На стрельбище всё случилось. На самом мужском, можно сказать, месте. Вот ведь несправедливость какая! Обычно Яма на стрельбище веселился почти так же, как и на рукопашке. А тут…
Яма и не виноват вовсе был, им винтовки новые только что выдали, а он всегда к новому оборудованию долго приноравливается, с опаскою. Оно и понятно! Дома не раз огребал от Бабули полной корзиной. Бабуля – не Ма, у неё разговор короткий. Чуть что не так – враз отоварит трубкой по лбу. А трубка у неё знатная, суровая такая, из каменного дерева, чашечка с кулак. Полдня курить можно, если задумчиво. Такой по лобешнику заполучить – мало не покажется, на те же полдня звон в ушах стоять будет. И чубук длинный, бить удобно. С размаху. Яма неоднократно получал промеж глаз или по затылку этой трубкой, когда в его огромных ручищах в очередной раз совершенно неожиданно ломался лемех сохи, разводной ключ семьдесят четыре на сорок, ломик там или другая какая хрупкая деталюшка, выписанная за большие деньги Папаней аж из самого города.
А Бабуле попробуй возрази! Она ведь в Науке куда похлеще Ма будет, да, пожалуй, и всех прочих женщин окрестных деревень. Возразишь ненароком разок-другой – глядь, и скрючило тебя не ко времени, и не стоит более ничего, кроме вопросов. А у Бабули новая куколка на особой полочке, и куколка эта кого-то тебе смутно так напоминает…
Нет уж!
Бабуля – она вообще кремень. Яма – что, её и сам старейшина побаивался. Дорогу уступал. Кланялся вежливо первым, о здоровье спрашивал. И радостно улыбался, слыша ворчливое: «Не дождешься, старый хрыч!» По части дрянолина Бабуля, пожалуй, и Яму бы за фартук заткнула, пожелала бы ежели. С молодости такая, мухой цеце на всю голову ужаленная. Ну точь в точь как и сам Яма. Про её юные годы в деревне до сих пор говорят лишь шёпотом и с оглядкой. Родная кровь.
Когда она Дедулю выбрала – всё семейство на дыбки встало. Ещё бы! Мало того, что чужак без роду-племени, так ещё и вообще с другого берега, а оттуда вечно всякая погань лезет. Понятное дело, что когда он на праздник урожая припёрся – в жёны типа просить, наивный такой – его решили прибить от греха. Но Бабуля всех опередила. Подскочила к тогда ещё не Дедуле, а только кандидату в оные, и в рожу ему плюнула. И тот, не будь дурак, ответил тем же. А она, довольная, плевок по щеке размазала и в дом ушла, на папаню своего даже и не посмотрев.
А что тому оставалось?
Крякнул, уже было вытащенный тесак обратно в поясной чехольчик заправил – да и пошёл с новоявленным родственником знакомиться. Поскольку убивать его смысла не было уже ни малейшего.
Нет, убить-то, конечно, можно было. Горячие головы по запарке и предлагали. Только дело это бы не поправило. Обменявшиеся жидкостями тел считаются мужем и женой перед богами, их судьбы сплетены накрепко, никакой шаман не расплетёт. Супруги они уже. И убей кто теперь Дедулю – Бабуля бы стала вдовой. А все знают, как сильны и опасны вдовьи проклятья, сильнее их разве что материнские.
Вот об опасности преждевременного Бабулиного вдовства горячим головам и напомнили, враз их поостудив. Её уже и тогда уважали шибко, предпочитая по пустякам не возражать.
Яма тоже не возражал никогда.
Лучше потихоньку выдавиться за шаткую плетёную огородку и от души начистить морды двум-трём соседям из тех, что не успеют вовремя с дороги удрать и как следует спрятаться. Впрочем, соседей тоже ещё пойди – достань! Учёные. Быстро усвоили, что если Яма резво со двора выскочил и лоб почёсывает – лучше подальше держаться. Пару раз пытались, правда, бить его всей деревней – это да, это весело было. Приятно вспомнить.
Так вот, о Полторашке.
Она пятьсот из пятиста выбила. И удостоилась одобрительного молчания от Сержанта. Сержант говорил мало, но вот молчать умел очень по-разному. А Яма и сотни не набрал. И ничего не удостоился. Это справедливо, да?!
Но никому ведь не объяснишь, что он эту винтовку даже в руки-то взять толком боится – а ну как сломается чего? Это тебе не старенький отцовский арбалет, починить вряд ли получится, если вдруг. И Сержант не Бабуля, трубкой по лбу дело не ограничится. Видел вчера Яма, на что этот мозгляк способен, разозлить его ежели. До сих пор поджилки трясутся. Правильно говорят, что не человек он, ни один человек не смог бы так.
Сержант – Настоящий Человек. А это другое.
Но не об этом сейчас разговор. А о вопиющей несправедливости, которую, конечно же, надо было исправить. Чтобы всякая уродливая кочерыжка не воображала себе. И не считала бы себя с какого-то перепугу ровней или даже – нет, ну не смешно ли? – лучше. Ха! И кого? Ямы? Того самого Ямы, на которого и Папаня руки не поднимал уже лет десять, ибо на собственном хребте прочувствовал и проникся? Ямы, к которому сержант (бывший, правда, а не этот, напрочь отмороженный) относился с опасливым уважением?
Конечно, здесь, в штрафбате, Яму ещё никто не знает. Вот и не проявляют должного. Хотя потихоньку и начинают уже понимать, что к чему. Вчера вот, к примеру, пытались всем бараком устроить новичку «прописку». Уже после отбоя. И одеяло сразу на голову накинули – чтобы при свете, стало быть, прописчиков не опознал и поодиночке их опосля не оприходовал.
Пустячок, а приятно.
Теперь вон двое с фингалами посматривают недобро. Но – издали! А третий так и вообще старается ухромать куда подальше, стоит Яме только в его сторону случайно бровью шевельнуть. Первое знакомство, можно сказать, состоялось, начало положено. Теперь вот эту колченогую выскочку на место поставить – и вообще можно считать, что жизнь удалась. А то совсем несправедливо получается: какую-то калечную чмо знают, да ещё и по плечам хлопают, поздравляют этак уважительно, а на Яму и не смотрят даже, словно он место пустое…
Непорядок.
0
0