Ночью пришел очередной сон, муторное воспоминание, сгинувшее с рассветом и оставившее привкус сажи на губах. Навязчиво вертелись образы — дым, заполняющий залы, огонь, выбитая дверь и кашляющие слуги. Закат не хотел вспоминать подробности, наоборот, пытался занять голову чем угодно другим. После вчерашнего решил — все, что было с ним раньше, больше его не касается. Темного Властелина нет, он умер на радость светлым рыцарям, а батраку из деревни Залесье нет дела до прошлых жизней исчезнувшего владыки.
Правда, оникс выкинуть не сумел, только старался не касаться камня лишний раз и снимал перед сном. Думал завернуть в тряпицу и носить в сумке, но побоялся однажды потерять.
Жить после этого стало легче. Дни проходили один за другим, странные сны развеивались без остатка, стоило открыть глаза — как и положено снам. Можно было плести корзины со старой Лужей, колоть дрова с Листом, рыбачить с Щукой, обходить поле с Медведем. Изредка Закат выезжал Злодея, скучавшего в роли крестьянской лошадки. С Паем говорил и того реже. Бывший шут вписался в новую жизнь так же незаметно, как когда-то в жизнь Темного Властелина, но настолько явно чувствовал себя не в своей тарелке, что Закату неловко было смотреть ему в глаза.
Со Светозаром вообще старался не встречаться. На всякий случай.
Так прошла луна, началась вторая. Жаркое солнце пекло землю, от частой работы на улице сперва обгорела, затем взялась крепким коричневым загаром шея. Привыкли руки, сперва нывшие по вечерам, ведь махать топором и мечом — занятия совсем разные. Каждый день дарил что-то новое, простое и прекрасное, позволявшее верить — он обычный. Он как все. Крестьянин. Батрак. Троюродный брат Щуки, пришедший из Зорек. Уже даже Дичка, липнущая к приезжим, не обращает внимания, обхаживая Светозара.
Впервые Закату стало интересно — а какой он? Как выглядит? Задержавшись у колодца ранним утром, он крутил ворот с затаённой надеждой познакомиться со своим отражением заново.
Не вышло. Едва бросив взгляд на колышущееся в ведре небо с темным, трудно различимым пятном его головы, Закат понял — ничего не изменилось. Всё то же лицо Тёмного Властелина, острое и грубое, будто вырубленное из дубового чурбана. Разве что перестало быть черно-белым, наконец-то схватилось смешным, шелушащимся загаром, на носу и скулах — темнее. Ну и улыбаться он научился по-человечески, и не щуриться, когда что-то его злило. Он вообще старался не злиться. Не вызывать лишний раз алое дрожащее марево, приходящее незнамо откуда.
— А, ты ещё здесь! Вот хорошо, я уже думала Пая за тобой посылать. Сходи на дальнюю опушку к Ежевичке, возьми у неё трав для Лужи, хорошо? Она знает, каких.
Закат кивнул высунувшейся на крыльцо Горляне, зачерпнул из ведра, разбивая отражение на блестящие осколки.
Он старался не думать о том, что упрямая внешность могла означать, что вся его игра в обычного человека остается только игрой.
***
Домик Ежевички, сухой приземистой старушки-травницы, стоял далеко за оградой села. Его хозяйка оказалась из «бабок» — тех, кто живут у судьбы под боком, но никогда не попадаются ей на глаза. Такие растят маленьких, куцых временных героев, когда настоящий бродит незнамо где. Такие сидят, словно на сторожевых вышках, в своих домиках на сваях-ногах по дороге к Черному замку и плюют на макушку Герою заговоренными косточками. Маленькие женщины, мелькающие на полях истории и имеющие за это свой ломоть хлеба. Свою вечную жизнь — не алтарное воскрешение, а тихое, беспечальное существование без истинной старости и немощи, которое можно прервать лишь ударом меча.
Закат не знал, что в Залесье есть бабка. Если бы знал — прошел мимо.
— А, это ты… Явился наконец, голубчик! А мы тут лясы точим, да о своем, о девичьем…
Бабка нарочито шамкала, пропуская гостя в горницу, не поднимая на него глаз. В домике обнаружился пяток женщин, Закат видел их только на празднике в первый день. По спускающимся на плечи косам и Дичке, затесавшейся в сидящий на лавке рядок, понял — девицы на выданье. Сидят по родительским избам, на улицу нос не кажут, набивают себе цену. Сейчас невесты ещё не выбранных женихов тупили взоры, фыркали тихонько и переглядывались. Закату было неловко, но он не мог понять, на что скорее похожа эта неловкость — на стыд дерева, выросшего посреди приличного поля, или на страх единственного пирога в окружении толпы едоков.
— Да ты садись, не стесняйся. Траву мою не тронь! Для гонской вытяжки только девичьи ручки годятся. Ох, девки-девки, повыскакиваете замуж после Костревища, оставите бабку без рабочих рук…
Девицы загомонили, наперебой убеждая Ежевичку, что не повыскакивают, а если и повыскакивают, так смена подрастает. Ляпнула Дичка:
— Вот Шишка с Щепкой…
Осеклась, словно на стену налетела. Вывернулась, помянув малолетнюю дочку Листа, но всё равно будто рябь по комнате пробежала. Ежевичка глянула на зажатого в угол Заката, прокашлялась. Дождалась тишины и пояснила спокойно:
— Девочки с восточного леса. Волчаткам травы не по нюху, расчихаются и всех делов.
Пока Закат переваривал новость — «Приёмыши — волчьи дети, оборотни, все об этом знают, и всем всё равно?!» — вклинилась Дичка:
— Сказочные всегда делают сказки! А нам лекарства нужны обычные, а не разрыв-траву из поклепника делать. Правда, бабушка Ежевика?
Бабка хмыкнула, кивая. Закат обратил внимание, что она и сама держала руки при себе, травы не касаясь.
Сказочные. Он впервые слышал такое прозвище, и решил уточнить, спросив на пробу:
— А Герой — он сказочный?
— Не-е. Светлые — они не сказочные. Они обычные, — на Дичку зашикали, но нахалка и бровью не повела, добавила: — А вот Тёмный, Тёмный точно сказочный!
Закат хмыкнул удивленно, расслышав восторженные нотки в голосе, и едва не утонул в потоке воспоминаний.
Девчонка. Кудрявая черноволоска, глаза оленёнка. Тёмный Властелин прогуливал Злодея по двору, когда эта мелюзга подобралась к вечно распахнутым, вросшим в землю воротам. Споткнулась на пороге, упала плашмя и разревелась с непостижимой искренностью четырёхлетки. Пришлось подойти, присесть рядом на корточки.
— Ты что тут делаешь?
Ребёнок, отвлеченный вопросом, поднял голову. Подумал.
— Гуляю.
— А почему ты гуляешь в моем замке, а не в родной деревне?
— Папа пливел. Папа с мамой длова лубят, а мне сказали поиглать на тлопинке. Я и иглала… Потом папа потелялся, и я плишла его искать.
Буква «р» малышке никак не удавалась. «И с родителями, похоже, не повезло…» — сочувственно подумал хозяин полуразрушенного замка. Год выдался тяжелый, прошлой осенью дождь лил не переставая, многие не смогли собрать урожай, а что собрали, то наполовину сгнило. Потом зима затянулась…
Он очнулся, почувствовав, как в колено упираются маленькие ладошки, встретился с уверенным взглядом карих глаз.
— Ты волшебник, да? Ты найдешь моих папу и маму?
— …А он говорит «я Тёмный Властелин»! — в воспоминания ввинтился звонкий, не больно-то изменившийся за прошедшие годы голос. Дичка сделала страшное лицо, но не выдержала, прыснула от смеха. — А я знаете, что?
— Что? — Девичья ватага даже дышать перестала, хотя наверняка слышала эту историю не в первый раз.
— А я сказала, мол, не верю! И он показал мне замок, и всякие черные знамена, и черепа врагов, и даже своего шута!
— А ты?
— А я сказала «Я знаю! Ты Герой, который захватил замок Тёмного Властелина и им притворяется!»
Закат фыркнул. В четыре года малышка, заявившаяся к нему домой, выражалась немного иначе, но суть оставалась такой же.
— И он отвёз тебя в Залесье на черном коне. Ссадил на землю перед склонившимся в поклоне старостой и сказал: «Узнаю, что с ней что-то случилось — убью».
Только по внезапной тишине Закат понял, что сказал это вслух. Отпустил оникс, за который невесть когда схватился, пожал плечами.
Дичка выдохнула:
— О… — и прежде чем Закат придумал оправдание своим знаниям, оправдала его сама: — Так ты про Тёмного Властелина всё-всё знаешь? Расскажи ещё!
Просьбу поддержали остальные девицы, Ежевичка поставила условие — слушать ушами, говорить ртом, а работать руками. Выдала Закату пару кореньев, не чувствительных к «сказочным», сама присела тут же, подпёрла щеку морщинистой рукой. Закат глянул на нее исподлобья, примеряясь. Перебрал скудную память, словно камушки в горстях пересыпал. Выбрал историю, будто только что возникшую в голове, на пробу чиркнул остро заточенным лезвием по твердому корню. Перекатил начало были-сказки во рту. Решился.
— Это случилось очень давно, еще до того, как Герой перестал быть один и появились светлые рыцари…
***
Тёмный Властелин сам посещает деревни, не заплатившие дань в срок. Обычно, когда он въезжает в ворота, посреди улицы уже стоят мешки с зерном и единственный человек — старый, больной, калека или просто вытянувший желтую горошину на поспешно устроенной жеребьёвке. Его жизнь — вира, которую они платят за промедление… Если, конечно, несчастный не сумеет объяснить, почему дань не отдали сразу.
Обычно они слишком пугаются, чтобы хоть что-нибудь сказать. Но этот человек не таков.
— Змеи в поле приползли, гнезда свили, из них птицы вылупились, в лес ускакали, а из леса вышли, глядь, целые медведи, да как начали песни петь!
Свита затыкает уши, отворачивается, отъезжает подальше, не то пытаясь сохранить рассудок, не то не желая запачкать платья, когда голова дерзкого краснобая слетит с плеч. Темный Властелин слушает с интересом, а крестьянин и не думает умолкать.
— Мы те песни услыхали, думаем — ничего себе рыбы уродились! И давай их корзинам ловить, а они в небо взлетели, плавниками машут, кричат, славу Темному Властелину разносят! Мы и думаем — таких нельзя ловить, таким, может, поклоняться надо! Стали строить храм, да прямо в поле, где они уродились, а храм глядь, под землю ушел! Мы тогда…
Тёмный Властелин хохочет, подъезжая ближе к жертве, наклоняется к самому его лицу, заглядывает в пронзительно-голубые глаза. Баечник не сбивается ни на миг, даже когда нависающий над ним Темный Властелин резким, обманно опасным движением выбрасывает вперед ладонь. Кинжала в ней нет, только монеты, что сыпятся на голову крестьянину, такие же золотые, как его волосы.
Тогда Тёмный Властелин уехал, не забрав дань.
А через три дня впервые заговорили о Герое.
***
Когда он вышел от знахарки, солнце уже утонуло в полях. Девицы разбежались по домам, пока Ежевичка не торопясь отбирала и смешивала травы. Закат стоял к ней спиной, вглядываясь в далекую деревню.
— Зачем тебе это понадобилось, бабка?
За спиной засмеялись не старческим, молодым смехом.
— А зачем тебе, Тёмный? Ты от своей судьбы сбежал, словно чашка весов под стол ускакала. Думаешь, весы от этого точней станут?
0
0