Его лицо
— Тебя точно узнают, — говорит Норвуд, — Эйдан, ты чёртов псих. Твоё лицо к полуночи будет знать каждая собака!
— Моё лицо? — Эйдан скалится в ответ. После выволочки у шефа он не кажется ни расстроенным, ни пришибленным — наоборот, Келли точно обдолбан. Зрачки занимают чуть ли не половину радужки, дышит Эйдан неглубоко и часто и двигается как марионетка. — А они знают, какое у меня лицо?
Без предупреждения его черты начинают плыть. Выглядит это жутко, и сколько бы Норвуд не старался привыкнуть, его всякий раз тошнит. Сначала они смазываются и замыливаются, как видео, у которого резко упало качество. А потом начинают меняться. На прямом, едва курносом носу проступает горбинка, угол нижней челюсти меняется — так, точно Эйдан подцепил его курсором и теперь гоняет туда-сюда, как дизайнер, выбирающий лучший изгиб для столешницы. Вытягивается подбородок, под глазами ложатся круги, а щеки впадают, как будто Келли полгода живет на голодном пайке. Минута — и славный-парень-жаль-что-хипстер превращается то ли в почти треш с городского дна, то ли фермера из тех, у кого за плечами лет пять в тюрьме.
Следом начинают меняться татуировки — чернильные линии извиваются, как живые, тонут в коже и проступают снова. Для желудка Норвуда это слишком, и он торопливо отворачивается, чтоб не смотреть.
— Можешь повернуться, — Эйдан и голос изменил. Теперь он хриплый, прокуренный и развязный. Когда Норвуд отваживается снова взглянуть на Келли, тот вертит в руках карманное зеркальце и пытается хорошенько себя разглядеть. — Ну что, похож я на копа?
— Скорее на рецидивиста, — ворчит Норвуд, пытаясь унять отголоски тошноты. — И не страшно тебе, что однажды сам забудешь, как выглядишь?
Келли вздрагивает, роняет зеркальце и ловит его у самого пола. Тень опаздывает за его движениями на долю секунды.
— А как ты думаешь, зачем я постоянно делаю селфи? — наконец находит он подходящий ответ и идет к дверям участка. Теперь его походка почти нормальна, но тень всё так же пляшет, как марионетка на запутавшихся нитках.
0
0