Жалованье на сей раз щедрое. Заслуженное. Его дочери позволено остаться в замке на Рождество. Она выбрала для него этот подарок еще летом. Но не спешила открыться. Он должен все еще стремиться к награде, оплачивать свой приз. Он никогда не имел полной уверенности состоится свидание или нет. Не знал и на этот раз, но надеялся, и надеялся так отчаянно, что не оставлял своих занятий. Для дочери он соорудил настоящий рождественский вертеп, поселив нем библейских обитателей, Святое семейство с младенцем, волхвов, пастухов, ангела и даже пару овец и собаку. Один набор игрушек был отослан девочке на улицу Сен-Дени. Его доставила Анастази, зорко проследив за тем, чтобы фигурки не оказались в кухонном очаге. А двойники Святого семейства, роста более внушительного, ждали визита девочки. Геро соорудил для своей дочери даже некое подобие уличного театрика, с каким часто блуждают по улицам бездомные кукольники. Он где-то раздобыл трех марионеток и часами, с удивительным упорством, совершенствовал свой навык управлять куклами на нитках. Он учился с тем же самозабвением, как когда-то учился играть на скрипке. И вновь его прилежание и увлеченность рождали в ней двоякие чувства. То, что он, невзирая ни на что, преодолев тоску и отчаяние, продолжает учиться, познавать новое, это его неуспокоенность, в которой проглядывает безусловная любовь к жизни и жажда самосовершенствования, вызывала у нее восхищение. Она уже не подавляла это чувство. Напротив, это чувство являлось свидетельством того, что ее странный избранник, не обладая ни именем, ни достойным происхождением, ни славой, ни богатством, все же намного превосходит тех, кто самим фактом рождения одарен сверх меры. Что он истинный победитель, одержавший победу не над кучкой затравленных гугенотов или изголодавшихся испанцев, залив кровью детей и женщин мостовые города, а над врагом гораздо более могущественным, невидимым, он одержал победу над самим дьяволом. Он одолел ту часть самого себя, что была некогда поражена первородным грехом. Ему было так просто поддаться на эти дьявольские уговоры, медоточивые, утешительные, чтобы избежать всех ран и увечий. А он с легкостью их отверг, и теперь беззаботно улыбается, почти по-детски, распутывая нити своенравных марионеток. А второе чувство, изначальное, была уже знакомая, привычная зависть. Опять кто-то другой, не она. И даже не кто-то, а что-то. Вновь деревянные болванчики, которые так его занимают. Но с этим чувством, с некоторых пор, она уже научилась справляться. Это чувство останется с ней, пока с ней остается Геро. Всегда будет кто-то или что-то, более удачливый, соперничающий, которому он отдаст свое внимание, свою заботу и время. “… insanabila reputari oportet.” (излечению не подлежит). Все в этом мире обладает ценой, за все надо платить. И владение сокровищем так же отягощает владельца. Ее цена, по сути, не так уж и велика, если не позволять самолюбию и воображению раздувать пламя. Геро никогда не будет принадлежать ей безраздельно. Обладание это иллюзия. Тиран только льстит себя надеждой. Женщина, покорившая мужчину посредством страсти, неприятель, захвативший город, мать, родившая ребенка, — все они одержимы тайным страхом, ибо где-то в покорном теле все еще живут мысли, живут мечты. Полностью покорить означает лишить разума или убить.
Ей предстояло расстаться с ним на несколько недель. В Париже начинались рождественские приготовления, церковные службы, придворные увеселения. Даже король, питавшие отвращение к танцам, не мог запретить своим подданным праздновать день рождения Спасителя, а за ним Его Крещение. А новогодним гулянием следовал карнавал, когда весь Париж внезапно оказывался во власти безумия, вырывался на улицы с пьяным гиканьем и воем. Карнавал, праздник простолюдинов, не ведающих изысканных блюд и утонченных бесед. Это бедствие она рассчитывала переждать уже за стенами замка.
В последнюю ночь перед отъездом ей так и не удалось уснуть. Ее терзала тревога. Геро, как всегда исполненный прилежания, был отзывчив и страстен. Он, казалось, даже предвосхищал ее желания, не дожидаясь понуканий. В другое время она была бы приятно удивлена, но в ту ночь эта приятность неприятно горчила. Он знал, что через несколько часов ее не будет в замке, и он будет избавлен от притворства, ласк и домогательств до следующего года. Вот и старался, воодушевленный близким освобождением. Как старается загнанный скакун, почуяв близость конюшни.
В ту последнюю ночь она могла взыскать с него гораздо больше, чем в предшествующие. Но ей мешала тревога. Геро, утомленный, задремал. Со временем он научился засыпать рядом с ней. Если даже и проваливался в дремоту, то через несколько минут вскидывался, как зверь, преследуемый охотниками. В нем долго жил страх оказаться во власти сонного кошмара и выдать себя стоном или криком. В первые месяцы она нещадно его наказывала за эту непредумышленную вольность. Но со временем смирилась, признав власть Морфея, который волен навевать, как грезы так и кошмары. Иногда он все же будил ее сдавленным стоном, этим отголоском прошлого. Обычно просыпался сам. Но она стала притворяться спящей. Он приподнимался на локте, испуганно вглядывался в темноту, ожидая окрика или даже удара, но она только плотнее сжимала веки. Возможно, он догадывался о ее притворстве. Уж слишком старательно она сохраняла неподвижность и выравнивала дыхание. Кошмар мог бы нарушить его сон и в ту последнюю ночь, но этого не случилось. Его дремота постепенно сгущалась, наваливалась, будто ее горстями набрасывали откуда-то сверху. Он снова уходил от нее. Еще несколько минут назад он был в полной ее власти, он принадлежал ей, был единым с ней существом, и вот он уже далеко. Такой же недоступный, как если бы обратился в скалистый утес посреди океана. Она бы обломала себе ногти, если бы попыталась на этот утес взобраться. Ее уже отвергли и гнали прочь. Близость это кратковременная иллюзия. Люди, особенно женщины, верят в то, что близость, слияние обнаженных тел, влажных, распаленных, избавляет от мучительной обособленности, соединяет если не со всем миром, так с другим таким же обособленным существом; что близость делает это второе существо подчиненным, зависимым. Но это обман. Отрезвление наступает быстро, и собственное одиночество подступает еще удушливей, еще острее. Как и большинство смертных, Клотильда долго не находила в себе отваги, чтобы не таить это знание расплывчатым в уголках разума, а придать ему форму. Ничего не измениться, если она сейчас разбудит его и вновь попытается преодолеть эту обособленность, чтобы вновь ощутить это кратковременное единение, это разлитое на двоих тепло, чтобы он заполнил своим присутствием пустоту и придал бы смысл и телу и самому ее существованию. Она могла бы довести его до полного изнеможения или даже до обморока. Говорят, с мужчинами это случается. Ее отец, великий любовник, однажды лишился чувств в постели своей любовницы мадам де Сов. Как видно гнался за призраком божественного могущества, единения и поглощения целого мира. Вот и поплатился. А Геро своим обмороком расплатиться за ее попытку. В начале их связи она бы действовала именно так, бесконечно испытывая голод и бесконечно насыщаясь. Тогда она больше наслаждалась властью на его телом, своей вседозволенностью. Теперь ей этого мало. Она желает большего, но как обрести эти большее, она не знает.
За окном шел снег. Потрескивали догорающие в камне поленья. Черная ветка, уже обремененная снежной тяжестью, царапнула стекло, отклонилась к свинцовому перелету и раздался тихий скрежещущий звук, будто один зуб терся о другой. Почему бы не продлить эту ночь еще на сотню часов? Оставаться рядом, молчать. Она слушает его дыхание, чувствует тепло его тела. Он здесь, рядом, пусть даже в своих снах он от нее далеко. Но по-другому и не бывает. Все обречены на это ночное одиночество.
Она подумала, что у любой другой женщины нашлось бы средство, чтобы упрочить свою связь с мужчиной, соединить свою плоть с его – она бы родила ребенка. Отменный способ украсть часть чужого естества и навечно поработить. Если бы она тоже могла прибегнуть к этому средству… Она бы завладела им навсегда. Она столько раз совершала эту кражу, но это ни к чему не привело. Когда-то очень давно она утратила способность к деторождению. Осмотревшая ее повитуха сказала, что это по причине затяжных родов, и потому, что плод в утробе перевернулся, шел ножками вперед. Ребенок родился здоровым, а вот она стала бесплодной. С каким облегчением она выслушала эту новость! Неслыханная милость Господня! Разорван проклятый вексель. Она свободна. И да будет проклята, эта свобода. Этот ребенок мог бы стать не только связующим звеном, чугунным шаром на лодыжке пленника, но и своего рода благословением. Геро не отверг бы своего ребенка, пусть даже и рожденного нелюбимой женщиной. А если бы это был сын, то она возместила бы ему потерю. Геро любил бы этого ребенка, а через него, возможно, позволил бы себе подобие нежности и к ней, его матери. Или, по крайней мере, жалости. Конечно, ей бы пришлось этого ребенка скрывать. Кому какое дело? Мало ли в Париже детей, тайно произведенных на свет вне брака? Никого это не удивит и не повергнет в негодование. Плоть слаба, человек изначально грешен. Геро простил бы ее. Он видел бы в этом ребенке свои черты, навеки соединившимися с ее чертами. Находил бы, что подобное слияние возможно, ибо сам мир это игра противоположностей, их взаимное притяжение и непреодолимая неприязнь. Несовместимое сосуществует. И в конце концов, он смирился бы с этим, взяв на руки прямое, неопровержимое доказательство этого закона.
Если бы Господь внял ее молитвам, не тем формальным, заученным, что она твердила во время мессы, а тем, что рождались в сердце без всякого молитвенника, без латинских спряжений, и даже без слов, молитв, состоящих из беззвучных стенаний, то на утро, по заснеженной, дороге она бы отправилась в Париж не одна. Это было бы неслыханной удачей, ибо Геро далеко не всегда позволял ей совершать это воровство. Она могла бы сохранить эту украденную частичку и взрастить ее. С каким бы ослепительным торжеством она предъявила бы ему свой округлившейся живот! Каким был бы его ответный взгляд? Полным ужаса? Восхищения? Растерянности? Не стоит ей думать об этом. Это вновь воображение, проклятие Господа. Вновь соблазн и мука. Ей предстоит смириться и с этим, а чуть позднее изгонять все схожие надежды.
0
0