– Вы хотите меня напугать? – Ковалев нервно хмыкнул.
– А вы испугались? – с некоторым торжеством спросила ведьма. – Я хотела рассказать вам одну историю. Не подумайте, что я всерьёз верю в чертовщину, но, несомненно, существует нечто, чего пока не может объяснить современная наука. И мы, женщины, более чувствительны к этому. Не потому что глупы и суеверны – просто острей ощущаем опасность. Может, вы мне всё-таки предложите чаю?
– Пейте на здоровье. – Ковалев поставил перед ней чашку с буфета.
– Когда мне было пятнадцать лет, а вашей матери – тринадцать, в купальскую ночь мы с подругами гадали на воске и воде из омута. И чтобы гадание было верным, пообещали Наташку водяному. В жертву. Прошло несколько лет, и водяной жертву забрал…
На этот раз она не спросила разрешения, чтобы закурить.
– А вы не допускаете, что это просто совпадение? – спросил Ковалев, вздыхая.
– Допускаю, – просто ответила Ангелина Васильевна. – Существует поверье, что над теми людьми, которым судьба определила утонуть, водяной получает таинственную власть. Вмешательство в ход судьбы ничего не меняет, лишь дает отсрочку. Ваша бабушка, женщина неглупая и далёкая от суеверий, никогда не привозила вас сюда, потому что опасалась именно этого: водяной считает вас ускользнувшей жертвой, принадлежащей ему по праву.
Ковалев промолчал.
– Инка сказала, вы угрожаете Зое написать на неё заявление…
– И что?
– Знаете, ваш отец был с Зоей в непримиримой конфронтации. И Зоя платила ему взаимностью. Ещё он на дух не переносил Мишеньку, и мне до сих пор кажется странным, что Татьяна ему при этом благоволила, – она и сейчас готова порвать глотку всякому, кто обижает Мишеньку.
Ковалев кашлянул.
– А… хм… Мишенька – её младший брат?
– Старший, Мишенька учился со Смирновым в одном классе. Он в детстве был эдаким увальнем, безобидным добряком. А Татьяна, хоть и младшая, его защищала. Когда он вздумал поступать в семинарию, а это было ещё в советские времена, она одна тогда стояла на его стороне, хотя у неё из-за этого могли быть неприятности. Ну как же, Мишенька – он же божий человек! Но Татьяна была именной стипендиаткой, активисткой и ничего не побоялась. И, знаете, это оказалось его призванием. Он хотел жениться на Зое, но она ему отказала, – и он постригся в монахи. Потому он и не приходской священник. Но Заречное в некотором роде окормляет – его тут очень уважают теперь, даже те, кто помнит его ещё мальчиком. Верней… не столько даже уважают, сколько любят. Я не очень хорошо отношусь к поповской братии, но не могу не признать, что любят его не просто так, – он умеет найти подход к людям, утешить, поддержать. Так вот, ваш отец Мишеньку не то чтобы ненавидел – скорей, презирал. Но презирал, знаете, довольно активно. Бывало, плевал ему под ноги при встрече, демонстративно так… А Мишенька перекрестит его в ответ, глянет снисходительно, как на ребёнка неразумного… Только мне кажется, что дело не в его всепрощении, – была за ним какая-то вина перед вашим отцом. Так вот, Татьяна это презрение вашему отцу прощала. Когда закрыли станцию, где он работал, выбила ему ставку в санатории. Помогала, когда могла. И я считаю это странным.
– Может, он ей просто нравился?
– Сомневаюсь. У нее в личной жизни всё прекрасно – муж, сыновья взрослые. Это, конечно, ни о чем не говорит, но Татьяна – она не такая. У неё и любовь по расписанию, и дети по плану. Она из тех, кто умеет приказывать сердцу, кого любить, а кого нет. Потому мне кажется, что ей от вашего отца было что-то нужно. Я могу только предполагать, что именно. Но если я скажу вам об этом, вы надо мной посмеетесь.
– Тогда не говорите. Я сыт по горло местными легендами.
– Скажите, а как Татьяна относится к вам? Понятно, что первоначально ею двигало любопытство. Но теперь оно вполне удовлетворено.
– Она… хочет мне понравиться. – Ковалев ответил помимо своей воли, хотел ответить уклончиво, но почему-то сказал правду.
Ангелина Васильевна отвела взгляд, снова закурила и покачала головой.
– Вы не уедете… И Татьяна сделает для этого всё. Но я не об этом. Зоя не разделяла симпатий Татьяны к вашему отцу, он откровенно мешал ей бороться с нечистой силой… – Она усмехнулась. – Она шипела на каждом углу, что он служит дьяволу, и, замечу, без шуток, на полном серьёзе. Она искренне верит и в дьявола тоже.
– А у неё были основания для обвинения моего отца?
– Ну… Видите ли… Ваш отец смеялся над ней, над её верой. Он был человек простой, без образования, не склонный к философии и рефлексии. И вряд ли мог объяснить словами то, что считал для себя естественным… – Она помолчала, затягиваясь. – Знаете, я боюсь говорить с вами. Я боюсь отпугнуть вас неосторожным словом. И в этом вы похожи на своего отца – вы рассмеётесь мне в лицо и сочтете мои слова странными фантазиями.
– Вы сами начали этот разговор. А теперь хотите, чтобы я заранее дал вам индульгенцию за то, что вы скажете? Не дам. Но попробуйте объяснить, что мой отец считал для себя естественным и почему это так не нравилось Зое.
– Понимаете, он вырос на берегу реки. Мне кажется, он научился плавать раньше, чем ходить. Говорил, что он водяной, – шутил, конечно. А баба Ксеня между тем считала его ведьмаком.
– А баба Ксеня – это, простите, кто? – вздохнул Ковалев.
– Это моя бабка, колдунья.
Ковалев посмотрел в потолок.
– Её колдовство тоже было научно доказано наукой эзотерикой?
Ангелина Васильевна рассмеялась.
– Как же вам, должно быть, надоели местные легенды!
– У меня ощущение, что здесь нет ни одного нормального человека… Или все вокруг сговорились довести меня до сумасшедшего дома, – проворчал Ковалев вполне доверительно.
– Это потому что вы живёте в городе, не ходите по земле, не видите луны в небе… А здесь люди вроде и не замечают окружающего пространства, но оно всё равно действует на них – подспудно, подсознательно. И вот что удивительно: в Заречном не хранят вековые традиции, это не глухая деревня в лесу, у нас почти нет старожилов – но это место затягивает пришлых, будто болото, а легенды множатся на глазах, рождаются едва ли не каждый день…
– Это не легенды. Это досужие сплетни малообразованных людей, которым еще и телевизор дурит головы. Ну в самом деле – это средневековье какое-то! Ладно, раньше люди искали способ объяснить необъяснимое – но сейчас-то чего?
– Это создает иллюзии. Иллюзию сказки, иллюзию возможности повлиять на происходящее, иллюзию исполнения желаний… Люди хотят иллюзий от малости своей, от незначительности, от неуверенности. С одной стороны. А с другой – вы не допускаете, что в нашей жизни есть многое, чего пока не может объяснить наука?
– Да, допускаю. Шаровая молния тому пример. Но никому из ученых не приходит в голову приписать ее действие волшебным силам, – фыркнул Ковалев.
– Шаровая молния довольно примитивна по сравнению с неизученными возможностями человеческого мозга. Я кажется, говорила о вашем отце… На чем я остановилась?
– На том, что колдунья баба Ксеня считала его ведьмаком, – со всем возможным сарказмом выговорил Ковалев.
– Да-да, именно. В наш просвещенный век ни один парень в здравом уме так себя не назовет и плюнет в лицо любому, кто посмеет об этом заикнуться. В прежние времена, когда люди зависели от реки, с водяным связывали много небылиц и ритуалов, как безобидных, так и не очень. Обещание жертвы водяному было весьма распространено, а потому всех утонувших считали погубленными по злому умыслу, и чаще всего колдовство приписывали мельнику. Здесь тоже стояла водяная мельница, её разрушили, когда строили железнодорожный мост. Сейчас большинство людей в Заречном зависит от дачников. Мы хоть и далеко от города, но река делает это место привлекательным. Смирнов работал на спасательной станции, пока её не закрыли. И вот парадокс: его злому умыслу приписывали всех утонувших. Не спасенных, а утонувших. Не в том даже смысле, что мог спасти и не спас, а в том, что мог договориться с водяным и не договорился. Или так с ним сторговался. Или нарочно сгубил жертву из личной неприязни. Страх смерти всегда рождает тёмные суеверия, даже у людей образованных. Только образованные люди, говоря о своих суеверных страхах, пользуются умными словами, в этом всё отличие. И Смирнова побаивались, как когда-то боялись и уважали деревенских колдунов. Зоя с удовольствием сожгла бы его на костре, она считала, что с нечистой силой надо бороться. Большинство же местных старались с ним дружить, дабы не впасть в его немилость. А вот Татьяна… Я бы сочла её отношение к вашему отцу суеверным страхом, просто выраженным цивилизованно, но Татьяне чужды суеверия. Её знаменитая здесь монография не имеет ничего общего с верой в Бога – это абсолютно атеистическая работа, исследовавшая эффект плацебо. Татьяна гораздо более атеистка, нежели вы или я, она верит только в то, что видела своими глазами и трогала своими руками.
– Но… почему она тогда позволяет… – заикнулся Ковалев.
– Во-первых, ради Мишеньки. Во-вторых, из чистого прагматизма, – видит в этом пользу, о которой написала монографию. А ещё Татьяна никогда не пойдет против господствующей идеологии – в советские времена она была активной комсомолкой, теперь она будет поддерживать религию, потому что это указание сверху.
– А… Мишенька? Тоже хотел сжечь моего отца на костре?
– Нет, я уже говорила. Зоя имеет на Мишеньку серьёзное влияние, он слушается её буквально во всём. Но в этом он был непреклонен при жизни вашего отца и остался непреклонным теперь. Опять же, какая открытая борьба со слугой дьявола может быть в светском государстве? На отлучение от церкви неверующему плевать, так же как и на анафему… А общественное мнение, в сущности, остаётся языческим: заручиться поддержкой силы, и людям неважно, что одна сила думает о другой… Вздумай Мишенька открыто обвинять Смирнова в ведовстве, того стали бы бояться – и уважать – ещё больше, это Зоя понимала и ещё сильней бесилась. Но Мишенька принципиально считал, что ваш отец делает божье дело, и никогда ни полслова плохого о нем не говорил. А Смирнов, знаете, иногда подшучивал над людьми – беззлобно совершенно. Вот пролезет кто-нибудь перед ним без очереди, он посмотрит так, покачает головой: «Погоди, вот будешь ты тонуть…» Болтали, что тот, кому Федька-спасатель такое скажет, непременно будет тонуть. А утонет или нет – это во власти Смирнова. И люди пугались по-настоящему. И ладно бы местные, но дачники тоже пугались. Им-то откуда знать местные сплетни? Умел он это сказать… Потом засмеется, по плечу хлопнет, спросит: «Что, страшно? Вот то-то!»
Хейн осмотрел арку портала. Раньше она казалась ему большой… но это не так. Вездеход еще как-нибудь пролез бы, и то при условии очень осторожного управления, а вот более серьезная боевая техника, а тем более воздушные машины — никогда. Основные настройки сейчас соответствуют телепортатору орбитальной станции. Если она готова к приему гостей… а почему, собственно, она должна быть не готова? Конечно, готова. Стационарные телепортаторы штуки простые, и всегда настроены на прием. Будучи парными системами, они до последнего времени соединялись только с космопортом Руты. Ну, правильно, с кем тут еще можно соединяться?
Станция висит на геостационарной орбите, прямо над городом. Это сделано в том числе и для того, чтобы телепортаторы работали без перебоев и накладок. А значит, осталось ввести параметры подстройки, дождаться, пока система подтвердит синхронизацию, и можно начинать действовать. Это максимум — час. За час бойцы проверят и подготовят оружие, построятся. За час многое можно успеть. К орбитальному комплексу Руты швартуется прорва кораблей. Наверняка среди них найдется хоть один достаточно резвый и вместительный.
Жаль только, что пока «ступа» подстраивается, нельзя блокировать сеть.
К установке подошел Стефан, склонился над контактной планшеткой. Хейн едва сдержался, чтобы не приказать ему отойти. Хотя тот, вроде, и смог рационально объяснить свои поступки, доверия ему не было. Впрочем, Стеф быстро потерял всякий интерес к прибору. Заскучал, устроился на крыле вездехода и занялся сменой аккумуляторов в бинке.
— Готовьтесь, — сообщил Хейн в пространство, — я запускаю подстройку.
Рой подошел ближе, стал внимательно следить за руками начальника. Хейн нервно покосился на него, но ничего не сказал, продолжил работу.
— Шестнадцать человек, — доложил запыхавшийся Хаэт. — Пять машин. Они укрылись в старых развалинах… мров-хим, это как сказать? Опасное место…
— Я понял, — Рэтх кивнул, и пояснил для не знающих языка: — Это сооружение, оставшееся с прошлого… с прошлой войны.
Хаэт кивнул, подтверждая. Добавил:
— С ними Стефан.
— О, это хорошо! — обрадовался высокий блондин, единственный не-кхорби в отряде Рэтха. Блондина звали Тимом, он когда-то вслед за друзьями перебрался в пустыню, в кочевье «тех, кто никуда не идет». Перебрался на недельку, ради приключений и экстрима, остался насовсем. — Пока сеть работает, можно попытаться с ним поговорить…
Рэтх в знак отрицания повернул руки ладонями вниз.
— Не стоит. Мало ли, что там? Думаю, если будет необходимость, он сам свяжется с Алексом или Саатом. Но у нас в любом случае мало времени. Скоро солнце поднимется, и мы ничего не сможем тут сделать.
Рэтх никогда не воевал. Никогда ему не приходилось участвовать в подобных вылазках, продумывать план действий, принимать тактические решения единолично. С другой стороны, он был неплохим торговцем, и помнил еще времена, когда пустыня жила нормальной жизнью. Кхорби путешествовали и торговали, разводили наугов, мхентхи занимались земледелием и обработкой металлов, производили ткани, украшения и посуду. Маленькие кланы тхаати там, на берегу океана, рыбачили и собирали морские орехи… Рэтх почувствовал какую-то неуловимую связь между торговлей и новым для него военным делом, почувствовал и ухватился за нее, интуитивно доверяя своему внутреннему «я».
И когда Тим спросил:
— Значит, предлагаешь поторопиться?
Он решительно ответил «Да».
Вот только они немного опоздали.
Посадочная площадка еще не показалась за дюнами, как Тим вскинул руку и крикнул:
— Стойте! Там что-то не то… а, дьявол…
— Что?
— Стефан. Передал, что кто-то кого-то предал. А потом выключился. Он или без сознания, или мертвый уже…
Стефан был без сознания. Но начало событий он видел, и даже в какой-то мере предугадал. Именно потому и отошел подальше, под защиту одной из машин. То, что в планы Роя не входило покидать планету, было очевидно с самого начала. Стефан не мог догадаться только, что в его планы входит нечто другое. А именно — захват «ступы» Хейна, и использование ее в качестве резервного варианта для десанта гведи.
Все пошло, как по сценарию: В какой-то момент Рой плавным движением вынул из кармана бинк и приставил к шее склонившегося над контролькой Хэйна. Если парализатор был включен на полную мощность, то с такой дистанции это либо верная смерть, либо перспектива доживать жизнь овощем. Хэйн дернулся и упал. Его люди повскакивали, началась беспорядочная пальба из всего того оружия, что бандиты только что готовили для нападения на орбитальную станцию.
А потом кто-то ударил Стефана сзади по голове и он отключился. Надолго.
Тим присвистнул, только взглянув на металлическую створку ворот, что закрывала вход в укрытие. Дураку ясно, что передвинуть такую быстро, и главное, незаметно для тех, кто внутри, никак не удастся. Он перевел взгляд на Рэтха.
Тот пожал плечами:
— Тогда мы не сможем помешать им уйти. Но когда они уйдут, мы сможем помешать им вернуться.
— Мудро. Но я попробую достучаться до Саата. Что он скажет?
Саат отозвался, но не сразу. И канал был очень неустойчивый. Тим разобрал лишь отдельные слова, но общий смысл сводился к тому, что «ступа» Хэйна — последний телепортатор такого типа. Тот, что был в порту — уничтожен, и восстановлению не подлежит.
— Тогда нам лучше подождать, — пророчески произнес Рэтх. — Все может быть.
Песок и металлическая плита гасили звуки, и о том, что происходит в укрытии, можно было только догадываться.
Рэтх подумал и распорядился наугов не расседлывать, а приготовить оружие и боеприпас к нему. Сам расставил людей так, чтобы, по его представлениям, максимально эффективно перекрыть вход, если оттуда вдруг появятся враги.
В отличие от многих других кхорби, Ретх видел, что такое гведианский десант, еще в ту войну. И враг для него не был абстракцией. Он знал, как может быть одет враг, и какую боль он может причинить. И Рэтх был готов его убивать. Во всяком случае, ему так казалось.
Каролина и генерал Стивенсон ехали вдвоем в легковой машине. Каролине очень хотелось знать, что будет с Энтони, когда его привезут в больницу, но она боялась задерживать генерала, боясь, что он передумает брать ее с собой. Впрочем, ей пообещали, что его поместят в лучшую палату и будут надежно охранять другими сотрудниками ФБР. Каролина очень боялась, что они с генералом опоздают на заседание, а машина, как нарочно, ехала медленно. Водитель тихо ругался под нос – в этой части города дорога была значительно разрушена, а на объездных дорогах был риск застрять в пробках. Однако вслух высказывать что-либо Каролина тоже не решилась, тем более, что генерал сохранял спокойствие, хотя и был мрачен. Пока они ехали, Каролина пыталась привести в порядок растрепанные волосы, досадуя, что у нее нет ни расчески, ни сменной одежды, и вообще ее испачканный и неопрятный вид вряд ли вызовет у кого-то доверие. Но генерал ничего не комментировал. И вот они подъехали к большому зданию, окруженному целым отрядом военных. Машину генерала пропустили, и они проехали на широкий просторный двор.
– О, боже! – воскликнула Каролина.
На площадке перед зданием стояло не менее пятидесяти марсианских шаттлов, и еще несколько розовых сфер висели над площадкой, не приземляясь – очевидно, это было что-то вроде охраны. Каролина вся сжалась, подумав, что они все могут быть вооружены такими нефритовыми лучами. Генерал вышел из машины и помог выйти ей.
– Не бойся, – сказал он, придерживая ее за локоть и стараясь закрыть собой вид на шаттлы, потому что Каролина смотрела только туда. – Они наши союзники в войне.
Каролина ничего не ответила, но руку высвободила.
Они вошли в здание. Генерала везде почтительно пропускали, а Каролина чувствовала, как быстро стучит ее сердце и как предательски начинают дрожать коленки. Иногда им встречались и марсиане в своей темно-розовой форме. Ей хотелось убежать оттуда, но сила воли удерживала ее. Каролина шла молча и старалась смотреть только перед собой, надеясь, что хотя бы внешне выглядит спокойной. Они вошли в большой зал, и она болезненно вздрогнула, увидев там Линду, хотя внутренне и была готова ее увидеть.
Линда никак не выразила своих эмоций при виде ее, тогда как Каролина едва могла дышать от ужаса и ненависти к ней. Тем более, что Линда была одета очень элегантно, в новом деловом костюме и со стильной прической, которая ей очень подходила. Каролина ощутила еще большую ненависть к ней от мысли, что она приготовилась к этому собранию, как к празднику, очевидно, ожидая, что сегодня правда будет на ее стороне, и она уже чувствует себя победительницей. Линда беспечно беседовала о чем-то со своими и, мило улыбаясь, гордой походкой прошла мимо Каролины, заняв свое место за длинным столом переговоров. Генерал посадил Каролину на один из боковых стульев близко к выходу, а сам сел во главе стола у дальней стены, и сразу стало понятно, кто будет руководить переговорами. Каролина, чтобы не выдавать своего волнения, спрятала вспотевшие руки на коленях.
Начались доклады.
Каролина с трудом верила, что все это происходит на самом деле – несколько важных мужчин в деловых костюмах сейчас решали судьбу всей планеты, в том числе, и ее. Ей казалось, она присутствует на Высшем суде. Перед каждым говорившим на столе стоял микрофон и была кнопка, которую нажимал очередной докладчик. Раздавался тихий мелодичный звук, перед говорившим на столе загоралась маленькая белая лампочка, и докладчик вставал. Каролина видела, как нервничал каждый из них, когда до него доходит очередь, и отвечал с плохо скрываемым волнением, будто школьник на экзамене, и листки бумаги дрожали в их пальцах. Некоторые, кто имел очки, иногда роняли их с потного носа и водружали обратно, хотя в зале было не жарко, а скорее даже прохладно. Докладчики говорили каждый на своем языке, а переводчик переводил на английский – холодно и безразлично, как автомат. Может, поэтому все доклады казались Каролине одинаковыми. Во всяком случае, суть их была одна – все они до единого говорили о том, что готовы поддерживать марсиан, если остальные придут точно к такому же решению. Каролина пыталась понять, о чем думает Линда, но по ее неподвижному, как маска, лицу ничего нельзя было прочитать. Когда она хотела, то умела полностью скрывать свои эмоции, и Каролина с ненавистью подумала, что она действительно хороший политик и наверняка умеет убеждать других.
Но вот речи закончились, и слово взял генерал Стивенсон. Он сказал, что перед тем, как будет оглашено окончательное решение, желающие могут еще что-то добавить. Очевидно, он спросил это просто формально, потому что все речи уже были сказаны и никто не собирался ничего добавлять. Уже и так было ясно, какое решение будет здесь принято.
Повинуясь какому-то странному порыву, Каролина вдруг протянула руку и нажала кнопку перед собой.
Лампочка перед ней вспыхнула. Все взоры присутствующих сразу устремились к ней, и Каролина в первый момент оробела. Она заметила, что генерал Стивенсон сдвинул брови, очевидно, досадуя на то, что забыл приказать ей молчать. Кроме этого, Каролина заметила, что Линда на какой-то миг потеряла всю свою уверенность и в ее глазах блеснуло что-то, похожее на страх. И эта секунда придала Каролине невероятное воодушевление. Она резко встала, и переводчик на миг запнулся, не зная, как ее объявить. Генерал Стивенсон подвинул микрофон к себе.
– Мисс Каролина Биггс, – представил он. – Секретарь мистера Уиттона в туристическом агентстве «Эльдорадо».
По рядам сидящих пробежал тихий шепот. Все уставились на нее и смотрели очень пристально.
– Бывший секретарь, – поправила Каролина, и ее голос прозвучал через микрофон звонче, чем она ожидала. – Когда я впервые пришла на работу к мистеру Уиттону, я ничего не знала о космических путешествиях, которые он тайно организовывал. Узнала я об этом случайно, когда посол Марса Линда, присутствующая здесь, выдала свои способности марсианки, – она заметила, как Линда заерзала на стуле, и продолжала. – А потом мне удалось слетать на Нептун… – по залу пробежал изумленный вздох. – Я общалась с нептунцами, и они показались мне очень мирным и дружелюбным народом.
– Это было только притворство с их стороны, – вмешалась Линда. – И мистер Уиттон знал об этом. У него был выбор, с кем заключать договор, и он выбрал нас.
– Мистер Уиттон познакомился с марсианами гораздо раньше, чем с нептунцами!
– Да, это действительно так, но он имел в своем распоряжении целый год и если бы хотел, мог подписать новый договор – расторгнуть его с нами, а заключить с нептунцами. Но он этого не сделал, и это о многом говорит, – Линда чуть повысила голос, в нем звучало превосходство.
– Да, о многом, – Каролина тоже повысила голос. – И прежде всего о том, что Уиттон боялся вас сильнее, чем нептунцев! Вы были ближе, и от вас угроза была более реальной, – по залу снова пробежал ропот, на этот раз недовольный, но Каролина продолжала говорить. – Уиттон считал марсиан опасными и беспощадными врагами, поэтому и пытался сбежать на Венеру… Но марсиане не дали ему возможности улететь и уничтожили корабль, чтобы Уиттон больше не мог ни на что влиять.
Лицо Линды потемнело от гнева. Она нахмурилась и просверлила Каролину взглядом.
– Это бездоказательные обвинения, – процедила марсианка. – Выдумки сумасшедшей!
Один из сидящих рядом мужчин попытался усадить Каролину на место, но она вырвалась в каком-то странном сильном порыве и продолжала говорить.
– Вам не удастся обмануть землян! – крикнула она Линде, отбиваясь от рук, которые тянулись к ней со всех сторон. Микрофон ей выключили, но она все равно продолжала. – Они узнают о тех экспериментах, которые вы проводите на людях! Нептунцы смогут показать ваше истинное обличье! – она посмотрела на сидящих. – Если вы начнете войну с нептунцами, начнется страшная война, которая погубит всю нашу планету, и не только нашу!..
Несколько охранников схватили ее и потащили к выходу. В зале стоял шум. Каролина пыталась вырваться и не сразу поняла, что Линда снова что-то говорит.
– Мисс Биггс немного не в себе после травмы и пережитых волнений, – спокойно и уверенно говорила она в микрофон. – Чтобы сгладить впечатление от ее бессвязной речи, я добавлю от себя несколько слов. Мир Земли с Марсом вовсе не означает, что нептунцы должны погибнуть. Поняв наш численный перевес, они улетят домой, и ваша прекрасная планета будет в безопасности, – она обворожительно улыбнулась. – Возможно, что кто-то из вас неверно проинформирован, но факты таковы, как я их изложила. Мы докажем, что новое правительство, пришедшее к власти во главе с Лентором, принесет больше мира и благополучия, чем предыдущее. Но как и раньше, марсианам не нужна Земля, чтобы ее завоевывать. Марс прекрасно оснащен, проблемы с продовольствием или перенаселением у нас нет. Мы мирная планета. И мы находили способы сосуществовать в мире с вами долгие годы.
Охранники, крепко держа Каролину, остановились у самого входа в конференц-зал. Каролина уже больше ничего не говорила, а только смотрела, как генерал Стивенсон поднялся.
– Голосуем, – сказал он.
Лампочки перед докладчиками вспыхивали одна за другой, и от каждой из них у Каролины падало сердце. Она уже больше не смотрела ни на стол, ни на Линду, и почти безвольно обвисла на руках охраны.
– Принято единогласно, – прозвучали последние слова генерала.
…Зал опустел.
Каролина видела, как люди вперемешку с марсианами выходят из зала, изредка о чем-то переговариваясь. До нее долетели обрывки фраз о том, что в честь подписания договора будет банкет. Линда смешалась с толпой, и Каролина уже ее не увидела. Охранники посадили Каролину в одно из кресел, и она продолжала сидеть в неудобной позе, глядя перед собой невидящими глазами, неподвижная, как манекен. Кто-то осторожно коснулся ее плеча, и Каролина с удивлением поняла, что это генерал Стивенсон.
– Как ты? – тихо спросил он.
– Вы подписали договор, – произнесла она.
– Конечно. А ты что, ожидала чего-то другого?
– Это смертный приговор для землян.
– Да перестань, – он нахмурился. – Может, все это наконец-то закончится и все смогут вернуться к нормальной жизни.
– Вы сами верите в это?
Она заметила, что генерал хотел что-то ответить, но передумал.
– Ты произнесла большую речь, – вместо этого сказал он. – Но я же тебе говорил, что без доказательств это только твои слова. Тебе еще повезло, что Линда всего лишь назвала тебя сумасшедшей, а не стала настаивать на твоем аресте за клевету.
– Вы жалеете, что привезли меня сюда?
– Нет, не жалею, – неожиданно ответил генерал. – Если честно, я даже рад, что все это сказала именно ты и именно здесь. У нас не было морального права выдвигать Линде какие-либо обвинения открыто, а ты это сделала очень легко и очень вовремя.
– Да бросьте, я опоздала, – возразила она.
– Не важно. Теперь все эти тупицы знают правду. Я вообще горжусь тобой.
Каролина молча поднялась.
– Пойдем, я распоряжусь, чтобы тебя отвезли в гостиницу, где ты сможешь отдохнуть, – сказал генерал. Каролина молча и безучастно последовала за ним. Она чувствовала себя очень подавленной и обессиленной. Они вышли в холл, и Каролина удивленно остановилась, увидев, что их ждет Линда.
Линда подошла к ним ближе.
– Ты, – проговорила Каролина. – Что тебе нужно?
– Послушай, Кэрол, – мягко произнесла Линда. – Я хотела извиниться перед тобой. Ты столько всего перенесла…
– Мне не нужны твои извинения.
– Смотри же, – голос марсианки сразу изменился. – Лучше тебе не ссориться со мной…
Каролина хотела идти дальше, но Линда снова остановила ее.
– Я докажу, что мы – ваши друзья, – произнесла она. – Наверное, кто-то просто неправильно тебя проинформировал насчет меня. Меня очень впечатлило то, как отчаянно ты сегодня защищала свою планету…
– Я польщена.
– Это заслуживает похвалы, – продолжала Линда. – Но ты убедишься, что мы действительно хотим вам только мира. Все, что до сегодняшнего дня делал Уиттон, потеряло силу. Сегодня начинается новый виток истории. Ты, кажется, говорила, что не одобряла действий Уиттона. Но не спеши осуждать меня. Я вовсе не чудовище. Возможно, мои действия тебе покажутся более правильными и разумными, если ты узнаешь меня получше. Я предлагаю тебе помириться со мной и не считать врагом. Я могу дать тебе очень престижную работу, и ты сможешь снова летать на другие планеты по работе и на экскурсии.
– Я не Уиттон, – мрачно ответила Каролина. – Не надо пытаться меня подкупить.
– Мне это вовсе не нужно, – Линда сделала удивленные глаза. – Я просто забочусь о тебе. Ты хороший специалист, и тебе не нужно рассказывать все с самого начала. Поверь, у Земли есть будущее. И у космических путешествий тоже. Я помогу тебе возглавить собственное туристическое агентство на Земле.
Каролина нахмурилась. Линда выглядела очень убедительной.
– Я не готова сейчас работать с тобой, – ответила Каролина.
– Я не прошу ответа сейчас, – быстро сказала Линда. – Ты можешь подумать. Но помни, что новое агентство мы будем открывать уже на следующей неделе, и нам будет нужен новый директор. Я бы хотела, чтобы это была именно ты, но если ты откажешься, его возглавит кто-нибудь из твоих и моих друзей среди марсиан.
– У меня нет друзей среди марсиан.
Линда пожала плечами.
– Странно, я думала, что хотя бы одна такая подруга у тебя есть, – медленно проговорила она. – Вместе с ее мужем, нептунцем…
– Барбара! – воскликнула Каролина. – Ты говоришь о ней? Она жива? И Грегори жив?
– Конечно. Мы тогда спасли и их тоже от лесного пожара.
Каролина очень обрадовалась. Она уже не надеялась увидеть их живыми.
– Где они? – спросила Каролина.
– На нашей базе, – ответила Линда. – И ты сможешь с ними встретиться.
– Когда и где? – нетерпеливо спросила Каролина.
Линда подумала.
– Скоро, – ответила она. – Дело в том, что нам пришлось их арестовать. Они хотели повредить наши шаттлы. Такая неблагодарность! Но я могу их освободить, если ты больше не будешь распространять обо мне клевету. Мы не уничтожали «Звездный экспресс». Он был неисправен. Смерть Уиттона произошла не по нашей вине.
– Но очень выгодно для вас.
– Пусть так, – не стала спорить Линда. – По условиям договора, марсиане защищают Землю, если на нее покушаются другие пришельцы. Под защитой Марса ваша планета в безопасности. Ты поедешь с нами на банкет? Это здесь, недалеко.
– Нет, я хочу отдохнуть.
– Хорошо, – не стала настаивать Линда. – Тебе действительно нужно набраться сил. А что касается твоих друзей, ты сможешь встретиться с ними в ближайшее время. Я передам тебе координаты нашей базы через наших друзей. Ты сможешь приехать туда и увезти их с собой.
– Договорились, – ответила Каролина.
Линда заметно повеселела.
– Отлично, – сказала она. – До встречи!
И она быстро ушла. Каролина повернулась к генералу, который все это время стоял молча.
– Прошу вас, отвезите меня в больницу, я хочу увидеть Энтони, – попросила она.
Мальчик идет впереди меня, громко шмыгает носом. Шаг его неровный, он то и дело оступается, дважды чуть не упал.
— Ну, пошел! — кричит Саныч, явно жалея, что ему выпало замыкать шествие и он не может ткнуть мальчика дулом в спину. — Вань, отвесь ему с ноги! А то ползет, как слизняк… Сука.
Мальчик что-то бубнит себе под нос и едва слышно стонет, с трудом сдерживая рыдания. Вспоминается залитое слезами лицо Буревестника, вышедшего из барака — что-то невнятное шептали его губы, густые усы колыхались и дрожали, делая писателя похожим на кита. Таким же неровным шагом дошел он до коляски и, забравшись в нее, махнул рукой: «Трогай!» Коляска поехала в сторону дома начальника лагеря, а дети уже хлынули в барак, галдя наперебой:
«А про комариков?..»
«А как с лестницы спихивают?»
«А о ночевках в снегу?..»
«Всё рассказал, братцы», — то и дело слышался усталый ответ, и в этом юном голосе было столько чувства собственного достоинства, что стало даже немного завидно.
Саныч глядел вслед коляске, плотно сжав губы. Сплюнув, чертыхнулся, с ненавистью посмотрел на копошащихся в бараке мальчишек:
«Глаз с него не спускать. С-сучонок…»
И теперь он стоит у задней стены барака — худой, оборванный пацан, черт знает какими судьбами занесенный в соловецкую Детколонию, — стоит и воет, захлебывается соплями, покачивается, судорожно дышит, сжимает кулаки.
— Что, страшно помирать? — Саныч сплевывает желтую слюну и злорадно склабится. — В штаны нассал? Гадёныш! Я б тя дважды расстрелял, сука! Ружья!
Я поднимаю винтовку, прикладываю к плечу.
— Цельсь!
Прости, парень.
— Огонь!
Три выстрела грохают, как один, заглушив плач мальчишки — и оборвав его. Он дважды вздыхает, пытаясь вобрать воздух пробитыми лёгкими, падает на колени и, всхлипнув, утыкается лицом в траву.
— Совсем обнаглели, твари, — Саныч подходит к трупу и несколько раз пинает его ногой под рёбра. — Стучать вздумал! На хлеб всех, на неделю! И только гад какой пикнет!
— Приберешь? — тихо спрашивает меня Серёга. Голубоглазый, веснушчатый. Лет на пять старше расстрелянного мальчишки, а мысли все о вчерашнем проигрыше в «орлянку». Соловки — остров контрастов.
— Иди, — киваю я вслед Санычу, твердой походкой огибающему барак, над которым всё ещё реет растяжка: «Нашему другу Алексею Максимычу ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ».
Оставшись один, убираю за плечо винтовку, подхожу к мальчику. Под скрюченным тельцем быстро растекается красная лужа. Едва заметно трепещут на ветру грязные волосы. Ещё не поздно. Есть ещё как минимум полторы минуты.
Я подхватываю его на руки и, закинув на плечо, несу к яме. Легко бьет по спине безвольная детская рука. Не боялся он смерти, не от страха плакал. Плакал он потому, что идеалы погибли, то, во что верил, сокрушилось. Уехал Буревестник, и не подумал помочь. Воспевать он приехал, а не хулить. Всплакнёт потихоньку да увековечит мальчишку в одном из своих романов, наделит его внешностью какого-нибудь бродяжку — и чиста совесть. А народ и имени его не узнает. Да и я скоро забуду.
Бережно опускаю мальчишку в яму, от которой уже смердит — четыре дня как первого скинули, завтра закопаем. Висок ещё тёплый, хотя минуту как должен был остыть. Как будто издеваясь, держится жизнь, просит: «Помоги!» Но что я могу сделать на голом острове? Ни спрятать его, ни кормить, ни бежать помочь не смогу. Это Буревестник мог, а я-то? Разве что Санычу удовольствие второй раз расстрелять доставлю.
— Прости, парень, — шепчу я, прикрывая застывшие глаза, устремлённые в белое июньское небо.
***
— Снимите с него ремни, — сказала Линда санитарам, подойдя к комнате Смита.
— Должен вас предупредить, что сегодня он неспокоен, — сообщил доктор Альфред. — Ночью пришлось ввести ему успокоительное.
— Кошмары?
— Или новый способ привлечь внимание.
Линда отмахнулась и вошла в комнату.
— Очень любезно с вашей стороны, — раздался глухой голос пациента. — Надо думать, сегодня вы принесли обломок ногтя.
Судя по всему, поспать ему не довелось: под глазами залегли тени, лицо осунулось, да и голос звучал как-то иначе.
— Вы нездоровы?
— Пустяки, — улыбнулся Смит уголком рта. — Так, хандрю немного. Некоторые воспоминания не доставляют особого удовольствия.
— Расскажете?
— Не приведи Господь. Поговорим о чем-нибудь более приятном.
Внезапно Линда поняла, что подразумевал доктор Альфред под сложностями с акцентом. Если вчера Смит говорил как уроженец немецкой земли, то сегодня его речь приобрела иное звучание: сохранив резкость и топорность, она стала неожиданно мелодичнее за счет мягких согласных, не свойственных германским языкам. «Полиглот или хороший пародист? — Линда пометила в блокноте факт широких лингвистических знаний пациента. — И если первое — на скольких языках он говорит?»
— Хорошо, мистер Смит. У вас есть семья? Жена, дети?
— Не в этом веке. Я не испытываю потребности в женщине уже лет пятьсот, а мой последний сын умер в двадцатых годах четырнадцатого века.
— И как вы это можете объяснить?
— Старею, — улыбнулся он, насмешливо подмигнув Линде. — Да и надоело, знаете ли. Не самое большое удовольствие — знать, что твои жена и дети обречены, а ты, закопав их в землю, не придумаешь ничего лучше, чем создать новую семью, которую вскоре так же закопаешь в землю.
«Потерял близких», — записала Линда. Это могло стать хорошей зацепкой.
— Они умирали своей смертью или…
— По-разному бывало. Некоторых я покидал, когда неизменность моего внешнего вида становилась предметом толков и сплетен соседей. Две женщины дожили со мной до глубокой старости. Одна покончила с собой, когда я открыл ей правду. Последняя погибла в расцвете лет. Из-за меня.
Карандаш несколько раз обвёл слово «потерял» и замер. Линда пыталась распознать в голосе пациента боль и муку, вызванные чувством вины, но слышала лишь усталость невыспавшегося человека.
— Расскажете, как это случилось?
Смит оценивающе посмотрел на неё, словно прикидывая, стоит ли игра свеч.
— Её схватила инквизиция. В Испании это, знаете ли, было нормально — подозревать в колдовстве всех и каждого, а если ты дочь знахарки, а муж твой на досуге исцеляет прокажённых, у тебя немного шансов избежать костра.
И хотя голос его так и не дрогнул, Линда снова почувствовала, как её сковывает изнутри мертвенный холод. Его равнодушный и повседневный тон нагонял куда больше страха, чем привычные спектакли со слезами и истериками.
— А это исцеление — как оно происходит? Вы просто кладете на человека руки, и он…
— Увы, все очень непросто, — прервал ее Смит, отвернувшись к зарешеченному окну. — Это безумно…
***
…больно. Кажется, что всё тело пронзают раскаленные иглы. Нечто похожее пришлось испытать в подземельях Гаруна аль-Рашида, когда металл загоняли под ногти, но на этот раз во сто крат хуже. Как могло принести такую боль это юное создание, только начинающее жить?
Девушка глубоко вздохнула и открыла глаза. Несколько мгновений смотрела на меня непонимающим взглядом, а затем тихо вскрикнула и прижала руки к разорванному лифу платья.
— Беги, — махнул я рукой, не отдавая себе отчета, в ту ли сторону. — Предупреди своих. Это была разведка, завтра их будет в сто раз больше. Пусть вам пришлют помощь из Вокулёра.
— Что произошло? — прошептала девушка, перебирая в пальцах окровавленные лохмотья. — Я упала… И лошади… Это были англичане?
— Нет. — Язык словно порос волосами и еле ворочается, так что сам с трудом разбираю, что говорю. — Французы.
— Но как же?..
— Это война. Здесь нет своих и чужих, здесь каждый сам за себя. Беги в Домреми, возьми троих мужчин, и скачите во весь опор в Вокулёр. Вы ещё можете спасти деревню.
В её голубых глазах снова появились слезы.
— Что они со мной сделали?
— Ничего.
— Но я помню… Лошади… Я упала, а они окружили… И так больно…
Нет, девочка, ты не знаешь, что такое боль. Боль — это когда глаза лопаются и текут по обгоревшим щекам. Это когда кровь в жилах закипает, а в горле словно кол застрял, дым и пепел заменяют воздух, и ты горишь, словно факел, ты уже мертва, но все еще чувствуешь… Тебе только предстоит это узнать.
— С тобой всё в порядке. — С трудом поднявшись на ноги, помогаю ей встать. — Они не причинили тебе вреда. Господь сохранил твою невинность.
Оккультно-эфирная коррида
Часть 23.
Последний бой. Страница 1.
Третья терция.
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль
— Миа, сколько здесь тарелок? Посчитай.
Миа считает:
— Нуль, один, два…
— Миа, — говорю я. — Считать надо с единицы.
— Нет, с нуля, — возражает она спокойно.
Миа вообще не умеет злиться. И этим, как ни парадоксально, злит меня.
— С единицы, — цежу я сквозь зубы.
— С нуля.
Я не хочу с ней ссориться. Но её любовь к нулям начинает здорово бесить. Я усаживаю её в кресло и спрашиваю:
— Какого цвета зелёная стена?
— Красного, — отвечает она и замирает.
Навсегда.
Фраза про стену, взятая мной из какого-то романа — ключ к прекращению жизнедеятельности киборга.
Завтра я сдам жену и начну свою жизнь заново.
С нуля.
А на Шаале творится вот что. Сначала какие-то придурки ворвались в мой храм и пытались устроить акцию негодования, но я их съела. Показательно, медленно, с помощью щупов, обвивших их тело. Расщепляла по кусочкам, показывая, как будут страдать те, кто пытается идти против меня. Ибо задолбало неимоверно, когда лезешь из шкуры и пытаешься сделать как лучше, а тебя в это тыкают носом всякие лежебоки и жалуются, что им не так. Причем не только жалуются, но и пытаются силовыми методами насаживать свое видение ситуации. Если бы ко мне пришли с миром, то и я бы отнеслась по другому.
Запись съедения разошлась по всем местным новостям. Ну, я согласна, довольно мерзко было, да и блинчики дома намного вкуснее, чем жилистые и жирные люди, но что поделать, если человеческого языка они не понимают и понимать не хотят?
К тому же, на Приюте и на Закате строились еще два моих храма. Если каждая тварь поймет, что сможет вякать и безнаказанно творить в храмах все, что угодно, то какая же это репутация? А так вот, пожалуйста, распишитесь и получите то, чего вы желали.
Кроме того, на Шаале ситуация ухудшилась потому, что мы построили детский приют при храме. В принципе, идея была хорошая — среди потеряшек нам попадалось много детей сирот, которые не желали идти в приемные семьи и детские дома, мотивируя тем, что взрослые все врут и портят им жизнь. Поэтому мы решились на эксперимент и построили приют для детей с самообслуживанием. Там была приютская школа, где преподавали неплохие наставники, два корпуса общежитий для детей и большая столовая для них всех. Старшие присматривали за младшими, все вроде бы божески. Образование, питание и крыша над головой были пределом мечтаний многих ребят. Но вот беда вылезла откуда не ждали — в приют повадились деревенские детишки из тех поселков, которые отказывались от помощи жителей Шаалы в целом и паладинов в частности.
В результате возник конфликт между детьми и их родителями, которые считали, что мы сманиваем их детей, похищаем их и все в таком духе. Я на это смотрела сквозь пальцы до тех пор, пока конфликт дальше ругани не простирался. Кто виноват этим людям, что они за своей гордостью не видят своей бедности? Что их дети впервые увидели компот и кисель в столовой приюта? Что теперь, не дать ребенку еды, когда он просит? Так для меня это большее преступление, чем всякие там выдуманные политические мотивы. Серьезно, эти люди не могут обеспечить своих детей, а виноваты мы? Те, кто не дал превратить Шаалу в полное соответствие с ее названием? Мы вытащили мир из полной задницы, а теперь еще и виноваты в этом? Ну так кто хочет жить в собственном говне — пожалуйста, мы не настаиваем. Живите. Но не мешайте своим детям делать выбор и строить свою жизнь. Если ребенок хочет есть и спать на кровати, а не в хлеву со свиньями, то это его выбор. А если родитель хочет, чтобы его ребенок так жил… ну что поделать, это уже сволочизм.
Все боги, демиурги, сверхи и либрисы делают одну важную штуку при создании других разумных — они дают им право выбора. Выбирать, как строить свою жизнь. В каких условиях жить. Как себя вести. Боги не виноваты, что вы нищие. Боги дали вам землю, воду, растения и животных, но кто же вам доктор, что вы не умеете это правильно использовать? Боги дали вам даже больше, чем вы можете вообразить — ваши мозги. Да, тот самый бесполезный для многих орган, который находится в черепной коробке. Ту самую штуку, которая делает вас личностью, а не амебой на двух ногах. Вот только 90% людей и подобных считает, что мозги даны для того, чтобы управлять дыханием, пищеварением и мочеиспусканием, а никак не для того, чтобы вытащить их владельца из той жопы, в которую он так стремится всеми своими силами.
И вот такие двуногие амебы решили бороться с нами и нашим приютом силовыми методами. Загипнотизировали какого-то малыша, обвешали его взрывчаткой и пытались заставить пройти в приют для сирот. Паладины ребенка спасли, взрывчатку уничтожили, как и ее создателей, а вот осадочек на душе остался. Как-то мерзко осознавать, что местные коренные жители не хотят жить лучше. Они цепляются за свое дерьмовое прошлое, крича: «Раньше было лучше». Они тащатся от той кучи дерьма, в которой сидят, и подкидывают его лопатами друг другу на головы. Они заставляют своих детей сидеть в дерьме, хотя мы предлагаем бесплатно им образование, медицину, жилье и все только ради того, чтобы получить очередного специалиста — мага, техника, инженера, художника, алхимика, агронома — того, кто будет и дальше развивать эту чертову планету и не давать ей снова скатиться во тьму.
Конечно, мы жестокие. Мы тянем свиней из болота, вытаскиваем из привычной им лужи, лишаем любимой грязи. Заставляем мыться, бриться, хорошо одеваться, нормально питаться, работать, убирать свое жилье и ухаживать за своими детьми. Мы требуем чистоты, порядка, охраны окружающей среды, не даем бесконтрольно рубить лес, не позволяем жечь костры, не разрешаем гадить в водоемы — да мы просто звери!
Мы лишаем их той великой свободы, которую они так желают. Не даем скатиться в каменный век и мочалить друг друга топорами по голове. Запрещаем убивать друг друга, приносить кровавые жертвы себе и другим богам, заставляем лечить болезни с помощью лекарств и магии, а не подорожник прикладывать к жопе, заставляем делать прививки, чтобы они и их дети не умирали пачками от банальных эпидемий и из-за немытых рук.
Мы жестоки. Мы не даем им выбрать самоуничтожение. Мы лишаем их столь ценного права выбора — выбора быть свиньями в человеческом обличье. Мы делаем то, чего они не хотят — заставляем их быть людьми.
Я терплю. Я привыкла к Шаале, мне нравится этот мир. Нравится вечный лес, нравятся его обитатели — от привычных уже дроу до крохотных маленьких ангелочков, поселившихся в самой глуши. И я порой жалею, что не очистила этот мир от людей ранее. На Куштаке я решила не возводить все в маразм. Вирус, разработанный Зерой, уничтожил всех непривитых и неимунных к нему. Никаких проблем, никаких бунтов, истерик, терроризма, митингов и требований выплат компенсаций. Умерли, мы трупы собрали, сожгли и развеяли по ветру. Мы обеспечили себе стабильность и процветание. Да, мне было жалко этих людей. Но еще больше мне жалко тех, кто хочет жить нормально. Кто цепляется за предоставленный шанс руками, ногами и зубами. Кто согласен жить в чистоте, в своем доме, кто желает сделать мир лучше. Это не только люди. Это и эльфы, и демоны, и драконы, и полукровки, и целые кланы гномов, и разумные орки. Они желают жить в хорошем, чистом, уютном мире. Их демиург желает такой мир получить. Так почему бы не убрать тех, кто хочет быть свиньей?
Помните, ваша свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. Вы не вправе засирать воздух, которым дышат все. Портить воду, которую пьют все. Загрязнять землю, на которой потом будете выращивать свой урожай. Вы в ответе за то, какими будут ваши дети. И если ваши дети идут против вас, то быть может, это ваша вина?