Ночи в Ръярде были несравненно прекрасны. Они снились ей несколько сотен лет, проведенных в столице Кротонды. Иногда люди пытались восстановить в своем мире эту неземную красоту, но на улицах Красных фонарей, появляться было не всегда удобно. Рьярд – это своя особая атмосфера: оранжевый рассвет сменялся золотистым днем и пурпурным закатом. Вулканические реки иногда смывали соседний квартал, насыщая все серными парами и щедро посыпая золой. Их родовой замок стоял на вершине, нет, не горы, а целого горного массива, да и сам замок издали более всего напоминал продолжение горы. Вулканическая готика – особое чувство гармонии в опасном – то, что сопровождало красноволосую демоницу всю ее длинную жизнь.
Мать при рождении подарила ей прекрасное имя – Рорана, что означало крик ворона во время карстовой бури, когда огромные лавовые воронки, долго подмывающие породу, открывались, и в них проваливалось все. Девочка росла такой же спонтанной и взрывоопасной.
Рорана была очень красива, она в лучшую сторону выделялась из всех родовитых девиц. У нее были все самые лучшие педагоги. Ей прочили успешную политическую карьеру в Ръярде, но мать сдержанно радовалась таким успехам: их мир, несмотря на трудную гео-обстановку, отчаянно прогибался под Кротонду. Через одно-два столетия это могло вырасти в полномасштабную экспансию. Быть при дворе, или даже среди чинов, означало мало уверенности в далеком будущем.
Когда младший брат Лаггер во время верховой езды на андарруме свернул себе шею, именно Рорана первой прибыла на место происшествия. Скакун, больше похожий на земную саламандру, тихо и жалобно перетаптывался рядом с мальчиком. Лаггер плакал, и не мог ни сказать что-либо, ни подняться. Сестра стала резать свое седло, чтобы соорудить подобие воротника, когда подъехала остальная молодежь. Они, смеясь и улюлюкая, сграбастали раненого и, наложив пару общеукрепляющих заклинаний, попытались посадить обратно на андаррума… Оскольчатый перелом, при недопустимом способе транспортировки и закреплении шеи и головы – судьба Лагерра была решена. Рорана не успела ничего сделать, но с тех самых пор всерьез занялась изучением медицины, ведь демоны, хоть и не были такими же хрупкими, как люди, но далеко не были и бессмертными.
Закончив медфак с отличием, она медлила с распределением, решив посетить родителей до переезда. Там она и познакомилась с талантливым молодым послом. Сбылось пророчество ее бабки: она ушла в политику, но уже не в родном Ръярде – она вместе с мужем переехала в Кротонду и там осталась. Будучи замужем за придворным чародеем и послом, она выучилась в магической Академии, только что открытой сообществом магистров всех рас и видов, послужив отличным примером дружбы различных существ для своего народа. Кротонда и Ръярд подписали мирный договор. Император – юный улыбчивый мальчишка – стремился к миру и процветанию. Ничего не предвещало беды…
Покушение состоялось в самый неподходящий момент – демоны стремились сохранить молодость и здоровье императора, колдуя над ним и подвергая различным экспериментам, Лаврарронс Третий был в том самом переходном периоде, когда обычная жизнь уже не вдохновляла, а предстоящие трудности уже стократ осточертели трудностями преодоленными. Проще говоря, император отчаялся, и думал, что всему этому уже конца и края не будет, перестал доверять своему чародею, разругался окончательно со своей десятой женой, сожрав ее в порыве гнева, и отчаянно искал новых эмоций, приключений и разрядки.
Встреча с будущей императрицей состоялась на открытом балу. Девушка опоила его райской водой и преспокойно увела на окраину дворцового сада, подальше от людей. Там уже была приготовлена магическая паутина – оставалось всего-то закинуть несчастного в нее и выпить. Но то чародей проклЯтый ей помешал, то телепорт сработал без предупреждения, утащив обоих с глаз долой… Яркая блондинка, на правах наглости и плохого воспитания, ворвалась в покои императора и швырнула в него небесное пламя, да только попалась на пути какая-то пигалица, и заслонила императора…
Лаврарронс Третий давно забыл эту историю: он получил сильную травму головы, магический перегиб и амнезию. Память к нему возвращалась медленно, почти столетие он пролежал в королевской лечебнице, в то время, как от его лица правили министры. Вот тогда-то и выяснилось, что демонический эксперимент увенчался успехом – физически император был полностью здоров, бодр, и стареть тоже не собирался… Покушение за покушением – результат отсутствовал. И тогда появилась Она. Увидев эту девушку, он сразу очнулся и стал вспоминать! На радостях сыграли свадьбу. Красивый черноволосый жених, носом в своих дневниках-мемуарах и ухмыляющаяся невеста в голубом венке… народ ошибся в своих ожиданиях. Император всерьез занялся восстановлением своей памяти и напрочь ушел от государственных дел, а императрица творила все, что хотела.
Рорана впервые, после стольких столетий, спустилась в свой родной Ръярд. Во-первых, из-за взрыва была повреждена направляющая, и их выбросило совершенно в другие места. Здесь, на верхних пластах все было иначе. Закрывшийся телепорт оставил их на узкой улочке, покрытой грязью и помоями. Бессознательная Аманда лежала на земле и не подавала рассудочных признаков. На встречу шел патруль стражи. Рорана чуть не присвистнула по своей старой студенческой привычке: к ним двигалось с десяток вооруженных ангелов. И что им не жилось в своем Храносе?! Спрятавшись за углом здания, она наблюдала, как ангелы приблизились к бессознательной ее девочке. Патруль активировал полупрозрачную голубую капсулу и теперь старательно помещал туда бессознательное тело. Дождавшись момента передачи вожжей от капсулы одному из ангелов, Рорана подошла к отряду и, прикинувшись старушкой, спросила, давно ли мамы таких славных мальчиков с небес спустились, и, собственно, какого черта уважаемые забыли здесь?! Белоголовые широкоплечие мужики выкатили глаза от гнева, но наглой бабки уже и след простыл! Бесовское отродье накопило сил на новый телепорт, локальный, и капсулу с собой утащило, чтобы самой подружку не волочь! В руках главного развернулся «стрекач» – устройство, что с точностью до фута сообщает о месте выхода портала, а в процессе поиска беглецов начинает стрекотать громче, по мере приближения к объекту поиска.
– Лаггер? – демоница с трудом выбралась, утирая пот со лба и заправляя мокрую прядь за ухо. Магический кокон держался из последних сил, застряв, тем не менее, при выходе из портала, потеряв связь со своим создателем. – Лаггер! Помоги мне вытащить нашу малышку!
В замковую маленькую комнатку въехала коляска на механических лапках. Такие же лапки оплели голову красноволосого юноши и его плечи. Полностью парализованный мальчик не улыбался, а механический отчужденный голос сказал без всяких эмоций:
– Осторожнее, сестра. Теперь здесь все иначе.
На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Но каждый спектакль завершается эпилогом, действие истончается и сходит на «нет». Сюжетные ходы сыграны. Она бы затягивала спектакль, но он всё равно будет завершён. Фабула выгорит, как масло в светильнике. А что потом, когда сцена опустеет?
Думала ли она об этом? Нет, напротив, гнала тревожные мысли. Пока идёт игра, незачем думать о близости финала. Когда же финал обрушится, поразит разочарованием, откроет за подиумом бездну, куда ей предстоит рухнуть, она успеет выдумать очередной сюжет. Она успеет задержаться на деревянном мостике, даже повиснуть над бездной.
С ней подобное уже случалось. И бездна та ей знакома. Эта бездна страшит тишиной и бесчувствием, отравляет скукой, но выбраться из неё легко. Достаточно увлечь себя очередным вымыслом, поманить раскрашенной пустышкой, и тогда творческий гений пробудится, задвигаются суставы, вспыхнет свет, и одеревеневший мертвец вновь затеет свои танцы. Только финал её обманул, как и весь спектакль.
Она только думала, что играет, а на самом деле… жила. Она жила! Она ступала не по сцене, а по отрезку бытия, подлинного, живого. Она тянула не сценический канат, а нить судьбы. Она произносила не реплики, а слова из вселенской книги.
Финал же, что открылся за сверкающей пеленой, не явился бездной, а разбежался связкой дорог, ослепил солнцем, оглушил голосами. И вот она, полупьяная от неожиданности, ошеломленная, стоит на перекрёстке.
Пьеса не кончилась, ибо сама жизнь ещё в силе. Ей предстоит действовать, выбирать, решиться на продолжение, о котором она не думала. Боже милостивый, что же ей делать? Это милость или кара? Она пожелала, и желание исполнилось.
Разве не молила она смерть, судьбу, Бога, дьявола позволить ей увидеться с ним? Разве не раскаивалась в том охватившем её безумии, в том стыдном страхе, подсказавшем ей преступное решение? Молила и каялась. Тайно каялась, приносила обеты. И что же? Молитвы её услышаны! Он жив.
Преступления не было. Только счастлива ли она? Благодарна ли она за оказанную милость, за это невиданное снисхождение судьбы? Вовсе нет.
Она почти раздавлена, лишена своей главной способности – мыслить. Исполнившаяся молитва будто рухнувшее с небес раскалённое светило, огромное и тяжелое. Вы желали тепла и света посреди затянувшейся ночи? Так вот вам звезда в наказание. Что же ей делать? Как быть?
Три года назад её бы не терзали подобные мысли. Она бы действовала, не раздумывая. Звезду залили бы водой, чтобы охладить и уменьшить, опутали бы ремнями и закатили бы в подземелье, чтобы распилить на множество сверкающих ломтиков, по одному на каждый её сумрачный день, чтобы единолично упиваться этим теплом и светом. Таков сюжет хорош для Клотильды Ангулемской, прошлой, трёхлетней давности, но не подходит для неё нынешней.
Нынешняя слишком хорошо знает, чем оборачивается для смертных неразумное обращение с дарами небес. Небесные дары на то и небесные, что за ними стоит само небо, вся небесная иерархия, с её стихиями и владыками. Невозможно покорить и пленить небо. Как невозможно приручить ветер, обуздать дождь, укротить грозу, подкупить реку.
Как не тщится гордыня человеческая, как не украшает себя атрибутами могущества, ей подобное не под силу. Гордыне под силу разрушить, осквернить, обратить в прах, но не покорить и не усмирить. Путь разрушения она завершила.
Для большинства слепых от гордыни этот путь конечен. Они утыкаются в груду развалин и сами рассыпаются в тот же прах, который породили, так и не осознав свою ущербность.
Но она всегда сторонилась этого собрания слепцов, всегда гордилась своим тайным зрением, своим талантом отличать тени предметов от самих предметов. Настал миг подтвердить это отличие. Но как?
Первое пророчество. «Свернув с пути, да пребудешь в покое».
Почти эпитафия на могиле. Достигнув цели, отказаться от вознаграждения, приказать Дельфине собрать вещи и вернуться в Париж. Забыть, довольствоваться осознанием непричастности. Он жив. Руки её чисты. Шанс покончить с прошлым, начать все сначала.
Соблазнительно. Без терзаний, без мук, без борьбы. Сделать вид, что ничего не было. Даже его апартаменты в Конфлане забить досками. Сможет ли?
Она не смогла решиться на это, веруя в его в смерть. Решится ли, когда фортуна предоставила ей шанс возрождения?
Пророчество второе. «Верни своё». Путь прямой, как стрела, зовущий, подкупающий своей простотой, своей краткостью. Всё равно, что умелый взмах хирургического ножа. Верни своё. Он твой. Он носит твой знак. Завоеватель прибивает свой щит с гербом на стену павшего города. И её щит всё ещё там. Снять его невозможно.
Так почему бы ей не потребовать свою собственность обратно? Она вправе сделать это, как вправе потребовать сапфир. Этот камень был у неё украден, точно так же, как был украден Геро. Его похитили из лечебницы, когда он находился в беспамятстве.
Разве, отправив его в лечебницу, она отреклась от него? Она не желала ему смерти, она не позволила его умертвить. Она желала его выздоровления. Но некто разрушил её надежды. Обокрал. Как же соблазнительно! Явиться в Лизиньи собственной персоной и потребовать…
Впрочем, заявлять свои права вслух, затевать переполох необязательно. Проще затеять похищение. Ответное похищение. Геро бродит по окрестностям в одиночестве, ничего не опасаясь. В Париже немало отчаянных молодцов, которые готовы на что угодно за пару монет. Ей достаточно посулить награду, и через несколько дней Геро уже будет в Конфлане. Он бесследно исчезнет из Лизиньи.
А если с ним будут дети? Его дочь и этот мальчик. Вероятно, он выходит за пределы поместья только с ними. Разлучить Геро с дочерью? В который раз? Он столько раз терял её! Переживёт ли он ещё одну разлуку? Тем более теперь, после месяцев в Лизиньи, когда девочка буквально вросла в его сердце и душу. Это всё равно что отсечь ему руку и надеяться, что он не истечет кровью.
В разлуке с дочерью Геро сойдёт с ума. Тогда вместе с ней? А мальчишка? Ей очень живо представилась эта картина. Наёмники в масках, перепуганная маленькая девочка, окровавленный мальчик (он непременно бросится на помощь).
Геро в изорванной одежде. Он, конечно, будет отчаянно сопротивляться, вообразив, что детям грозит опасность. Потом бледное лицо, застывший взгляд. И всё сначала…
Будто и не было тех трёх лет противостояния; будто не было долгих недель сожаления и раскаяния; будто не было тех ярких часов надежды. Она готовилась заполнить чистый лист в книге судеб новыми, без помарок, гладкими письменами. Её первая рукопись была испорчена. Она поклялась, что исправит её, поклялась, что правила она затвердила, и что новый экзамен не окажется столь плачевно провален.
Но, поклявшись, она уже готовится нарушить все правила снова, нарушить уже сознательно, в твёрдом уме и ясной памяти. Разве ей не известен сюжет? Пьеса будет той же самой, с незначительными отклонениями в деталях.
Путь даже дочь останется с ним в Конфлане. Её не вырвут у него из рук, как это случалось прежде, не назначат краткие свидания, как вознаграждение за покорность. Пусть так. Это отчасти искупит прошлые, мелкие заблуждения. Но противостояние всё же останется. Девочка будет заложницей, Геро – узником.
– Я не собираюсь продолжать семейную традицию своего отца, я даже не знал, что он мой отец, пока не приехал сюда. Я ушел из спорта из-за травмы и не могу плавать так, как раньше. У меня интересная работа с большим потенциалом служебного роста, я майор в двадцать девять лет, начальник отдела. Я занимаюсь авиационным приборостроением, неужели вы думаете, что я найду себе работу в этой глухомани?
– А я вас об этом и не прошу, – пожала плечами Татьяна. – Я прошу вас остаться только до понедельника.
– И что же такое должно случиться в понедельник?
– В воскресенье. И это не совсем моя просьба, это просьба моего брата. В воскресенье из церкви в нашу часовню перенесут икону, на крестный ход приедет большое епархиальное начальство…
– Ваш брат хочет, чтобы я поглядел и на крестный ход тоже? На один обряд я уже посмотрел, это плохо закончилось.
Татьяна не обратила внимания на его слова.
– Мишка был против крестного хода, это Зоя развила бурную деятельность и организовала многочисленные просьбы верующих. И знаете, почему он был против? Он до сих пор уверен, что виной смерти вашей матери была его попытка выгнать домового при помощи святой воды и молитвы. Он уверен, что разозлил этим нечистую силу.
– Надеюсь, вы не думаете, что я могу с этим согласиться?
– Нет, вам не нужно с этим соглашаться. С этим и я не могу согласиться. Но ходят слухи, что большое епархиальное начальство едет не просто так, а везет с собой людей… иеромонахов… с особым благословением. Даже Мишке напрямую об этом не сказали. Православная церковь не отрицает существования нечистой силы, но к борьбе с нею относится вроде бы с прохладцей, чтобы не давать повода верующим пользоваться верой как магией, а молитвой – как заклинанием. И в ответ на многочисленные жалобы верующих, которые утверждают, что в реке водится нечистая сила, было принято решение о переносе иконы, никаких обрядов изгнания дьявола… Но Мишка уверен, что большинство таких обрядов заканчиваются победой дьявола, если так можно выразиться. Да, ваш отец плевал ему под ноги и смеялся над «верунами», но Мишка считал, что именно ваш отец борется здесь с нечистой силой. А ещё он уверен, что река ответит приезжим иеромонахам, если, конечно, они действительно приедут. Потому и просит вас остаться.
– Поддержать его морально, что ли? Или плюнуть ему под ноги прилюдно? Я не понимаю, чего он от меня ждёт, я – это не мой отец. И мы с женой уедем сегодня, потому что мне все это надоело. Я устал от местных сплетен и нелепых обвинений.
Татьяна улыбнулась ему тепло, по-матерински.
– Я не буду вас уговаривать. Мне понятно ваше желание уехать сегодня же. На это Зоя и рассчитывала, когда звонила в полицию. И Алька на это рассчитывала, когда обстряпывала мою поездку в областную больницу. Жаль только, что Анечка не долечится, у нас в самом деле целебный воздух… Вы заметили, насколько ей стало лучше? Ведь ни одного приступа за три недели.
Её хитрости были шиты белыми нитками, но как раз это Ковалеву и нравилось – это означало, что Татьяна хитрить не умеет.
– И тем не менее, мы уедем. И Зое передайте, что Хтона мы забираем с собой, она может не беспокоиться за детей в санатории, которым он якобы угрожает.
– Она говорила с вами о Хтоне? Я забыла упомянуть еще одну маленькую деталь. Дело в том, что через месяц после Наташкиной смерти ваш отец поймал собаку, которую собирался утопить. Якобы она бросалась на людей. Но почему-то не утопил, а оставил у себя. Эта собака была очень похожа на волка, и бабка Аксинья, женщина образованная, почему-то посоветовала ему назвать её Хтоном. У неё вообще были мрачные шутки…
– Ничего мистического, мне то же самое посоветовала Инна Ильинична, правнучка бабки Аксиньи. Надеюсь, вы не верите, что у меня на крыльце лежит та же самая собака, которая стала причиной смерти моей матери?
– Нет, конечно не верю. Должно быть, это работа доминантных генов Федькиного пса, потому они так похожи. И я не уверена, что именно будущего Хтона я видела в вашей спальне при свете красного фонаря. Однако сейчас я скажу вам одну вещь, над которой вы вольны посмеяться. Но это результат моих многолетних наблюдений за детьми в санатории.
Татьяна зачем-то оглянулась на окно и слегка пригнулась к Ковалеву, понизив голос:
– Когда вокруг санатория рыщет волк, дети не вспоминают Бледную деву. Но стоит ему исчезнуть, как она появляется. Понимаете? Она до сих пор боится собак…
Татьяна не была ведьмой. Она не умела даже хитрить. Если бы что-то подобное Ковалеву сказала Зоя, или Инна, или Ангелина Васильевна – он бы расхохотался. А тут у него по спине пробежал холодок.
* * *
– Серый, мы ведь не потащимся с вещами на автобус, правда? Да ещё и когда снегу по колено. Мы ведь вызовем такси? – намекнула Влада.
Снег сыпал и сыпал – впору было расчищать дорожки во дворе снова.
– Вызывай, – усмехнулся Ковалев.
Аня снова начала реветь – она не хотела уезжать. У неё только-только наладились отношения с девочками и появилась «лучшая подружка» Анжелика… Даже Ковалев засомневался: не слишком ли эгоистично его желание уехать? Но Влада пока была непреклонна.
– Алло? – заговорила Влада в трубку. – А такси можно вызвать? Как это нет?!
Ей что-то долго объясняли, и лицо её становилось всё более растерянным. Понятно, что вещи до автобуса пришлось бы тащить Ковалеву…
Однако все оказалось ещё хуже.
– Серый, дизеля не будет. Верней, он будет неизвестно когда. Там из-за снегопада что-то на железной дороге случилось. Говорят, завтра дополнительный дизель пойдет, утром. Автобусы не ходят, такси ездят только по крайней надобности, снег не успевают убирать, уже несколько аварий было на ровном месте – машины заносит. Говорят, быстрей двадцати километров в час никто не разгоняется.
– Ну что, поедем завтра утром, – пожал плечами Ковалев. – Не пешком же идти.
У Ани тут же высохли слёзы, но Влада сказала, чтобы она не слишком радовалась, – они поедут завтра утром.
Снегопад прекратился внезапно, сумрачный день вдруг закончился ясным закатом, и легкий морозец сменился основательным, крепким…
Ковалев чистил дорожки во второй раз, хоть Влада и говорила, что в этом нет необходимости. Ему было, пожалуй, даже жарко, но он всё равно чувствовал, как крепчает мороз, как снег под сапогами скрипит всё тоньше и громче.
Коля с загадочным лицом подошел к калитке, но во двор заходить не стал, поманил Ковалева пальцем.
– Слышь, пошли кой-что покажу…
– Что? – нехотя спросил Ковалев, разгибаясь. Никуда идти не хотелось.
– Пошли, не пожалеешь. И дочку с женой зови.
Ковалев не пожалел. Сумерки были долгими и ясными. Коля провел их через свой двор к мосткам, уходящим в воду, – по сторонам от мостков вдоль берега уже легли ледяные закраины.
– Во, глядите. Природное явление. Редко кто застает, шугоход называется… – сказал Коля почему-то шепотом и приложил палец к губам.
– А что такое шугоход? – спросила Аня тоже шепотом.
– Тише… Слушай, – ответил Коля. – Шуга звенит.
– Река замерзает, – ответил Ане Ковалев. – Видишь, плывут льдинки? Это называется шуга.
Шуга пела. Пощелкивала, шуршала, приплескивала в морозной тишине. Воздух не двигался – двигалась река. Быстрая на стрежне, у берегов она замирала, подталкивала тоненькие льдинки, кое-где покрытые снегом, к закраинам, и те росли на глазах.
Никогда в жизни Ковалев не слышал такого чудного звука… Он не сразу вспомнил, на что это было похоже, и удивился, когда сообразил: бывало, в детстве бабушка перед сном гладила его по голове. Звон шуги в сумерках, будто колыбельная песня, выхолаживал тревоги и обиды, бередил что-то внутри, рождал неизбывную зимнюю тоску, светлую и сонную.
Ковалев мог слушать его бесконечно. Влада и Аня ушли домой, а Ковалев всё стоял и стоял, не в силах шевельнуться. Ему вовсе не хотелось побеждать реку – она засыпала, прощалась с ним до весны, предлагала перемирие. Умиротворение. Спокойствие. Она не бросала вызов – дарила на прощание материнскую нежность. И в звоне шугохода, в дымке, вившейся над водой, Ковалеву слышалось тихое дыхание и приглушенный девичий смех.
А может, он напрасно решил уехать? Путевка на сорок два дня, Аня может лечиться ещё три недели с лишним. И, собственно, из-за чего? Обиделся?
Боялся прийти в санаторий и увидеть торжество на лице Зои. Будто она устроила ему выволочку. Наказала за плохое поведение. Он ведь и дорожки расчищал, чтобы никто не заметил, что его наказали…
Когда Ковалеву было четырнадцать, в спортивном лагере его и двоих его товарищей тренер по-отечески выдрал скакалкой. Больно и унизительно. За то, что застал их за курением травки, раздобытой у местных гопников. Он должен был выгнать их из лагеря, написать в школу, родителям, а то и сообщить в милицию, но поступил иначе. Когда об этом узнал начальник лагеря, начались нешуточные разборки, тренеру грозило увольнение и прочие неприятности, вплоть до суда, – как же, рукоприкладство, совершенно непедагогичный метод воспитания… Всех троих вызвали к начальнику лагеря, заставили раздеться в присутствии врача, осмотрели соответствующие места и задали прямой вопрос, что это такое с ними приключилось. Начальник лагеря ошибся, когда вызвал их всех вместе, а не по одному, – Ковалев бы точно растерялся и не знал, что соврать. А вот один из товарищей Ковалева нашелся сразу:
– Ко мне вчера отец приезжал, ему на меня наябедничали, и он меня выдрал.
– А ко мне мать приезжала… – не дожидаясь подробных расспросов, вставил второй. – Ей тренер позвонил, нажаловался, она приехала и меня выдрала.
– Так, Ковалев, а тебя выдрала бабушка? – Начальник лагеря сложил губки бантиком. – Я правильно понимаю?
– Почему бабушка? Дед. – Ковалев едва не рассмеялся. – Ему тренер позвонил.
– И что же вы такое наделали, что ваши папы-мамы-бабушки сюда посреди недели примчались, а?
– Мы собирались бежать из лагеря в Финляндию, – хмыкнул сообразительный товарищ Ковалева. – Но родительское вразумление спасло нас от необдуманного шага.
Вбросил меч в ножны, отступил на шаг. Император медленно обернулся, играли желваки на впалых щеках. Акайо стоял, не склоняя головы. Ждал ответа. Все вокруг ждали — ответа, приказа, жеста, который позволил бы осознать происходящее, начать действовать по одному из традиционных, предписанных сценариев.
— Я принимаю твой вызов.
Император отвернулся, вокруг него тут же сомкнула ряды опоздавшая стража. К самому Акайо подошли осторожно, как к дикому зверю. Он вежливо улыбнулся оказавшемуся ближе всех странно молодому чиновнику, поклонился — как солдат вышестоящему. Тот чуть расслабился, по этому движению прочитав целое послание, сказал уже вполне уверенно:
— Прошу, я провожу вас в покои. Вам нужно подготовиться к поединку.
Акайо последовал за ним.
Они должны были сразиться утром, по решению Императора на городской площади перед храмом «на виду у предков и всего города», или в пределах дворца, на широкой террасе перед главным павильоном. Акайо заметил, что Император наверняка предпочтет второй вариант, чиновник, помедлив, согласился. Его звали Хэми Ютака, и имя это, «змея» и «преуспевание», явно ему шло. Во всяком случае, он рискнул поставить на наследника, и стремительно собирал вокруг себя остальных, почему-то готовых рискнуть благополучием.
Сам Акайо не был уверен, что победит. Император был великим воином, это читалось по его движениям даже сейчас. То, что он был стар, еще ничего не значило.
Его омыли и подобрали одежду для боя, Ютака зачитал правила поединков. Оставили в домике среди прудов, поставив более чем щедрую охрану. Акайо готовился ко сну, когда дверь прошуршала и сквозь щель скользнула женщина.
— Господин нуждается в отдохновении усталого тела и восстании духа для доблестного сражения.
Голос у нее чуть подрагивал. Акайо встал, выдерживая достаточное расстояние.
Она ли сидела у ног Императора?
— Кто ты и кто тебя послал?
— Я — цветок лотоса, и музыка, и нежное покачивание волн, что умчат вас от беспокойств, мой господин.
— Я спрашивал твое имя и имя того, кто тебя послал.
— Разве это важно, мой господин?
Она скользнула ближе, Акайо вытянул руку, заставив её остановиться.
— Это важно.
Он чувствовал её решимость, страх, досаду, словно те были тушью написаны на белой коже.
— Если господин не желает разделить со мной эту ночь, то лишь один поцелуй!..
Он шагнул вперед, но поцеловать себя не дал. Одной рукой поймал её запястья, осторожно, но крепко, убеждаясь, что у неё нет кинжала. Другой взял за подбородок, провел по губам, почти черным в темноте. Стер всю краску до последнего, осторожно вдохнул запах с пальцев. Пахло резко, чем-то острым и горьким.
Девушка молчала, птицей замерев в руках.
— Ты бы умерла тоже, — вздохнул Акайо. — Ты знала? Невозможно целоваться с ядом на губах, и самой его не съесть.
Она чуть кивнула. Он отступил, вытер пальцы о край одеяла, подумав, что вряд ли кто-нибудь станет его облизывать.
— Если хочешь, там есть циновка, — указал на противоположный угол. — Если я выживу завтра, ты будешь в безопасности.
Она снова медленно кивнула, отошла в сторону. Села на пол и тихо расплакалась, дрожа всем телом.
Акайо помедлил, не уверенный, что следует делать, но сил утешать свою неудачливую убийцу не было, желания бояться её тоже, и он просто лег на свою постель. Нащупал рукоять меча, как младенец — руку матери. Закрыл глаза, заставляя себя заснуть.
Получилось не сразу.
***
На рассвете безымянной девушки в доме не оказалось, словно она ему привиделась. Зато яд на одеяле, в утреннем свете темно-вишневый, не привиделся точно.
Ютака, пришедший следом за слугами, которые принесли воду для умывания, на вопросы ответить не смог, только красочно пообещал, что стража обязательно понесет наказание. Акайо покачал головой:
— Не нужно.
Сам прекрасно понимая, что стоявшая у его дверей охрана точно ни в чем не виновата. Хорошо ещё, что им самим не приказали устранить наследника.
Сообщение о том, что все готово для выбора оружия, принесли, когда несчастные слуги пытались что-то сделать с волосами Акайо. Они успели отрасти за время экспедиции, и уже выглядели чуть более прилично, чем ежик, с которым они выходили из Эндаалора, но ни в какую прическу не складывались.
— Я могу пойти так? — Акайо поднял взгляд на Ютаку. Тот поклонился:
— Если вы желаете.
Он пожал плечами, пояснив жест:
— Все равно у меня нет другого выбора.
Встал, поблагодарив слуг за работу, сам проверил меч, который, впрочем, за ночь ничуть не изменился. Подумал — после боя с солдатами я его не точил, плохо. Улыбнулся — на самом деле это почти не имело значения.
Отправился на место будущего поединка. Конечно, терраса в пределах дворцового квартала. Охрана последовала за ним, Акайо обратил внимание на строй — трое впереди, четверо сзади, точно как когда несут осужденного. Почти засмеялся.
Дед считал, это выведет его из равновесия? Правда?
Шел, пряча улыбку в глазах и уголках губ, смотрел на людей с почти детским интересом. Думал отвлеченно — я мог тут жить. Но хорошо, что вышло иначе.
Поднялся по ступеням, остановился напротив Императора. Стража опустилась на колени, Акайо поклонился коротко, как противнику перед боем.
Император прищурился и отвернулся.
— Ваше оружие, пожалуйста, — попросил уже однажды виденный краснолицый чиновник. Передал мечи сидящим рядом четверым мужчинам в военной форме, двоих Акайо узнал: командиры дневной и вечерней стражи. Разумно, что именно они проверяют клинки.
— Акайо, сын изгнанного Хана Ичиро, предъявляет свое право на трон предков, — громко объявил краснолицый, когда с проверкой было покончено. — Вызов брошен и принят Хана Ямао, Ясным Императором!
Вдалеке ударили в храмовый гонг, первый, второй. Начался бой.
Первые несколько пробных выпадов, плавное покачивание из стороны в сторону, мгновенные смены стоек. Акайо ушел в глухую оборону, изучая противника. Тот менял школы легко, как дерево сменяет почки на цветы, а те на листья. Уследить было сложно, быстро стало очевидно — с одной военной подготовкой Акайо бы уже умер.
Но у него был отец, знавший манеру боя Императора хотя бы издали. Хана Ичиро, мечтавший победить, вложивший в сына все свои надежды. Сейчас это, всегда грузом лежавшее на плечах, помогало выживать — и еще один миг, и еще. Угадывать финты, отскакивать, иногда едва удерживаясь в пределах очерченного для них прямоугольника.
Бой длился. Солнце всходило над морем, вытапливая влагу из бойцов.
Акайо принял очередной стремительный удар на меч, развернулся, позволяя старику пролететь мимо него, растянуться на досках террасы.
«Странный выпад, — отметил. — Слишком грубый».
Отошел на пару шагов, не опуская оружия, но давая противнику подняться. Тот встал не сразу, словно не веря, что Акайо не станет добивать. Вскочив, занес меч в классическую позицию — битва одного удара. Бросился вперед с яростным воплем.
Все будто замедлилось, завязло в густом рисовом киселе.
Акайо смотрел.
По традиции он должен был скопировать стойку старика и броситься на него в ответ, а там уж предки рассудят, кому жить, а кому умирать.
Но это же было глупо. Слишком многое стояло на кону, чтобы так рисковать.
Наверное, старый император считал, что иначе ему не победить?.. Или просто устал сражаться.
Акайо вскинул меч, отшагнул в сторону, защищаясь. Заныли плечи, клинок вздрогнул в руках, как живой, но все же удержал удар, вынуждая старика крутануться следом за внезапно остановившимся мечом. Лицом к лицу. Вот так уже можно было бить.
Акайо не ждал, что выпад достигнет цели. Так не могло быть, все ведь знали, что император — великий воин!..
«Бывший», коротко добавил Акайо к привычной мысли. Посмотрел на кровь, текущую по доскам, сбегающую по клинку на руки.
Мёртвый.
Зашевелились за спиной люди, закричала девушка, отчаянно, словно подбитая птица. Коснулся плеча уже знакомый краснолицый чиновник, опередив Ютаку.
— Поздравляю вас с победой, Ясный Император. Позвольте проводить вас переодеться?
Акайо кивнул. Стряхнул кровь с меча, вернул в ножны, вытер руки поданным кем-то платком. Пошел в теперь уже свои покои. Чиновник разливался в изъявлениях любви, пока Акайо, догадавшись о причинах такого многословия, не оборвал его:
— Я не собираюсь никого казнить или смещать. Только достаньте из тюрьмы моего друга, Имамото Джиро, и назначьте главным императорским телохранителем. Такой должности, насколько я знаю, раньше не было.
Чиновник перевел дух, расплылся в улыбке:
— Ваше милосердие не знает границ! Позвольте назвать имя вашего покорного слуги: Горо Йори. Левая рука Императора.
— Надеюсь, господин Йори, вам не претит мысль служить убийце вашего прошлого хозяина.
Тот поспешно замотал головой, снова разлился в заверениях любви и верности. К счастью, когда Акайо, которому помогали одеваться слуги, в третий раз повторил, что никого не собирается менять, Йори перестал стелиться, словно упущенный моток шелка.
— Когда вы желаете заняться государственными делами?
— Сейчас, — вздохнул Акайо. Он знал, что не имеет права упускать ни мгновения, если хочет не только захватить, но и удержать Империю.
***
Правой рукой Императора оказался высушенный, словно мелкая рыбка, старичок, которого поддерживал под локоть Ютака; помимо них зал совета наполняло множество чиновников, явно делившихся сначала на две, а потом на шесть групп, по три со стороны каждой руки. Акайо призвал всю свою память, чтобы сориентировать в управлении собственной страной, о котором знал прискорбно мало.
Благо, доклады вполне позволяли разобраться в происходящем и выделить лидеров каждого ведомства.
Чины, двойной золотой кант, высокий усатый человек, примерно ровесник отца Акайо, выражавший готовность к любым изменениям в структуре совета.
Обряды, неожиданно обритый налысо очень спокойный монах, коротко отчитавшийся о состоянии ведомства и напомнивший о необходимости пересмотреть вопрос о передаче сбора храмовых налогов непосредственно ведомству обрядов.
Монеты, с соответствующей вышивкой на всех гербах, розовощекий широкоплечий мужчина, резко напомнивший, что Император всегда однозначно решал вопрос о налогах и не стоит его поднимать, извинившийся, и читавший отчет нарочито нудно.
На этом левый фланг, оказавшийся старшим, кончился. В правом обнаружилось родное военное ведомство, за которое отвечал знакомый генерал Сато, сейчас казавшийся смущенным и растерянным, судебное, во главе со старичком, как две капли воды похожим на Правую руку Императора, и земельно-трудовое, лицом которого как раз был Ютака.
Все эти господа, помимо отчетов, имели претензии друг к другу, просьбы к Императору, и манеру излагать свои мысли так витиевато, что к концу Совета голова у Акайо гудела, словно гонг.
— Последний вопрос, Ясный император, — негромко, и, о счастье, лаконично спросил монах, когда заседание явно подошло к концу. — Ваша коронация. Когда вы желаете её провести?
Вопрос был не просто с подвохом, он зиял откровенной ямой посреди дороги. Акайо посмотрел на монаха устало.
— Сколько времени нужно, чтобы её подготовить?
— Около трёх дней.
— Значит, через три дня.
— Позвольте, Ясный Император, — вклинился «Суд», — через три дня назначена казнь вашей единокровной тетушки Каю и её матери Соры. Совмещение таких событий…
Акайо чуть тряхнул головой, осмысляя услышанное. Спросил:
— Где содержатся заключенные?
— Так как они принадлежат императорской семье, — опередив «Суд», доложил Йори, — хоть и с некоторыми оговорками, в своем павильоне. — Едва заметно возвел глаза к небу, но всё-таки предложил: — Желаете посетить их?
— Да, — кивнул Акайо, проникаясь благодарностью к краснолицему советнику. — Как только это будет возможно.
— В таком случае, возможно, вы хотите перенести казнь, короноваться, и после этого, — вкрадчиво начал Ютака, но его внезапно перебил Сато.
— Простите, Ясный Император, но колебания могут быть расценены неверно. Или отмените казнь, или проведите её в другой день.
— Я посещу заключенных, — спокойно сказал Акайо, — и после этого решу. Давайте продолжать заседание.
Построили столовую, да неудачно. Столовая с одной стороны поляны, водопровод — с другой. Сидим, думаем, что делать. Столовую переносить плохо. Не зря же мы ее тут поставили. Новый водопровод рыть через всю поляну — еще хуже. Нехорошо, когда выходишь из вама — и прямо в канаву…
— Под землей трубу пустим? — предлагает Толик.
— Тут две сотни метров. Засорится — как чистить будешь?
Опять молчим.
— Другой водопровод сделаем? — дает идею Фантазер.
— А воду где возьмем?
— Там в лесу ручей есть. Только далеко, — вспоминаю я.
Идем в лес. Вадим говорит, что до ручья два километра по прямой. И без экскаватора никак. Мы не негры на плантации, чтоб Беломор-канал лопатами рыть.
— Готовь заявку на экскаватор, — соглашается Платон. — Я подпишу.
Мы с Платоном идем к Мудру за разрешением на строительство канала. Вадим с Толиком берут треножник под названием «лазерный теодолит» и готовят планшет. Когда возвращаются, Толик сообщает, что по любому варианту в одном месте нужно углубиться на два с половиной — три метра.
И пятьсот метров — от полутора до двух. Начинается подсчет каких-то кубов и трудозатрат. Получается, что если поторопиться, в две смены, можно уложиться за две недели.
— Торопиться не надо, — строго говорит Платон и все улыбаются.
— Будем работать аккуратно и тщательно.
— Тогда месяц, — подсчитывает что-то Толик.
— Это уже лучше.
И опять все улыбаются. Не хочется геологам от нас уходить. А может, наши вдовы по сердцу пришлись. Слез будет, если геологи к своим уйдут…
Солидно сидим, планы на завтра обсуждаем. Тут к нам забредает Чанан в мохнатой куртке до колен и мохнатых штанах. Одежки не по размеру, явно кого-то из взрослых. Садится рядом с Толиком, штанину его брюк пальцами
щупает.
— Чего тебе, Евражка? — спрашивает Платон.
— Что за шкурка? — деловито выясняет Чанан, когда я перевожу ей вопрос. — Я такую хочу.
— Такие шкурки по лесу не бегают.
— Скажи, где бегают. Я поймаю, я охотница! Жамах себе одежку сшила, и я сошью.
— Здесь такие нигде не бегают, — говорит Вадим, переглянувшись с остальными. — Жамах эту одежку из нашего мира привезла. Если будешь нам помогать, я тебе такую же привезу.
Чанан насупилась. А Платон достает блокнотик, карандаш, чирикает что-то. Листик вырывает, пускает по рукам. Я смотрю — зверек нарисован, а вместо мордочки — насупленная рожица Чанан. Девчонка спрашивает:
— Кто это?
— Это ты, Евражка.
— Не отдам! — и прячет бумажку. — Говори, что делать?
— Сегодня — ничего. Отдыхай. Завтра утром приходи. Будешь работать с Вадимом. Заменишь Толика, будешь планку таскать. И учи наш язык.
— Я приду, — серьезно говорит это чудо и убегает.
На следующий день мы первый раз завтракаем в летней столовой. Как сказал Вадим, мебель — дело наживное, а пока можно и так. Вдовы суетятся, по мискам суп разливают, Бэмби им помогает, хлеб режет. Не могут чудики без хлеба.
Тут невыспавшаяся Чанан подходит. Платон сдвигается, сажает ее рядом с собой, миску перед ней ставит и горку кусочков хлеба на салфетку кладет. Чанан смотрит внимательно как мы едим, и сама так ест. Только ложку в кулаке зажимает и капает на одежку много. Вадим ей показывает, чтоб под ложкой кусок хлеба держала, на хлеб капала, а не на штаны. Поняла. Я тоже так стал делать.
Подходит Сергей, говорит, что с большой землей общался. Состояние Ксапы стабильное. Берет свою миску и садится рядом со мной. Я мозгую, хорошо, что мы никуда не летим сегодня. Сергей с ложкой в руке засыпает.
Чанан углядела, какой нож у Бэмби. Даже ложку до рта не донесла.
— Кто такие делает? Я такой же хочу. Скажи, кто такие делает? Я оленя убью, ему принесу. Он мне такой нож даст. Мало будет — двух оленей убью.
— На чужой земле дичь убивать — это пиратство, — говорит Вадим.
Я с трудом перевожу. Объясняю, что из-за этого чужих охотников убивают. Чанан опять насупилась.
— Я не чужая. Меня Жук пригласил.
— У тебя полоски на щеках есть? Получишь полоски — будешь нашей, — говорю я.
— У Жамах нет полосок. Она охотится.
Я перевожу. Первым Фантазер рассмеялся, за ним — Кремень и Ворчун и все остальные.
— Хорошо она тебя уела, — говорит Фантазер. — Намекали-намекали тебе, сделай полоски своей бабе.
— Да ладно вам, — вступается за меня Вадим. — У Жамах зато паспорт есть. Она у нас — уважаемый человек.
А Платон треплет это лохматое чудо по голове и говорит:
— Будешь хорошо работать — сегодня вечером получишь нож.
— Хорошо — это как? — все еще сердито спрашивает чудо.
— Хорошо — это чтоб Вадим был тобой доволен.
Опять мы полдня бродим по лесу, «вывешиваем», как сказал Платон, оптимальную трассу. То есть, чтоб ручей шел от одной ямы к другой. Платон говорит, в этом случае ручей не промоет со временем себе новое русло. Вадим носит теодолит, а Толик с Чанан таскают рейку. И, как говорит Платон, ломают нам кайфы. Несколько вариантов забраковали. Мол, уровень
проваливается ниже уровня поляны. Так мы постепенно сдвигаем трассу от реки в сторону гор.
Наконец, «вывесили» трассу, вбили колышки, обвязали деревья, которые нужно убрать, желтой лентой и, довольные, идем на обед. Чанан все это очень нравится. Она даже начинает отзываться на Евражку.
На посадочной площадке нас ждет вертолет. Прилетели три чудика и баба. Здоровая! Широкая в плечах, с Кремня ростом а в бедрах даже шире. И привезла две ГИРИ. Толик уважительно присвистнул: «двухпудовки». То есть, по тридцать два килограмма. Я поднимаю — чуть полегче оленя будут. Помогаем с Толиком отнести багаж к палатке. Баба говорит, зовут ее Света, и она будет учить детей русскому языку. Мудр тут же объясняет ей, какая она глупая, и что сначала надо учить охотников. Света краснеет — скромная, значит.
Мы переодеваемся в грязное, разгружаем багаж, выкатываем из вертушки бочки с горючкой и идем к реке отмываться. А Платон ведет Медведева в лес, показывать трассу. С ними увязывается и Питер. По дороге они громко
спорят насчет экскаватора.
Оказывается, я главное чуть не пропустил. Михаил Сергею щенка привез. Щенок — он вроде детеныша волка, только пасть покороче и раскрас другой. Спина рыжая, лапы, брюхо и шея белые. И по морде через лоб до самого носа белая полоса идет. Толик говорит, это сенбернар. И что есть его нельзя. Это друг.
Насчет есть нельзя, охотники соглашаются. Мал еще, пусть подрастет. А что друг — когда это волк охотнику другом был? Пусть даже у него спина рыжая.
— Тамбовский волк тебе товарищ, — говорит Толик Сергею, и все смеются.
После обеда берем мотопилы и идем прокладывать просеку. Платон и Вадим впереди идут, валят деревья. За ними я с мотопилой — толстые сучья обрезаю. За нами остальные с топорами — мелочь срубают и все это к вамам оттаскивают, в кучи складывают. Когда ветки подсохнут, дрова будут.
Наломались за день, комары нашей крови напились… Сергей говорит, здесь комаров еще не так много. А по-моему, куда уж больше!
Вечером на речку отмываться идем. Вода холоднющая, а геологи скидывают одежки и купаться лезут. Кричат, верещат, брызгаются. Чудики — они все немного сумасшедшие.
Чанан на это смотрит, смотрит, одежки скидывает и тоже — в воду бултых! Хоть тут взрослые люди опомнились. Вылавливают ее, на руках из воды выносят, на землю ставят.
Какая ты тощая и грязная, — изумляется Толик. И к рации тянется. Через минуту к нам Мечталка прибегает, полотенце, мыло и мочалку из корзинки достает. За ней Жамах со свертком одежды идет.
— Жамах, объясни ребенку, зачем человеку трусики нужны, — говорит Вадим. — А то она нас возбуждает и в краску вгоняет.
Жамах улыбается загадочно и сбрасывает с себя все до трусиков. И Мечталка — тоже. Мужики галдят весело-неразборчиво, хватают одежду и наперегонки вверх по склону бегут. А Жамах с Мечталкой в четыре руки мочалками Евражку отмывают. Потом — полотенцем растирают. Затем трусики
и футболку на нее натягивают. Евражка сразу перестает быть похожей на евражку. Это куртка у нее была широкая и лохматая. А футболка ребра обтягивает, только грудки — как два кулачка — спереди оттопыриваются.
За ужином появление Евражки в желтой футболке и лохматых кожаных штанах вызывает дружное «Ооо!» у шабашников. Парни раздвигаются, уступают
ей место в центре. Платон поднимается, расстегивает на себе два ремня и протягивает ей нож в ножнах и ремни, на которых ножны висят.
— Держи, Евражка! Ты сегодня хорошо работала.
Все аплодируют. А это чудо вытаскивает нож из ножен, осторожно лижет лезвие, вскидывает руки вверх и вопит во всю глотку:
— А-а-а!!! Я буду великой охотницей! Как Жамах! Лучше, чем Жамах! Я буду самой великой охотницей!
Невдалеке стоят наши пацаны и завидуют. У тех, кто постарше, уже есть свои ножи. Но одно дело, когда всем раздают, и совсем другое — когда охотник с себя снимает и тебе дарит нож на глазах у уважаемых людей.
После наступления нового года в Рамзау неожиданно выпал обильный снег. Все дороги были заметены, за окном стояла тишина, через плотную пелену снега не было слышно даже шума работ снегоуборочных машин. Подъемники были остановлены, и туристы пережидали стихию в отелях. В домике Соколовского собралась теплая компания: Юджина, Борис, Хью и Констант Смолланд. Юджина накрывала стол к чаепитию в небольшой комнате с камином. Ее волосы, безжалостно сбритые Ясминой Ленц, немного отросли, и завились в непокорные колечки. Она превратилась в хорошенького барашка, хотя Хью ей сказал, что она похожа на рождественского ангелка.
Барбер сидел за столом в предвкушении чаепития. На столе матово поблескивали чашки из тонкого фарфора, стоял пузатый заварочный чайник, розетки с домашними сластями. Елена Шилова, хотя и жила больше пятнадцати лет в Германии, но не оставила русской привычки варить на зиму варенье. Хью и Константу предстояло оценить царское варенье из крыжовника, грушевый мармелад и сливовый джем. Полки в погребке в Рамзау ломились от домашнего изобилия.
— Юю, зачем ты поставила пять чашек? — Хью обратил внимание на накрытый стол.
— Ах, да, — смутилась девушка и убрала одну чашку с блюдцем, — многовато для нашей компании.
Вдруг позвонил телефон, Хью вздрогнул от неожиданности, а Юджина, не торопясь, взяла трубку.
— Вас беспокоит нотариус Вильгельм Штокман. Фрёкен Майер, согласно завещанию Якоба Майера от 10 мая 1972 года вы являетесь наследницей имущества, принадлежавшего Якобу Майеру. Данное завещание никем не отменено и не изменено. Других завещаний Якоб Майер не оставил. Учитывая, что смерть Якоба Майера, наступившая в 07 сентября 1984 года установлена, после его смерти открылось наследство.
В трубке немного помолчали.
— Да, я поняла, — сказала Лаура Брегер, на минуту почувствовавшая себя Юджиной Майер.
— Вам не обязательно принимать решения сейчас, но вы должны быть в курсе, что для принятия наследства у вас остается три месяца. Также я вас уведомляю о том, то вас ждет судебная тяжба, так как Лилиан Майер и Миранда Майер уже написали заявления об оспаривании завещания. Предварительная оценка наследственной массы составляет тридцать миллионов франков, без учета активов и недвижимости за рубежом, а также наследства в виде части «Золотой Бочки Вероны».
— Спасибо за информацию, герр Штокман, – я приму решение в ближайшее время и сообщу вам, — сказала Юджина Майер.
Ком снега, брошенный ветром в окно, заставил ее вздрогнуть. Это было не похоже на звук выстрела, но девушка испуганно посмотрела на Хью.
— Нотариус сообщил, что меня ждет тяжба о тридцати миллионном наследстве, — в раздумье сообщила она.
И Хью уловил влажный блеск глаз девушки, которой он собирался вечером сделать предложение. Недорогое колечко с тремя фианитами… Стоит ли его дарить миллионерше? Лаура-Юджина села рядом с Хью и положила на его плечо свою белокурую головку.
— Снова вопрос о наследстве… Если бы я написала книгу о Майерах, то назвала бы ее «Украденное детство»… Уверена, книга имела бы успех вне зависимости от моего литературного дара, — Лаура-Юджина печально усмехнулась. – Людям всегда интересы чужие скелеты в шкафу. А здесь они бы обнаружили не скелет, а оживший труп, а также похищенного из могилы мертвеца, пожары на вилле богачей, финансовые аферы, целый сонм сумасшедших и притворяющихся. Да, не стоит забывать также о взяточниках и полуграмотных писаках, которые успешно выдают себя за профессионалов своего дела. Я думаю, что могла бы неплохо заработать, продав какому-нибудь издательству историю своей жизни.
Привокзальная площадь встретила его потоком холодного ветра. Ветер чувствовал себя здесь вольно, гонял поземку по серым камням, раскачивал фонари, рвал афишу с рекламной тумбы. Если прищуриться, то еще можно разобрать: «Цирк! Цирк! Цирк!» большими красными буквами. Наверное, красными – сумрак поглощает, гасит цвета. А может малиновыми. Или вовсе какими-нибудь зелеными. Неважно.
Здание вокзала возвышалось серой скалой и казалось мертвым. Старое, Ян его помнил по прежним временам. Но тогда оно было немного другим. Может, потому что внутри горел свет. А еще под липами торговала мороженым симпатичная девушка с веснушками по всему носу.
А рядом продавали леденцы и воздушные шарики. И стояли мотоколяски частных перевозчиков… вон там они стояли, вдоль каменной ограды, блестели лаком и хромом. Их водители, все сплошь в длинных шарфах и кожаных шапочках-шлемах, прятались от ветра у самой стены, курили и говорили о чем-то важном: об устройстве дизеля, например. Или о гонках. О чем еще могут говорить водители… это было давно.
Ян поежился. Он чувствовал, что зря сюда пришел. Не выход это. Не выход и даже не вход. И можно сколько угодно колотиться лбом о промороженную каменную стену. Не откроется, не выпустит.
«Может, я сплю?»
Эта мысль приходила ему не единожды. Но таких долгих снов не бывает. Можно смело отметать…
Он пересек площадь. Вышел на пути. Пусто, тихо. Только на тупиках, в самой дальней части, ржавеет товарный вагон.
И можно не ждать – ясно же, что никакой поезд сюда не придет. Слишком короткое это время – сумерки.
Долго сидел на рельсе. Замерз…
Начнем с начала… нет. С начала не получается. Начнем с конца… итак, я ничего не помню. Кое-что всплывает – глаза Ингрид и глаза тьмы, например. Или бездны? Но не это важно.
Я не вижу зеркал. И дело не в отражениях – с отражениями порядок, металлические ложки тому доказательство. Именно зеркал.
Я не могу покинуть сумерки, словно заколдовал кто, собрал в складочки пространство, нанизав его на нитку моей жизни…
Закаркала ворона. Совсем близко, наверное, сидела на козырьке у входа в здание.
Ян криво усмехнулся. Не проще ли предположить, что это не мир, а ты сошел с ума? Что все здесь как раньше, но твое воспаленное сознание искажает картины, путает образы. И ты вовсе не мотался по городу все это время, а мерил шагами палату. А разговаривал… скажем… не с разными людьми, а все время с одним и тем же санитаром. И он ничего не мог тебе сказать или посоветовать: он просто не знал, что сказать. Или ему почему-то запрещено говорить. И память… может, тебя держат на наркотиках, потому и происходит с памятью такая ерунда. Сколько дней уже прошло, помнишь? Нет, разумеется.
А если все-таки все это сон? Сон… Хорошо бы.
Ян, смеясь уже в голос, от души ущипнул себя за тыльную сторону ладони. Ничего не случилось. Но откуда-то издали долетел гудок поезда. Неужели предчувствие обмануло? И поезда здесь ходят?
Сколько он ни ждал, поезд так и не появился. Ничего не менялось.
Ян подумал, что если это все – бред, то и не нужно никуда идти. Можно остаться прямо здесь, на путях. Вдруг уйдешь, а поезд, такой долгожданный, прибудет. Постоит пару минут и отправится восвояси. И больше не вернется.
Он ссутулился, обхватил руками колени. Дышать сквозь воротник куртки было тепло. Как там говорил Зденек? От твоей куртки пахнет правильно. А чем? мехом. Кожей.
Он стал черной точкой на струне железнодорожного полотна, под куполом низкого неба. Крошечной точкой, незаметной, маленькой. Живой…
– Здравствуй, Ян.
– Привет, Зденек. Или все-таки, Кристиан?
Сегодня деревья были в инее. Даже чугунная парковая решетка была в инее.
– Зденек.
– Как ты меня видишь, а Зденек? Какой я?
Мальчик нахмурился.
– Какой обычно. А что?
Ян присел на корточки возле приоткрытой калитки, мальчик подошел, присел рядом. В руке у него был прутик. Таким удобно рисовать линии на снегу.
– Ну, опиши.
– Ты грустный.
– А еще?
– Прости, но ты чего-то боишься.
– Да. Знаю. Ты же понимаешь, что я спрашиваю о другом.
– Ну… у тебя черные волосы… не совсем черные, на висках седые уже. А что говорить?
Ян зажмурился. Действительно, что тут скажешь?
– Знаешь, я вчера подумал, что просто тяжело болен. Что я брежу. И все это я придумал. И возвращение, и город… и тебя. И даже твою тетушку… верней, не твою, а Кристиана. Но ты же и есть Кристиан.
Зденек придвинулся совсем близко, засопел. Ян подумал, что мальчишке нечего ответить.
– Я вчера сидел и думал: если все так и есть, то, наверное, мне отсюда не вырваться.
– А ты хочешь вырваться?
– Хочу. Я почему-то ничего не помню. И это бесит.
Мальчик кивнул. Сказал:
– Я не знаю, чем помочь. Я никогда не думал, что для тебя это так тяжело. Ведь ты здесь давно уже.
– Правда?
А действительно. Снег падает так же, как падал в первый день. Это тоже не меняется. Верней, иногда бывает оттепель и снег тает. Но потом он выпадает снова. Так сколько прошло времени? Неделя? Раньше ему казалось, что неделя или чуть больше. Но так ему казалось и вчера, и позавчера… и как считать время, когда кроме опостылевшей полутьмы ничего нет?
– Я думаю… мне казалось, что всегда. И моя тетя говорит, что всегда. Ей о тебе рассказывала ее бабушка. Но может, раньше это был не ты, а какой-то другой гость? Правда, он тоже говорил, что только что приехал. А ты тоже это говоришь. Но это же еще ничего не значит.
Ян зажмурился. Не может быть. Ну, месяц. Ну, от силы пару месяцев… но годы? Да нет, ерунда. Если Зденек прав, то я глубокий старик. А это не так.
– А на вид сколько мне лет?
– Не знаю… много, наверное. Ты же не меняешься. А дай твою куртку?
Надо начать все с начала.
Нет. Я уже начинал с начала. Не то. Все неправильно. Зачем я здесь? Я должен был что-то найти. Или что-то понять?
Я должен… у них есть какая-то легенда. Если я не приду, то все кончится так или иначе… значит, чтобы выбраться отсюда, я должен пережить сумрак на улице. День ли, ночь ли. Я должен просто не войти ни в один из их домов.
Но сумрак бесконечен.
Я буду долго-долго сидеть на ступеньке у старого парка, и ждать, когда он закончится. Ждать до бесконечности. Бесконечности.
Но и это тоже уже было. Там. На вокзале. Тогда я понял что-то важное. Ах, да. Разорвать бред. Выбраться.
— Орбитальная-четыре? Это инспектор полиции Руты Роберт Гус. Да, здравствуйте. С кем имею честь? Как связаться с начальником охраны станции? Да. Переключаюсь. Здравствуйте. Это Гус, центральная Руты. Да, все подтвердилось. Да, гведи будут здесь где-то через час. Нет. Сотрудники эвакуированы? Надо убрать все суда от швартовочного узла. Да, мы вас предупреждали. Да, прорыв возможен. Сейчас космопорт удерживают только отряды полиции, и мы не так хорошо укомплектованы… Порталы будут уничтожены. Но тем не менее…
Инспектор огляделся. В зале уже никого не было. Пленных увели, полицейские отправились на точки согласно наспех утвержденному плану.
Инспектор вошел в сеть и попытался взять управление над коммуникациями порта. К его удивлению, это не удалось. Странно, Дана еще полчаса назад спрашивала, не пора ли все разблокировать.
Выругавшись, он попытался отправить вызов, но вызов был проигнорирован. Это могло значить, что до девушки добрался кто-то из бандитов.
Инспектор достал рацию. Покрутил ее в руках, и… положил в карман. Если Дана мертва, ее вызывать бесполезно. Если потеряла рацию — то же самое. А вот если она в плену или без сознания… тогда сигнал рации может привлечь нежелательное внимание бандитов. Будем надеяться, она найдет способ связаться.
Без Даны контроль над системой жизнеобеспечения порта восстановить не получится. А это означает, что бой с гведи уже проигран…
Значит, девушку следует найти.
Именно в этот момент легкая вибрация контактного браслета сообщила, что кто-то желает немедленно с ним поговорить. Инспектор разрешил соединение и услышал:
— Значит, кто там… инспектор. Слушай меня внимательно…
— А, маххо ти лата… встать!
Дана поднялась, перевела взгляд на Саата. Тот совершенно очевидно, самостоятельно подняться был не способен.
— Встать, я сказал.
Девушка шагнула к пустыннику:
— Я помогу.
— Пустое. Сам.
Удивительно, но он действительно встал. Правда, при этом корчил такие рожи, что смотреть жутко.
— Пошли. Ну?!
Снова тряхнуло. Гораздо сильнее, чем в первый раз. Со стен посыпались роботы. Один из них в падении сильно зацепил бандита. Это давало шанс, и Дана им воспользовалась. Всего два шага к панели терминала:
— Контакт. Восстановить общий контроль над системами порта. Установить внешнюю защиту… она у нас есть, внешняя защита?
— Пылевые экраны на случай урагана. Силовые щиты на здании администрации, энергоблоке и над залом ожидания. Но мощность щитов невелика.
— Они в рабочем состоянии?
Все еще грохотало: кто-то планомерно обстреливал комплекс космопорта.
— Максимальная мощность полей…
— Они работают? Включить все системы внешней защиты!
— Включаю.
Вспышка. Удар в плечо. Удар по голове. Запах паленого пластика…
Глухой крик откуда-то из-за спины:
— Дана!
Темнота.
Саат выбрался из кучи пластиковых корпусов и мягких контейнеров для утилизации мусора. Сначала ему показалось, что он оглох — после грохота взрывов тишина показалась ему ватной. Пыль, повисшая в воздухе, того и гляди могла вызвать приступ кашля, а это было самое плохое, что могло случиться. И так уже организм держался на реанимационных имплантатах. Их поставили в последний медосмотр, чтобы, если легкие перестанут справляться с нагрузкой, пациент дожил до помощи. Но ресурс их не бесконечен. Однажды имплататы перестанут насыщать кровь кислородом, роботы-стимуляторы перестанут заставлять работать мышцы…
Так уже было однажды. Перед самым началом активных действий банд в пустыне. Но тогда он смог отлежаться, обошлось без оперативного вмешательства.
А тут… сначала бинк. Потом били от души все кому не лень… потом этот Риммер с комплексом неполноценности… потом бросок через подземелья.
Есть, от чего загнуться…
Дана.
В сумеречном свете видно было плохо. Ничего не было видно.
Саат помнил, как девчонка метнулась к терминалу, когда бандита боднул упавший робот. Помнил, как бандит, услышав ее голос, повернулся на звук и изготовился стрелять.
И тогда он совершил лучший в своей жизни пинок уборщика по приборной панели. Еще точней, он на робота просто прыгнул, толкая его вперед. Аккурат под колени бандита. Выстрел отобразился вспышкой света. Возможно, звук потонул в грохоте обстрела, а может, это плазменный пистолет.
Дана упала. Бандит упал. Посыпалось, все, что было плохо закреплено — последний снаряд, похоже, разорвался прямо у них над головами.
А потом Саат очнулся — в полной, какой-то ватной тишине.
— Дана, — позвал он. Голос прозвучал невнятно, два передних зуба шатались, хотелось кашлять. — Дана!
Тишина.
Отвалил робота, загораживающего обзор, и тут же увидел ногу в тяжелом армейском ботинке.
Заставил себя перелезть через эту самую ногу, через несколько вперемешку лежащих роботов, изредка переворачивая их.
Чуть не упал, запнувшись о заправочный кран.
Слева от него зашевелилась груда мешков. Через секунду оттуда показалась встрепанная рыжая голова. Сообщила:
— У-ии! Шишка же будет… Саат, вы где? Вы здесь?
Он молча протянул руку, помогая ей выбраться из-под завала.
Услышал жалобную тираду:
— Я в порядке… а вы? Нам надо срочно обратно… надо видеть, что происходит… Я с пульта смогу что-то предпринять…настроить искин… задержать гведи. Саат, вы сможете? Пожалуйста… А этот? Он живой?
Пришлось вернуться, раскопать бандита.
Дана наклонилась, вглядываясь:
— У него шея сломана, что ли?
Бандит не дышал.
Саат вздохнул с облегчением. Добить этого товарища было нечем… а руками бы — сил не хватило. И потом, как ни прискорбно, но наличие рядом Даны начисто отбивало всю кровожадность.
— Идемте, — сказал он.
— Я сейчас… — Дана зашарила по карманам, — надо рассказать инспектору…
— Им сейчас не до того, поверьте уж мне. Идемте, Дана.
Она кивнула.
Однако Саат, все же не рассчитал свои силы. Уже где-то у лифтов у него голова закружилась так, что пришлось остановится, и даже подержаться рукой за стену.
Дана, разумеется, заметила. Подошла, спросила жалобно:
— Саат, ну так разве можно? Держитесь за мое плечо. Тут совсем недалеко!
— Я тяжелый. Дана, бегите вперед. Я догоню.
— Уже бегу… со всех ног, блин.
— Слушай, там, может, твоя помощь нужна. Если взрывы прекратились, значит, гведи либо уже в здании, либо вот-вот там будут.
— Держись, я сказала — прошипела она. — Дольше спорить будем…
Пришлось послушаться. Да ему и хотелось послушаться.
14 день холодных вод. Фьона, столица империи Фьонабер
Дамиен шер Дюбрайн
– «…подложила труп убийцы в спальню графа Ландеха в порядке следственного эксперимента. Эксперимент показал, что граф был не в курсе покушения на его высочество Каетано», – вслух, с выражением, зачитывал своему непосредственному начальству полковник Дюбрайн.
Непосредственное начальство, то есть Светлейший глава Конвента, генерал имперской Магбезопасности и пр. шер Парьен сидел на подоконнике своего кабинета на десятом, верхнем этаже Магадемии и пил утренний шамьет со сливками, закусывая его неизменными солеными фисташками.
– Паршивка не постеснялась залезть графу в мозги, – прокомментировал Светлейший. – Как только его удар не хватил.
– Ее высочество растет, – с гордостью парировал Дайм и наконец пригубил свой шамьет, который до того держал в руке.
– Предлагаешь взять ее на службу в Магбезопасность? – Спросил Светлейший, расправляя веером стопку утренних газет со всей империи. – Под твою ответственность.
Полминуты он просматривал газеты вприхлебку с шамьетом, традиционно не нашел ничего интересного и отправил бумажную стаю в полет до корзины у дверей кабинета. Последней приземлился «Голос свободы» с портретом его императорского высочества Анри шера Брайнона на первой странице. Дайм проводил портрет взглядом, привычно отметив, что для речи в Совете Семи Корон Анри не постеснялся подкрасить радужку в фамильный бирюзовый цвет. На газетном оттиске его глаза выглядели даже ярче, чем у императора, и почти такими же яркими, как у самого Дайма.
Его императорское высочество – мелкий мошенник. Ратует за равные права для бездарных, а сам прикидывается одаренным. С одной стороны, глупо – все знают, что первые два сына императора имеют лишь условную шерскую категорию, только младший, Люкрес – реальную третью. А с другой стороны, люди от сотворения мира знают, что чем ярче глаза шера и чем необычнее цвет, тем сильнее дар, и следовательно – тем крепче право на власть. Психология толпы, шис ее дери.
Вот у Аномалии глаза лиловые и чуть ли не светятся. Редкий алмаз. Правда, с подвохом, и подвох тот размером с Дремлинский хребет.
– Задатки неплохи, но сразу в МБ это перебор, светлейший шер. Тем более, мой возлюбленный брат Люкрес твердо намеревается на ней жениться.
Правда, так и не удосужился сам с ней встретиться или хотя бы самостоятельно написать ей письмо. Ну да, действительно, зачем ему, если можно поручить докуку брату-бастарду! Похоже, Люкрес вообще не собирается встречаться с невестой до свадьбы. Любой разумный человек на его месте бы сначала внимательно присмотрелся к сокровищу и три раза бы подумал, а надо ли оно ему. Но не Люкрес. Ему, видите ли, довольно отчетов полковника Дюбрайна и сладких песен о будущем могуществе, напетых его любовницей, Саламандрой.
Той самой светлой шерой Лью, которая не сумела получить должность полпреда Конвента в Валанте. И той самой Саламандрой, которая не далее чем десять лет назад пела самому Дайму песни о том, каким он будет прекрасным императором, а она – его императрицей. Вот только Дайм ее вежливо послал, а Люкрес – нет. Что ж, она неплохо помогает ему подделывать ауру и прикидываться шером почти второй категории, но против Шуалейды она – что карапуз с погремушкой. Подумать только, подкинуть труп убийцы в порядке следственного эксперимента! Вот это талант! Или наглость? Впрочем, талант без наглости, как наглость без таланта, недорого стоят.
– Как трогательно ты заботишься об интересах брата, мой мальчик. Я почти прослезился. – Убедительности ради светлейший шер Парьен умиленно вздохнул. – Так что ж там пишет наш друг Энрике?
– «Прошу не ставить его величество Тодора в известность о самом инциденте и участии в нем ее высочества Аномалии как минимум до выяснения всех обстоятельств дела. Инцидент также показал, что Аномалия стабильна и способна держать под контролем обе стороны своего дара. Ввиду открывшихся в связи с покушением обстоятельств, прошу инициировать проверку Конвентом деятельности гильдии Ткачей и полномочного представителя Конвента в Валанте. Кристалл с записью воспоминаний мастера теней и вещественные доказательства высланы курьером в штаб МБ», – дочитал Дайм.
Бумажка, вспорхнув из его рук, улеглась на свое место в папке. Щелкнул скоросшиватель, папка закрылась и плавно полетела на полку, к другим таким же.
– Хо-хо-хо, – четко и внятно проговорил Парьен. – Неужели Бастерхази был так неосторожен, что его поймали на горячем? Вот его Темнейшество расстроится, он возлагал на ученика такие надежды, такие надежды. Налей-ка мне еще шамьета, мой мальчик.
Дайм фыркнул про себя: как будто шамьет не нальется сам, стоит светлейшему шеру пожелать. Но нет, ему угодно поиграть в добрячка-дедулю. Сейчас еще за поясницу схватится и скажет что-то вроде «старость не радость». Конечно, не радость, и кто другой на исходе третьего века бы не только за поясницу хватался, а давно гроб заказал. Только не шер категории зеро, сильнейший в империи светлый. Вот лет через двести, быть может, светлейший шер задумается о пенсии. И то, вероятнее всего, о пенсии для своих учеников. Если выживут на нервной работе.
Однако шамьет из серебряного кувшинчика Дайм налил, добавил на четверть сливок и подал начальству. Ручками подал, ручками. Ему не лень, а светлейшему приятно иногда поиграть в человека.
– Вас интересует что-то еще, мой светлый шер? – тоном опытного дворцового подхалима спросил Дайм.
Парьен хрюкнул… то есть, конечно же, величайший и мудрейший глава Конвента не может хрюкать, поэтому… ну, наверное, все же усмехнулся. Хотя Дайм бы зуб поставил, что обожравшийся желудей годовалый кабанчик издает в точности такие же звуки.
Итак, Парьен усмехнулся, очень мудро и очень величаво. И так же мудро и величаво отвесил Дайму отеческий подзатыльник. Собственноручно! Великая честь, если подумать. Но Дайм чести не оценил и мгновенно перехватил светлейшую длань.
– Простите, шеф, рефлексы.
– Паршивец, – неприлично довольно констатировал светлейший. – Никакого почтения.
– Никак нет, шеф, – Дайм сделал оловянные глаза и щелкнул каблуками.
Парьен рассмеялся. Сегодня ему определенно хотелось почувствовать себя простым смертным. Впрочем, Дайм уже лет несколько, как вполне его понимал. Особенно с тех пор, как по делам службы повстречался со своим младшим братом, внушительным, седеющим отцом семейства. А ведь братишке и пяти десятков нет! Дайм рядом с ним выглядел юношей, больше двадцати пяти бы никто не дал.
А Парьен, отсмеявшись, махнул на собственное любимое кресло.
– Все, хватит паясничать. – И, дождавшись, пока Дайм сядет, продолжил: – Поедешь в Валанту, устроишь Бастерхази проверку, наведешь в гильдии Ткачей шороху. Но главное, малыш, не это. Главное – выясни, наконец, что такое эта ваша Аномалия. Сдается мне, все намного серьезнее, чем ты написал в отчете девять месяцев назад. – Парьен кинул острый взгляд на Дайма, криво усмехнулся. – Не знаю и знать не хочу, что вы с Бастерхази натворили и о чем не отчитались. Но последствия будут, и с ними тебе разбираться самому. Так что допивай свой шамьет, бери ноги в руки и отправляйся в Валанту. А то обленились тут на казенных харчах! И чтобы отчитывался каждый день, а то знаю я вас, артистов самодеятельности!
– Э… светлейший мой шер, мне отправляться как полковнику Дюбрайну? – недоуменно поднял бровь Дайм, памятуя о приказе императора не раскрывать «братской замены».
Возможность облениться на казенных харчах за один день, прошедший с его возвращения из Ледяных Баронств и полностью посвященный написанию горы отчетов, Дайм даже комментировать не стал. Светлейший такими мелочами не интересуется.
– Ну явно не как Ману Одноглазому! – светлейший глянул на него, как на полного идиота. – Ты другие распоряжения слышал, нет? Вот и все. Вперед, полковник Дюбрайн… а, да. Его всемогущество просил тебе передать, чтобы как вернешься, шел к нему. Сразу. Думаю, он имел в виду, вернешься из Суарда, ведь из Баронств ты уже вернулся. Надеюсь, я понял его правильно… ох, старость же не радость… что стоишь, мой мальчик? Бегом в Суард, чтобы через полчаса духу твоего здесь не было! Империя ждет от тебя великих дел, а мне что-то поясницу прихватило, пойти, что ли, в отпуск… туда, где апельсины цветут…
– Отпуск? Никогда не слышал такого слова, мой светлый шер. Разрешите идти?
– Иди, иди, – махнул на него серебряной ложечкой Парьен. – Что за молодежь нынче пошла, никакого уважения к радикулиту!
Об уважении к радикулиту Дайм дослушивал уже из-за двери. Ему было велено поторопиться? Было. Вот он и торопится, даже переодеваться не станет, сразу в дорогу. Все необходимое уже собрано (или не разобрано, какая разница). А визиты к императору и к возлюбленному брату Люкресу придется отложить до его возвращения из Валанты. Ужасно, просто ужасно жаль. Наверняка Люкрес хотел сказать ему что-то важное, возможно даже дать очередные ценные указания.
И как только Дайм без них обойдется?
Насвистывая похоронный мотивчик в память о безвременно почивших указаниях, Дайм прихватил с ближайшего бюста кого-то из великих магистров прошлого шляпу – была мраморная, стала фетровая! – и, нахлобучив ее набекрень, зашагал к ближайшим деревьям. К вопросу озеленения территории Магадемии шер Зеленый подходил крайне ответственно, так что колосилось, цвело и чирикало здесь все, вплоть до башенных стен.
– Шутник, соскучился? – позвал он.
Жеребец тут же откликнулся тихим ржанием, и только потом прорисовался в кусте белого шиповника. Сначала из благоухающего куста высунулась белая голова с хитрыми зелеными глазами, затем длинная шея, передние копыта… Последним вылез длиннющий белый хвост с запутавшемся в нем цветком. Почему-то апельсинового дерева. Видимо, кое-кто уже успел побывать в отпуске.
Ткнувшись мордой Дайму в плечо, Шутник тяжко вздохнул. Так тяжко, словно вот-вот схватится за поясницу и пожалуется: старость – не радость, а отпуск – миф.
– Невоспитанная ты скотина. И не стыдно тебе передразнивать светлейшего, мудрейшего, радеющего без сна и отдыха за нас, неразумных?
– Пф-ф-ф! – очень выразительно ответил Шутник и попробовал зажевать перо с новой шляпы.
Следующее «п-ф-ф!» прозвучало еще выразительнее, а откушенный кусок пера был с негодованием сплюнут на траву.
– А нечего жрать мрамор, зубы обломаешь.
Дайм похлопал Шутника по холке, на что тот лишь недовольно прянул ушами и отвернулся. Как и всякий ире – двуногий, четвероногий или крылатый – Шутник обожал дразнить и задирать всех встречных и поперечных, но ужасно не любил, чтобы кто-то задевал его.
Дайм тоже не слишком-то любил, чтобы его дразнили. И сейчас ему почему-то казалось, что темный шер Бастерхази с этим покушением немножко издевается. Потому что если бы он хотел убить принца Валанты – убил бы, и никто бы ему не помешал. А вот этот балаган с узнанными амулетами, подброшенными трупами и прочими кунштюками – чистой воды насмешка. И провокация. И… ладно. Разберемся. В конце концов, им с Бастерхази давно пора поговорить начистоту.
А еще ему давно пора поговорить начистоту с Шуалейдой. То, что начиналось как очередное задание, как-то само собой переросло… во что именно переросло, Дайму бы как раз очень хотелось понять. Не заигрался ли он, признаваясь в любви сумрачной колдунье? Ведь она до сих пор считает, что ей пишет Люкрес. Пусть Дайм не подписывался. Пусть он сам ни разу не назвался Люкресом. Но и не поправил ее ошибку.
И теперь, когда до их встречи оставались считанные дни – Дайм боялся. Не срыва Аномалии, нет. Он боялся, что она ответит «да» на его предложение. Ведь он предложит Шуалейде брак с его высочеством Люкресом Брайноном, а не светлым шером Дамиеном Дюбрайном, и у нее будут все резоны согласиться.
У отца с сыном была лошадь. Однажды она убежала.
— Ужасно, так не повезло! — сказали соседи.
— Повезло, не повезло — кто знает? — сказал отец.
Позже лошадь вернулась и привела за собой дикого жеребца.
— Здорово, повезло! — сказали соседи.
— Повезло, не повезло — кто знает? — сказал отец.
Сын начал объезжать жеребца, был сброшен и сломал ногу.
— Так не повезло! — сказали соседи.
— Повезло, не повезло — кто знает? — сказал отец.
Через неделю в деревню пришли военные и стали забирать всех молодых мужчин в армию. Сына не тронули, потому что у него была сломана нога.
— Повезло, не повезло — кто знает?…
(Земная притча)
_____________________________
В ушах – не то звон, не то свист. Голова гудит.
Открываю глаза – затянутое серыми тучами небо. Крыши вижу, фонари вижу. Значит, лежу на спине. Лиар, это всё ещё Лиар. И нога в районе щиколотки побаливает. Но хотя бы свист уже не слышен. Шаги. Кто-то приближается. Ох, надо бы подняться… Тянусь к ограждению.
Надо мной склоняется мужчина, руку протягивает, говорит что-то. Мне не понять, местный, вестимо. На его плечах — эполеты, на голове — цилиндрическая шапка с козырьком.
К ограждению уже не тянусь, левой рукой касаюсь запястья правой, незаметно прощупываю под рукавом, на месте ли крепление для кристалла-автопереводчика и сам кристалл. На месте, ура! Включаю щелчком в момент принятия положения «сидя» и соответствующего оханья, чтобы звук этого самого щелчка никто не уловил. Голова болит в месте удара, но не кружится, уже неплохо.
Смотрю на своего визави более осмысленным взглядом. «А?» — спрашиваю.
— Как себя чувствуете? Я вызову лекаря. Можете говорить? Что именно здесь случилось? Сможете описать?
Произносит это мужчина по-прежнему на своем языке, вот только теперь автопереводчик улавливает слова и, с некоторой задержкой, выдаёт мне в уши связный текст на великом и могучем. Пытаюсь сообразить, что и как ответить. Потираю рукой лоб и в это время шепчу в рукав «Спасибо, мне лучше». А затем громко, уже для местного обитателя, произношу тот набор звуков, который шепчет в уши переводчик. Наблюдаю выражение лица мужчины: по-прежнему участливое, но хотя бы не такое напряжённое, как ранее. Принимаю протянутую руку, поднимаюсь, кивком благодарю. Надеюсь, что в этом мире кивок воспринимается как благодарность.
Но тут – будто приятная волна проходит по телу, сигнализируя: «свой». Вот уж не ожидал. Но природу не обманешь. Где-то рядом находится такой же астральщик, как я. Хорошо, что есть у нас это удобное чувство — «чувство своих», позволяющее находить друг друга в окрестных мирах.
Оборачиваюсь – Ох вы ж ёжики! – Леди Варамис собственной персоной. Зав.кафедры целительства. Внешность подправлена, да и наряд местный, но аура-то точно её. Откуда она вообще здесь взялась?!
Подбегает ко мне. В одной руке — чемодан вместительный, через вторую — пальто перекинуто. У самой глазки так и бегают, обстановку оценивают, из причёски от бега прядка седых волос выбилась, голос взволнованный.
— Я тебя уже полчаса по городу ищу! Сказано же было: из гостиницы ни ногой! – шпарит на чистом лиарском и мне подмигивает. Причём, тем глазом, который местному жителю с его «диспозиции» не виден.
Потом поворачивается, в коротком реверансе приседает.
— Уважаемый страж порядка, простите моего племянника, у него часто приступы, обмороки на ровном месте случаются.
— Я видел рядом ещё одного юношу. – С сомнением качает головой мужчина и обращается уже ко мне, — Вы заметили, кто это был?
Пожимаю плечами. И мотаю головой из стороны в сторону, но он снова уточняет.
— Ваши вещи на месте? Ничего не пропало?
Машинально хлопаю по карманам и замираю в неприятном озарении.
— Точно! Крис…
— Приз? Как ты мог потерять приз?! – Перебивает леди Варамис, хватаясь за голову, и оттесняет меня себе за спину.
— Что вы потеряли? – Вопрошает мужчина.
— Приз, уважаемый страж порядка. Это записная книжечка. Выиграли недавно. В лотерею. Вот и называем так.
— Ценная вещь?
— Что вы, сущая безделица. Маленькая, да и запись всего одна. Мой адрес и данные на случай, если что опять с ним случится.
Прижимает меня к себе, ерошит волосы, и так естественно это у неё выходит, словно и впрямь моя родственница.
— О факте хищения документ составлять будем?
— Да незачем. Нам ещё к доктору не опоздать бы. Благодарю за работу. И за беспокойство простите.
Леди Варамис раскланивается, пока страж порядка свой головной убор рукой приподнимает и вновь опускает на голову. Вполне земной жест прощания, так что я прощаюсь скромным поклоном, ведь шапки или шляпы у меня нет. Похоже, хотя бы в этом я всё сделал правильно, мужчина поворачивается к нам спиной и спокойно идёт вперед по тротуару. А меня уводят под локоток в противоположную сторону.
Сворачиваем во дворы, обходим длинный жилой дом с торца. И только там, около крыльца у черного входа, леди Варамис останавливается, ставит на ступени чемодан, кидает поверх него пальто и тянет руки к моей ленте. Пытаюсь сразу прояснить ситуацию:
— Прошу прощения, но мне сейчас в Академию надо вернуться. Кристалл-то на перемещение у меня был, но потом что-то сбило меня с ног, приложился головой…
— Просто молчи! – Обрывает она меня на полуслове опять же по-лиарски. – И откуда ты тут вообще взялся в таком виде?!…
Пожимаю плечами, говорить же Варамис не разрешила.
— Ладно, разберёмся в более безопасном месте. – Произносит она.
Свободные концы белой ленты вокруг головы заворачивает, подтыкает, чтобы не размотались. Из чемодана вытаскивает желтовато-бежевый шарф, повязывает его мне как бандану, тем самым окончательно спрятав ленту. Пальто на плечи накидывает.
— И чтоб от меня – ни на шаг!
Киваю, и суровая заведующая кафедры целительства, то и дело поглядывая на карманные часы, ведёт меня по хитросплетению городских улиц. На мобиль-стоянке, не торгуясь, выбирает перевозчика, называет адрес. Мужчина хмурит брови, крутит ус.
«О, так Вас к дому Астера Ломастера!» — озаряется догадкой лицо, — «Туристы, да? Достопримечательность всё же!…»
Отмечаю про себя необычность фамилии, впрочем, для Лиара она может быть вполне обычной. Не ошибиться бы ещё в произношении, всё же ударение тут на «о».
Располагаемся на пассажирских местах. Сиденья и стены в салоне – ну точь в точь карета какая-то. Только застеклённые окна по бокам обрамлены металлическими полосами с клёпками, а спереди окно – чуть ли не панорамное.
И разве что несколько мешает обзору голова перевозчика в кожаной кепи, очках на половину лица и шейном платке — «арафатке». Мужчина как раз к нам оборачивается, глазами справа налево и обратно водит. Я этого жеста не понял, Варамис шепчет «Пристёгиваемся!», теперь ясно, зачем к спинке сидения пришиты ремешки с пряжками. Сказано – сделано. И вот уже местное чудо техники, которое за издаваемый звук я мысленно обозвал «драндулетом», мчит нас туда, где этажность домов всё меньше, а расстояния между ними – всё больше.
Возможно, стоило пояснить один момент с самого начала.
На Земле есть люди, способные во время сна перемещаться в соседние миры. Их не так много, и разделены они на две группировки. Причём – противоборствующие. К какой группировке относишься, легко можно понять по «чувству своих». Если, конечно, при первом перемещении повезёт выжить и на этих самых «своих» натолкнуться. К слову, способности проявляются не сразу. Обычно — в возрасте двадцати – двадцати двух лет. Редко, если раньше. У меня проявились в двадцать один год.
А дальше в объяснениях самое сложное! Перемещаешься ты не целиком, а только, если говорить по-научному, своей «мыслящей составляющей». То есть земным телом спокойно так спишь себе на Земле, а в другом мире появляется из окружающей материи ещё одно тело, второе. Процесс очень быстрый и не до конца изученный. Позже, при пробуждении, «второе» тело резервируется где-то в подпространстве с нулевым временем. Засыпаешь – оно опять материализуется. И именно в той точке, из которой «исчезало». Причём время-то и на Земле, и в чужом мире прошло, а «точка привязки» относительно обитаемой планеты чужого мира осталась той же.
Хоть в этом повезло, не вынесет куда-нибудь в открытый космос и внутрь местной звезды.
С первой материализации у меня и двух земных недель ещё не прошло, так что числюсь я на первой ступени обучения. Да-да, конечно же, наших новичков ищут, находят, отправляют в специально организованную Академию, обучают там. Ведь всё то, что называется словом «магия», на самом деле – иной уровень технологий. Хотя для того, чтобы на него выйти, помимо обычных пяти чувств, всё же нужны шестое и седьмое: ауросенс – «чувство ауры» и резонанс – «чувство связей».
Отдельных миров вокруг Земли несколько, с Земли на них переместиться можно лишь через сон, а вот между мирами действуют порталы. Наша Академия находится в мире с названием «Нодзомирраум» или, если покороче, «Нодзомир». Название миру дала единственная обитаемая в нём планета. У Лиара точно так же, так что не удивляйтесь, если произношу как «в» Лиаре, так и «на» Лиаре. В первом случае подразумевается мир, во втором случае – обитаемая планета этого мира.
Портал, как перемещение из мира в мир – это тоже технология. За счёт верно настроенных кристаллов ей может воспользоваться даже человек без особых способностей, что уж говорить о студенте-первоступеннике.
При этом в разных мирах к магам-землянам относятся по-разному. Где-то не прочь взаимодействовать, а где-то принимают в штыки. На Лиаре обе группировки предпочитают не афишировать своё присутствие. Но ищут и постепенно находят союзников среди местного населения. Или сами маскируются под местных, если, конечно, у кого-то есть такая возможность.
К слову, сутки на обитаемых планетах разных миров примерно равны двадцати четырем часам, но вот само время в разных мирах течёт с разной скоростью.
Если считать относительно земного, то в Лиаре это семь к одному. За семь земных часов проходит лишь один лиарский. Так что я прекрасно понимаю, почему торопится леди Варамис. От нашего часа «с хвостиком» осталась где-то половина, и совершенно не хочется при пробуждении «исчезнуть» в подпространство прямо из салона паромобиля, тем самым себя демаскировав. А при следующем засыпании и материализации оказаться посреди дороги с опасностью погибнуть под колёсами.
Да, на Лиаре, где магия многим недоступна, а магическое сырье стоит недёшево, как раз наступил расцвет эры механики и пара. Впрочем, пока мы ехали, я заметил не только паромобили разных конструкций, но и конный экипаж, а так же своеобразные одно-, двух- и трёхколёсные велосипеды у горожан. А судя по проводам, тянущимся от фонаря к фонарю на самых широких и нарядных улицах, электричество им тоже знакомо.
Наконец, наш «драндулет» останавливается у чугунных узорчатых ворот, перевозчик в прощании приподнимает кепи, а леди Варамис отвечает ему реверансом.
________________________
Астер Ломастер, не первый десяток лет совершенствуя своё мастерство, берётся даже за самые необычные и сложные заказы. Но он никогда не соглашается на изготовление оружия или чего-то ему подобного. Принцип у Мастера такой. И жена его, Элисса, в этом мужа поддерживает.
Выросшая в Лесном Краю, она всегда была далека от механики, даже сейчас, прожив столько лет в столице, всё же недолюбливает городскую суету. И не подчиняется ей, равно как и городской моде. Низенькая, округлая, с милыми ямочками на щеках, такая домашняя и естественная, она нелепо смотрелась бы в модных корсетах и чепчиках, потому предпочитает длинное бежевое платье прямого кроя, вышитый по краям темный передник, да свободную верхнюю блузу с широкими браслетами поверх длинных рукавов. От модных стрижек-причёсок Элисса Ломастер тоже далека, со своими длинными темно-коричневыми волосами поступает просто — оставляет две длинных пряди спереди, часть волос скрепляет на затылке заколкой, остальные оставляет распущенными.
И всегда, как выдаётся случай, вытягивает Астера с собой в поездки — за город, к родне. Свежим воздухом подышать, первосортными продуктами запастись… Но на этот раз ей пришлось ехать одной, так как у мужа дел оказалось невпроворот. Новый заказчик уже назначил на тот момент встречу, а настойчивости ему было не занимать!
Как раз сейчас Элисса Ломастер возвращается из двухнедельной поездки, а её единственный и неповторимый Мастер, погрузившись в работу с головой, совсем забыл о времени. Сидит себе на табурете за столом, заваленным разнообразными механизмами, ковыряется отверткой в сложном устройстве. А светильники, подвешенные в живописном беспорядке к потолку, уютно освещают видавшую виды скатерть, не оставляя лишним теням и шанса.
Часть полок в комнате занята свитками, инструментами и, несомненно, нужными-важными, но редко используемыми приспособлениями. На других же полках и стеллаже у двери вольготно расположились цветы. Растут, кустятся, цепляются за прикрепленную к стене специально для них металлическую сетку, тянутся к большому окну с плотными шторами по бокам. В углу ютится отдельный столик с горелкой, ретортами, колбами, вытяжкой и, как ни странно, видавшим виды чайником. Прямо из стены над этим столиком торчали трубы с кранами и вентилями разных размеров. У окна расположилось устройство из многоколенчатых труб, линз и зеркал – с его помощью можно легко увидеть, что происходит снаружи — у ворот, во дворе и на противоположной стороне здания. Но сейчас даже радостный лай за окном не смог отвлечь хозяина дома от дела.
— Интересно-интересно… — рассуждает тихо мужчина, заменяя одну шестерню на другую, чуть меньшего размера, поправляет очки. Приглушенно-бордовый сюртук с отворотами, охристого цвета рубашка, коричневые брюки мастера – комплект в стиле «и в пир, и в мир, и в добрые люди». Длинные волнистые пепельно-русые волосы увязаны в низкий хвост, аккуратная бородка довершает образ. Серо-голубые внимательные глаза, наконец, находят нестыковку в механизме, но тут собачий лай всё же перетягивает внимание на себя.
— Ох ты ж, не успеваю совсем! — Астер вскакивает, суетливо сдвигает вещи со стола в одну кучу. — А ещё жену встретить, чай вскипятить. Устала, небось с дороги…
Он кидает взгляд сначала на устройство для обзора, затем и просто в окно.
— Нет! Она уже здесь! Я же не успел предупредить!
Сей горестный вопль заглушается лаем, скрежетом и щелчками, а завершается эта какофония каким-то грохотом и скрипом.
— Это же сюрприз должен был быть… – произносит мастер в отчаянии, не в силах сдвинуться с места. Спустя каких-то пять минут на пороге комнаты-кабинета появляется Элисса с чемоданом в руке.
— Добрый день, дорогая… Как поездка? Как тётушка поживает? – Зачастил мужчина.
— Всё пр-росто замечательно, дорогой! – Отвечает Элисса с характерной издёвкой в голосе.
— Что случилось? Кто тебя обидел?
— Не догадываешься? Ты, милый.
— Да когда же я успел. Я только чай ставить собрался, — Тянется к чайнику мастер, а Элисса ставит на пол чемодан.
— А то, что дверь теперь ещё туже открывается, это тебя не заботит? Я же просила починить, когда уезжала.
— А что не так? Вот гость пришёл, дверь открыл, закрыл, а у меня ведро воды из колодца в бак перекачалось…
— А у собачьей конуры что за колесо стоит?
— Ну, милая, ты же просила «поэкономить елекстричество». Не покупать же мне кучу белок. И Ту-Дзику дополнительная пробежка не помешает.
— Хорошо, но почему же, когда я поднималась по лестнице, ступеньки сами собой поехали вверх?
— Элисса, милая, так я как раз сюрприз хотел сделать.
Жена вздохнула, смягчаясь
— Сюрприз — это хорошо. Сама понимаю, за кого замуж выходила, но я же не успела взять багаж! А ступеньки едут только вверх! Пришлось ехать вниз по перилам, — Элисса улыбнулась и смахнула с подола несуществующие пылинки, — Знаешь, Астер, давненько я не выбирала подобный способ передвижения!
— Ну что, по чайку с дорожки? – Примирительно обнял супругу изобретатель.
Элисса обняла в ответ и легонько взъерошила волосы мужа.
— Ох ты Мастер мой, ЛомАстер. Сам-то как поживал, хорошо кушал? Вовремя цветы поливал?
— ЛОмастер, моя фамилия — ЛОмастер, на «о» ударение, помнишь? На «О»! – Улыбнулся муж.
Элисса достала из чемодана горшки с цветами, поставила на стеллаж, потеснив уже стоящие там.
— На провалы в памяти пока не жалуюсь, но почему бы и не пошутить? Обстановку, так сказать, разрядить?
— Кстати, на счет обстановки, тебе новый стеллаж нужен? Не помещается же ничего.
— Нужен. Но сначала — чай.
И супружеская чета села к столу. Но лай Ту-Дзика за окном вновь отвлёк.
— Дорогой, ты кого-то в гости пригласил? Или это непрошеные?
— Выйду, посмотрю… – отозвался Астер и действительно вышел из комнаты. Но звук шагов из-за двери всё не отдалялся, затем Элисса услышала характерный «топ» ногой и недовольный голос благоверного.
«Дурацкие ступеньки! Почему они едут только вверх?!»
Затем раздался грохот, и голос прозвучал уже с первого этажа.
«Уф! Надо будет положить сюда мешки с сеном. Или ватой. Здравствуйте, леди Варамис, я ожидал Вас ближе к вечеру. Кто этот молодой человек?»
______________________
Вместе с Варамис мы поднялись на второй этаж по едущим только вверх ступенькам вслед за Астером Ломастером. Нам навстречу из-за стола выступила низенькая улыбчивая женщина, присела в реверансе.
«Можешь пользоваться голосовым автопереводчиком», — Сообщила мне целительница, — «Тут все свои».
Киваю, машинально касаюсь скрытого в рукаве информационного кристалла.
— Я приношу извинения за внезапный визит, дорогой друг. – Обращается Варамис к хозяину дома. — Со мной студент, успевший по собственной воле влипнуть в крупные неприятности.
— Простите. – Бурчу в сторону, и автопереводчик тоже невнятно бурчит на лиарском. Самому уже стыдно, но всё равно не понимаю, почему нельзя просто выдать мне кристалл, настроенный на перемещение.
— Вы не раз выручали нашу Академию, и всё же сейчас я вновь с просьбой. Пожалуйста, предоставьте временное убежище для этого не в меру любопытного носа. – Продолжает Варамис, кивая в мою сторону.
Мужчина подаёт руку.
— Меня зовут Астер Ломастер, можно просто Мастер. А это супруга моя Элисса.
Пожимаю в ответ.
— Сан. Очень приятно.
— Располагайтесь! – Широким жестом указывает на стол и табуреты супруга, названная Элиссой, а сама выходит из комнаты.
— Да, да, располагайтесь, — Повторяет её жест Астер, берет с полки два свитка и отходит к окну читать их.
Сажусь, инстинктивно вжимая голову в плечи. Варамис ставит чемодан под стол, устраивается напротив меня.
— А теперь, ещё раз, четко и внятно: какая, извиняюсь, вожжа тебе под хвост ударила? Откуда у тебя взялся кристалл перемещения? Как ты посмел без разрешения Совета Академии разгуливать по миру, доступ в который для студентов первой ступени обучения запрещен?!
— Ну… мы поспорили. Ребята скинулись на два кристалла, один израсходовался на переброс. А второй, на обратный путь, я потерял…
— Да-да, как в бородатом анекдоте, «один сломал, а второй потерял»! – Женщина хлопает ладонью по лбу, — На «слабо», значит, взяли… Хорошо, что я была неподалёку. Если бы не сработало «чувство своих», тебя бы просто некому было бы вытаскивать из лап местных властей! Надеюсь, ты понимаешь, что, разгуливая по Лиару в учебной форме Академии, ты поймаешь максимум неприятностей.
— Теперь уже понимаю. Но… Вы ведь поможете мне вернуться?
— Вообще-то у меня своё задание есть! – Ответила Варамис раздражённо, — Не думаю, что меня похвалят, если я провалю его, занявшись твоими проблемами. К тому же, в воспитательных целях, тебе полезно понять, к чему приводят необдуманные решения! Жаль, что ты потерял кристалл. В этом мире магия слишком дорого стоит, а магическое сырьё тем более.
— И что мне делать?
— Сумел потерять, сумей заработать! Прикрытие я тебе обеспечила, — Целительница встаёт, выкладывает мешочек на стол, судя по звяканью — с деньгами, — Здесь хватит на местного вида одежду.
Затем подходит к хозяину дома, легко хлопает его по плечу.
— А о помощнике по хозяйству Астер Ломастер давно упоминал, правда? Вот и приехал в гости да на подработку безвестный племянник. Или внучок.
— Внеплановые родственники прикатили, значит? – Отвлекся собеседник от свитков. – Но не думаю, что, работая у меня, паренёк сможет накопить на кристалл
— А сколько в Лиаре он будет стоить? – Робко спрашиваю я.
— Зависит от качества. Своих месторождений здесь нет. Хм-м-м… Самый дешёвый — по стоимости небольшого домика.
— У меня не получится. – Отвечаю с железной уверенностью в голосе.
— Ты можешь хотя бы попытаться. – Снисходит до меня леди Варамис, выкладывает на стол какое-то устройство, по виду просто зеркало, стилизованное под стимпанк, — Это для связи. Какое-то время я ещё буду в городе, появятся вопросы — звони.
– Но я же по-местному не говорю. Как я смогу работать у мастера Ломастера? – Пробую ещё один пришедший мне в голову аргумент.
— Представишься немым и запасёшься табличками с текстом! – Отрезала целительница, — Ну, или спешно освоишь язык! Учебники подогнать? Чувствую, у меня с минуты на минуту пробуждение будет, так что через земные связи смогу подсуетиться.
— Я понял. Благодарю за помощь. – Обреченно вздыхаю. – И всё же… я спросить хочу. Ну, вот неужели у Вас не найдётся лишнего первокристалла, чтобы меня отправить назад? Мастер Ломастер уже сказал, что, работая у него, я на кристалл точно не заработаю. К тому же, по незнанию, я могу опять во что-нибудь встрять. Или помешать Вашему заданию, не суть важно какому.
— Правильные вопросы задаёшь, товарищ. – Ухмыльнулась Варамис. — Я бы рада отправить тебя в Академию хоть с пинка, хоть c почтовым голубем. Но вот интересно, тем ребяткам, с которыми ты поспорил, пришла мысль хотя бы раз заглянуть в учебник по астралоанализу Лиара? Зачем вообще было выбирать именно Лиар? Якобы безопасный и с отсутствием войн в настоящее время?
— Да…
— По-моему, на третьей странице во втором абзаце всё чётко прописано. И о нестабильности временных потоков вокруг мира в том числе. Перебросы посредством первокристалла рекомендовано совершать не чаще одного раза в месяц, а с учетом того, что ты новичок зелёный — тебе и раз в два месяца перемещаться рискованно.
Предполагая ответ на следующий вопрос, ёжусь, будто от холода.
— И что было бы, задействуй я кристалл сразу?
— Ну не сразу, а после обзорной экскурсии по столице с запечатлением на фоне местных достопримечательностей, конечно же… Думаю, что твой немудрёный багаж и одежда приземлились бы на мостовую Академии вполне благополучно. А атомы твоего тела не менее благополучно перемешались бы с пропылённым воздухом над мостовой Лиара. Уже не являясь собственно телом.
— М-даааа…
— В общем, живи пока здесь. Включай мозги. Следи за языком. Никаких упоминаний об Академии! Моё астральное имя тоже не рекомендую произносить. За пределами этого дома я просто Варья.
Киваю, что мне ещё остаётся.
Леди Варамис извлекает карманные часы, открепляет их от цепочки, кладёт на полку, отходит подальше и… растворяется в воздухе.
Но тут мой нос реагирует на запах горячей каши и вяленого мяса, в дверях появляется Элисса с едой на подносе. Подходит, выставляет плошки на стол, и я сглатываю слюну. Живот в предвкушении громко урчит.
— Эх ты, бедолага. Угощайся, пока не остыло. – Приговаривает женщина, выравнивая куски хлеба на общей тарелке.
— Спасибо большое! – Хватаюсь за ложку, — А вы сможете помочь мне с местной одеждой, госпожа Элисса?
Передвигаю в её сторону мешочек, оставленный леди Варамис, но та не берёт.
— Оставь деньги себе, я найду, во что тебя замаскировать. Будешь помогать по хозяйству и в лавке.
— У вас торговля? Чем? Едой? Типа «свободная касса!»? – Хмыкаю я.
— Типа «Свободная каска!» – Поправляет Элисса, присаживаясь на табурет. — Защитная такая каска, на голову. Раз уж Астер занимается изготовлением механизмов и защитного снаряжения. Но если ты в ремёслах не разумеешь, займись хотя бы… уборкой территории, как отобедаешь. А потом цветы полей. По всему дому.
— Понял, принял. – Отвечаю я и слышу щелчок, похожий на звук удара камня о камень.
Это хозяин дома высек искру для горелки, повернул вентиль у крана, наполнил водой чайник и, наконец, водрузил его кипятиться.
— Ты ведь тоже скоро исчезнешь, а потом примерно через два с половиной часа появишься, так? – Вопрошает мастер, усаживаясь за стол и выкладывая рядом два объёмистых конверта. – С корреспонденцией мне будешь помогать. И лучше бы тебе освоить курьерский колёсник. Ездить гораздо быстрее, чем ходить. А пока тебя не будет, в библиотеке найду карту города, отмечу территорию, доступную тебе для пеших и для колёсных перемещений, чтобы успевал вернуться в дом. Карту придётся заучить. К вечеру эти бумаги должны быть у поставщика, эти — у заказчика.
Хватаюсь за голову.
— Я влип. Реально влип…