Выход из артефакта Абскура был неприятен: голова кружилась, тело поводило из стороны в сторону, сильно мутило. Вокруг было темно. Руки ощутили пол: покрытый каменной пылью, влажный булыжный. Спекшаяся корка на ресницах никак не хотела разлепляться. Лишившись половины волосков, лицо скорчилось и явило комнате красный глаз. Редвел оглядел небольшой закуток, щурясь и мало соображая. Серое и невзрачное, похожее на камеру тюрьмы, помещение, не было необитаемым. В углу зашевелилась гора тряпья. Тряпочный монстр, с большой радостью, нарисованный усталым и взбудораженным мозгом, вынырнувший воспоминанием из детства, казалось, повернул голову к неожиданному гостю и стал отряхиваться.
Себастьян не сразу сообразил, что видит перед собой не просто хаотическую гору хлама, верхом на непонятном существе, а медицинские тряпки, небрежно прижатые к местам ранений. К нему протянулась рука, покрытая запекшейся бурой кровью. Рука эта была до боли знакомой. Магистр схватился за эту руку, прижимая к себе раненого, раздался стон облегчения и потревоженных ссадин.
– Дед! Это ты?! Как ты тут оказался? Где бабуля? – столько вопросов посыпалось на вновь обретенного родственника. Себастьян, еще плохо видя зажмуренными раздраженными глазами, стал стягивать тряпки, когда осознал, какие увечья они прячут…
Дед стонал. Он был без сознания. Ужасные травмы головы, плеч, отсутствие правой руки… Редвел еще никогда не видел своего наставника в таком виде, значит, силы противника превосходили в десятки раз! Если императрица жива, то она не могла восстановиться так быстро и так скоро подготовить удар… подготовить… инспектор вытащил из-за пояса нож.
Гематитовый клинок, с каменным блестяще-черным лезвием, не был его постоянным спутником, он хранился в ларце в лаборатории, но был отмечен на таблите испарившегося, временно почившего бессмертного.
«Как же тебя не хватает, Хас! – подумал Себастьян, – хоть ты и говорил, что не видишь будущего, но, мне кажется, ты и тут немного плутовал!».
Шансы были невелики: если раны нанесены механическим путем, если дед пропадал в пожаре, или был облит чем-то очень едким, или подвергся нападению какой-нибудь нечисти, которая его покусала, хорошенько обслюнявив ядовитой пастью, то нож только довершил бы начатое тварью дело, отправив древнего магистра к праотцам… но, если раны нанесены магически, тут уже были варианты. В случае огненных заклинаний и боевых, пробитая аорта ускорила бы смерть физического тела, в случае последствий битвы с императрицей, кроме смерти тела еще можно было говорить о спасении его темной души, призванной клинком. И, только в случае нападения ангелов, бьющих небесным огнем, черный клинок мог быть самым лучшим выходом! Себастьян вдохнул, для смелости, и вонзил каменное лезвие чуть пониже солнечного сплетения. Слова заклинания давались с огромным усилием: налетевший поток ветра кружил вокруг с силой и ревом урагана, мешая дышать, хрип и пыль, забивавшаяся в глотку, заставляли уверенные заученные с младенчества слова звучать шепотом листьев.
«Лез ват парамэ шалом кандарат… аалыд рьярра редвигра рран» – после произнесения Редвел, наконец, позволил себе прокашляться. Ветер потихоньку стихал, застилая последними крылами пыль на полу. В руках оказалась блестящая полегчавшая рукоять. Само лезвие впиталось в организм раненого и продолжило свою борьбу. Судя по яркому огненному светящемуся крововороту вокруг места входа клинка в грудь, дед сражался именно с ангелами, и должен излечиться. Правда, лечение займет от пяти до восьми часов, и точно останутся последствия…
Себастьян уселся по-терирски и снял с шеи цепочку с кольцом. Хоть необходимость в цепочке уже давно отпала: руки теперь не превращались в любой момент в лапы, но инспектор еще не успел избавиться от этого пережитка проклятья, а теперь рассматривал с облегчением – уже сработанный тандем артефактов хорошо справлялся с ролью маятника-поисковика.
– Вот дьявол! – пиджака не было, а значит, не было и карты библиотекаря Рида. – Придется искать в бинарной системе…
«Начнем, бабушка жива?».
Кольцо закрутилось. Ответ не известен, или на границе «да» и «нет». Себастьян вздохнул.
«Аманда жива? – кольцо снова закрутилось, теперь уже в другую сторону, показывая, что ответ снова неизвестен, либо не определен. Себастьян стал уже нервничать и сомневаться в действенности артефакта. – Дед выживет?», – тут кольцо начало сначала медленно, но затем все уверенней, раскачиваться снизу вверх. Вертикальные колебания обозначали положительный ответ.
Редвел оглядел, наконец, помещение, в котором находился. Каменная коробка три на три, без видимых окон и дверей. Рука ощутила резонанс, касаясь булыжного пола, значит, магия здесь доступна. Стало быть, и попасть сюда можно порталом. Демоническим порталом…
«Кольцо, мы в Храносе? – горизонтальные колебания. – Может, в Кротонде?» – снова из бока в бок… Редвел закрыл глаза и потер виски, практически вдавливая пальцы в свой череп.
«Кольцо, скажи, мы в Ръярде?! – вертикальные колебания оправдали самые неприятные ожидания. – Вот, блин! На это не нужно отвечать! Концентрируемся. Бабуля и Аманда, они тоже здесь?» – и снова, сверху вниз, что значит «да». Себастьян вздохнул.
«Придется ждать деда, одного его бросать так нельзя, а порталы открывать я еще не научился». Хотелось выдать себе информацию именно в таком, позитивном, ключе, потому что плохих новостей точно уже хватает, да и думать о себе, как о полу-демоне, внуке двух талантливейших демонов, было приятнее, нежели о простом смертном, в чьи возможности не входит портал, настолько мощный, чтобы вылезти из самой преисподней.
Через два часа дед перестал беспомощно стонать и провалился в глубокий милосердный сон. Редвел чуть не сломал пальцы, мечтая, впервые в истории магии, самостоятельно освоить телепортацию без наставника. Видимо, секрет был не в пассах и щелчках, а в особом душевном состоянии демонического существа…
«Но ведь я могу успешно взламывать контур, реагирую намного слабее на проклятия любовного толка и имею регенерацию, по скорости напоминающую демоническую! – вслух рассуждал Себастьян, все больше злясь на свою беспомощность, – Могу же я, в конце концов, оказаться в половину демоном?! В конце концов, если бабушка вышла за человека, то моя мать – полу-демон, а мама, вышедшая за человека, родила меня, ну и… логика такая, либо я имею половину способностей, и направленных, либо четверть и стихийных, либо ноль, но очень злых и удручающих!». Кольцо, болтавшееся в руках, издевательски чертило улыбку.
«Отстань, безмозглая железка!» – чуть в сердцах не буркнул Редвел, но прикусил язык вовремя. Из поясной сумки была извлечена сфера, чудом уцелевшая в адском нутре императрицы и в палатах, без конца и края, психбольницы для леглеров… Себастьян погладил блестящий всеми цветами радуги, стеклянный шар и бросил его в деда.
Дед за долю секунды уменьшился в десятки раз и стал напоминать спящую царевну в хрустальном гробу, пробужденную безнравственным принцем… В сфере Гротонга время идет, хоть и медленнее, а значит, и регенерация тоже будет продолжаться, но медленнее. Самой главной задачей оставалось – не разбить сферу, пока не блокируешь ее действие после использования.
«Кольцо, покажи мне, где бабуля с Амандой!» – скомандовал магистр и, получив уверенный сигнал манящей в сторону стены цепочки, шагнул в стену… такой странный это был портал? Тонкая кайма из голубых искр перемежалась со слабыми голубыми язычками пламени. Сомневаться было некогда, и Себастьян шагнул в чертову стену…
аka Кейден-Хотару
аka Хотару аль-Терна
Порой самые разрозненные события оказываются настолько тесно связаны между собой и приводят к столь запутанным последствиям, что впору удивиться. Наша история начнётся с цирка, а закончится… чем? Фарсом? Или трагедией? Открою небольшой и несколько банальный секрет — когда история только появилась на свет, даже её автор не знал, чем она закончится. Почти.
Если вас пытаются взять на «слабо», не ведитесь. От слова «совсем». Ну не будут настоящие друзья устраивать какие-то проверки. А вот разномастные «доброжелатели» — тут как тут. Ведь самая же очевидная попытка манипулировать, но до чего чётко в эмоцию попадает!
«Да это всего на пару минут, никто и не заметит», — говорили они.
«Одна нога здесь, другая – там», — говорили они.
«Всё легально и абсолютно безопасно».
«Ты даже у кристалла перемещения точки входа-выхода сам укажешь, мы к ним и пальцем не притронемся!»
«Да что с него взять! Спорим, что струсит?»
Допустим, не струсил. И первую часть спора по-любому выиграл. Переброс из мира в мир прошел удачно. Это точно Лиар, если судить по островерхим черепичным крышам многоярусных домов и пролетающему над ними огромному дирижаблю.
Из медленно ползущих над городом серых туч не капает – уже хорошо. Нахожусь на узкой, мощёной камнем улочке. Проезжую часть от пешеходной отделяют чугунные столбики-ограждения с протянутой меж ними цепью и с навершиями в виде шаров. На закрепленных от дома к дому тросах покачиваются фонари. Всё как положено, всё как на картинке в «Энциклопедии обитаемых миров». Разве что картинка не передаёт тех звуков и запахов, что наполняют город. Мимо меня с грохотом проносится паромобиль и сворачивает за угол.
Нужно побыстрее запечатлеть себя на фоне местных достопримечательностей, как доказательство, и в обратный путь. Энергии должно хватить, верно?
Подбрасываю в руке кристалл… и ощущаю сильный удар в плечо. Спешу вернуть равновесие, но попадаю ногой в водосточный, чтоб его, жёлоб! Обо что приложился затылком – уже не понимаю, только зубы клацнули, едва не прикусив язык. Теряю сознание от боли, не успев толком разглядеть человека, что оказался рядом…
_____________________________
Примерно за час до того момента, как на улицах города оказался, а если быть точнее – появился из вспышки телепорта – темноволосый молодой человек с белой лентой вокруг головы, в местном цирке шла репетиция. Под бодрую музыку каждый артист по очереди выходил и показывал всего несколько элементов своей программы, уступая место следующему.
«Сегодня на арене!», «Увидите впервые!»
— афиши зазывают, и надписи пестрят.
И всем на удивленье даётся представленье,
Аншлаг в огромном зале — у нас и стар и млад.
Ведь здесь и сейчас — отрада для ваших ушей и глаз.
У нас побывать мечтает весь свет!
Артисты всех жанров! Спешите, будет жарко!
А дело? А дело лишь в цене на билет!
Дешёвому чуду здесь места не будет,
Разборчивый зритель выбирает лишь нас
Ещё и ещё. Начнём наше шоу!
Готовы мы к феерии на «Три! Два! Раз!»
На последней музыкальной фразе артисты выходили уже вместе и вставали в эффектные позы перед тем, как раскланяться и уйти. Это выступление предназначалось для так называемого «завлекающего показа» на центральной торговой площади.
Большинство столичных заведений в сфере развлечений проплачивало там десятиминутную аренду сцены, разжигая интерес зрителя, но не демонстрируя всего, что подготовлено к самому представлению. Помимо афиш и газетных заметок, это был отличный способ заявить о себе и привлечь нужное внимание.
Общий поклон – и можно выдохнуть, утереть со лба пот, поправить одежды, пошитые по последнему писку моды в коричневой и черной гамме. У девушек-танцовщиц, к примеру, это были кожаные и тканевые корсеты с ремешками и латунными застежками, кружевные пышные юбки длиной до колена и с небольшими шлейфами сзади, чулки либо колготы на выбор, небольшие шляпки и удобные ботфорты. У парней-акробатов поверх более светлых рубашек с длинным рукавом накидывались короткие и безрукавные тёмные туники. Конструкция прекрасно удерживалась широким проклёпанным поясом, а брюки удобно заправлялись в высокие голенища сапог. Фокусник щеголял в приталенном чёрном камзоле с узорным шитьём по рукавам и поясу, по штанинам брюк так же вились узоры. На плечах крепился длинный плащ, шею обвивал шарф, а ботинки поблёскивали металлическими пряжками…
Вот только слишком рано все выдохнули, слишком… Управляющий со скоростью вихря преодолел несколько ступенек от своего обычного места в зале до песка арены, оправил вздыбившийся при движении кружевной воротничок.
– У, пройдохи! Бездельники! Козьи шарики вам, а не премиальные… И это — результат вашей работы? Придумайте, наконец, чем удивить зрителя!
Мужчина промокнул лоб платочком и вернул его на законное место – в карман пиджака, решая, с кого бы начать «разбор полётов».
— Ты! Почему пошатнулся на канате, Элиан? – Палец управляющего указал на вовремя потупившего взор гимнаста, — Это столица, и при здешней публике страховочный трос не прокатит.
Парень молча кивнул.
— А в городе, где немало магов, любой трюк с незримой поддержкой просто обесценивается! – Продолжил мужчина и перевёл взгляд на фокусника, — Нужно показать самое невозможное из того, на что способен человек.
— Конечно, господин Дакир, понимаем-с. — Развёл руками артист.
Из отворота рукава тут же вывалились два стеклянных шарика и четыре карты.
Простительно. Не на выступлении же вывалились, а после него.
— Так, дамы, а вы? Вы можете сделать ваше кривляние более грациозным? — Управляющий показал одно из танцевальных движений, но в его исполнении оно и вовсе превратилось в какую-то пародию. — Ну, вы поняли! Исправите.
Танцовщицы хором заверили, что обязательно и непременно.
Дакир Алабас прошел несколько шагов вперед и остановил взгляд на миниатюрной блондинке в длиннорукавной вышитой блузе, юбочке с воланами, лёгких туфельках и несколько длинном для её роста плаще. Мия работала в роли, традиционно называемой «принцесса цирка», участвуя в нескольких номерах — от помощницы фокусника и напарницы гимнаста до «мишени» метателя кинжалов.
— Милочка, не смотрите так испуганно.
Управляющий приблизился, ухватил двумя пальчиками подбородок Мии и чуть приподнял.
— Лёгкую улыбочку, обожание во взгляде. Вот так! – Отпустил, обошел, удержал сзади за плечи и с усилием расправил. — И спинку… прямее! А на счёт ошибок в последней репетиции… с твоей стороны я их не заметил. Продолжай в том же духе.
Но тут Алабас увидел лохматую собачью морду в кулисе и переменился в лице.
— Так… что ещё за… Кто пустил эту дворнягу на манеж? Выгоните! Живо, я сказал!
Несколько работников кинулись к незваной гостье, и управляющий, спустя пару секунд раздумий, помчался следом. Проконтролировать процесс, не иначе.
Артисты же воспользовались случаем, собрали реквизит и отправились на законный перерыв.
Мия присела на тумбу возле занавеса, растирая плечи. Она закономерно опасалась, что останутся синяки.
— Не расстраивайся так, Мия. – Элиан подошел к девушке, попутно заворачивая балансир в ткань и обвязывая бечевкой, — Управляющий, как всегда, рвёт и мечет. Он ко всем так.
— Нет. Не ко всем.
Гимнасту показалось? Или же собеседница действительно чуть слышно шмыгнула носом?
Парень приставил получившийся свёрток с реквизитом к тумбе.
— Ты плачешь?
— С чего ты взял? – Мия поднялась и оправила складки юбки. И сразу изменила интонацию голоса на раздраженную. — Если и умела, давно разучилась.
— Кста-ати! Есть одно отличное средство, недавно узнал о нём, – Элиан привлёк девушку к себе, погладил по волосам, — До аптеки как раз успею сбегать. Синяки проходят моментально.
— Под костюмом их не видно, — довольно резко ответила принцесса цирка, — И не надо меня успокаивать. И опекать не надо. Я уже не ребёнок.
— В этом и проблема… – потёр лоб Элиан.
— Всё не так страшно, как тебе кажется. Нужно выжидать, не обращать внимания. Сейчас главное – тренироваться, набираться опыта… всё равно без опыта и рекомендаций нам не устроиться куда-то ещё.
— Пусть так. Если ты согласна мириться с самодурством управляющего – воля твоя.
— Рада, что ты меня понял.
Девушка развернулась и спешно вышла.
— Но, если что, знай, я за тебя горы сверну. Или шею… чью-нибудь. — Пробормотал парень вслед Мие и лишь потом спохватился, — Ну так что, я за мазью?
Девушка вряд ли услышала вопрос. Парень достал карманные часы, прикинул в уме оставшееся время перерыва и расстояние до аптеки.
— Успею! – высказался он вслух по итогу подсчетов, вернул часы в карман и поспешил к своей комнатушке.
_____________________________
Упрятав кошелёк с монетами во внутренний карман тканевого пояса, Элиан мчал по городским улицам, срезая путь через дворы и проулки, где это только было возможно.
Мию парень знал давно. С самого детства девчушка грезила цирковой сценой. И не просто грезила! Сколько тренировок, сколько неудач и успехов, слез в подушку и радостных улыбок – не счесть. Отец Мии работал в цирке, ей было на кого равняться. Её неутомимый азарт настолько повлиял на соседского мальчишку, что тот забросил прежние проказы и шалости, всерьез занялся акробатическими упражнениями. Стал её лучшим другом.
А может, уже не просто другом?
И тут Элиан, погруженный в свои мысли, сбил с ног прохожего. Тот, может, и отделался бы лёгким испугом, но оступился и ударился головой о металлическое навершие ограждения. Звякнули цепи меж столбиков. Что-то стукнуло по камням мостовой рядом. Гимнаст спохватился, замер, развернулся к упавшему.
— Эй, парень! Эй, я ненарочно… Приди в себя! – Потормошил он жертву несчастного случая, глянул в оба конца пустынной улицы и в проулок, через который только что срезал путь. Снова глянул на темноволосого парня с белой лентой вокруг головы и в более чем скромной одежде – черных ботинках, иссиня-черных брюках, такого же цвета незнакомой по покрою верхней одежде с капюшоном будто бы у плаща. Пощупал затылок – крови нет.
Но тут глаза уловили блеск на мостовой.
— Это же… если я прав, не представляю даже, сколько такое стоит… – Элиан протянул руку и поднял с брусчатки небольшой прозрачный кристалл.
«Магический ведь, вон как сразу потеплел, когда в руках оказался. И не разбился, считай…» — мелькнуло в голове гимнаста. Парень положил вещицу в карман и нащупал там часы, мгновенно вспомнив, почему и куда так спешил.
«Время… Если я опоздаю… нет, лишние разбирательства ни к чему… и к тому же, такое отчаянное положение…!»
Но тут раздался громкий свист. Элиану показалось, будто он прозвучал над самым ухом. Парень вскочил, как ошпаренный, и помчался прочь.
На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Я проснулся от первой трели жаворонка, но ступил на берег осознания неуверенно, полушагом. Часть меня ещё там, в сонной беспамятной пучине. Мои сны ещё длятся, еще сплетаются в сюжет, комканный и невнятный. Было что-то такое светлое, будто тёплая ладонь на груди.
— Она смотрела на тебя! – произносит Мадлен.
Это воспоминание. Далёкое, погребённое под сотней печатей. Когда-то я сам скрепил свою памятью этими печатями, будто священную книгу. Я запретил себе возвращаться. Я даже позволял себя грубое неузнавание, когда любимые призраки взывали ко мне. Своим нарочитым забвением я оберегал их, как подневольный заговорщик оберегает близких, отрекался, как отрекается несчастный приговорённый, единолично присваивая позор.
Мне это удавалось в часы отчаяния, почему же печать распалась в пыль сейчас, в минуты покоя и счастья? Да, я помню. Мадлен произнесла эти слова, когда мы вернулись после торжественной мессы в день св. Иосифа. Отец Мартин служил эту мессу, в церкви было много детей. Из предместий Сен-Клу и Сен-Жермен, из кварталов Нотр-Дам и Сен-Поль. Многие родители верили, что благословение праведного епископа, касание его ветхих рук, натруженных, в узлах и мозолях, как руки св. Франциска, дарует их детям исцеление. Мадлен настояла на том, чтобы и мы были там, среди прихожан, чтобы епископ благословил Марию именно в церкви, после праздничной службы.
Я пытался её отговорить. Мадлен была уже на восьмом месяце беременности, каждый шаг давался ей с трудом. Её маленькие, почти детские ступни раздулись, как водяные пузыри. Я запрещал ей подолгу сидеть за шитьём, но она меня не слушала. Эти отекшие ступни, набухшие щиколотки, походившие на тесто, вызывали спазмы в сердце.
Я готов был нести её на руках до самого алтаря, но Мадлен воспротивилась. Сказала, что ей достаточно моей руки, чтобы на неё опираться. А была ещё Мария, которая едва ковыляла, уцепившись за материнскую юбку.
Путь до церкви дался Мадлен с таким трудом, что мы долго сидели на дальней скамье, почти не различая епископа за толпой горожан. Оставалось пройти немного. Мадлен собрала все свои силы, ухватившись за меня. Она старалась держаться прямо, и ступать, не переваливаясь раскормленной уткой, а с достоинством жены и будущей матери.
Я знаю, втайне она гордилась тем, что я её муж. Ей льстили те взгляды, которые бросали на меня молоденькие прихожанки. Это была невинная гордость, гордость ребёнка, который искренне, без тщеславной мути, гордиться своим отцом или красивой матерью. Точно так же Мадлен гордилась бы нашей подросшей дочерью или сыном, когда тот явил бы свое природное дарование. Даже ангел не посмел бы усмотреть греховную нечистоту в этом трогательном триумфе.
Мы приблизились к алтарю. Епископ был не один. Я был слишком занят своей бедной женой, я, кажется, даже считал её шаги, переживая каждый из них с бессильным соучастием. Когда она осмеливалась на очередной шаг, я чувствовал, как этот шаг отзывается во всём её теле, даже в её пальцах, лежавших на моём предплечье, что всё её хрупкое, отягощенное растущим ребёнком, юное тело сосредотачивает все аккорды и ритмы, такие от природы разнообразные, только на этом монотонном движении; что её тоненькие жилки, все её сочленения и косточки тянут этот единственный рычаг.
Я пытался подставить свой локоть так, чтобы принять на него хотя бы десятую долю от каторжного передвижения, чтобы она взяла мою праздную, невостребованную силу, как дар, как спасительный костыль. Но участие моё было ничтожным.
Много позже мне открылась истинная подоплека этого стоического шага, этой прямой спины и вздернутого подбородка. Она видела рядом с епископом своего врага, свою соперницу, соперницу, возникшую из безумной гипотезы.
У алтаря, рядом с отцом Мартином, в маске благодушия и кротости, стояла герцогиня Ангулемская. В руках она держала кожаный, расшитый серебром мешочек с мелочью. Когда к епископу приближался маленький прихожанин и становился под благословение, герцогиня запускала тонкую белую руку в этот мешочек и выуживала монету. Нашей дочери тоже досталась одна, золотая.
Мадлен, прозорливая, как все любящие женщины, вероятно, заметила герцогиню ещё от двери храма, и всё это время, пока мы медленно пробирались меж скамеек по проходу, не сводила с неё глаз. Это я, самоуверенный, как все мужчины, полуслепой под забралом рассудка, ничего не видел.
Я заметил принцессу только тогда, когда Мария уже сжимала в кулачке новенький луидор. Только тогда я узнал стоявшую у алтаря даму, обозначил её именем. Сделал это машинально, мимоходом, нанес крошечную зарубку в памяти. Точно так же, мелкими зарубками, я отметил всех тех, кто поприветствовал меня в церкви и на пути к ней.
Имя герцогини не окрасилось в цвета тревоги или ожидания. Я видел её в доме епископа несколько раз. И что с того? Немало родовитых дам бывало на исповеди у отца Мартина, многие делали щедрые пожертвования, посещали сиротский приют. Чем так уж примечательна одна из них, пусть и королевской крови?
Но это шептал мне самоуверенный разум, вооруженный логикой и фактами. Этот разум крепко, будто стальным воротником, держал мою голову, не позволяя оглядеться, вынуждая смотреть только вперёд, в расплывчатую перспективу.
А Мадлен, свободная от предписаний логики, видела угрозу. Она заглянула в эти серо-стальные глаза, иногда манящие своей прозрачностью, иногда пугающие холодным свечением. Она поймала под ровными белыми веками движение двойного клинка, определила точку, куда нацелено остриё.
— Она смотрела на тебя! – вновь и вновь повторяла Мадлен в ответ на мой пренебрежительный смешок.
Я не верил. Я и не помнил того устремленного ко мне серо-стального взгляда, не замечал извлечённого из ножен скуки двойного лезвия. Я верил в непогрешимость рассудка. А рассудок, рассудок мужчины, рациональный, житейски здравый, непреложно доказывал всю несостоятельность этих женских подозрений.
И вот Мадлен повторяет вновь:
— Она смотрела на тебя!
Почему именно это воспоминание? Пронзительное, соперничающее по яркости достоверности с пророческим сном. Голос моей умершей жены звучит с той же мольбой, с той же мучительной, бессловесной тревогой. На бескровных губах усилие.
Но уста её запечатаны. Она не вправе открыть мне будущее, не вправе предотвратить задуманное судьбой. Она явилась, переступив бездну, нарушила вселенские законы. Связанная обетом молчания, великой хартией мёртвых, она воспользовалась моим собственным воспоминанием.
А я по-прежнему слеп и глуп. Я не понимаю. Я задаю тот же немой вопрос:
— Кто смотрел, Мадлен? Кто?
Призрак вновь силится преодолеть печать на устах, губы шевелятся.
— Она… Она…
В глазах Мадлен бессильная печаль. Видение тускнеет.
Песня жаворонка звенит торжествующе. Ночь уже выпала росой на свежескошенном лугу. Где-то, в одной из небесных слезинок, притаившейся в полевом ирисе или резной манжетке, все еще звучит голос мертвой женщины:
— Она смотрела на тебя…
Макс.
— Сторожа, как у вас?
— Все правильно, эти уже машут серой тряпкой. Сдаваться надумали, похоже.
— Все может быть. Только не спешите. Соблюдайте предельную осторожность… мало ли…
— Хорошо.
— Переулок Подков по-прежнему занят врагом. Их тут около трех десятков.
— Продолжайте блокировать выходы, но сами к ним не лезьте! Повторяю: не лезть. Ждать.
— ..потери! Сумасшедшие девки все-таки… ой-ё!
— Группа Ийру, доложить о потерях! Группа Ийру! Группа Ийру, вам нужна помощь?
— Им только психиатр поможет, — вдруг слышится знакомый, прямо-таки почти родной уже голос, чуть подрагивающий от сдержанного смеха. — Прямо при девчонках, скрутивших сразу трех штурмовиков, называть грозных воительниц сумасшедшими…
— Славка?
— Так точно.
— А где Ийру?
— Все в порядке с вашим Ийру, шишку только от скалки залечит, и с языком будет поосторожней. А так порядок, квартал очищен.
— А потери?
— В списке потерь пока — сломанная скалка и испорченная шапка, — «горестно» проговорил мой непривычно веселый напарник. Наркоман адреналиновый! — Состояние шапки совершенно безнадежно.
— Ясно, — подытожила наша бывшая бабушка. — Боец Зимин, шапки не ваша компетенция, отправляйтесь-ка вы… к Воробью.
— Куда?! Но… почему?
Вот именно! Я бы тоже хотел это знать! Но Ирина Архиповна сказала как отрезала:
— Немедленно.
— Принято, — голос Славки посерьезнел и умолк. Видимо, напарник отправился ко мне. Интересно, а откуда бабушка знает про мое прозвище? И почему сейчас использовала его, а не имя?
— Всем, всем, — снова ожила на миг притихшая шкатулка, — внимание! Всем нашим отступить! Всем нашим отступить! Начинаем финальную фазу!
Не знаю, что сделали местные вельхо, но спустя секунд пять тот же голос, голос местного мэра-драконовера, разнесся над заснеженными улицами и крышами:
— Я обращаюсь к чужакам, вторгшимся в наш город. Вы и ваши командующие пошли против законов королевства и богов, даже против ваших собственных законов. Вы пришли убивать мирных людей, которых Зароками клялись защищать. Вы пришли захватить магов, которых даже не признали дикими официально. Вы хотели рабов, вы хотели магии, вы хотели славы и добычи. Полагаю, что вы уже поняли, что не получите ничего из этого. Это наш город. Это наша жизнь, и нам не нужны в ней ваши Подвалы.
Вельхо!
Я обращаюсь к вам.
Сейчас мы снимем барьер. Ненадолго. И можете убираться к тем, кто вас послал. Передайте им: они ничего не получат. Даже если здесь не никого останется. Пусть город станет сплошным отпечатком — но ваша Нойта-вельхо здесь править не будет! Те, кто сейчас отправится в ваши лагеря, предупреждаю: у вас есть пять малых минут, потом вы должны уйти. Те, кто хотят у нас остаться… если есть такие… мы можем принять вас.
Что? ЧТО?!
Я захлебнулся воздухом. Снять барьер, чтоб отпустить загнанных в угол вельхо, я, положим, понимаю и разделяю — загнанная в угол крыса кусается больно, а нам своих терять не хочется. Так что пусть катятся, пока могут. Кто выживет, наскажет своим про этот город таких ужасов, что вельхо будут о нем думать, как парни о военкомате. В смысле, боже, помоги откосить?
Но принять? У Белого Лиса башню переклинило? Зачем ему тут эти?!
Штурмонятник решил развести?
— Если вы примете наши законы. Обычные человеческие законы. И первый из них — люди равны, нет магов диких и разрешенных.
Голос на миг смолк, послышался тихий, очень человеческий вздох, а потом негромкое:
— Время пошло.
Что-то щелкнуло, прошуршало, и прямо из воздуха вышагнул Славка. Огляделся и махнул рукой:
— Макс? Все в порядке?
Я потряс головой. Нет, это Славка, точно Славка, местный бы кто обязательно свое «правильно» вякнул. Но как он… так?
— Кто ты, незнакомец, и что сделал с моим напарником?
— Выучился Шагу у нашего кандидата в дедушки, — фыркнул Славка. — Если у нас есть сфера, то почему мы не можем перенять пару-тройку их колдовских приемов?
И даже не парочку… Ох ты ж… это какие перспективы…
Ну вот почему не я до такого додумался?
— А Знак нужен?
— Нет, тут…
Низкий гул, тяжелый, почти инфразук возник где-то в районе городской площади. Он прокатился по городу, тяжело надавил на уши и отдался, кажется, даже где-то в зубах. Драконята заойкали, пряча головы под крылья, скелетики-вельхо, которые из пустыни, морщась, зажимали уши…
— Что за дела?
— Барьер снимают…
— А… ни фига себе спецэффекты!
13 день холодных вод (вчера). Валанта, графство Ландеха
Шуалейда шера Суардис
Свобода пахла упоительно – цветущими розами, влажной после дождя землей, свежими листьями винограда и конским потом. Шу неслась во весь опор, отпустив поводья и раскинув руки. Ей хотелось взлететь, вместо химеры покататься на ветре, забраться под самые облака…
Наверное, она опять желала слишком сильно, потому что в следующий миг обнаружила себя не на Южном тракте, ведущем в столицу, а на вершине скалы. Только что эта скала торчала в полутысяче локтей впереди, прямо рядом с дорогой, и вот – пожалуйста. Химера радостно фыркнула, мол, я занесу тебя куда угодно, ты только захоти, можешь даже вслух не говорить!
Шу засмеялась от переполняющей ее радости и ласково потрепала черные лоснящиеся уши. Муаре – прелесть! Настолько прелесть, что Шу даже почти простила подарившего ее темного шера Бастерхази. Почти, только почти! Но может быть, простит его совсем – потом. А пока она не хочет думать о сложностях. Слишком ей хорошо. Шутка ли, она всего второй раз за свои почти шестнадцать лет выезжает из крепости Сойки! И на этот раз – никакой войны с зургами, просто замечательное путешествие в столицу. Верхом. И плевать, что по этикету ей положено надеть неудобное платье и ехать в карете. Карета ползет медленно, из нее ни ширхаба не видно, и компаньонка за неделю дороги проест ей всю голову «последними» наставлениями, и к тому же в карете торчат две новые фрейлины – разряженные жеманные красотки с шелухой в головах. Век бы их не видала!
То ли дело – верхом! Свобода, как она есть!
Да, и свобода взлететь на неприступную скалу и с нее любоваться окрестностями – тоже!
Шу во все глаза смотрела вперед, на замок Ландеха – в нем они с братом должны будут остановиться на ночь. Замок напоминал изящную золотую игрушку, лежащую среди лоскутов зеленого и розового бархата: виноградников и цветущих полей. В лучах послеполуденного солнца он сиял начищенной медной крышей, за одну из башенок с флюгерами-драконами зацепилось крохотное облако. Лазурные флаги Суардисов и зеленые графа Ландеха, выпущенные из многочисленных окон, полоскались на ветру. Казалось, один из флагов, пестрый, оторвался и летит навстречу Шу – это из замка ехали встречающие, наверняка во главе с самим графом.
Сердце забилось быстрее, Шу невольно принялась выискивать среди встречающих одного-единственного человека – того, которого там не должно было быть. Но так хотелось, чтобы был! Ведь мог он сделать ей сюрприз? Мог же?.. Но нет. Пусть с такого расстояния Шу не смогла бы рассмотреть лиц, но она видела – среди всадников нет ни одного истинного шера. Те крохотные искры, что в самом графе Ландеха и ком-то из его рыцарей, не считаются.
Шу кольнуло мгновенным разочарованием, но она запретила себе расстраиваться. Люка же сказал – он приедет в Суард. Да ему и неприлично было бы встречать ее в дороге, все же он наследник императора…
От сочетания «Люка» и «неприлично» щеки затопило жаром, а перед глазами встал сам Люка. Гибкая, по-бойцовски сильная фигура, мощные плечи, небрежно стянутые в хвост каштановые волосы, невероятной яркости бирюзовые глаза в длинных ресницах… и словно наяву почудилось прикосновение его губ, таких горячих и жадных, и его запах – свежий, сосновый, с нотками морского ветра и оружейного масла…
Неделя, всего неделя осталась! Он же обещал, он написал ей… так горячо, так обжигающе горячо! И как всегда – без подписи, потому что ему важно, чтобы она видела в нем только его самого, а не его титулы и прочую ерунду.
«Я считаю дни до нашей встречи, моя прекрасная Гроза! – звучал в ушах его голос с едва заметным грассирующим акцентом, как говорят в Метрополии и на западе империи. – Чувствую себя совершенным мальчишкой, пишу и сжигаю уже шестое письмо, потому что не нахожу слов. Мне так много нужно сказать тебе, и могу лишь надеяться – ты поймешь меня.
Прошу тебя, всегда помни – единственное, что действительно имеет значение, это моя к тебе любовь. Смею надеяться, взаимная. Все прочее – пыль.
Всегда твой».
Всегда. Всегда – ее! И она обязательно, непременно скажет ему, не напишет, а именно скажет – да, его любовь взаимна, конечно же! Разве может он сомневаться после всех их писем!..
Где-то наверху, прямо над головой Шу, раздался клекот. Шу привычно выставила руку в перчатке, и на нее спикировал пестрый сокол-пустельга. К сожалению, без нового письма, сокол это-то принес лишь вчера. Но Люка опять далеко, и даже зачарованная птица будет лететь к нему не меньше суток, и еще дня три ей нужно отдыхать. А ведь пустельгу Шу зачаровала на совесть! Не поленилась, вернулась на ту скалу, где темный шер Бастерхази сжег – пусть нечаянно, но сжег же! – подаренного Люка коршуна по имени Ветер, восстановила магическое плетение и повторила его. Ну да, не с первого раза, а с десятого, но смогла же! Сама! А рассказывать Люка о том, как темный шер пытался ее соблазнить и убил Ветра, не стала.
И не станет, ей самой не хочется об этом вспоминать. Особенно о том, как она перепугалась, впервые попав на ту грань реальности, где живут чистокровные химеры и по которой иногда носят своих всадников. Ужасно, просто отвратительно вспоминать о собственном глупом страхе! Надо же было подумать, что шер Бастерхази собирается ее похитить, как какую-нибудь томную девицу из романа! Наверняка он над ней смеялся…
Шу невольно передернулась и обругала себя дурой. Полгода прошло, а ее по-прежнему продирает ледяной дрожью, стоит вспомнить тот страх. А стоит вспомнить собственное облегчение и почему-то разочарование, когда химера вынесла ее прямо к воротам крепости Сойки, и Бастерхази издевательски-вежливо сдал ее с рук на руки полковнику Бертрану – страх сменяется жгучей обидой и уверенностью в том, что ее подло обманули. Все эти его сладкие речи, жаркие поцелуи – все это обман и только обман! И ширхаба с два Шу его простит! И никогда, никогда больше не будет доверять темным шерам!
Пустельга на ее перчатке недовольно заклекотала, чувствуя эмоции хозяйки. И хорошо. Отвлекла. Лучше Шу будет смотреть на пейзажи и сочинять следующее письмо Люка. Вот он совсем не похож на шера Бастерхази, он никогда ее не обманывал и не станет обманывать, он же светлый шер! И смеяться над ней не станет! Она непременно напишет Люка завтра же утром, ему нравится, когда она рассказывает о всяком разном. Она даже научилась создавать такие же живые картинки, как он. Правда, пока совсем коротенькие и без особых подробностей, но чтобы показать, как смешно ее ручная рысь охотится на дикую газету – достаточно. Но Люка говорит, надо просто больше тренироваться и лучше сосредотачиваться. Вот у него получается просто замечательно, даже с запахами. А у нее завтра утром обязательно получится показать замок Ландеха отсюда, со скалы. И Люка будет ею гордиться!
К тому же – это просто красиво. Очень.
– Эй, спускайтесь на землю, ваше бешеное высочество! – послышался снизу смеющийся голос капитана Энрике. – Не пугайте людей, они примут вас за бурю!
Шу лишь вздохнула. У Энрике отлично получается быть гласом разума. Очень вежливым и деликатным гласом. Она сама бы на его месте сказала не «бурю», а «ужасную темную колдунью, о которой без устали пишут газеты». Почти год, с самой ее недопомолвки с Люка и нашествия зургов, не писали – а тут снова. Ну как же, новость-то какая! Младшие дети короля Тодора наконец-то возвращаются в столицу из изгнания! И ля-ля о скандалах, интригах и расследованиях на два разворота! Да еще специальные выпуски! Не то чтобы она читала эти развороты, за всю дорогу из Сойки ей не попалось на глаза ни одной газеты, словно кто-то очень тщательно их убирал с глаз долой, чтобы она не расстроилась и от расстройства не снесла ураганом редакцию-другую.
Вот зря Энрике так, очень зря. Она умеет держать себя в руках. Как Люка! Его вечно выставляют бездушным политиком, а ведь на самом деле он совершенно не такой…
Боги, как же Шу хочет скорее его увидеть!
– Давай-ка вниз, моя хорошая, – велела Шу своей химере, – и спрячь красоту. Я-то люблю тебя настоящей, а вот граф Ландеха, боюсь, хлопнется в обморок от такого счастья.
Муаре понимающе всхрапнула, и огненные искры в ее гриве погасли. Остальные признаки нечисти тоже исчезли – клыки в пасти, вертикальные зрачки, муаровый узор на шкуре. Химера стала похожа на обычную, если так можно сказать о самой красивой и дорогой породе, аштунскую кобылу. Что, впрочем, ей совершенно не помешало спуститься на мощеный древними камнями тракт в несколько прыжков, которым бы позавидовала любая горная коза. Да что там, даже рысь по имени Морковка, и та прыгала по скалам не так быстро и ловко! Все же рысь – обычна зверюга, а не нечисть.
Зато хорошо воспитанная зверюга! Она, хоть и ревниво скалилась на химеру, послушно держалась рядом Бален.
Как и положено лучшей подруге, Бален не стала задавать дурацких вопросов типа «что, не приехал встречать?» или говорить «а я тебе говорила».
– Как тебе виды? – спросил Энрике.
– Отличные виды.
Тоненькую иголочку зависти она привычно проигнорировала. Энрике и Бален двигаются одинаково, улыбаются одинаково и продолжают фразы друг за другом. Даже одеты одинаково – в черные мундиры имперской МБ, только Энрике с капитанскими знаками отличия, а Бален без знаков отличия вовсе. Хотя Бален и предлагали должность и звание в Магбезопасности, она отказалась. Ведь тогда бы ей пришлось на год, а то и два уезжать в Магадемию – а оставлять так надолго Энрике она категорически отказалась. Да и зачем? Он и так ее обожает, без офицерского звания.
Когда-нибудь… нет, совсем скоро, на Шу будет так же восхищенно смотреть Люка, и они так же будут понимать друг друга без слов, и постоянно касаться друг друга, словно бы невзначай, и украдкой целоваться при каждом удобном случае. Совсем-совсем скоро!
– Я так понимаю, просить ваше высочество сесть в карету бесполезно? – глас разума был еще и разумным в своих пожеланиях, за что Шу его особенно ценила.
– А толку, Энрике? Хороша я буду, вылезая из кареты в штанах.
Энрике с Бален одновременно хмыкнули и переглянулись. Ну да, да! Шу могла бы и сесть в карету, и даже сменить штаны на платье. Простым бытовым заклинаниям она научилась к вящей радости компаньонки. Но училась ради Люка, а не ради какого-то там графа-подхалима! Ради Люка она даже платье наденет! Хотя те платья, что ей прислали из дома, ей категорически не нравились, какие-то они были слишком кукольные. Ну куда ей, с ее-то фамильным сходством с Эстебано Первым Суардисом по прозванию Кровавый Кулак, розовые или белые оборочки с вышитыми цветочками? Она в них – как топор в торте.
Так что пусть граф Ландеха восхищается ею такой, какая она есть. Тем более в прошлый раз, когда она возвращалась в Сойку после победы над зургами, граф видел ее примерно в таком же костюме.
И, между прочим, отличный костюм, пошитый на самого принца Каетано! Очень удобно, что у них с Каем один размер и рост. Ненадолго, конечно, через год Кай ее обгонит, все Суардисы высокие.
Подумав о брате, Шу обернулась назад – к догоняющей их процессии. Ужасно торжественной. Хотя на самом деле Шу очень хотелось все это назвать обозом, так медленно он полз и таким количеством барахла был обременен. Прежде всего – свитой. Вот уж без этого барахла они с Каем преотлично бы обошлись!
И по причине этого же барахла у Каетано сейчас было такое надменное лицо. Ему, бедняге, приходилось соответствовать ожиданиям и привыкать к роли наследника короны.
Его побратим Закариас шер Альбарра, едущий от Каетано по левую руку, строил высокомерную физиономию ничуть не хуже. Да и приходилось ему не намного легче, чем Каю. Даже в чем-то сложнее. Для сопровождения наследника в столицу прислали десяток молодых дворян, сыновей самых знатных родов – сплошь старше, искушенней в интригах и модах, давным-давно знающих друг друга, каждый со своим шкурными интересом. И все до единого куда богаче и знатнее шеров Альбарра…
Кстати, надо будет попросить отца, пусть исправит недоразумение. А то странно получается – двенадцать лет воспитывать королевского наследника полковник Альбарра достоин, а титула – не достоин. Про генерала Альбарра лучше вообще промолчать. Что он получил за победу над зургами, кроме ордена и полоскания в газетах? Как был бароном, так и остался. И вообще, вот выйдет она замуж за его императорское высочество Люкреса и сама пожалует Медному генералу графство, вот! Потому что если бы не он – ширхаба с два она бы сейчас была в здравом рассудке.
Хотя при взгляде на всю эту разряженную толпу придворных хлыщей ее брало сомнение: а стоит ли идти замуж за принца и влипать вот в этот кошмар? При императорском дворе придворных не счесть и гонору у них куда больше. А сумрачную шеру будут обсуждать и осуждать все, у кого язык не отсох. И попробуй тут удержись, чтобы и в самом деле не отсохли.
Как все сложно-то!
По счастью, долго размышлять о сложностях ей не удалось. Сначала тихо зарычала Морковка: ей категорически не нравились придворные хлыщи. Они ужасно пахли духами, боялись ее и не кормили вкусненьким. Но главное – они не нравились хозяйке!
– Веди себя прилично, – велела Шу с долей злорадства: наконец-то это сказано не ей самой!
Рысь поморщилась и чихнула, высказывая этим все, что думает и о приличиях, и о придворных хлыщах. А заодно фрейлинах, куаферах, камергерах и прочей бесполезной толпе.
Судя по прищуру Бален – та была совершенно согласна со своей рыжей и клыкастой подружкой, и сама бы с удовольствием всю эту толпу перекусала и разогнала. Особенно фрейлин! По мнению Бален, в обязанности фрейлины входит поддерживать принцессу во всем, особенно в невинных шалостях, а не травить ее обоняние скверными духами и ее слух – жеманными рассуждениями об имперских модах и галантных кавалерах. И особенно в их обязанности не входит задирать нос перед маленькой, беззащитной Белочкой – которая, видите ли, не имеет титула и вообще происходит из лесных ире, дикарей и чуть ли не каннибалов.
Да уж. Непросто будет держать фрейлин подальше от беззащитной Белочки, у которой в каждом сапоге по ножику, удавка в поясе и по паре боевых амулетов в милых, заостренных и покрытых золотым пушком ушках. А, да, и чисто на всякий случай – тяжелые кольца с острыми камнями, ведь девушке не пристало носить обычные кастеты.
Разумеется, Шу не раз ей намекала, что вообще-то она и сама не то чтобы нежный цветочек, который кто угодно может растоптать, и можно уменьшить постоянный арсенал хотя бы на несколько колец, они ж неудобные. Но Бален каждый раз нежно улыбалась и отвечала, что просто не желает терять навык. Не зря же любимый муж ее всему этому учил! Ну то есть не всему, а половине… и вообще за их обменом опытом регулярно наблюдал весь гарнизон крепости, делая ставки и получая от зрелища истинное удовольствие… а Шуалейду и Каетано с Зако учили оба…
Вот кстати завтра утром и надо будет слегка поумерить спесь придворных хлыщей. Вряд ли кто-то из них выстоит против Зако хотя бы три минуты. Да что там, если Зако не захочет покрасоваться перед дамами, ширхаба с два продержатся и тридцать секунд. А церемониймейстера, который уже плешь проел с тем, что принцу и принцессе не подобает, обезвредить превентивно, в строгом соответствии с наставлениями светлого шера Герашана.
С такими прекрасными, подобающими истинно благовоспитанной принцессе мыслями Шу и встретила Каетано, наконец-то ее догнавшего. Свите пришлось перестроиться, освобождая ей место рядом с Каетано.
– Мне кажется, дорогой брат, тебя несколько утомило однообразное сидение в седле. Как думаешь, граф Ландеха устроит для нас достойные развлечения?
От того, чтобы покрутить пальцем у виска, Кая удержала только прилипшая намертво роль высокомерного ледяного принца. Так что он всего лишь повел бровью и осведомился, этак надменно:
– Ты скучаешь, моя драгоценная сестра?
От того, чтобы не покрутить пальцем у виска и не спросить, не заболел ли Кай, Шу удержали лишь знакомые хулиганские искры в его ауре. Лицо брат держал на зависть каменной статуе.
– Скучаю. Твои сиятельные шеры… – обернувшись, Шу смерила оценивающим взглядом ближайшего из свиты, – наверняка полны всяческих достоинств кроме тех, что демонстрируют на своих шляпах.
Кай фыркнул. Шляпы… о да, шляпы! По последней моде сиятельные шеры украшали свои шляпы и береты разноцветными перьями и драгоценными брошами. Когда-то в виде брошей делали ментальные амулеты, но сейчас во всем этом блеске не было ни малейшего толку. То есть амулеты-то были, все как положено – но настолько слабенькие, что Шу их и амулетами-то постыдилась бы назвать.
Сиятельные шеры отлично все услышали – Шу обдало волной досады пополам с надеждами. Кое-кто из свиты рассчитывал показаться во всей красе, выделиться и запомниться принцу, а там и подвинуть Зако с места любимчика.
Ну-ну. Будет вам шанс выделиться и запомниться. Завтра.
– Вот и посмотрим. Мне давно пора ближе узнать моих дорогих друзей, – все тем же тоном надменной сволочи заявил Каетано. – Заодно и разомнемся.
Кай и Шу едва успели заговорщицки переглянуться, как Энрике предупредил:
– Нас встречают.
– Его сиятельство граф Ландеха, – продолжила за мужем Бален: таким тоном, что если бы Ландеха слышал – сбежал бы в Хмирну, чисто на всякий случай.
Из-за холма показалась кавалькада: всадники заблестели и засияли на ярком весеннем солнце, словно по дороге рассыпали сундук новеньких золотых монет.
– Опять шляпы, – еле слышно прокомментировал Каетано.
Сам он, кстати, от шляпы отказался, оставшись с непокрытой головой. Истинным шерам солнце не напекает, а рядом с Шу никакие ментальные амулеты ему не нужны… ну… ладно, будем откровенны – его ментальный амулет просто не так массивен, чтобы носить его на шляпе. А серьга с темным сапфиром ему очень идет.
Вообще сейчас, глядя на Каетано, Шу удивлялась и гордилась – брат вырастает в красавца, даже лучше Зако. Детская мягкость сменяется фамильной резкостью Суардисов, плечи раздаются вширь, а когда он улыбается, на щеках появляются очаровательные ямочки, и глаза у него глубокие, как вечернее небо, и такие же темно-синие, почти черные. Неудивительно, что обе ее новые фрейлины при каждой возможности кидают на него томные взгляды.
– Шляпы, граф Ландеха и две его дочери на выданье, – тоном «держись, я с тобой!» добавил Зако. – Достойные невесты для принца.
– Вот сам на них и женись, раз достойные, – буркнул Каетано, не удержав образ, но ту же расправил плечи и задрал нос еще выше.
– Ради вашего высочества я готов пожертвовать собой! – заявил Зако и тоже задрал нос.
– И на жалованье шуту сэкономим, – шепнула Бален и очаровательно улыбнулась.
Шу тихонько засмеялась.
Правда, долго веселиться не получилось. От кавалькады встречающих отделился всадник, похожий на попугая в своем изумрудном камзоле, лиловой жилетке и винно-красных штанах.
– С каких это пор граф Ландеха стал истинным шером? – вполголоса поинтересовался Кай.
Шу только пожала плечами. Мало ли тщеславных идиотов на свете.
– Дурить законом не запрещено, – совсем тихо ответил Энрике, не меняя выражения лица «ужасно серьезного капитана МБ при исполнении» и поехал навстречу графу.
Шу с постно-торжественной миной наблюдала, как Энрике пафосно сообщает графу Ландеха, что их высочества счастливы видеть своего верного слугу и прочее ля-ля. Пока граф со своей стороны нес еще более пафосную чушь, Энрике его ментально сканировал. Собственно, ради ментальной проверки и были устроены протокольные танцы.
На всякий случай Шу тоже поинтересовалась, а не носит ли граф Ландеха ментальный амулет поприличнее, чем свита Каетано? И тут же разочарованно поморщилась. Амулет был определенно лучше, но взломать его смог бы и младенец. А мысли под ним были мыслями обычного придворного павлина.
– Граф Ландеха счастлив приветствовать ваши высочества в своих землях и просит оказать честь его семье, разделив кров, – вернувшись к Каетано, повторил Энрике слова графа.
Что ж, значит Магбезопасность не обнаружила подвоха. И слава Двуединым!
– Передайте графу Ландеха наше благоволение. Мы изволим остановиться в замке Ландеха, – ответил Каетано в точности, как отвечал трем предыдущим вельможам, у которых они ночевали всем торжественным, ширхаб его нюхай, обозом.
Шу улыбнулась как можно ласковее, чтобы не пугать и так нервного шера Ландеха, и закрылась наглухо. Еще не хватало портить настроение чужими мыслями!
В замке, едва вытерпев представление графини Ландеха и двух юных шер, Шу отмахнулась от предложенной помощи и пожелала отдохнуть в своих покоях до ужина.
В отличие самого графа, замок ей понравился. Старый, построенный пять-шесть сотен лет назад, из золотистого песчаника, с высокими арочными потолками, росписями на божественные темы и фонтаном во внутреннем дворе. В ее комнате на столе уже стояли цветы и фрукты, кровать благоухала розами – графство Ландеха славилось не только вином, но и розовым маслом.
– Слишком сладко, но жить можно, – прокомментировала Бален, помогая Шу раздеться. – Надеюсь, в бадью налили капель десять, а не целый флакон. Роскошь, пф!
Шу только пожала плечами: ну да, роскошь. В крепости Сойки ее розовым маслом не особо-то баловали. То есть если б она хотела – могла бы выписывать себе и розовое масло, и лавандовое, и хмирские шелка, и ширхаб знает что еще. Отец выделял на ее содержание достаточно средств, но Шу предпочитала тратить их на книги, ингредиенты для зелий и материалы для артефактов. Если ей так и не удалось пойти учиться в Магадемию, это ж не значит, что она останется невеждой! Благодаря лекциям дру Бродерика и практическим занятиям с Энрике она научилась очень многому!
Самое главное – самоконтролю.
О, это было очень и очень сложно. Но она справилась! Потому что у нее есть цель. Нет, не так. Цель-с-большой-буквы. Только самоконтроль поможет ей не стать темной, получить свою вторую категорию и выйти наконец-то замуж за Люка.
И никто ей не помешает!
Ей не мешали до самого ужина, предваряемого «скромным приемом с танцами». Да и за ужином от нее не требовалось ничего, кроме милых улыбок в ответ на тосты. Местная знать глазела, восторгалась, опасливо шепталась и снова глазела. Тщательно выстроенные ментальные барьеры скрипели, трещали, но держались, и потому Шу была спокойна.
Она мило улыбалась, даже когда ее пытались пригласить танцевать. Улыбалась, качала головой и ссылалась на усталость после дороги. Ей вполне хватило чинного хоэта, открывающего бал, и единственной вольты с Каетано. Вот полковник Бертран Альбарра и компаньонка Шуалейды, шера Исельда, явно наслаждались танцами. То есть шера Исельда самим балом, а полковник Бертран – ее улыбкой. Танцевали и Энрике с Бален – исключительно друг с другом, и явно получали от танцев удовольствие. Приятно все же видеть счастливых людей!
Каетано и Зако тоже танцевали – в основном с графскими дочками, чем вызывали недовольство доброй половины присутствующих дам. Ведь их дочки, разряженные и напомаженные, остались не у дел.
– Благодарю, но я не танцую, – бездумно ответила Шу на что-то очень сладкое и любезное, сказанное очень сладким и любезным кавалером.
Если бы у кавалера был ментальный амулет получше, она бы может и согласилась. Но танцевать с тем, кто тебя боится и пригласил только ради хвастовства перед такими же, как он сам, безмозглыми жеребцами? Нет уж.
– Р-ры, – подтвердила ее отказ Морковка, и кавалера как ветром сдуло.
А рысь потерлась головой об ее руку, требуя похвалы, ласки и вкусняшки. К примеру, еще пирожного. От пирожных она готова была спасать хозяйку еще усерднее, чем от кавалеров. Потому что пирожные намного вкуснее!
С рысью и отобранной у лакея тарелочкой с пирожными Шу сбежала на террасу. Там она скормила добычу страшно довольной Морковке, немножко полюбовалась на закат и даже начала сочинять письмо для Люка… Правда, пока все варианты начинались со слов «как я хочу, чтобы рядом был ты, а не эти все лицемеры» и совершенно никуда не годились.
Она так и не успела придумать ничего достойного, когда за ее спиной отворились двери, и на террасу стали выходить гости.
– Фейерверк! Ваше высочество, фейерверк!
О, злые боги. Ей же не обязательно присутствовать? Видела она этих фейерверков… да что там, она сама может им запустить такой фейерверк, что потом год заикаться будут! От восторга, а не что вы там подумали!
Бежать, срочно бежать отсюда…
И опять она не успела. Только-только накрылась пеленой отвода глаз и собралась запрыгнуть на перила террасы, чтобы оттуда – во двор и к себе в комнаты, как толпа расступилась, давая дорогу Каетано. И брат ее, разумеется, увидел. Ведь отвод глаз был не для него, а для гостей…
– Вот ты где, дорогая моя сестра! – просиял улыбкой он.
«Спаси меня от этих пиявок!» – намного громче слов подумал он.
Пиявки прицепились к нему с обеих сторон. Одна в белом, другая в розовом. Две юные шеры Ландеха, завидные невесты, достойные самого принца. Причем ни одной из юных шер Каетано не нравится – высокомерная сволочь, надменная холодная скотина, капризный молокосос, и зачем папеньке сдался этот брак, мы и так богаты… нет-нет, лучше Шу не будет читать их мыслей, а то поубивает их ненароком.
Она мысленно передернулась. Темный шер Бастерхази преподал ей бесценный урок: убить – легче легкого, а вот исправить уже ничего нельзя. Поэтому никогда, ни в коем случае нельзя отпускать контроль. Особенно если очень хочется его опустить и устроить прямо тут, на террасе замка Ландеха, грозовую аномалию.
Что ж, зато светлый шер Люка научил ее другому, не менее полезному – дипломатическим уловкам. Не зря же он ей рассказывал о переговорах то с Ледяным Лердом, то с сашмирскими раджами, то вовсе с древними призраками. Самое главное, у него же получалось никого не поубивать! Значит, и у Шу получится.
– Дорогой брат, – Шу протянула к нему руки, и Кай немедленно воспользовался возможностью оторваться от обеих пиявок. – Такой прекрасный вечер, не правда ли? – С невинной улыбкой она крутанулась на месте, взмахом юбок оттесняя и графа, и его дочек, а взглядом приказывая Зако: держи второй фланг. И, взяв брата за руку, похлопала ресницами. – Составь мне компанию.
Граф Ландеха поклонился и отпустил ей очередной комплимент. По его тону и улыбке никто бы не догадался, что ему отчаянно хочется сбросить капризную принцессу с террасы вниз, прямо на мощеную брусчаткой подъездную аллею. Она поломала ему такой прекрасный план! Наверняка юный Каетано уже почти влюбился в одну из его дочерей, ведь он в своем захолустье и не видел благородных девиц! Надо всего лишь подтолкнуть немного, и…
На этом месте графских размышлений на террасу явились капитан Энрике с супругой и перегородили все оставшиеся подступы к Каетано. Совершенно, совершенно ненамеренно! Просто так получилось. И на юбку графской дочке – старшей, кажется, – Бален наступила случайно. Случайно наступила и случайно порвала.
– Ах, какая досада! Простите, милочка, я иногда бываю так неуклюжа! – невинно улыбнулась Бален.
Конечно. Кто может быть более неуклюж, чем мислет-ире? Разве что лесная кошка на охоте.
– Так мило с вашей стороны устроить фейерверки! – Шу мило улыбнулась графу Ландеха. – Велите принести кресла, мы сядем здесь. Мой дорогой брат утомился в дороге.
Очертив взмахом руки половину террасы, Шу заодно отбила желание заходить за черту у всех, включая самого графа. Даже у слуг – бывает, чуть перестаралась. Зато никого не убила. А что бедным слугам после того, как они все же переступили черту и поставили затребованные кресла, будут несколько ночей сниться кошмары… ну… даст им по серебрушке, потом, завтра.
– Как же они все мне надоели, – шепотом пожаловался Каетано. – Пожалуй, я не рискну что-то пить или есть в этом доме, еще нальют приворотного, проснусь завтра женатым на одной из этих кукол.
– Не нальют, – Шу фыркнула.
– Я думал, ты скажешь «не проснешься», – уже не так сердито ответил Каетано.
– Если завтра кто-то и не проснется, это точно будешь не ты, братец.
Остаток вечера, включая ужин, они провели вместе – прикрывая Каетано от посягательств юных и не очень шер. По счастью, к ужину вышел и дру Бродерик – наставник юных высочеств во всевозможных науках. Дру Бродерик так живо заинтересовался фейерверками, что графу Ландеха волей-неволей пришлось весь ужин вести беседу с ним. А всем известно, если гном в кого вцепится, его не оторвать даже лебедкой. Вот и дру Бродерик, сверкая глазами и потрясая рыжей, заплетенной в семь косиц бородой, заболтал графа напрочь.
Шу даже немножко графу посочувствовала. Сквозь смех. Потому что они составляли совершенно изумительную пару! Ученый наставник в честь торжественного ужина надел парадное национальное облачение, яркостью и пестротой не уступающее «историческому» наряду графа, а количеством нашитых самоцветов его превосходящее раз в двадцать. К тому же, его заткнутая за пояс ритуальная кирка блестела и сияла, словно выточенная из цельного алмаза.
Но, честно говоря, на смех уже не оставалось сил. Единственное, на что Шу хватило после ужина – это проводить Каетано до его покоев, осмотреть их на предмет ядовитых цветов и гадюк под подушкой… и упасть без сил на его кровать.
– Я буду спать тут, – заявила она, прикрывая глаза. – А вы с Зако идите в мои комнаты. Да, и если придет дру Бродерик объяснять, что я опять вела себя безответственно, пошлите его к ширхабу от моего имени.
На мгновение повисла недоуменная тишина, но тут же Энрике распорядился:
– Идем. Капризы девушки – святое.
– Именно, – кивнула Шу, не открывая глаз.
Она даже не почувствовала, как верная Бален, поминая ширхаба, стягивает с нее туфли и платье, а потом накрывает одеялом и уходит в смежную комнату.
Интермедия
…услышу просящего, запишу просьбу в Книгу Теней и возьму сообразную плату. Каждое слово и помышление будет услышано, но исполнится лишь по воле Моей.
Из «Слова Брата» (Закона гильдии Ткачей)
Ночь на 14 день месяца холодных вод, 432 год (полгода спустя)
Замок Ландеха
Он никогда не задавал Мастеру вопросов и всегда исполнял заказы точно и в срок. Без самодеятельности. Именно поэтому он был лучшим убийцей не только графства Ландеха, но и всего юга.
Сегодняшний контракт ничем не отличался от десятков предыдущих. Тихо прийти, убить, тихо уйти. Кто заказчик и кто объект – его не волновало. Темному Брату виднее, кого забирать в Бездну.
Ночь тоже была самой обычной. Отсюда, с тропы Тени, все казалось серым, зыбким и замедленным почти до неподвижности, а голоса перекликающихся стражников – невнятным растянутым гулом.
Обогнув замок с юга, убийца прислушался к амулету, данному заказчиком. Тот молчал, а значит, охранные чары поместья не представляли опасности. Он отпер неприметную дверь, легко тронул ее – если толкнуть сильнее, она разлетится от удара о стену, а поднимать шум не входит в его работу. Он скользнул в черный ход – темно, ни души, лишь крылатые силуэты демонов сопровождают брата по тропе Тени. Добрался до обозначенной на карте кладовки, тронул шкаф. Тот беззвучно повернулся на свежесмазанных петлях, открыв узкую винтовую лестницу.
На последней ступеньке лестнице мастер сошел с тропы Тени и прислушался: из-за стены доносилось лишь сонное дыхание, амулет на груди молчал. Тусклый луч пробивался сквозь щель в потайной дверце. Убийца заглянул в щель, но увидел лишь балдахин. Отодвинул панель – механизм не скрипнул. Шагнул в покои. Амулет нагрелся, преодолев защитные заклинания.
Убийца аккуратно прорезал балдахин над постелью, оглядел укрытую простыней фигуру: объект отвернулся, лица не видно, только из-под белой льняной простыни выбиваются черные пряди. Рядом с подушкой лежит простой армейский нож, последний рубеж обороны обреченного юноши.
Убийца не позволил себе и отзвука сожаления. Принц или нищий, мальчик или старик – гильдии Ткачей нет разницы, Руке Брата тем более. Беззвучно достав из ножен кинжал с черным лезвием, он замахнулся…
Удовольствие от собственной отличной работы заставило его губы искривиться в улыбке.
Рано.
Не хватило четверти секунды, чтобы закончить работу.
Внезапно воздух остекленел, задержав руку с кинжалом на половине пути и не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни спрятаться на тропе Тени. Амулет на груди вспыхнул, обжег льдом и погас.
А с несостоявшейся жертвы соскользнула простыня – и убийца встретился взглядом с бледной, худой девушкой. Глаза на узком лице светились мертвенно лиловым светом, притягивали и требовали: умри!
«Темная колдунья! Заказчик обманул…»
Последним усилием воли он попытался сбросить колдовское оцепенение, но умирающее тело не послушалось. Он почувствовал, как падает – в черные зеркала девичьих зрачков, в знакомую холодную Бездну. И там, в Бездне, его уже ждали.
Рыжеволосый мальчик, сидя на белом песке, пересыпал из ладони в ладонь горсть черных и белых бусин, словно раздумывая: достоин этот человек Светлых Садов или Бездны? Но черных бусин оказалось намного, намного больше. Тогда мальчик улыбнулся и посмотрел ему в глаза.
И мертвый убийца услышал знакомый, пустой и холодный голос Темного Брата:
– Добро пожаловать домой, рука Моя.
Не успеваем позавтракать, прилетает белый вертолет. Врачи говорят, надо проведать Кочупу. Решаем заодно слетать к Заречным. Собираемся быстро. Я, Жамах, Мудр, Старая, Головач, Мудреныш, Платон и Вадим. По делу летим, не просто так, поэтому девок не берем. Только Папу-Бэмби. Не то, чтобы взяли, не смогли из машины выгнать. Делает вид, что слов не
понимает. А бить нельзя — она как бы не наша, а чудиков. А им нельзя на нашей земле драться. И вообще, баб бить не принято. Безвыходная ситуация. В последний момент Сергей степняка приводит, в дальний угол сажает.
Проходим над перевалом, и тут выясняется, что с нами Жук летит. Он в туалете спрятался. Мы в полете в туалет не ходим. Машина маленькая, тесная, Сергей туалет канистрами да коробками забил. Вот Жук там и спрятался. Ругаем его, конечно. Но не возвращаться же!
Первую остановку делаем у Заречных. Три уважаемых человека от них хотят с нами к Чубарам слетать. Мудреныш, Вадим и Платон переходят в белый вертолет, чтоб им места освободить.
Вторую остановку делаем в степи. Сергей замечает охотников степняков и садится у них на пути. Открывает дверь, нашего степняка без всякого уважения из машины высаживает и взлетает. Ни слова не говорит. И никто не говорит. Ни хорошего, ни плохого.
У Чубаров нас радостно встречают. Словно охотников, с долгой охоты вернувшихся. Но когда незнакомых людей видят, слегка настораживаются. Это пока Жук из машины не вышел. Как пацана увидели, снова заулыбались. Жамах представляет новичков по всем правилам и убегает с братом в белый
вертолет. Мы опять без переводчика остаемся. Я плохо чубарский знаю, Бэмби по-нашему почти не говорит. Мудреныш через степнячек объясняется, но Вадим говорит, что после двух переводов смысл искажается. Поэтому говорим о пустяках, ждем, когда Жамах освободится. Бэмби рассказывает, откуда у нее синяки появились. Да так увлеченно! Руками размахивает, сердится, когда охотники над ней посмеиваются. Другая степнячка Мудренышу переводит,
а он — нам. Получается так, что Бэмби всех степняков разогнала. Ну, чуть-чуть Сергей помог. Мы тоже улыбаемся. Будет кому зимой сказки рассказывать, а то все Ксапа да Ксапа…
Тут подходит Жамах и многое из рассказов Бэмби подтверждает. Затем начинаются серьезные разговоры. Предложение обменяться весной девками чубары поддерживают. Только ставят условие, что девки, которые к ним перейдут, должны жить по их обычаям и говорить на их языке. Заречные соглашаются но тут же говорят, что девки, которые к ним перейдут, тоже должны жить по их обычаям и говорить на нашем языке. Чубары соглашаются, что это справедливо. Платон рассказывает, как мы летали вниз по течению реки и какие земли видели. Все соглашаются, что надо еще раз слетать. Затем Платон рассказывает, как чудики оленей разводят. Какие большие стада оленей у них, как они специальные волокуши делают и на оленях ездят. Я охотник, мне такие разговоры не интересны. Но мудрые женщины Чубаров очень интересуются. А я иду смотреть, чем Жук занимается. Оказывается, учит местных парней и девок луки гнуть. Степнячка переводит. Жук выстругивает новый лук и, конечно, хвастается. Все его железному ножу завидуют. А свой старый лук и стрелы он какой-то девчонке подарил. Говорит, у нее самый верный глаз. Девчонка на полголовы выше него, тощая, нескладная, одни руки да ноги. И тоже еж под задницей — ни минуты спокойно сидеть не может.
Подходит Кочупа.
— Как рука? — спрашиваю я.
— Побаливает. Погода будет плохая. Старики костями погоду чуют, теперь я тоже чую. Спасибо, что сестре помог.
— Кто это? — указываю на девчонку с луком.
— Чанан. Мать родами померла. Отец зимой с охоты не вернулся. Теперь главная хулиганка. Никого не слушает.
А я уже неплохо понимаю чубарский, когда Кочупа старается попроще говорить. Ксапа вспоминала, что для простых разговоров тысячи слов хватает.
Когда мы уже собираемся улетать, Сергей смотрит на небо и говорит, что лучше подождать. Я тоже смотрю — гроза собирается.
— Кочупа предупреждал, плохая погода будет, — припоминаю я. Пилоты совещаются между собой, и Сергей говорит:
— Если к Заречным полетим, то там и останемся. Если прямо через перевал, то успеем. Что делать будем?
— А может, у нас переночуем? — просит Жамах. — Клык, тебе же у нас понравилось в тот раз…
Почему-то у наших сложилось мнение, что я лучше всех в полетах разбираюсь. Я осматриваю небо, оглядываю людей. Врачи не против. Им Чубары ближе Заречных. Сергей с Папой-Бэмби тоже готовы остаться. Платону с Вадимом все равно. Заречные, конечно, домой хотят. Да и нашим у Заречных спокойнее было бы. Но Ксапа говорила, что контакты между
народами надо укреплять. А еще вспоминаю, как Сергей на перегруженной машине летел.
— Оставайтесь, — говорит Кочупа.
— Остаемся. Грозу переждем, а там видно будет, — решаю я. — Жамах, проследи, чтоб всем хорошо постелили.
Жамах радуется, Бэмби радуется. Пилоты сразу успокаиваются. Только заречные волноваться начинают. Но Платон говорит, что Медведю рацию оставил, можно с ним поговорить. И на своей рации уже кнопочки нажимает, Мудру протягивает. Чубары нас плотной толпой окружают, все хотят увидеть, как мы будем говорить. Шутка ли, два дневных перехода!
— Медведь, — говорит Мудр, — мы хотели сегодня вернуться. Но гроза собирается. Мы не хотим лететь в грозу. Завтра прилетим, не беспокойтесь о нас.
— Очень сильная гроза идет, — слышим мы голос Медведя. — У нас ветром два вама повалило. Не надо сегодня лететь, переждите в сухом месте, если найдете такое.
— Кто хочет со своими поговорить? — интересуется Мудр и протягивает рацию заречным.
Неужели и я с таким восторгом первый раз по рации говорил? Сколько событий с тех пор произошло…
Звук шагов дробился рассыпчатым эхом, звенел под потолком, играл в прятки между колоннами. Фонарик давал очень мало света: бледное пятно то металось под самые ноги, то вдруг улетало прочь и выхватывало из темноты кусок бетонной стены. Порой казалось, что нет больше на свете ничего, кроме темноты — и сбивчивого шороха шагов.
А потом в темноте нашлась дверь. Запертая дверь.
— Надо подумать, — сказал Клим и опустился на корточки, привалившись спиной к стене. Клим был хрупким и невысоким для своих двенадцати лет, волосы его вились золотистыми кудряшками — про таких детей обычно говорят: «ну что за ребёнок, просто ангел». Сейчас Клим не отказался бы на минутку превратиться в бесплотного ангела. От холода зуб на зуб не попадал.
— Надо подумать, — произнес Бася в тон Климу и тоже присел на корточки. Аксель помедлил и уселся прямо на пол. Аксель и Бася смахивали на двух грызунов из старого советского мультика: Бася — худой, высокий и ушастый, Аксель — приземистый, с фигурой, похожей на грушу «конференц».
— А мы точно весь подвал обошли? — спросил Бася. Клим долго смотрел в пол, прежде чем ответил:
— Да.
Аксель вздохнул, встал и перебрался поближе к друзьям.
Клим закрыл глаза. Так глупо все получилось…
По краям восьмиугольной крыши небоскреба стояла бетонная ограда. Сюда часто водили туристов: лучшей площадки для обзора города не придумаешь. Клим, Бася и Аксель смотрели вниз, опершись на ограду локтями. Кроме них, на крыше никого не было. Скорее всего, из-за жары. Полуденное солнце походило на огромный светящийся глаз — беспощадное, жаркое солнце. То самое, кстати, которому поклонялись древние ацтеки. Ацтеков больше нет, а солнце — вот оно.
Клим перегнулся через ограду и пустил по ветру фантик от жвачки. Блестящая бабочка фантика, кружась, опустилась на добрый десяток метров, заплясала в воздухе и стала медленно подниматься, подхваченная восходящим потоком.
— Погода хорошая будет, — произнес Бася.
— Н-да? — спросил Клим.
— Погода будет — дождь, — сообщил Аксель.
— Не пыхти, — сказал Бася.
— Я не пыхтю, — ответил Алексей Алексеев, которого все звали просто Акселем — для краткости.
— Пыхти-ишь, — протянул Бася и принялся шумно отдуваться.
— Неправда, — сказал Аксель. Несмотря на жару, он не снял толстовку, и теперь у него подмышками расплывались темные пятна пота. Плечи Акселя оттягивал рюкзак, на поясе висел смартфон. Сбоку смартфона мигал красный огонек — словно билось рубиновое сердце.
— Завязывайте ссориться, — сказал Клим. — А то Паук кусит.
Пауков было восемь — по числу углов на крыше. Неподвижные, блестящие, они застыли у ограды, словно здесь устроили выставку диковинных пылесосов, у которых по бокам выросли длинные лапы. Передние манипуляторы растопырились в воздухе, будто клешни: режим захвата.
— А что будет, если я вниз брошусь? — спросил Бася.
— Поймают, — сказал Клим. — Верно, Леха?
Аксель прикрыл глаза, огонёк на смартфоне замигал чаще. Сигналы нейронов обратились в биты, биты стали незримыми волнами, волны заплясали между базовыми станциями — всё дальше, всё дальше… Огромный компьютер получил запрос, мгновенно просчитал все варианты развития событий и отослал расчет обратно. Всего лишь компьютер — но могучий и быстрый, как бог. Люди называли его — Талисман. Подобно многим богам, он не был всесильным. Зато Талисман отвечал на каждую обращенную к нему молитву, и взамен требовал от своей паствы исполнения всего двух заповедей.
Одна из них звучала так: «Вовремя плати за трафик».
Другая — ещё проще: «Будь на связи».
Очень простые заповеди.
Огонёк успокоился. Пакет данных прошел по невидимым сетям, контрольная сумма совпала до последнего бита, и смартфон спроецировал результат прямо в мозг Акселя.
— Вероятность — восемьдесят семь процентов, — сказал Аксель. — И три десятых.
— Что-то мало, — усомнился Бася.
— Тебе хватит, — сказал Аксель.
— Не пыхти, — сказал Бася.
— Пошел к черту, — ответил Аксель. Он завозился, стянул с себя рюкзак и взял его за лямки. Подбросил, поймал.
Паук, что стоял ближе всех, опустил клешни и приподнялся на тонких ногах.
— Ну и что? — спросил Бася.
Огонёк ярко вспыхнул. Аксель пожал плечами и швырнул рюкзак за ограду.
Стальное тело метнулось в воздух, брызнула пыль. Хруст и скрежет — будто наступили на пластиковый стаканчик. Паук, словно авангардная скульптура, повис между землей и небом. Задние лапы вцепились в бетон, оставив узкие борозды. Всеми остальными лапами Паук держал рюкзак — тот не успел пролететь и метра. Тихонько запели сервомоторы, Паук втянулся на крышу, подошел к Акселю и положил рюкзак у его ног.
— Вау, — произнес Бася.
— Хочешь — проверь на себе, — предложил Аксель.
Паук убрался прочь.
— Не хочу, — сказал Бася.
— Так, — сказал Клим. — По ходу, перегрелся кое-кто. Пойдем, в бассейне искупаемся.
— И-ха! — закричал Бася. Аксель опять пожал плечами.
Бетонное здание бизнес-центра пронизывали лифтовые шахты. Две шахты выходили на крышу, оканчиваясь павильонами — стены зеркального стекла, плавные углы, прозрачный козырек от дождя. Жаль, что дизайнер, который придумывал эти павильоны, забыл, что на небе бывает ещё и солнце.
Клим нажал кнопку вызова. «Дин-дон» — на черной табличке загорелась синяя цифра «1».
— У-у, — сказал Бася. — Полчаса ждать.
— Две минуты всего, — сказал Аксель и принялся надевать рюкзак. Трудно сказать, кому приходилось хуже — нещадно терзаемому рюкзаку или Акселю, который от усилий изогнулся всем телом и напоминал статую Лаокоона.
— Помочь? — спросил Клим.
— Не, — сказал Аксель.
Бася прищурился.
— Аксель, — проговорил он, — а откуда у тебя такой шрам?
Тот посмотрел на руку, поправил задравшийся рукав.
— Это ещё до Талисмана, — ответил Аксель. — Фигня одна вышла.
— Обжегся?
— Не, — ответил Аксель, помолчал и добавил:
— Руку в мясорубку сунул.
— Зачем? — удивился Бася.
— Так… — сказал Аксель. — Посмотреть захотелось.
— На что посмотреть? — не понял Бася.
— Бася, — терпеливо сказал Клим. — Какой же ты придурок всё-таки.
— Однако, — обиженно произнес Бася. — Человек лапу в мясорубку сунул, просто так — и ничего, а я один раз спросил — и сразу придурок…
— Заткнись, а? — сказал Клим.
— Да нормально всё, — отозвался Аксель. — Проехали. Короче, операцию сделали мне. Пальцы там, кости… Только шрам вот остался.
— Это после мясорубки тебе Талисман купили, да? — спросил Бася.
— Нет, — сказал Аксель. — Потом ещё было… Неважно.
«Дин-дон». На табло зажглось: «30». Двери бесшумно разъехались в стороны.
— Уф, — произнес Бася, войдя в лифт.
— Кондиционер, — сказал Клим, — это вещь.
— Ага, — согласился Бася. — Ух ты, кнопки!
— С ума сойти, — проворчал Аксель.
— Да ты погляди, — возразил Бася. — Тут под землю спуститься можно! Три подвальных этажа. Здорово!
Аксель зажмурился. На смартфоне замигал огонёк.
— Минус первый этаж — супермаркет, — сообщил Аксель. — Минус второй — подземная парковка. Минус третий… про третий ничего нет.
— А ты говорил, что Талисман всё время карты апдейтит, — сказал Клим.
— Он и апдейтит! — сердито ответил Аксель. — Просто, наверное, там ещё не решили, что делать будут. Этаж построили… То есть вырыли… А для чего — потом придумают.
— А мы сейчас посмотрим, — сказал Бася и нажал кнопку с надписью «-3».
Ничего не произошло.
— Ещё бы, — сказал Клим. — Там же ни черта нет, зачем туда ехать?
— Да ну, — сказал Бася. — Интересно же.
Он зажал кнопку большим пальцем и принялся тыкать указательным куда попало — в кнопки «стоп», «вызов вахтера», «закрыть двери».
— Брось дурью маяться, — сказал Аксель.
В этот момент двери закрылись и пол под ногами дрогнул.
— Ой, — радостно сказал Бася. — Поехали, кажется.
— Доигрался, — заметил Клим.
Цифры — синие на черном табло, будто неоновые рыбки в темной воде.
«25».
«24».
«23».
— Ну вот зачем? — спросил Клим.
«18».
«17».
«16».
— Так это… Прикольно, — сказал Бася.
«10».
«9».
«8».
— Ты хоть знаешь, что будет, если мы под землю спустимся? — спросил Аксель.
Бася почесал затылок.
— Да ладно вам, — сказал он. — Что будет, что будет… Выйдем, посмотрим, зайдем обратно, нажмем на первый этаж и поедем вверх.
— Угу, — согласился Аксель. — Только сначала у меня связь пропадёт. В подвалах, знаешь ли, базовых станций нет.
«3».
«2».
«1».
— Блин, — сказал Бася.
«-1».
«-2».
«-3».
— Приехали, — мрачно произнес Клим.
Двери раскрылись.
На следующее утро после выхода из Барселоны капитан Хосе впервые за всю флотскую службу Тоньо прислал со стюардом приглашение на обед в свою каюту. От этого приглашения за милю несло подвохом, но не пойти было нельзя. Да и смысл? Если капитан Хосе опять решил отравлять ему жизнь, пусть лучше делает это за хорошим обедом, а не на глазах у матросов.
Обед в самом деле был прекрасен, а вино — выше всяких похвал. Тоньо кушал паэлью и хамон с большим удовольствием, решив, что не доставит капитану Родригесу радости своим недоумением или же плохим аппетитом. Застольная беседа, правда, была не так хороша. Честно говоря, это и беседой-то было нельзя назвать, так, перекидыванием вежливо-пустыми фразами о погоде и моде. Эта пустая вежливость совершенно не вязалась с веселым злорадством, которое капитан Родригес и не думал скрывать. А вот та история, что капитан рассказал за вторым бокалом сладкого красного, уже была где-то ближе к цели этой странной недружественной беседы.
История была проста, печальна и предсказуема. Разумеется, о любви, разумеется, о несчастной. И в ней — о, кто бы мог подумать, да? — фигурировала донна Каталина Хуарес Маркайда. И прекрасная донна, как и следовало ожидать, предпочла всего лишь лейтенанту почти уже аделантaдо Кортеса, что лишь подтверждало ум и превосходный вкус донны. Еще в истории был благородный и честолюбивый идальго, доблестной службой отечеству заслуживший почет и богатство, и готовый сложить все это к ногам обожаемой дамы. Вот прямо на позапрошлой неделе и готовый.
Рассказывая эту печальную историю, дон Родригес так людоедски поглядывал на собеседника, словно это он, Тоньо, лично выдал за дона Кортеса донну Каталину. Ну или, самое малое, опорочил в ее глазах дона Родригеса и отнял у него последнюю надежду на ее любовь.
Тоньо очень хотелось сказать дону Родригесу, что никакой надежды у него и так не было, и не случись поблизости Тоньо, место в постели доньи Каталины занял бы хоть смазливый конюх, но никак не дон Родригес. Почему? Одна Пресвятая Дева ведает, но дело тут явно не в достоинствах Тоньо, а скорее в недостатках дона Родригеса.
Впрочем, он пока промолчал. Эта печальная история явно была лишь прелюдией к чему-то гораздо более приятному для дона Родригеса и наверняка служила лишь оправданием той гадости, которую он намеревался сделать Тоньо. Ничем иным ни этот обед, ни эта внезапная откровенность не объяснялись.
Как бы ни хотелось Тоньо ошибиться, но он оказался прав.
Увидев, что его собеседник ничуть не устыдился и тем более не испугался, капитан Родригес перевел беседу на семейные темы. Поведал о том, как рад был повидать свою матушку и своего младшего брата, который тоже готовится пойти на флот. Осведомился о здоровье прекрасной доньи Марии Соледад, матушки Тоньо. И, наконец, с дьявольской улыбкой — по крайней мере, самому лону Хосе наверняка она казалась дьявольской — посетовал, что лейтенанту Альваресу де Толедо-и-Бомонт так редко удается видеться с семьей!..
Вот тут Тоньо едва не подавился. То есть подавился бы, если б заблаговременно, еще при упоминании матушки, не отставил бокал.
Правильно отставил. Потому как дон Родригес все с той же улыбочкой сообщил, что долго тосковать в разлуке с любимым братом лейтенанту Альваресу не придется. Это же, наверное, так тяжело — быть вдали от столь прекрасного дона Фердинандо, образчика манер, благородства, чести и изысканности! И братской любви, разумеется.
Не выдержав разлуки с младшим братом, дон Фердинандо Альварес де Толедо-и-Бомонт всем сердцем стремится к воссоединению семьи и не далее чем послезавтра, когда «Санта-Маргарита» подойдет к Тарагону, поднимется на борт. Впрочем, заходить в порт судно не станет, это слишком долго, а дон Фердинандо спешит в Мадрид — куда «Санта-Маргарита» его и доставит. Так что у благородных донов и любящих братьев будет целая неделя, а то и полторы…
Тоньо сам не понял, как удержался от того, чтобы разбить капитану Родригесу физиономию или взорвать «Санта-Маргариту» вместе со всей командой. Он даже ничего не поджег и сохранил вежливо-снисходительную улыбку, хотя внутри все корежилось от страха, бессилия и возмущения.
Каналья капитан сговорился с Фердинандо! Не побоялся ни герцога Альба, ни Великого Инквизитора, поверил сладким обещаниям и собственной ненависти, и теперь… Что теперь? Фердинандо будет с дюжиной прихлебателей — разумеется, бретеров и дуэлянтов, полностью от него зависимых и готовых на любое преступление по его слову. И капитан Родригес потом подтвердит, что сам Антонио вызвал кого-то из них на дуэль и был честно убит. Как бы хорошо он ни владел шпагой, против целой банды ему не выстоять. И убить их к бешеным каракатицам нельзя — это прямой путь на костер, причем совершенно неважно, будет орудием убийства огонь или клинок.
Проклятье!
— О, целая неделя? Это так любезно с вашей стороны, капитан Родригес. Поверьте, такая услуга не забывается, а Альба никогда не остаются в долгу. Конечно, если кредитор жив. — Он улыбнулся и пригубил свой бокал. — Кстати, ваша матушка не мерзнет зимой в таком старом доме? Хотя, наверное, нет, он же деревянный.
Улыбочка капитана Родригеса на миг стала напряженной, но он тут же рассмеялся:
— Ну что вы, лейтенант, какие могут быть долги! Я был бы плохим католиком, если б не сделал для ближнего своего такую малость. Господь все видит, и мне этого довольно.
Каналья. Боишься, но не отступаешь?
— Ну что вы, капитан, разве может любезность, сделанная от чистого сердца, остаться без награды? Конечно же, дон Фердинандо не унизит вас своей попыткой отдать долг золотом или услугой, он слишком благороден для этого. Но раз Господь все видит, он-то непременно вознаградит вас именно так, как вы того заслуживаете. Вы же не сомневаетесь в Его справедливости! Или в том, что у Господа достаточно слуг в этом бренном мире…
«Кажется, я опустился до угроз», — отстраненно подумал Тоньо, выслушивая очередное витийство капитана Родригеса, призванное доказать, что он не боится и не отступится от мести.
Тупик. Капитан стоит на своем, мне совершенно некуда деваться, что же делать?
— Что ж, благодарю вас за прекрасный обед и не менее прекрасное известие, капитан Родригес, — Тоньо откинулся на спинку стула. — Если позволите, я пойду займусь своими непосредственными обязанностями.
Капитан торжествующе ухмыльнулся и позволил. Царственно. Откуда только в нем что взялось? Иногда мечты о мести творят с людьми чудеса. Делают из них настоящих львов. Правда, потом из этих львов получаются чучела, как в холле мадридского дома отца Кристобаля.
Ошиблись вы, непогрешимый наш отец Кристобаль, выбирая учителя! И меня это совершенно не радует.
Тоньо это не радовало до такой степени, что во время обхода орудийных палуб и осмотра припаса он едва не поднял «Санта-Маргариту» на воздух. Нечаянно. Просто слишком ярко представил, как две недели прячется от брата и его компании по всему кораблю, как они находят Тоньо около крюйт-камеры и обнажают шпаги — и под их ногами загорается палуба. Потому что он все равно не даст себя убить, даже если придется сжечь королевского ублюдка заживо вместе со всеми его фазанами. И плевать, что вместе с ними сгорит все судно и сам Тоньо! Вместе отправятся в ад, и еще посмотрим, кому там придется хуже!
— …дон Альварес! Стойте же, стойте!.. — вырвал его из кровавой мути перепуганный насмерть голос второго канонира, дона Карлоса Сантаны.
Тоньо вздрогнул и попытался понять, что происходит и почему у него перед глазами все равно огонь, все в огне, и он сам пылает, не чувствуя жара…
Он горит?! Господи, нет!
Огонь погас. Призрачный огонь, готовый пожрать самого Тоньо, и огонь настоящий — около него дымились какие-то тряпки, и доски палубы обуглились, а ствол мортиры нагрелся, как после десятка выстрелов. И обуглился бок бочонка. Порохового.
Господи, спасибо тебе, что бочонок был пустым!
— Все в порядке, Карлос, — буркнул Тоньо, отмахиваясь от дыма.
Канонир смотрел на него расширенными глазами и не решался осенить себя крестным знамением.
Тоньо передернул плечами.
— Я же сказал, все в порядке.
— Так точно, лейтенант, — дрожащим голосом отозвался Карлос и глянул вниз, на горелые тряпки. — Может быть убрать это?.. И это, вы… ну… если что надо, лейтенант, вы только скажите! Мы всегда!..
От этой внезапной поддержки, пусть робкой, пусть бесполезной, Тоньо полегчало.
Не настолько, чтобы поверить, что все обойдется само собой. Но способность мыслить здраво к нему вернулась. Как говорил мессир алхимик, нет такой задачи, чтоб не имела решения. А если ты его не видишь, значит просто смотришь не туда.
Но главное — дышать спокойно, улыбаться и не позволять ярости или отчаянию взять верх.
До самой ночи Тоньо дышал спокойно и улыбался, проводя ревизию своего пушечного хозяйства. Проверил боеспособность двух новых мортир, заставил нерадивую обслугу починить заедающий пушечный порт, развел по разным расчетам двух имбесильос, что-то не поделивших в Барселоне…
Подумалось, что по большому счету он сам и капитан — такие же имбесильос. Петухи бойцовые. Гонору много, ума мало. Совсем же необязательно было оскорблять Родригеса, выглядывая в окно Каталины. Да и выбирать из всех дам именно ее, когда он видел, какими глазами глядит на нее капитан.
Но только теперь поздно. Капитан уже сговорился с Фердинандо, и послезавтра…
Нет. Сейчас не надо думать о том, что будет послезавтра. Сейчас надо подумать о вечном и прекрасном. Помолиться. Подумать, что бы сделал отец Кристобаль на его месте… Но не о том, что отец Кристобаль бы не попал в суп, как неразумный индюк.
Мысли о Великом Инквизиторе помогли Тоньо продержаться до ночи. Но вот ночью…
Ему снилось, как его впервые пришли убивать. В Саламанке. Весь тот ужас, когда он проснулся, услышал чужие шаги под своей дверью и понял, что это за ним.
Ему снилось, как он тихонько поднялся с постели, свернув одеяло и подушку так, чтоб было похоже на спящего человека, схватил кинжал и выбрался за окно, на узкий карниз. Как ждал, затаив дыхание и прилепившись к стене, что сейчас они переворошат постель, высунутся в окно и найдут его там. Как смотрел на мощеный камнем двор с высоты третьего этажа и думал, кто первый найдет его внизу, с переломанными ногами: мессир алхимик, Берто или убийцы?
Тогда, в четырнадцать лет, он не мог без огнива зажечь даже трут, не то что доски под ногами убийц. Тогда он вообще не был уверен в том, что у него будет фамильный дар Альба. И сейчас, во сне, он тщетно пытался дотянуться до своего огня, точно зная, что если не дотянется, не остановит убийц — они доберутся до него.
От старания и страха он покрылся ледяным потом, руки заскользили по камню, в носу засвербело… нет, господи, только не чихнуть!..
Он чихнул.
И тут же тихие шаги загрохотали к окну, за ним, и Тоньо замахнулся кинжалом, чтобы ударить первого же — и потерял равновесие…
Третий этаж.
Мощеный двор.
Я падаю?..
Будь ты проклят, Фердинандо!
Он упал и проснулся. Дома, в Саламанке. Полугодом позже. Проснулся от запаха дыма и панических воплей — в доме, где он снимал комнаты, начался пожар. Внизу, на первом этаже. И снова был ужас неминуемой смерти, тем более страшной, что его убивал огонь — тот самый огонь, что должен был повиноваться ему, служить и защищать.
И снова он тянулся и звал, не получая ответа. Снова проклинал Фердинандо, задыхаясь в дыму и прыгая все из того же окна в тот же двор…
Снова просыпался — за миг до следующего убийства.
Он прожил их все. Все одиннадцать покушений. Убийцы, пожар, яд, грабители на ночной улице, внезапная дуэль с опытным бретером, гадюка в его постели, разъяренные братья «опозоренной» им донны, снова убийцы…
Да когда ж это кончится? Что я сделал тебе, брат Фердинандо? Остановись же, прекрати! Господи, почему ты не остановишь его? Прошу тебя, Господи!..
Тоньо снова проснулся. В своей каюте на «Санта-Маргарите», той самой, которую делил с еще тремя лейтенантами. В холодном поту. С ощущением, что его услышали.
— Неплохо сработали, — сообщил инспектор Гус собравшимся полицейским. — Но это только начало. У нас из расчетного времени остался час до того как появятся гведи. Не могу сказать, что город готов к длительной осаде, но смею надеяться, что помощь все же придет вовремя. То же самое касается нас. Нужно тщательно проверить все помещения, кого-то мы могли упустить. Далее. Мы считаем, что порт нам долго не удержать. Потому было принято решение уничтожить основное здание вокзала, в случае, если наше поражение станет очевидным. Минированием предлагаю заняться немедленно…
Джет огляделся в поисках Даны и ее не увидел. Это его встревожило. Но не сильно. Девушка вполне могла задержаться у экранов, разыскивая спрятавшихся бандитов или пленных.
Кстати о пленных.
Они особо тщательно вместе с Мелиссой осмотрели все левое крыло здания и никого не нашли. Верней, нашли помещение, где могли держать пленных — там на полу было много крови и поломана часть мебели. Ни мэра, ни его людей, ни Саата.
— Это твой проход?
Дана кивнула. Темный узкий коридор не вызывал доверия. С другой стороны, здесь все служебные туннели или такие же страшные или еще хуже.
Саат шел все-таки сам. Медленно, вдоль стены, спотыкаясь, часто останавливаясь. Дана каждый раз готовилась к тому, что он упадет, и придется поднимать его одной. Помощи от бандита она не ждала и не желала.
Ей казалось, пустынник находит в себе силы идти, тоже только чтобы этот человек не тащил его на себе.
В очередной раз, когда бандит ушел вперед разведывать дорогу, она успела шепнуть Саату:
— Он меня не обыскал. У меня есть рация.
Пустынник понял, кивнул. Дана по губам разобрала ответ — не сейчас.
И… почувствовала, что ей стало легче. Значит, рыжий способен соображать, он понимает, что происходит. И может, через какое-то время они смогут выбрать момент, чтобы сообщить о себе.
Вид у бандита, когда тот вернулся, был довольный.
— Осталось недолго. Один переход.
— А потом что? — решилась спросить Дана.
— Потом мы либо улетим с этой планеты, либо я вас убью.
Ответить на это было нечего.
Взмах пистолетом:
— Идите вперед. Цыпленок, только попробуй убежать… там много не набегаешь.
Дана медленно выдохнула. Место она узнала — видела его на одном из мониторов. Тут проходила Мелисса. Значит, где-то рядом семнадцатый туннель. Если бы она была здесь одна, то, пожалуй, рискнула бы.
Коридор закончился короткой лестницей, которая вывела их к лифтам.
Дана вспомнила схему, и остро пожалела, что бандит не теряет бдительности и постоянно держит их на прицеле. Возможности… сотни невыполнимых возможностей отламывались от реальности и всплывали трупами в реке фантазий.
Поймала себя на красивой фразе. Подумала — это от бессилия. Я ничего не могу сделать, и не известно, представится ли шанс.
— Направо. Теперь налево. Вперед. Быстрее.
Здесь коридоры были хорошо освещены.
Бандит открыл дверь, пропуская их вперед.
Саат, как вошел, так и сел у двери. Сразу. Но все-таки не упал, а сел. Закрыл глаза.
Дана огляделась, и чуть не засмеялась. Помещение было базой роботов-уборщиков. Чистящие автоматы-ползуны висели на стенах в два ряда. Посреди комнаты располагались краны заправки — через них емкости роботов заполнялись водой, пеной, ароматным мылом или жидкостью против пятен.
Но самое главное, что здесь было, это терминал инфосети. Если у него есть вербальный канал восприятия, то Дана снова сможет контролировать все, что происходит в зданиях порта.
Разумеется, если бандит оставит ее наедине с прибором.
Правда, было непохоже, что эта радость ей может грозить.
Бандит подошел к терминалу, попытался заставить его работать. Бесполезно. Он как был заблокирован, так и остался.
Тогда он просто вышел в сеть в минимальном погружении и сказал:
— Значит, кто там… инспектор. Слушай меня внимательно. У меня в заложниках одна симпатичная курица из твоей команды… не перебивай. И, если покойный мэр не соврал, сын адмирала Гнедина. Надеюсь, вы понимаете, насколько серьезны мои намерения. Мои требования — катер атмосферного класса. Немедленно. Кар к аварийному выходу электростанции. И чтобы ни одной живой души на поле! Я не принимаю отговорок. Если ты эти требования не выполнишь, я отправлю тебе лично этих двоих по частям. Понял?
Саат — сын адмирала Гнедина…
Может статься, брат или дядя… или племянник… того парня, чью память Дана когда-то обнаружила в голове свихнувшегося андроида.
Кто-то, кто его знал.
А может, это он сам.
Она мельком взглянула на Саата. Он все так же сидел у входа, закрыв глаза. Зарос щетиной, весь в засохшей кровище и синяках.
Она попыталась вспомнить пустынника таким, каким увидела в первый раз в поселке. Но, кажется, она тогда слишком редко видела его лицо, чтобы хорошо запомнить. То была ночь, то он прятал лицо под капюшоном, то было просто не до того.
Да нет, ерунда. Таких совпадений не бывает…
Что же делать?
— Цыпленок, сядь, пожалуйста, у стеночки, не нервируй меня…
Дана шагнула к стене, и тут гул близкого взрыва прокатился по ушам. Мигнул свет. Погас, потом вспыхнул куда более тусклым. С потолка посыпался мусор.
— Это еще что…
В возникшей на мгновение тишине раздался хриплый голос Саата:
— Гведи… добрались, наконец…
Он понял, куда она его привела, только когда услышал хрипловатое: «Доброй ночи!».
Прохладный ветер насмешливо коснулся разгоряченной кожи, захлопнулась дверь… Бонни не успел шагнуть следом. Да и не стал бы. Игра окончена… Езу, какая игра! Какая женщина! Белладонна…
Он прислонился к косяку и беззвучно рассмеялся. Показалось, она снова рядом, слышно ее дыхание, тепло ее руки в волосах, буря ее эмоций.
– Я тебя никогда не забуду, mia bella donna, – шепнул он: ей, ветру, шуршащим пальмам. Небу.
Сладкая, прекрасная отрава. Упрямая, как черт. Выгнать его на улицу! Его! Голым, сразу после оргазма… пятого или шестого? Пресвятая дева, как она кончала!..
Губы снова пересохли, зато лента на глазах показалась мокрой. После душа, наверное.
Бонни содрал ее, хотел было кинуть в кусты – но рука не поднялась. Поднес ее к лицу, понюхал: мята, лемонграсс и еще что-то терпко-нежное, неуловимое. Оставить себе, на память? Пожалуй. До следующей игры. А следующая игра будет скоро. Она не продержится долго, наверняка позовет его снова. Через день, или через неделю… или не позовет…
На это дурацкое предположение Бонни фыркнул и, наконец, отвалился от двери. Хороший вечер. Ноги не держат, в голове и во всем теле легкость необыкновенная. Жизнь прекрасна!
Сколько он уже себе не позволял оторваться, месяца четыре… нет, больше. Полгода. И чего ради? Ничего же страшного. Никакой привычки. Просто отличная игра и расслабуха.
Он повел плечами, потрогал ссадину… и тихо выругался: легкая боль отозвалась нелегким возбуждением, аж дыхание перехватило. Всего лишь от воспоминания.
Да. Определенно девочка хороша.
Тело недвусмысленно намекало, что очень хороша, но мало, мало! Каких-то пара часов. Еще хочу!
Бонни даже прислушался к звукам из домика: негромкая музыка, тот же альбом, и все. Ни шагов, ни голоса. То есть – basta. Она в самом деле его выставила. Голым. За дверь. Какая женщина!
От восторга и легкости он снова рассмеялся и шагнул с крыльца… только на половине дороги к зданию администрации клуба вспомнил, что из одежды на нем лишь хрень в заднице и черный лоскут в руках. И то потому, что идти оказалось не слишком удобно.
На этот раз он заржал, как конь. Не, портье сделает вид, что так и надо. И водитель, который его ждет – тоже. Но вашу же мать! Это круче любой наркоты!
«И не так вредно для здоровья», – занудным голосом Фила.
Точно. Ты прав, дружище. Для здоровья одна сплошная польза! Кстати, неплохо бы телефон найти. И штаны.
Хрень полетела в кусты, выстиранные-высушенные штаны, телефон и все прочее нашлись на крыльце, сбоку от двери Белладонны. Пока одевался, прислушивался – не то чтобы ждал, что она выйдет и позовет обратно. Нет. Эта – не позовет. Железная леди.
Ничего, конечно же, не услышал.
Да не особо-то хотелось! Подумаешь, девчонка неплохо держит плеть…
А член еще лучше…
И когда кончает, орет, как мартовская кошка, и царапается…
Все-все. Хорошего понемножку. Пора домой, выспаться. Утром бейсбол посмотреть, или что там смотрят средние американцы. Потом – на студию, доснимать клип. Заодно трахнуть там какую-нибудь сучку из актерок, сугубо традиционно трахнуть. И забыть девчонку. Подумаешь, девчонка! Таких двенадцать на дюжину.
К собственному скромному Bugatti он вышел, насвистывая мотивчик из «Нотр Дам». Разбудил удивленного шофера и велел ехать домой. Откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза…
Музыка в машине была не та.
– Поставь «Mondo Bongo», – велел водителю.
Самба. Вот теперь – правильно.
Когда самба закончилась, потянул из кармана телефон. Надо звякнуть тетушке Джулии, чтобы приготовила ванну к его приходу. Вместе с телефоном из кармана вылезла черная лента.
Бонни фыркнул. Надо было там же и выбросить! Еще не хватало!.. Будет он еще помнить о всяких девчонках! Да и вообще, теперь месяца три можно жить спокойно. Три, да. Все же полгода – многовато. Три будет в самый раз.
Надо уже Джу позвонить…
Но выбрал совсем другой контакт.
– Дик?.. Старый жук, помрешь на работе!
– Куда я денусь с подводной лодки. Ты рановато. Все в порядке?
– Все зашибись. Слушай, дружище… она тебе звонила?
– А должна была? Бонни, если ты мне клиентку отвадишь, я тебе уши оборву!
– Не дотянешься. Так звонила или… черт, Дик, если позвонит – скажи… короче, просто скажи мне. Договорились?
– Что, так хороша? – Дик хрюкнул.
– Да иди ты!
Бонни нажал отбой, поморщился от боли в спине – догнало, наконец. И недоуменно уставился на телефон в собственных руках. Что это сейчас было? Какая ему разница, позвонит девчонка или нет? Три месяца спокойной жизни, а потом найдется кто-нибудь еще. И вообще, в этом есть своя прелесть – он не знает ее имени, она не знает его… даже если знает, плевать. Они никогда больше не встретятся, и это к лучшему. Он свободен. Свободен от нее… и ей подобных долбанутых… сучек…
Его передернуло, словно червяка проглотил.
Нет. Она – не сучка. Она – мадонна. Mia bella donna, мечта, совершенство. В конце концов, может в этом гребаном городе быть одна-единственная настоящая женщина? Может. Должна быть. Моя нежная отрава.
Я не забуду тебя.
Пусть даже никогда не увижу тебя и не узнаю твоего имени.
Для меня ты останешься мадонной.
И ты будешь помнить меня, mia bella donna. Я знаю.
***
Если бы я вела дневник, то первой записью воскресенья было бы: не думать о Бонни. Второй – ни в коем случае не думать о Бонни! И последней – забыть сукина сына к чертовой бабушке!
Разумеется, забыть не удалось, но оценила размеры катастрофы я только в понедельник, когда надела чулочки на резинке, новенькое кружевное белье и вся такая счастливая оказалась перед зеркалом с тушью для ресниц в руках.
То есть тушь для ресниц – это еще не катастрофа. А вот мысль «Бонни это понравится» – да. Примерно как извержение Везувия над Помпеями.
Глядя в глаза отражению, я четко, по слогам, произнесла:
– Он. Не. Знает. Кто. Я.
Отражение непонимающе поморгало. Отражение не желало верить, что чудесный, нежный и горячий любовник сегодня будет смотреть мимо. Отражение сияло, трепетало и ждало чуда.
Я ждала чуда.
Дура, да? В двадцать семь лет верить, что гений козлиной породы безумно влюбится в случайную партнершу по сексу, найдет ее и положит мир к ее ногам. Мир и себя в придачу.
– Такого не бывает, – еще раз попробовала я убедить отражение.
Оно снова не поверило и продолжило сиять и надеяться.
Дурацкое отражение.
Стащив чулочки и забросив тушь для ресниц куда-то под кровать, я влезла в джинсы, прихватила с собой ноут и отправилась на работу. То есть я могла звякнуть Филу и сказать: баста, карапузики, кончилися танцы. Сам паси своих козлов. Но…
Мне безумно хотелось увидеть Бонни. Просто увидеть. Убедиться, что ничего нет, субботний вечер мне приснился, и никакая мадонна ему на фиг не нужна. И успокоиться.
Я кого-то обманула?
Разумеется, мистер Джеральд меня даже не заметил. То есть это было лучше, чем очередной скандал с битьем чашек о чью-то голову. Да-да, лучше! Но мне хотелось плакать.
Обозвав себя истеричкой, я устроилась в уголке с ноутом и всю репетицию просидела там, старательно не глядя на больного ублюдка. У меня почти получилось! Я посмотрела на него не более ста раз за весь день! Потрясающее достижение. Медаль мне.
А ему – оторвать что-нибудь. За то, что завязал волосы черной лентой. Той самой. За то, что при звуке его голоса я вздрагивала. За то, что под синей футболкой, промокшей насквозь к середине репетиции, угадывались алые отметины на спине и плечах – и я снова слышала запах «Кензо» и хриплые, со всхлипом, стоны.
За то, что ни разу не посмотрел в мою сторону.
Может быть, мне попробоваться на роль Клодины Фролло? Так хочется его убить!
Зато на творческий процесс моя тихая истерика оказала самое положительное влияние. Чтобы отвлечься, я писала. Прямо на репетиции. И дома – тоже писала, чтобы не вспоминать Бонни. Даже ночью, представив, как сейчас лягу в пустую холодную постель, закрою глаза… Нет! Не думать о Бонни. Не вспоминать о Бонни.
Уснула за ноутом. Проснулась с именем «Бонни» и почти ощутимым поцелуем на губах. Покрутила у виска отражению в ванной – бледному и красноглазому. Взялась за телефон, позвонить Филу… и нажала отбой раньше, чем прошел звонок.
Ладно. Еще один день. Должно же это наваждение когда-то пройти! А завтра – съемки буктрейлера, я пойду на киностудию, отвлекусь. Может, познакомлюсь с кем нормальным…
Мысль «не хочу нормального, хочу больного ублюдка Бонни» я отогнала. И мой вторник ничем не отличался от понедельника, разве что на мистера Джеральда я посмотрела за время репетиции всего девяносто девять раз. Прогресс! Если так дальше пойдет, то месяца через три… или четыре…
Какого черта? Мне надо отвлечься. Не думать о Бонни. Не говорить о Бонни.
Не смотреть на Бонни.
И меня не волнует, что в ансамбле уже делают ставки на то, кто первый с ним трахнется. Да хоть все сразу! Мне плевать! Мне не нужен больной ублюдок!
Интересно, он попытался узнать у Дика, с кем провел вечер?..
Нет. Не интересно. Убрать телефон. Сесть писать роман. Работать, работать! Телефон отключить – Бонни не позвонит.
Завтра будет легче.
Среда. Утро. Первая запись в несуществующем дневнике: развиваем позитивное мышление. Думаем о море, солнце, грейпфруте… мята… лемонграсс… «Необычный запах для девушки».
Чтоб тебя черти драли! Ненавижу! Уйди из моих мыслей, сотрись с моей кожи, исчезни! Я не хочу тебя!
Взгляд падает на джинсы. Мои джинсы. И тут же перед глазами картинка: рука в кожаном напульснике скользит по узкой дорожке волос, тянет вниз бегунок молнии…
Холодный душ. Ледяной. Три минуты, зуб на зуб не попадает.
Зато теперь я думаю о солнце, море и кофе. Сегодня я не увижу мистера Джеральда. Ни единого раза! А завтра… завтра тоже. Позвоню Филу, пусть ищет другого помрежа. Все, решено!