразительных прозвищ вроде «Длинные Уши» или «Имперский Палач». Но Ристана так очаровательно верила в собственную неотразимость и священное право вертеть всеми мужчинами, попавшимися на ее пути!
Отчасти в этом была и вина Роне. Он поддерживал в Ристане это заблуждение и позволял думать, что он тоже ослеплен страстью, послушен ее воле и готов для нее на любое безумство. Так было намного удобнее вертеть самой Ристаной.
Ублюдок Дюбрайн, как выяснилось сегодня, делал то же самое. А Ристана верила в его пламенную страсть и всерьез рассчитывала на брак с ним. Ха-ха. Если бы Дюбрайн в самом деле хотел на ней жениться, сделал бы это еще много лет назад.
— Ристана! — нахмурил седые брови Тодор Суардис. — Мы не можем просто взять и отказать его высочеству. Ты прекрасно понимаешь!..
О да. Не только Ристана, все прекрасно понимали, что отказать императору нельзя, даже если он не приказывает, а посылает свой Тихий Голос с просьбой.
— Прости, отец, — Ристана беспомощно склонила голову набок, словно под тяжестью уложенных короной смоляных кос, и вздохнула. В ее ночных глазах блеснули слезы. — Я понимаю… но… я не хочу умирать! И мой брат, Каетано, он совсем юн…
Роне мысленно поморщился. От волнения Ристане изменяет дипломатическое чутье. На отца она давит правильно, он тоже прекрасно понимает: все наследники Валанты, кроме невесты кронпринца Люкреса – лишние и будут так или иначе убраны с пути Люкреса к трону. Но вот упоминать брата при первом советнике не стоило.
— Надо же, ваше высочество вспомнили о том, что у вашего высочества есть брат, — тут же оправдал ожидания Рональда герцог Альгредо. — Впервые за сколько лет?
Первый советник, глава Тайной Канцелярии и побратим короля, герцог Урмано шер Альгредо был единственным поражением Ристаны Прекрасной. Хрупкость, тонкость и ранимая душа самой красивой дамы королевства не тронули сердце герцога Альгредо, до идиотизма обожающего собственную жену.
— Урмано, прекратите немедленно, — усталый тон короля не соответствовал резким словам. — Не время для споров!
— Да, отец, — нежный голос Ристаны тоже противоречил ее жестким словам. — Самое время открыто объявить, что Шуалейда – темная шера. Тогда его высочество Люкрес не станет просить ее руки. Он же не хочет лишиться права на трон империи в будущем.
— Руки вашего великолепного высочества принц Люкрес все равно не попросит. — Альгредо скривил тонкие губы и раздул крылья крупного носа. — Бездарная супруга ему не нужна, какое бы приданое за ней не давали.
Ристана лишь повела печальным взглядом в сторону отца, мол, посмотри, как Альгредо оскорбляет твою дочь, само терпение и благородство!
Ее истинных чувств не видел и не ощущал никто, кроме Роне: ее искрящийся, терпкий гнев пополам с жаждой убийства накатывал горячей волной, переполняя его энергетический резерв. О, если бы Ристана могла, она бы давно избавилась от Альгредо. Не своими руками, разумеется, всегда найдется дурак, готовый для дамы сердца на все.
— Шуалейда не темная, — повторил Тодор.
— Пора посмотреть правде в лицо, отец, — продолжила мягко давить Ристана. — Сейчас от этого зависит…. Все зависит! Неужели эта ложь важнее собственной жизни и жизни твоих детей? Его высочеству Люкресу не нужны твои законные наследники!
«Корона! Да кому она сдалась?» — хотелось воскликнуть Роне, но он промолчал. Как всегда. И как всегда, держал маску невозмутимости и незаинтересованности, хотя внутри него все кипело. Мертвым драные императорские отродья покусились на то, что Роне давно и по праву считал своим! Редчайший сумрачный дар, подарок Двуединых, который Роне хранит и оберегает много лет! От Ристаны в том числе. Дай ей возможность, давно бы избавилась и от сестры, и от брата. Как будто вся эта суета с наследованием имеет хоть какое-то значение, когда на кону стоит… нет, он не будет даже думать о том, что стоит на кону. Неосторожные мысли бывают даже опаснее неосторожных слов.
Тем временем король перешел к обсуждению насущного вопроса: как отвадить кронпринца от Шуалейды. Результат обсуждений был предсказуем и печален: никак, кроме официального объявления Шуалейды темной шерой. А этого Роне не допустит никогда и ни за что. Она нужна ему сумрачной и никак иначе.
Противопоставить воле императора и его верному псу полковнику Дюбрайну тоже было нечего. Боги не одарили магией ни самого Тодора, ни Ристану, а крохотный водный дар Альгредо можно было не принимать во внимание. Так что придется им снова просить помощи у него. У проклятого темного шера, которого Конвент навязал королю Валанты вопреки традициям, которого боятся и ненавидят все честные подданные королевства. У того единственного, кто хоть что-то может.
Но мочь и делать – не одно и то же. Тем более делать то, что невыгодно самому Роне.
О нем вспомнили меньше, чем через десять минут бесполезного сотрясения воздуха. На этот раз даже его прекраснодушное величество понимал, что Люкрес организует похороны «дорогого тестя» сразу после свадьбы с Шуалейдой. И в ту же траву уйдут дети Тодора, Ристана и Каетано, даже если тысячу раз отрекутся от прав на трон.
— Что скажете, темный шер Бастерхази? — не давая себе труда притвориться любезным, спросил Тодор.
— На все воля Двуединых, — склонил голову Роне. — До приезда полковника Дюбрайна полмесяца, за это время многое может случиться.
Ну не ожидали ж они в самом деле, что Роне предложит убить ублюдка Дюбрайна? Или сфальсифицировать проявление темного дара у Шуалейды? Он – темный шер, а темные шеры никогда не подставляются. Иначе это мертвые темные шеры.
Король и первый советник одарили его презрительными взглядами. Ристана же осенила себя святым окружьем и артистично подрагивающим голосом резюмировала:
— Если нас спасет лишь чудо, отец, то будем молить Двуединых о чуде! — и выразительно посмотрела на Роне: сотворить чудо требовалось от него.
Он ответил ей едва заметным кивком и тоже осенил лоб.
Разумеется, чудо он сотворит, пусть и несколько не то, которого от него ожидает прекрасная принцесса. И проследит, чтобы этим чудом не стала смерть Шуалейды. А также позаботится о том, чтобы планы императора и его ублюдка провалились, какими бы те планы ни были.
– Именно поэтому. – Инна улыбнулась печально и томно.
– Что, и вы всерьёз считали, что я встретил на берегу именно утонувшего дядю Федю?
Она не стала отвечать, неопределенно подняла и опустила брови.
– Надеюсь, вы не верите в оживших покойников, – проворчал Ковалев. – Или есть версия, что пресловутый дядя Федя не утонул, а просто исчез?
– Дядя Федя утонул на глазах у десятка людей, во время ледохода, – сжав губы, тихо ответила Инна. – Он спасал двух пацанов, которые решили покататься на льдине, – у нас это традиционное развлечение подростков по весне. Льдина разбилась об опору моста, на шоссе, верёвку не докинуть – далеко. Саша и дядя Федя поплыли, оба были с верёвками, чтобы пацанов в случае чего с берега тащили. Сашу вытащили вместе с мальчиком, а дядю Федю льдина ударила по затылку, и он выпустил верёвку. Мальчика вытащили, а его – нет.
– А… на лодке не пробовали?
Дежавю. Ковалев будто слышал такую же историю совсем недавно, но не мог припомнить, от кого и где. И, вроде бы, он уже спрашивал о лодке…
– На лодках в ледоход не катаются, её тут же разобьёт льдом. Об этом много разговоров было потом – о том, как надо было делать. И что по две верёвки надо было каждому, себе и мальчишке, и что надо было вокруг пояса обвязываться, и на лодке надо было попробовать, и на льдине с веслами или с шестом. После драки, знаете, хорошо размахивать кулаками… А это ведь минуты, течение сильное, за ними бежали по берегу, по снегу… Даже то, что верёвку нашли так быстро, – и то чудо.
Ковалев поймал себя на мысли, что все время смотрит на её губы – и вовсе не для того, чтобы понять её настроение, а как раз наоборот: представляет, какие они мягкие и податливые. Она вся казалась мягкой и податливой, приятной на ощупь… И если от взгляда её матери тошнотворно кружилась голова, то от взгляда Инны Ковалев ощущал что-то вроде свободного падения.
Их разговор, зашедший в тупик, неожиданно прервала Татьяна Алексеевна.
– Сергей Александрович, я слышала, к вам на выходные приедет жена. – Она присела напротив и сладенько улыбнулась.
– Кто вам сказал? – не удержался Ковалев.
– Аня говорила об этом Юлии Михайловне. Так вот, я подумала, что Ане будет приятно видеть здесь и маму тоже, так что приходите в столовую вместе с женой, санаторий не разорится.
И откуда взялась такая щедрость?
– У неё нет справок…
– Ничего страшного, я беру ответственность на себя. – Татьяна снова улыбнулась и поднялась.
Инна посмотрела ей вслед и сказала, поморщив нос:
– Они все просто умирают от любопытства, так им хочется взглянуть на вашу жену. А еще они наивно надеются, что она считает себя православной и заставит вас серьёзней относиться к молитвам перед едой. Они ведь не слышали, что в Бога верят только придурки.
Пожалуй, Ковалев опасался привести сюда Владу – именно из-за её бескомпромиссности. Влада за словом в карман не лезла и говорила обычно то, что думает, – не задумываясь о том, что говорит… Да они же её заклюют!
А ещё ему не хотелось, чтобы Влада встретилась с Инной…
– Вы разве без выходных работаете?
– Суббота у нас рабочий день, у каждого на неделе есть выходной. У меня – понедельник. У Зои – сегодня, но она всё равно приходит, потому что ей дома делать нечего. Воспитатели три через три работают, санитарки и нянечки сутками. Саши завтра не будет.
* * *
После тишины Заречного райцентр показался шумным и суетным большим городом с праздничной иллюминацией. Автобус лихо развернулся на кольце перед каменным зданием вокзала (где иногда останавливались поезда дальнего следования, а два раза в день – пригородный дизель). Напротив вокзала сиял огнями дворец культуры, вокруг которого собралась местная молодежь от двенадцати до семнадцати лет (а Ковалев-то недоумевал, отчего в автобусе так много детей!), в ларьки и «стекляшки», опоясавшие привокзальную площадь, выстроились очереди, а на ступенях вокзала курили три бдительных стража порядка с рациями – не было сомнений, что во дворце культуры скоро начнется дискотека.
Таксисты на маленькой стоянке сидели в машинах с закрытыми наглухо окнами…
До приезда Влады оставалось полчаса, и Ковалев намеревался провести их в вокзале, но тот закрывался в восемь вечера – пришлось бесцельно шататься по площади вместе с подростками. Под рисованным плакатом о дискотеке по пятницам Ковалев с удивлением обнаружил строгую приписку: «Лица старше тридцати лет в танцевальный зал не допускаются». Рядом висело скромное объявление о субботних вечерах «для тех, кому за тридцать».
Под табличкой «не курить» курили и хлебали пиво два десятка детей обоего пола, смачно сплевывая себе под ноги. Краем уха Ковалев поймал обрывок разговора двух девочек, обсуждавших, куда лучше запихнуть раздобытую бутылку водки (видимо, спиртное на дискотеку проносить не разрешали); совет проходивших мимо пацанов был не нов, но слегка покоробил: слишком уж юны были и обладательницы бутылки, и советчики. Возле «стекляшки», продававшей пиво несовершеннолетним, Ковалева сперва попытались «склеить» две четырнадцатилетние девчонки, а вслед за ними тут же появились местные мальчишки года на два постарше – заводились, но не преуспели.
Вот тут-то Ковалев и увидел в очереди за пивом Селиванова, Сашеньку Ивлева и ещё двоих ребят из санатория. Вряд ли их отпустили погулять в пятницу вечерком, тем более что автобусов на Заречное до утра не предвиделось… Интересно, откуда у них деньги на пиво, дискотеку и такси? Ковалев имел смутные представления о жизни в интернате, но думал, что денег воспитанникам иметь не полагается.
На автобусной остановке, где автобусов никто не ждал, последовала ещё одна неуклюжая заводка местных пацанов, с банальным: «Дядя, дай закурить». Ковалев ответил, что не курит, и этого, как всегда, оказалось достаточно. Умом он понимал, что пьяные подростки, сбившиеся в стаю, – серьёзная опасность, но в глубине души в это не верил, и его невозмутимость гасила их азарт. Впрочем, встать им поперек дороги Ковалев бы поостерегся.
Наконец распахнулись двери в дом культуры, и дети потянулись на дискотеку. У входа был организован натуральный шмон, сопровождавшийся возмущенными воплями, но, похоже, игра «спрячь бутылку от охранников» тоже входила в программу развлечений. В толпе, собравшейся перед дверьми, Ковалев разглядел и ребят из санатория. Широкое крыльцо с колоннадой хорошо освещалось – тут-то он и увидел, откуда они берут деньги на пиво: хороший мальчик Сашенька Ивлев профессионально шарил по карманам местной молодежи, и Ковалев не сомневался, что остальные делали то же самое, так как вовсе не спешили продвинуться ко входу. Негодования он не испытал – наоборот, жалко их стало. Не потому, что они бедные и несчастные дети без папы, мамы и карманных денег, а потому, что их будущее после увиденного не вызывало сомнений.
На площади стало тихо и безлюдно, таксисты опустили стекла и с облегчением закурили, только милиция на крыльце вокзала не расслаблялась.
Автобус опоздал на двадцать минут.
Влада с огромной сумкой через плечо стояла в очереди на выход, смотрела в окно, но Ковалева не видела – и показалась ему растерянной и усталой. Однако от её растерянности не осталось и следа, когда он дал ей руку на выходе и забрал сумку.
– Уф, Серый… Я всё хотела тебе позвонить, но по дороге не было сетки! Здесь где-нибудь есть аптека?
– Думаю, есть, но наверняка закрыта.
– Я забыла ригевидон.
– И что? Теперь мы будем полночи искать аптеку?
– Да, будем. И если ты свинья, то я могу сама таскать эту ужасную сумку.
Аптека нашлась нескоро, на другой стороне железной дороги, в круглосуточном универсаме. Потом они немного заблудились и шли к стоянке такси с противоположной стороны, через пустынный и темный парк. Ковалев ворчал, но Влада не обращала на это внимания. Ориентиром послужили звуки музыки, доносившейся из окон дворца культуры.
А перед выходом из парка, под единственным здесь фонарем, мимо них пробежали Сашенька Ивлев и двое его товарищей – втроём, Селиванова среди них не было. Ковалев оглянулся и покачал головой – мальчишки мгновенно скрылись в темноте, а у ворот появились и их преследователи, местные ребята. Ну, хоть не милиция – Ковалев сперва подумал, что их поймали с поличным.
Однако ситуация оказалась хуже, чем он предполагал: позади дворца культуры в окружении местных стоял брошенный товарищами Селиванов и вид при этом имел довольно жалкий. Дракой происходящее назвать было трудно, скорей это было начинавшимся избиением Селиванова.
Ковалев подумал секунду: надо быть идиотом, чтобы лезть в разборки пьяных подростков. Их было не меньше десяти человек. Бежать за милицией? А тут ещё и Влада, разглядев, что происходит, зашептала на всю улицу:
– Пошли скорее отсюда!
Ковалев снял сумку с плеча и протянул ей.
– Подержи-ка…
– Серый, ты сбрендил? Быстро пошли! – Она вцепилась ему в рукав.
– Это мальчик из санатория…
– И что теперь?
– Я ему кое-что должен. Стой здесь.
Надо вычислить вожака. Вывести его из строя – и стаи уже не будет. Ковалев не бежал, но шел быстро – успеть, пока Селиванова не повалили на землю, пока они только глумятся.
Стая повернулась в его сторону разом, не сговариваясь, – звериным чутьем учуяв опасность. И вожак сразу стал заметен – не самый высокий и сильный, но, пожалуй, самый наглый. Он шагнул вперед непроизвольно, когда остальные попятились.
Ковалев не остановился – нельзя останавливаться.
– Дядь, тебе чего? – спросил вожак, меряя Ковалева взглядом и выкатывая грудь колесом. Селиванов всхлипывал у стенки, согнувшись и прикрыв разбитое лицо руками.
Ковалев не стал отвечать – с ходу врезал вожаку снизу в подбородок, вложив в удар, пожалуй, чуть больше силы, чем требовалось… Пацан не просто рухнул навзничь, а ещё и проехался по асфальту. И не вставал… Но расчет оказался верным – остальные подались назад, переглядываясь; Ковалев ухватил одного из них за воротник, и тот заверещал в панике:
– Дяденька, не бейте, я больше не буду!
Это стало сигналом к отступлению для остальных – разбегались они как мелюзга от дворника с метлой. Старшему вряд ли было больше шестнадцати, и ростом ни один из них до Ковалева не дотягивал, не говоря о весовой категории… Он выругался про себя: надо же, победитель детей! Можно было обойтись без мордобоя, словами.
В течение всего вечера Хью обдумывал состоявшийся с Борисом разговор. Явная агрессия художника, его злобный настрой, конечно, могли свидетельствовать о том, что Борис есть что скрывать, и он явно не настроен на сотрудничество. Ждать от него помощи в деле Лауры-Юю не приходится. Борис мог быть любовником Лауры, что маловероятно, но исключать нельзя. Он мог бояться преследования властей за эту связь с девочкой. Также Борис мог скрывать от властей саму Лауру, зная ее тайну. Но для чего Борису скрывать у себя девочку? На этот вопрос Хью не мог найти ответа. Также Хью ломал голову над тем, как маленькая девочка могла провести полицию и врачей. Убежать из дому, исчезнуть бесследно – не так-то легко даже взрослому человеку. Хью не сомневался, что и теперь ему не удастся быстро Лауру, да и Лилиан Майер предъявить нечего. Его убежденности в идентификации Юю было маловато? Или достаточно? Действовать вслепую приходилось достаточно часто, но раньше Хью не терзали вопросы, поступает ли он правильно, морально и честно.
Ему нужно было наметить план действий, но в голову ничего не приходило. Поэтому он решил действовать наобум, то есть позвонить Лилиан Майер.
Юрген Бах ответил ему по номеру сразу, словно ждал звонка.
— Добрый вечер, у меня есть информация по делу для госпожи Майер, — вкрадчивым тоном начал Хью.
— Я вас слушаю.
— Я бы желал с увидеться с госпожой Майер лично и сообщить о том, что мне удалось обнаружить.
На том конце провода его встретило такое глухое молчание, что Хью даже подумал, что их разъединили.
— Вы хотите сказать, что вам удалось разыскать натурщицу? — спросил, наконец Юрген Бах.
— Вся информация при личной встрече будет сообщена госпоже Майер. Я вылетаю послезавтрашним последним рейсом и утром буду у вас. Примерно в девять утра.
— Госпожа Майер не сможет вас принять, письменный отчет вы можете передать мне. Послезавтра в девять утра я прибуду за ним в детективное агентство, — сухо откликнулся секретарь и повесил трубку.
Бабушка, которая ищет внучку или хозяйка пивной империи? Почему она не может принять меня лично? Бизнес забирает все эмоции себе? Или Лилиан Майер знает то, чего не знает Хью? Возможно, результаты расследования ей были известны еще до звонка детектива? Сколько вопросов без ответов…
Утром Хью справился у портье «Паллады», но детектива никто не разыскивал и записок ему не передавал. Хью попросил портье под любым предлогом задержать возможного посетителя и с тяжелым сердцем отправился на набережную.
Холодало. Чайки с криком носились над волнами, после вчерашнего дождя море было серым и грязным. У парапета Хью увидел одинокую фигуру с мольбертом. Невысокая фигурка, просторная куртка с капюшоном болотного цвета, длинный красный шарф. Конечно, это была не Лаура. Подойдя ближе, Хью увидел, что это фрёкен Голл вышла на пленэр. Фрёкен Голл приветливо махнула ему свободной рукой, подхватив спадающий с макушки под порывом ветра капюшон. Хью подошел к ней и посмотрел искоса на мольберт. Крупные мазки, серые тона – Хью в этом ничего не понимал, но изобразил заинтересованность. Фрёкен Голл еще какое-то время растирала в палитре краску, а потом неожиданно спросила: «Вы, верно, ищете Лауру?»
— Она уехала, — скорее утвердительно, чем вопросительно ответил Хью и поежился под порывом ветра. – Вам не холодно?
— Я скоро ухожу, я вас ждала. – Фрёкен Голл достала из внутреннего кармана куртки смятый конверт и протянула его Хью.
— Это от Лауры? – с волнением спросил Хью.
— Да, она просила вам передать. Сказала, что вам будет интересно прочитать это письмо.
— Но я же мог не прийти сюда, — Хью стал прямо на месте распечатывать конверт.
Фрёкен Голл остановила его жестом, прикоснувшись холодными пальцами к его руке.
— Лаура сказала, что вы придете, она была в этом уверена.
Фрёкен Голл собрала этюдник и предложила Хью помочь сложить её мольберт.
— Лаура не сказала, куда она уедет? – с надеждой в голосе спросил Хью, борясь с завязками и заклепками мольберта.
— Нет, — фрёкен Голл покачала головой. – Я спросила, почему она уезжает и куда, но она не ответила, она была очень расстроена. Не хотела уезжать. Я думаю, что это из-за Бориса.
— Из-за Бориса? – удивленно спросил Хью.
— Да, она сказала только «Бедный Борис». Знаете, очень трудно балансировать на гранях любовного треугольника. – фрёкен Голл, видимо, была довольна своим поэтическим сравнением, отчего улыбнулась, откинув волосы со лба. И поскольку Хью молчал, она продолжила, — Это только мои наблюдения. Мне кажется, что вы были ей небезразличны, и ей было трудно мириться с таким положением. И потому она решила не делать выбор между вами и Борисом, и просто уехала. Так бывает, поверьте мне, как женщине.
Хью в расстройстве кивнул, и не дождавшись продолжения разговора, попрощался и пошел в «Веселую устрицу». Привычно заказав глинтвейн, он распечатал конверт. Два листа блокнота, исписанные мелким, аккуратным почерком. В этом вся Лаура: сдержанность и сосредоточенность.
«Здравствуй, Петер Петерс. Я не знаю твоего настоящего имени. Пока ты читаешь это письмо, я вдали от тебя качаюсь на волнах или трясусь в поезде. Ехать всё равно куда – это для меня не впервой. Мне очень жаль, что всё закончилось именно так, но в том нет моей вины. Я много раз переживала предательство, хотя добрых людей в моей жизни было куда больше. Я не знаю, зачем ты был послан мне: моё искушение, моё испытание и моя расплата. Видимо, Лаура была слишком счастлива в последние восемь лет, израсходовав наперед весь отпущенный ей запас любви и доброты. Я знала о том, что ты частный детектив, а не журналист. Я знала, что что ты рыскаешь в поисках Юю. Но мне хотелось посмотреть спектакль до конца, я ведь уже отвыкла от спектаклей.
Теперь, когда ты меня нашел, удовлетворен ли ты? Понимаешь ли ты, что узнал только часть правды?
Ты знаешь, что психически больная девочка, убившая своего отца, сбежала из благополучного дома, где её простили, имитировала самоубийство и поселилась у респектабельного русского художника. Всё ли сложилось в твоей мозаике? Я смеюсь над тобой, самоуверенный Шерлок Холмс.
Отработал ли ты свой гонорар? Или тебе щедро заплатят за мою фактическую поимку? Наверное, ты жалеешь о том, что не успел этого сделать. Что же, предлагаю тебе поискать меня.
Я не буду проклинать тот день, когда встретила тебя, хотя ты лишил меня всего, что было мне дорого. Встреча с тобой напомнила мне, что доверие — слишком дорогой и напрасно покупаемый товар. Ты лишил меня единственного человека, которым я дорожу на этом свете, — Бориса. Мой новый отец, мой учитель, мой хранитель, мой друг, моё зеркало. Я снова вынуждена скрываться, но теперь его не будет рядом со мной, это слишком опасно.
Петер, для того, чтобы ты понял всю меру содеянного тобой, я расскажу тебе только один случай из моего далекого прошлого. 1972 год. Я нахожусь в ожоговом центре г. Антверпена. Я лежу на животе, так как спина, поясница и ноги обожжены и сочатся сукровицей. Моя новая кожа всё никак не хочет появляться, но я не чувствую боли, так как в меня лошадиными дозами вливают обезболивающие препараты. Медицинские сёстры очень внимательны, доктор мила и предупредительна. Но я должна умереть, площадь ожога слишком велика, да и доктор говорит, что я не хочу жить. Так и есть. Меня нашли на полу в горящей библиотеке, в руках была тряпка, смоченная бензином. У следователя ко мне много вопросов, но еще больше – у психиатра. Ко мне часто приходит и тот, и другой, но я не разговариваю с ними. Ведь я не обязана доказывать, что не убивала собственного отца, в чём я абсолютно уверена. Единственный, кто приходит ко мне – Борис Казарин. В клинике умирает его друг Соколовский, который пытался совершить политический акт самосожжения. Борис уже отчаялся как-либо помочь ему, но упорно приходит в клинику. Наверное, уже ради меня. Он много говорит со мной, показывает свои наброски картин. И через несколько месяцев я решаюсь поговорить с ним. Борис – единственный человек, который верит мне, который умеет слушать, не перебивая. После смерти Соколовского Борис продолжает приходить ко мне. Он читает мне сказки, мастерит кораблики. Он рисует мне смешных человечков с головами зайцев и котят, мы вместе придумываем с ним продолжение «Алисы в Зазеркалье». Полтора года, проведенные в ожоговом центре, были не самыми плохими в моем детстве. Больше меня не навещает никто. Я знаю, что Лилиана Майер регулярно оплачивает счета за лечение и присылает мне конфеты в глянцевых коробках. Всегда одни и те же. Я не ем конфет и выбрасываю их, даже не распаковывая. Борис смеется, говорит, что уже можно открывать кондитерскую лавку «Сладкая жизнь». Борис приходит ко мне до тех пор, пока мои раны не заживают. До тех пор, пока меня не увозят в психиатрическую клинику. Это не так уж плохо, по крайней мере, я жива. Надо ли говорить о том, что потом я убегаю именно к нему?
Теперь ты знаешь еще одну часть правды. Чувствуешь ли ты себя обманутым также, как это чувствую я?
Лаура.»
На этом письмо заканчивалось. Ни одного слова о том, что Лаура чувствовала ко Хью. Но разочарование, презрение и глубокая грусть сквозят в каждой строке. Что же чувствовал сам Хью? Он словно разбил дорогую вазу, осколки которой уже не склеить.
Жанна встретила Димыча с холодным выражением лица, но старалась быть безукоризненно вежливой. Поздоровалась, попросила раздеться и лечь в диагностик. Совсем не смотреть на капитана «Корунда» было выше ее сил, и она ограничилась тем, что не стала смотреть ему в глаза. И только уговаривала прибор показать хорошие результаты. В любом ином случае придется разговаривать с капитаном. И не дай космос, Димыч решит, что она нарочно сует ему палки в колеса. Но обошлось. Состояние здоровья у него было далеко от идеала, но без противопоказаний для дальнейшей работы в пространстве.
Злоупотребляет сигаретами и кофе, мало спит. Но это как обычно. Нет, не будет она давать никаких советов и рекомендаций. Сам понимает, не маленький.
— Все у вас нормально. Экипаж в полном порядке, кроме тех, кто в госпитале, а доктору назначаю повторное обследование.
— Что там с ним?
Жанна в первый раз за встречу посмотрела на Димыча прямо.
— Он вчера был на грани нервного срыва. Надеюсь, через неделю его состояние немного улучшится. Иначе придется лишать его радости общения с вами на один рейс. Он неплохой человек, и мне бы не хотелось этого делать.
— Я присмотрю. До свидания.
Димыч вышел, а Жанна неожиданно для себя разрыдалась, уткнувшись в спинку кресла.
В магазине Майкла и Игоря ждал небольшой сюрприз. Оказывается, из витрины были похищены две куртки и две шапки. Да, всё женские. Но всё — по два.
Растерянные продавцы смеялись над этой историей, как над анекдотом, и сильно удивились, когда представители Бюро космических исследований стали расспрашивать их о подробностях.
Зато теперь можно было не сомневаться, что похищение одежды и похищение флаера — звенья одной цепи, что похитителей было двое, что они — женщины, и что скорей всего, ночь они провели во флаере где-нибудь в промышленной части города.
Пока еще у них есть выбор, продолжать прятаться, или обратиться в СПК. Выбор этот эфемерен, так как уже сейчас перед ними встает проблема еды и питья. Во флаере должно быть тепло. Но что-то заставило их украсть одежду. Что? Очевидно, они были уверены, что в ближайшее время им предстоит покинуть флаер.
— Они постараются встретиться с кем-нибудь из знакомых или родственников второй девушки, если только она тоже не пен-рит. Что маловероятно. Я почти уверен, что флаер вела та, другая.
Игорь был уверен в обратном, но промолчал.
Майкл закончил мысль:
— Знать бы, кто эта вторая.
— Пациентка той же клиники. Как зовут профессора?
— Гениально, Игорь. Бросай работу, иди к нам в аналитики. Профессора зовут Ханчиэни. Он, кстати, научный консультант социального министерства. И сегодня мы с тобой должны были проверять его клинику.
— Вот министр-то обрадуется, — хмыкнул Игорь.
И словно отзываясь на упоминание о нем, министр связался с Майклом и сообщил, что машина с комиссией вылетает в клинику профессора Ханчиэни.
— Полетели?
— Давай так. Я выясню имя Сашкиной подруги, а ты узнай в СПК, не замечали ли бдительные граждане вчера ночью возле своих домов незнакомой машины. — Майкл высадил Игоря возле проката флаеров, попрощался и улетел в клинику.
А Игорь, как и собирался, отправился в СПК. В ближайшие часы ему предстояло облететь двенадцать адресов в самых разных частях города, где ночью были замечены неправильно припаркованные или просто незнакомые жителям машины.
Предпоследним был адрес в западной части столицы. Небольшая улочка, даже без подогрева, засыпанная снегом, одним краем выходила на площадь с флаерной стоянкой, другим упиралась в аллею вокруг стадиона. Всего несколько зданий, без всякого ночного освещения. Только яркая реклама крутится в небе, разбрасывая на снег пестрые блики.
Игорь нашел свидетеля — обитателя комнатки на четвертом этаже. Старичок рассказал:
— Флаер был, да. Большой, темный. Я еще подумал, хорошая машина, не то, что у нас. Вон там встал. По всем правилам, конечно, но уж больно необычная машина такая. Я сразу приметил. Стоял он тут часа два. Да, не больше. Потом улетел.
— А вы модель или серию не запомнили?
— Да откуда? У меня зрение садится. Да, вела его девчонка молодая. Она выходила ночью. Мне, знаете ли, бывает, не спится, вот и сижу у окна, смотрю. Хорошо, снежок падает…
— Что за девчонка?
— Молодая, — решительно кивнул головой пожилой свидетель. — И знаете, по-моему, не по погоде одетая. В чем-то таком… легком.
Сашка. Ну, где же ты? То, что из-под окон внимательного старичка ты полетела грабить магазин, это понятно. Но что потом? Куда вы с подругой полетели дальше?
Попрощавшись со свидетелем и поблагодарив его за помощь от имени СПК и Бюро, Игорь вернулся в арендованный флаер. Оставался еще один адрес, который предстояло проверить.
Адрес оказался пустышкой.
Когда Игорь, убедившись, что флаерная эпопея не принесла результата, уже собирался сообщить об этом Майклу, тот вышел на связь сам.
— Привет. Быстро запоминай. Калчен Саэри, Велчи Катиэли, Гилчи Тантаэни. Это больные инфекционного отделения, которых нет в палатах и у которых не все в порядке с историей болезни. Саши в списках больных нет совсем. Все, не могу больше говорить…
Связь разорвалась. Игорь быстро черкнул в блокнот названные имена. Итак, предстоит теперь проверить их адреса и адреса их друзей и знакомых. Хорошо, что всего трое, а если бы двадцать?
И нужно постараться найти флаер до того, как это сделает СПК.
Саэри — распространенная здесь фамилия. Справочная выдала сто двенадцать Саэри, проживающих в городе. Из них семь с именем Калчен. С остальными двумя повезло. Велчи Катиэли нашлась всего одна, как и Гилчи Тантаэни. Гилчи жила ближе, и Игорь первым делом отправился к ней.
Небольшой дом в глубине парка производил приятное впечатление. По данным справочной службы искомая женщина проживала на втором этаже особняка. Дома ее не оказалось.
Игорь не поленился расспросить соседей, и выяснил, что она уже полгода дома не появлялась, и теперь, вроде бы, работает по годовому контракту в какой-то закрытой организации. Про друзей и знакомых Гилчи соседи знали мало. Только сообщили, что у нее был молодой человек. Одна женщина отыскала код его коммуникатора, записанный на случайной бумажке.
— Вот, она мне когда-то оставила на всякий случай.
Код оказался действующий. Игорь потратил еще двадцать минут на встречу и разговор с кавалером Гилчи. Тот очень вежливо сообщил, что незадолго до отъезда она порвала с ним всякие отношения. И добавил, что с тех пор ее не видел. Дал Игорю адрес родителей девушки. Но те жили не в городе, в поселке, где-то в тридцати милях к северу от столицы. Игорь решил оставить родителей на потом. День давно перевалил за середину, близились сумерки.
Майкл связался снова, сообщил, что комиссия еще задержится, а ему в клинике больше ловить нечего и он возвращается на базу. Поинтересовался, как успехи у Игоря, и обещал завтра с утра начать проверять Калченов Саэри.
С Велчи повторилась почти та же история. Правда, выяснить удалось немного больше. Например, что девушка работала куратором, а потом устроилась по контракту в какую-то клинику. Что ее никто не видел последние месяца полтора. Но соседей это не удивило — она и раньше исчезала надолго, когда приходилось работать за городом, в поселках пен-рит.
В конторе, где Велчи работала раньше, Игорь раздобыл ее портрет, анкету и положительные отзывы коллег. Невысокая блондинка, склонная к полноте, совсем не походила на пен-рит. Вроде и глаза светлые, и волосы, а сразу ясно, нормальная женщина, не проходившая никакую трансформацию. Живой человек, который, похоже, любит посмеяться и вкусно поесть.
Удалось даже выяснить имя и адрес лучшей подруги Велчи.
Та была дома. Очень удивилась визиту Игоря, но с искренним сожалением покачала головой: Велчи она, как и все прочие, не видела больше месяца.
На улице к тому времени стало ощутимо темнее, в домах включились окна, на стоянках и в скверах замерцали цветные фонари. Город ждал возвращения ночи.
К тому же вновь начался снегопад.
Игорь постоял немного, ежась, под крупными хлопьями. Что же теперь? Возвращаться? Или караулить здесь, у дома. А если они вообще не объявятся? Если они так напуганы, что не решатся ни вернуться домой, ни обратиться в СПК. У Гилоиса дома выставлен постоянный пост. Но у каждого адреса человека не поставишь. И все же, кто стал спутником Сашки в этом побеге? Гилчи? Велчи? Калчен?
Как считалка. Имена настолько схожи, что можно перепутать.
Возвращаться на орбиту отчего-то не хотелось. Да, все равно придется, и скоро, потому что телепортатор работает строго по часам. И расписание зависит только от соотношения станции на орбите и точки на поверхности планеты, в которой находится прибор.
Игорь устал. Целый день бесплодных поисков вымотал его, вымотала неуверенность и напряжение последних дней. Не зря Жанна сказала, что у него плохие результаты диагностики. Можно представить, что вчера выдал прибор…
Он сделал круг над ближайшей стоянкой и повернул в сторону центра. Часа через два нужно возвращать машину в прокат. Снег кружил, танцевал за стеклами, настырные снежинки жаждали совершить самоубийство на плоскостях флаера. Ушло отчаяние, ушла скорость заполошного бега от дома к дому, от адреса к адресу. Снегопад убаюкивал. В нем был невысказанный покой и одиночество. Одиночество всех людей планеты, которых отделяют друг от друга миллионы умирающих снежинок.
Игорь увидел зеленый кристалл вокзала и свернул к площади. Пока есть немного времени, пока есть эта тишина и эти нарождающиеся сумерки, можно позволить себе пятнадцатиминутную прогулку по скверу. Чтобы мысли потихоньку вернулись в конструктивное русло, чтобы успокоиться и найти, наконец, единственно верное решение. Вот именно сейчас. Когда самое простое — уйти. Ведь правда же, все ты себе придумал. И девушка, которую ты ищешь, верней всего, тебя не помнит. И сам ты… разве ты помнишь ее? Сколько вы были знакомы? Сутки? Не обманывай себя, что ты мог в ней увидеть такого за один неполный день? За два разговора, за одно объятие?
Признайся, тебя гонит вперед чувство благодарности и чувство вины. И больше ничего нет. Ничего — снег.
Флаер тюкнулся носом в снег на бордюре фонтана. Мокрое синее покрытие аллеи отражало цветные фонари. Мерцала реклама. Свет дня еще не успел окончательно померкнуть, встала та самая минута, когда и тьмы, и света в мире поровну. Когда они балансируют на струне времени, но баланс не в пользу света, и скоро это будет заметно всем.
Игорь вышел из флаера, закурил. Мимо шли люди, занятые своими делами. Их было немного.
И тут он увидел Сашу.
Лето — пора, когда следует жить на даче, дышать свежим воздухом и накапливать здоровье для зимнего сидения за компьютером.
Поскольку на даче вай-фай был ничуть не хуже, чем в центре города, Элендил позволил предкам уговорить себя и выехал на дачу. Вообще-то Элендила звали Федей, но если чувствуешь себя Элендилом, то ты Элендил и есть.
Комп Элендил поставил на веранде, совместив приятное с полезным. Приятное — то, что можно целый день чатиться, и никто слова не скажет. Ну, а полезное — полная веранда чистого воздуха.
Согнувшись над клавиатурой, Элендил выстукивал мессагу, злостно пренебрегая запятыми и заглавными буквами:
эл: торин ты не прав. силы добра одни только эльфы а твои гномы сражаются за светлых патамушта их орки ограбили и выгнали из мории а то бы они сидели и в драку не мешались.
Ответ пришёл незамедлительно.
тор: а люди?
эл: они сами выбирают за ково сражаться а эльфы даже темные всегда против зла.
тор: а орки почему не выбирают?
эл: орки всегда зло. ты видел какие у них зубы?
тор: а у эльфов уши.
эл: вот именно. у кого большие зубы тот зло а у кого уши тот добро.
Ответа Элендил прочитать не успел. Со звоном вылетело хрупкое окно веранды, мелькнуло что-то серое и длинное и вмазало Элендилу в челюсть.
Нокаут мгновенный и несомненный.
Когда помрачённое сознание вернулось к Элендилу… А впрочем, вернулось ли оно?.. — поскольку в оконном проёме он увидел огромную слоновью голову.
— Жа што? — прошамкал Элендил разбитым ртом.
— Не за что, а почему, — любезно ответил слон. — По мордасам. Видишь ли, у меня самые большие зубы. У мамонта были ещё больше, но мамонт вымер, так что я теперь олицетворение зла. Ты это придумал, вот и получил. Но кроме того, у меня самые большие уши, поэтому я — олицетворение добра и всё делаю для твоей пользы. Зубы я тебе вышиб, так что злодеем тебе не быть. Да ты не беспокойся, коренные остались, жевать сможешь. А теперь займёмся твоими ушами.
— А-а-а-а-а!..
— Конечно, больно. А ты думал — становиться добрым легко?
— А-а-а-а-а!..
— Не дёргайся, а то оборвёшь уши и станешь не добрым, а безухим. Теперь пусть уши малость поостынут, и продолжим вытягивание. Ты пока отдохни, а я почитаю, что в чате пишут.
На экране красовалась надпись:
тор: клас! жжош не подецки. а у кого большой нос он какой?
Ловко орудуя кончиком хобота, слон набрал ответ:
Сл: Самый большой нос тоже у меня, поэтому я постоянно суюсь не в свои дела.
тор: ты кто?
Сл: А вот приду к тебе в реале — узнаешь.
Павел Петрович и Павел Герасимович нашли почти все из моей коробки. Начальник принёс ко мне в кухню собранные в пластмассовую коробку из-пол ленинградской акварели мои карандаши и ластики. Я готовила и попросила Шиловского положить коробку в карман моей сумки. Все знали, что я её сшила из полосатой тентовой ткани специально для этой поездки.
Когда Павел Петрович увидел надорванную упаковку из крафта, в которой блеснул золотистый край, он молча попросил у меня разрешения посмотреть. В развернутом свёртке лежала миниатюрная коробочка, отполированная до зеркального блеска с надписью на немецком и изящным, притаившемся в углу клеймом известного мастера.
Наш начальник был умным и немногословным человеком. Даже однослойную упаковку из крафта разорвать трудно, здесь рвали с остервенением и силой.
— Посмотрите, Елена. Коробка должна лежать здесь?
Я оторвалась от готовки, но подняла головы. И так видела.
— Нет. Боюсь думать, что он сделал с непросохшими работами в стираторах.
— Елена Владимировна, позволите эту коробочку убрать в сейф? Этот инструмент слишком дорого стОит, … {он расплачивался бы всю жизнь.}
Я эту фразу как наяву услышала. Но промолчала. Права ли я была? Жалость никому впрок не шла, ни тому, кто жалел, ни тому, кого жалели.
Павел Петрович отговорил меня выдавать питание стервецу сухим пайком. Иначе, мы сами остались бы без консервов. Никто, кроме нас с начальником, не знал, что у нас в дальнем вьючнике хранился НЗ — 10 банок тушенки, 5 сгущенки и по мешочку сухих яблок и сухарей, пачка чая и бутылка водки.
Странное настроение царило в лагере. Я эмоционально отстранилась от всего, кроме живописи, даже готовила на автомате. Наверно это влияло на всех троих. Мне не хотелось с ними говорить.
Меня тянули заостренные лепестки тюльпанов, привлекал их запах. Садовые не пахнут, а эти обладали не сильным, но ярким ароматом. Только сегодня, когда я словами пыталась описать, то что видел глаз художника, мне пришло мое понимание, моя интерпретация вИдения растений и самой пустыни Моюнкумы. Суровая и все-таки живая земля могла породить только такие цветы. Толстенькие стебли, более узкие, чем у садовых, плотные листья, малый рост, тюльпаны росли куртинами, не смешиваясь по цвету. Воины пустыни. Проклюнувшиеся утром, цветы выстреливали свои стебли, как по команде, в яростной стремительной атаке. К полудню они вставали в полный рост с раскрытыми чашечками и стояли так все время, отведенное им для жизни на этой земле.
Я рассматривала соцветия ятрышника, хотя не уверена в названии этого потрясающего цветка. Его соцветие начиналось там, где качались головки тюльпанов. Меня поражала гармония несовместимости. Похожий на родную ночную фиалку формой, его стебель возносил в высоту пышное соцветие маленьких звездочек. Все растения разного цвета. Один полностью фиолетовый, рядом снизу белый к вершинке томно розовый. Темно розовые тоже встречались. Такого томного сложного по цвету розового, я не встречала больше нигде. Цветовое многообразие пирамидальных соцветий прекрасно сочеталось с через чур красным и ярко желтым цветом тюльпанов. Это было странно для меня, чтобы написать эти цветовые контрасты я должна была бы воспользоваться двумя разными палитрами, пигменты которых при смешивании гасили друг друга.
Уходить от этого карнавала цвета к бытовым задачам и проблемам не хотелось. Я уходила. Но как-то не на совсем. Как у меня это получалось и получалось ли, я не помню. Не помню подробностей этих дней, кроме нескольких.
К нам на пару часов заехали два игемовских отряда, и остались ночевать. Ко мне подошел высокий темноволосый парень:
— Ты меня помнишь? Я — Володя. Ребята, она художница, Ленка, давай твою первую выставку в ИГЕМе сейчас, а? Слабо, да? Что значит недописанные работы не показывают. У тебя недописанных нет, есть незавершенные! И я почему-то согласилась.
Павел Петрович и Павел Герасимович расстелили у палаток брезент и аккуратно ставили картоны и холсты, прислоняя, где можно к стенкам палаток, где нельзя подставляли ящики и вьючники. Володька потребовал, чтобы я показала наброски. Экспозиция импровизированной выставки была готова ближе к вечеру, но ее увидели почти все. Потом был импровизированный банкет, как и полагается после вернисажа. Многие ставили свои миски на землю и снова шли смотреть. Вспыхнули фары трех грузовиков, и выставка стала другой.
Сначала смущенная и растерянная под напором бьющей доброжелательной энергии, я немного отстранялась от гостей. Но потом это незаметно ушло. Меня вынесло на поверхность моря из той выгребной ямы, в которую меня загнали 10 лет брака. я вернулась в ту, которой была в 68-м жизнерадостной, смелой до отчаянности … и доверчивой. Это было здорово!
Утром гости уехали. Лагерь был чист. Геологи не оставляют после себя мусора. Все мои картины, наброски, эскизы были сложены так, как я складывала сама. Я взяла этюдник и написала цветущий саксаул. Вечером — натюрморт с тюльпанами и ятрышником. Я была непробиваемо счастлива. Когда я усталая вернулась готовить ужин, Павел Герасимович прихватил меня за руку и повел к артезиану. От него ощутимо пахло спиртным. Жаль, теперь надо ждать запоя. Мы остановились вдалеке от фонтанирующей воды.
Павел Петрович видимо заканчивал разговор. Сашка стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Моё терпение кончается. Ещё одна промашка, и я отправлю Вас в Москву. Завтра мы поедем в партию, где были взяты образцы, испорченные вами… Здравствуйте Елена Владимировна!
— Здравствуйте, Павел Петрович! Павел Герасимович приболел. Ужин готов.
***
С Володей и его семьей мы дружили домами. Когда он пришел на вернисаж в Погодинскую избу, он долго стоял перед портретом Деда. Потом подошел ко мне.
— Лен, никогда у тебя ничего такого не просил, только подари мне этот портрет.
Я подписала работу «Другу. Аванс на докторскую. Елена.»
***.
Тяжелый 66-й «газон» ломает высохшие стебли травы, грустное напоминание буйного весеннего цветения… Передний клапан тента откинут, но мне и нашему рабочему видна только полоска неба и затылки водителя и командира. Нас болтает, едем не по асфальту. Пару раз нас впечатывает в борт. Сашка бухтит. Мне это надоедает, и я сажусь на ребро переднего борта и ставлю ноги на бак между кабиной и кузовом. Ветер заскакивает в кузов и на несколько мгновений затыкает поганый рот Расстриги. Он настолько раздражает, что мне не жаль нашего начальника: — его выбор рабочего оказался неудачен. Человека с таким характером, как у СашкА, пустыня ломает.
Наше поле заканчивается. Мы едем к нашей последней точке работы. Нас снова четверо. Все устали от частых переездов, трудных дорог, вездесущего песка, пыли в небольших поселениях и городках …
Я скучала по сыну. Хотелось побыстрее добраться до базы в Ташкенте, встать под горячий душ, выспаться на кровати с чистым бельем, а не на раскладушке, с подстеленной под спальник кошмой, от души закупиться фруктами, ягодами, виноградом, чтобы поесть здесь и взять с собой в Москву… и расстаться с такой разной землёй, интересной, подарившей сильные впечатления от необычной природы и замечательное путешествие. Здорово бродить по Земле, если есть куда возвращаться, если есть смысл и цель. В ином случае превратишься в перекати поле … Потеряешь ту систему координат, в которой живешь.
***
День идет к вечеру. Но для нас в кузове разницы нет. Та же полоска неба, сухой ветер, рожденный движением грузовика, и болтанка. И вдруг все заканчивается. Примерно километр мы едем по прямой, как по автобану. Воздух теряет свою колючую сухость. Слышен ПЛЕСК! ПЛЕСК ИГРАЮЩЕЙ РЫБЫ!?
Я спрыгнула из высокого борта на песок, речной, не кристаллический! Мы стояли на косе, не доехав до ее окончания метров двадцать. Очень широкая у машины, она стремительно сужалась и заканчивалась почти в центре озера. Ее кромки сливались с кромкой воды. У косы цвета хризопраза, немного дальше вода темнела, постепенно приобретая в светлой зелени оттенки ультрамарина. Плескалась рыба. Шел нерест сазана. Брызги от их игр в лучах уходящего солнца играли разными оттенками от хрустального звона до алого и красного. Вода как бы впитывала цвет своих красных берегов.
С трудом я оторвалась от этого фантастического зрелища: — надо было кормить мужиков. Ужин у меня был готов заранее, только разогреть. Спасибо скороварке!
Но они руками наловили рыбы и разделали ее. Пришлось жарить. Как же я жалела, что не видела этот феерический заход солнца! Но феерию вечера сменило колдовство ночи. Мужики и сазаны угомонились.
Ночь укрыла все плащом цвета глубокого индиго. Берега, воду, убрав оттенки и тени, слив воедино твердь и небо. А я стояла на самом кончике косы и растворялась в окружающем пространстве. Луны не было. Были звезды. Ближние, крупные, казалось протяни руку, и они лягут тебе на ладонь. Дальние, ярче обычного, где-то очень далеко превращались в звездный туман. Казалось или нет, он был похож на спираль. Под моими ногами еле угадывалась светлая полоска песка. Ощущение открытого Космоса накрыло меня: — я, маленькая песчинка, вместе с родной Землей несусь в глубины этого пространства. Я часть его…
Иссык-Куль — прекрасен, но он земной. Увидеть его и горы вокруг не на открытке, а в живую — счастье. Кызыл- Коль явление космическое. Трудно описать, как во мне родилось вИдение глубокого космоса. Мне открылась дверь в пространство, дверь во Вселенную. И я шагнула … Четкое осознание движения на огромной скорости, но не самой скорости. Глубина огромного пространства воспринималась как данность, я же была его малой частичкой, принадлежала ему. Меня вел зов, где-то там за пределом моих ощущений существовало место, куда мне надо попасть. На периферии ощущались далекие звезды. Они дышали, немного увеличивались и слегка меняли цвет, и сразу уменьшались, исчезая. Одну сменяла другая… Но у меня была цель, и я летела.
Не знаю, что меня ожидало. Мои 9,5 минут кончились. Снова на Земле. Крупные звезды просятся в ладони из прозрачной темноты, но где-то есть моя волшебная страна, мое, подаренное Козыл-Колем, сокровение.
Стоя на косе той звездной ночью, еще наполненная пережитым, той причастностью к мировому пространству бесконечной Вселенной моей планеты, всего того, что на ней есть — моя личная тайна. Я живу на Земле, я стою на её земле в дивном месте, но я не одна и не одинока. Каждый человек способен найти свой Козыл-Коль и попасть в таинственную страну на целых 9,5 минут, стоит только открыться Миру.
(Евгений Шварц. Фильм Н.Кошеверовой «Золушка». Сцена Принца и Золушки на балу, 1954 год).
КОНЕЦ
{Спасибо за то, что прочли и оставили комментарий. Здоровья всем нам! Автор}