Павел Петрович и Павел Герасимович нашли почти все из моей коробки. Начальник принёс ко мне в кухню собранные в пластмассовую коробку из-пол ленинградской акварели мои карандаши и ластики. Я готовила и попросила Шиловского положить коробку в карман моей сумки. Все знали, что я её сшила из полосатой тентовой ткани специально для этой поездки.
Когда Павел Петрович увидел надорванную упаковку из крафта, в которой блеснул золотистый край, он молча попросил у меня разрешения посмотреть. В развернутом свёртке лежала миниатюрная коробочка, отполированная до зеркального блеска с надписью на немецком и изящным, притаившемся в углу клеймом известного мастера.
Наш начальник был умным и немногословным человеком. Даже однослойную упаковку из крафта разорвать трудно, здесь рвали с остервенением и силой.
— Посмотрите, Елена. Коробка должна лежать здесь?
Я оторвалась от готовки, но подняла головы. И так видела.
— Нет. Боюсь думать, что он сделал с непросохшими работами в стираторах.
— Елена Владимировна, позволите эту коробочку убрать в сейф? Этот инструмент слишком дорого стОит, … {он расплачивался бы всю жизнь.}
Я эту фразу как наяву услышала. Но промолчала. Права ли я была? Жалость никому впрок не шла, ни тому, кто жалел, ни тому, кого жалели.
Павел Петрович отговорил меня выдавать питание стервецу сухим пайком. Иначе, мы сами остались бы без консервов. Никто, кроме нас с начальником, не знал, что у нас в дальнем вьючнике хранился НЗ — 10 банок тушенки, 5 сгущенки и по мешочку сухих яблок и сухарей, пачка чая и бутылка водки.
Странное настроение царило в лагере. Я эмоционально отстранилась от всего, кроме живописи, даже готовила на автомате. Наверно это влияло на всех троих. Мне не хотелось с ними говорить.
Меня тянули заостренные лепестки тюльпанов, привлекал их запах. Садовые не пахнут, а эти обладали не сильным, но ярким ароматом. Только сегодня, когда я словами пыталась описать, то что видел глаз художника, мне пришло мое понимание, моя интерпретация вИдения растений и самой пустыни Моюнкумы. Суровая и все-таки живая земля могла породить только такие цветы. Толстенькие стебли, более узкие, чем у садовых, плотные листья, малый рост, тюльпаны росли куртинами, не смешиваясь по цвету. Воины пустыни. Проклюнувшиеся утром, цветы выстреливали свои стебли, как по команде, в яростной стремительной атаке. К полудню они вставали в полный рост с раскрытыми чашечками и стояли так все время, отведенное им для жизни на этой земле.
Я рассматривала соцветия ятрышника, хотя не уверена в названии этого потрясающего цветка. Его соцветие начиналось там, где качались головки тюльпанов. Меня поражала гармония несовместимости. Похожий на родную ночную фиалку формой, его стебель возносил в высоту пышное соцветие маленьких звездочек. Все растения разного цвета. Один полностью фиолетовый, рядом снизу белый к вершинке томно розовый. Темно розовые тоже встречались. Такого томного сложного по цвету розового, я не встречала больше нигде. Цветовое многообразие пирамидальных соцветий прекрасно сочеталось с через чур красным и ярко желтым цветом тюльпанов. Это было странно для меня, чтобы написать эти цветовые контрасты я должна была бы воспользоваться двумя разными палитрами, пигменты которых при смешивании гасили друг друга.
Уходить от этого карнавала цвета к бытовым задачам и проблемам не хотелось. Я уходила. Но как-то не на совсем. Как у меня это получалось и получалось ли, я не помню. Не помню подробностей этих дней, кроме нескольких.
К нам на пару часов заехали два игемовских отряда, и остались ночевать. Ко мне подошел высокий темноволосый парень:
— Ты меня помнишь? Я — Володя. Ребята, она художница, Ленка, давай твою первую выставку в ИГЕМе сейчас, а? Слабо, да? Что значит недописанные работы не показывают. У тебя недописанных нет, есть незавершенные! И я почему-то согласилась.
Павел Петрович и Павел Герасимович расстелили у палаток брезент и аккуратно ставили картоны и холсты, прислоняя, где можно к стенкам палаток, где нельзя подставляли ящики и вьючники. Володька потребовал, чтобы я показала наброски. Экспозиция импровизированной выставки была готова ближе к вечеру, но ее увидели почти все. Потом был импровизированный банкет, как и полагается после вернисажа. Многие ставили свои миски на землю и снова шли смотреть. Вспыхнули фары трех грузовиков, и выставка стала другой.
Сначала смущенная и растерянная под напором бьющей доброжелательной энергии, я немного отстранялась от гостей. Но потом это незаметно ушло. Меня вынесло на поверхность моря из той выгребной ямы, в которую меня загнали 10 лет брака. я вернулась в ту, которой была в 68-м жизнерадостной, смелой до отчаянности … и доверчивой. Это было здорово!
Утром гости уехали. Лагерь был чист. Геологи не оставляют после себя мусора. Все мои картины, наброски, эскизы были сложены так, как я складывала сама. Я взяла этюдник и написала цветущий саксаул. Вечером — натюрморт с тюльпанами и ятрышником. Я была непробиваемо счастлива. Когда я усталая вернулась готовить ужин, Павел Герасимович прихватил меня за руку и повел к артезиану. От него ощутимо пахло спиртным. Жаль, теперь надо ждать запоя. Мы остановились вдалеке от фонтанирующей воды.
Павел Петрович видимо заканчивал разговор. Сашка стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Моё терпение кончается. Ещё одна промашка, и я отправлю Вас в Москву. Завтра мы поедем в партию, где были взяты образцы, испорченные вами… Здравствуйте Елена Владимировна!
— Здравствуйте, Павел Петрович! Павел Герасимович приболел. Ужин готов.
***
С Володей и его семьей мы дружили домами. Когда он пришел на вернисаж в Погодинскую избу, он долго стоял перед портретом Деда. Потом подошел ко мне.
— Лен, никогда у тебя ничего такого не просил, только подари мне этот портрет.
Я подписала работу «Другу. Аванс на докторскую. Елена.»
***.
Тяжелый 66-й «газон» ломает высохшие стебли травы, грустное напоминание буйного весеннего цветения… Передний клапан тента откинут, но мне и нашему рабочему видна только полоска неба и затылки водителя и командира. Нас болтает, едем не по асфальту. Пару раз нас впечатывает в борт. Сашка бухтит. Мне это надоедает, и я сажусь на ребро переднего борта и ставлю ноги на бак между кабиной и кузовом. Ветер заскакивает в кузов и на несколько мгновений затыкает поганый рот Расстриги. Он настолько раздражает, что мне не жаль нашего начальника: — его выбор рабочего оказался неудачен. Человека с таким характером, как у СашкА, пустыня ломает.
Наше поле заканчивается. Мы едем к нашей последней точке работы. Нас снова четверо. Все устали от частых переездов, трудных дорог, вездесущего песка, пыли в небольших поселениях и городках …
Я скучала по сыну. Хотелось побыстрее добраться до базы в Ташкенте, встать под горячий душ, выспаться на кровати с чистым бельем, а не на раскладушке, с подстеленной под спальник кошмой, от души закупиться фруктами, ягодами, виноградом, чтобы поесть здесь и взять с собой в Москву… и расстаться с такой разной землёй, интересной, подарившей сильные впечатления от необычной природы и замечательное путешествие. Здорово бродить по Земле, если есть куда возвращаться, если есть смысл и цель. В ином случае превратишься в перекати поле … Потеряешь ту систему координат, в которой живешь.
***
День идет к вечеру. Но для нас в кузове разницы нет. Та же полоска неба, сухой ветер, рожденный движением грузовика, и болтанка. И вдруг все заканчивается. Примерно километр мы едем по прямой, как по автобану. Воздух теряет свою колючую сухость. Слышен ПЛЕСК! ПЛЕСК ИГРАЮЩЕЙ РЫБЫ!?
Я спрыгнула из высокого борта на песок, речной, не кристаллический! Мы стояли на косе, не доехав до ее окончания метров двадцать. Очень широкая у машины, она стремительно сужалась и заканчивалась почти в центре озера. Ее кромки сливались с кромкой воды. У косы цвета хризопраза, немного дальше вода темнела, постепенно приобретая в светлой зелени оттенки ультрамарина. Плескалась рыба. Шел нерест сазана. Брызги от их игр в лучах уходящего солнца играли разными оттенками от хрустального звона до алого и красного. Вода как бы впитывала цвет своих красных берегов.
С трудом я оторвалась от этого фантастического зрелища: — надо было кормить мужиков. Ужин у меня был готов заранее, только разогреть. Спасибо скороварке!
Но они руками наловили рыбы и разделали ее. Пришлось жарить. Как же я жалела, что не видела этот феерический заход солнца! Но феерию вечера сменило колдовство ночи. Мужики и сазаны угомонились.
Ночь укрыла все плащом цвета глубокого индиго. Берега, воду, убрав оттенки и тени, слив воедино твердь и небо. А я стояла на самом кончике косы и растворялась в окружающем пространстве. Луны не было. Были звезды. Ближние, крупные, казалось протяни руку, и они лягут тебе на ладонь. Дальние, ярче обычного, где-то очень далеко превращались в звездный туман. Казалось или нет, он был похож на спираль. Под моими ногами еле угадывалась светлая полоска песка. Ощущение открытого Космоса накрыло меня: — я, маленькая песчинка, вместе с родной Землей несусь в глубины этого пространства. Я часть его…
Иссык-Куль — прекрасен, но он земной. Увидеть его и горы вокруг не на открытке, а в живую — счастье. Кызыл- Коль явление космическое. Трудно описать, как во мне родилось вИдение глубокого космоса. Мне открылась дверь в пространство, дверь во Вселенную. И я шагнула … Четкое осознание движения на огромной скорости, но не самой скорости. Глубина огромного пространства воспринималась как данность, я же была его малой частичкой, принадлежала ему. Меня вел зов, где-то там за пределом моих ощущений существовало место, куда мне надо попасть. На периферии ощущались далекие звезды. Они дышали, немного увеличивались и слегка меняли цвет, и сразу уменьшались, исчезая. Одну сменяла другая… Но у меня была цель, и я летела.
Не знаю, что меня ожидало. Мои 9,5 минут кончились. Снова на Земле. Крупные звезды просятся в ладони из прозрачной темноты, но где-то есть моя волшебная страна, мое, подаренное Козыл-Колем, сокровение.
Стоя на косе той звездной ночью, еще наполненная пережитым, той причастностью к мировому пространству бесконечной Вселенной моей планеты, всего того, что на ней есть — моя личная тайна. Я живу на Земле, я стою на её земле в дивном месте, но я не одна и не одинока. Каждый человек способен найти свой Козыл-Коль и попасть в таинственную страну на целых 9,5 минут, стоит только открыться Миру.
(Евгений Шварц. Фильм Н.Кошеверовой «Золушка». Сцена Принца и Золушки на балу, 1954 год).
КОНЕЦ
{Спасибо за то, что прочли и оставили комментарий. Здоровья всем нам! Автор}
0
0