Привокзальная площадь встретила его потоком холодного ветра. Ветер чувствовал себя здесь вольно, гонял поземку по серым камням, раскачивал фонари, рвал афишу с рекламной тумбы. Если прищуриться, то еще можно разобрать: «Цирк! Цирк! Цирк!» большими красными буквами. Наверное, красными – сумрак поглощает, гасит цвета. А может малиновыми. Или вовсе какими-нибудь зелеными. Неважно.
Здание вокзала возвышалось серой скалой и казалось мертвым. Старое, Ян его помнил по прежним временам. Но тогда оно было немного другим. Может, потому что внутри горел свет. А еще под липами торговала мороженым симпатичная девушка с веснушками по всему носу.
А рядом продавали леденцы и воздушные шарики. И стояли мотоколяски частных перевозчиков… вон там они стояли, вдоль каменной ограды, блестели лаком и хромом. Их водители, все сплошь в длинных шарфах и кожаных шапочках-шлемах, прятались от ветра у самой стены, курили и говорили о чем-то важном: об устройстве дизеля, например. Или о гонках. О чем еще могут говорить водители… это было давно.
Ян поежился. Он чувствовал, что зря сюда пришел. Не выход это. Не выход и даже не вход. И можно сколько угодно колотиться лбом о промороженную каменную стену. Не откроется, не выпустит.
«Может, я сплю?»
Эта мысль приходила ему не единожды. Но таких долгих снов не бывает. Можно смело отметать…
Он пересек площадь. Вышел на пути. Пусто, тихо. Только на тупиках, в самой дальней части, ржавеет товарный вагон.
И можно не ждать – ясно же, что никакой поезд сюда не придет. Слишком короткое это время – сумерки.
Долго сидел на рельсе. Замерз…
Начнем с начала… нет. С начала не получается. Начнем с конца… итак, я ничего не помню. Кое-что всплывает – глаза Ингрид и глаза тьмы, например. Или бездны? Но не это важно.
Я не вижу зеркал. И дело не в отражениях – с отражениями порядок, металлические ложки тому доказательство. Именно зеркал.
Я не могу покинуть сумерки, словно заколдовал кто, собрал в складочки пространство, нанизав его на нитку моей жизни…
Закаркала ворона. Совсем близко, наверное, сидела на козырьке у входа в здание.
Ян криво усмехнулся. Не проще ли предположить, что это не мир, а ты сошел с ума? Что все здесь как раньше, но твое воспаленное сознание искажает картины, путает образы. И ты вовсе не мотался по городу все это время, а мерил шагами палату. А разговаривал… скажем… не с разными людьми, а все время с одним и тем же санитаром. И он ничего не мог тебе сказать или посоветовать: он просто не знал, что сказать. Или ему почему-то запрещено говорить. И память… может, тебя держат на наркотиках, потому и происходит с памятью такая ерунда. Сколько дней уже прошло, помнишь? Нет, разумеется.
А если все-таки все это сон? Сон… Хорошо бы.
Ян, смеясь уже в голос, от души ущипнул себя за тыльную сторону ладони. Ничего не случилось. Но откуда-то издали долетел гудок поезда. Неужели предчувствие обмануло? И поезда здесь ходят?
Сколько он ни ждал, поезд так и не появился. Ничего не менялось.
Ян подумал, что если это все – бред, то и не нужно никуда идти. Можно остаться прямо здесь, на путях. Вдруг уйдешь, а поезд, такой долгожданный, прибудет. Постоит пару минут и отправится восвояси. И больше не вернется.
Он ссутулился, обхватил руками колени. Дышать сквозь воротник куртки было тепло. Как там говорил Зденек? От твоей куртки пахнет правильно. А чем? мехом. Кожей.
Он стал черной точкой на струне железнодорожного полотна, под куполом низкого неба. Крошечной точкой, незаметной, маленькой. Живой…
– Здравствуй, Ян.
– Привет, Зденек. Или все-таки, Кристиан?
Сегодня деревья были в инее. Даже чугунная парковая решетка была в инее.
– Зденек.
– Как ты меня видишь, а Зденек? Какой я?
Мальчик нахмурился.
– Какой обычно. А что?
Ян присел на корточки возле приоткрытой калитки, мальчик подошел, присел рядом. В руке у него был прутик. Таким удобно рисовать линии на снегу.
– Ну, опиши.
– Ты грустный.
– А еще?
– Прости, но ты чего-то боишься.
– Да. Знаю. Ты же понимаешь, что я спрашиваю о другом.
– Ну… у тебя черные волосы… не совсем черные, на висках седые уже. А что говорить?
Ян зажмурился. Действительно, что тут скажешь?
– Знаешь, я вчера подумал, что просто тяжело болен. Что я брежу. И все это я придумал. И возвращение, и город… и тебя. И даже твою тетушку… верней, не твою, а Кристиана. Но ты же и есть Кристиан.
Зденек придвинулся совсем близко, засопел. Ян подумал, что мальчишке нечего ответить.
– Я вчера сидел и думал: если все так и есть, то, наверное, мне отсюда не вырваться.
– А ты хочешь вырваться?
– Хочу. Я почему-то ничего не помню. И это бесит.
Мальчик кивнул. Сказал:
– Я не знаю, чем помочь. Я никогда не думал, что для тебя это так тяжело. Ведь ты здесь давно уже.
– Правда?
А действительно. Снег падает так же, как падал в первый день. Это тоже не меняется. Верней, иногда бывает оттепель и снег тает. Но потом он выпадает снова. Так сколько прошло времени? Неделя? Раньше ему казалось, что неделя или чуть больше. Но так ему казалось и вчера, и позавчера… и как считать время, когда кроме опостылевшей полутьмы ничего нет?
– Я думаю… мне казалось, что всегда. И моя тетя говорит, что всегда. Ей о тебе рассказывала ее бабушка. Но может, раньше это был не ты, а какой-то другой гость? Правда, он тоже говорил, что только что приехал. А ты тоже это говоришь. Но это же еще ничего не значит.
Ян зажмурился. Не может быть. Ну, месяц. Ну, от силы пару месяцев… но годы? Да нет, ерунда. Если Зденек прав, то я глубокий старик. А это не так.
– А на вид сколько мне лет?
– Не знаю… много, наверное. Ты же не меняешься. А дай твою куртку?
Надо начать все с начала.
Нет. Я уже начинал с начала. Не то. Все неправильно. Зачем я здесь? Я должен был что-то найти. Или что-то понять?
Я должен… у них есть какая-то легенда. Если я не приду, то все кончится так или иначе… значит, чтобы выбраться отсюда, я должен пережить сумрак на улице. День ли, ночь ли. Я должен просто не войти ни в один из их домов.
Но сумрак бесконечен.
Я буду долго-долго сидеть на ступеньке у старого парка, и ждать, когда он закончится. Ждать до бесконечности. Бесконечности.
Но и это тоже уже было. Там. На вокзале. Тогда я понял что-то важное. Ах, да. Разорвать бред. Выбраться.
0
0