На счастье, от Фединого «Ктона» остался добротный кожаный ошейник, на нем-то Ковалев и повёл пса к ветеринару – в Заречном, неподалеку от шоссе, был якобы ветеринарный кабинет, на самом же деле доктор Айболит принимал зверюшек в вагончике-времянке на собственном участке. Над входом в вагончик с улицы висела культурная табличка «ИП Павлов В.Н.».
– Вот туда тебе и дорога, – сказал Ковалев псу. – В собаки Павлова…
Пес поднял голову и доверчиво взглянул в глаза, будто говоря: «Это такая шутка, я понял».
Доктор Айболит мало походил на своего сказочного тёзку, больше напоминая Бармалея, – ростом повыше Ковалева, а весом больше Ковалева раза в два, если не в три, с чёрной бородой. Не вязались с образом Бармалея только очки в роговой оправе. Он появился с другого конца участка в ответ на звонок в дверь времянки, в фуфайке и грязных армейских сапогах, – а дверь Ковалеву открыл уже в белом халате и остроносых ботинках.
– Таки изловил… – сказал доктор с порога, смерив Ковалева взглядом, и спросил, приглашая войти: – Ну что, будем усыплять.
– Я вообще-то хотел справку, что он не бешеный… – растерялся Ковалев. Похоже, ветеринар прекрасно понял, кто к нему пришел, зачем и почему.
– Одно другому не мешает. Десять дней наблюдаем, потом усыпляем.
– Да ладно, чего усыплять-то сразу…
– Как «чего»? На тебя бросился – ещё на кого-нибудь бросится. На ребёнка, например. Злые собаки на свободе долго не живут. Не я, так участковый из ружья пальнёт. Ласковый да симпатичный ещё может зиму пережить, если к магазину прибьётся. А злобный – нет, не выживет.
– Так. – Ковалев глянул на пса. – Этот тоже ласковый и симпатичный. Усыплять мы его пока не будем.
Доктор посмотрел на Ковалева с серьёзностью и некоторым презрением.
– Ты уверен? Вот к Новому году ты уедешь, а собаку здесь бросишь. И что с ней дальше будет, тебя не волнует. Я таких, как ты, каждый год до сотни вижу: приведут щеночка глистов прогнать, блох вывести, прививки сделать, чтобы дети не заразились, а осенью их поминай как звали. Погляди, сколько собак на автобусных остановках круглосуточно дежурит, – ждут, что хозяева вернутся.
– Я без вас разберусь, что делать с собакой, – оборвал его Ковалев. – Мне нужна справка, что он не бешеный. И… значит, надо блох вывести, глистов прогнать и прививки сделать? Я правильно понял?
– Ветеринарный паспорт посоветую завести – если покусает кого-нибудь, будет меньше проблем, – усмехнулся доктор в черные бармалейские усы. – Чертовски на волка похож. Не волк, но, вполне возможно, помесь с волком. У Федьки Смирнова такой же был, первый парень на всех собачьих свадьбах, так что ничего удивительного…
* * *
– Инна передавала тебе привет и беспокоилась о твоём здоровье, – едко сказала Влада, когда Ковалев зашел в дом.
– А с какого такого перепугу она беспокоилась о моём здоровье?
– Дамы из санатория интересовались, почему ты не пришел на завтрак, и я сказала, что ты заболел.
– Я не заболел, как видишь. Надеюсь, ты не сказала им, что я ловил в реке собак?
Ковалев в самом деле чувствовал себя вполне здоровым, разве что колено немного саднило от прикосновения брюк, но и только. Даже собачий укус в неудачном месте его не тревожил – он обратил на это внимание, когда снимал куртку.
– Нет. И что тебя укусила рыба, я не сказала тоже. Кстати, как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно. Я там крупу купил и куриные головы, надо бы сварить кашу собаке.
– Серый, слушай… Мне кажется, мы поступаем безответственно. В городе такой собаке будет тяжело, а привязать его к себе и бросить было бы подло.
– Посмотрим. Может, баба Паша его возьмёт. Здесь почти все держат собак.
– Баба Паша старенькая, а пёс огромный и злой. Это тебя он будет слушаться, потому что чувствует силу. Садись давай, я тебе блинчики зажарила. С мясом.
– Ты знаешь, баба Паша, возможно, моя родная бабушка… – неожиданно для себя сказал Ковалев, усаживаясь за стол. И добавил: – По отцу.
От этой новости Влада оставила блинчики и присела на табуретку напротив Ковалева.
– Серенький… Ты не переживай так. Тебе вовсе необязательно её любить, как бабушку…
– С чего ты решила, что я переживаю? – обозлился вдруг Ковалев. – Давай блинчики.
– Хорошо. Не переживаешь. – Влада поднялась, и Ковалев почувствовал себя скотиной. Нет, прямота Влады иногда выводила его из себя, но всё равно нравилась ему больше, чем намеки Инны. – Но если она в самом деле твоя бабушка, хоть и по отцу, мы, наверное, должны о ней позаботиться. Ну, деньгами там помочь… Огород вскопать весной, дров наколоть… И вообще.
Ковалев задумался – ему не приходило это в голову. А от слов Влады стало вдруг легко и спокойно, будто проблема разрешилась сама собой. Одно дело любить, и совсем другое – «должны позаботиться». Слово «должен» было Ковалеву гораздо ближе, чем эфемерные понятия вроде любви и привязанности. Всё же умела его жена поставить всё на свои места! Он-то считал, что не может ответить на искренние чувства бабы Паши, считал себя негодяем, использующим пожилую женщину. А оказалось, что проблема решается просто: позаботиться.
И он хотел сказать Владе, какая она умница, но она как раз выскочила на веранду за оставленной там сметаной.
* * *
К обеду весь санаторий знал, что Ковалев изловил и приручил пса (волка), который его укусил. «Ириша» сразу же выразила одобрение.
– Ах, молодец! Чего, он опять тебя цапнул?
– С чего вы взяли? – удивился Ковалев.
– Так повязка ещё одна, – расхохоталась она. – К ветеринару-то его отвел?
– Отвел. Десять дней, сказали, надо ждать, тогда справку дадут.
Инна посмотрела на Ковалева через Владу, снова севшую между ними.
– А я говорила, что он укусит вас ещё раз…
– Ваш демон смерти оказался безобидным и ласковым псом, – ответил ей Ковалев. – Стоило только дать ему… В общем, вломить хорошенько.
Зоя, глядевшая в тарелку, после этих слов вскинула глаза и посмотрела на Ковалева без злости, а вроде бы даже и с жалостью. Странно посмотрела.
– Надеюсь, вы посадили собаку на цепь… – сказала она, а не спросила.
– Зачем? Он ведет себя миролюбиво, Аня за уши его таскала и руки ему в пасть клала, и ничего…
– Вы ведете себя легкомысленно. Любая собака, даже самая миролюбивая, непредсказуема. Сегодня он позволил ребёнку дергать себя за уши, а завтра укусит её за лицо. Я не говорю о чем-нибудь более серьёзном. Пёс такого размера может без труда убить ребёнка, тем более что он бросался на вас, сильного и здорового мужчину.
Свою тираду она обратила скорей к Владе, нежели к Ковалеву. И Влада ответила:
– Мы пока не будем оставлять ребенка наедине с собакой. Но, если я ничего не путаю, общение с животными благотворно влияет на детей и рекомендуется психологами.
Последние слова она произнесла без всякого вызова, будто извинялась, потому Зоя и не встала в стойку разъяренной кобры.
– Да, рекомендуется, – согласилась она. – Но, я думаю, кошечка или морская свинка для этого подходят лучше. Только вашего мужа вряд ли заинтересует хомячок или попугайчик, его, мне кажется, больше увлекает соперничество со зверем, нежели благотворное влияние животного на ребёнка.
Влада не полезла за словом в карман, хотя и была более чем деликатна, выбирая тон:
– Благотворное влияние состоит не в том, чтобы животное служило развлечением ребёнку. Общий любимец поспособствует сплочению семьи и развеет некоторые детские иллюзии. Пусть Аня учится у отца брать на себя ответственность за животных и любить их без сантиментов.
– Вот-вот, об ответственности я и говорю. Ваша воля держать собаку на привязи или нет, ставить под угрозу жизнь собственного ребёнка или нет. Но вы уверены, что в ваше отсутствие пёс не отправится гулять по поселку и не бросится на чужого ребёнка? Мне кажется, перемахнуть через забор этой собаке ничего не стоит.
В общем-то, Зоя говорила правильно. И удивлял Ковалева только её терпеливый, без вызова, тон.
– Ещё вчера этот пёс спокойно разгуливал по посёлку и по ночам являлся в санаторий, – заметил он. – Но бросался только на меня и только потому, что я на это напрашивался.
– Если бы этот пёс бросился на кого-нибудь кроме вас, его бы просто застрелили, – парировала Зоя.
– Если он теперь бросится на кого-нибудь кроме меня, его тоже просто застрелят. И наверное, будут правы.
– Когда человек заводит собаку, он берет на себя ответственность за нее, – мягко ответила Зоя. Так мягко, что стало не по себе.
* * *
Ковалев сам истопил баню под руководством бабы Паши – пора было освоить это нехитрое дело. Как ни странно, сказанное Владой «должны позаботиться» избавило его от мучительного чувства вины перед старушкой. Ни рубить дрова, ни вскапывать огород пока не требовалось, да и хозяйство за полтора года в запустение не пришло, и для начала Ковалев лишь починил подтекавший в кухне кран – у бабы Паши и в дом, и в баню воду из скважины качал насос.
Не сказать, что ночное купание накануне отбило у Ковалева охоту поплавать, и даже наоборот: он поймал себя на мысли, что хочет непременно доказать глупой рыбе своё превосходство. Растопив баню, он долго стоял на мостках и вглядывался в черную воду – не покажется ли сом? И лишь когда убедился, что сома поблизости нет, испугался вдруг самого себя, своих глупых мыслей, а особенно того, что в самом деле знал, видел – сома поблизости нет. Убеждая себя в том, что сквозь черную воду ничего разглядеть нельзя, Ковалев поспешил отойти от мостков.
В этот раз Влада ревностно следила за Ковалевым и не оставила его наедине с рекой. Он окунулся, конечно, и даже нырнул – вода была черной как смоль и ничего в ней видно не было. Влада выскочила из воды сразу, но не ушла, а стояла на песке и не сводила с Ковалева строгих глаз. Несмотря на купание, от её горячего раскрасневшегося тела шел парок, и Ковалев, выбравшись на берег, вдруг снова ощутил темную, первобытную страсть, слишком грубую, пугающую его самого больше, чем Владу.
Велли никак не мог разобрать, дышит побитый пустынник, или нет — казалось, прошло уже несколько часов, а он так и не пошевелился. Что, если в смерти рыжего обвинят его, Валентина Риммера?
Да, но ему ничего не сказали… велели просто караулить дверь. И кстати, не уточняли, что дверь караулить нужно именно снаружи. Так что он имеет полное право на этот диван.
Дышит все-таки или нет?
Велли на всякий случай вытряхнул из чехла бинк и, нацелив в голову пустыннику, легонько пнул его ногой.
Эффект оказался неожиданным: пустынник вдруг согнулся пополам и начал кашлять. Безудержно, страшно, сотрясаясь всем телом. Кроме того, Риммер, наконец, увидел его лицо. Правый глаз заплыл до состояния узкой щелочки, всю ту половину лица закрывал огромный синяк. Подбородок в крови. Отвратительное зрелище.
Валентин против воли вспомнил, как его самого били возле палатки Эннета и, вздрогнув, отвернулся.
Через какое-то время кашель стих, перетек в частое хриплое дыхание. Раздались какие-то скребущие звуки.
Оказалось, пленник пытается подняться. За этими попытками наблюдать оказалось не то, чтобы приятно, а как-то утешительно. Прав был взводный. Никуда он не убежит.
Дождавшись, когда пустыннику кое-как удалось встать на колени, Велли поднялся, и точным пинком отправил его дальше лежать на полу. Правда, на этот раз рыжий упал на бок, и Риммер не успел отвернуться — их глаза встретились.
Облизнув враз пересохшие губы, Велли спросил:
— Узнаешь меня?.. Ну? Помнишь меня?
Рыжий сплюнул темным на ковер, и вновь попытался хотя бы сесть. Валентин позволил ему это.
— Вижу, узнал. А я тебе говорил, что вы пожалеете, что пытались нам помешать? Говорил?
Пустынник словно не слышал. Вытер губы о собственное плечо — на рукаве остался смазанный отпечаток из крови и грязи.
На Велли накатило вдохновение. Он подошел к автомату в углу и нацедил стаканчик воды. Вернулся в кресло и сделал маленький глоток. Он наверняка знал, что пустынник захочет пить. И надеялся, что тот скажет об этом. Но пришлось разочароваться — тот молчал.
Почему-то показалось важным заставить рыжего проявить слабость. Ну что он, железный? Или, может, самоубийца?
Велли наклонил стакан, тонкая струя воды пролилась ему под ноги.
Не то, чтобы это не вызвало никакой реакции у пленного — он изогнул здоровую половину рта в подобии ухмылки. Дескать, что еще придумаешь?
Это взбеленило Валентина, он вскочил, и уже от души саданул ногой по ухмыляющейся роже. Попал. Но тут же вспомнил о том, что рыжий, возможно, нужен Эннету, и отказался от продолжения. Вышел и плотно прикрыл за собой дверь.
Он не видел, как Саат, через какую-то минуту вновь приподнялся с пола. Несмотря на то, что руки у него так и оставались связанными за спиной.
Да что он такое о себе возомнил, этот бродяга? Хочет показать, что крут? Что герой? Да какая разница! Должно же быть что-то, что его проймет? И тогда сразу станет видно, что разницы между ними нет. Никакой разницы.
Вот только пытать человека Велли не сможет, это уж точно. Кем бы человек ни был.
Велли успокаивался, прислушиваясь к шорохам за дверью. Собственное бессилие его бесило, но он честно пытался понять, как это он, во всех смыслах хозяин положения, вновь почувствовал себя рядом с пленным последней гнусью. И нечем ему было крыть его молчание…
Но взводный сказал, кто-то скоро придет его сменить. И потом, возможно, ему уже не представится случая сказать… что-то такое, что разобьет молчание пустынника. И увидеть… что разницы между ними действительно никакой нет…
Велли прошелся по коридору до темной лестницы, ведущей на подземные этажи, постоял там, вернулся обратно.
Постоял немного у двери и снова решительно вошел.
Пленник за это время устроился почти с удобством. Сил взобраться на диван ему не хватило, но он перебрался в угол комнаты, и сел на пол, опершись о покатый бок одного из огромных кресел. На шум открываемой двери он даже голову не повернул.
— Красиво тебя раскрасили, — сообщил Велли в пустоту. — Но знаешь, ты еще легко отделался. Вовремя смылся в город… как ты думаешь, почему я здесь, а?
На этот раз пустынник соизволил повернуться к нему лицом. Правда, тоже как-то неспешно. Словно раздумывал, а стоит ли.
— Как думаешь, что Эннет сделал с вашими, с теми, кого не убили при штурме? А?
Рыжий чуть прикрыл веки. Велли показалось, это хороший знак. И он добил рыжего новостью:
— А приятеля твоего бородатого я сам…
Договорить Велли не успел. Что-то сбило его с ног, и тут же приложило тяжелым по голове. Куда из руки девался бинк, он так и не понял. А потом что-то стало давить на шею, и он раскрыл глаза. Когда успел зажмуриться, Велли тоже не помнил.
Оказалось, пустынник душит его коленом. Причем то, что Велли еще жив, — чистая удача.
Он попытался помочь себе руками, но куда там. И тогда он закричал. Из горла вырвался хрип пополам с бранью:
— Ты, урод… отпусти… он сбежал… понял? Потом… гад…
Хватка ослабела:
— Повтори.
— Они взорвали завод и сбежали.
— Алекс?
— Ему плечо прострелили. Но когда я его в последний раз видел, он был жив.
Велли поймал себя на том, что снова все выложил. Ведь не хотел же. В своих фантазиях это он сейчас должен был с насмешкой наблюдать как этот… сдался. Что он раздавлен, и готов делать все, что скажут. И отвечает на все вопросы…
Колено с шеи исчезло.
— Спасибо за новости, Риммер. — совершенно серьезно сказал рыжий. И чуть не ползком вернулся к облюбованному креслу.
Велли поднялся. Увидел на полу свой бинк, поспешно схватил его, и направил на пленника. Кнопка плавно вошла в корпус, потом еще раз и еще. Но выстрелов не последовало. Бинк был разряжен, но пустынник этого, кажется, не видел. Хорошо, что не видел.
Подумалось, что если бы сейчас рыжий захотел, от Велли остались бы только бренные останки. Он поспешно сунул бинк в футляр на поясе.
Нужно было что-то сказать, и он спросил:
— Пить хочешь?
— Какой мой ник? — открываю глаза и шепчу поверх щелканья счетчика. Ведущий смотрит пьяно и осуждающе. Понимаю — торкнуло. Меня всегда пронимает до чертиков, когда вспоминаю. А покупателей так вовсе не остановить. Столбик растёт, обесценивая счастье буквально на глазах.
— Зрачки!
Пытаюсь сдержать удивление, но не получается. Оценщик краснеет под изучающим взглядом.
— Вы тоже знаете об этой фишке? — чтобы не показать волнения, сжимаю мобильник в руке.
В тишине щелкает счетчик ставок, напоминая пение цикад. Двое. Вечер. Дорога до вокзала.
— Да… Какие-то обрывки воспоминаний, — отводит взгляд в сторону. Закрылся. Рано… Ок. Я не тороплюсь!
Счетчик замолкает. Порядок действий неизменен. Лицитатор снимает сливки, мне глоточек, остальное в недра матрицы. Мобильник вибрирует. Перевожу деньги на счет Лешке. У него тройня. Сам три года без работы. Порадуется. Главное, чтоб жена поняла правильно. Я же её поняла.
— Почему вы не боролись? — Оценщика не отпускают мои воспоминания. Меня тоже.
— Я думала, он учится для меня. Она была опытней. — Оправляю юбку. Привлекая внимание к бедрам.
— А сейчас? — Он скользит взглядом по моей фигуре.
— А сейчас я готова к третьей фазе, — говорю, поглядывая на забытый планшет. Разговор по душам не входит в мои планы.
— Что ставим? — в голосе разочарование.
Главное — не сбиться, не перескочить к финалу. Желание настолько сильно, что хочется кричать.
Дыши. Дыши! Глубоко. Раз, два… Раз.
Молчание затянулось. Спасибо, что ведущий оценивает не только мои воспоминания, но и реальность. У меня есть время на отдых.
— Боль.
Краснеет. Причем очень мило. Со щек румянец стекает на шею, теряясь за воротом белоснежной сорочки.
Вводит название нового лота. Моментальный отклик. Покупатели ждут файла. Закрываю глаза и выпускаю прошлое наружу. Стриптиз души, а кожу пронзают тысячи мелких иголок, входят внутрь и скачивают память. Я незаметно отключила анестезию, и мышцы сводит судорогой. Да так мощно, что начинаю кричать. Последнее, что вижу, погружаясь в прошлое, вскочившего с места Генку. Он вспомнит! Вспомнит! Осталось два шага. Восемнадцать…
— Вставай, чего разлеглась!
Открываю глаза, вижу кафель. Белый, в тонкую паутинку из серебряных нитей. Я лежу, касаясь голым животом холодного пола, и пытаюсь уснуть. Но уборщице пох, я мешаю мыть пол.
— Шла бы ты домой, чего разлеглась? — тычет в бок мокрой тряпкой. Торопит, бесит.
Мычу что-то, но вразумительно послать нет силы. Господи, дай мне поспать! Час! Всего лишь час, и мне станет лучше.
— Встань, — новый удар холщового комка в бок, и я вскакиваю, яростно пинаю ведро, разливая воду, больше похожую на помои, и выбегаю из женской уборной.
— Ветрова, ты почему в таком виде? — Ректор стоит, широко расставив ноги. Ловит прогульщиков, чуть ли не за уши втаскивая в кабинет для личной беседы. Потом волочишь ему в пакете: бутылки, конфеты, духи для толстожопой женушки. Лишь бы не отчислил. Поймал и меня: скалится, как блудливая псина, почуявшая течную сучку. Твоя правда. Первый день месячных, и я себя не контролирую.
— Плохо мне.
Одергиваю свитер, прикрывая голый живот, отряхиваю джинсы и кривлюсь от новой схватки. Говорят — рожу, и все как рукой… Может, ректора трахнуть. Боль унять и заработать очки на не отчисление. Морщусь.
— Пойдем-ка. — Берет под локоть, толкает в сторону. Тускло освещенный коридор. Глубже. Глубже… В переход между корпусами, низкие потолки давят на мозг, спотыкаюсь. Твердая рука обнимает за талию, поднимает с пола.
Петрович несёт меня через коридор, не обращая внимания на взгляды сокурсников и прочих студентов, педагогов, зрителей. Дверь вышибает ногой и кладёт на стол.
— Пила? — нервно стирает пот со лба и наливает полный стакан из высокого графина.
А я теряюсь в чувствах, которые тянут низ, вниз, в ад. Молча мотаю головой. Нет. Не курила. Не ширялась. Просто всегда так, в первый день… Всегда.
Ректор улыбается. Умеет читать мысли? Или думает о своем?
— Дома-то чего не осталась?
Дома? Лучше здесь — на полу в сортире, чем там, где в жопу пьяные предки.
— Ладно. Ты поспи пока. Я через час вернусь.
Закрывает дверь, а я проваливаюсь в темноту. Благодарно сжимая в руке пуговицу. Отвалилась с пиджака.
Счетчик щелкал медленно, но верно. Растеряны. Довела до пика и скинула вниз.
— Мы теряем популярность, — хмыкает лицитатор.
Генка… Неужели не помнит? Я вот жила все это время — ради этой встречи. Больно-то как. То хорошо, то больно. Дура…
— Облом с БДСМ, да?
Встаю. Устала: сидеть, думать, манипулировать. Остался один шаг. Всего один. Щелкнуло в последний раз. Смотрю на экран мобильника. Несмотря на то, что потеряли клиентов, цена была выше, чем за историю с лифтом. Перевод на счет одинокого пенсионера. Деньги продлят годы жизни. Всегда оставайся человеком. Даже если выглядишь как ссучившаяся псина.
— Сколько вам лет?
— Много…
— Выглядите прекрасно.
Тоже встает. Снимает пиджак, ослабляет узел галстука. Слежу за его движениями, словно изголодавшийся зверь. Впитывая все, до мельчайших подробностей, чтобы файлы памяти заполнились под завязку. Мне так не хватало этих деталей.
— Как вы попали в эту систему? — Обвожу рукой стены.
Пустые стены. Кофе с молоком. Даже окон нет. Донор, ведущий и покупатели. Время летит незаметно.
— По рекомендации, — и вновь закрылся.
Впрочем, я не хочу знать, как. Главное, что я нашла его. На это ушли годы.
— Продолжим? — теперь вопрос задаю я.
Генка морщится. Последние воспоминания пришлись ему не по вкусу. Но ведь кто-то купил. Жаль, нельзя узнать, кто. Впрочем, какой в этом смысл? Главное — расплатиться с теми, через кого перешагнула, чтобы повзрослеть.
— Продолжим, — Генка вздыхает и поднимает планшет с сидения. Стучит по клавиатуре на мониторе. Запускает новый стринг с продажей. И замирает в ожидании темы.
— Наваждение…
Вводит и замирает, перед тем как отправить.
— Уверены?
— Да…
Сажусь в кресло, отдаваясь приборам. Анестезию включаю, превышая дозу. Не хочу чувствовать. Тема страданий позади. Теперь апогей охоты. Зрачки расширены. Почти сливаются с радужкой. Генка подходит ближе, кладет руки на мою талию, словно тиски. Склоняется вплотную — лицом к лицу, глаза в глаза. Зрачки — его и мои — теперь одинаковые. Вспомнил.
— Катька, — шепчет, обдавая горячим дыханием, и я теряюсь в аромате ментола и ранней осени, теряюсь и не хочу, чтобы меня нашли: — Я не смогу отключить эту бандуру. Какого хрена?
— Глаза Петуха, помнишь? — успеваю прошептать в ответ и проваливаюсь в прошлое.
Я молода, красива, мне двадцать один, а он безнадежно женат. Первый мужчина — пик детских заблуждений.
Мы останавливались у каждого дерева. Насытиться друг другом казалось невозможным. Тропинка через лес. За углом виднеются крыши дачных домиков. Ночь. В прорехах листьев звезды. Запрокидываю голову, и он закрывает мне рот ладонью. Листва скрывает нас, стон прячется в ладони.
— Катька… — Понимаю, что нам нужно остановиться. Но не могу.
— Ты как наркотик. Слышишь?
Я слышу. Знаю. И сама подсаживаюсь. Глубоко. В себя. До самого дна, до границы, до боли.
— Катька… — Снова чувствую ладонь на раскрытых губах, впиваюсь зубами в мякоть, и Генка отдергивает руку. Кричу так, как хотелось: захлебываясь счастьем и болью. Эхо теряется в сосновом бору, убегает в поле, срывает с веток уснувших птиц.
— Сумасшедшая…
Знаю!
В первый и последний вечер счастья, перед побегом, шла до края и с обрыва вниз, чтобы потом упасть на дно, в самокопание, самоедство, в тлен.
Аукцион воспоминаний создали для нуждавшихся.
Донорам — деньги, покупателям — эмоции. Первого и последнего у меня с лихвой. Почему не поделиться. Ведь тот, кто платит, не видит наших имен и лиц. Это стриптиз души.
Счетчик щелкал словно бешеный. Все звуки слились в один.
Несмотря на двойную дозу, последнее воспоминание отняло остаток сил. Меня предупреждали. Максимум — три. Потом, если в генах был сбой, возможны последствия.
Почему дети, рожденные в тисках околоплодного пузыря, считаются везунчиками? Счастье только в том, что ты остался живым и не задохнулся…
На пике, когда стон счетчика замрет в тишине, на Генкин счет поступит всё отработанное. Цель достигнута — расплачусь по счетам за вехи взросления, за самые яркие мгновения. Повезет — получу своё…
Открываю глаза и смотрю на ведущего. Стоит на коленях. Напротив. Глаза в глаза. Рожденная в рубашке, со смещенным градусом удачи. Не стала бороться за мужчину, а спустя годы вернулась, когда он остался один.
— Сумасшедшая, ты, Катька, — Генка улыбается.
— Чего это вдруг?
Я не понимаю, чему он радуется. Деньги ещё не перечислены. Счетчик не останавливается.
Генка кончиками пальцев касается моей щеки. Чувства возвращаются. Жить буду. А Генка, наваждение мое, продолжая улыбаться, с силой бросает гаджет, и тот ударяется в стену. В наступившей тишине считаю осколки на полу. В руке весело вибрирует мобильник. Всё четко и никакого сбоя. Деньги переведены на счет, но это уже не так важно.
Генка склоняется к моим губам:
— Сумасшедшая, и всё…
Оккультно-эфирная коррида
Продолжаю делиться красотой, которую посвящают Корриде.
Замечательное стихотворение авторства Клевчук
А небо к мольбам глухо.
Что, впрочем, привычно даже.
А жизнь моя — легче пуха,
А смерть твоя ада гаже.
Моли, не моли — тщетно.
Мир замер в немом крике…
И тают обличья смертных,
И скорбь на ангельском лике.
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль
Спи, не плачь.
О чем тебе плакать? Уложили спать, ты проснулся, в комнате никого? Не беда, придут. Утром. Когда проревёшься.
Или примчатся среди ночи, обнимут, утешат. По-разному бывает.
Вот я в твоем возрасте умерла от высотной болезни — это да, беда.
Проходила тогда такая чистка королевства от инородных элементов. Явились из крепости солдаты с ружьями, очистили наше село от моей мамы, твоей бабушки. До перевала пешком, из ручной клади взять разрешили только меня.
Этого я не помню, мама рассказывала. Я тебе рассказывать не буду. Сам по истории пройдешь. Будь верным подданным короля.
Помню я себя только тогда, когда я уже не человек. В больнице на Пыльном плато. Как я ни лежать не могу — задыхаюсь, ни сидеть не могу — падаю, и как меня тошнит, а рвать нечем, и доктор говорит — «белый халат», а мне чудится, будто он красный. И еще говорит доктор: «Она умрёт», а я хочу маму спросить, что такое «умрёт», но нет сил.
Не умерла я ни в ту ночь, ни на другую. На третье утро показал мне доктор спичечный коробок через дощечку. То ли я увидела, то ли померещилось, но я сказала: да, вижу. И нас выписали из больницы.
Лечить нужно людей. Я оказалась не человеком. Черным магом.
Ты тоже станешь магом. Я тебе обещаю, хоть ты и не слышишь. Лет в десять, не раньше, но и не позже. Мы с тобой ездили в крепость, сдавали кровь — это папа тебя проверил на наши с ним гены.
Кто умер взрослым, тот умер, а кто в детстве — тот маг, почти бессмертный. Перерождения ты не почувствуешь. Но прежде хочу вырастить тебя человеком.
***
Туристы любуются на восходе тенью от гор на облаках. Я им вещаю, что эти грандиозные массивы подняты из земли силой таких, как мы, во время войны, тысячу лет назад. А мне не рассказывал никто. Я видела сама.
Родился наследник, объявили амнистию, мы с мамой ехали домой на автобусе. Я сидела у окна и вдруг за поворотом, в пыльном луче, увидела всё. Землетрясения, пожары на три королевства. Раздавленных, сожженных. Как наши с тобой собратья изводили друг друга и кучу народу впридачу. Как последние маги изобрели заклинание мира, но, чтобы оно подействовало, им пришлось сжечь себя.
Я прикинулась, что меня укачало, и мама не заметила.
Я думала, я девочка, которую ругают ни за что. Нельзя жаловаться, нельзя размазывать сопли и температурить, но и совсем выздоравливать нельзя слишком быстро, а то в гостинице заподозрят неладное и нас выставят. Только и умела — следить за сердцем да смотреть внутрь через кожу. Развлекалась этим вместо кукол.
И вот тень на облаках, которая не тень, а души магов, вплавленные в частицы пепла, — эта тень, стоящая над поселком день и ночь, говорила мне, что я из их племени.
***
Когда ты родился, папа сказал: «Ты до сих пор ни разу не обрушила горы на посёлок? Потому что тебя так воспитали». С тех пор я воспитываю тебя. Лаской, любовью. Изредка вот такими уходами из дому.
Ничего плохого ты не сделал. Это я тебя приучаю ценить заботу и любовь. Надеюсь, ты вырастешь человеком добрым, не дёрганым и не плаксивым. Ну, не совсем человеком.
Постарайся заснуть.
В воскресенье восемнадцатого мая в музее был «День открытых дверей» — вход бесплатный для всех категорий посетителей, но экскурсии, мастер-классы и другие мероприятия чуть дороже, чем в обычные дни. Запланированная «Ночь в музее» должна была начаться с семи вечера и закончиться в полночь. Музейная лавка должна работать с утра и до полуночи с двумя часовыми перерывами на отдых.
Нина, по прошлым годам знавшая, что в этот день посетители обычно бывают только после полудня, повела киборгов ОЗРК в музей прямо с утра. Именно повела – в её флайер все бы не поместились, а нанимать бус не захотелось, — и потому после плотного завтрака шесть Irien’ов и один DEX вместе с ней пошли к музейному замку. Радж остался охранять дом и Irien’ок. Погода наладилась, потеплело до плюс семнадцати — и ещё одна сорокаминутная прогулка только радовала.
Киборги были одеты в купленные у Зоси фланелевые рубашки, полушерстяные в мелкую клетку костюмы и полукроссовки, а Нина надела серо-голубой кардиган поверх синего свитера и тёмно-синюю юбку – и выглядела бы не коричневой, а синей «мышью», если бы Платон не добавил жёлтую косынку на плечи, широкую жёлтую заколку в волосы, бусы из искусственного янтаря и тёмно-жёлтую сумочку.
Уже на крыльце главного корпуса музея к её группе подошли Карина и Светлана со своими ребятами, чуть позже подошел Игорь Леонидович с Гулей и её охранницей.
Гульназ оказалась хрупкой девушкой чуть выше полутора метров ростом, и рядом с подругой-DEX смотрелась подростком. Карина познакомила Нину с Гулей и её DEX и, пока киборги с Ниной осматривали выставку по истории терраформирования планеты с записанной заранее и скинутой всем экскурсией, нашла директора музея и поговорила о возможности работы Гули одновременно и в музее, и в ОЗРК. Ильяс Ахмедович был не против, но сказал, что оформление на работу пока будет временным, на время больничного Тамары Елизаровны, и пригласил прийти в понедельник.
Посетителей с утра почти не было, и потому первые две выставки в главном корпусе осмотрели быстро — киборги вели запись и могли посмотреть повторно уже дома, а Нина и Карина в этих залах уже несколько раз бывали. После выставок в главном корпусе Нина провела группу по картинной галерее, потом по стене — и все желающие смогли сголографировать виды города и себя на фоне этих видов. Потом всей группой пошли на колокольню, где совершенно счастливый Лёня проводил мастер-класс по звону.
Стоящий у лестницы на смотровую площадку Оскар Нину узнал и пропустил, но заявил, что наверх можно только группой не более четырех человек или киборгов, и потому он всех не пропустит.
Пришлось Нине позвонить Васе и попросить его побыть с группой, пока она сводит часть Irien’ов наверх. Василий пришёл вместе с Грантом, Нина познакомила его с Irien’ами и с первыми тремя поднялась наверх. Лёня стоял на месте звонаря, звонарь-Mary стоял в стороне, а Лёня радостно показывал троим девушкам, как правильно держать в руках тросики от колоколов и явно заигрывал с одной из них. Он заметил Нину и подошёл к ней:
— Доброе утро! Вы вроде ушли из музея? И снова здесь.
— Из музея ушла… утро доброе, Лёня. Я как сотрудник ОЗРК здесь, привела наших подопечных… трое здесь, остальные внизу… а ты здесь работаешь? — показав на девушек, спросила, — поэтому Оскар впускает наверх только по четыре человека?
— Ну… как бы да… у меня мастер-класс здесь… скоро звонить буду.
— Не буду мешать тогда… если время будет, заходи… ребятам обновлять ПО пора. А у вас есть лицензия на изготовление программ.
— Хорошо, зайду на днях.
Нина дала троим Irien’ам три минуты на осмотр города со смотровой площадки и отправила вниз. Через минуту после их ухода пришли следующие трое киборгов. Когда на город и окрестности полюбовались все киборги, Нина повела группу сначала на выставки по народному костюму и вышивке, потом посмотрели выставку европейской мебели ХХ века, потом сходили на «Подарки и дарители» (подаренные музею за прошедший год предметы)… потом Нина сводила всех в столовую и накормила.
И только в третьем часу Нина привела Карину и киборгов в бывшую «свою» башню на выставки по народной игрушке и керамике. Осмотр двух залов занял около часа, причем некоторые киборги смотрели молча и если и спрашивали что-то, то у Василия и по внутренней связи. И только Платон решился спрашивать её вслух о предметах — и она ему отвечала.
В пять часов осмотр выставок был закончен, и Нина с киборгами отправилась сначала к особняку, где заканчивался ремонт первого этажа, и познакомила своих ребят с Зией и Эвой, дежурившими от «Лады» и ОЗРК.
Домой вернулись почти в полседьмого – и уставшая за день Нина на музейную ночь решила не ходить. Всё равно там есть Василий, Зоя и Грант, и они скинут ей записи всех мероприятий. Да и без мероприятий ребятам впечатлений хватит не на один день. И потому после ужина всем было разрешено посмотреть мультфильмы и поиграть.
В полдесятого пришёл звонок от Ратмира с поздравлением с днём музея, это было приятно, но пришлось сказать:
— Я ведь ушла из музея. Теперь работаю только в ОЗРК… зарплата такая, что плакать впору. Но стаж идёт… и есть возможность заниматься киборгами… пытаемся выкупить особняк в городе, пока арендовали… — и рассказала о проблемах и отделения ОЗРК, и «Лады».
Ратмир находился в каком-то явно сельском доме, рядом с ним стояла странно-знакомая девушка, вдали были видны двое пожилых людей и кошка. Он пояснил:
— Я в гостях у родителей Зои… помнишь двух студенток, которые прилетали к нам в августе? Я её тогда назвал Живкой… и она сменила имя… представляешь? Вот прилетел знакомиться с родителями… только не знаю, как сватов заслать, ни мать, ни отец в такую даль не полетят, и… связь с деревней неустойчивая… а Живка заканчивает обучение и могла бы к нам полететь работать…
— Ты мне предлагаешь посватать её вместо твоей матери? – удивлённо спросила Нина. – Но… прилететь я тоже не смогу. Не успею просто… если только по видеосвязи… и дружки нужны тоже…
— Вообще не вопрос, — ответил Ратмир и добавил в разговор программиста Сергея с Эфеса Клинка, — одного хватит? Сергей, у вас ночь? Или мне кажется… ты где?
Сергей выглядел заспанным, но после объяснения Ратмира взбодрился и позвал своего друга с женой:
— Мы все сейчас в офисе ОЗРК… знакомьтесь, это мой друг Дим Лесов и его жена Кора… она киборг DEX-6. Но это ничего… что с вами обоими?
Нина смотрела на пропавшего сына – он смотрел на неё. Сбежать из кадра он не мог – комната была не настолько большой, к тому же он сидел за столом далеко от выхода. Ведимир смотрел на мать – как же она изменилась за прошедшее время! Подумать только! – она тоже в ОЗРК! – он, конечно, знал, что она всегда хорошо относилась к киборгам, и многое знал от Сергея и Ратмира, с которыми общался… но одно – знать от кого-то, и совсем другое – видеть самому. И что это за парень чуть сзади её?
— Ну, здравствуй, сын… я всегда знала, что ты жив… — тихо сказала она. Платон метнулся за таблеткой и водой, она запила таблетку, поблагодарила Irien’а и снова посмотрела на сына.
— Мама… здравствуй… и… прости, я сразу должен был сказать… я не знал, как ты отнесёшься к этому… — парень выглядел смущённым и удивлённо-недовольным одновременно. – Кора спасла меня. Она… разумная. И я люблю её.
Шеврин надумал придобриться и приготовил торт на наше семейство. Сначала я не поверила и решила, что они меня разыгрывают, а сами притащили еще одну параллель, просто более мирную и спокойную. Ну, а почему бы у параллельного Шеврина не может быть более спокойной параллели? Вполне может быть. Кто его знает, как теперь все пошло после того, как они все собрались в одной вселенной.
Но Шеат со смехом показал видео, как Шеврин матерится, собирая рассыпанную муку, как нас всех поминает, разливая крем, и тут я поняла, что это все-таки он, просто решил слегка отпустить вожжи. В принципе, мы все не подарочки в плане характера, дракон смерти не исключение. Я одно не пойму, как они с Лесси не поубивали друг друга? Видимо, она была более терпимой к его загонам и послушной. Я же сразу все воспринимаю в штыки, вот он и не смирится никак. И методы воспитания у него, конечно…
Чаепитие получилось неплохим. Учитывая, что торт занял собой почти весь стол, то хватило всей семейке, включая детей и гостей. Шеврин расстарался на славу. Но главным все равно было не это. Главным было то, что он старался ради нас. И его характер слегка сглаживался как раз ради нас. Мы все изменялись в плане характера ради всей семьи, ради друг друга. Та внутренняя связь, не дающая нам разбежаться кто куда, подстраивала нас друг под друга.
Да, осознавать такое с каждым разом получалось все легче. И принимать то, что мы меняемся ради общей семьи тоже становилось проще. Я уже не впадала в истерику потому, что поняла эту простую истину. Шеврин стал чуть спокойнее, Шеат немножечко остепенился, Лэт переставал быть таким забитым, Шиэс и вовсе похожа на домашнюю кошечку. Ольчик стал несколько решительнее и чуть суровее под стать Шеврину. А Рен пока пробыл с нами слишком мало, чтобы знать все отличия. Да и он единственный среди нас, кто до вступления в семью жил отдельно, а потому многих его особенностей мы пока не знали. Но думаю, он тоже постепенно изменится. Мы-то долго привыкали друг к дружке.
Шеврин довольно разглядывал всех нас за столом, видимо, оценивая реакцию на его старания. И не похвалить его никак нельзя, а потому мне пришлось начинать первой:
— Изумительно! — я приподняла кусочек торта над тарелкой, чуть покачивая им и привлекая внимание дракона.
— Я рад, что тебе понравилось, — Шеврин усмехнулся, и себе наяривая свой кулинарный шедевр. Готовить он умеет, в отличии от меня. Это я способна запороть яичницу, если буду готовить ее руками, а не просто создам как обычно. К сожалению, в семье больше ценится готовка своими руками, так сказать, с душой и старанием…
— А уж набор фруктов выше всяких похвал, — подхватила Шиэс, демонстрируя сборную солянку любимых драконьих фруктов. Слой ананасов внизу, слой долек апельсина, слой вишен без косточек (интересно, он их тоже вручную когтями выколупывал или все-таки колданул?), слой нарезанных яблок, а сверху украшения из целой спелой смородины. Шеврин постарался угодить всем.
Шеврин опустил голову и деловито дожевал свой кусок, чтобы никто не позарился, а то в большой семье клювом не щелкай.
— А я рада, что ты успокоился, — наконец выдала я, запивая излишне сладкий торт соком.
— Да я особо и не нервничал, — вздохнул дракон, обводя нас всех каким-то странным взглядом. Словно бы… волновался, что мы скажем.
Шеат пырхнул, подавившись ананасом.
— Ничего себе «не нервничал»! А кто вчера мне затрещину прописал?
— За дело, между прочим, — отмахнулся дракон смерти. Лэт тихо булькнул в стакане, явно рискуя расхохотаться и захлебнуться. С благообразного лица Ольчика можно было рисовать икону — сверх так старался не заржать, что вообще убрал все эмоции с лица, хотя по ощущениям складывалось впечатление, что он едва сдерживается.
— Ну… я тебя тоже за дело слегка потрепала, — призналась Шиэс, опустив взгляд в полупустую тарелку. — Надеюсь, впредь твой язык будет говорить более приятные вещи, а мозг думать перед тем, как отпускать язык на волю.
— Постараюсь, но ничего обещать не могу, — Шеврин пакостно улыбнулся, и у меня отлегло от сердца — все-таки это наш родной, язвительный, вредный и несносный дракон. Он просто на время притих, чтобы вычудить еще какую пакость. А перед этим нас задабривает. Вот и все.
— Надеюсь, ты больше не будешь вырываться, если я тебя поглажу? — рискнула забросить удочку я, раздумывая, не отблагодарить ли Шеврина хорошим вечером. Я же как лучше стараюсь, а он сразу начинает бить.
— Только легонько. Я все же… плохо сдерживаюсь, — вздохнул Шеврин.
— Ну и драться в ответ не обязательно. Мог бы просто сказать, что тебе неприятно, — усугублять конфликт не стоило. Нужно выяснить, что и как ему нравится. А то почешу за ушком и получу затрещину. А поскольку я Шеврина не нагну, то его опять побьет Шиэс. И будет круговое насилие в семье…
— Мне приятно… иногда даже слишком. И… черт, Олла, ты заставляешь меня чувствовать себя дураком! — вспылил дракон, вызвав недовольное рычание Лэта. Видят боги, я ничего дурного ему не делала.
— Тихо, это всего лишь невинный вопрос. Если ты так всегда себя вел, я вообще удивляюсь, как Лесси с тобой уживалась. Я бы тебя уже прибила, — честно сказала я, разводя руками, и обняла Шеата, подлезшего под руку. Сытый серебряный довольно уркнул — вот кто не против обнимашек в любом виде и формате.
— Размякаю я, размякаю. Как кусок хлеба в воде, — недовольно объяснил Шеврин, морща лоб и кривя губы. — Мне не нравится, когда я себя чувствую размазней. Вот и отвечаю ударом наперед, чтобы не расслаблялась.
Я недовольно фыркнула и обернулась к доселе молчавшему сверху:
— Ольчик, золото мое, устрой ему, пожалуйста, сеанс жесткого БДСМ, чтобы он не размякал, не расслаблялся и вообще.
Сверх наконец-то расхохотался, щелкнув Шеврина по носу.
— А по моему надо его загладить до невменяемого состояния, — предложил он.
— Ладно-ладно, я постараюсь терпеть и привыкать, — Шеврин примирительно поднял руки, зажимая двумя пальцами вилку.
— Давайте наоборот, вы меня загладите, — предложил Лэт, подставляя красноволосую башку под руки Шиэс. Золотинка не отказалась и почесала собрата, вызвав у того довольное урчание.
— Вот, точно, его гладьте, — довольно отмахнулся Шеврин и отрезал себе еще один кусок торта.
Под столом что-то завозилось, пробежалось по ногам и выскочило наружу. Пока мы болтали, детишки оседлали нашего кота Тариса и верхом на нем заехали под стол. Хорошо, что сейчас этот детский сад уменьшился до троих товарищей, а все старшие дневали в Академии, грызя гранит науки. Мелкие же сверхи и Алета пока не готовы учиться, а потому страдали вот такой херней, загоняя бедного кота до седьмого пота.
На троих детей теперь приходилось три няньки, но мне показалось, что они все равно не справляются. Я достала Тариса из-под стола, чуток очистила заклинанием, а то его словно изваляли в пыли (понятия не имею, где они нашли на корабле пыль, но мало ли). Химероид был усажен за стол, рядом драконы рассадили детский сад, и пришлось прекратить откровенный разговор. Мелочь еще не готова к подобным открытиям, да и не стоит рушить детскую психику.
— Совсем зажрались, — раздалось с потолка. Хэль спускаться не стал, просто телекинезом оторвал добрый шмат торта, всем помахал свободной рукой и ушел, оставив нам меньшую часть. Вместе с тортом пропало и три графина сока. Ну понятно, дружная братия исследователей-затейников тоже решила перекусить не отрываясь от своих великих открытий.
— Грабеж! — фыркнул Шеврин, но сверху-клону уже ничего сделать не мог.
Ответом ему был дружный смех.