Киборг Киборг Irien-69/3015
Дата: Апрель 2191 года
Кроме Королевы Марго у Irien’а под номером 213 были и другие клиенты, которых он помнил. Сам, не цифровой памятью. И встречаться с которыми не хотел. Да только кто же его спрашивал.
В очередной раз двести тринадцатый после регенерации отлеживался и восстанавливался в крошечной каморке, которую он делил с тремя своими собратьями. Одна из кибер-девочек недавно сменилась. Ее предшественницу поломал клиент и она прекратила жизнедеятельность. Менеджер неплотно прикрыл дверь и двести тринадцатый украдкой видел через оставшуюся щель, как киборг обслуги замотал ее в простыню и унес к утилизатору. Что это такое, Irien знал. Каюты, в которых проходили сеансы, тоже были оснащены такими приспособлениями для уничтожения бытовых отходов. Двести тринадцатый задумался, что его соседку по каморке, должно быть, тоже уничтожили, только в большом утилизаторе, потому что в обычный она не поместилась бы.
А если он прекратит жизнедеятельность, то его тоже выбросят в тот большой утилизатор? Ведь и ему приходится иметь дело с клиентами, которые вполне могут сломать и его.
Менеджер вошел в каморку, скомандовал:
— Двести тринадцатый, приготовиться к сеансу.
Киборг соскочил со своей полки, натянул тонкие облегающие штаны и полупрозрачную рубашку, сунул ноги в легкие шлепанцы.
Зачем вообще одеваться, обуваться, если 98% времени сеансов он проводит обнаженным?
До чуткого слуха киборга донесся голос менеджера:
— Оплата принята, сэр, на двадцать четыре часа Irien ваш.
— Двойной тариф и до отключения, — произнес голос, от которого по нервам киборга прокатилась волна леденящего ужаса. Этого клиента двести тринадцатый помнил и без всякой цифровой памяти.
— Но, сэр, это очень дорогая модель, один из самых востребованных киборгов, — начал неубедительно отказываться менеджер. — Мы не можем позволить себе такого уровня повреждений у него. У нас и так были проблемы с его восстановлением после последнего вашего сеанса…
— Пятикратный тариф, — процедил клиент. — Я вам плачу, вы обязаны выполнять мои пожелания за мои деньги.
— Хорошо, — промямлил менеджер, — я улажу этот вопрос с администрацией.
— Выполняйте, получите еще от меня надбавку. Вам лично.
— Да, сэр. Как вам будет угодно.
Менеджер открыл дверь в каморку и скомандовал:
— Двести тринадцатый, приступить к исполнению сценария. Доступ к управлению второго расширенного уровня.
— Приказ принят, — ответил Irien, входя в каюту.
Менеджер выскользнул в коридор, пробормотав пожелания хорошо провести время. Клиент и игрушка остались вдвоем. Хотя нет, киборг знал, что в коридоре стоят два DEX’а этого человека. Они всегда там стоят, пока хозяин развлекается.
— Здравствуй, мальчик. Давно не виделись.
Irien посмотрел на клиента. Чтобы вспомнить его, киборгу даже не нужен был архив, тем более, что его каждый раз чистили. Этот человек велел называть себя Альгердом. Irien предпочел бы вообще никогда его не видеть. Он слишком хорошо знал этого человека и все его предпочтения. Альгерд снимал его шесть раз на несколько суток и каждый раз после такой аренды киборг с трудом приходил в себя. Он помнил, как в предыдущий раз врач, чинивший поломанных секс-кукол говорил менеджеру, что думал, что двести тринадцатый уже не восстановится и его придется утилизировать.
— Здравствуйте, господин, — произнес он. — Рад вас видеть.
— Да ты что?! — похабно ухмыльнулся мужчина. — А где же тогда мое имя, малыш?
— Прошу прощения, господин, информация не сохранена.
— О как! — восхитился Альгерд, потом змеиным броском схватил Irien’а за нижнюю челюсть, больно сдавил пальцами щеки, заставил поднять голову.
Широкоплечий, мускулистый тридцатилетний мужчина был выше секс-киборга на пять сантиметров. Густые черные брови недовольно сошлись к переносице. Темные глаза сверлили Irien’а, заставляя того принудительно блокировать дрожь.
— Все ты помнишь, мальчик, — прошептал мужчина, касаясь губами уха киборга, отчего тому захотелось отпрянуть от человека. — Я ведь давно раскусил тебя. Еще в наш первый сеанс. — Он сжал сквозь тонкую рубашку сосок киборга и выкрутил, внимательно отслеживая реакцию. И снова прошептал: — Я знаю, что ты живой, малыш.
Заблокировать непроизвольные сокращения мышц. Принудительно выровнять гормональный фон. Его киборги могут отслеживать его изменения…
Альгерд словно прочитал мысли Irien’а:
— Мои мальчики записывали сканограммы твоего состояния, малыш, а затем сделали для меня аналитические выкладки. Они тебя спалили, детка. — Мужчина оттолкнул киборга. — Раздевайся!
Irien быстро сбросил шлепанцы, брюки и рубашку. Белья ему и не полагалось. Затем протянул руки вперед, чтобы Альгерд надел на него фиксаторы. И пусть этот садист делает все, что ему вздумается. Все равно сбежать не получится, даже если успеет ударить человека раньше, чем тот включит глушилку, которая у человека всегда с собой — он не раз ею хвастался. За дверью сторожат его DEX’ы, а против боевых моделей он ничего не сделает. Наоборот, мучение станет более долгим и изощренным. DEX’ы ведь не только держать могут надежнее станка, но еще и рвать мышцы, протыкать тело пальцами, или просто тащить в разные стороны, пока не порвутся сухожилия…
Альгерд, откинув голову назад, с удовлетворением смотрел на Irien’а, протягивающего ему руки. Защелкивая на его запястьях фиксаторы, он снова заговорил:
— А знаешь, я ведь по тебе скучал… и даже хотел себе забрать… И заберу… У меня хватит денег выкупить тебя… Смотри, что у меня тут есть интересного…
Смотреть, какие девайсы притащил Альгерд в своем кейсе, не хотелось. Irien закрыл глаза. Этому клиенту бессмысленно говорить стоп-слово — все равно не остановится, ни разу не останавливался…
— Ты же умный мальчик, — вкрадчиво заметил Альгерд, подходя к замершему киборгу, — послушный…
Irien четко умел различать прикосновения клиентов: жадные, осторожные, исследовательские. Но у всех тех людей, даже откровенных садистов, руки были теплые — нормальной человеческой температуры. А у этого Альгерда пальцы и ладони всегда ощущались словно ледяные. И теперь, когда человек коснулся плеча, провел подушечками пальцев по шее вверх, очертил линию подбородка, бегло прошелся по щеке и векам, а потом стал почти нежно перебирать волосы киборга, Irien почувствовал, что тело его само по себе вздрагивает.
— Ты же не хочешь испортить мне развлечение, малыш? — прошептал мужчина, снова касаясь губами уха секс-куклы. Он прихватил мочку киборга, прикусил, заставив того зашипеть от боли. — Я с самого первого раза подозревал, что ты не простая машина. Слишком по-настоящему ты реагировал на мои… ласки.
Резкая пощечина обожгла щеку, киборг привычно дернулся от удара, сфокусировался на недовольном клиенте. Боль была не сильной, но она все равно вызвала сбой процессора, который, как всегда, передал все на органическую часть. А ведь как удобно было бы ничего не чувствовать… Irien часто слышал, как менеджеры рекомендовали его самым беспощадным клиентам: «Эксклюзивная модель… можно настроить человеческие реакции и снизить болевой порог… вас это интересует?» Респектабельных господ такое интересовало, несмотря на то что двести тринадцатый был дороже обычных кибер-кукол. Некоторые специально ради него и заказывали туры — о чем не раз говорили на сеансах, хотя что он им мог ответить? Что один клиент, пусть даже с самыми зверскими предпочтениями, лучше десяти клиентов в сутки — потому что человек устает даже от роли палача. Альгерд был единственным человеком за все четыре года, к которому он не хотел попасть в руки. Даже Королева Марго уступала ему в изощренной жестокости. Да и, в конце концов, она была женщиной, к тому же страдающей лишним весом, и быстро утомлялась.
— Мне не нравится, когда ты превращаешься в куклу, — Альгерд едва не шипел от злости, но держал себя в руках. — Я ведь был добрым сейчас с тобой, но могу это исправить… позвать моих мальчиков, чтобы они помогли тебе быть более покладистым. Или, может быть, сделаешь мне прощальный подарок? Да-да, ты не ослышался. Я знаю, что ты ненавидишь меня и больше всего на свете боишься, что я тебя действительно выкуплю. Предлагаю сделку. Один сеанс и все, мы распрощаемся, и больше никогда не увидимся. Согласен так?
— Зачем ты меня уговариваешь? — спросил Irien. — Тебе же достаточно приказать.
— А мне интересно, когда человек сам себя удерживает, ломает, унижается…
— Ты ошибся, — киборг покачал головой. — Меня нельзя унизить. Я не человек.
— Ты думаешь и сопротивляешься, ты живой. И я хочу, чтобы ты на все сам согласился.
А вдруг он, и правда, больше не придет? Вдруг, и правда, оставит в покое? Может быть, потерпеть?А если не получится, сдохнуть…
— Я согласен, — произнес киборг, с трудом протолкнув сквозь сжимающееся горло эти слова. — Один сеанс, все что ты решишь сделать, но потом… ты меня больше не трогаешь. Найди себе другие игрушки.
— Конечно, мальчик, — Альгерд довольно оскалился, — я всегда держу свое слово. — И он жестом пригласил киборга занять место в импровизированном станке.
Irien встал, развел руки в стороны, закрыл глаза, стараясь не вслушиваться в сухие щелчки замков.
Сутки. Может быть чуть больше или меньше — все зависит от того, как быстро устанет клиент, или как скоро ему надоест правильный киборг. Согласиться на сеанс и дарить садисту свои эмоции — все же разные вещи.
Irien быстро придумал, на что можно отвлечься, пока клиент изгаляется, проделывая все более сложные и страшные развлечения, — он сравнивал то, что творил с ним сейчас Альгерд, с тем, что проделывали с ним другие клиенты, например, Королева Марго. И иногда даже криво усмехался — Альгерд не придумал ничего нового или неожиданного.
Порка нейрохлыстом — ожидаемо, еще в те, прошлые сеансы, эта штука была у клиента любимой игрушкой. Чередование огня и льда — что-то в этом есть, особенно когда просто перестаешь чувствовать отдельные вспышки боли и все происходящее воспринимается как погружение в черноту, где нет ни начала, ни конца. Даже тебя самого нет, ты перестаешь быть и чувствовать отдельные моменты. Только общее ощущение черной, глубокой, затягивающей в свой омут, боли.
Перерыв оказался неожиданно долгим — Альгерд устал, взбесился из-за упрямства своей молчаливой жертвы, но требовать искренних эмоций приказом не стал. Ему хотелось настоящих. Растянул кибер-парня в станке на пределе возможностей, сходил в душ и завалился спать, оставив Irien’а ждать дальнейших «развлечений».
Irien закрыл глаза — жаль, что у него никогда не получалось уйти в спящий режим. Он не помнил, когда у него перестала работать эта опция. Кажется после группового сеанса, когда компания молодых богатых ублюдков устроила соревнования по силе удара, а он у них был в роли боксерской груши, которая еще и озвучивала результат. Тогда он решил воспользоваться новой уловкой, которую обнаружил совсем недавно. В программном обеспечении было множество сценариев обычного, не садистского секса, когда рекомендовалось включать музыку для создания у клиентов соответствующего настроения. Впрочем, некоторые клиенты и сами требовали включить ту или иную композицию, пока разукрашивали хлыстом или плетью спину киборга. А тут Irien, валяясь намазанный регенерант-гелем у себя в каморке, сам подключился к терминалу в соседней каюте и перебирал трэки, неожиданно найдя в этом удовольствие. Вот и сейчас он уже привычно запустил ставшую любимой мелодию и постарался отвлечься от боли.
Проснулся Альгерд, встал и теперь рассматривал киборга, недовольно кривясь.
— Знаешь, я несколько дней готовился к этой встрече. А сейчас даже не знаю, что с тобой делать. Не та обстановка, не та атмосфера, не то настроение. Да и ты сам не такой, к какому я привык.
Irien чуть заметно повел плечами. Что-то тормозило энтузиазм Альгерда — киборг не знал. Но точно видел, что от этого человек бесился еще больше. Интересно, а если его довести до срыва? Люди ведь тоже могут срываться. Жаль только, что с Альгердом это может не прокатить — всегда слишком продуманный, рассчитывающий даже каждый удар, привыкший все держать под контролем. У таких людей мало «болевых точек», на которые можно надавить.
— Господин, — Irien провел языком по пересохшим губам. — А ты умеешь делать «огненный вихрь»?
— Нет, и мне это не интересно. Увеличить приток крови к половым органам. До полной эрекции.
Киборг повиновался. Альгерд с брезгливой ухмылкой взялся за стек и принялся наносить удары по внушительных размеров члену. Irien про себя усмехнулся — человек страдал эректильной дисфункцией и, похоже, сейчас мстил киборгу, у которых таких проблем не возникало по умолчанию. Когда пенис опух и посинел, киборг хмыкнул:
— Скучно.
— Что ж, значит, будем разгонять скуку, — зло бросил Альгерд.
Мужчина открыл блок со стальными крючьями и принялся втыкать их, оттягивая кожу на спине, задней поверхности плеч, бедер и голеней киборга. Затем, полюбовавшись на дело рук своих, прикрепил крючья к блоку, отстегнул Irien’а от станка и подвесил на них в шестидесяти сантиметрах от пола. А потом продемонстрировал, как с ним может быть весело развлекательной кибер-кукле. Альгерд со всего маху пинал Irien’а в живот, вставил ему в анус самый большой дилдо, который только нашел, и снова бил в живот.
Через тридцать семь минут такого веселья киборга стало тошнить кровью. И он даже не попытался заблокировать рефлексивно сжимающиеся и пульсирующие болью внутренности. Слишком сильное воздействие, слишком много боли, слишком высокое напряжение всех мышц, чтобы не кричать, и не сдаваться окончательно на милость своего палача — и система стала постепенно отключаться, по экрану поползли строки предупреждений, о том что из строя выходит один участок и блок за другим. Irien проверил таймер: с начала сеанса прошло девять часов и двадцать три минуты. Можно было подождать еще, потерпеть, но застывшее маской смерти лицо человека, расширившиеся от возбуждения зрачки, нежный до отвращения голос, ставшие чуть суетливыми движения — все это говорило о том, что клиент уже полностью расслабился, и что добровольно от своей игрушки он уже не откажется. Рвотные спазмы слишком сильно сотрясали тело киборга, в итоге просто не выдержала кожа. Стальные крючья окончательно прорвали ее и Irien рухнул на пол, продолжая содрогаться, выплескивая густую черную кровь на ковер. Больше он ничего не помнил. Система отключилась, погрузив и сознание в темноту.
— Смотрите, светлеет, — обнадеженно задрал голову Пай, тут же получив каплей в нос. Тучи, однако, в самом деле полегчали, приподнялись, ветер раздирал их на клочки, как состриженную с овцы шерсть для прядения. Атаманша сделала было указующий жест, веля своим устраивать привал, но уронила руку, нахохлилась, глубже спрятавшись в подаренную Горляной пушистую шаль. Закат, впрочем, был с ней согласен:
— Мы сейчас на гребне холма, в низине будет хуже. Давайте остановимся.
Искать хворост и пытаться разводить костёр из влажного дерева не хотелось, погода, хоть и пасмурная, оставалась тёплой. В котомках нашлись мешочки сухарей и заботливо перемотанные крынки с яблочным повидлом, вызвавшие у Заката улыбку. Воду взяли из ближайшего ручья, холодного до того, что сводило зубы. Щука утверждал, что это значит, что вода хорошая, впрочем, выбирать здесь всё равно было не из чего. Он как обычно травил байки, остальные в основном молчали, перебрасываясь короткими просьбами — передай ложку, хочешь сухарь-горбушку, нет ли у кого лишнего повидла. Закат ловил скользящие по нему взгляды, недоверчивые, почти злые, но старался вести себя как обычно. В Залесье он привык, что на него не слишком обращают внимание, так что теперь чувствовал себя неловко. Обстановку разрядил Щука, прервавший на середине очередной рассказ.
— Эй, у Заката что, рога выросли? Чего вы уставились-то на человека?
Теперь уставились на самого Щуку. Хмыкнула атаманша, отвернулась. Не то попросила, не то приказала негромко:
— В самом деле, люди. Хватит уже. Видите, этот человек с Тёмным не один день жил и все целы.
Закат благодарно улыбнулся, разбойница в ответ только фыркнула, вгрызаясь в последний сухарь.
Когда они продолжили путь, он наконец спросил, как её зовут. Получил быстрый недоверчивый взгляд и короткий ответ:
— Ро.
Имя было или не местное, или не настоящее, но уточнять Закат не стал. Решил — если захочет, сама расскажет.
***
Кровь сочится из пореза на ладони, стекает по пальцам в приоткрытый рот, пятнает посеревшие губы. Обнажённая дева лежит на алтаре, но некому любоваться плавными линиями её тела. Ни свиту, ни стражу Тёмный Властелин сюда не допускает. Он сам нашел подаренный ему судьбой камень и считает, что, случись ему быть смертельно раненым, доберётся до него тоже сам.
Ему ещё ни разу не приходилось испробовать на вкус собственное бессмертие.
***
Несколько мгновений Закат смотрел в тёмное небо, проглядывающее меж будто нарисованных углем ветвей, и не понимал, где он. Не умирал же, так почему…
Наваждение сгинуло, едва он шевельнулся — алтарь никогда не был таким мягким. Вчера они наломали сосновых лап для лежанок, и, хотя такое ложе тоже не могло тягаться с матрасом, до каменного ему было далеко.
Девушку из сна Закат узнал сразу — та самая, заколовшаяся кинжалом, чтобы не попасть ему в руки. Он попытался её воскресить? Но как это возможно, это же его алтарь, а она была обычным человеком! Или необычным? Зачем она была нужна ему? Почему предпочла смерть? Знала ли, что он охотится на неё?
С каждым сном вопросов становилось всё больше. Закат путался в них, чувствуя себя слепым щенком, но не мог ни понять, ни отказаться от давно забытого прошлого. Раньше большинство снов было знакомы — обычные его победы и поражения, но это… Воспоминаниям о девушке было немногим меньше лет, чем тому, самому первому, в котором он впервые убил и впервые использовал магию.
Закат вздохнул, переворачиваясь на бок и подложив под щеку ладонь. Сейчас он предпочел бы наколдовать не молнию, а постель или хотя бы навес, чтобы с веток не капало.
Поэтому магия его и покинула. Эта сила желает убивать, воскрешать, двигать горы и поворачивать вспять реки. Если размениваться на мелочи, она расточается, как казна в руках небережливого владыки.
Или владыки, который устал отбирать у людей выращенную ими еду.
***
Новый день встретил путников духотой. Под удивительно жарким для середины осени солнцем земля курилась паром, одуряюще пахли луговые травы. Влажная одежда стремительно высохла и снова намокла — теперь уже от пота. Показалась деревня, приподнятая на холм, в отличие от спрятавшегося в долине Залесья, встретилась отбившаяся от стада овца. Рыжий разбойник в россыпи веснушек прикрикнул на неё, хлестнул по голенищу сапога хворостиной, и заплутавшее животное с меканьем умчалось к домам.
Настроение у разбойников было одновременно настороженное и приподнятое, Закат их вполне понимал. Мало ли, как встретят чужаков в Зорьках? Вдруг прогонят, а их всего пятеро, да и драться уже несподручно. И в то же время — вдруг примут? Пустят в дома, позволят жить по-человечески, а не зверьми в лесу.
Он чувствовал себя примерно так же, когда подходил к Залесью, где в то время как раз праздновали его смерть.
Путь преградило овечье стадо, серое и мокрое — не то не просохшее после дождя, не то пастух решил выкупать своих подопечных в реке. Встрече ни овцы, ни люди не обрадовались — животные испугались незнакомцев и заполошно метались туда-сюда, не давая пройти. Послышались окрики, на дорогу выбрался здоровенный детина с курчавыми волосами цвета пыльного сена.
— Не изменяют ли мне глаза? Брат, какими судьбами!
Пастух от всей широты души обнял Щуку, аж кости затрещали. Тот, улыбаясь, потер ноющие рёбра, представил сходу:
— Знакомься, Кудряш, это Закат. Он раньше у вас жил и приходится тебе кузеном, сыном покойной Ласочки, отцовой сестры.
Это заявление почему-то никакого удивления не вызвало. Кудряш только кивнул понимающе, протянул широкую ладонь:
— Ну, здравствуй, родич, — пожатие у него оказалось такое же крепкое, как и объятия. Спросил, оглядывая разношерстную толпу: — А это кто? Тоже кузены?
— Не-е. Эти к нам из лесу вышли, в батраки попросились, — разбойники захмыкали, отворачиваясь. Закат отметил удовлетворенно — стесняются ведь, значит, вряд ли передумают и снова подадутся в леса. Щука будто не заметил ничего, подмигнул названному брату: — Не отказывать же добрым людям? Полтора десятка их, вот пятерых к вам отправили. Стадо-то большое, тебе одному сложно, а?
— Мне-то? — Кудряш задумчиво пожал плечами, погладил по спине одну из стоящих рядом овец. Те рядом с родным пастухом бояться перестали и понемногу растягивались по лугу, выискивая траву повкусней. — Пожалуй, что и сложно… Ладно, идите к Стояне. Она этих молодцов с молодицами расселит.
Когда они отошли от пастуха, Закат уточнил:
— Он староста?
Щука отмахнулся:
— Да какое там! В Зорьках старосты сто лет как нет. Кудряш пастух, ну, общие дела тоже решает, но это как-то сообща выходит. Зорьки — село маленькое, староста не особо нужен. Сейчас они овец сменяли по случаю, вот людей и не хватает.
Село и впрямь оказалось крохотное — пять дворов да три огорода, старые, но добротные избы. Щука вывел путников точно к распахнутым дверям пастушьего дома, постучал в косяк. Выглянула Стояна в окружении целого венка ребятишек — точь-в-точь копия Горляны, разве что помоложе. Шикнула на расшумевшихся детей:
— Цыц! Брысь в дом, кто хотел сам муку молоть? — отряхнула и без того чистый передник, выпрямилась степенно. — Здравствуйте, Щука и все, кого не знаю. С чем к нам?
— Да вот работников вам привели, — тоже сразу перешел к делу Щука. — Вам же с овцами помощь нужна, да и вообще — земля хорошая, может и больше людей прокормить. А уж какая у вас тут рыбная река…
Стояна только вздохнула:
— Кто о чем, а Щука о рыбе! Сколько же это получается, восемь работников ты к нам привел?
— Не, всего пять! Это Закат, кузен Кудряша, мальчишка с ним, а Ро у нас в Залесье останется, только проводить пришла.
— Всё одно много, — Стояна покачала головой. — Кудряша видели? Он что сказал?
— Что ты всех расселишь, — широко улыбнулся Щука, видимо, хорошо знавший — сколько бы Стояна не сомневалась, а все равно согласится.
— Я?! — женщина ахнула возмущенно и тут же засмеялась. — Да он со своими овцами совсем с ума сошел! У меня дел невпроворот! Но ты село помнишь небось? Покажи им всё. Кто пасти овец умеет, пусть сразу к Кудряшу идет, небось не заблудятся. С остальными вечером разберёмся. Изб у нас пустых нет, но двоих Совка наверняка приютит, а остальных между Оселком и Вьюнком поделим.
Щука с радостью взял на себя обязанности проводника, рассказывая, кто где живет, какие прекрасные щуки водятся в реке у подножия холма, и что Кудряш скоро собирается стричь овец, так что рабочие руки ему в самом деле очень нужны.
— А если кто-то руно до ярмарки довезёт — совсем чудно будет!
Закат нахмурился, но Щука сделал вид, что не заметил. Похоже, он и в самом деле собирался отпустить вчерашних разбойников на ярмарку с дорогим товаром.
Общий стол вечером собирать не стали, новые работники — Закат решил, что хватит уже мысленно называть их разбойниками — ужинали вместе с приютившими их семьями. Гости, то есть сам Закат, Пай, Щука и Ро, присоединились к столу Кудряша. Многочисленные дети наконец-то расселись спокойно, дав себя посчитать — шестеро, не то погодки, не то затесались среди них двойняшки, все похожие, будто ягоды в лукошке. Судя по разговорам, родители не слишком задумывались над именами, назвав детей по номерам — Перваша, Вторын, Треташа и так далее. Закат удивился скорее не простоте решения, а тому, что селяне умели считать более чем раз-два-много.
— Так как, кузен, не останешься ли погостить?
Закат покачал головой, глядя в зеленые, будто трава, глаза Кудряша.
— Не могу. В Залесье остались ещё десять… Вышедших из леса желающих поработать.
Пастух понимающе кивнул, перевел чистый, и оттого ещё более весомый взгляд на Щуку.
— А ты? Мать завтра вернется с охоты, она будет тебе рада.
Щука заметно оживился:
— С грибами? Так вам рыбы надо наловить, какие грибы без рыбы! Эх, так и знал, что у вас тут без меня никакой рыбалки! Малые-то удочку хоть раз в жизни видели?
Дети наперебой заверили «дядю Щуку», что не только видели, но и пользоваться умеют.
— Ну-ну, завтра проверим! Закат, вы ж небось сами дойдете?
Закат, оглянувшись сначала на Пая и Ро, утвердительно кивнул.
***
— Господин, вы знаете, что я никогда ни о чем вас не просила.
Тёмный Властелин смотрит на свою королеву, стоящую спиной к нему на балконе. Кроваво-красная сорочка сползла с одного плеча, женщина подтягивает ткань повыше, прикрывая обнажённую кожу.
Ей совершенно не идёт красный.
— Но сейчас я умоляю вас. Пожалуйста, пощадите их. Это всего лишь слабые глупые люди…
Он подходит к ней, стискивает в объятиях, целует белую шею. Она не отстраняется, лишь каменеет в его руках, как обычно. Она не сопротивляется с тех пор, как он оставил тонкий шрам на этом прекрасном лице.
Он любит целовать этот шрам. Тогда она вздрагивает.
— Нет, — выдыхает он в маленькое ушко и прикусывает мочку. Королева не издаёт ни звука, даже когда во рту появляется вкус крови. Темный Властелин отталкивает её так, что женщина налетает на балюстраду, сгибается над ней, тяжело дыша.
— Я казню их на рассвете. Всех. И ты будешь смотреть на их смерть.
Протянула нож Акайо. Он взял, скользнул пальцами по лезвию, смахивая кровь, вытер об одежду. Вспомнилось — в храм нельзя входить с мечом, а потому в одеждах женщин прячут вот такие короткие кинжалы. Не для защиты, а для того, чтобы если враг нападет на безоружных, женщины смогли сберечь свою честь. Умереть, но не попасть в плен.
Традиция, родившаяся не из-за Эндаалора, который ни разу не заступал проведенной им же границы, а из-за собственной неспособности изловить все разбойничьи шайки. Из-за того, что они вообще появлялись, раз за разом, как бы жестоко ни были казнены предшественники.
— Мы можем пойти к монахам, — тихо посоветовал Тетсуи. — Это недалеко, а они должны лечить всех, кто об этом попросит.
Тэкэра опустилась на колени рядом, развязала пояс Рюу, откинула пропитавшуюся кровью полу куртки. Ощупала рану, поджала губы.
— Не поможет. Без твоей машины у него нет шансов.
— Время?
Тэкэра помедлила, перевернула Рюу на бок, тщательней изучая рану. Сказала:
— Возможно, несколько дней. Есть и пить нельзя. Но я могу ошибаться.
Таари коротко кивнула, обернулась к остальным.
— Рюу в паланкин, Тетсуи, указывай путь. Идите вперед, так быстро, как сможете. Иола, ты с ними и отвечаешь за то, чтобы монахи вам не отказали. Аой, ты за ними не угонишься, идешь с нами. Симото…
— Я иду в храм, — неожиданно сказала та. — Если монахи откажут, я смогу кое-что сделать.
Вместе с Иолой под балку паланкина стал Джиро, пошли так быстро, как только могут идти солдаты. Акайо проводил их взглядом, хмурясь. Он тоже хотел бы отправиться с ними, убедиться, что всё будет в порядке. Но кто-то должен был охранять Таари и Аой. Тихо сказала Тэкэра:
— Я найду дорогу по их следам.
Пошла первой. Акайо подал руку Таари, та оперлась на него.
Здесь весь берег зарос бамбуком, видно было, что кое-где приходилось рубить его, чтобы расширить тропу для паланкина. Они шли молча, Аой стягивала разрезанное на груди кимоно, ежилась. Вздохнула Таари, протянула ей свободную руку.
— Не бойся. Всё будет в порядке.
Та улыбнулась неожиданно светло.
— Я увидела Рюу, значит, всё уже хорошо. Теперь я не думаю, что он покинул меня, знаю, что надеялась не зря. Жалею только, что не пошла против воли родителей ещё дома. Тогда ему не пришлось бы сражаться за меня. И что не узнала его сразу. Просто не могла поверить.
Глубоко вдохнула, улыбнулась снова, явно через силу. Таари все-таки притянула её к себе, шепнула на ухо:
— Плакать можно.
И та разревелась, как маленькая девочка, вцепившись в чужое плечо.
Акайо замер рядом, стараясь оставаться спокойным. Ждал, когда можно будет идти дальше. Думал — какой же силой обладают её слова, если даже впервые увидевшая Таари девушка подчиняется им вот так. Думал — если Маани опоздает, Таари, наверное, вот так же прикажет Аой не умирать. Думал — даже если у Таари получится, сможет ли Аой, отдавшая всю себя ради любви, жить дальше? Она ведь пожертвовала своей семьей ради Рюу, их уважением. Для любого жителя империи это больше, чем отдать жизнь.
Он всё ещё думал об этом, когда они продолжили путь, и впереди показалась стена монастыря. Здесь не было такой длинной лестницы, потому что не было ежедневно приходящих к молитве верующих, путники вошли в распахнутые ворота. Прямо за ними столкнулись с юным послушником, указавшим путь к домику, который отвели им на время, пока монахи помогают раненому.
Паланкин уже стоял на террасе рядом, Таари нырнула под опущенную плетёнку, зашелестела внутренней стеной, закрывающей технику. Аой неуверенно оглянулась на остальных, Акайо кивком указал на домик.
— Ты можешь отдохнуть вместе со всеми.
Она только опустила взгляд, мгновенно покраснев. Хмыкнула Тэкэра, ловко приобняла девушку, увлекая в монастырский сад. Акайо запоздало понял — ну конечно, ведь Аой не то замужняя, не то нет, и в любом случае они для неё чужие мужчины, оставаться с которыми наедине, без мужа и без родителей, запрещено.
Остальные по очереди скрылись за бумажной дверью, остановился на пороге Кеншин, посмотрел вопросительно. Акайо качнул головой, остался стоять возле паланкина. Отстраненно подумал «кажется, я устал». Сам удивился, какой равнодушной и медленной вышла мысль. Конечно, он беспокоился за Рюу и его невесту, которым повезло найти друг друга в последний момент. Конечно, злился на себя, что не научил своих спутников сражаться, и одновременно радовался, помня, что, если бы все сложилось иначе, Ясуо, который на самом деле не был ни в чем виноват, умер бы безвозвратно. Как тогда горевал бы Тетсуи.
Он чувствовал все это, и в то же время — ничего. Так уже было не раз, когда слишком сильные переживания не могли поделить его разум меж собой, в итоге оставляя опустошенным, но почти спокойным.
— Дыра, — шепотом выругалась Таари. Отбросила полог, вылетела из паланкина, как стрела из лука. Акайо, глядя на её лицо, приготовился к мысли о том, что Рюу в самом деле умрёт, но Таари для начала просто схватила его за рукав, оглянулась. — Где Аой?
— Тэкэра увела в сад.
— Хорошо. Пошли, расскажу вам, что происходит.
Он постарался сделать вид, что это не она тащит его в дом, а он её сопровождает. Впрочем, вся их маскировка уже давно мало чего стоила.
— Заброска в Каминою, — сказала, едва за ними закрылась дверь. — Там ещё горячие источники и лес рядом.
— Два дня пути, — сразу отозвался Иола. — Если туда и назад — четыре. Он столько не продержится.
Таари отрывисто кивнула, села на пол. Тетсуи протянул ей чашку чая, она взяла, но словно не заметила этого. Акайо опустился рядом, коснулся руки. Таари сжала его пальцы. Сказала, встряхнувшись:
— Когда монахи закончат, положим его в паланкин и пойдём. Было бы лучше оставить здесь меня и Аой, но не выйдет, если я правильно понимаю обычаи.
Акайо вместе с остальными кивнул. Монахи могли позволить женщинам провести в их доме один день, но ни одну ночь. Странный, на самом деле, запрет, не имеющий реального смысла.
Вернулась Тэкэра, ведя за руку Аой. Та выглядела такой растерянной, что даже разрезанное кимоно забывала придерживать. Тут же прикипела взглядом к Таари, потом, с трудом оторвавшись, посмотрела на всех остальных. Наоки улыбнулся ей, и девушка, будто вспомнив, как должна себя вести правильная дочь империи, вспыхнула, опустила голову.
— Ладно тебе, — тут же погладила её по плечу Тэкэра. — Мы тут нарушаем все возможные правила. Глаза отводить тем более не обязательно.
Акайо надеялся, что она всё-таки не ошарашила Аой честным рассказом об Эндаалоре, а придумала какую-нибудь более правдиво звучащую легенду. Однако ни убедиться в том, что у их тайны стало на одного хранителя больше, ни поверить в здравомыслие Тэкэры не успел — в косяк постучали.
— Надежды нет, — спокойно сообщил замерший в дверях монах. — Предки желают видеть вашего собрата, и не позднее, чем через день, он уйдет к ним.
— Сколько времени вы можете дать ему? — первым спросил Иола. Монах неодобрительно качнул головой, но ответил:
— Здесь мы могли бы долго длить его умирание, но не имеем права продлевать муки. В дороге у него будет меньше времени. Вам необходимо достичь места паломничества?
— Да, — быстро ответил Акайо. — Каминою.
— Роща предков, — кивнул монах. — Хорошо. Мы сделаем так, чтобы он дожил до Каминою.
Вышел. Акайо выдохнул вместе со всеми, улыбнулась наконец окаменевшая на время разговора Таари. Тут же зло дернула плечом:
— Продлевать муки… Бред. Почему вы так легко расстаётесь с жизнью?
— Потому что верим, что если умереть хорошо, то после смерти будет лучше, чем теперь, — прошелестело в стороне. Симото, до того молча сидевшая в углу, коснулась мандолины, запрокинула голову, позволив кудрям соскользнуть за спину. — Смерть открывает глаза, не оплакивай меня, брат мой. Я ушла и навеки стала счастливой…
Она пела о смерти, как о возлюбленной, а после, не сделав никакой паузы, о возлюбленной, как о смерти. Акайо слушал, словно завороженный, но все-таки заметил, как Таари щелкнула чем-то в рукаве. Подумал — странно знать, что теперь голос Симото может пережить их всех, записанный и переданный в бесконечные хранилища Эндаалора.
Смолкли струны, прижатые узкой ладонью. Симото легко улыбнулась.
— Поэтому мы не боимся умирать.
Таари только упрямо поджала губы.
— Красивая песня, но плохой ответ. Что будет после смерти в лучшем случае неизвестно — если пытаться быть оптимистичной. Скорее всего — ничего. А пока живешь, можешь многое изменить к лучшему. Если жить, а не просто ждать смерти, как избавления от каторги.
Очень точные и оттого кажущиеся жестокими слова. Но Симото только улыбнулась в ответ.
— Если тебе есть, для чего жить. — Снова коснулась своей мандолины, напела негромко: — Оставим спор, мой друг, мы слишком далеки, и истина твоя верна, но и моя не ложна.
Таари вздернула подбородок, явно несогласная с подходом, но промолчала. Обернулась к остальным.
— Нам долго ждать, если будем сидеть молча, будем беспокоиться. Тетсуи, мы только что были в твоём доме. Расскажи, как ты оказался, — быстрый взгляд на Аой, — так далеко от него.
Фыркнула Тэкэра, приобняла новообретенную подругу за плечи.
— Таари, уже поздно изображать простых путешественников! Аой все знает, так что не стесняйся.
— А мне нечего рассказывать, — Тетсуи опустил голову, смущенный вниманием. — Я просто стал кадетом, потому что был вторым мальчиком в семье, нас обязательно забирают. Хорошо учился, поэтому меня взяли в поход, знаменосцем. Умер там, рядом с генералом, сам… Очень испугался, когда очнулся. Ничего не понимал. Не мог поверить, что у вас живут настолько иначе. Когда меня обсуждали, говорили, что учить слишком долго, плохие способности, и единственное достоинство, что я, — запнулся, отчаянно покраснев. Закончил совсем тихо: — Красивый. Поэтому я оказался среди тех, кого вы купили.
Нахмурился Юки, крепко обнял друга. Заявил:
— Сами они с плохими способностями!
Так по-детски, что Тетсуи даже улыбнулся. Вздохнула Таари:
— В СКЧ за такие разговоры подавать надо. Не совсем их профиль, но всё равно. Если захочешь, когда вернемся, найду тебе нормальных учителей.
Он кивнул поспешно, потом смущенно спрятал лицо.
— Только я не знаю, чему мне учиться.
— Небольшая беда, попробуешь разное и решишь, — помолчала. Добавила: — Если вообще захочешь вернуться. И это ко всем относится. Вы свободны, но, если вернетесь, снова придется стать рабами, моими или чьими захотите. С неквалифицированной работой у нас проблемы, до квалифицированной вы пока не дотягиваете, а, чтобы заплатить за учебу, опять же, придется стать рабами.
Они переглянулись, Акайо молча склонился перед ней. Она хмыкнула:
— С тобой всё понятно.
— С нами тоже, — неожиданно подал голос Кеншин. Объяснил, хмурясь: — Мы пошли сюда не для того, чтобы освободиться. Мы принадлежим тебе. Даже без ошейников, это всё равно так.
— Глупости, — резко ответила Таари. Взмахом руки остановила все возможные споры, сказала мягче: — У вас есть время подумать. Сделайте это, и используйте голову, а не свои дурацкие представления о чести. Я вас не спасала, я просто делала то, что мне было нужно. Вы имеете право делать то, что нужно вам.
Луна уже не была полной (хотя и светила довольно ярко), не создавала ощущения обманчивости окружающего мира, и собачий вой казался не жутким, а жалобным… В общем, через мост Ковалев шел, полный уверенности в себе и собственных силах.
Над рекой клубами вился туман – похолодало резко, на траву выпал иней, воздух замер неподвижно, и шевеление тумана при полном безветрии выглядело странным, будто живым. Понятно, что вода остывает и пар поднимается сначала вверх, а потом изморозью опускается обратно на воду, но… Как в летних облаках всегда можно разглядеть фигуры животных и лица людей, так и в движении клубов пара над рекой, да ещё и в лунном свете, мерещились тени и силуэты неведомых существ, мановения рук, переплетения щупалец, взмахи крыльев… Тягучий вой не смолкал.
Ковалев увидел пса ещё с моста: тот сидел у самой кромки тумана, задрав морду к луне, и не смотрел по сторонам, не прислушивался, не принюхивался – бери его тёпленьким… Моток капроновой бельевой верёвки в кармане придавал уверенности в успехе задуманного.
Пёс подпустил Ковалева довольно близко, не обращая на него внимания, будто был чрезвычайно занят важным делом – вытьём на луну. А потом опустил голову и глянул исподлобья: блеснули два ярких зелёных глаза, морда ощерилась, и до Ковалева донесся глухой, клокочущий в горле рык. И если бы Ковалев увидел пса в эту секунду впервые, то не усомнился бы в том, что это волк, – дикий матерый зверь, который не только ворует кур и коз, но не побоится напасть на ребёнка или женщину.
Почему Ковалев был так уверен, что пёс примет вызов? Потому что так случилось в прошлый раз? Но пёс, наученный горьким опытом, решил не связываться и начал отступать – назад и в сторону, к воде. И, выбрав подходящий миг, развернулся прыжком и побежал вдоль берега прочь. Гоняться за собакой при луне с криками и энтузиазмом первобытного охотника Ковалев был не готов, но неожиданно ощутил азарт: убегают – догоняй. Нет сомнений, будь это настоящий волк, которого кормят ноги, Ковалев отстал бы безнадежно в первые же секунды преследования, но тут ему повезло – пёс бежал по кромке воды, а берег поднимался всё выше, и деваться собаке было некуда. Он направлялся в сторону, противоположную железнодорожному мосту, к поселковому пляжу, – и там, на открытом пространстве, несомненно обогнал бы Ковалева. А потому оставался лишь один выход – прыгать на собаку сверху, пока берег не столь высок, чтобы убиться…
И Ковалев прыгнул. Вперед, ласточкой, как прыгал с тумбочки в воду, – и даже ухватил пса за хвост, прежде чем пропахать мокрый песок подбородком… Пёс извернулся, в первый раз клацнул зубами вхолостую, а во второй не промахнулся, тяпнул Ковалева за руку, сжимавшую хвост, не прикрытую ни рукавом, ни шарфом. Впрочем, в ту секунду боли Ковалев не почувствовал и от удара о землю лишь слегка обалдел, рванул собачий хвост к себе – и пёс распластался на песке, безнадежно пытаясь вырваться, извиваясь всем телом, рыча и клацая зубами. А потом, когда Ковалев попробовал рывком подняться, клыки лязгнули прямо перед лицом, хвост выскользнул из зажатого кулака и пёс отпрыгнул в сторону – в воду. И, чего Ковалев никак не ожидал, – шустро поплыл в сторону другого берега.
– Это ты напрасно… – усмехнулся Ковалев, поднимаясь. – Тут я тебе даже дам фору.
Окунуться в реку после парной – это не совсем то, чего хотелось. Не совсем победа. Совсем не победа… По спине прошла дрожь от возбуждения, предвкушения, восторга… Дыхание сбилось, стало медленным, неровным… Ковалев скинул расстегнутую куртку, в которой на минутку вышел из дома, и подумал, что далеко пёс не уплывет, а тащиться домой по морозцу в мокрой одежде полезно не будет. Он разделся быстро, пёс успел отплыть от берега метров на пятнадцать, не больше, – его сносило течением. Разгоряченное бе́гом тело не ощутило холода, разве что на мокром песке заломило босые ступни. А вода была теплей воздуха – совсем немного, но теплей. Ковалев нырнул, хорошенько толкнувшись, и снова ничего кроме восторга не испытал – ледяная вода обожгла жёстко, будто наждак, кожа загорелась, дыхание замерло в стиснутых спазмом ребрах… Он вынырнул в метре от пса, догнал того в два гребка и ухватил за загривок. А когда пёс попробовал сопротивляться, просто надавил ему на шею – и пёс все понял: болтал беспорядочно лапами, как перепуганный кутёнок, царапался и не столько вырывался, сколько пытался использовать Ковалева как плавсредство. Вот, пожалуй, тогда стало по-настоящему холодно. До боли, которая с каждой секундой становилась всё сильней, оборачивалась паникой. Ковалев грёб к берегу, толкая собаку перед собой и уворачиваясь от лап с тупыми когтями, когда ощутил чужое скользкое прикосновение под водой. Тяжелое и широкое. Он думал, что это ему померещилось.
Под ногами появилось дно, илистое и колючее, но Ковалев всё же встал на ноги – воды было по пояс.
Дежавю… Наверное, маленького мальчика с первым юношеским разрядом довольно было потянуть на дно за лодыжку – утопить таким образом мастера спорта невозможно. От холода мутилось в голове, и когда колено тронула огромная пасть (на удивление твердая и гладкая), Ковалев еще не верил, что такое возможно. Поверить пришлось тогда, когда пасть чудовища плотно обхватила ногу, сжались челюсти и рыба сделала рывок – так собака треплет добычу. Нет, не зубы – будто две острые терки содрали кожу широкой полосой, тяжелые челюсти подвернули колено, от резкой боли свет вспыхнул перед глазами, Ковалев рухнул в воду лицом вперед и хлебнул на вдохе. Не сразу понял, что рыба тащит его под воду, что вода уже сомкнулась над головой – ледяная черная вода… И, наверное, бессмысленно было молотить второй ногой по скользкой рыбьей голове, потому что оглушить пяткой рыбу такого размера невозможно. Дыхания не хватало, хотелось кашлять, лицо коснулось вязкого илистого дна, а Ковалев продолжал беспорядочно бить пяткой рыбью голову, пока не догадался метить в глаз и в ус, торчащий над глазом. Прицелился и вдарил изо всех сил… Не то чтобы рыба вмиг разжала челюсти – просто ослабила хватку, и, обдирая ногу ещё сильней, Ковалев вывернул её из захвата, рванулся вверх и заметил, что правой рукой всё ещё держит собачий загривок. Держится за собачий загривок…
Сом был слишком неповоротлив, чтобы успеть сделать второй заход, – Ковалев видел, как медленно, неуклюже он разворачивается, всматривается, вслушивается в движение черной воды… Чудо-юдо рыба-кит…
Ковалев поспешил выползти из воды – на карачках, отплевываясь, кашляя и толкая перед собой захлебнувшегося пса. Сел на песок, чтобы отдышаться. Происходящее от начала до конца более всего напоминало кошмарный сон, и если бы ободранная подвернувшаяся нога не болела так сильно, Ковалев решил бы, что спит… Потому что в темноте под водой человек не может разглядеть ни рыбьих глаз, ни рыбьих усов, не может видеть, как сом разворачивается…
Пёс заперхал, потом заскулил, попытался подняться, но не преуспел. Ну вот, а Коля рассказывал, что настоящее динго плавает под водой, как крокодил… Ковалев машинально потрепал его холку, почесал за ухом. От холода зуб на зуб не попадал.
– Что, демон смерти? Хреново тебе? А вот нечего кусаться…
Пёс заскулил снова, ткнулся носом в ладонь и чиркнул по ней горячим мягким языком.
– Не надейся, не отпущу. Ветеринарам сдам, для опытов. – Ковалев погладил мокрую собачью башку. От настоящего динго несло псиной, а к руке прилипала жесткая скользкая шерсть. Горячий язык снова основательно прошелся по ладони, пёс вздрагивал и доверчиво терся носом о руку.
Встать и добраться до брошенной одежды оказалось непросто – на ногу было не наступить, от озноба движения получались неловкими и замедленными, и если бы пес вздумал бежать, Ковалев бы вряд ли ему помешал. Но пёс поднялся так же медленно, отряхнулся и поплелся сзади, не отставая ни на шаг.
По дороге обнаружилась ещё одна напасть – из прокомпостированной собачьими зубами руки часто-часто капала кровь. Ковалев посмотрел на рану – неудачная была рана, клык основательно порвал руку между большим пальцем и указательным, не считая еще двух дырок на пясти, сверху и снизу.
– Убил бы… – проворчал Ковалев, оглянувшись на пса. Тот посмотрел в глаза виновато и доверчиво.
Потребовалось немало силы воли, чтобы только прижать футболку к ране, и если до перевязки боль едва ощущалась, то от одного прикосновения стала нестерпимой, жгучей. Ковалев обмотал руку потуже, скрежеща зубами.
От дрожи сводило челюсти, вытираться было нечем – и одеваться пришлось одной рукой. Ковалев весь извозился в песке, прежде чем натянул джинсы, что добавило острых ощущений в ободранной ноге; не нашел в темноте носков и надел ботинки на босу ногу. Долго не мог попасть в рукава свитера, пока не догадался, что они вывернуты наизнанку, с трудом протащил руку через рукав куртки – теплей не стало, даже когда он застегнул ее на все пуговицы. Особенно мокрой голове.
Пёс жался к ногам и норовил лизнуть пропахшую кровью повязку на руке.
– Да ты людоед, братец…
Пёс вильнул хвостом-поленом, то ли подтверждая сказанное, то ли надеясь опровергнуть.
От неосторожного шага в коленке что-то щелкнуло, Ковалев охнул и присел. Но, видно, сустав вернулся на место, потому что после этого наступать на ногу стало немного легче. Иначе до дома без посторонней помощи Ковалев точно не добрался бы.
Пёс шел сзади, не отставая ни на шаг, и только возле крыльца остановился, посмотрел по сторонам, поднялся по ступенькам и лег перед дверью, вопросительно взглянув на Ковалева: всё ли правильно сделано?
Тому было не до пса – уйдёт до утра и уйдёт, не сажать же его на цепь вот прямо сейчас…
Влада ахнула, увидев Ковалева на пороге.
– Серый… Что случилось?
– Ничего, – буркнул он и прошел в комнату, к печке.
– Ты весь в песке… Ты купался, что ли?
– Дай лучше тапки. – Он скинул ботинки и встал на ледяной пол. – Какого черта тут такая холодина?
– Да ты чего? – Влада зажгла свет в поисках тапок. – Двадцать шесть градусов, куда уж теплей… У тебя кровь на коленке, что случилось-то?
– Ничего, сказал. Холодно.
…Каролина и Ноэль сидели рядом, взявшись за руки, возле разбитого шаттла. Она хотела найти подходящие слова соболезнования по поводу гибели Аэля, но тупая боль в голове и тяжесть на сердце словно вычеркивали все мысли, и она не могла сформулировать даже дежурные фразы. Да Ноэль, похоже, и не сильно нуждался в них сейчас. Он сидел, низко опустив голову, и сжимал руку Каролины в своей, будто удерживал таким образом связь с реальностью. Каролина не видела его лица, но чувствовала, что оно искажено болью и невероятным отчаянием, настолько сильным, что никакие слова утешения все равно не помогли бы.
Каролина почему-то вспомнила свою поездку на Нептун и знакомство с Ноэлем. Как же тот день отличался от этого! Каким счастьем тогда светились его глаза, каким радостным и безмятежным он был, услышав ее искреннее и честное «да»… Неожиданно для самой себя Каролина поняла, что поступила правильно и мудро, не бросившись сразу в омут всепоглощающих чувств. Ей было сложно понять себя, но она вдруг подумала, каким неосмотрительным был бы ее шаг, решись она остаться на Нептуне. Тревогу за Энтони она постаралась загнать очень глубоко в глубину души, но его образ все время вставал перед ней, и думая о нем, несмотря ни на что, она была счастлива. Ноэль вдруг сжал ее пальцы в своих, и Каролина повернулась к нему. Ноэль смотрел на нее большими грустными глазами.
– Каролина, – хрипло произнес он.
– Да?
– Ты никогда не пела мне…
– Не пела, – с сожалением ответила она. – Все время не было времени, и ты не просил…
– Спой сейчас, – попросил Ноэль.
И Каролина запела…
– «Поговори со мной на Ты», –
У солнца тихо я просила.
– «Твоей не хватит теплоты
На всех, – мне солнце говорило. –
Мы не сравнимы, уходи,
Ищи себе подобных ниже.
А я дарю свой свет другим,
И все хотят ко мне быть ближе».
– «Поговори со мной на Ты», –
Просила я у темной ночи.
Но прячет ночь свои мечты
И говорить со мной не хочет.
Пусть одинокие сердца
Такая ночь соединяет,
Мы ей не верим до конца,
Она от боли не спасает.
– «Поговори хоть ты со мной! –
Звезде далекой я кричала. –
Я буду честною с тобой!
К тебе взлететь всегда мечтала!»
Мигают звезды меж собой.
Для них я – лишь кусочек пыли.
В той темноте полупустой
Мы лишь с Луной поговорили.
– «Ответь на мой вопрос один! –
Я у Луны просила слезно. –
Кто был мне близок – стал чужим.
Как все вернуть, пока не поздно?..»
Но лунный свет – холодный свет,
И он в моих ладонях тает.
Никто не может ответ,
Когда лишь сердце выбирает…
– А теперь нам нужно проститься, – хрипло проговорил Ноэль. Последний отзвук песни только что погас, будто падающая звезда, и Каролина не сразу поняла, что он сказал. Но когда до нее дошел смысл его слов, она почувствовала себя так, будто ей за шиворот высыпали большую горсть снега.
– Ты что, Ноэль, – испуганно произнесла она. – Зачем ты такое говоришь? Ведь мы еще живы!
– Надежды нет, – тихо и печально ответил он. В интонации его голоса была грустная обреченность, заставляющая Каролину болезненно дрожать. – Нептунцы не смогут спасти Землю, легионеры разбиты, и марсиане отправятся завоевывать нашу планету. Мы недооценили их. Отсчетный механизм уже включен, и на Землю скоро обрушится поток смертоносных ракет с марсианских кораблей, которые уже здесь, на орбите Земли… Прости меня! – Ноэль вдруг стал с жаром посыпать поцелуями ее руку. – Прости, что не смог уберечь тебя. Надо было заставить тебя остаться, не позволить тебе улететь с Нептуна… Тогда ты бы осталась жива… Твой Энтони тоже не должен был возвращаться на Землю, ведь теперь он тоже, скорее всего, погибнет… А ведь вы любите друг друга.
– Что? – Каролина вздрогнула, почувствовав, как руки холодеют даже под его жаркими поцелуями. – Ты сказал…
– От меня невозможно спрятать такое, – со вздохом сказал Ноэль. – Пусть я плохой легионер, но я разбираюсь в отношениях людей… Ты любишь его, причем уже давно. Я понял это практически сразу, как увидел вас вместе.
Каролина высвободила руку и отклонилась немного назад на камень, обдумывая слова Ноэля. От услышанного у нее сильно забилось сердце, и ей самой стало страшно от этого открытия. Да, Ноэль был прав. Каролина действительно любила Энтони, и любила давно, наверное, с самой первой их встречи… Нет, еще раньше, когда впервые услышала его голос по телефону и приняла за телефонного хулигана. Их знакомство и отношения нельзя было назвать романтическими, но даже под маской избалованного богатого мальчика он привлекал ее, она чувствовала притяжение, и ей это нравилось. А Ноэль – просто друг, очень хороший друг, она любила и всегда будет любить его, но только как друга. Правда, теперь, после этого открытия, ей снова стало сильно тревожно за Энтони, но сердце подсказывало ей, что он жив.
«Энтони не может умереть, не может бросить меня, – подумала она. – Особенно сейчас, когда он так мне нужен».
Каролина так глубоко задумалась, что внезапно придя в себя и увидев Ноэля, поразилась – он сидел, опустив руки на колени и закрыв глаза, будто уже приготовился умирать. Каролина потрясла его за плечо, Ноэль только немного приоткрыл глаза и посмотрел на нее бессмысленным взглядом.
– Ноэль, мы не можем оставаться здесь, – с тревогой сказала она. – Нам нужно идти!
– Куда нам идти? – тихо ответил Ноэль. – Мы обречены. Мы можем только ждать…
– Я не собираюсь ждать! – крикнула Каролина и сама удивилась, как громко и звонко прозвучал ее голос. – Может, еще не поздно! Мы должны попробовать! Должен быть какой-то шанс!
– Его нет, Каролина…
– Я не верю в это! – она снова закричала, чувствуя, как слезы отчаяния бегут по лицу. – Я не верю! Мы должны бороться! Ты же легионер, Ноэль! Вставай! Вставай и борись!
Но Ноэль только тяжело вздохнул в ответ. Каролина заплакала – так горько и сильно, что ей показалось, она сейчас умрет.
– Энтони бы боролся! – крикнула она в рыданиях. – Он бы не сдался!..
И вдруг она почувствовала что-то теплое в своем кармане. Каролина опустила руку и вытащила горстку зеленоватых круглых камешков. На ее глазах они стали таять и растеклись водой, просочившись сквозь пальцы. Каролина с изумлением смотрела, как капли упали на землю и впитались, и в этих местах сразу же появились свежие побеги, которые быстро росли.
– Что это? – растерянно произнесла она.
Ноэль смотрел с не меньшим удивлением, чем она.
– Это… это же слезы иэллы! Невероятно! Ты сохранила их?
– Да, – пробормотала Каролина, завороженно глядя на несколько прекрасных бутонов, которые уже созрели и стали медленно распускаться. Ноэль приподнялся и осторожно коснулся мягкой чашечки цветка – тот вздрогнул и закачался. Желто-белые лепестки тоже зашевелились, и внутри них, на мягкой сердцевине, заблестели маленькие капельки…
– Невероятно, – повторил потрясенный Ноэль. – Ты сохранила слезы иэллы, и они защищали тебя все это время… Но цветы иэллы растут только на Нере. Это невозможно, чтобы они вдруг проросли здесь… О чем ты подумала? – он повернулся к ней, его глаза сияли восторгом. – О своем Энтони? О том, как сильно его любишь? Можешь не отвечать, – он снова коснулся дрожащего цветка, не обращая внимания на ее смущение. – Слезы иэллы не отреагировали бы на что-то слабое и ненастоящее… Но все равно, это невероятно, – он радостно рассмеялся и погладил лепестки снова.
– Да, это так, – проговорила Каролина. – Раз даже слезы иэллы верят мне и хотят жить, неужели ты так просто сдашься и будешь ждать смерти?
Ноэль в ответ поднялся и выпрямился.
– Нет, я хочу жить и готов бороться, – твердо ответил он. – Прости мою слабость, Каролина Биггс. Ты заставила меня поверить. А слезы иэллы дали надежду…
– Замечательно, – Каролина тоже поднялась и встала рядом с ним. – Мы должны идти.
– Да! – Ноэль подал ей руку, и они стали вместе выбираться из развалин здания.
…Идти им пришлось долго.
Уже совсем рассвело, и солнце озарило очень грустную картину. Казалось, город был полностью разрушен. Похоже, практически все выжившие уже выбрались отсюда, и им никто не встретился. Тем не менее, когда они вышли на поврежденную автостраду и не увидели ни одной машины поблизости, это озадачило Каролину. Ноэль ответил ей прежде, чем она успела задать вопрос:
– Марсиане… Они были здесь ночью и увезли всех, кто выжил, чтобы сделать их своими рабами на Марсе. Линда так приказала.
Каролина с трудом удержалась, чтобы не заскрежетать зубами от ярости. Затем они заметила вдали черный автомобиль, который двигался прямо на них.
– Может, эти люди нас подвезут, – высказал предположение Ноэль. Каролина молчала и только смотрела перед собой. Ей показалось, что этот же самый автомобиль преследовал их с Энтони, но сейчас убегать и прятаться не было смысла. Автомобиль поравнялся с ними и остановился. Его стекла были затонированы, и водителя не было видно. Затем стекло опустилось, но лицо водителя скрывали большие темные очки.
– Нам нужна помощь, – проговорила Каролина, пристально вглядываясь в лицо водителя. Оно показалось ей мучительно знакомым… Она пошатнулась и чуть не упала, узнав его и услышав знакомый голос:
– Каролина? Это ты?
– Энтони! – выдохнула она и стала падать, Ноэль успел подхватить ее и удержать на ногах. Энтони распахнул дверцу.
– Садитесь, быстрее! – раздался его голос, дошедший до нее словно сквозь стену. Ноэль быстро посадил Каролину на заднее сиденье и сел рядом с ней, и они сразу поехали.
(Эйдан Келли и Ричард Норвуд: непростая жизнь подменыша)
Неблагой Подменыш
На фоне своих коллег Эйдан Келли выглядит совершенно лишним и неуместным до идиотизма — как выглядит лишней холёная левретка в модном комбинезоне на служебной псарне. У Эйдана Келли мажорская длинная причёска и руки, забитые татуировками до самых запястий. Эйдан Келли в принципе не умеет заткнуться вовремя, рапорты на него занимают целую папку, начальник уже устал закрывать глаза на его выходки, но ему словно плевать.
Эйдан Келли шутит о папаше, который зажилил деньги на ортодонта, потому что виски было важнее, и смеется, скаля острые клыки. Эйдан Келли зачесывает волосы так, чтоб они прятали уши, и каждый день подолгу смотрит в зеркало, боясь найти рыжую прядь. Эйдан Келли забивает татуировками старые шрамы от зубов и когтей. Эйдан Келли не снимает стальной армейский жетон даже ночью.
Днем Эйдан Келли невыносим. Он рискует собой столько раз, что и сам уже сбился со счета, но пули обходят его стороной. Он лезет в самую грязь и втирается в доверие к боссам картелей, но никто из них не помнит даже его имени, когда всё заканчивается. Он спит с любовницами мафиози, дерётся на подпольных рингах и словно ищет смерти.
Адреналиновый псих, говорит про него начальник. Будь осторожнее, просит врач, уставший уже тратить на него нитки. Эйдан Келли смеётся в ответ — адреналин ненадолго заглушает музыку, которая каждую ночь приходит к нему во сны.
Ночью ему снятся зелёные холмы вересковых пустошей, серое море, лижущее скалы, и камни, тянущиеся в небеса. Ему снятся костры Бельтайна и пьяное веселье — танцуют у костра леди и джентльмены в старомодной одежде, и шаги их не сминают траву. У одних нет спин, у других — полы роскошных нарядов выпачканы в тине, у третьих — клыки и когти. Они кружатся в танце, бесчеловечно прекрасные и безумные, и больше всего на свете Эйдан хочет шагнуть к ним и плясать, плясать, плясать, пока не упадёт от усталости замертво. Но он знает: нельзя. Если поддаться этому зову, вернуться уже не получится. Он забудет имя и лицо отца, забудет, кто он сам есть, и даже после смерти будет нестись в танце. Нельзя.
Музыка затихает, и из тени выходит мужчина с лицом самого Эйдана. У него рыжие волосы, украшенные гребнями из человеческих костей, глаза зеленее вереска и узоры синей краски там, где у Келли татуировки. Он одет в шкуры и кожу, и в левой руке его костяная свирель. Он смотрит в упор и говорит на языке, которого Эйдан не может знать:
— Ты слишком долго бежал. Возвращайся к нам, сын холмов. Твоё королевство ждёт тебя.
Эйдан пытается закричать, задыхается в дыму костров и просыпается, и подолгу лежит, слушая шум города из открытого окна. Он вспоминает — отца, на которого не похож совсем, вечно отрешенную, пропадавшую на работе мать и шепот соседей о том, что младшенький-то у Келли вовсе на папашу не похож, и скалится в ночную темноту. Холмы зовут его — но он держится. И будет держаться, пока может, он человек и человеком умрёт.
Сквозняк доносит отзвук свирели.
Азирафель впервые был у Кроули в гостях и, разглядывая просторную квартиру, размышлял о том, что демон оказался гораздо сильнее привязан к земле, раз уж так зацепился во всех земных реальностях. Чтобы как-то сгладить некую неловкость, возникшую из-за необычности ситуации, Азирафель улыбнулся:
— У тебя здесь мило.
Кроули выглядел удивлённым:
— Даже так? Не замечал.
Разумеется, он кокетничал, напрашиваясь на ещё одну порцию похвалы, к которой испытывал слабость. Азирафель весомо кивнул:
— Современно, прогрессивно и… — как оно ещё там? — минималистично.
Кроули польщённо скривился:
— Это ты ещё не видел мою оранжерею.
Увидеть нечто подобное в доме демона Азирафель точно не ожидал, а Кроули уже эффектно распахнул дверь и замер на пороге.
— Ты мне пока…
Договорить Азирафель не смог, прерванный потоком брани. Некоторые слова он услышал впервые, но интуитивно понял суть тирады, сводившейся к тому, что кто-то пробрался в чужую квартиру и украл все цветы. Кроули казался таким несчастным, что его захотелось утешить:
— Меня, если ты не заметил, вообще лишили дома. И книг, многие из которых, надо сказать, на земле остались в единственном экземпляре.
— Но кому помешали цветы?!
Всё-таки рассчитывать на сочувствие некоторых — совершенно пустая затея. А Кроули, столкнувшись с покушением на личное, теперь придирчиво изучал квартиру и, отыскивая новые несоответствия, приходил в ярость.
— Ангел, ты это видел? Они покусились на самое ценное! Здесь ещё была скульптурная композиция… она-то чем помешала?!
— Что за композиция?
— Забей! — Кроули поморщился. — И вместо наброска Джоконды — жалкая репродукция. Куда катится этот мир?
— К Армагеддону, — вздохнул Азирафель. — Как ты думаешь, а парадный вход в наши ведомства остался?
— Не хотелось бы так… радикально. С меня там постоянно требуют отчёта о ребёнке, — Кроули пожал плечами, — и одно дело писать рапорт, и совсем другое…
— Мне тоже кажется, что Михаил что-то подозревает. Не про наше тесное общение, разумеется, но всё-таки. Но если нам не оставят выбора, мы всегда сможем…
Кроули рассеянно снял очки, щурясь на свет лампы:
— Знаешь, ангел, давай-ка мы с тобой проверим хотя бы наличие этого входа. Не хотелось бы рассчитывать зря.
Кто бы возражал? И хотя Азирафелю больше всего хотелось сейчас заняться «Историей Хогвартса», старый змий был прав — о путях отхода стоило позаботиться заранее. А ещё неплохо было бы понять, чем было их попадание в этот странный мир: неудачным стечением обстоятельств или частью непостижимого замысла? Впрочем, Азирафель уже успел привыкнуть, что многие великие замыслы сопровождают самые дурацкие обстоятельства, и научился не совершать поспешных действий.
— Как думаешь, ангел, зачем мы здесь?
Похоже, Кроули мучали те же мысли, и Азирафель его прекрасно понимал.
— Нам это предстоит выяснить. И ещё, если Армагеддон всё же случится, он ведь затронет все слои реальности, так?
— К чему ты клонишь? — мгновенно насторожился Кроули.
— К тому, что, может, в этом мире нам будет легче его отыскать? — предположил Азирафель. — Наверняка он должен обладать магией, а значит, круг поиска здорово сужается.
Кроули только фыркнул в ответ, очевидно, признавая его правоту. А может, он просто, несмотря ни на что, оставался оптимистом, хотя сам Азирафель предпочитал видеть вещи в их истинном свете. Без прикрас. Но он всё равно немного позавидовал выдержке демона, когда на месте здания с парадным входом Вверх и Вниз обнаружился строительный котлован. Всё-таки — непостижимый замысел.
— У нас в запасе целый год, — глухо пробормотал Кроули, пялясь в яму, будто бы рассчитывая, что её дно разверзнется.
Возвращались они молча, и Азирафель ничуть не удивился, когда Кроули достал из-под водительского сиденья бутылку виски и сделал глоток. Не то чтобы это как-то сказалось на манере его езды.
Оказавшись в квартире, Кроули брезгливо оглядел комнату, где должны были стоять его цветы, и, пнув вычурное кресло, уселся на пол. Бутылку из рук он так и не выпустил, прикладываясь к её горлышку всё чаще и бросая на Азирафеля мрачные взгляды. Он явно не хотел напиваться в одиночестве, но «История Хогвартса» требовала тщательного изучения, о чём Азирафель сообщил без промедления. И не прогадал! Чтение оказалось гораздо занятнее, чем он рассчитывал, а полученной информации хватило для первых выводов и обобщений.
— Кроули, тебе надо протрезветь.
— Зачем, мой ангел? Мне и так хорошо. Впервые никакого контроля… мы здесь неую… неуё… неуязвимы!
Азирафель не был в этом уверен, но мысль, что можно не оглядываться на возможное порицание, приятно согревала. Но если всё пойдёт, как задумано, у них ещё будет множество шансов.
— Кроули, трезвей. Мы всё успеем.
— Когда ты так говоришь, — Кроули икнул и поморщился, — я не могу тебе отказать.
Азирафель терпеливо дождался, пока демон изгонит из себя последние капли алкоголя, и торжественно начал:
— Хогвартс — это школа.
— Да ну!
— Не перебивай! Это школа магии, куда ученики поступают с одиннадцати лет.
— Когда нашему мальчику исполнится одиннадцать, будет слишком поздно, и он никуда не поступит.
— Возможно! — Азирафель загадочно улыбнулся. — Зато в этой школе хранится книга, в которой магическим образом появляются имена первокурсников.
— Зачем?
— Чтобы им можно было прислать письмо с приглашением! Понимаешь? Не факт, что те монахини усердно вели картотеку, к тому же за десять лет с записями могло случиться всё, что угодно…
— А тут будут уже готовые имена одиннадцатилеток — выбирай любого, — подхватил Кроули. — Я в деле.
Ещё бы он был не в деле! Азирафель довольно потёр руки, прежде чем продолжить:
— И нам не составит особого труда устроиться в той школе.
— Больше никаких нянь! — должно быть, опыт Кроули был не самым удачным.
— Конечно, мой дорогой. Ты станешь профессором.
— Я?!
Удивлённым Кроули можно было любоваться вечно, но дело требовало действий.
— Разумеется, ты. В Хогвартсе есть предмет «маггловедение», что-то вроде факультатива. Его мало кто посещает, а суть его в рассказах о жизни магглов.
— Кого?
— Смертных, Кроули. Тех самых смертных, деяниями которых ты не устаёшь восхищаться.
— И всё-таки в тридцатые годы прошлого века машины они делали лучше, — Кроули легко поднялся с пола и уселся на подоконник, разглядывая в окно свой «бентли». — С душой, если ты понимаешь, о чём я.
— Вот и отлично! — обрадовался Азирафель. — Тебе, определённо, будет чему их научить.
— А ты?
— В замке есть библиотека. Старинная, — Азирафель предвкушающе зажмурился. — Поверь, мне будет, чем заняться.
Кроули задумчиво обвёл пальцем губы, прежде чем его облизать.
— А почему «магглы»? Они же все смертные?
— Это те смертные, что не умеют колдовать, то есть те, с которыми ты всегда имел дело, — объяснил Азирафель. — И ещё…
— Что?
— Они колдуют палочками.
— Как это? — удивился Кроули.
— Я ещё не очень разобрался, но это именно так. Они даже рассуждают о том, как правильно выбирать палочку для колдовства, и, судя по всему, без неё совершенно беспомощны.
— Но, — Кроули пощёлкал пальцами, — ведьмы же умели…
— Очевидный регресс, — перебил Азирафель. — Это будет нетрудно. Мне так кажется. И, пожалуйста, сделай какао, я всё-таки гость.
Ни лавок, ни стульев в коридоре не было. Велли дернул одну дверь, другую, но везде оказалось заперто. Дальше по коридору он отходить не решился. Присел на корточки, но ноги быстро затекли, пришлось встать. Из-за охраняемой двери не доносилось ни звука.
Уныло, тихо, светло. Серебристо-серые стены, мягкое синее покрытие пола. Возникла шальная мысль прилечь прямо на пол, но Велли ее отогнал — не хватало еще заснуть на посту. С взводного станется — и вправду убьет.
Помаявшись с час, Валентин решил, — была не была, — заглянуть в комнату. Если там есть, например, стульчик, то пленный может и потерпеть, а Велли такая находка придется как нельзя кстати. К тому же бояться нечего. Сказали же, в ближайшие часы человек, закрытый в комнате, бегать не сможет. Надо думать, драться он тоже не сможет…
Замок у двери был выломан, вместо него в дверную ручку вставлена длинная металлическая трубка. Вынуть ее не составило никакого труда. Дверь мягко приоткрылась внутрь. Там тоже было светло.
Ободренный тем, что пленный никак не отреагировал на это действие, Велли заглянул в комнату.
Раньше это был какой-то офис. О том говорят несколько проекторных панелей, установленных у стен, большое количество живых растений, удобные диваны и столики. К сожалению, вся эта мебель слишком громоздкая, чтобы можно было надеяться вытащить хоть что-нибудь наружу. Во всяком случае, в одиночку.
Тут взгляд Валентина наткнулся на пленника, лежащего на полу. И он обрадовался. Нет, сегодня определенно его день, вернее утро! Такого везенья не было уже давно.
Человек лежал в углу комнаты. Ничком. Руки связаны за спиной. Очевидно, без сознания.
На этот раз на нем не было кхорбинского плаща, но Велли узнал его сразу. Рыжий.
Может, на Руте и много других рыжих, однако Велли не сомневался, что это тот самый, который допрашивал его в поселке Слепака. Вот и славненько!
Риммер сел на диван напротив пленника и стал ждать…
Ночью Дана долго не могла заснуть, сны приходили тревожные. В них фигурировали террористы с «Хирона», бандиты из пустыни и ее звери. Зверей хотели убить, но она их спрятала, и нужно было прятаться самой и ждать, чтобы враги прошли мимо. Она боялась, что глупый пилион выскочит из укрытия, и она не сможет его спасти.
В гостиничном номере все было так, как в тот день, когда ее похитили.
Словно время застыло. Вот, даже инструменты Бродяги на столе лежат. И все случившееся — бред, который не может сбыться.
Незадолго до рассвета ее по рации вызвал инспектор Гус и сообщил о приближающейся пылевой буре.
— Пришлю за вами машину через час, может, и хорошо, что буря. Выйдем под прикрытием.
Дана выпила кофе. Открыла книжку, тут же свернула ее, — буквы прыгали перед глазами, отказываясь строиться в слова. Ждать еще долго.
Попробовала вызвать по рации Джета, но не вспомнила цифровой код для настройки на нужный канал, и так и просидела до света, глядя в окно на просыпающуюся площадь.
Ветер гнал по улице пыль, как когда-то гнал ее по поверхности дюн. Она видела, как автоматически закрываются ставни на окнах. А кое-где люди выходят, и закрывают ставни вручную.
А потом ставни опустились на окна ее номера, и намертво отрезали Дану от внешнего мира.
Каждую минуту она ждала, что со стороны космопорта появятся гведи и начнется бой.
Но этого так и не случилось. Теперь остается только гадать, почему.
Ведь ясно, что отсрочка им не выгодна.
Тогда может… может, кто-то смог помешать их высадке? Это мог сделать только Саат-саа, рыжий погонщик-кхорби. Но тогда он почти наверняка уже мертв.
Или, что вероятней, гведи наплевать на город. Им важны телепортаторы. И сейчас они уже захватили орбитальную швартовочную станцию… и суда, которые к ней пришвартованы… и… может, сон был в руку?
Дана не знала, какая версия пугает ее больше.
Очень хотелось приоткрыть окно и вглядываться в бурю: когда же приедет обещанная инспектором машина?
— Не доедешь один, — пророчески изрек Марко. — Даже не думай.
— Втроем. Остальные вернутся в кочевье. — Алекс ощупал повязку и поморщился. — Новости от группы Рэтха неутешительные, город надо предупредить. Но кхорби туда могут просто не пустить…
— Почему?
Марко пришел в долину одним из последних. Алекс все ждал, что парень уйдет, как только поймет, что помощь кхорбинским кочевьям в войне с бандитами перешла в практическую плоскость. Марко остался, и это здорово подняло его в глазах и Алекса и Саата. Как-то незаметно для окружающих он стал пользоваться почти таким же авторитетом, что и Рэтх, а это о многом говорит.
— У кхорби нет документов. Кордоны на въезде не станут считаться с пустынниками. А у нас есть шанс.
Повязка была наложена наспех. Кроме того, Алекс так и не научился прилично держаться в седле науга, и потому сейчас чувствовал себя куда хуже, чем хотел показать.
Вечер дышал холодом. Поначалу это было даже приятно.
— И кто те счастливчики?
— Я, ты… еще кто-нибудь, кто хорошо может управлять зверем… Алох пусть ведет остальных в кочевье, возможно, пещеры придется защищать.
— Да, ты уже говорил. Есть будешь? Самое время перекусить и собираться. Сейчас солнце сядет.
Алекс перевел взгляд на зубцы скал. Солнце плавало в луже расплавленной меди. Надо спросить у кхорби, что они думают про погоду…
Алекс так и сделал. И решил, что долго отдыхать нельзя. Если кхорби правы, и к утру поднимется ветер, то времени едва хватит, чтобы основной группе добраться до убежища в скалах. Отсюда до руты ближе. А тем, кто двинется в кочевье, придется еще обходить поселок. На всякий случай.
На третьем дне кастинга, восьмидесятой претендентке и четвертом такте номера из «Чикаго» Бонни Джеральд сломался.
– Достаточно, свободны, – махнул рукой, даже не глядя на парня. А толку смотреть? Все равно петь он не умеет.
Люси (концертмейстер и настоящая святая) тут же закрыла ноты и с вежливой улыбкой протянула претенденту. Тот послушно утопал. Но стоило ли мечтать, чтобы следом зашла Она? Та самая, с грудным страстным контральто, с огненными глазами и поступью горной лани? Она, Клодина Фролло? Или Флер-де-Лис, нежные лепестки на стальном стебле? Нет, конечно же, нет. На третьем дне кастинга чудес не бывает. Ни-ког-да. И зачем вообще Джерри пришел сегодня их слушать? Том бы прекрасно справился и один. А лучше Фил. Чтобы послать бездарность к japona mat`, продюсерского чутья более чем достаточно. Он бы половину из них разогнал еще в холле, он умеет. Вот почему есть апельсиновый пирог тети Джулии или гудеть в «Девяти с половиной сосисках» Фил может когда угодно, а спасти их с Томом бедные уши – ну никак не оторваться от важных дел? Хотя бы прислал этого, как его, автора сценария! На него можно было бы повесить административную работу, все равно пока не начали репетировать, делать ему нечего.
– Дальше, Люси, – вздохнул Джерри и снова принялся разглядывать сверкающий стеклянными гранями торговый центр напротив окон студии.
Следующая, имя он прослушал, пела много пристойнее. Через двадцать тактов Джерри благосклонно кивнул самому себе, мчащемуся на байке по рекламной панели на одной из граней торгового центра:
– Годится. – Подождал, пока стихнет эхо музыки в пустом зале. – Приходи в пятницу, посмотрю, как двигаешься. Свободна.
Но сопрано и не думала уходить. Пришлось оторваться от надоевшего до колик индустриального пейзажа и посмотреть на нее. Том, ленивая zhopa, так и не поднял с лица газету и продолжил делать вид, что слушает. Даже одобрительно всхрапнул. Главное, вовремя!
Девица – белая, под тридцать, крашеная брюнетка – оказалась знакомой. Работала в массовке «Чикаго» в позапрошлом году, а с месяц назад пересеклись на съемках клипа и неплохо провели вместе час-другой. И, кажется, ее звали Мартой. Или Майей? Она сказала, когда входила, но он не запомнил.
– Джерри, ты мог бы посмотреть сейчас! – томно пропела она, шагнув от пианино к нему и колыхнув сиськами. Ничего так сиськи, разве что слегка крупноваты. Для сцены это лишнее.
– Ладно. Я уже видел, так что ты принята. Следующий понедельник, к десяти.
Марта-Майа встряхнула крашеной гривой, призывно улыбнулась:
– Может, обсудим мою роль?
Japona mat`! Еще одна дура из тех, которые считают секс чем-то вроде билета в первый ряд. Но есть вероятность, что не совсем дура и поймет с первого раза.
– Ансамбль, detka. Контракт на общих основаниях подпишешь с Филом. До понедельника.
Оказалась совсем дура. Возмутилась, попыталась напомнить о каких-то обещаниях, разбудила Тома. Зря она так. Нельзя будить Тома на кастинге. Том ненавидит кастинг.
– Черт, уберите ее! – проворчал он, уронил газету на пол, скорчил несчастную физиономию и принялся шарить вокруг себя. – Где моя минералка? Джерри! Я хочу пить, я умираю от жажды! Мне жарко!
– Джерри, ты не смеешь… – так и не заткнулась крашеная коза.
– Заткнись и не появляйся здесь, – посоветовал ей Джерри, поднимая с пола бутылку минералки и запуская ей в Тома. – Что стоишь? На выход!
Коза пообещала ему это припомнить, пригрозила комиссией по этике, журналистами… пока она вопила, Джерри ее рассматривал. И, пожалуй, даже немножко жалел: выглядит не ах, круги под глазами и нервишки шалят. Похоже, с работой zhopa, а может с парнем поцапалась. Но он не Армия Спасения, чтобы давать роль только потому, что у кого-то трудное время. Публика не хочет хор сирых и убогих, публика хочет шоу.
Она бушевала целую минуту, не меньше, не смущаясь пристального взгляда Тома. Заткнулась, только когда уже Том рявкнул:
– Вон!
Поднять задницу с кресла он поленился. Джерри, впрочем, тоже. Пришлось отдуваться Люси, как самой крупной и убедительной. Хотел бы Джерри посмотреть на того, кто сумеет устоять перед двумястами фунтами этой черной невозмутимости!
Люси мягко, почти нежно, вытолкала скандалистку прочь и вернулась, утирая лоб кружевным платочком, на свой табурет.
– А не сделать ли нам перерыв до завтра? – тоскливо спросил у потолка Том. – Может, Фил придет… и вообще, не хочу новых лиц. Давай возьмем Кэтрин.
– И Шер, она как раз свободна, – поддержал его Джерри. – Брюно тоже вроде не слишком занят.
Они переглянулись, синхронно вздохнули, и Том приложился к минералке, а Джерри отвернулся к окну. Увы, на стоянке перед торговым центром не наблюдалось ни Кэтрин Зета-Джонс, ни Брюно Пельтье, ни даже старушки Шер. А может, и к счастью. Шер в роли Клодины? Бррр! Dermo!
– Ненавижу кастинг, – буркнул Том, беря со стола новую газету и отгораживаясь ей от жестокого, жестокого мира.
– Люси, моя прелесть, кто там сле… – только начал Джерри, как дверь снова открылась, впуская очередную… не Клодин, но, быть может, Флер? Езу сотвори уже чудо, наконец! – Давай, detka, пой.
На эту птичку Джерри даже готов был посмотреть. Темненькая с рыжиной, личико выразительное, не смазливое, и одета нормально (для ансамбля дороговато – костюмчик второй линии Нины Риччи и винтажный платок от Гермеса). Без макияжа «под роль», что тоже неплохо, и туфли без каблука. Если она еще и лесби, будет совсем хорошо.
– Привет, я Ти, – улыбнулась птичка, словно не слышала команды, и с недвусмысленным интересом глянула на Джерри. – А вы, наверное, Бонни?
– Он Джерри, – поправил ее Том, высунувшись из-под газеты; правильно, на работе он только Джерри. Никаких Бонни и никаких девиц! – Давай, пой.
Птичка Ти пожала плечами:
– Я не пою.
Том оживился, уронил очередную газету и открыл оба глаза.
– И не танцуешь?
– Нет, – она улыбнулась. – Даже фокусов не показываю.
– Отлично! Кофе варить умеешь?
– Да, сэр, – совсем развеселилась она.
– Конгениально! Ты принята на работу, э…
– Меня зовут Ти, сэр.
Люси на своей табуретке тихо хрюкнула, а Том расплылся в счастливой улыбке.
– Будешь помощником режиссера, мисс Кофи. И запомни, чай тут не пьет никто! Для начала глянь, кого там можно сразу выгнать, и найди мне Клодину. Там же есть хоть одна вменяемая Клодина? И нам срочно нужен Эсмеральдо! Господи, пошли мне Эсмеральдо!
Джерри устало прикрыл глаза, чтобы не видеть этого безобразия. Хочет Том себе помощника, пусть его. Но очередную девицу – не надо. Хватит уже дур и скандалисток, которые сначала лезут тебе в койку, а потом продают фотки журналистам и подают на тебя в суд за домогательства. Американки, japona mat`!
– Том, ты безмозглая zhopa. – Он потер виски: от общей бездарности и раздолбайства начинала побаливать голова. Или не надо было вчера пить третью текилу. – А вы за каким дьяволом приперлись, мисс?
– Мистер Штосс велел, вот я и приперлась. – Мисс Кофи нагло ухмыльнулась. – Сказал, вы тут без меня пропадете.
– Не пропадем, птичка. Иди-ка скажи Филу, что ты тут на фиг не нужна.
– Нет уж, Джерри, сами ему говорите, – фыркнула она. – Я вашего крокодила боюсь.
Нахалка безошибочно взяла курс на кофемашину, по дороге сбросила белый пиджачок на соседнее с Томом кресло и принялась общаться с заслуженной пыхтелкой, напрочь игнорируя Джерри. Против обыкновения, пыхтелка ее не ошпарила и не оплевала кофейной гущей, а послушно выдала чашку эспрессо.
Том глянул на Джерри с видом «я ж тебе говорил!» и протянул руку за добычей.
Japona mat`! Убить Фила, что ли, за самодеятельность? Нет, сначала выпить кофе, раз кто-то сладил со старушкой, а потом уже убить Фила.
– Мне двойной со сливками, – велел он, доставая телефон.
Фил отозвался сразу, очень деловым тоном. Фоном слышались радостно-баскетбольные вопли, тяжелый рок и прибой.
– Давай быстренько, у меня тут важные переговоры.
– Отлично. Быстренько убери отсюда офисную мисс, и можешь дальше переговариваться со своей блондинкой.
– Какую такую мисс? – натурально удивился Фил.
– Мисс Ти. – Джерри оглянулся на пыхтение кофемашины, ожидая, что уж теперь-то та украсит кофейным пятном безупречно белый топик мисс Нахальство. Кстати, сиськи и задница у нее было определенно лучше, чем у той скандалистки, да и общий экстерьер приятнее. – Найди нам нормального администратора. Мужского пола и традиционной ориентации.
– Ладно, найду, – неожиданно покладисто ответил Фил. – А если вам не нужен автор сценария, можешь ее отпустить.
Джерри недоуменно посмотрел на Тома, может, Том видел тут автора сценария? Но Том цедил свой кофе, блаженно прикрыв глаза и предвкушая, что ему сейчас на этом же блюдечке преподнесут Клодину, Флер, Эсмеральдо, Крысолова и сразу дюжину премий.
– Не вижу тут никакого автора. Ты не перегрелся на своей деловой встрече?
– Зато видишь ИО автора. Такая милая detka, звать Ти. Что-то вроде ассистентки автора… а? Иду-иду! – заворковал Фил своим очень деловым партнерам, бросил небрежное «не скучайте без меня» и отключился.
Japona mat`, продюсер!
– Ваш кофе, мистер Джеральд.
Перед глазами оказался бюст весьма приятной округлости и без единого кофейного пятнышка, а на столе – чашка восхитительно пахнущего эспрессо. Пожалуй, можно не выгонять эту мисс до конца рабочего дня.
– Угу, – поблагодарил ее кивком и потянулся к божественному эликсиру от головной боли и несправедливости этого мира.
Но мисс все испортила.
– Надеюсь, мистер Штосс разрешил ваши затруднения, – издевательски похлопала ресницами она, и ангельское терпение Джерри лопнуло.
В простых и понятных выражениях он объяснил ей, куда она может засунуть свои затруднения, белый пиджачок и амбиции, а также куда может пойти и кому там отдаться, вместо того чтобы мешать занятым людям работать. Мисс только моргала и комкала свой платочек от Гермеса, но возразить не посмела, прошептала только под нос что-то похожее на «kozel» и ушла к кофемашине.
И славно.
Выдохнув, Джерри принялся за кофе. На укоризненный взгляд Тома он не обратил внимания, этой ленивой zhopa только бы не напрягаться и пить свой кофе литрами, а как работать – так Джерри, снова Джерри. Japona mat`.
– Простите этого злого человека, мисс Ти, – в голосе Тома слышалась нестерпимая жажда кофе и нездорового сна на рабочем месте. – Он больше не будет.
– Будет. – Проигнорировав демонстрацию Томова кулака, Джерри ухмыльнулся хлопающей глазами мисс и показал на дверь. – Займись-ка делом, detka. И свари еще кофе бедному Тому.
Мисс Как-ее-там удалилась, гордо расправив плечи и меча глазами молнии, из-за двери послышались по-военному четкие команды (ты, ты и ты – на выход!).
Чтобы яснее представлять себе прекрасную картину бредущих к выходу, а не к пианино, жирных и хромоногих, прыщавых и несчастных, скандальных и обкуренных, Джерри прикрыл глаза. Кто-то думает, что на кастинг к знаменитому режиссеру приходят исключительно прекрасные, талантливые и адекватные профессионалы? Держи карман шире. Две трети – неописуемое dermo с завышенной самооценкой, годное максимум для самодеятельности благотворительного колледжа ассенизаторов.
– Вы не имеете права, я инвалид! Я подам на вас в суд!.. – послышалось визгливое. И тут же:
– Отлично, присылайте вашего адвоката. Я вас не задерживаю.
Минуты две Джерри наслаждался разыгрывающейся за дверью драмой и вспоминал, где у него завалялся капральский значок, надо будет вручить его мисс Как-ее-там. Заслужила.
Наконец, в зал вошла очередная субретка, представилась, Том с видом мученика накрылся газетой, и кастинг пошел своим чередом.
Джерри довольно улыбнулся и откинулся на спинку кресла, допивать первую чашечку кофе и размышлять, послать мисс Как-ее-там за пиццей или за суши. И непременно свежие печеньки, надо же чем-то подсластить тяжелую нервную работу.
Сижу — и прожигаю взглядом видеокамеру в углу под потолком. Раздражает страшно!.. С некоторых пор начал понимать выражение голокожих «чувствую себя голым».
Одну камеру я могу, как бы случайно, загасить. Но случайно сорвать четыре камеры — это уже за пределами естественного поведения. А камеры — во всех четырех углах. Мёртвых зон нет. Да и до потолка четыре с половиной метра. Хоть в туалете камеры нет.
Есть хочется… С ненавистью смотрю на банан. Как они мне надоели. Спасает то, что есть его не обязательно. Банан — это ключ к кормушке. Как инвестиция в проект в расчете на будущую прибыль. Кормушка — в моей жилой комнате. После того, как кормушка срабатывает, дверь в рабочую комнату закрывается и блокируется. До следующего утра. А в кормушку попадает много вкусных вещей. И яблоки, и апельсины, и дыни, и сухофрукты. Особенно люблю сникерсы, пирожки, пиццу и бутерброды с бужениной, от которых пахнет Тонечкой. Тонечка — моя вторая мама. Ну, я так думаю. Как давно её не видел… Неделю, да.
Экзотическое питание получить трудно. Надо разыграть целый спектакль. Мол, мне чем-то очень не понравился стандартный паек. Сначала нужно, как обычно, схватить и откусить яблоко, отбросить с недовольным криком. Перебрать и обнюхать все продукты в кормушке. Поднять крик, заметаться по комнате. Потом забиться в угол и жалобно скулить. Можно, для большей убедительности, пару раз подойти к кормушке и еще раз обнюхать продпаек. Но есть нельзя. Категорически нельзя! Тогда голокожие начинают импровизировать, и фрукты в кормушке заменяются на вкуснятинку.
Слаб я духом, до чего слаб! Сколько раз давал себе слово перетерпеть голод и не прикасаться к банану. Чтоб голокожие разочаровались во мне и прекратился этот ежедневный цирк. Но желудок подает сигналы, и я сдаюсь. Иду за бананом.
Банан лежит в центре комнаты. В середине прозрачной трубы из прочного оргстекла. Труба толстая и длинная — пять шагов длиной. Рука входит в неё по самое плечо, но рукой банан не достать. Считается, что банан нужно достать палкой, которую голокожие приготовили для меня. Что могу сказать о палке? Обычная ветка, шага три с половиной длиной. Если обломать боковые сучки, войдёт в трубу и протолкнет банан к дальнему концу, откуда его можно достать рукой. Одно «но». На эту палку собаки писали. Поэтому в первый день я её не использовал. Взялся за край трубы, поднатужился и приподнял вместе с подставкой. Банан послушно скользнул под уклон — и вывалился из дальнего конца трубы. Как пользоваться кормушкой, мы проходили в предыдущих опытах…
С тех пор так и повелось. Палкой я не пользуюсь из принципа.
На второй день увидел, что голокожие навалили на подставку, наверно, сотню кирпичей. Трудоголики! Ну, я взял крайний, саданул по соседнему, чтоб раскололся — и закинул обломки в приемник кормушки вместо банана. Кормушка глупая, от веса срабатывает. Ей что банан, что кирпич… Когда-то давно, когда ещё жил с Тонечкой в соседнем корпусе, я банан съел сам, а шкурку бросил в приемник. Кормушка сработала. Не сразу, с задержкой, но сработала. Глупая!
Только на следующий день менять кирпичи на продукты кормушка отказалась. Виноват, не удержался. Дал волю гневу. Поднял крик и саданул кирпичом по трубе. Была труба — нет трубы. Зато банан у меня. Банан кормушка приняла нормально. Но сколько шума поднялось за стенкой… И меня на двое суток лишили телевизора. Это уже удар ниже пояса! Привык я к каналу «Энимал».
Месть моя была жестока! Я вытолкнул банан кирпичами. Затолкал их в трубу — новенькую, из толстого, непробиваемого оргстекла — не меньше полутора десятков. Думаете, это было легко? Как голокожие будут их из трубы выковыривать — их проблемы!
На утро подставку трубы прижимали к полу не кирпичи, а бетонные блоки. Аж шесть штук.
Шесть блоков — это не сотня кирпичей. Сковырнуть их с подставки — минутное дело. После чего я, как в первый день, ставлю трубу на попа. И банан мой.
Нет, у голокожих явно напряженка с интеллектом. Действуют методом грубой силы. Весь пол расцарапали, но придавили подставку неподъемной бетонной плитой.
Приём на этот случай у меня был продуман ещё пару дней назад. Обнаружил эффект, когда кирпичи в трубу загонял. Засек положение банана в трубе относительно царапин от кирпичей. Затем сильно ударил обеими ладонями по торцу трубы. Труба вздрогнула! А я посмотрел, что случилось с бананом. Он сдвинулся! Совсем на чуть, но сдвинулся! Слава инерции! Но ладошки болят. Впрочем, колотить по торцу трубы можно и обоссанной палкой.
Плохо, что голокожие могут засчитать палку за инструмент. Как и тот кирпич, которым я трубу разбил. А внутренний голос подсказывает, лучше голокожих с инструментами не знакомить. Но ладошки болят… Поэтому колочу палкой. Кричу и колочу. Кричу — это чтоб голокожим было интереснее. Нельзя только о себе думать.
Через пять минут я убедился, что банан уверенно движется, а ещё через полчаса он был мой! Зато палки не стало! Вся в щепки! В труху. Тоже плюс!
Уходил в свою комнату с одной мыслью — что будет завтра?
***
И вот теперь сижу на трубе, кошусь на камеру, тупо чешу в затылке. Может, настало время объявить голодовку? Или сдаться и выполнить то, чего от меня хотят голокожие — вытолкнуть банан длинными ивовыми прутьями? О чем они вообще думают? Вся суть опыта в том, что я должен обломать с ветки сучки. Тем самым превратить её в рукотворный инструмент. Но ивовые прутья гладкие, в обработке не нуждаются. То есть опыт сводится к предыдущему, когда я вытолкал банан кирпичами. Инструментами естественного происхождения…
Голова — не самое сильное место голокожих. Думают, если я был маленький, сидел на руках у Тонечки, то не помню, как мои коллеги проходили тесты? И как сами голокожие комментировали каждое действие испытуемого. Я всё отлично помню! И тесты, и их комментарии. Отлично понимаю суть каждого теста. Но не кричать же об этом. Тем более, поймёт меня только Тонечка.
Но что задумали голокожие на этот раз? Решили подыграть мне, понизить ставки?
А вот фиг вам! Не поддамся на провокацию. Я ещё не простил вам два дня без телевизора.
Может, нужно поломать прутья на куски и бросить в приемник кормушки? Ива — не кирпич. Какая-никакая, а органика…
Нет, нельзя идти на поводу у голокожих! Прутья не трогаю. Что у меня ещё есть? В рабочей комнате — больше ничего. Если не считать видеокамер под потолком. За каждой камерой тянется провод, но попробуй его ещё достань…
В жилой комнате — телевизор, вмурованный в стенку, подстилка, одеяло, кормушка, тоже вмурованная в стенку, кран-поилка, который выдает около стакана воды на каждое нажатие, моя миска. Ну и четыре видеокамеры по углам. Как же без этого?
В туалете — разумеется, унитаз, вторая раковина-поилка, следы от какой-то давно снятой крупной сантехники, видимо, ванны, ведро, половая тряпка и лысая швабра. Ещё — весьма вместительный лоток с песком на месте ванны. Видимо, от предыдущего жильца остался. Видеокамера когда-то была, сейчас сорвана, болтается на проводе и смотрит в угол. ЭТО НЕ Я! Чес-слово, не я! Это ещё до меня. Но — одобряю!
Да, забыл, ёршик для унитаза. Я им не пользуюсь из принципа, потому что поселился здесь не по своей воле. Пока я занят в рабочей комнате, Тонечка наводит марафет в жилой. Разумеется, дверь между комнатами на это время блокируется. Но запах не скроешь. И мои любимые конфеты в тайничках…
Ёршику тоже есть место в моих планах. Если засунуть его на три четверти в трубу, а потом сильно ударить по рукояти рукой, он пролетит всю трубу насквозь и вылетит с другого конца! Банан, конечно, не вытолкнет. Но это и не нужно. Ёршик будет челноком. Протащит за собой нить. Нить можно добыть из одеяла. Или окончательно оторвать камеру в туалете и взять её провод. А затем привязать на конец нити рулон туалетной бумаги и протянуть его по трубе словно поршень. Он вытолкнет банан.
Одеяло жалко. А провод короткий. И вообще, подготовки много. Проще нужно быть. Никаких рукотворных инструментов!
Рулон туалетной бумаги! Она лёгкая. Если её «продуть» сквозь трубу, а потом осторожными подергиваниями завести под банан… Может получиться. Точно получится. Но оставим этот вариант на черный день. Я же пропаду, если после опыта туалетную бумагу конфискуют!
Если б банан можно было сдуть с места… Будь на моем месте слон…
А зачем мне весь слон, если нужна только его дыхалка? Допустим, закреплю на конце трубы мешок, а потом резко, со всей дури его схлопну…
Мешка нет. И чем его закрепить — тоже… Нет, сдуть не получится. Протолкнуть ивовыми прутьями, ручкой от швабры или туалетным ёршиком — не идейно. А если смыть? Водой! Набираю полную миску воды и… Или набираю полный рот воды… Струя слабая. А если полное ведро воды? Должно получиться.
Готовлюсь к акции в туалете. На всякий случай. Раз за разом наполняю миску и выплескиваю в ведро. Наконец ведро наполнено на три четверти. Иду в рабочую комнату и с размаху выплескиваю воду в трубу. Разумеется, половина мимо. Иначе и быть не могло. Но это неважно! Волна подхватывает банан и проносит до самого обреза трубы. Идеально!
Брезгливо-равнодушным жестом бросаю мокрый банан в ведро и, шлепая по лужам, удаляюсь в жилую комнату. Получилось! Жако-о-оня молодец! Интересно, что голокожие завтра придумают?
Одно беспокоит. Не переборщил ли я с демонстрацией интеллекта?