Тишина в темной спальне была такая, что готовы были лопнуть барабанные перепонки. Терна застыла, зажав рот рукой, рискуя выдать свое присутствие неосторожным, судорожным вздохом, и не отводила глаз от Аргона.
Лицо принца исказилось, уголки рта опустились вниз, а сам он казался опухшим от накопившихся слез. Наконец и они хлынули через край, из карих глаз принца, заструились по щекам и закапали с подбородка и носа.
Терна никогда не видела, чтобы мужчина плакал, и чувствовала, как принц цепляется за нее взглядом, как утопающей, в какой-то немой, непонятной мольбе.
— Ты куда там вылупился? – король не мог даже приподняться в постели. – Увидал призрак? Это все уже не важно. В нашем роду девкам не место. Родила – и на покой, — умирающий король снова почувствовал, как смерть наседает, и вцепился в простыню бледными пальцами.
— Кккак ты смеешь? – из горла мужчины первый раз вырвался невнятный звук, похожий больше на хриплый писк, и сам он схватился за рукоять пристегнутого к поясу кинжала.
Руки Аргона дрожали, но это только смешило короля.
— Ты бесполезен, как твоя мать. Скорее я умру своей смертью, чем такой как ты меня прикончит, — поддел он.
Терна первый раз увидела такую злобу в глазах принца. Он действительно был из тех, кто с трудом обидит муху, но сейчас он был готов броситься на отца и зарезать его здесь же, чтобы прекратить этот цирк. В ее глазах промелькнуло мгновение будущего – вот Аргон вонзает кинжал в грудь отца, пелена с его глаз спадает, и он, пытаясь оттереть кровь с рук, выбегает вон. Там его встречают скорбящие подданные…
Что-то подтолкнуло девушку – нужно было помешать этому свершиться.
Она быстро шагнула вперед, обходя кровать по кругу и выдавая свое присутствие. Терна встала рядом с принцем и своей ладонью накрыла его, не давая ему извлечь оружие. Мужчину заметно трясло, он сразу схватился за нее, цепляясь, словно готов был упасть. Как маленький мальчик, который тогда вцепился в полы камзола отца.
— Это еще что за девка? – король сплюнул кровь на свою собственную сорочку и словно хотел собраться с силами, чтобы выпроводить незнакомку вон, но магия ему не поддавалась, поэтому он удивленно воззрился на Терну.
— Это уже не важно. – она вытянула вперед руку и расправив пальцы, снова сжала их обратно, в кулак.
Король зыркнул на нее злым взглядом из-под бровей со спекшейся на них кровью, и вдруг отчаянно закопошился в постели, настолько, насколько хватало сил. Пытался встать, но тяжелая пробитая голова не отрывалась от подушки, ноги беспорядочно задрыгались, руки шарили по простыне, не слушаясь своего хозяина.
Аргон обхватил обоими руками левую руку Терны, словно прячась за ее маленькую фигуру, и не отводил взгляд, глядя, как его отец задыхается. Воздух в горле старого короля застыл, как камень, и не давал сделать и глотка кислорода.
Борьба длилась недолго – старик посинел, трепыхнулся последний раз, с ударом сердца, и обмяк, уронив окровавленную голову вбок, словно ему свернули шею. Терна расслабила пальцы – магия растворилась, словно ее и не было.
Ничего не поделаешь. Старики часто умирают просто так. Особенно, после падения с лестницы.
Снова повисла проклятая тишина на пару мгновений. Аргон вздрогнул, встретившись случайно взглядом с пустыми, полуприкрытыми глазами мертвеца в постели напротив.
— Ты в порядке? – Терна неуклюже заглянула принцу в глаза.
— Я… я чуть сам его не убил, — Аргон поежился, делая пару шагов назад и отпуская руку девушки.
Чуть, конечно, было сказано сильно, но даже решимость, с которой он почувствовал желание прервать речь старика – пугала его. Он стремительно пятился к двери, чуть не споткнулся об какую-то старую обувь, и развернувшись, бросился к выходу из спальни.
— Ты куда? – Терна кинулась следом, как минимум потому что не очень хотела оставаться с покойником.
— Мне нужно уйти, — с этими словами Аргон выскочил за дверь, где его тут же приняла толпа слуг, взволнованно спрашивая о произошедшем, и несколько из них сразу вломилось в покои мертвого короля.
Терна едва успела спрятаться за штору.
Все-таки с своим присутствием тут она немного переборщила – ее призрак был весьма виден, и это было лишнее для слуг. Мужчины и женщины засуетились в королевской спальне, распахнули окна, впервые впустив в спальню свет, от чего пылинки закружились над мертвым телом.
Девушка пробралась в коридор, постаравшись сосредоточиться и раствориться до состояния тени. Замок – опасное место, хотя теперь казалось, что главные опасности позади.
— Трубите траур!
Мимо Терны пробежало несколько горничных. Ей показалось, что их голоса она уже слышала когда-то, может быть, они заходили в спальню принца. Но это было не важно, главное, они не обратили на призрак девушки никакого внимания. Может быть, потому что ей удалось добиться невидимости, а может быть, всем сейчас было не до этого.
— Король умер! Да здравствует новый король!
Суета вокруг только увеличивалась, а Терна как раз торопилась найти «нового» короля. Надо сказать, в том, что Аргон теперь взойдет на трон была ее заслуга. Скорее всего, в этом были бы какие-то небольшие, но все-таки проблемы, если бы новый король, то есть принц, зарезал старого.
Но девушка разволновалась, это ведь… Не самая стандартная ситуация. Нельзя просто так теперь взять и сказать… «Что? Так ты обиделся, что я убила твоего отца? Не стоило? Правда, извини, мне жаль». Терна гнала от себя дурацкие и даже скорее смешные мысли, спеша по коридору.
По крайней мере, судя по шепотам, вся челядь была уверена, что старик скончался сам по себе, а принц объят огромным горем.
Девушка попыталась нащупать в своем сознании связь с ним. Сейчас это получалось лучше, он вышел из ступора и прямо сейчас тоже мчался по коридорам замка и лестницам куда-то.
Терна снова почувствовала запах пыли с примесью влажной земли и цветов. Холод коснулся ее лица.
Склеп.
В любое другое время она бы ни за что не смогла найти принца в огромном незнакомом ей замке, но сейчас его энергия была для Терны путеводной звездой. Если сказать проще, за принцем тянулся такой шлейф печали и скорби, близкий к истерике, что не найти его – вот что было трудно.
Мимо мелькали окна и картины, пробегали слуги, спотыкаясь о ковер, Терна считала повороты, сбежала по длинным ступеням…
Фамильный склеп прятался под замком. Это место было не для всех – только члены королевской семьи могли спускаться туда, и возможно, пара человек, которые следили за красотой. Протирали пыль со статуй и плит, украшали все живыми цветами.
Именно их сладковатый запах встретил Терну первым, когда она завернула за очередной поворот в каменном коридоре.
Большие ворота были отперты и приоткрыты.
Терна зашла осторожно и тихо, вдыхая прохладный влажный воздух.
Перед ней открылась каменная зала. Высокие своды были украшены старыми гобеленами, колонны подпирали потолок, по обе стороны от центрального прохода рядами выстроились усыпальницы королей. Какие-то гробницы были запечатаны и украшены цветами, а те, которые были поближе к выходу – стояли пустыми, приготовленные для следующих членов королевских семьи.
Было тут и местечко для темного короля – который был уже готов почтить это место своим визитом. К слову, обычно он сюда вообще не спускался, и за усыпальницей ухаживали скорее по привычке. Королю было глубоко плевать, как выглядит это место.
Терна прошла несколько шагов вперед – и в противоположном конце, в свете маленьких окон-бойниц под потолком, заметила статую.
Мастер, который взялся за эту работу – точно хотел, чтобы умершая жила еще очень долго, поражая своей легкостью, нежностью и красотой. Каменная красавица стояла, подавшись вперед, словно в реверансе, расправляя тонкие, воздушные юбки.
Даже при тусклом свете Терна разглядела кружева и искусно высеченные складки, казалось, дунет ветер – и юбки вспорхнут, как бабочки. Женщина казалась девчонкой – такая же тонкая, звонкая, жизнерадостно смотрящая вперед. На ее лице замерла улыбка, щеки с ямочками, большие глаза.
Что-то екнуло у Терны в груди – кажется, эта женщина была ей знакома, и мимо одного из ее портретов она пробежала в поисках принца пару минут назад. Тонкая поблескивающая корона, покрытая позолотой, подтверждала догадку.
Это была статуя погибшей королевы.
Именно перед ней, на коленях, прямо среди цветов, сидел принц, уткнувшись носом в собственную грудь.
Жатва началась внезапно для Заката и ожидаемо для остальных. Со своими корзинами, яблоками и мыслями о вечном он напрочь пропустил и сплевывание через плечо при виде сгущавшихся туч, и беготню с ведрами во время нескольких особенно жарких дней. Так что, когда его до зари поднял лично Медведь и потащил в поле, Закат сначала шел, как разбуженный посреди зимы ёж — сонный и колючий. Уже за воротами встретились с Щукой, щедро поплескавшим на соседей из ведра и едва не схлопотавшим за это затрещину от старосты.
Переговаривались шепотом, Закат отчаянно зевал, осовело оглядываясь. В поле вышли все мужчины деревни, начиная с круглолицего Колоса, недавно получившего от отца первые штаны, и заканчивая древним полуслепым Мхом. Тер глаза сонный Пай. Не было только Светозара, и Медведь, заметив, как оглядывается Закат, шепотом пояснил:
— Что свет не видит, то и запретить не может.
Закат непонимающе улыбнулся. Он чувствовал себя подростком, впервые допущенным к таинству взрослых, непонятному, но интересному и почему-то важному. Толпа, сгрудившаяся на дороге, выстроилась цепочкой, втянув Заката в свой ряд. Старый Мох, оказавшийся во главе шествия, направился вглубь поля, забурчал, заухал что-то невнятное, тут же подхваченное остальными. Закат старался повторять непонятные звуки и вскоре почувствовал их ритм, то, как начинает в такт биться сердце, как сами по себе подстраиваются шаги под мерное гудение глоток. Это объединяло, делая людей одним целым. Медведь топал перед ним, придерживая колосья, выписывал по полю кренделя вслед за всеми, так что казалось, что они — змея, медленно втягивающаяся в нору.
Посреди поля обнаружилась загодя утоптанная площадка. Закат отшатнулся, едва не выпал из цепочки, но она удержала. Ритм, в который он только что бездумно влился, теперь звучал помимо воли, и вместо того, чтобы сделать шаг назад, он шагнул из собственного тела. Оказался на мгновение высоко в небе, взглянул на поле сверху. Потрясенный, узнал знак, который нарисовали их шаги — корону с изогнутыми зубцами. Люди хороводом стояли на месте крупного рубина в оголовье. Закат, вернувшийся в самого себя, вцепился омертвевшей рукой в оникс. Он понимал — и не мог поверить.
Третий день третьей луны. Шестой день шестой. Девятый девятой. Двенадцатый двенадцатой. Он это придумал, придумал так давно, что успел забыть. Придумал тогда, когда ещё мог управлять ветрами, когда над Черным замком распахивались черные крылья, когда подчиненный дракон изрыгал пламя на неугодных.
Третий день третьего. Шестой день шестой. Девятый…
Я дарую вам хороший урожай, если вы выполните мой указ.
Сколько же лет это продолжалось? Как долго он мог исполнять договор, что обычай укоренился настолько прочно, и даже сейчас, когда Темный Властелин не может и пылинки взглядом шелохнуть, они продолжают выполнять его приказ?
Он оглядывался, всматриваясь в ставшие родными лица. Они работали вместе, жили вместе, им он отдавал сплетенные корзины. Он привык к этим людям, а сейчас… Низкий гул, закрытые глаза, корона, легшая печатью на поле. Даже Пай стоял, мерно покачиваясь, зачарованный старым обрядом, который кончался кровью. Но чьей? Колоса, самого молодого? Мха, самого старого? Или его самого, пришлого чужака?
Его взяли за руки. Мужчины соединяли намеченный знак, вышел в центр древний, весь в морщинах старик Мох, воздел руки к небу. В одной из них мелькнул маленький серп, из тех, какими женщины срезали лесные травы. Гул достиг предела, Закат чувствовал, как звучит вместе со всеми, словно задетая пальцами струна, не выбирающая, петь ей или нет. Резко опустил руки старик, мелькнуло острие серпа в рассветных лучах, обагрилось кровью.
Закат смотрел на капли, бегущие по пальцам Мха, падающие на землю, и пытался отдышаться. Серп передали по цепи, чиркая по мизинцам, смешивая кровь на лезвии. Медведь поддержал улыбающегося старика, помог перевязать неглубокую царапину на ладони. Закат даже не заметил, как повторил за другими обрядовый жест, стряхнул на землю каплю крови. Щука одобрительно хлопнул его по плечу, шепнул на ухо:
— Ну что, теперь ты мне и по крови брат.
Закат только улыбнулся с растерянным облегчением. Ему было стыдно. Всего на миг, но он поверил, что эти люди могут совершить зло.
С поля выходили такой же цепочкой, чтобы не топтать лишнего. Кто-то смеялся, весело переговаривались, шутливо толкая соседа в плечо, хныкал Колос, сильнее необходимого уколовшийся серпом. Его добродушно утешали.
В сарае у кромки поля стояли загодя сложенные косы. Вручили одну и Закату — с наспех вытесанным занозистым древком, но крепкую и остро наточенную. Ручка оказалась точно на уровне пояса, так что оставалось только удивляться, как Лист ухитрился угадать рост без мерок.
Люди снова выстроились в линию, теперь вдоль поля. Рядом оказался Колос, которому отец, рыжебородый кузнец Гвоздь, деловито рассказывал, как косить. Закат попробовал незаметно прислушаться, но к нему самому подошел Медведь. Показал, как обмотать ладони полосами ткани, чтобы не стереть непривычную кожу, как держать инструмент, что надо не руками махать, а поворачиваться всем телом, и не глядеть под ноги.
Солнце поднялось высоко над лесом, когда из деревни пришла вторая толпа. Среди женщин и маленьких детей свечкой торчал растерянный Светозар. Подошла к мужу Горляна, передала из рук в руки хлеб, испеченный из последней прошлогодней муки. Сказала напевно:
— Принимай еду, отдавай косу. Утренним есть, дневным работать! Навались, девчонки!
Закат думал, что к нему подойдет Дичка, или ещё кто-нибудь из девиц, ради начала жатвы нарядившихся в длинные белые рубахи с вышивкой, но раньше других подошел Светозар. Улыбнулся чуть натянуто, передавая тючок с завтраком.
— Принимай еду, отдавай косу, — глянул в небо, сжав в руках слишком длинное для него древко. Решительно шагнул в поле, неловко взмахнул. Закат хотел было помочь, но подбежала Дичка, уже отдавшая кому-то еду, стала рядышком с рыцарем, тихо начала рассказывать премудрости жатвы. Закат сел на землю меж первых уже связанных снопов, тюкнул яйцо о край кувшина с водой, очистил, роняя скорлупу на землю. Откусил сразу половину, понимая, как сильно проголодался. Жидкий желток потек на подбородок, пришлось поспешно подставлять хлеб. Рядом пристроился Пай, тоже уплетающий за обе щеки свою порцию. Вздохнул:
— Хорошо…
Закат кивнул.
Мужчины сидели на стерне, жуя и лениво переговариваясь. Женщины, наверняка с подачи Горляны или Дички, затянули песню, напоминавшую утренний обряд — монотонную, размеренную, под которую само собой подстраивается тело. Закат слушал, щурясь в светлые спины, по которым уже и не отличить было — где рыцарь, где Дичка, Горляна или её приемные дочки.
— Хороший парень-то, — отвечая на толком не оформившиеся мысли, буркнул рядом Медведь. — Даром что светлый.
Фыркнул Щука, на него цыкнули — не чуди, мол. Сходил домой Гвоздь, принес старую, наспех заточенную косу и черенок — будущую ручку. Посмотрел в поле, прикидывая, пристроил черенок к древку, точным ударом вогнал в одну из заранее наверченных дырок. Догнал Светозара. Закат хотел бы услышать их разговор, но соваться не стал. Рыцарю вручили косу по мерке, забрав неподходящий инструмент. Начали вставать остальные, отряхивая скорлупки и бережно собирая в ладонь крошки. Поменялись местами — с женами, матерями, дочерьми, просто соседками и будущими невестами. Закат с усилием распрямил хрустнувшую спину — всё-таки неправильно косил, сутулился. Принял инструмент от Гвоздя, неспешно догнал Светозара, стал рядом. Поймал на себе изучающий взгляд, постарался не упасть в грязь лицом — хотя бы не вогнать косу в землю, что до сих пор то и дело случалось. Слева Щука улыбнулся мечтательно.
— Эх, хороший день! Все бы так.
Суеверно сплюнул через плечо Медведь, мерно взмахивая косой. За спиной ложилась пшеница, которую тут же споро увязывали в снопы, собирали в высокие «толстухи» — по девять снопов в каждой.
К вечеру и Закат, и Светозар умахались так, что едва держали ложки за ужином. Посмеивался Медведь — «к концу жатвы привыкнете», сокрушалась Горляна — «что ж не сказали-то, глупые». Светозар в ответ зыркал волчонком, Закат улыбался.
Ему было хорошо. От ломоты в натруженной спине, от голода, от тяжелой сытной каши. От ощущения единства с деревней — не страшного, как на заре, когда он стал участником собственного ритуала, а обыденного. Того, что позволяет этим людям держаться вопреки всему, будь то снег, зной, Тёмный Властелин или светлые рыцари. Вспомнился рассказ Горляны о её дочерях, ушедших кто в другое село, кто в город, в рыцари. Сейчас Закат не мог понять, как отсюда можно уйти. Променять тихую размеренную жизнь на…
Кольнуло ладонь, выскользнула из разжавшихся пальцев ложка. Он увидел ещё округляющиеся глаза Горляны, а затем…
В маленьком поле всего два человека. Мужчина грубо кричит, быстро шагая к черноволосому мальчишке, уставившемуся в низко нависшее небо. «Только бы успеть, только бы успеть» — взгляд сверлит обманчиво мягкое подбрюшье тучи, собирается в нем клубок убийственного света… Оплеуха валит мальчика на землю.
— Работай давай, дурень! Больше за мамашкиной юбкой не спрячешься.
Мужчина сплевывает на землю рядом со скорчившимся мальчишкой. Удаляется, горбится спина под туго натянутой рубахой. Мальчик смотрит в нее без всякого выражения, красная пелена заволакивает всё. Первые капли будущего ливня стучат в нестриженую макушку. Вытягивается вперед худая рука с обломанными ногтями, скрючиваются пальцы, будто силясь удержать что-то невозможное.
Небо раскалывается пополам. Мальчик моргает, ослепленный — кажется, будто навеки отпечаталась перед глазами белая трещина, связавшая небо и высокого человека посреди поля.
Когда мальчик снова начинает видеть, дождь уже льёт сплошным потоком. Он медленно встает, весь в грязи, и идет в лес.
Руки дрожали. Улыбка вышла кривой, он торопливо наклонился за упавшей ложкой. Там, невидимый, вцепился зубами в костяшку пальца, одновременно обшаривая пол. Перед глазами всё ещё стояла молния, убившая… Отца? Отчима? Просто какого-то человека, который не нравился маленькому…
Тёмному Властелину.
Ему.
В ладонь наконец ткнулся черенок ложки, Закат вынырнул из-под стола. В глазах Горляны светилась неподдельная озабоченность.
— Нет, так дело не пойдёт! Ну-ка спать, пока оба не свалились!
Послушно встал с лавки покачивающийся Светозар, в самом деле уставший настолько, что его уже ничего не удивляло. Закат поднялся следом, пошел наверх вместе со светлым рыцарем, увидел, как тот рухнул на свою кровать, не раздеваясь и не закрыв дверь. Свернул к себе. Сел на постель, сжав в кулаке холодный оникс.
В голове кружилось слишком много вопросов. Как давно это было. Кого он убил. Что было раньше. Как его тогда звали.
— И почему сейчас?..
Впервые за много дней Закат лег спать, не снимая камня. Но прошлое не пожелало возвращаться.
[1] Орфей — герой древнегреческих мифов. Приручал диких животных звуками лиры.
[2] Куплеты Тристана из к/ф "Собака на Сене" (пьеса написана в 1618, так что я натяну сову на глобус) https://www.youtube.com/watch?time_continue=40&v=uWxzBzvm6Vs&feature=emb_logo
[3] Нувориш (от франц. "новый богач") — буржуазы, нажившиеся на ВФР и сколотившие на ней состояние.
Он привык не оправдывать ожиданий. Доказательств тому была масса. Он с легкой руки отдал меч, вверенный ему Богиней; предался человеческому греху, как только заскучал; побратался с демоном и извёл Гавриила (хотя тут дело пока в процессе). Неблагонадежный сотрудник, прямо скажем.
Кроули уже давно ворвался в его жизнь. Вернее, вполз. Пригрелся и уползать не собирался. Ему даже была выделена мысленная… полочка. Не слишком широкая, но все-таки места на ней вполне достаточно, чтобы разместить всё необходимое.
Когда Кроули, вихляя красным брюхом, подкрался к нему на стене Эдема и принял человеческую оболочку, первое, что он подумал: «наконец-то есть, с кем поговорить».
Это неправильная мысль. Правильная была бы «надо устранить оппозицию» или «надо доложить наверх».
Но Азирафаэль тогда редко раздумывал над понятием «правильного», ссылаясь на удобную непостижимость, поэтому просто порадовался компании. А потом пошел дождь, первый в мировой истории, и он накрыл Кроули своим крылом, потому что эта штука капала с Небес и мало ли что могла сотворить с его новым знакомым.
Кроули был прав. Если Богиня хотела бы, чтобы люди не узнали различия между добром и злом, она высадила бы яблоню на Луне. Значит, все шло по плану.
— Пошли поедим? — предложил Кроули, выглядывая из-под белых перьев.
Это тоже была часть плана.
— Поедим?
— Да, с той яблони. Надо же узнать, чего ради рисковали эти неудачники!
— А, — Азирафаэль не хотел признаваться, что уже как два года «узнал». Самые обыкновенные яблоки. Ни хуже, ни лучше, чем с яблонь, что растут по соседству. Хотя, если их было подержать над пламенеющим мечом — они становились мягче и слаще (жаль, теперь уже не подержишь). — Ну пошли.
Собирая с травы капли дождя, они оба намочили подолы туник. Пришлось подвернуть. У Кроули ноги были длинные и тонкие, как у косули, которая щипала свежие веточки неподалеку. Кроули ступал осторожно, стараясь не повреждать прибитые дождем цветы: те и без того растеряли лепестки.
Кроули попробовал яблоки и коротко резюмировал «гадость». Но испокон веков первого искусителя изображают именно с этим плодом.
Кроули любит персики. Зеленый виноград. Сушеные финики и козий сыр.
Кроули любит спать до полудня и греться в горячих источниках.
Кроули любит сказки, легенды и мифы.
Кроули обожает детей, хотя в жизни в этом не признается.
Азирафаэль собирал эти маленькие факты, как ракушки на пляже. Коллекция вроде и бесполезная, но выбросить жалко. Иногда, когда выдастся свободный часок, можно и перебрать наиболее ценные экземпляры. А потом — вернуть на положенное место. На полку.
Азирафаэль никогда не задумывался над природой Кроули. Не размышлял над тем, хороший он или плохой (он даже не спрашивал, за что Кроули пал: это не имело значения). Кроули это… Кроули. Ему не припишешь роль знакомого, друга, врага и, чего уж там, возлюбленного. С ним просто приятно. Сидеть. Говорить обо всем и ни о чем. Напополам разделять человеческие грешки, как стащенную за спиной мамы папиросу.
Азирафаэль никогда не обращался к Кроули «демон», понимая, что клейма приносят боль. У него было имя: Змий-Кровлей-Кроули-Энтони.
И Азирафаэль называл его так, как удобно Кроули на сегодняшний день. «Энтони» приживалось плохо, уж больно человеческое. Как на английский, так и на французский манер. Кроули остался Кроули. Никто не возражал.
Кроули называл его «ангелом». Всегда. Собственное имя было чуждо и почти не звучало. Может быть, называя его «ангелом», Кроули приравнивал его к остальным? Лишал идентичности. Ты всего лишь третий солдат слева в пятом ряду, ангел.
Вытирая вспотевшие руки о синий подол, Азирафаэль думал, что это нечестно.
Нечестно, что Кроули загнал его в рамки и теперь, вроде как, поразился, осознав, что его ангел в них не вписывается.
Это не я лицемер. А ты.
Он всего лишь предложил Кроули хорошо провести время. Да, по-новому. Кроули же повел себя так, будто ему собирались подсунуть попорченную невесту. Нравственность у него страдает! Надо же! Сослался на Библию, будто она имела значение. Между прочим, в любимых книгах Библия у Азирафаэля даже не числилась! И Кроули об этом прекрасно знает.
Тараканы снова вышли на променад. Азирафаэль потер сухие глаза и запустил в них снятой туфлей. Не попал.
Назло Кроули он начнет собирать Библии. Только какие-нибудь неправильные. Нечестивые (как он сам).
И заповеди пусть будут в них идиотскими навроде «прелюбодействуй, сколько влезет».
Азирафаэль очистил подол мановением руки, и тот снова стал синим, как море в полдень. А затем Азирафаэль встал и взял из холодной печурки уголек.
На полу быстро нарисовался кружок с кривоватыми строчками из Каббалы.
Материализовались и вспыхнули семь свечей.
Азирафаэль встал в центр круга босыми ногами и сложил руки в молитвенном жесте.
Произнес Слова важным голосом.
Через три минуты на потолке в голубом сиянии возникло лицо Гавриила: недовольного и хмурого, будто его оторвали от чрезвычайно важного дела.
Ничего. Потерпит. Пускай время и близилось к полуночи, сон — удел людей.
— Мне нужны деньги, — Азирафаэль сразу приступил к делу. — Много. Сейчас.
Незнакомый женский голос окликнул Гавриила, и голубое сияние возмущенно замерцало. Послышался короткий чмокающий звук (поцелуй?) и грудной издевательский смех. Гавриил стал еще более хмурым.
— Зачем тебе? — спросил он.
— Для миссии. В чем проблема?
— Ни в чем. Хорошо.
«Странно. Чего это он так сдался. Без боя? Обычно и грошика не выпросишь».
— Будут инструкции?
— Нет, — бегло ответил Гавриил, повернувшись к нему чуть ли не затылком, — Действуй по усмотрению. Заодно прикупи приличное платье.
— Но…
— Господь с тобой, — и Гавриил первым прервал связь. Будто его подняли по экстренной тревоге. Не так уж часто они общаются. Впрочем, без надзора начальства даже лучше.
«Нетушки, не буду я ничего менять. Что-что, а выбор платья останется за мной!»
Раздался металлический звон. Азирафаэль обернулся и обнаружил на круглом столе солидного объема мешочек с оттиском, изображавшим арфу, обрамленную двумя крыльями. С радостным трепетом Азирафаэль развязал шнурок, набрал пригоршню монет (так, постойте…), которые оказались… золотыми луидорами.
«Болван! Он что, развоплощения моего хочет?»
Азирафаэль знал только одно место в городе, где можно было безопасно обменять старую валюту на якобинские ассигнаты. Хлебный рынок.
Черный, как космос, пёс оживленно пыхтел под весом своего тела. Вязкая слюна то и дело капала с его отвисших брылей на начищенный паркет. Пожалуй, это было единственное живое существо, которое не слушалось Робеспьера. Несколько раз тот гнал его прочь, но пёс все равно ложился у ног хозяина, терся мордой о его белоснежные чулки и угрюмо смотрел на постороннего.
«В следующий раз принесу ему съестного», — подумал Азирафаэль, обустраивая свое рабочее место. С гораздо большей охотой он избрал бы моделью этого пса. Рисовать закоченевшее лицо Робеспьера (хоть улыбнулся бы, что ли) не доставляло никакого удовольствия. Кроули справлялся куда лучше, кривляясь на диване проплаченной путаной.
Кстати о Кроули.
Азирафаэль упрямо прятался за холстом последние двадцать минут от его прожигающего взгляда. Сидевший рядом с Робеспьером Кроули то и дело брал со стола галеты и скармливал их псу. Робеспьер же довольствовался от него только россказнями о дрязгах Якобинского клуба.
Но постоянно, постоянно Кроули бросал взгляды в его сторону!
Азирафаэль смешал светлую и красную охру и добавил газовую сажу. Неспешно начал делать имприматуру для холста. Масло сохло долго. Чтобы не тратить время, он достал парочку белых листов для карандашных набросков будущего портрета.
— Антуан, сдается мне, вы тоже хотите свой портрет? Жан Батист уже не знает, куда деваться от ваших взглядов, — сказал Робеспьер, поглаживая тяжелую мохнатую голову, которая льнула к его коленям.
— Было бы неплохо, хотя у меня уже есть одна картина.
— Правда? — спросил Робеспьер и тоже взял галету из стоящей на столе вазочки.
— Я там чуть ли не Дионис. Жан Батист, не хотите после Робеспьера писать меня? У меня как раз есть время после восьми…
— Откажусь, — ответил Азирафаэль. — У меня очень много работы, гражданин Серпэн.
У Кроули дернулась щека.
Разительный контраст «у меня очень много работы» с последними неделями, когда Азирафаэль только и делал, что читал, дремал и запечатлял кривляния Кроули на холсте.
Хотя сейчас работа действительно будет. Когда Кроули не опекал и не готовил ужины, когда не требовалось ждать его по вечерам и предвкушать ночные пьянки, времени освободится предостаточно. А им следует распорядиться грамотно.
Сам того не подозревая, Кроули вложил ему в руки самый ценный подарок — Робеспьера. И этот подарок надо осторожно развернуть, извлечь из подарочной упаковки и, как велел Гавриил, придать нужную огранку, как драгоценному камню.
— Ангел, где ты был этой ночью? — спросил Кроули, когда положенный час истек, и Робеспьер поспешил в Комитет. Демоническая помощь в создании имприматуры так и не потребовалось. — Я полночи искал тебя по подворотням. Думал, если не найду у Робеспьера, усрусь, но обойду все тюрьмы Парижа. А их без малого сорок шесть!
Они стояли на полумертвой улочке, которая так не хотела пробуждаться ото сна. Прохожие сонными мухами летели по своим делам. Трунькали губами запряженные в крытые повозки кони. Солнце карабкалось по небосклону.
Азирафаэль выдохнул морозное утро из легких.
Кроули выжидал и стыл в упелянде нараспашку.
— Далеко, — ответил Азирафаэль. — Все в порядке, дорогой. Тебе больше не нужно обо мне волноваться.
— Сегодня будет мясо на ужин, — пробормотал Кроули, стараясь втянуть красные пальцы в рукава. — И я принесу бутылку вина.
— Кроули. Я съезжаю, — Азирафаэль это репетировал, но произнести с той важностью, которая планировалась, не вышло. Фраза откинула хвост «ангелы и демоны не должны жить, ужинать и пьянствовать вместе. Я должен работать, блюсти заповеди и чтить законы. Так что отойди от меня, демон».
— Тоже мне новость, — однако дрогнувшие скулы говорили об обратном.
— Ах, да, чтобы я не был в долгу перед тобой — держи, — и Азирафаэль под прикрытием плаща передал Кроули мешочек. Кроули ощетинился, как еж, но сопротивляться не стал, — Будь спокоен, там с избытком.
— Ой-ой-ой, как я растроган! Беспримерное благородство! Сам определюсь, что делать с моими деньгами.
— Твоя правда.
— И это все? По-еврейски рассчитались и разошлись?
— Нет, еще я хотел бы забрать все платья, что купила мадам Бланк, — сказал Азирафаэль.
— Дались они тебе. Или считаешь, что женщиной подцепишь кавалера другого? Дурак в Париже один.
— А это уже совсем не твое дело, — нахмурился Азирафаэль.
— Не мое, значит? Знаешь, я еще подумаю, отдавать ли тебе их…
— Но ты же сам твердил, что у тебя места для них не хватит! Тем более я их оплатил! — Азирафаэль уже не мог не возмутиться. Он что, зря три часа стоял на клятой табуретке и терпел пытки мадам Бланк?! А сколько времени ушло на подшивание подолов…
— Отчего же? Хватит. Едва ты утащил свою жирную задницу, в моей квартире стало навалом места.
Обычно Азирафаэль был невосприимчив к грубостям в свой адрес. За жизнь он наслушался их немало. Подумаешь, жирная задница. Она пять тысяч лет жирная.
Но это слово в устах Кроули приобретало поистине убойную силу и разило безотказно.
Азирафаэль думал, что они уже прошли с Кроули тот этап, когда можно бросаться словами, не думая. Стало быть, он допустил это осознанно.
— Хорошо. Береги себя, дорогой, — сказал Азирафаэль и, развернувшись, пошел вниз по улице Оноре. Прорезав хвост длинной очереди, разбивающейся о пустой прилавок хлебной лавки, он через силу оглянулся, но, не увидев погони, тяжело вздохнул и продолжил путь.
***
Покрывшиеся морщинами, точно старческие, ладони отвратительно зудели. Кроули уже пятый час не вылезал из ванны и расписывал деревянную армию (даже тут солдаты у него ненастоящие. Но это ничего. Это будут самые красивые солдаты во всей Франции, ведь у них будет одно лицо — Его).
И пусть рука то и дело тянулась украсить личико россыпью красных точек-прыщиков, так, в отместку, Кроули в последний момент всегда передумывал. Низко отыгрываться на тех, кто не может дать сдачи — даже для демона. Поэтому, заканчивая работу, он просто поворачивал расписанную фигурку к себе спиной. На перекинутой через ванну полке-подставке уже стояли десять фигурок, готовых сорваться с края.
Кроули играючи мог их подтолкнуть, чтобы те плюхнулись в воду. Но своего труда было жалко.
— Или все-таки столкнуть тебя, ангел, мм?
Это уже походило на какое-то наваждение.
Вот уже несколько дней он безвылазно сидел дома. Только один раз мадам Бланк потревожила его покой, зазывая на ужин. Он отказался.
Стройный ряд бутылок у ванны напоминал солдатскую шеренгу. Кроули пошарил рукой, надеясь найти бутылку, в который еще хоть что-то осталось, но его встречал только разочаровывающий звон.
— Дерьмо, — он скрипнул зубами, когда так и не обнаружил искомое. Все, что можно было выпить, уже булькало в нем.
Завернувшись в широкое полотенце, он вылез из посеревшей воды (последние пару часов он споласкивал кисточки от краски прямо в ванне) и уныло прошлепал в сторону кухни.
Однако мелькнувшие отражение в зеркале заставило его передумать.
— Паршиво выглядишь, — усмехнулся он. Желтизна разлилась по всей склере, как у заправского пропойцы. Хотя почему «как»? — Что-то я скис. Надо прошвырнуться чуток. Если я буду пить на свежем воздухе, здоровья не убудет?
И Кроули, не убираясь, накинул на себя плащ и ворвался на заиндевевшие улицы Парижа. И куда дальше? Зайти в «Le procope»? Нет, так он не уползет дальше двух улиц от дома. Ноги просились дальше. И он зашагал по мосту Понт-Неф на правый берег Сены. Эти же ноги завели его в Конвент, где он расположился в галерее для зрителей. Увы, от некоторых разило вяленой рыбой так, что собственный перегар Кроули почти не ощущал.
Кто же это так дерет горло за кафедрой? Ха, да это ж Дантон. Легок на помине.
Сотрясая громовым голосом опустевшие скамьи, подобно Зевсу, он метал молнии в сторону «захлебывающегося в крови Комитета Робеспьера».
— Пришел тот день, когда уже нас, нас всех надо спасать от милостей Комитета общественного спасения. Я так вам говорю: или Конвент постановит учредить Комитет милосердия, или Франция погибла! Этот комитет пересмотрит все приговоры, не приведенные в….
«Сколько не ори, а Орфей [1] одним касанием струны тебя заткнет».
Дантон был так же порывист и безумен, как и тогда, перед штурмом Тюильри. Плотно сбитый, даже отталкивающий внешне (голова с отпечатком перенесенной оспы больше походила на чагу), этот авантюрист умудрялся располагать к себе. Еще бы, он походил на Робеспьера не больше, чем солнце на луну. Золотишка он не чурается, от дамских прелестей не краснеет, штоф с коньяком опрокидывает только так… Эврика! Вот с кем он сегодня напьется! А если он, Кроули, скормит ему пару годных анекдотов, так еще и забесплатно.
Разгромная речь подошла к концу, и Дантон под жидкие аплодисменты уцелевших депутатов и одобрительный гул зрителей занял место на скамье. Кто знает, может эта речь донеслась через Сену до Консьержери, и семьдесят три жирондиста тоже рукоплещут ему из сырых камер? Робеспьер пока не трогает их, но это до поры до времени…
Когда Дантон в компании своих сторонников вышел из душного зала, Кроули уже поджидал его:
— С возвращением!
— Ты вроде тот самый Серпэн? — Бычьи черты лица смягчились. — Помню-помню! Десятое августа… Это ведь ты вел солдат в атаку! Граждане! Перед вами бич тиранов!
— Такое разве забудешь! — Как хорошо, что толпа не видела его прищура за темным стеклами. Какой там «бич тиранов». В тот день Кроули и не думал вышвыривать короля на улицу. Просто грех было не вскрыть под шумок винный погреб Его Величества.
— Да ладно, полно рдеть, не девица! — Густой хохот Дантона настраивал на нужный лад. — Мы — в Пале-Рояль — пропустить по бокальчику. Ты с нами?
— Шутишь? Конечно с вами.
Кроули ни на миг не сомневался, что его позовут. Куплеты в его скромном исполнении а-ля «Полюбилась мяснику блондинка, Ах, — сказал, — отменная грудинка!» [2] давно сыскали популярность. Благо, куплеты имели под собой богатую тысячелетнюю историю.
Когда они завалились в кафе «Corrazza» было еще светло. Выталкивали их оттуда уже за полночь. Но, увы, Кроули не нашел в компании Дантона то, что искал.
Вместо разговора «за жизнь», его ждал затяжной политический дискурс «бла-бла-бла, неприкосновенность частной собственности, бла-бла-бла», приправленный щедрыми ругательствами в адрес Робеспьера и иже с ним. Горячась, Дантон посылал в пекло все то, за что ратовал Робеспьер: твердые цены на продукты, ограничение аппетитов нуворишей [3], материальную помощь родственникам фронтовиков.
— Если хочет жить, как церковная мышь, пусть живет себе, а не мешает добрым людям! — сказал Дантон. — Лично я все заработал своим горбом!
Кроули хмыкнул: особнячок Дантона в Арси вырос отнюдь не на дрожжах.
Но о чем бы ни повели речь собутыльники, все неизменно сводилось к уже прозвучавшей идее Комитета милосердия. Уже сейчас Кроули мог предвидеть, что это, ох, как не понравится Робеспьеру. Сама возможность пересмотреть вынесенный смертный приговор ставила под сомнение непогрешимость Трибунала: в свое время его созданием Революция воплотила предание о Страшном Суде. А Страшный Суд не предполагал апелляции.
Единства в якобинской стае не было: каждый вел свою игру и в любой момент был готов был перегрызть глотку уже ставшему бывшим другу.
Горечи добавляло еще и то, что Кроули на удивление быстро хмелел, в то время как Дантон по причине своей конституции будто пил святую воду и нисколечко не остывал.
— Серпэн, любовь моя, пройдемте в номера! — воскликнул он с таким энтузиазмом, будто шестичасовой попойки как и не бывало.
— Идите без меня, — пошатываясь, отмахнулся Кроули и, опираясь рукой о чугунную решетку, было поплелся к себе, но…
— Ты меня уважаешь? — точно сам рок заставил его обернуться.
— Уважаю.
— Серпэн!
Его уволокли в бордель, как тюк с тряпьем. И этим тюком Кроули и пожелал бы остаться. Вон, в том углу! Там он блестяще справится с ролью живой мебели!
— Серпэн! Тебе какую? — обратился к нему Дантон, обняв за талии молодых девиц. Те устроились у его плечей, как ангел и демон: одна в белом пеньюаре с пошловатыми потрепанными крылышками за спиной, другая — в черном, без крыльев, зато с игривым лохматым пипидастром (и вряд ли она им пыль смахивает).
— Жопастую.
— Это левую или правую? — не понял Дантон.
— Никакую, — Кроули прикрыл рот рукой. Измотанный литрами алкоголя организм призывал его к отдыху, а не кувырканию в чужой постели.
Но Дантон не сдавался так просто:
— Здесь есть бабы посочнее?
Престарелая сводня затрепетала, как маков цвет, и громко цыкнула на худощавую девку. Та, подобрав подол розового платья выбежала, но через пару минут уже вернулась с новым товаром.
Кроули осмотрел новоприбывших без особого интереса.
«Привет, гонорея, здравствуй, сифилис. Я так давно не вкушал плодов Венеры».
«Эта с угрями, у этой вши, эта воняет, эта просто не нравится, а вот та…».
Если щупать с закрытыми глазами — сойдет.
— Я не уверен, — сказал Кроули.
— Ты такой привередливый! Не прощелкай все удовольствия! — Дантон уже поднимался наверх с двумя девками, так и не решив, какую сторону принять: света или тьмы. И правда: зачем утруждать себя выбором, если в борделе можно взять всё и сразу?
А ведь этот человек только недавно женился во второй раз… И чего только не хватает мужчинам?
Кроули качнул головой:
— Ты. Пошли.
Его привели в кокетливую комнатку среднестатистического борделя. И все было бы хорошо, если бы пол в этой комнатке не плыл. Вместе с полом плыл и тазик, и кровать, и розовый фонарь, свесившейся на цепочке с потолка (он качается?), и несколько пустых бонбоньерок, стоявших на тумбочке, и бумажные цветы в вазочке.
Сохнущие презервативы колыхались на веревочке у окна, как флажки на ветру. Ай, какая забота. Ро-ман-ти-ка.
Кроули сел на накрахмаленные простыни — клопами не пахло. Разве что дешевенькой фиалковой водой: немного навязчиво, но сойдет. Неплохой бордель. Странно, что фанатик Шометт еще не прикрыл.
Девчонка подошла, вихляя широкими бедрами.
У нее были белые льняные волосы и синие жилки на висках. В её лице Кроули видел что-то от наивного сахарного ягненка. Щеки круглые, как яблоки, а руки маленькие, как у ребенка. Хорошенькая.
Но Кроули не питал иллюзий.
Представительницы вечной профессии по прошествии тысячелетий нисколько не изменились. Все они не испытывают к клиентам ничего, кроме брезгливого равнодушия, граничащего с легким любопытством: «что ты мне сегодня покажешь, членоносец? О, неужели опять его?»
Одни и те же шутки, одни и те же касания, заученный, как под копирку, смех. Кроули не был из тех, кто мог бы пробудить в них праздное любопытство. У него не было черной кожи, от которой руки не пачкались, внешнего уродства или нетрадиционных наклонностей. Самый обыкновенный. Такие мнут их на простынях каждый день. И будут мять.
— Не угостите меня лафитом с лимонадом? — спросила девчонка, накручивая прядь на палец.
Даже выклянчивание угощений было традиционным.
Кроули кивнул, не желая говорить. В горле стоял комок, а в животе противно булькало, будто вспучивалась магма или закипал жирный бульон.
Девчонка тут же вскочила и кликнула экономку, почуяв щедрого посетителя. Кроули в прострации смотрел, как на тумбочку опустился поднос со снедью и темными бутылками.
— Меня Жозетта зовут, — сказала она.
Жозетта зазвенела подносом. Полилось вино из бутылки.
Кроули устроил голову на подушке, наблюдая, как светлый локон щекочет девичью щеку. У Азирафаэля волосы светлее и даже на вид кажутся мягче. Как птичий пух.
Как там его ангел? Он не видел его уже с неделю. Независимый. Неприступный. Глядящий на что угодно, но только не на него. «Береги себя, дорогой». «У меня слишком много работы». Голубой — холодный цвет. И портрет у него выходит хороший. Робеспьер не горбоносый перепудренный мертвец и не розовощекая пигалица. И помощь больше не нужна. И он не нужен. Зира. Зирочка. Ледышка. Сволочь. Только жрать и умеет. И читать. Перелистывает страницы, будто любовницу обхаживает. Меня обхаживай. Гладь. Зира. Погладь. Как тогда — в ванне. По голове. Только не змей, они и так уже получили то, что хотел я. Волосы. А можешь и не волосы, что угодно. Спину, руки, шею — тебе же нравится моя спина, да? На живот не смотри. Я поем. Потом. Станет лучше. Предложи снова. Зира. Зирочка. Я больше не буду злиться. Я и не злился.
Сквозь сгущающуюся пелену Кроули наблюдал, как Жозетта расшнуровывает корсет. Упругая белая грудь, как мячик, выпрыгнула из тисков застежек и ткани. А потом Жозетта скалолазом полезла по его телу вверх, в итоге устроив ягодицы у него на бедрах. Поерзала, как курица-наседка. Только на шест еще не взлетела.
— Какие-нибудь особые пожелания, гражданин? — спросила она с профессиональной хваткой.
Кроули помотал головой. Жозетта фыркнула и надавала лобком на живот, чтобы наклониться и урвать поцелуй.
Магма обратилась лавой. Его наконец вырвало.
Он аккуратно перебрался через лежащих на рюкзаках людей. Заметил, что Джиро настороженно следит за ним из-под полуопущенных век, но отвел взгляд. Решил, что если тот считает нужным притворяться, то незачем ему мешать: неприятно быть разоблаченным в таком мелком обмане. Добрался до ручки двери, закопанной под тюк будущего паланкина, выбрался наружу. Поежился — ночь была холодная, в лицо плеснули капли дождя. Когда он забрался на переднее сидение, смахивая с волос воду, Таари протянула ему тряпку.
— Вытрись, — тронулась с места, как обычно пугающе резко. Кивнула на сияющий зеленым экран телефона между ними. — Это программа-навигатор. Как карта, только сама определяет, где мы. Значок розетки ты знаешь, разберись, где ближайший и как к нему добраться.
Он кивнул, наклонился к телефону, скользнул пальцем вдоль серой линии дороги. Розеток видно не было. Подумал — они могут быть на каком-то ответвлении, я могу что-то упустить. Посмотрел на мигающую красным лампочку на панели, вспомнил — в начале поездки была зеленая. Значит, скорее всего, у него мало времени на поиски.
Закрыл глаза, чтобы не отвлекаться, не начать торопливо метаться по карте, как кадет, не подготовившийся должным образом к своему первому бою. Ему нужен был более удобный, логичный способ поиска. Вспомнился значок, которым пользовались учителя в больнице, ища что-то в учебниках. В углу карты был такой же. Акайо коснулся его, изучил появившийся свиток. Таари, краем глаза следившая за его действиями, хмыкнула:
— Точно спать пора, если я до такой банальной вещи не додумалась. Пиши электрозаправка.
Он написал, касаясь нужных букв на нарисованных кнопках. Кажется, в последний раз он делал это в больнице, сдавая экзамены.
Маршрут к ближайшему знаку розетки подсветился желтой полосой, Таари бросила на него взгляд, кивнула:
— Молодец, — и больше не отвлекалась от дороги.
Акайо сидел, глядя в темноту за окном, едва освещенную фарами машины. Было тихо, даже не играла музыка, чернота стояла сплошной стеной на обочине, такая густая, что начинало казаться, что они едут в пустоте, как корабли, несшие эндаалорцев с их Праземли к Терре-34.
— Почему именно тридцать четыре? — спросил он, нарушая тишину. Уточнения не потребовались.
— Потому что в истории полета значится именно столько потенциально пригодных для жизни планет. Как оказалось, только потенциально. Мы могли оценить их состав, размер и плотность, да и те не слишком точно. Слишком много факторов остается неучтенными. Где-то вообще не оказалось суши, где-то вода была едкая, как соляная кислота. Про большую часть планет мы даже не знаем, почему их признали непригодными для колонизации — эти данные хранились на флагмане и погибли вместе с ним.
Акао подумал вдруг, что корабли эндаалорцев по структуре напоминали империю. Все самое важное было завязано на флагмане, когда он погиб, они потеряли слишком много. Он был важнее всех остальных кораблей… Но в то же время именно оставшись без него, они смогли найти планету, на которой живут теперь.
Таари свернула с широкой дороги, притормозила. Впереди светился ряд невысоких столбиков, словно кто-то собирался построить ограду, но забросил дело на середине. Таари остановилась возле одного из них. Акайо смотрел, как она, выйдя из машины, разматывает скрытый в столбе длинный шнур. Забравшись обратно, посоветовала:
— Разложи кресло, удобней будет.
Акайо проследил, как она опустила руку под свое сиденье и спинка тут же плавно пошла вниз. Нащупал со своей стороны маленький, с ладонь рычаг. Потянул, потом нажал. Дернулся, когда опора исчезла, спинка, начавшая было опускаться, больно ударила по лопаткам. Таари тихо фыркнула, подсказала:
— Откинься, а потом опускай.
В этот раз все получилось, кресло превратилось в не самую удобную, но вполне терпимую лежанку. Акайо поёрзал, поджал ноги, перевернулся на бок. Замер, глядя в глаза Таари, хищно блестящие в темноте. Она протянула руку, коснулась его щеки, погладила.
— Хороший. Жаль…
Не закончила вполне очевидную фразу, отвернулась с глубоким вздохом. Акайо сглотнул. Закрыл глаза, но не смог расслабиться, прислушиваясь, невольно ожидая нового прикосновения. В голове складывались сами собой сцены: как она могла бы притянуть его к себе, приникнуть губами, чуть надавить на горло…
Он сам не заметил, когда мысли превратились в такие же сумбурные, жаркие сны.
***
Проснулся от голода. Сел, запустил пальцы в спутанные волосы, одернул помятую рубашку. Сзади шуршали остальные, рядом потягивалась Таари. Скривилась, с явным усилием прогибаясь, что-то тихо щелкнуло. Выбралась из машины, рывком вернув на место спинку кресла. Акайо опустил глаза. Кажется, сегодня их хозяйка была не в духе. Он не хотел раздражать её сильнее, но не знал даже, стоит ли для этого вернуться к остальным, или лучше остаться.
Долго думать не пришлось — Таари распахнула дверь с его стороны, нависла, опираясь локтем о крышу. С влажных волос капало, на губах вместо мрачной гримасы невыспавшегося человека была если не улыбка, то хотя бы намек на неё.
— Выходите, завтракать будем.
Сначала, впрочем, отправила умываться — часть столбиков отвечали за подачу воды. За их ровными рядами стоял небольшой магазинчик, ночью совершенно темный. Из открытой двери вкусно пахло горячим маслом и хлебом, сонная девушка с темными кругами под глазами уже раскладывала на бумажные тарелки булочки, из которых торчали тонко нарезанные овощи. Стульев не было, только маленькие высокие столы, возле одного из которых Акайо остановился со своей порцией. Откусил немного, сдерживаясь, чтобы не запихнуть в рот сразу половину. Под овощами обнаружилась тонкая котлета, не слишком напоминающая мясо. Вкусно это было только пока не прошел первый голод, вторую половину Акайо дожевывал через силу, вспоминая давний завтрак у Лааши. К счастью, пить здесь можно было обычную воду, а не черную сладкую газировку.
Когда все доели, Таари, на ходу вытирая руки салфеткой, велела возвращаться в машину. Снова заиграла песня на забытом языке, её мотив увязал в мыслях, изгоняя из головы все тревоги. Акайо смотрел в окно, мимо проносились поля, ступеньками соскальзывали вниз, в затянутую дымкой долину. Деревья цеплялись корнями за крутые склоны, узкие полосы леса тянулись, как линии клеток тетрадей. Редкие дома мелькали так быстро, что невозможно было толком разглядеть их, дважды Таари чуть сбавляла скорость, выискивая яркие и удивительно чистые будочки придорожных туалетов. Юки предложил игру, в салоне по кругу звучали слова на обоих языках сразу, где последний звук прошлого слова становился первым звуком нового. Тихо гудел мотор, Таари опустила стекло в окне, так что в узкую щель рвался ветер, трепал её длинные волосы. Это было похоже на сон или на медитацию, разве что время от времени затекали ноги и приходилось то выпрямлять их, то поджимать под себя. Перевалило за полдень, когда Таари притормозила у одного из домов, вышла, постучала. Акайо замешкался, неуверенный, что у них есть время, но Рюу распахнул дверь, едва не вывалился наружу. Народ последовал за ним, тихонько ахая, с наслаждением выпрямляясь.
Таари уже говорила с хозяином дома, тот, по-крестьянски загорелый, указывал на отходящую в сторону узкую дорогу.
— Продать мне, в общем, нечего, чем вам сырая кукуруза поможет? До магазина два часа, из машин только трактор, так что мы сами продукты заказываем. Как раз скоро приедут, могу поделиться чем-нибудь по чеку, чтобы вам время не терять.
Таари кивнула, отошла было к машине, но фермер махнул рукой, зазывая в дом:
— Проходите! Расскажете новости, а то я в город редко выбираюсь.
— Простите, не интересуюсь новостями, — прохладно отозвалась Таари. Фермер только улыбнулся:
— Я же не про сеть, её-то у нас, слава звездам, никто не отрезал. Я просто… Вы же из какого-то НИИ? Не из биологов случаем?
— Нет, — покачала головой она, останавливаясь на полпути к машине. — ГИСПТ.
— Ого! — присвистнул фермер. — А я думал, вы из своих лабораторий никогда не вылезаете. Или вы к ней и едете, ну к той, что на Синем гребне? Но там вроде до сих пор половина корпусов закрыта…
Вдруг запнулся, посмотрел внимательней на рабов. Акайо выдержал направленный на него настороженный взгляд, не понимая, что происходит. Таари улыбнулась уголком губ, поднялась все-таки на крыльцо к фермеру.
— Идемте, правда, в дом. Там спросите все, что хотите.
Он смутился, вытер ладонь о штаны, протянул для рукопожатия.
— Риим О’Дааши. Очень рад!
— Таари Н’Дит, — ладонь у нее была маленькая, но выглядела не слабей, чем у фермера. — С гаремом.
Он растерянно моргнул, но Таари уже прошла мимо него в услужливо распахнутую дверь. Акайо столкнулся с Риимом взглядом, вежливо склонил голову в знак приветствия. Тот кивнул в ответ, придержал дверь:
— Заходите, что ли…
Таари уже сидела в ярком оранжевом кресле, аккуратно сложив руки на коленях, гарем устроился на полу. Риим засуетился между ними. Юки тихо спросил, могут ли они помочь, но хозяин замотал головой:
— Вы же гости! Сейчас, секунду, я только компот налью — сам делал!
Компот оказался сладковатой розовой жидкостью, намного вкусней известной Акайо газировки. Риим наконец сел на диван напротив Таари, обхватил собственную кружку двумя руками. Похоже, ему было неуютно.
— Впервые видите рабов? — поинтересовалась Таари.
— Нет, что вы! В фермерской работе без них никак. А вот кайнов — впервые. Тут-то обычно местные себя продают, да и то только пока свой урожай убирать не надо. Я и сам как-то на год сторговался с соседом, когда только собирался своё поле купить и хотелось побыстрей денег накопить…
Акайо слушал, внимательно следя за остальными. Большинство удивленными не выглядели — вероятно, давно догадались об особенностях эндаалорского отношения к рабству, как когда-то сам Акайо. Только Рюу под конец монолога встряхнул головой, словно пес, и Джиро сидел с каменным лицом, только глаза открывались все шире и шире. Акайо придвинулся к нему, коснулся ладони. Тот вздрогнул, покосился на него с нечитаемым выражением. Отвернулся, преувеличенно заинтересованно глядя на фермера.
Тот как раз замолчал, отхлебнул из кружки. Спросил:
— А у вас все кайны, да?
— Как видите, — пожала плечами Таари. — Вас это смущает?
— Немного, — вымученно засмеялся Риим. Объяснил, отводя взгляд: — Тут как-то привыкаешь, что кайны либо далеко, либо доставай парализатор и молись звёздам. Пушек у них, конечно, нет, но мечом получить тоже очень больно. До нас, правда, армия не добирается, так, одиночки только иногда. У меня даже шрама после того раза не осталось, а все равно неуютно как-то…
— Мы можем подождать в машине, — спокойно предложил Иола.
— Нет-нет, зачем, — Риим даже руками замахал в подтверждение своих слов. — Считайте, я с вашей помощью от фобии избавляюсь. Так вы в лабораторию едете, да?
— Нет, — ответила Таари. — В Кайн.
В тишине слышно было, как бьется в стекло залетевшая в дом муха. Шумно сглотнул Риим, подавился. Таари с вежливой улыбкой ждала, пока он откашляется.
— Вы серьезно? — наконец хрипло выдавил он.
— Абсолютно.
Снова долгая пауза. Акайо поймал растерянный взгляд Тетсуи, чуть заметно улыбнулся — все в порядке. Укусил себя за внутреннюю сторону губы, повторяя — все нормально. Просто вы тут — пугало. Прямо как Эндаалор у вас. Все честно.
Опустил голову Джиро, отвернулся Юки. Только Иола спокойно допил компот, поставил на стол пустую чашку. Посмотрел в окно, спросил:
— Это к вам кар приехал?
Холодная зима. Старики такой холодной не помнят. За ПРОДУКТАМИ раз в три дня ходим. Но в хызе тепло. В КАМИНАХ и ПЕЧКЕ огонь не гаснет. Только воздух тяжелый. А если ФОРТОЧКИ открыть, холодно становится. Старые на лежаке в ряд сидят, задницы греют, нам косточки перемывают.
Говорят, если б Ксапа не затеяла стену класть, померзли бы все.
Ксапа говорит, не померзли бы. Снежную стену сложили бы. И учит детей снежные пещеры строить. Иглу называются. Старики все равно хвалят меня, что такую бабу в общество привел.
В самые лютые морозы Ксапа долго стену ладошкой трогает. Собирает охотников, говорит, хыз утеплить надо. Как утеплить? Стену снаружи снегом засыпать, вот как! Засыпаем. На реке льдины вырубаем, окна льдинами закрываем. Не знаю, стало ли теплее, но на стенке влага капельками больше
не собирается. Дружно и весело работаем. Потом долго вспоминаем и обсуждаем, как льдины из реки таскали, как обтесывали. Никогда раньше так не делали. Ксапа грустит, что весной ОСТЕКЛЕНИЕ растает. Рассказывает, что чудики умеют нетающие делать, но она не знает, как. Старики истории
сказывают, слушаем все. А что еще зимой делать?
Чубарка на поправку идет. К ней все уже привыкли. Лежит и лежит… По правде, никто и не надеялся, что выживет. А она вдруг села. Интерес к жизни проснулся. Ксапа долго думает, кого к ней приставить, чтоб языку обучить. Можно девок с тремя полосками, но они сами плохо говорят. А над нашими да заречными у нее власти нет. Только на меня да Мечталку может положиться, остальные быстро интерес теряют.
Зовут чубарку то ли Жамах, то ли Чамах. У нас звука такого в языке нету. Решили звать ее Жамах. Так прикольнее.
Степнячки рассказывают чубарке, как за ней Заречные приходили, как я да Ксапа ее ОТМАЗАЛИ. Лава делится, как убить хотела, да что из этого вышло. И от Лавы мы главную новость узнаем. Чубарка-то брюхата.
У меня сразу руки опускаются. Я уже придумал, кому из охотников ее пристроить. А кто же ее брюхатую возьмет? Сама она ко мне жмется. Ну не то, чтобы жмется. Вся из себя такая НЕЗАВИСИМАЯ. Но норовит рядом держаться. Это потому что ее Ксапа выходила, а Ксапа — моя женщина. Вот и получается, что чубарка теперь как бы тоже моя. А мне это надо??? Была
бы молодая, а то ведь старше меня!
— … Клык, разговор есть.
Нашел время… Очень удобно говорить, когда я тропу по глубокому снегу троплю.
— Слушаю.
— Мы решили сначала между собой перетереть, потом бабам скажем. Сколько полосок твоей чубарке полагается?
Чуть в снег не сел. Моя чубарка…
— Фантазер, с чего ты взял, что она моя? Она такая же моя, как и твоя.
— Значит, три?
Тут я мозговать начинаю. Три — у степнячек. Мы со Степняками не ладим. Заречные от одного слова «степняк» за копье хватаются. Но Лава говорит, Чубары со степняками тоже не ладят. А с нами или Заречными пока не ссорились. Жамах к нам замерзшая и больная пришла, мы ее хорошо встретили. Накормили, обогрели. Две полоски полагается.
— Чубары нам ничего плохого не сделали. Жамах на наших землях дичь не била. Две полоски полагается.
Фантазер смущается.
— Все так. Но когда от Заречных девку приводим, у нее же парень сразу есть. Бесхозные только степнячки с тремя полосками. А если ты от бабы отказываешься, она бесхозная получается. И, как ты ни говори, из степи к нам пришла. Заречные ее на мясо обменяли, как мы у них степнячек
меняем.
— Хвост! А ты как думаешь? — окликаю я. Хвост сейчас идет замыкающим. До этого тропил тропу, устал, и ему не до разговоров.
— А мне все равно. Мне своих баб хватает. Как решите, я на все согласен.
— Хвост, так же нельзя. Ты уважаемый человек.
— Говорю же, мне все равно. А Мудреныш говорит, если чубарке две полоски сделаем, все наши степнячки возмутятся. Только дружно жить начали…
— Парни, мне подумать надо, — теряюсь я. Опять закон одно говорит, а люди — другое. Как трудно жить…
— Думай, никто не торопит.
— … Значит, если ты бабу себе возьмешь, две полоски. А если нет — три, так? — с ходу въезжает Ксапа.
— Ну-у, почти. Если не возьму, много споров будет.
— А хочешь взять? — И смотрит выжидающе. Глаза такие колючие-колючие. Чувствую, если не то скажу, у самого на каждой щеке по пять полосок появится. Вопрос только, что ей надо? Каждая вторая баба сама просит, чтоб охотник степнячку в вам привел. Чтоб самой легче было. Решаю
осторожно начать.
— Понимаешь, не нравится она мне. Старовата для меня, и титьки дряблые. И дите у нее непойми чье.
Эх, зря про дите добавил. Сначала Ксапа заулыбалась, а как про дите намекнул, опять мрачнеет, губы кусает. Потом лоб морщить начала, пальцами виски трет.
— Что опять не так?
— Я думала, это только нас касается. А сейчас понимаю, что вопрос СИСТЕМНЫЙ. Тут и зарождение РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОГО СТРОЯ, и МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫЕ
ОТНОШЕНИЯ, и мать-ОДИНОЧКА, и проблема воспитания детей.
Я только про детей въезжаю. Ксапа давно говорила, что детский сад пора ОРГАНИЗОВАТЬ. Бабы не против, но плохо понимают, что это такое. А Ксапе все некогда…
— Я кое-что придумала, — успокаивается вдруг моя любимая. — Давай самих степнячек спросим. Только пусть это от тебя идет. Объясни им про ваши законы, и пусть они тоже думают.
Не успеваю я возразить, а Ксапа уже кричит на весь хыз:
— Туна! Лава!!! Идите сюда, Клык с вами говорить хочет.
Каролина удивленно откинулась на сиденье.
– Куда мы едем, сэр? – спросила она в полном недоумении. – Разве мы едем не в турагентство «Эльдорадо»?
– Я передумал, – не оборачиваясь, бросил Энтони. – Я же говорил, что у меня есть срочные дела. С мистером Уиттоном я встречусь завтра.
– Как пожелаете, – пожала плечами Каролина. – Тогда отвезите меня, пожалуйста, домой. Адрес…
– Ты поедешь со мной, – повернувшись, перебил ее Энтони. – Думаю, что я имею на это право. Я заплатил за поездку, сколько договаривались, и официально ты еще у меня на работе.
– Но что вы хотите от меня, сэр? – в недоумении спросила она.
– Сядем, поедим, выпьем кофе, поболтаем, – небрежно ответил Энтони. – Покажу тебе мой бизнес-центр, где я работаю. А через часик-другой я сам отвезу тебя домой. Согласна?
– А, ну если так, хорошо, – успокоилась Каролина. Она отвернулась и стала смотреть в окно.
Машина мчалась по вечерним улицам, и Каролина с радостью смотрела на такие приятные глазу пейзажи, без буйства красок и затейливых громадных растений. Энтони молчал весь остальной путь. Наконец, они остановились возле большого синего бизнес-центра. Район был Каролине совершенно незнакомый. Они подошли к главному входу, Энтони подозвал охранника и что-то сказал ему. Каролина ожидала, что они сейчас войдут внутрь, но Энтони остался на улице. Несколько минут прошли в молчаливом ожидании.
– Мы кого-то ждем? – спросила Каролина, устав ждать, пока он сам надумает объяснять ей свои действия.
– Да.
– И кого же?
– Водителя вместе с такси.
– Почему такси? – Каролина непонимающе посмотрела на него. Энтони вздохнул.
– Я не доверяю этому человеку, который нас вез, – пояснил он. – Пусть думает, что я уехал по своим делам.
– А на самом деле?
– Садись, – Энтони кивнул на подъехавшее такси. – Я все объясню тебе немного позже.
Каролина молча забралась внутрь, и Энтони сел с ней рядом. Он сказал водителю какой-то адрес, и они поехали. Минут через двадцать машина остановилась.
– Сиди здесь, мы сейчас поедем дальше, – сказал ей Энтони, а сам взял сумку и вышел. Каролина увидела, что он зашел в двери какого-то обычного неприметного дома. Его не было всего пару минут. Довольно улыбаясь, он снова сел рядом с ней на сиденье и назвал адрес турагентства «Эльдорадо».
– Зачем ты забирал с собой сумку с нашими вещами? – подозрительно спросила Каролина.
Энтони снова весело улыбнулся.
– Прости, что обманул, – сказал он. – В сумке были некоторые документы и доказательства, которые мне передал тот новый знакомый на Нептуне.
– Что? – она покосилась на сумку. – Ты же мне сказал, что все запомнил!
– Пришлось так сказать, чтобы ты случайно не надумала обыскивать мои вещи, – он ухмыльнулся, и его улыбка напомнила ей прежнего Энтони.
– Вот еще, зачем мне это делать? – обиделась Каролина.
– Я не совсем доверяю и тебе тоже, моя девочка, и не могу знать, в каких отношениях ты с Уиттоном. Но теперь все доказательства в надежных руках, и вы оба уже ничего не сможете мне сделать!
Он радостно улыбнулся, а Каролина помрачнела еще больше.
– Странно, я не знала, что ты меня считаешь не только предательницей всего рода человеческого, а еще и любовницей Уиттона, – сказала она. – Тебе не кажется, что одно исключает другое?
Энтони расхохотался и похлопал ее по руке, но она отстранилась.
– Очень остроумно, – похвалил он.
– Ты меня еще и воровкой, наверное, считаешь…
– Ну ладно, ладно, – произнес он почти с нежностью. – Не сердись на меня.
Она ничего не ответила и отвернулась к окну, не заметив теплого взгляда, которым ее одарил Энтони.
…Когда они приехали в офис, то застали там только Уиттона – было около семи часов, и он, видимо, сидел в своем кабинете, ожидая новых звонков. Он очень удивился, увидев в дверях Энтони, и почти с таким же изумлением посмотрел на Каролину.
– Вы здесь? А меня не предупредили, – сказал он, но тем не менее, сразу провел их в свой кабинет, сел за свой стол и указал Энтони на одно из кресел. – Присаживайтесь, сэр! Я рад вас видеть, но вам, наверное, не понравился круиз? – на его лице явно читалось волнение, поэтому он говорил чуть быстрее обычного, пытаясь замаскировать нервозность за чрезмерной любезностью и показным хорошим настроением. – У нас впервые случай, когда туристы возвращаются раньше… Может быть, Каролина плохо работала? – он метнул взгляд на девушку, в котором та прочитала замаскированную досаду. – Она наш новый специалист, и может быть, не все делала правильно. Но мы готовы сделать вам существенную скидку на любой из следующих круизов…
Он вежливо улыбался, по очереди глядя на них, и видя их серьезные лица, похоже, волновался все больше, не понимая, что происходит и почему они оба молчат. Наконец, Энтони придвинулся поближе к Уиттону, посмотрел ему прямо в глаза и, выдержав эффектную паузу, начал говорить.
От глаз Каролины не укрылось то, что Уиттон вжался в кресло, когда Энтони рассказал ему про себя. Он снова метнул взгляд на Каролину, но та лишь развела руками.
– Я сама узнала это только на Нептуне, – сказала она.
– Это неслыханно! – голос Уиттона дрожал от еле сдерживаемого гнева. – Вы хитры как лисы, проклятые, вездесущие агенты!..
– Мистер Уиттон, – угрожающе прервал его Энтони.
– Как я ненавижу всех вас! – продолжал Уиттон, сжав руки в кулаки. – Именно вы столько лет тормозите нашу работу, вечно все выслеживая, вынюхивая, как собаки! Из-за вас мы вынуждены прятать все наши разработки! И я буду счастлив, если в мире станет на одного агента меньше…
Уиттон чиркнул ящиком стола, и в его руке появился пистолет. Он целился прямо в лицо Энтони!
Каролина взвизгнула от страха, но Энтони даже не вздрогнул.
– Вы не будете стрелять, – спокойно сказал он.
Каролина видела, что Уиттон держит палец на курке, но будто какая-то затаенная мысль мешает ему нажать и отправить Энтони в небеса без всяких космических кораблей. Лицо Уиттона сильно побледнело и покрылось капельками пота, и наконец, он опустил оружие на стол, тяжело дыша.
– Я читал ваше досье, – продолжал спокойным голосом Энтони. – Вас отстранили от обязанностей и переселили в кабинет, потому что вы не способны на убийство.
– Я могу сделать исключение, – хрипло проговорил Уиттон.
– Не в отношении меня, – Энтони откинулся на кресле и скрестил руки на груди. – Вы же отлично знаете, что я не сунулся бы к вам, не подстраховавшись. А теперь, если меня убьют – вы или кто-либо другой – через двадцать четыре часа информация о вас и вашей работе будет известна всем СМИ на планете. Я передал документы моим друзьям, и теперь ваш единственный выход – сотрудничество.
Уиттон заскрежетал зубами от злости.
– Прошу вас, сэр, выслушайте его! – вмешалась Каролина, умоляюще сложив руки. – Энтони узнал важную информацию. Он может предотвратить нападение нептунцев на Землю!
Энтони мельком взглянул на нее.
– Каролина, помолчи, пожалуйста, – резко сказал он. – Я буду разговаривать сам.
Уиттон тем временем спрятал пистолет обратно в стол. Он, видимо, смог совладать со своими нервами.
– Нептунцы не причинят нам вреда, – сказал он. – Я знаю их не один год, мне известна их политика. А вот ты, приятель – серьезная проблема. Что с тобой делать?
– Ждать распоряжений от моего руководства, – ответил Энтони, поднимаясь. – Вы переходите под наш контроль. Вам больше ничего не остается. Иначе вам конец, и конец всем вашим космическим приключениям.
Он пошел к дверям.
– Я не прощаюсь, – добавил он, оборачиваясь. – Каролина, проводи меня до такси, я должен тебе еще кое-что сказать.
Девушка перевела взгляд на Уиттона, он молча кивнул, и она послушно вышла следом за Энтони. Она молчала – говорить не хотелось.
– Я оставил сумку в твоем офисе, – сказал Энтони. – Там некоторые твои вещи, забери что нужно, остальное можешь выбросить.
Он поймал такси и снова повернулся к ней.
– Спасибо, Кэрол, – искренне проговорил он, коснувшись рукой ее плеча. – За твою помощь и поддержку. Я этого не забуду… – он вздохнул. – Мне совсем не хочется прощаться с тобой.
– Разве мы еще увидимся? – спросила она и удивилась, услышав в собственном голосе столько надежды.
– Думаю, что да, – он смущенно улыбнулся и вдруг обнял ее за плечи, прижав к себе. Немного потрясенная Каролина не успела никак отреагировать на это. Особенно сильно ее потрясло то, что она ощутила радость, ей были приятны его объятия, хотя они совсем не были похожи на объятия Ноэля… Она не знала, как отреагировать и что сказать, но он почти сразу отстранился и сунул ей в руку маленький листок бумаги.
– Вот номер моего телефона, – сказал он. – Если тебе будет нужна моя помощь – просто позвони, и я приеду.
Он быстро пожал ей руку и сел в такси. Машина уехала, а Каролина еще долго смотрела ей вслед.
«Энтони, – с горечью подумала она, – я, может быть, и рада забыть тебя, но не смогу. Разве возможно забыть поездку на Нептун? И может быть, именно ты виноват в том, что мы с Ноэлем никогда не будем вместе…»
Словно в ответ на ее мысли, налетевший порыв ветра вдруг вырвал листик из ее ослабших пальцев. Миг – и крошечный клочок бумаги растворился в темноте ночного неба. Каролина растерянно вглядывалась во тьму, но номер телефона улетел безвозвратно. Так неожиданно и печально разорвалась та единственная ниточка, связывающая ее с Энтони…
– Его сумка! – вдруг воскликнула она и бегом бросилась обратно в офис. Сумка стояла на диване недалеко от ее стола. Каролина схватила ее и высыпала все ее содержимое на свой стол. Но ее ждало горькое разочарование: из вещей Энтони там были только две рубашки, авторучка, зубная щетка и еще несколько других таких же мелочей, безликих и бесполезных. По ним никак нельзя было отыскать Энтони. Каролина застонала от беспомощности и увидела в дверях кабинета Уиттона.
– Не трать время, моя девочка, – грустно сказал он. – Он ловко провел нас. В этой сумке ты уже ничего не найдешь, все доказательства действительно у его друзей. Вот черт! – он тихо выругался на марсианском.
– У вас не осталось никакой связи с ним? – спросила она, с надеждой глядя на Уиттона. Тот покачал головой.
– Я уже сделал несколько звонков, – ответил он. – Эти федералы круто работают, когда хотят. Уже нигде нет записей о миллионере Энтони Рейнберне. Такого человека уже не существует, все данные о нем стерты. Мы ничего теперь не найдем. Нас выдал кто-то из тех, кому я доверял, и я не знаю, кто это мог быть.
Он устало вздохнул. У него был очень осунувшийся и расстроенный вид, он будто постарел лет на десять.
– И что теперь? – взволнованно спросила Каролина. – Что вы намерены делать?
– Поезжай домой, – ответил Уиттон. Он посмотрел на часы. – Мне нужно еще сделать несколько звонков. Завтра утром я вам все скажу. И ничего не бойся. Поверь мне, ты будешь в полной безопасности.
Каролина еще хотела задать несколько вопросов, но Уиттон буквально выпроводил ее, поймал такси и усадил в машину. Каролина была такой уставшей, что почти не сопротивлялась. Может быть, ее успокоил уверенный голос Уиттона, а может быть, просто не осталось сил на волнение. Ей очень сильно хотелось спать. Она с трудом добралась до своей квартиры и, открыв дверь, сразу пошла в спальню. Не раздеваясь, она упала на кровать и заснула крепким, тяжелым сном.
Влада затолкала его в парную и, наплескав кипятка на камушки, долго и злобно хлестала веником по его плечам – после ледяного холода было горячо и приятно.
– Не смей даже близко подходить к воде! – выкрикнула она, когда Ковалев запросился наружу.
– Да ладно, я только макнусь… – Пожалуй, азарта уже не было, только нормальное желание окунуться после пара.
Влада набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, но сдулась вдруг и махнула рукой:
– Черт с тобой, и я тоже…
Ковалев так и не понял, держит она его за руку или держится за неё.
– Так что там старая ведьма тебе сказала? Чтобы я уехал немедленно и навсегда? – спросил Ковалев уже в постели, собираясь спать.
– А она ведьма? – Глаза у Влады загорелись.
– Ты как ребёнок… – проворчал он.
– Ну это же интересно!
– Ничего интересного. Гаси свет.
– Нет, Серый, ты мне скажи, почему ты назвал её ведьмой!
– Потому что она хитрая. Так что она тебе сказала?
– Она сказала, что тебе здесь долго оставаться нельзя. И что твои бабушка с дедушкой недаром никогда тебя сюда не привозили – и вовсе не из опасений за твою ранимую душу. А потому что её бабушка нагадала твоей, что ты утонешь. Здесь в реке живет сом, и он считает тебя своей добычей, которую у него отобрали.
– Моя бабушка была образованной женщиной, она не могла поверить в эту чушь, – фыркнул Ковалев.
– Много ты знаешь о бабушках! Если мне кто-нибудь нагадает про Аню, что она, например, разобьётся в горах, я, может, и не поверю, но ребёнка в горы не повезу. И вообще – всю жизнь буду бояться гор. А если твоя мама утонула, могу себе представить, как боялась за тебя твоя бабушка…
– Но ведь дед отдал меня в бассейн. И ничего такого не испугался.
– Он нарочно отдал тебя в бассейн, чтобы ты хорошо плавал.
– Тренер нам говорил, что чаще других тонут именно хорошие пловцы…
– Вот! – торжествующе заключила Влада. – Потому что мозгов нет, а понтов – хоть отбавляй. И чувства опасности нет ни грамма! Ты же сам мне рассказывал, как в школе чуть не утонул в холодной воде! Что тебя понесло на середину речки? Если поплавать хотел – так и плыл бы вдоль берега!
Это Ковалеву в голову не приходило – что плыть можно вдоль берега… Если бы он не чувствовал себя виноватым, то промолчал бы.
– Ну хватит уже! – рявкнул он. – Сколько можно об одном и том же? Гаси свет!
– Не ори на меня, – нисколько не обидевшись, сказала Влада. – И до выключателя мне через тебя не дотянуться, так что гаси свет сам.
Ковалев повернулся к ней спиной, выключил торшер и сделал вид, что засыпает.
– Ну Серенький, ну не сердись… – Влада прижалась к его спине.
– Сама не сердись. – Он помолчал. – А старая ведьма Ангелина Васильевна боится, что я её дочку соблазню, потому и нагадала тебе эту ерунду, чтобы я побыстрей уехал, а ты с ребёнком здесь осталась.
– Серый, какие тонкие интриги! А ты собираешься соблазнить её дочку?
– Пока нет.
– Надеюсь, её дочка толстая и кривоногая.
– Это Инна.
Ковалев почувствовал, как напряглась её рука, обнимавшая его плечо. Влада молчала слишком долго, чтобы посчитать шуткой её последующие слова.
– Мне бы хотелось выцарапать ей глаза, но я сделаю вид, что мы дружим семьями. Мы с тобой – и она с мамой.
Наверное, надо было сказать Владе, что никакая Инна ему не нужна, но он так и не смог – всегда смущался признаваться в своих чувствах.
* * *
Холодный туман тянется над водой, выплывает на берега, и лунный свет делает его лишь гуще, мутней – и опасней. Не стоит человеку бродить у реки лунной ночью – туман его заморочит, обманет, зазовет в глубину тихими своими голосами, заведет в болото, закружит по лесу…
– Я знаю, что за это нужно дорого заплатить… – Девичий голос твёрд и звонок.
– Заплатить? Нет, не надейся. Не платить – и даже не расплачиваться за это придётся, – отвечает старушечий голос.
Сквозняк сдувает огонек свечи, воск сбегает вниз быстрыми каплями, застывает, не добравшись до подсвечника, плетёт невнятные фигуры и прячет их под вновь набегающими каплями – не вернуть прежней формы, не разглядеть под наплывшим воском, не угадать, о чем предупреждала свеча минуту назад.
– Я готова ответить за это.
– И опять не попала… – Старуха смеется. – Что толку от твоего желания отвечать и платить? Плюнув в колодец, ты плевка назад не вернешь – а пить из колодца не только тебе. Кайся, бейся об пол головой, сыпь золото, хоть умри, а плевка не вернешь.
Тени мечутся по черному дому, взлетают к потолку, стелются по полу, бьются в стены. Скрипит задняя дверь, приоткрывая щелку, – впускает новую тень, захлопывается с тихим стуком – и снова скрипит.
– Так вы не станете мне помогать?
– Отчего же? – Старуха усмехается.
– Значит, вы плевать в колодец не брезгуете? – надменно звенит девичий голос.
– Это твой выбор, не мой.
Черный дом поднимается над болотом, у него две двери, и если войдешь в одну, то выйдешь только в другую, – она тихо стукнет за спиной, и возврата назад не будет.
Старуха смотрит вслед девичьей тени и посмеивается: молодая глупышка думает, что обрела власть над чужой жизнью. Кабы все дурочки, что хотят извести соперниц, имели такую власть, человеческий род давно бы иссяк.
Но… шепотами, шепотами полнится осенний туман, далеко разносятся по воде злые и страшные слова, змеями шипят отражения шепотов, студят кровь.
– Стану да не благословясь, пойду да не перекрестясь, выйду, да не по-людски, да ходом аспидным, да не шагом человечьим, да ползком змеиным, да не на свет божий, да во тьму норную, да откажусь от Исуса Христа, от царя земного, от веры православной, от Бога вышнего, от батюшки, от матушки и от всех людей, да предамся духу окаянному, силе нечестивой, да не водой покрестясь, да ядом окропившись…
Волчья тень вострит уши, замирает, прислушиваясь. Злые слова канут в туман и навсегда увязнут в его толще, как репьи в звериной шерсти; время их не смоет – донесет до вечности и навсегда там оставит. Река помнит всё, и память её облечена в плоть.
* * *
День в санатории был тихим, однако приходящая учительница музыки прибежала с самого утра – настраивать караоке. И, в отличие от Зои Романовны, была очень довольна подобранными Владой детскими песнями.
Провожать Владу поехали после полдника вместе с Аней. До дизеля оставался целый час, и они зашли в универмаг – только чтобы убить время и не торчать с ребёнком на холоде. И конечно, Аня ещё от входа заметила застекленный павильон с игрушками.
– Ну мы же только посмотрим, а ничего покупать не будем… – сказала она на возражение Влады.
И надо же такому случиться, что именно в этом павильоне они снова встретились с Селивановым! Тот завороженно разглядывал собранный на прилавке автотрек – во времена Ковалева таких игрушек в продаже не было… Глянув на ценник, он присвистнул – машина дров обошлась дешевле! Аня автотреком не заинтересовалась – смотрела на кукол, в то время как Влада оценивала развивающие игрушки.
– А можно машинку запустить? – с вызовом спросил Селиванов у продавщицы.
Та не поднялась ради этого со стула, буркнув:
– Щас тебе!
– А чего? Может, я этот трек купить хочу! – заржал Селиванов.
– Ага, – хмыкнула продавщица.
– Вам трудно показать ребёнку, как работает игрушка? – спросил Ковалев.
– Батареек не напасешься – каждому показывать… – проворчала та. – И это не ребёнок, а лоб здоровенный.
Она была старше Селиванова лет на пять, не больше…
Ковалев протянул ей полтинник.
– Это на батарейки. Покажите, как работает игрушка.
Продавщица посмотрела в потолок, но поднялась с места и, потянувшись, подошла к автотреку.
Если бы у них с Владой родился парень, Ковалев бы обязательно купил ему такую штуку – это было даже круче, чем железная дорога! Машинки управлялись дистанционными пультами и соревновались, кто быстрей придет к финишу. Продавщице, конечно, было лень нажимать на кнопки, и она выдала оба пульта Ковалеву.
– Ань, иди сюда, – позвал он. – Посмотри, как интересно.
Селиванов быстрей разобрался с управлением машинками и в первом заезде обогнал Ковалева.
– Пап, ну ты что?! – возмутилась Аня. – Я же за тебя болела!
– Болей лучше за меня! – усмехнулся Селиванов.
На этом месте к ним подошла и Влада.
– Давай потом когда-нибудь купим такую штуку, а? – предложил Ковалев.
– Ну да, ты взрослый состоявшийся мужчина, и тебе просто необходим этот радиоуправляемый вертолет…
– Я ребенку…
– Я так сразу и поняла. Смотри-ка, тут на ценнике написано: для мальчиков от четырёх до десяти лет.
Они с Селивановым совершили ещё три заезда, в одном из которых Ковалеву удалось довести машинку до финиша, не врезавшись в шлагбаум и не вылетев с трассы на вираже, когда Влада намекнула, что до дизеля осталось пятнадцать минут и пора бы уже идти на платформу.
Из универмага выходили вместе с Селивановым, который без зазрения совести попросил:
– А вы не можете мне на свой паспорт симку купить? Мне без паспорта не продали.
– Серый, даже не думай соглашаться! – отрезала Влада. – Он позвонит тысяч на несколько в секс по телефону, а ты потом будешь за это платить!
– Мне ваш секс по телефону на хрен не упал. – Селиванов смерил её презрительным взглядом. – Мне любая сучка у нас в интернате даст.
– А что она тебе даст? – спросила Аня.
Селиванов заржал, не удостоив её ответом.
– Ну ты, пацан… – глянул на него Ковалев. – Ты выражения-то выбирай…
– А чего? Ну, любая девушка будет рада заняться со мной сексом в реале. – Он заржал снова. – Про секс – это не я первый начал! Придумают тоже – чтобы я дрочил на телефон?!
– Если ты не заткнешься, я подобью тебе второй глаз, – сказал Ковалев.
– Это непедагогично.
– А я не педагог. Расскажешь воспитателям, что опять подрался с Ивлевым, потому что в райцентре ты, я думаю, не был.
– Серый, ты не педагог. – Влада взяла его за руку. – Сначала нужно объяснить мальчику, какие выражения неуместны в разговорах с дамами.
– А то он не знает…
Хью Барбер застыл у экрана телевизора. Аппетит пропал. Красивая корреспондентка на фоне руин особняка «Синий вереск» взволнованным голосом сообщала о сенсации:
— Ночью с седьмого на восьмое сентября сего года жители Хобокена заметили высокий столб дыма, который были хорошо виден через заросли сада и высокую ограду. Несомненно, новый пожар на вилле «Синий вереск» всполошил всю округу. Прибывшие на место происшествия два пожарных расчета справились с огнем через три часа после поступления вызова, что является быстрым и адекватным реагированием. Вот как прокомментировал ситуацию Хельмут Веймер, руководитель отделения противопожарной безопасности, -корреспондентка передала микрофон высокому статному сотруднику, который хриплым голосом сообщил:
— Я не впервые руковожу пожаротушением в районе Хобокен, вынужден признать, что пренебрежение элементарными правилами безопасности при перестройке и реставрации старинных особняков приводит к трагедиям и даже человеческим жертвам. В этот раз пламя удалось погасить достаточно быстро. К сожалению, работники, находившиеся на вилле, спали и не заметили возгорания.
Корреспондентка вернула микрофон в свои руки и с горящими от возбуждения глазами сообщила, что пожаре пострадали два постоянных жителя виллы – Бо Олливен и Констант Смолланд, оба с тяжелыми ожогами госпитализированы в ожоговое отделение Центральной клиники Антверпена, где врачи борются за их жизнь. Также в левом крыле здания пожарные при разборе завалов обнаружили труп мужчины. Идентификация его личности не произведена, ведется расследование. На экране появился шеф местной полиции Базиль Дюпон, который с мрачным видом сообщил:
— Не прошло и пяти часов с момента тушения пожара, как в прессе и на телевидение стали появляться версии о том, что на вилле «Синий вереск» был обнаружен труп Якоба Майера, который в начале семидесятых годов возглавлял крупную компанию «Пивная империя Майеров». Разумеется, все версии следствием будут проверены, выводы делать преждевременно. Однако, напомню, что Якоб Майер погиб при пожаре 1972 года, что установлено материалами полицейского расследования и постановлением суда. Не стоит сеять панику среди жителей Хобокена и Антверпена в целом. Полиция контролирует ситуацию.
Далее последовала чушь из уст корреспондентки о противопожарных нормах и правилах, которая Хью Барберу была совершенно не интересна. Мать как изваяние застыла возле телеэкрана. Она побледнела как полотно.
— Мама, что с тобой? – спросил удивленный Хью.
— Ох, зайчик, я сейчас вспомнила, что мне рассказывал твой отец о пожаре на вилле «Синий вереск». – мать села на стул и стала вытирать пот салфеткой с лица. – Отец работал в 1972 году в отделении полиции. Велось расследование по делу об убийстве Якоба Майера. Отец в группу по расследованию не входил, но он общался с Густавом. Ну, ты должен помнить его – Густав Граббе. Он наиболее рьяно копал в том деле. Дело закрыли – деньги Майеров многое решили тогда, но Густав Граббе был не согласен с результатами расследования. Он говорил, что Якоб Майер жив, но ему быстро закрыли рот.
— Куда же делся Густав Граббе? – заинтересовался Хью.
— Проводили его на пенсию, насколько помню.
— И где он живет теперь?
— В Брюсселе, сынок, — мать покачала головой. – Вот видишь, прошло сколько лет, и правда просочилась наружу… Даже шеф полиции теперь выглядит весьма бледно.
— Да, мама, — Хью Барбер, доел запеканку и в спешке отправился в детективное агентство.
Свен Свенсон уже восседал в своем кабинете, разложив перед собой газетные вырезки и папки. Он был весь погружен в работу. Или делал вид, что погружен в нее. Рядом, наклонившись к плечу отца и одновременно начальника, стоял Арни Свенсон. Это был высокий бледный юноша, с нездоровой худобой, противоположность во внешности отца. Арни с интересом рассматривал документы на столе шефа. Поздоровавшись, Хью Барбер сел напротив.
— Привет, привет, — буркнул шеф Свенсон, — смотри, работёнка подвалила.
— Странная пара, — заметил Курт, когда Игорь вывел пен-рит из кабинета.
Министр кивнул, соглашаясь. У него уже болела голова о другом. Отстранение Ханчиэни от работы нужно как-то обосновать, иначе будет скандал. И что-то нужно делать с его материалами и наработками. И с людьми, которых он втянул в авантюру, тоже нужно что-то делать.
У Калымова в душе сцепились противоречивые чувства. Целый букет сложных и сильных эмоций, от раздражения до жалости и тихой радости. Саша вспомнила, как водить флаер. Справилась с управлением ночью, в метель. Она по-прежнему хороший пилот. Но странно видеть, насколько она не похожа на себя прежнюю. Даже смотреть на нее и то не очень приятно. Словно незнакомая женщина все время передразнивает давно умершего человека. Во всем — в манере улыбаться, поправлять волосы, разговаривать.
Он усмехнулся, подумав, что однажды привыкнет к новому лицу и забудет прежнее. Придется привыкать.
— И заметьте, — улыбнулся довольный проделанной работой Майкл, — Мы девчонку месяц искали. А он — раз! И за день нашел.
— Орел, — согласился Калымов. — Ладно, у нас с тобой час до закрытия телепортатора. Так что…
Сашка свернулась калачиком на заднем сидении флаера и задремала. Она не задавала вопросов, сразу и до конца доверив ему свою жизнь. От этой ответственности стало немного жутко. Куда же ее отвезти? К Гилоису? Это приведет к долгой бессонной ночи вопросов, ответов и стихийного исследования психического и физического здоровья подопечной. Или еще хуже — к глубокому обмороку у самого куратора. На «Корунд» пока не получится. У Сашки нет документов, а без личной карточки она не сможет пройти таможню. Остается одно единственное место, где ей удастся выспаться в привычной обстановке — домик в поселке пен-рит. Может, она что-нибудь узнает. Там могли остаться какие-то ее вещи, книги. Если, конечно, домик не занят новым жильцом. Но это вряд ли. Почему так, Игорь не смог бы объяснить.
Когда подлетели к поселку, сразу стало видно, что многие домики, особенно те, что ближе к окраине, пустуют. В них не горел свет, а ведь до времени сна еще оставалось несколько часов. Сашкин коттедж тоже смотрел на мир слепыми окнами. Отлично.
Даже снег у крылечка никто не удосужился расчистить, машина опустилась на нетронутый человеческими шагами белый ковер.
Открыв заднюю дверцу, Игорь потрепал девушку по плечу. Она открыла глаза, улыбнулась.
— Где мы?
— Дома. Иди сюда, я тебя донесу. Здесь снегу по колено…
Саша оказалась легонькой, Игорь без труда донес ее до дверей. Там пришлось поставить девушку на снег.
— Потерпи, я открою…
Дверь в холл все еще перегораживал в нескольких местах прострелянный шкаф. Надо будет потом поставить его на место. Внутренняя дверь тоже не заперта.
— Заходи. Сейчас свет включу.
Девушка вошла в прихожую, с любопытством огляделась. Игорь стоял за ее спиной и ждал, что будет дальше. Она подошла к костылям, аккуратно стоящим возле стены, потрогала их, взяла один, покрутила в руках. Поставила на место. Медленно прошла в гостиную. Остановилась посередине. Сказала:
— Запах знакомый. Я бывала здесь раньше?
— Ты жила здесь три года перед трансформацией.
Она кивнула, подошла к мягкому диванчику. Там валялась какая-то порванная куртка. Куртка была густо покрыта пылью. Как и сам диван, впрочем.
— А это мое, — усмехнулся Игорь.
— Мы жили здесь вместе?
— Нет. Однажды в холодный дождливый вечер ты пустила нас переночевать. Меня, и одну маленькую девочку. Мы попали в беду, а ты помогла.
— Странно. Словно какая-то чужая история, которая ко мне не имеет отношения. Там кухня?
Ну, разумеется. Чем ставить психологически эксперименты, взял бы, да и накормил девушку. Она сутки ничего не ела. Хорош, спасатель. Заставил ее отчитываться перед министром, как будто разговор до завтра не мог подождать.
Саша уверенно подошла к кухонному автомату, включила меню.
— Ну, чем будем ужинать?
— Я смотрю, с техникой у тебя нет проблем.
Саша задумчиво потерла лоб.
— Знаешь, мне кажется, это оттого, что я и после трансформации с этими приборами часто сталкивалась. А то, что приходится делать постоянно, оно не забывается. Как, например, умение пользоваться ложкой…
Игорь с удовольствием докончил ее мысль:
— …или водить флаер…
Она улыбнулась:
— Не знаю, почему, но для меня это оказалось так же просто, как ходить или говорить. Наверное, мне раньше часто приходилось это делать.
Игорь откровенно веселился:
— Только машинка была немного крупнее…
— Так чем будем ужинать? Ладно, я закажу сама, а ты пока расскажи о себе. Пожалуйста. Должна же я знать кого, на ночь глядя, привела к себе в дом!
— Так это я тебя привел, — возмутился Игорь.
— Тем более.
Эта шуточная перепалка все поставила на места. Игорь подошел и очень бережно, как когда-то, обнял ее, прижал к себе. Сашка повернулась, глаза ее оказались близко-близко, большие серые глаза с темным ободком и золотистыми точками внутри. Неожиданно она сама, первая поцеловала его. Коснулась мягкими губами уголка губ, словно перышком провела.
А через перышко пустила электрический ток запредельной силы.
Так нельзя с живыми людьми, так и сердце может остановиться!
Второй их поцелуй длился вечность — пока кухонный автомат, слегка коверкая слова, не сообщил, что еда готова.
Ты с небрежным видом подходишь по тёмному коридору к комнате дежурного. Две недели назад о таком и мечтать было нельзя. В столовую — под конвоем, в туалет — тем более. Но недавно ты с третьей попытки наконец-то добыл Бородатому то, чего он от тебя добивался. Покосившийся каменный крест с заброшенного готического кладбища, на которое тебя отправил очередной пациент. Правда, «инообъект» простоял на полигоне только два часа, а потом рассыпался в прах. Точнее, от него даже праха не осталось. Но ты даже это ухитрился обернуть в свою пользу: тонко намекнул Бородатому, что тебе было бы проще вытаскивать приятные глазу объекты, а не тошнотворные.
Бородатый, как ни странно, наживку заглотил и даже пробубнил, что подумает.
«Но пока «номер семь» к полевым испытаниям не готова», — добавил он.
Так ты и узнал, где держат ту девушку из парка — пациентов в лаборатории привыкли называть по номеру палаты.
И вообще с этого момента отношение к тебе изменилось. Теперь даже Дутый считает тебя кем-то вроде младшего сотрудника. Но сам ты Дутого по-прежнему побаиваешься, поэтому и выбрал дежурство Шпиона.
Кроме него — и пациентов, разумеется, — в лаборатории сейчас никого нет. Пятница, три часа ночи. Все сотрудники разъехались на выходные по домам. Тебе, понятное дело, увольнительных не полагается. Так что пусть Шпион думает, будто тебе просто стало скучно.
«Привет, — лениво бросаешь ему ты и подходишь к пульту. — Как там наш Толстый поживает?»
О первой конфузии все уже начали забывать. С каждым с непривычки может случиться. Толстый оклемался в тот же вечер, хотя кто-нибудь другой на его месте непременно заработал бы сотрясение. Когда он потерял сознание там, на полигоне, город зомби мгновенно исчез. Стену Бородатый вроде бы разглядел, но так и не понял, откуда она взялась. А ты его просвещать не стал. И правильно сделал. В отличие от некоторых, ты ничего не забыл. И его угрозу превратить тебя в пациента — тоже. Пусть сначала решит, на каких правах ты здесь находишься, и только тогда он сможет надеяться на твою помощь. А пока ты знать ничего не знаешь. Так мол и так, испугался, побежал, упал, потерял сознание. Больше ничего не помнишь.
«Шестой-то? — переспрашивает Шпион и оборачивается к монитору. — Да что с ним сделается? Лежит, сопит».
Ты уже и без его помощи разглядел на огромном экране, поделенном на множество квадратов, всё, что требуется. Правда, смотрел ты в основном на соседнюю палату, но кому какое дело. Главное, что девушку никуда не перевезли и можно начинать операцию.
«Кофе будешь?» — спрашивает Шпион и, не дожидаясь ответа, отходит в дальний угол комнаты, к кофеварке.
Этого ты и дожидался. Только спокойней, без лишней суеты.
Ты убираешь в карман очки, чтобы не мешали, а из другого достаешь капсулу для усыпляющего пистолета. Ты стащил её у Шпиона на прошлом дежурстве. Наверное, смог бы украсть и сам пистолет. Ребята совсем расслабились в последнее время. Но тогда пропажу бы сразу заметили. А капсула — кто на неё внимания обратит? Шпион, видимо, подумал, что машинально разрядил пистолет и сам не заметил, когда.
Ты подходишь к нему со спины и всаживаешь капсулу под его костлявую лопатку. Он вздрагивает, оборачивается, оторопело моргает. Через секунду до него доходит, что произошло, но как раз этого мгновения тебе хватает, чтобы увернуться от его длинных рук. Отлично, теперь уводи его дальше от пульта с тревожной кнопкой. Сделай вид, что пытаешься улизнуть за дверь.
Он бросается наперерез, но ты на ходу меняешь направление и несёшься к пульту. Шпион как-то неловко разворачивается. Судя по озадаченному лицу, ноги уже отказываются ему подчиняться. Нужно продержаться ещё несколько секунд. Или задержать его. Ты толкаешь ему навстречу тяжелое офисное кресло. Он запинается, падает, судорожно дёргается, но уже не встает.
Всё. Рискованная игра, но другого выбора не было. Отключить систему видеонаблюдения ты всё равно не смог бы. Даже если вырубить электричество во всей лаборатории, где гарантия, что у них нет резервного питания? Проще и надежней вырубить самого дежурного.
Во всяком случае, тебе казалось, что это будет проще.
Но зато теперь дорога свободна. И у тебя несколько часов в запасе.
Ты проходишь по темному коридору, обшитому со всех сторон шумопоглощающим пластиком, останавливаешься у двери с табличкой «семь», осторожно стучишься и отпираешь дверь. Замки здесь стоят примитивные, открываются простым поворотом ручки. Если пациенты умудрялись сбежать из запертой палаты, нет смысла тратиться на дорогие замки. Зато камеры наблюдения очень солидные. Но это пройденный этап, их уже можно не бояться.
А ещё нужно, чтобы девушка тебя не испугалась. Не забывай, что это ты с ней знаком почти месяц, а она тебя видит первый раз в жизни. Побольше позитива. Говори тихо, но внятно, улыбайся и время от времени поправляй очки — этот жест обычно успокаивает.
Ты заходишь в палату и включаешь ночник. Девушка уже проснулась, но глаза у неё сонные, мутные. Она поднимает голову, мучительно медленно садится в кровати и натягивает на себя одеяло. Всё, молчать больше нельзя, иначе начнётся паника.
«Девушка, не бойтесь, — чуть ли не воркующим голосом говоришь ты. — Я не хочу вас обидеть».
Никакого эффекта, ни намека на понимание в глазах. Попробуй установить контакт.
«Как вас зовут?»
Она задумывается, словно ты задал сложный вопрос. Затем медленно, с усилием произносит:
«Лий-й-йя».
Так, интересно, это её настоящее имя, или выдуманное, из мира фантазии. Хотя, какая разница — другого-то все равно нет.
«Лия, я хочу помочь вам, — переходишь ты к сути дела. — Хочу вывести вас отсюда».
Зеленоватые глаза наконец-то начинают просыпаться, но лицо девушки остается вялым, заторможенным.
«Поч-ч-чему-у-у?» — всё так же натужно спрашивает она.
Теперь уже ты удивленно смотришь на неё, пока до тебя не доходит: её же здесь пичкают транквилизаторами, если не чем-то ещё более мерзким. Значит, возиться с ней придётся долго. И от надежды увидеть, как она проходит сквозь стену, пожалуй, уже можно отказаться.
Ну, не беда. Выведешь её через главный вход. Хотя до него ещё нужно добраться.
«С вами здесь плохо обращаются», — спохватившись, отвечаешь ты на её вопрос.
«Не-е-ет, — снова тянет она. — Почему мне-е-е?»
Что ж, на такой вопрос нужно отвечать честно. Но как раз это тебе очень тяжело сделать. Да ещё запах её теплого со сна тела сбивает с правильного направления мысли. Ты краснеешь, потеешь и начинаешь мямлить:
«Понимаете… дело в том… так уж получилось… в общем, я видел ваш замок… и стены, и мостик, и беседку… и этих огромных птиц над замком. Мне очень понравилось… и вы сами тоже понравились… и я хотел бы снова всё это увидеть, только… — Ты вздыхаешь и зачем-то добавляешь: — Я немного боюсь ваших птиц».
Девушка улыбается, и ты понимаешь, что она всё равно симпатичная, даже сейчас. Просто немного похожа на заспанного ребёнка. А когда окончательно проснётся, станет и вовсе красавицей.
«Это грифо-о-оны, — поправляет она тебя. — Они до-о-обрые».
«Вот и хорошо — соглашаешься ты. — Давайте я отведу вас к вашим грифонам».
«Хорош-о-о», — словно эхо повторяет она и снова улыбается.
Дальше дела продвигаются уже быстрее, и через четверть часа вы выходите в коридор. Лия одета в уродливый выцветший больничный халат, но ты не сомневаешься: там, куда она скоро попадет, на ней появится роскошное платье.
Ты спрыгиваешь с крыльца главного хода и поворачиваешься к Лие, чтобы помочь ей спуститься по ступенькам. Но в этот миг за спиной раздается знакомый насмешливый голос:
«Так-так, молодой человек, решили прогуляться? То-то мне никак не засыпалось сегодня».
Бородатый! Что за дурацкая привычка у человека: появляться со спины и в самый неподходящий момент. Но ещё неприятней то, что Бородатый сам машину не водит. Обычно на работу его подбрасывает Дутый.
Ты оборачиваешься, и тут же замечаешь Дутого. Он как раз припарковывает свой «шевроле» в торце дома. Это провал. С одним Бородатым ты теоретически ещё мог бы справиться. Ученый, что с него возьмешь. Но драться с Дутым… даже пробовать бессмысленно. План был неплох, и ты почти его выполнил. Но побег всё же придётся отложить, и похоже — надолго.
Что значит «нет»? Ненадолго? Ах, не придётся! Что ж, тебе виднее. Тогда действуй быстро, пока Дутый не подошел.
«Значит, вы всё-таки выбрали сторону пациентов, молодой человек, — продолжает усмехаться Бородатый. — Хорошо, я вас отправлю в отдельную палату, раз уж вы так напрашиваетесь».
«Только после вас, доктор», — почти не разжимая губ, отвечаешь ты и резко, без замаха, ударяешь его ногой в пах.
Бородатый выкрикивает не совсем научное слово, сгибается пополам и хватается обеими руками за живот.
Недурно. На какое-то время о нем, как о противнике, можно забыть. Но что ты собираешься делать дальше? Убегать? Вдвоём с Лией — вряд ли получится. Без неё? Тогда зачем вообще все это было нужно? К тому же у Дутого машина — всё равно догонит. Спрятаться и отсидеться? Но они же сейчас всю лабораторию на уши поставят. А может быть, и полицию подключат. Рано или поздно найдут. Нет, спасти вас теперь может только чудо. А чудеса в наше время…
Хотя, почему бы и нет? Если кто и способен на чудо, так это Лия. Постарайся разбудить её фантазию. И побыстрей — Дутый уже бежит к тебе.
«Лия, смотри, драк… то есть грифоны!» — выкрикиваешь ты.
Девушка поднимает голову.
«Где-е-е?»
Ты не глядя показываешь пальцем куда-то за спину, в сторону стоящего напротив дома. Неважно, куда именно. Дальше она сама придумает. В зеленоватых глазах Лии вспыхивают искры, лицо оживает, губы приоткрываются в ещё робкой, неуверенной улыбке.
Не обязательно даже оборачиваться, чтобы представить, чему она улыбается. Сначала ты оглядываешься на Дутого. Он резко тормозит и растерянно смотрит то на соседний дом, то на согнувшегося Бородатого. Видимо, ему очень не хочется приближаться к инообъектам одному, без начальства. А начальство… нет, в данный момент оно явно не готово к решительным действиям.
Ты подходишь к девушке и берешь её за руку.
«Пойдём к твоим драконам, Лия».
Что ж, пожалуй, это правильно. Ей там будет лучше. Да и у тебя выбор не богат.
Дом напротив уже превратился в средневековый замок. А над его шпилем, разумеется, кружит парочка грифонов. Теперь тебе нужно как можно сильней пожелать, чтобы всё это стало настоящим и никуда не исчезло. Возможно, они и так настоящие. Для Лии — даже наверняка. Но ты на всякий случай постарайся их стабилизировать. И можно это делать прямо на ходу — мало ли что, вдруг Дутый всё-таки решится погнаться за вами.
Так, в чем дело? Почему ты остановился? Ты что, в самом деле испугался этих птичек? Нет? А что же тогда?..
Ну, знаешь ли, это уже глупо. Что ты забыл в этом мире? Свой постылый универ, из которого тебя по-любому вышибут после месяца прогулов? Или маму с папой? А давно ли тебя начало беспокоить, что они подумают? Всё, что могли, они уже подумали. Сколько ты им не звонил и не писал? Брось, не нужно вешать мне на уши эту сентиментальную лапшу. Ты просто трус. Боишься неизвестности, боишься, что не сможешь вернуться назад. Да куда тебе возвращаться-то, черт тебя побери?! В освободившуюся палату номер семь?
Тебе выпал такой шанс, а ты…
Ладно, поступай как хочешь. Возводи свою стену. Только без меня. Я ухожу с Лией. Раз тебе не нужны мои советы, раз ты все равно делаешь по-своему…
Хватит, мне надоело быть чьим-то внутренним голосом. Хочу всё делать сам. Лия — добрая девушка, и она хозяйка в этом мире. Она придумает мне какое-нибудь тело. Да хотя бы и грифона. А что, симпатичные птички, и мне будет приятно мечтать, как ты испугаешься, когда я пролечу мимо.
Всё, решено. Осталась только одна трудность — вырваться на свободу. Надо признать, ты научился строить чертовски крепкие стены…