– Так что же произошло той ночью? – кашлянул Ковалев.
– Та ночь не имеет никакого отношения к тому, чей вы сын. В ту ночь у Надежды Андреевны было дежурство, а Наташка ещё в первый день пожаловалась мне, что ночью слышала домового. Мы отнеслись к этому как к игре, как к сказке, понимаете? Будто детство вернулось, когда мы друг дружке страшные истории рассказывали. А Наташка всегда боялась темноты и страшных историй не любила. И она попросила меня переночевать у неё, боялась остаться в доме одна. Я рассказала про домового Мишке, а он тогда собирался поступать в семинарию, желание для советского юноши неожиданное и в некотором роде предосудительное. Голова у него была забита всякой ерундой, тогда о вере он имел смутные представления. А тут обрадовался возможности сразиться с нечистой силой, поехал в церковь – тогда было мало действующих церквей, – и раздобыл святой воды. Договорился с батюшкой об освящении этого дома. Из церкви он вернулся поздно, добирался в Заречное на попутках и пришел к Наташке ближе к полуночи. Вы спали в маленькой комнате, – Татьяна показала на дверь, – а мы сидели в большой, погасив свет, – ждали появления домового. Вы, наверное, понимаете, что если очень хочется что-то услышать, обязательно услышишь. А если ещё и заводить друг дружку… В общем, нам показалось, что в доме кто-то есть. И Мишка принялся читать молитвы и брызгать по углам святой водой. Вы даже представить себе не можете, как это было смешно…
Татьяна прервалась, покачав головой. И слово «смешно» она выговорила с горечью.
– Так вот, дальше и случилось нечто фантастическое, чему я так и не смогла найти рационального объяснения. Сначала хлопнула дверь на веранду. Потом, как положено, по дому прошел холод, но, скорей всего, насчет холода мы себя накрутили. Мои субъективные ощущения можно не принимать в расчет, но, знаете, чем громче Мишка читал молитву, тем мне делалось страшней. Я просто оцепенела от ужаса. И Мишка… понимаете, я вижу: он не просто так молитву всё громче читает, он, можно сказать, от страха кричит. Чем ему страшней, тем громче он слова выговаривает. Наташка тоже оцепенела вся, мы за руки держались, я чувствовала, как дрожит её рука. И тут вы закричали из маленькой комнаты: волк, мама, здесь волк! Наташка бросилась к вам, открыла настежь двери… Вы спали с ночником, она включала красный фонарь для печати фотографий, если знаете, что это такое…
– Он стоит на шкафу. До сих пор, – кивнул Ковалев.
– Так вот, мы-то сидели в темноте, свет ночника показался очень ярким. И я клянусь вам, я видела волка в углу комнаты. Пойдемте, я покажу, как всё было.
– Не надо. Я и так хорошо это представляю.
– Я лишь хочу, чтобы вы мне поверили. Не в домовых и волков в детских спальнях, а в то, что я вам не лгу. Я видела его своими глазами. Я допускаю, что мне могло показаться. Я смотрела на него не больше секунды, а потом завизжала и бросилась прочь из дома. Я испугалась, понимаете? Я ничего не соображала от страха. А Мишка… Мишка побежал за мной. Мы оставили Наташку одну с этим кошмаром, мы не догадались сразу, что она не могла убежать и бросить вас. Она всегда боялась собак… Может быть, в этом и не было никакой мистики. Может, кто-то в самом деле решил напугать Наташку до полусмерти… – Татьяна осеклась и поправилась: – До смерти… Я даже одно время подозревала, что Зойка подговорила кого-то привести в дом эту собаку, ведь мы слышали хлопок двери, чувствовали холод в доме – если открыть дверь, вы заметите ток воздуха с веранды…
Ковалев кивнул.
– Я даже могу объяснить свой иррациональный ужас – мы часа три накручивали себя ожиданием домового. Темный дом, красный свет ночника, крик ребёнка и, наконец, волк в спальне… Да ещё и в этом нереальном свете, с блестящими красными клыками… Я видела его всего секунду, но запомнила на всю жизнь. Глаза у него не светились, светились только зубы. Насчет глаз я разобралась быстро, я ведь была на пятом курсе медицинского, знала, почему у животных светятся глаза в темноте. Если у животного цвет мембраны зелёный, как у большинства кошек, собак и волков, то красный от него не отразится. Значит, волк был вполне материален, никакое подсознание не выдумает такой подробности, как цвет мембраны глаза.
Из всех, кто пытался заразить Ковалева своими странными фантазиями, Татьяна делала это наиболее убедительно.
– Так вот, мы с Мишкой в панике бежали до калитки и только на улице сообразили, что Наташке надо помочь. Что мы поступаем подло. И мы решили позвать на помощь Смирнова. Мишка решил. Бежать-то сто метров… Мы колотили в окно так, что выбили стекло. И орали на всю улицу. Я не помню, что мы кричали, как убедили Смирнова встать с постели, но он выскочил на улицу в фуфайке, в сапогах на босу ногу и в трусах. Мы втроём побежали назад, к Наташкиному дому, но вскоре увидели, что Наташка поднимается на мост. Мы не видели, бежит ли за ней собака: темно, далеко… А вот поезд видели, он шел Наташке навстречу. Смирнов бросился её догонять, но не успел, – когда он был около насыпи, она уже прыгнула в воду. Понимаете, если бы мы не отстали от него, если бы помогли ему спасти хотя бы вас, Наташка могла бы остаться в живых. Но ни я, ни Мишка никогда не были уверенными пловцами, и я-то хорошо знала, чем грозит человеку ледяная вода… Смирнов вытащил вас и отдал мне, а сам поплыл назад, спасать Наташку. Тогда уже люди начали собираться, тётя Паша за нами бежала, кричала… Я не помню, кто вас у меня забрал, кто-то из женщин, я совсем не соображала тогда. Федька чуть не утонул, его мужики в лодку еле втащили, он сопротивлялся, хотя уже почти не мог двигаться.
– А я слышал, он пошел к ведьме… В домик на болоте…
– Нет, он никуда не ходил, это точно. Он в лодке сознание потерял, его домой на брезенте несли, потом в бане отогревали, пока скорая не приехала. Болел потом долго. А вы даже не простудились…
– Скажите, а почему вы об этом никому не рассказали?
– А вы не догадываетесь? От стыда, – просто ответила Татьяна. – Мы всё рассказали родителям. Они испугались, понимаете? Папа тогда строго-настрого запретил нам об этом говорить хоть полслова. Шло следствие, он боялся, что нас будут в чем-то обвинять, подозревать. Папа ездил в больницу к Смирнову, просил о нас не рассказывать. Денег ему предлагал, Смирнов от денег отказался, но милиции ни о нас, ни о собаке не говорил. Я не знаю, видел ли он вообще собаку. Сказал, что из окна Наташку заметил. Следствие кой-как велось, самоубийство – удобная версия. Приложили показания трёх сплетниц, которые рассказали о Наташкиной несчастной любви, и все дела.
– Вы понимаете, что мои бабушка и дедушка умерли, думая, что их дочь – самоубийца, которая хотела утопить собственного ребёнка?
– Нам нет оправданий. – Татьяна вскинула голову и посмотрела Ковалеву в глаза. В отличие от Зои, её раскаяние было честным, непритворным, она не просила прощения и не надеялась на него. – Я бы многое отдала, чтобы всё вернуть и поступить по-другому. Но это невозможно. Потом я рассказала всё Надежде Андреевне, через несколько лет, мы уже вместе работали, но она, должно быть, не стала бередить рану ваших бабушки и дедушки. Махнула рукой, сказала, что Наташку этим не вернуть, так какая разница? А тогда прийти к убитым горем Наташкиным родителям и сказать, что мы с Мишкой виноваты в её смерти, – это было выше наших сил. Пока мы собирались с духом, они уехали и увезли вас. Только-только девять дней справили. Поспешно, будто чего-то боялись.
– Бабушке сказали, что я утону в этой реке, потому что водяной теперь меня не отпустит.
– Да, думаю, это возможно. И хоть ваша бабушка была образованной женщиной, а не темной деревенской дурой, страх за детей – он иррационален. Не веришь, но думаешь: а вдруг правда? Конечно, и бабка Аксинья могла такое сказать, но, мне кажется, это Алькина работа. Она тогда ждала ребёнка. Инку. А ей бабка Аксинья ещё в детстве нагадала, что Наташкин сын, вы то есть, погубит её единственную дочь. Потому Алька такая перепуганная ходит и всеми силами старается выпроводить вас отсюда.
– Да, об этом я уже слышал не раз. И оправдываться мне надоело. А теперь скажите, какое отношение всё это имеет к моему завтрашнему отъезду?
Татьяна кашлянула.
– Я принесла вам собранную мной статистику. Никакой мистики, никаких совпадений. Только факты.
– Статистику чего?
– Смертей от утопления.
– И зачем мне она?
– Я хочу доказать, что вашего отца не просто так называли спасателем. Количество утонувших за два лета после его смерти возросло больше чем в три раза, понимаете? От этого нельзя отмахнуться, это не совпадение. Говорят, после Наташкиной смерти он начал видеть сквозь воду. И вообще заранее знал, что кто-то будет тонуть, и оказывался рядом, если кто-то тонет. Его боялись, верили, что он может отдать человека водяному, стоит ему только сказать: «Вот погоди, будешь ты тонуть». Не только боялись, но уважали. Считали, что он может усмирять реку.
– А при чем тут я? Я не умею усмирять реку, не вижу сквозь воду и не знаю заранее, что кто-то будет тонуть…
Ковалев осёкся. Да, усатый капитан перепугался сказанного Ковалевым, и, наверное, испуг его понятен, никакого колдовства. Но Ковалев видел, как тот падает с лодки. Видел? Впрочем, от сотрясения мозга привидеться могло что угодно.
– Дело в том, что Наташка утонула примерно через два года после смерти Федькиного отца, дяди Ивана, вашего деда. Федька был в армии, когда тот утонул. Вот статистика утоплений за те годы, собрать её мне было довольно трудно. До смерти вашего деда и два года после его смерти. Те же самые три раза, понимаете? Увы, собрать статистику за те годы, когда был жив ваш прадед, мне не удалось. Не подумайте, я не усматриваю в этом никакой сверхъестественной подоплеки. Что-то вроде семейной традиции. А тут такое совпадение: вы мастер спорта по плаванию…
0
0