Аркан постоял с секунду на месте, а когда заскрипела дверь дома, заорал погромче Русела и бросился к дыре. Сашка запищал по-девчоночьи и побежал следом, дернул Павлика за собой – Павлик не ожидал такого сильного рывка, споткнулся, выпустив Сашкину руку, и растянулся на земле. И разревелся бы, но не успел – Витька подхватил его под мышки и поставил на ноги, подталкивая к дырке в заборе, через которую воющий Аркан уже пропихнул вопившего на все болото Русела.
Позади раздался хохот – звонкий, а не хриплый, но от того ещё более жуткий. Витька стукнул в спину замешкавшегося Сашку – тот, как дурак, крестился и отчаянно давил из себя:
– …Да будет воля твоя!.. Яко на небеси!.. И на земли!..
– Ушлепок долбоклюйный, – хохотнул Витька, протолкнул Павлика в дырку и протиснулся в неё сам. – Куда ломанулись, тундра неогороженная! За мной давайте!
Витька побежал не туда, откуда они пришли, а в сторону, по широкой и довольно твердой тропинке – разве что местами скользкой от грязи. Павлик очень старался от него не отстать, но Русел с Арканом их всё же обогнали, сзади остался только Сашка, который, задыхаясь от бега, продолжал что-то шептать себе под нос и наверняка крестился на ходу, только Павлик этого не видел, потому что не оглядывался. А звонкий смех ведьмы зловеще несся им вслед…
Как ни странно, бежали они не долго, вскоре тропинка вывела их к мостику через канаву, а за кустами показались желтые фонари шоссе. Там Витька догнал Аркана и Русела, остановился, чтобы перевести дух. У Павлика совсем сползли носки, так что не только бежать, но и идти было невозможно.
Под светом фонарей страх сразу пропал, никто больше не орал, Аркан заржал неуверенно, за ним захихикал Русел и расхохотался Витька. Сашка не мог отдышаться, но тоже улыбался во весь рот и шевелил губами – должно быть, на всякий случай продолжал молиться.
– Как вам вштырило-то! – сквозь смех выдохнул Витька.
– Дык! – радостно подхватил Русел.
От того места, где они стояли, была видна автобусная остановка около санатория.
– Не, а там чё, правда Инна была? – спросил Аркан.
– Ну! – ответил Витька. – Я как её вблизи увидел – офонарел.
– И чё теперь?.. – Аркан почесал в затылке.
– Писюн его знает. – Витька пожал плечами, и все почему-то перестали радоваться и замолчали. – Помните, там не только Баба-яга была, но и чикса молодая?
В упавшей вдруг тишине стало слышно, что себе под нос с глупой улыбкой шепчет Сашка Ивлев:
– Бабка Ёжка, бабка Ёжка, не ложитесь у окошка. Бабка Ёжка, бабка Ёжка, не ложитесь у окошка…
* * *
Несмотря на тщательную перевязку, среди ночи Ковалева разбудила тупая дергающая боль в ранке – слишком несерьёзной, чтобы не спать из-за неё по ночам. Он поднялся скорей от раздражения, нежели в надежде что-то предпринять. Выпил таблетку баралгина и, натянув спортивные штаны, пошел во двор.
Он ещё на веранде расслышал странные и неясные звуки, на крыльце же они стали отчетливыми: жуткий собачий вой несся со стороны реки. От него холодело внутри сильней, чем от морозного воздуха, перехватившего дыхание; он будил в душе неизбывную тоску и страх смерти, горечь и обреченность. А ещё, пожалуй, жалость – острую, как и тоска. Лишь настоящее горе способно исторгнуть из собачьей глотки эти звуки. Горе, которое нельзя облечь в слова, осмыслить, осознать – только ощутить.
Вернувшись в дом, Ковалев никак не мог выбросить собачий вой из головы – казалось, он был слышен и сквозь стены, – это тоже мешало уснуть. И сны после этого были муторными, от них хотелось поскорей проснуться…
* * *
Иногда зима берет реку приступом, иногда – долгой осадой: сыплет снегом, бьет морозом, сгущает ледяную кашу, пока не закует реку в лед. Заснет водяной на темном речном дне, под звон метелей и шорох снегопадов. Горе тому, кто потревожит его зимний сон: вмиг затащит под лёд, в черный безвыходный холод…
Выспится водяной к весне, почует теплое солнышко, ток талой воды и потянется спросонья – взломает лёд тяжёлой волной. Страшна река во время ледохода, когда резвится водяной и справляет весёлые свадьбы: мчатся многопудовые льдины вниз по течению, толкаются в водоворотах, наскакивают друг на друга, бьют в берега; лёд ломает опоры мостов, сносит пристани, рушит дамбы, плющит лодчонки. Радуется водяной весне, напивается допьяна талой водой, пляшет, гоняет по дну свадебные свои поезда – бесится река, поднимается выше, разливается шире. И не успокоится водяной, если не накормить его досыта.
Скрипит дверь тёмного дома: немногие переступают его порог без робости. Мглистый серый полусвет плавает по комнатам, гасит свечи. Шепчутся тени по углам – знакомыми как будто голосами, – зовут по имени, вздыхают, всхлипывают. И похож этот дом на странный сон: кажется, что вот-вот проснешься, вдохнешь поглубже, встряхнешь головой, утрешь ледяной пот со лба… Наяву этот дом был совсем другим.
Дверь за спиной закрывается с глухим стуком – навсегда, в неё можно только войти…
– Не бойтесь, это я, – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука.
– Я… сплю?
– Сядьте. Вы не спите. Посидите немного со мной. Вам ли не знать, для чего я здесь… – В девичьем голосе слышна боль.
– Вот как… – Дрожь пробегает по спине, спазм сжимает горло.
Разные бывают люди: кто-то стучит кулаками в неподвижные стены дома, ранит руки о стекла, срывает ногти, царапая двери; кто-то бьется головой об пол, кто-то корчится, кто-то кричит, кто-то плачет… Немногие принимают путь через этот дом как должное, и никто – никто! – из оказавшихся здесь не готов был здесь оказаться.
– Не бойтесь. – Тонкая рука поглаживает руку. – Потом я покажу вам дорогу. Но сначала посидите со мной. Привыкните. Это не конец – поворот на пути.
Девичий голос обволакивает, окутывает, успокаивает… Глаза с поволокой смотрят спокойно и тепло, и постепенно отчаяние сменяется грустью.
– Я не могу просто взять и уйти…
Серый полусвет струится из закопченных окон, заливает дом под потолок. Пустой холодный дом.
– А вы далеко и не уйдёте. До поры.
По реке идёт лёд, водяной потирает руки, останавливает свадебные поезда, садится на дно в ожидании.
– До какой поры?
– Пока вам нет преемника. Впрочем, вы сами выбираете путь – никто не приневолит вас ни уйти, ни остаться. Я провожу вас лишь до двери.
Опадает вода в реке, а на её кромке, задрав морду в небо, воет призрачный волк – или пёс, похожий на волка.
* * *
Утром Ковалев решил снова сделать перевязку – вокруг ранки появилась синюшная припухлость с воспаленным краем, и стоило слегка на нее надавить, как наружу пошел гной. Совсем не хотелось обращаться к православным врачам из санатория, однако Ковалев счел это меньшим злом – по сравнению с получением направления в местную поликлинику от военной комендатуры.
И за советом он обратился к секретарше Ольге Михайловне, ещё до завтрака. Та без вопросов отвела его в святая святых – медицинское отделение и толкнула дверь в кабинет басоголосой докторицы, что так любила задавать вопросы. Ковалев успел разглядеть табличку на дверях – Шмалькова Ирина Осиповна, педиатр. Лечиться у педиатров ему приходилось довольно давно…
Ольга Михайловна подтолкнула Ковалева вперед и сказала:
– Ириша, посмотри молодого человека, его бродячая собака укусила.
– Батюшки… – выговорила «Ириша» басом. – Вот только собак нам и не хватало! Садитесь, Сергей Александрович. Что за собака?
Она кивнула на белый крашеный стул в торце своего стола.
– Это важно? – переспросил Ковалев.
– Разумеется. Если собака не привита, я обязана отправить вас в ЦРБ на вакцинацию.
– Собака здорова.
– Молодой человек, – докторица укоризненно покачала головой, – это же не шуточки. В ближайшие десять дней никто точно не скажет, здорова ли собака, если она не привита. Но через десять дней будет поздно. Я не хочу брать на себя ответственность за вашу жизнь.
– Я никому не скажу, что вы знали об этом укусе.
– Тьфу на вас, – фыркнула докторица. – Это у вас в городе врачи знают только уголовную ответственность. А у меня пока совесть есть. У бешенства инкубационный период может длиться очень долго, были случаи – до пяти лет. Вы хотите, чтобы я пять лет не спала ночами, думая, живой вы или нет? Мне такой радости не надо. Перевязку я, конечно, сделаю, но после завтрака отправляйтесь-ка в ЦРБ.
Ковалев приуныл – меньше всего ему хотелось тащиться в райцентр и искать местную комендатуру.
– Три укола надо сделать в ближайшую неделю, один на следующей неделе, остальные три – потом. Но если поймаете собаку и покажете ветеринару, тремя уколами обойдётесь. Если она здорова, конечно.
Ковалева так и подмывало спросить, нельзя ли обойтись молитвой, но он воздержался от сарказма.
– Я военнослужащий…
– А, у вас нет полиса… – Докторица задумалась. – Ума не приложу, что в таких случаях делают.
– Получают направление в местную больницу от комендатуры.
– Н-да… Непросто. И тем не менее я настаиваю: получайте направление и отправляйтесь в больницу.
Размотав бинт, она и вовсе замахала руками:
– В ЦРБ! Там и рану почистят как следует, и антибиотики выпишут.
Пяти минут хватило, чтобы к завтраку весь санаторий знал о том, что Ковалева укусила собака. Даже Зоя не оставила этот факт без внимания.
– Я надеюсь, это произошло далеко от санатория? – спросила она, изящно поддевая большой алюминиевой ложкой пшеничную кашу.
– Это случилось здесь, возле котельной, – назло ей ответил Ковалев.
Ответ вызвал ропот, восклицания «Какой ужас!» и предположение, что собака была бешеной.
– Не болтайте ерунду. – Зоя поморщилась. – Об эпизоотиях бешенства нас официально предупреждают.
– Если бродячая собака бросается на взрослого мужчину, она не в своем уме, – с блуждающей улыбкой сказала Инна в пространство. Ее, похоже, эта история лишь позабавила – она наверняка помнила про обещание изловить «настоящее динго».
– Это была нормальная, здоровая собака, – проворчал Ковалев.
– Все равно нужна вакцинация, – вставила «Ириша» и посмотрела на него со значением.
– Я тоже так думаю, – кивнула Инна.
– Я не говорю, что вакцинация не нужна, – сказала Зоя, поглядев исподлобья. – Это нормальная мера предосторожности. И собаку надо обязательно поймать и сдать ветеринарам.
0
0