На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Но каждый спектакль завершается эпилогом, действие истончается и сходит на «нет». Сюжетные ходы сыграны. Она бы затягивала спектакль, но он всё равно будет завершён. Фабула выгорит, как масло в светильнике. А что потом, когда сцена опустеет?
Думала ли она об этом? Нет, напротив, гнала тревожные мысли. Пока идёт игра, незачем думать о близости финала. Когда же финал обрушится, поразит разочарованием, откроет за подиумом бездну, куда ей предстоит рухнуть, она успеет выдумать очередной сюжет. Она успеет задержаться на деревянном мостике, даже повиснуть над бездной.
С ней подобное уже случалось. И бездна та ей знакома. Эта бездна страшит тишиной и бесчувствием, отравляет скукой, но выбраться из неё легко. Достаточно увлечь себя очередным вымыслом, поманить раскрашенной пустышкой, и тогда творческий гений пробудится, задвигаются суставы, вспыхнет свет, и одеревеневший мертвец вновь затеет свои танцы. Только финал её обманул, как и весь спектакль.
Она только думала, что играет, а на самом деле… жила. Она жила! Она ступала не по сцене, а по отрезку бытия, подлинного, живого. Она тянула не сценический канат, а нить судьбы. Она произносила не реплики, а слова из вселенской книги.
Финал же, что открылся за сверкающей пеленой, не явился бездной, а разбежался связкой дорог, ослепил солнцем, оглушил голосами. И вот она, полупьяная от неожиданности, ошеломленная, стоит на перекрёстке.
Пьеса не кончилась, ибо сама жизнь ещё в силе. Ей предстоит действовать, выбирать, решиться на продолжение, о котором она не думала. Боже милостивый, что же ей делать? Это милость или кара? Она пожелала, и желание исполнилось.
Разве не молила она смерть, судьбу, Бога, дьявола позволить ей увидеться с ним? Разве не раскаивалась в том охватившем её безумии, в том стыдном страхе, подсказавшем ей преступное решение? Молила и каялась. Тайно каялась, приносила обеты. И что же? Молитвы её услышаны! Он жив.
Преступления не было. Только счастлива ли она? Благодарна ли она за оказанную милость, за это невиданное снисхождение судьбы? Вовсе нет.
Она почти раздавлена, лишена своей главной способности – мыслить. Исполнившаяся молитва будто рухнувшее с небес раскалённое светило, огромное и тяжелое. Вы желали тепла и света посреди затянувшейся ночи? Так вот вам звезда в наказание. Что же ей делать? Как быть?
Три года назад её бы не терзали подобные мысли. Она бы действовала, не раздумывая. Звезду залили бы водой, чтобы охладить и уменьшить, опутали бы ремнями и закатили бы в подземелье, чтобы распилить на множество сверкающих ломтиков, по одному на каждый её сумрачный день, чтобы единолично упиваться этим теплом и светом. Таков сюжет хорош для Клотильды Ангулемской, прошлой, трёхлетней давности, но не подходит для неё нынешней.
Нынешняя слишком хорошо знает, чем оборачивается для смертных неразумное обращение с дарами небес. Небесные дары на то и небесные, что за ними стоит само небо, вся небесная иерархия, с её стихиями и владыками. Невозможно покорить и пленить небо. Как невозможно приручить ветер, обуздать дождь, укротить грозу, подкупить реку.
Как не тщится гордыня человеческая, как не украшает себя атрибутами могущества, ей подобное не под силу. Гордыне под силу разрушить, осквернить, обратить в прах, но не покорить и не усмирить. Путь разрушения она завершила.
Для большинства слепых от гордыни этот путь конечен. Они утыкаются в груду развалин и сами рассыпаются в тот же прах, который породили, так и не осознав свою ущербность.
Но она всегда сторонилась этого собрания слепцов, всегда гордилась своим тайным зрением, своим талантом отличать тени предметов от самих предметов. Настал миг подтвердить это отличие. Но как?
Первое пророчество. «Свернув с пути, да пребудешь в покое».
Почти эпитафия на могиле. Достигнув цели, отказаться от вознаграждения, приказать Дельфине собрать вещи и вернуться в Париж. Забыть, довольствоваться осознанием непричастности. Он жив. Руки её чисты. Шанс покончить с прошлым, начать все сначала.
Соблазнительно. Без терзаний, без мук, без борьбы. Сделать вид, что ничего не было. Даже его апартаменты в Конфлане забить досками. Сможет ли?
Она не смогла решиться на это, веруя в его в смерть. Решится ли, когда фортуна предоставила ей шанс возрождения?
Пророчество второе. «Верни своё». Путь прямой, как стрела, зовущий, подкупающий своей простотой, своей краткостью. Всё равно, что умелый взмах хирургического ножа. Верни своё. Он твой. Он носит твой знак. Завоеватель прибивает свой щит с гербом на стену павшего города. И её щит всё ещё там. Снять его невозможно.
Так почему бы ей не потребовать свою собственность обратно? Она вправе сделать это, как вправе потребовать сапфир. Этот камень был у неё украден, точно так же, как был украден Геро. Его похитили из лечебницы, когда он находился в беспамятстве.
Разве, отправив его в лечебницу, она отреклась от него? Она не желала ему смерти, она не позволила его умертвить. Она желала его выздоровления. Но некто разрушил её надежды. Обокрал. Как же соблазнительно! Явиться в Лизиньи собственной персоной и потребовать…
Впрочем, заявлять свои права вслух, затевать переполох необязательно. Проще затеять похищение. Ответное похищение. Геро бродит по окрестностям в одиночестве, ничего не опасаясь. В Париже немало отчаянных молодцов, которые готовы на что угодно за пару монет. Ей достаточно посулить награду, и через несколько дней Геро уже будет в Конфлане. Он бесследно исчезнет из Лизиньи.
А если с ним будут дети? Его дочь и этот мальчик. Вероятно, он выходит за пределы поместья только с ними. Разлучить Геро с дочерью? В который раз? Он столько раз терял её! Переживёт ли он ещё одну разлуку? Тем более теперь, после месяцев в Лизиньи, когда девочка буквально вросла в его сердце и душу. Это всё равно что отсечь ему руку и надеяться, что он не истечет кровью.
В разлуке с дочерью Геро сойдёт с ума. Тогда вместе с ней? А мальчишка? Ей очень живо представилась эта картина. Наёмники в масках, перепуганная маленькая девочка, окровавленный мальчик (он непременно бросится на помощь).
Геро в изорванной одежде. Он, конечно, будет отчаянно сопротивляться, вообразив, что детям грозит опасность. Потом бледное лицо, застывший взгляд. И всё сначала…
Будто и не было тех трёх лет противостояния; будто не было долгих недель сожаления и раскаяния; будто не было тех ярких часов надежды. Она готовилась заполнить чистый лист в книге судеб новыми, без помарок, гладкими письменами. Её первая рукопись была испорчена. Она поклялась, что исправит её, поклялась, что правила она затвердила, и что новый экзамен не окажется столь плачевно провален.
Но, поклявшись, она уже готовится нарушить все правила снова, нарушить уже сознательно, в твёрдом уме и ясной памяти. Разве ей не известен сюжет? Пьеса будет той же самой, с незначительными отклонениями в деталях.
Путь даже дочь останется с ним в Конфлане. Её не вырвут у него из рук, как это случалось прежде, не назначат краткие свидания, как вознаграждение за покорность. Пусть так. Это отчасти искупит прошлые, мелкие заблуждения. Но противостояние всё же останется. Девочка будет заложницей, Геро – узником.
0
0