Утро ворвалось в каюту звуками, радостным криком кока, отгонявшего чересчур голодных от сухих запасов, бранящегося больше по долгу службы, нежели со зла. В эту ночь их обошла большая беда. Настроение радости и облегчения буквально витало по кораблю. Скрип деревянной палубы, плеск волн о борт, крики чаек, лай ее пса, приглушенные, а от того еще более милые.
Гвэн вышивала. Руригва подарила ей кусочек тесьмы и дала иголку с шелковыми нитками – неслыханное богатство для замшелой старушки, но девушка не придала этому значения. Она не училась вышивать раньше, ее воспитанием почти не занимались, ибо дяде не было выгодно содержать умную престолонаследницу, которая соображает в делах государства лучше него, и которую просто так не обманешь. Поэтому Гвэн училась всему сама. Она подходила к слугам и спрашивала, что они делают, и как это правильно, в детстве; в юности таскала книги из библиотеки и читала обо всем на свете взахлеб. Ей иногда казалось, что нет почти ни одного дела, которое нельзя освоить, если попытаться или если найти достойного учителя, коли дело сложное.
А вышивка… рукоделию ее не учили, но основные стежки и узоры были ей хорошо знакомы. Сейчас она не стремилась создать целую картину гладью за час или расшить нижнюю рубаху… нет. Она просто старалась занять время, пока не появится ее друг и не похвалит за наблюдательность: ведь это она вовремя заметила опасность и всех спасла… так? Гвэн ждала его светящейся улыбки, его радостных глаз… но время тянулось бесконечно долго. И она, выпросив рукоделие у своей невольной попутчицы, стремилась показать свои светлые чувства: из-под ее руки выходила настоящая красота. Среди четких средних линий фона более плотной и толстой цепочкой ниток вилось красное имя храмовника, окаймленное по периметру золоченым косым крестом. Она долго думала, что вышить, но ей не хотелось рисовать кресты и символы веры. В конце концов, он мало интересовался религией, если честно. Свое имя вышить было слишком смело и слишком вычурно. Да и… когда они все-таки попадут во дворец, если люди увидят эту тесьму – тоже приятного будет мало. А вот его имя – это очень хорошо.
Гвэн представляла, как он удивится и улыбнется, может даже, обнимет. Это предвкушение тепла дарило ей невидимые, но вполне ощутимые крылья. И пусть все решит судьба, как сказала Руригва. Действительно так.
В дверь постучали. Девушка спешно доделала последний стежок и принялась отгрызать неподатливую нить. В таком виде ее и застал юнга. Мальчик объявил, что ее ждут на завтрак в столовую.
Помятое платье из ее узла, волосы, спешно зачесанные в две косы, с помощью костяных шпилек змеями прижатые к голове. В зеркальном подносе, что притащила старушка, видна немного медно-желтая, но все еще бледная особа. Покусала губы, хоть себя убеждая, что так они будут краснее. Вышла за дверь. Оглянулась. Старушка осталась в каюте.
– Для капитана и главных накрыто. – Пожала плечами. – Меня не звали. Нат-ко, рукоделье-то свое не забудь. Чай, все утро трудилась…
Старушка осталась в каюте, а Гвэн, еле стоящая на своих ногах, упираясь во все, что встречала по дороге, шла в столовую, спрятав тесемку за поясом в кармашек. Ощущение праздника потихоньку пропадало. Команда сурово и нервно крутила снасти, мальчик драил палубу. Несмотря на воду и тряпку, отчетливо виднелись следы крови на полу. Гвэн занервничала: а может, они не избежали боя? А кто ранен? Так, может, поэтому Он и не пришел, а она так расстроилась, что не проведал и заставил в таком состоянии одной брести?
Практически не дыша от страха и растерянности, она вбежала в каюту.
– Вот видите, сказал равнодушно Алан. – Она в прекрасном самочувствии, даже румяная.
– Это я торопилась… – начала, было, девушка и осеклась. Говорить о своей слабости после сказанного было глупо, как выпрашивать жалость. Да, я румяная, и да, я смогла дойти. В этом он прав. Но что-то болью резануло сердце. Она еще не умела осознать это в словах, но поняла, что за нее просто не волновались. Но ведь это так по-человечески – спросить, как я себя чувствую, предложить помощь, пожалеть, навестить… а ему словно и дела нет. У него государственные заботы, важный он. Вот стану… и увидит!..
Гвэн, морщась от боли, своих мыслей и обиды, села на самый далекий от него стул. Ближе посадить ее не захотели. Какая пакость! Словно я самая ненужная и лишняя на этом корабле, даже если именно меня и везут всем судном на встречу с новым женихом. Мда…
Квашенная капуста пахла пьяняще и аппетитно, но есть ее сейчас не представлялось возможным. Маринованных морских гадов тоже пришлось отодвинуть. Мясные рулеты были так сильно присыпаны перцем, что тоже не лезли в рот. Девушка вздохнула с горечью обиды. Предательские слезы наворачивались на глаза. Ее звали к завтраку, но не было ничего на столе, чего она бы могла поесть. Словно и не лежала она двое суток, умирая, по его воле, и вся команда об этом не знала.
Гвэн вгрызлась в кусок белой лепешки, чудом успев уцепить его, последний, со стола. В стакане плескался квас. Она сделала глоток и отодвинула массивную деревянную, окованную железом, кружку, украдкой вытирая правый глаз, который все-таки не сдержался и отпустил в плаванье соленую злую слезу.
Она старалась рассмотреть Алана, но он был через четыре человека от нее и по той же стороне стола. Пользуясь оживленной беседой, где ее мнения, явно, не спрашивали, она выскользнула со стула и пробралась к нему. Острый взгляд, полный укора и порицания. Алан шикнул и встал, совсем покидая столовую. Такого она точно не ожидала.
Есть хотелось нещадно. Боцман, сидевший напротив, опомнился первым и предложил сходить к коку за чем-то более подходящим для такой болезненной особы. Девушка поклонилась головой, застенчиво и грустно улыбаясь. Он пришел через десять минут, держа в руках три немытых яйца.
– Вот это вареное, а эти два сырые, может, вам так полезнее будет… – радуясь своей сообразительности, поведал моряк, сгружая это богатство на стол перед ней. Гвэн сглотнула. Несмотря на отсутствие у нее серьезных хворей, яйца она не ела никогда, иначе, откуда ни возьмись, нападал чес, губы и глаза краснели, а руки чесались с неистовой силой. Щеки покрывались пятнами. Дома, даже несмотря на дядину нелюбовь, всегда заморачивались и готовили ей отдельно. Родственничек говорил, что неровен час, заболеет и умрет.
Наконец, вернулся Росланг. Он был серьезен и собран, спешно проходя мимо ее табуретки.
– На, это тебе. – Гвэн плюнула, что выглядит сейчас глупо и смешно… она просто остановила его и сунула ему в руки свою тесьму…
– Ой, это мне? Спасибо! – проговорил он и сунул в карман, даже не учитывая тот самый момент, что девушки ее положения, никогда не вышивают простым рыцарям такие вещи. – Спасибо большое, – сказал, не пытаясь продолжить беседу, и сел на свое прежнее место.
«Вот видишь, ему до тебя и дела нет, а ты ночами не спишь и нервничаешь – раздосадованно буркнула сама себе. – Ну, что ж! Во всем есть свои плюсы. Так даже лучше. Слуги остаются слугами. Служить – их удел».
Капитан обсуждал ближайшие планы: хотели пристать в Эбботе и отправить шлюпку с вестью.
– Но Эббот занят! – Гвэн вскрикнула, поймав ускользающую фразу, к удивлению всей команды и себя самой.
– Кем занят? – помощник капитана посмотрел внимательно и серьезно, пауза затянулась – все ждали продолжения. Ей показалось, что обстановка незаметно, но явно изменилась: суровые серьезные мужчины вспомнили, что именно она увидела вражеский корабль и помогла избежать сражения.
– У вас есть карта? – Гвэн фыркнула, – конечно, есть. Можно принести?
Капитан щелкнул пальцами, откуда-то, словно из-под земли, появился юнга, со стола все убрали, протерли и водрузили большую, потертую и протертую в некоторых местах карту, тщательно и бережно хранимую. Гвинелан в руки подали круглую пузатую чашу с куриным супом. Запах шел такой аппетитный, что даже соседи по столу заглядывались на содержимое сосуда, жалея о рано прерванной трапезе.
– Дайте мне вот это стекло. – Вполне сознательно и уверенно потребовала будущая королева, на время отставив чашу. Ей не прекословили, хоть и поглядывали на кивнувшего Росланга. Двое аккуратно ладонями выжали небольшое стекло из стены, соединяющей столовую и общий коридор, затем положили на карту. Чернильница тоже нашлась на удивление быстро. – По моим данным, а дяде докладывали регулярно, были заняты вот эти города. Роршах вырезан целиком два дня назад. В Стречкотте градоначальника пытали с особой жестокостью, поселение под пятой, хоть и без бумаг. Выселаг горел неделю назад. Видите? – Темные кляксы расползались по стеклу, подвластные качке и законам физики, образуя совсем реалистичную картину реальной ситуации: враг черной смертью окутывал побережье, пытаясь захватить контроль над выходом в море и связью с сухопутной территорией за морем.
– А теперь, посмотрите, где находится Эббот! – маленький палец ткнул в самое сердце скопления клякс. Это словно послужило сигналом к чернильной атаке, и разрозненные кляксы слились воедино, образуя самое темное пятно прямо над Эбботом. – Вы правильно рассуждали, что Эббот – подходящий град, имеющий отличные оборонительные укрепления, неприступный замок, древний, как вся королевская династия, но… так же подумал Шеллерт, причем, на пару месяцев ранее. Уверена, что пришвартовавшись, мы попадем в самые лапы нашего врага.
Команда рассматривала расползающуюся зловещую кляксу, захватившую еще с десяток городов вокруг, затаив дыхание. После столь явного представления ситуации, никто не смел спорить. Каждый из мужчин в момент вспомнил, кто из здесь присутствующих займет трон, и у кого на это есть все шансы, потому что это хрупкое создание только кажется маленькой глупой девчонкой, но наделено разумом и волей, присущей первому роду. Дитя королей. Кровь от крови.
– Что Вы предлагаете? – капитан кивнул шепнувшему ему что-то на ухо Рослангу и, со всем вниманием, обратился к Гвинелан.
– Нам не нужно искать крупный порт. – Отрезала девушка. На душе было мерзко: она сознательно лишала себя возможности путешествовать дольше и интереснее, как можно дольше и интереснее, и достигнуть нужного города и того, кто ее там ждет, намного позже оговоренного срока. – Мы сейчас сильно рискуем, находясь на судовой ветви Шелерта! Чудо, что нас еще не обнаружили. Наверное, поэтому и не искали, что под носом меньше видно. Мы причалим ночью к самому мало подходящему скалистому берегу. Сойдут пять человек – тот минимум, что положен для сопровождения моего высочества. Одетые в самое грязное тряпье, мы пройдем оживленными улицами и пешком преодолеем Иллек и Брасну.
– Не проще ли вызвать отряд от вашего жениха? – скептически и не очень уважительно высказался Росланг, вызвав невольные смешки среди команды.
– Порт-Артур – превосходная крепость. – Начала Гвинелан, расправив плечи, и, стараясь не сойти на истеричный крик. Такого отношения она не прощала. Мужчинам иногда так легко забыть, кто здесь важен. Их глаза застит мнимая сила. Это ничего. Это ничего. Спокойный и уверенный ум должен оставаться холодным, и тогда, все получится именно так, как надо, или даже лучше. – Порт-Артур – превосходная крепость. В мирное время там находится не более трех сотен парадно одетых воинов в полной броне. На лошадях не более сотни. В городе не так много конюшен. Если спешно вызвать отряд во главе с моим женихом, то мы оставим город без конницы, а именно, без защиты, без главы, без возможности организовать толковый и серьезный отпор.
– Но это же глупость! – помощник скривился, мотая бородатой головой, отказываясь воспринимать ее слова всерьез, но понимая, что девчонка говорит дело.
– Глупость – ждать, что жизнь сама даст нам все то, что нам нужно прямо в ладони, и даже не придется палец о палец ударить.
– Но пока что так оно и было. – Алан сказал так негромко и себе под нос, похлопывая маленький кармашек, куда убирал минут десять назад ее вышитый подарок. Сказал так тихо, словно сам себе, самоуверенно и, ухмыляясь одним уголком губ. Но в приключившейся тишине его слова были услышаны всей командой. Словно невидимая клякса стала заполнять всю столовую, пытаясь потопить значимость каждого слова этой глупой девчонки. Гвэн поймала на себе осмелевшие взгляды скалящейся команды. Ну-ну!
– Что ж, тогда я приказываю. С этого момента от моего имени вводится чрезвычайное военное положение, и вы ОБЯЗАНЫ подчиняться особе королевской крови и выполнять все необходимые, одобренные мной лично, действия, для сохранения моей жизни. Ночью мы причалим вот здесь, (палец указал на самый бледный кляксовый участок карты). Я самолично отберу пять человек из команды. И. Будьте уверены, неподчинения не последует. Составьте мне список всех присутствующих на корабле в момент отплытия – вам будет представлена денежная награда. Это все. Все свободны.
– И мне последует награда? – холодным голосом уточнил Росланг.
– Вам последует трибунал. – Гвэн развернулась. Поставила пустую супницу на свой стул и вышла. Ее уверенность и злость дали ей сил дойти до своей каюты, а за стеной она обессилено соскользнула спиной по шершавой деревянной двери и беззвучно расплакалась. Что же этого храмовника так в зад ужалило?!
– Ничего, доченька, ничего. – Старушка Руригва опустилась на колени перед ней и стала вытирать слезы. – Ничего. Так и становятся королевами. У тебя не должно быть слабостей.
На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Она исповедовалась и во второй раз, скорее из желания угодить старику. Если уж Геро жалует этого необразованного священника, то почему бы и ей не приобщиться к этой благотворительности?
Вот почему кюре не нашел ничего странного в её нежелании войти в церковь вместе со всеми.
— Господь милостив и вездесущ, — добавила Клотильда, — и услышит мои молитвы, где бы я ни была.
Тем более, что оставаться она предполагала поблизости. Кладбище, прилегающее к церкви, было довольно старым. Там она находила могильные камни, указывающие, что покойник сражался с гугенотами или даже побывал в рядах армии Франциска Первого, осаждающего Милан.
Кусты сирени и жимолости разрослись, обратив эту часть погоста в подобие парка. Клотильда укрылась в зарослях, чтобы беспрепятственно наблюдать за дорогой, ведущей к церкви. Со стороны она походила на безутешную вдову, пребывающую в скорбном бдении у могилы почившего. Её мешковатое платье из дешёвого сукна, купленное Дельфиной в Ла-Ферье, скрадывало все великосветские улики.
За те недели, что Клотильда провела в доме священника, она неплохо приспособилась к жёсткой, чужой шкуре. Получалось, что она всего лишь добавила к своей портретной галерее ещё одну маску. Отыскав в траве поваленный, грубо отёсанный крест, чьё-то преданное забвению могильное изголовье, она устроилась, подобно варвару, нашедшему кратковременный приют на обломках римского палаццо. Мёртвым уже всё равно. А вот живым камни с их могил ещё послужат ступенью или подпоркой.
Бронзово-безучастно голосил колокол. Голосил невыразительно и фальшиво. От старости и потёртости языка и глотки. Кюре не раз сетовал, что для церкви следует отлить новые колокола, ибо те, что до сих пор срывали голос, напористостью не отличались, ибо вылиты были из самой дешёвой бронзы, из каких-то нечистых остатков, когда по приказу Гизов в Амьене отливали пушки.
Но бронзовый голос был настойчив. Вскоре показались первые прихожане. Это были крестьяне с ферм в окрестностях Ла-Ферьер. Матери семейств с детьми, за ними шли, скромно потупившись, девушки в огромных чепцах, старики, державшиеся с важностью патриархов, мужчины помоложе, чистые и опрятные. Все принарядившиеся, оживлённые, предвкушающие вечерние возлияния в честь Преображения.
Клотильда насчитала уже больше двух десятков мало интересных ей персонажей и начала терять терпение, когда на освещенной утренним солнцем дороге появилась процессия несколько иного разряда.
Впереди, с важностью полководца, вышагивала высокая, дородная женщина лет пятидесяти. Одета значительно дороже и нарядней, чем опередившие её товарки, хотя, без сомнений, принадлежавшая к тому же сословию. На ней был ярко синий лиф и такого же цвета безразмерная юбка. Материя была покрыта густой и безвкусной вышивкой. Но рубашка под лифом и мелькавшие при каждом шаге нижние юбки отличались крайней белизной и топорщились от того количества крахмала, который на них был потрачен. Лицо этой особы было ей незнакомо, но Клотильда сразу догадалась, что это и есть хозяйка Лизиньи, кормилица её сводной сестры, небезызвестная Мишель Бенуа.
Следом за ней, как верный оруженосец, семенила светловолосая женщина лет двадцати пяти, габаритов менее внушительных, но несомненного сходства с предводительницей. Признать её тоже труда не составило. Молочная сестра Жанет. Кажется, её зовут Валентина. Тоже овдовела. Цветущая, розовощекая, она вела за руки двоих детей, девочку лет пяти и мальчика постарше. Девочка флегматично следовала за матерью, а мальчик нетерпеливо вертел головой.
За женщинами следовал немолодой, крепкий мужчина, по виду кучер или садовник. Одет так же чисто и празднично. Он не представлял интереса. Кто-то из работников, удостоенный благосклонностью хозяйки.
Следующий участник шествия заставил её вздрогнуть. Клотильда вцепилась в него взглядом, как охотничий пёс в свежий след. Высокий, нескладный, с походкой цапли, всклокоченный, с засаленным цветастым платком на шее. А не тот ли это пресловутый лекарь? Ах, ну почему тогда в ноябре она не потрудилась взглянуть на этого чудотворца! Внешность красноречивая.
Рядом с ним женщина в платье из яркого шёлка. Будто копия самого итальянца с лёгким уточнением пола. Того же роста, той же жилистой худобы, кожа цыганской смуглости и волосы то же неукротимости. О женщине Клотильда ничего не знала, но сходство и долговязая некрасивость подсказывали кровную связь.
Следующая чета была не менее живописна – лысый толстяк и величественная дама. Даму Клотильда узнала. Фрейлина её сестры Жанет. Неугомонная княгиня привозила её с собой в Конфлан. Облик этой медлительной, большерукой, молчаливой особы тогда несколько озадачил. Фрейлины вертлявой, рыжеволосой княгини виделись совершенно иначе. Им полагалось быть под стать свой госпоже, такими же языкатыми и дерзкими. А эта казалась каким-то утёсом невозмутимости. Флегматичная и бесформенная.
Про толстяка Клотильда тоже догадалась. Это шут. О нём, посмеиваясь, упоминали в гостиных, когда речь заходила о незаконнорожденной. Будто бы Жанет, учредив при своем маленьком дворе эту должность, замахнулась на королевский статус. Всем известно, что шуты состоят при монаршей особе, чтобы время от времени напоминать им о бренности земного. Но с какой целью обзавелась шутом знатная дама? Неужели она страдает тайной меланхолией? Или тут иная тайна?
Добавляли так же, что этот шут вовсе и не шут, а беглый сочинитель пасквилей, порочащих папу Урбана. Якобы вольнодумец был уже приговорен святой инквизицией к пожизненному заточению в подземных казематах, но бежал не без помощи покойного князя Антонио, тоже известного вольнодумца и пирата.
Клотильда не верила в слухи. Люди склонны преувеличивать как чужой грех, так и чужую добродетель. Взглянув на круглое, добродушное лицо толстяка, одетого ярко и нелепо, шагающего под руку с флегматичной фрейлиной, Клотильда ещё более утвердилась в сомнениях. Этот толстяк, бесспорно, способен составить описание шестнадцати позиций Аретино, но — чтобы напугать своими виршами самого папу! В это она не верит.
Всё же герцогиня с интересом наблюдала за парочкой. Да за всей процессией, состоявшей скорее из персонажей итальянского дель-арто, чем из придворных принцессы крови.
Кто же ещё пожалует из Лизиньи? Она чувствовала необъяснимый трепет. Она уже видела, что за лысым толстяком и фрейлиной следует кто-то ещё – двое. Те двое несколько отстали. К тому же, их не двое. Их четверо. Двое взрослых и двое детей.
Скорей всего, ещё одно семейство, арендаторы одной из ближних ферм. Но эту догадку она сразу отбросила. Лицо женщины уберегала от солнца слишком элегантная шляпа из светлого фетра. Такие шляпы носят только в столице, ибо в провинции их сочли бы легкомысленными и чрезмерно дорогими.
И платье женщины так же выдавало своё столичное происхождение. Именно то редкое сочетание благородной простоты и внушительной стоимости. Платье молодой женщины было скорей всего из батиста, цвета слоновой кости, свободного покроя, без вышивки, с кружевной отделкой. Такое количество драгоценной льняной пряжи из Валансьена могла позволить себе только очень состоятельная особа. И в то же время догадаться о стоимости такого платья мог далеко не каждый. Вряд ли мужчина, идущий с ней рядом…
Мужчина?
Она слишком увлеклась изучением фасона шляпы и платья. Даже прикинула количество выложенных за него монет. Она занимала свой разум, обманывала, отвлекала, чтобы спастись, избежать узнавания, чтобы её сердце приспособилось, сократилось, изгнав лишнюю кровь, чтобы легкие успели вдохнуть, ибо последующий спазм, едва лишь её глаза доставят плывущий образ в обитель сознания, грозит ей удушьем. Мысль еще не оформилась, еще пробивалась. Но она знала. Она уже знала. Это они. Там, на дороге, они.
Женщина в платье из батиста – Жанет. А мужчина – Геро. Только Клотильда не хотела в это верить. Она желала уподобиться тем счастливым безумцам, кто принимает действительность за плод своих фантазий и таким образом избегает страданий. Она смотрела на платье и не замечала ту, на ком это платье надето. Она не узнавала её, несмотря на выбившиеся из-под шляпы рыжие пряди, те самые пряди медного оттенка, которые вспыхнули в ноябрьском лесу так вызывающе, когда всадница бросила в галоп своего берберского жеребца.
Она даже мужчину не желала узнавать. Она судорожно искала объяснение губительному сходству, возникшему между силуэтом на дороге и образом, который хранила. Возможно, эту шутку с ней сыграло воображение. Бывает же так, что замечаешь сходство в каждом встречном.
Тем же сходством терзает и недруг. Недруг мерещится в каждой тени, в каждом абрисе, так же мерещится и возлюбленный. Ибо ненависть равна любви по своей преображающей силе. Разве она не пыталась отыскать тень Геро в каждом встречном?
Никому из лаборантов и в голову не приходило, что всем этим киборгам просто безумно страшно и что они все на грани срыва. И только появлявшийся временами Лёня пытался что-то говорить и тем, и другим. Но его речи как-то не воспринимались киборгами и не увязывались со стоянием в стендах и начавшимися тестами – в отсутствие начальника скучающие лаборанты развлекались как могли. Лёня говорил: «Всё будет хорошо, все попадут в деревни и будут жить в семьях» — и сам верил в это. Но условия лаборатории доверия бывшему дексисту не прибавили даже при его стопроцентной искренности.
И потому двадцатого июня в семь утра Лёня всё-таки позвонил Нине и спросил, не возьмут ли они на передержку до праздника всех этих киборгов и сказал, что даже кормосмесь готов привезти на всех на неделю.
— Лёня, день добрый… озадачил, конечно… с одной стороны могу сказать: «Вези, возьмём!». А с другой стороны… не боишься, что их здесь могут обучить лепить игрушки? И это будет уже не конкурс программистов, а конкурс игрушечников? Всё-таки мы с «Ладой» в одном здании живём, а, насколько я знаю от мастеров, крестьян, желающих получить киборга, всего лишь слепив игрушку, будет предостаточно… кстати, поэтому нам нужен будет список заявившихся мастеров, чтобы проверить, смогут ли они содержать киборга… озадачу Василия, у Зои список наверняка уже есть…
— Думал… у меня есть список, скину… проверяем и мы, чтобы программисты на конкурсе в родне с игрушечниками не состояли… но я уверен, что здесь их скорее доведут до срыва, чем у вас. Так я везу? Борис Арсенович разрешил… я спрашивал. Вы ведь сможете их так разместить, чтобы они с мастерами «Лады» не встречались? Всего пятнадцать DEX’ов, восемь Irien’ов и шесть Mary… все разного пола.
— Вези… уж. Многовато, конечно… двадцать девять сразу… но вези. Постараемся разместить. Сейчас сообщу Карине и лечу встречать.
— Спасибо! Через три часа будем.
Пришлось срочно вызывать в офис всех сотрудников — Эву сорвали из детского парка, Светлана собиралась лететь в Янтарный договариваться о постановке спектакля, Родион с Эстер проводили плановую проверку двоих киборгов на молкомбинате. К тому же надо было срочно куда-то деть десятерых DEX’ов, привезенных с рудника в обмен на разрешение создать новых киборгов – и Нина позвонила Степану, чтобы он срочно выслал транспорт и сопровождающего.
Через три часа Степан с двумя «семёрками» и тремя охранниками-людьми увёз этих DEX’ов в посёлок с тем, что половину отправит на остров на строительство дома, а остальных оставит на турбазе на время заготовки кормов. За это же время игровая комната в мансарде была превращена в госпиталь и была полностью готова операционная. Нина не обольщалась словами Лёни — после их лаборатории всех киборгов приходилось или лечить, или ремонтировать.
Привозить в ОЗРК одновременно столько боевых киборгов никому ещё не приходилось — и меры безопасности было необходимо предпринять очень серьёзные. «Семёрка» в «Надежде» была только одна — Хельги. И поэтому для поддержания порядка пришлось привлечь почти всех имеющихся разумных DEX’ов и троих неразумных. А Хельги на неделю был переведён с охраны входа в здание на охрану игровой комнаты — и казался почему-то даже довольным.
Особой разумности Хельги до сих пор не проявлял, сканирование дало психологический возраст около года, но иногда он мог сделать что-то самостоятельно — например, дарил Мышке листики с кустов или цветы с клумбы. Карина с ним несколько раз разговаривала — но добилась только, чтобы парень перестал обрывать клумбу. Но Хельги стал носить Мышке одуванчики и листья лопуха. Мышка признаков разума не проявляла, а подарки Хельги приносила Карине.
На удивление, привезённые киборги оказались в лучшем состоянии, чем ожидалось, и почти все неплохо держались на ногах. Будил их Лёня по одному, Родион сразу проводил сканирование, после чего Карина или Эва проводили собеседование с теми, кто показал на сканере наличие разума.
Мэрьки оказались неразумными все, среди DEX’ов разумными оказались только двое, и трое — среди Irien’ов. Наименее травмированных перевели на время в общую спальню, для остальных были разложены надувные кровати. Привезённые Лёней упаковки кормосмеси были сразу распределены на всех неразумных киборгов, а разумным было разрешено ходить в столовую в сопровождении Гии или Бернарда.
Нина провозилась с обустройством помещений для киборгов до вечера, поспорила с Кариной и с Зией, но уговорила их превратить в общежитие для киборгов одну из мастерских и перевести туда Irien’ов – и Родион сразу начал чистить киборгам память и ставить местные программы (календарь, диалект, карты местности).
Вечером, когда Нина с Платоном были уже дома, позвонил юрист заповедника и попросил подписать документы о переводе её коллекции в подсобное хозяйство при турбазе, но сначала дал возможность с документами ознакомиться — пришлось пообещать просмотреть документы как можно скорее. Оформлять подсобное хозяйство как-то не хотелось — но территория архипелага всё-таки находилась в ведении дирекции заповедника, а Платон как экономист документы одобрил, и потому после просмотра присланных договоров поставила-таки электронную подпись.
Но сказала о возможности преобразования в колхоз. На это Иван Сергеевич ответил:
— Как только у вас будет столько разумных, чтобы устроить голосование по проекту устава коллективного хозяйства и выбрать председателя, так сразу и переоформим. Это не так сложно, как кажется.
Пришлось согласиться. А ведь изначально планировала строить дом только для себя и семьи Змея — идея организации колхоза даже не возникала. И о подсобном хозяйстве идея появилась не у неё — но купить эти острова у заповедника мысль тоже не возникала. Дорого очень — да и не продаст никто. Только долгосрочная аренда с определенным видом деятельности — сельское хозяйство и туризм. И строительство новой деревни на островах в перспективе.
Туризм. Вероятно, именно для этого ей и дано разрешение на преобразование уже всего архипелага — чтобы сотрудники турбазы могли возить туристов и не только показывать местные красоты, но и на организации рыбалки и охоты зарабатывать. А вот этого очень не хочется — допускать на свою территорию посторонних… тогда выход один — колхоз при турбазе и поставки излишек рыбы и сельхозпродукции в поселковую столовую.
Вечером позвонил Ратмир, сказал, что прилетел в космопорт, но не зайдёт, так как вещей много и таксофлайер нанят прямо до деревни, и можно ли поселить Живку на пару дней на Домашнем острове до венчания, потому что запись в ЗАГСе без обряда не считается свадьбой в деревне.
Нина удивилась:
— А ничего, что там четыре киборга живут? И два из них – Irien’ы?
— Так ведь она не одна прилетела, а со старшим братом. Он её поохраняет… твои вреда никому не причинили… и ведь не собираются? Верно?
— Они-то нет… и пугать их присутствием незнакомых людей не хотелось бы. Может, гости в вашей зимовке поживут день-другой до обряда? Или в квартире Змея? Там живёт Миро и печёт пряники… ведь Змей приходит в деревню раз или два в неделю, остальные так и живут в зимовке. Теперь лето, и DEX’ы вполне смогут переночевать пару раз вне избушки.
— Не хочешь провоцировать на срыв Irien’ов? Я понял. Позвоню Змею сам, поживут гости в зимовке пару дней. Благодарю! После венчания мы заедем к тебе.
— Хорошо. Звони.
Вдох-выдох. Получается, венчаться будет ещё одна пара. Не многовато ли? Но в деревне есть свое капище… а вот есть ли ещё один волхв, имеющий право венчать? Куда пойдёт Велимысл? Будут ли все венчания одновременно и в одном месте? Надо позвонить ему и спросить. Но… наверно, не прямо сейчас.
***
Уже в спальне Нина задумалась – и пришлось выбирать: лететь на острова или остаться в городе на праздник Купала. Мероприятий в городе было запланировано немало — и в сам день праздника и после него, но на капище ждал волхв… может быть, быстро слетать на острова и вернуться в город? — тоже вариант.
А на острове можно и похороводить… но ей уже поздно в хоровод… это девушки обычно хороводят на Купалу. А тут — почти бабушка… раз один сын женился. И костёр будет, и венки на воду… — и тоже поздно. Возраст совсем не девичий… раньше нельзя было, «что люди скажут?» — сначала отец говорил, потом Борис… а теперь сама себе говорит…
— Полетим сегодня, — Платон опустился перед ней на корточки и взял её за руки:
— Будем хороводить, прыгать через костёр, пустишь венок… я поймаю… или сначала венок, а потом через костёр? А потом пойдём вместе гулять… и мы найдём его…
— Кого? — совершенно убитым голосом спросила она, — поздно мне уже венок пускать… да и праздник с завтра на послезавтра.
— Нет, не поздно. Для настоящей любви ничего не может быть поздно. Ведь ты хочешь этого? Хоровод, костёр, танцы до утра, купание в озере ночью, цветок папоротника… ты же никогда не праздновала русалии… ведь хочешь! собирайся, полетим. Возьмём Дамира для охраны… никто не будет смеяться над тобой, ты самая красивая и заслужила этот праздник.
— Хорошо, — улыбнулась она, — только без купания… я плавать не умею. Да и купальника у меня нет.
— Вообще не вопрос! У тебя будет самый лучший купальник. Выбирай!
Платон подключился к сети, нашел каталог И-нет-магазина и вывел страницу на видеофон Нины. Затем пролистал несколько страниц под её недовольное:
— Нет… не то… только не это… и не это…
— Тогда вот из этих… смотри, это танкини… закрытый купальник с юбочкой. То, что надо.
— Тогда… синий. Вот такой… с лилиями… но это дорого…
— Не дороже денег. Сейчас его доставят, и мы полетим.
Пакет с купальником дрон доставил через полчаса — и вскоре Нина растерянно держала его в руках. Ведь просто так пальцем ткнула в каталог, чтобы Платон отвязался — а он действительно заказал его! И оплатил сам!
И откуда у него столько денег? Выиграл или опять выпросил у Змея или Влада? Ещё Лёне надо долг вернуть… полторы тысячи! — очень вовремя он тогда подошёл, хватило выкупить коня и киборга. Вот был бы Вектор в нормальном состоянии — наверняка его стоимость была бы раз в десять больше! Да и Ян в исправном состоянии стоил бы дороже втрое.
— Так мы летим? Завтра прямо с утра?
— Летим. Но с обеда. Надо хоть продуктов с собой прикупить… к чаю чего-нибудь… да и Ведима надо взять с собой. Наверное…
Платон задумался. Оставлять гостей одних в доме не хотелось. Даже на полдня. А брать с собой за сутки до события не хотелось тоже.
— Они могут погостить в избушке Змея… или в модуле у Велимысла. Спросить у него, примет ли?
— Примет. Не откажет… и так понятно. Но предупреди, хуже не будет.
— Хорошо.
***
На следующий день, двадцать первого июня, Нина с утра собралась лететь на острова, но сначала накупила в лавке конфет, какао, кофе и сахара. Потом проводила Ведима, который решил навестить всё-таки отца и полетел к нему. Кору взять с собой он не решался, зная отношение отца к киборгам, но она сама захотела лететь с ним.
Потом позвонил Бернард и спросил, можно ли Златко поиграть в песочнице — Нина разрешила при условии, что сам Бернард будет сопровождать Irien’а. Бернард спросил разрешения у Светланы, получил согласие и Нине пришлось ещё час ждать, когда они явятся.
— Можно играть и даже заночевать здесь можно. Мы вернёмся завтра после полудня. Тогда… Дамир, полетишь с нами, а Радж и Бернард справятся с охраной дома и Irien’ов. Посторонних не впускать… Бернард, может появиться Ведим с женой, их впустить можно. Радж их знает.
***
Вылететь получилось только в шестом часу. Платон внешне был совершенно спокоен, но в душе до момента взлета опасался, что Нина передумает.
А Нина искала причину задержаться дома ещё дольше, но причина не находилась — и лететь пришлось. Было отчего-то неловко — обряды-то девичьи, а возраст у неё, скорее, бабушкин, а никак не девичий – и потому она собиралась так долго, как могла.
Платон собрал две огромные сумки с платьями, репеллентами и косметикой для Нины и с подарками для кибер-девушек, с которыми Нине предстояло хороводить.
С полпути Нина всё же позвонила волхву:
— …может, не надо? Я уже не в том возрасте, когда можно хороводить… да и венок пускать мне уже поздно. И через костёр мне не прыгнуть… тяжеловата стала.
— Не поздно! Никогда не поздно начать жить! Не отступай и не отказывайся от своей судьбы. Любой другой женщине я не сказал бы этого, это праздник девушек, но у тебя особый случай. Традиции нарушать нельзя, но нет правил без исключений… объяснение с богами возьму на себя, так и быть. Ты ведь всегда хотела отметить Купалу! Это волшебная ночь, когда возможно всё. Я жду тебя…
— Но… я уже не девушка… мне уже…
— Будем думать, что ты своим примером обучаешь своих кибер-девушек хороводить… кто ещё сможет обучить их, кроме тебя? Тебе надо пройти эти обряды… пойми это. Вспомнить юность и сделать то, о чем всегда мечтала.
— И встретить принца? — с горькой усмешкой спросила Нина.
— Принца ты уже встретила. Теперь тебе надо понять, что он именно принц… и только твой принц. Как прилетишь, сначала зайди ко мне, переоденешься. И киборгов оставишь у меня, парни свои обряды проходить будут.
— Хорошо.
Флайер опустился у модуля волхва в шесть вечера и Велимысл сам встретил гостей и проводил к столу. Клара собрала лёгкий ужин — окрошка с хлебом и фиточай.
Сначала следовало встретиться с психиатром Бреццелем Х-М., который, судя по количеству составленных им документов, больше других врачей общался с Юджиной. В текстах упоминался также Губерт Зильберштейн, но встречу с ним Барбер решил отставить «на потом», на случай, если появятся дополнительные вопросы. У Бреццеля следовало, прежде всего, выяснить степень психопатии юной Майер и составить некий прогноз ее поведения в будущем. Барбер не был трусом, и даже к осмотрительным людям он себя явно не причислял, но считал, что осторожность не помешает, поскольку не имел никакого опыта общения с опасными психопатами женского пола. К слову, и с женщинами вообще он общался крайне мало. Люсьен Мерье, с которой он расстался три месяца назад, была не в счет.
Дальше, выяснив примерно портрет Юю Майер, он считал нужным поговорить с ее друзьями – Константом Смолландом и девушками — Трулте Яхимсон и Зельден Лиденбранд, поименованными в дневниках «рыжей» и «дурой». Возможно, им известно что-то о поведении Юю перед исчезновением, ее намерениях. Не исключено, что они скандалили с ней или, наоборот, помогали сбежать и имитировать самоубийство. Маловероятно, но не исключено.
Затем следовало встретиться с самой Лилиан Майер, чтобы добыть у нее еще какие-либо сведения об образе жизни Юю, ее так называемых социальных связях.
На эту предварительную подготовку не должно уйти больше трех дней, решил для себя Хью Барбер. Вовсе не следовало затягивать расследование.
Изучение буклета с выставки дало одну важную деталь: адрес выставочного центра в Мюнхене. Туда следовало отправиться в первую очередь. В буклете не говорилось о национальной принадлежности художников – членов выставки, но вероятнее всего, почти все они были немцами или просто жили в Германии. По крайней мере, о международном характере выставки не было сказано ни слова. В выставочном центре вполне могли пояснить что-то о Борисе Казарине и его натурщице или даже дать их адреса, что было бы идеально для быстрого расследования.
Итак, Борис Казарин – это одна из важных ниточек, возможно, единственная. И с него следовало начать расследование. Но ехать сразу в Мюнхен Хью не решился. Это означало полную неготовность ко встрече с Юю в реальной жизни. Три дня не могли быть признаны заказчиком контракта номер сорок семь неоправданной задержкой, и потому Хью решил себе позволить покопаться в истории Юю, находясь в Антверпене.
Молодой детектив, недолго поразмышляв о легенде, решил избрать уже привычный для себя образ – корреспондента газеты. К примеру, он пишет очерк о жизни концерна или очерк о детской преступности или очерк о художниках современности. Связи Свена Свенсона и покойного отца Хью Барбера – Ганса в ряде крупных СМИ неизменно выручали Хью. И поэтому он, не теряя времени, позвонил в редакцию «Юнге Вельт» с просьбой о продлении ему служебного удостоверения и попросил секретаря детективного агентства «Барбер, Свенсон и сыновья» подготовить ему сведения о всех работавших за последнее время штатных сотрудниках «Юнге Вельта» — круг публикаций, возраст, семейное положение и описание внешности.
Возвращаясь мыслями к Борису Казарину, Хью Барбер решил также собрать о нем какие-нибудь доступные сведения. Знаменитые картины и участие в выставках, художественных обществах, принадлежность Казарину недвижимости, меценатство, наличие собственной школы. Это тоже могло потребовать затрат времени, и Хью Барбер поставил в плане жирный вопрос. Видимо, сведения о Борисе Казарине нужно будет выяснять позже, в случае, если сразу через этого художника не удастся выйти на след Юю. У Барбера мелькнула мысль: если бы с Казариным было всё так просто, то зачем бы Лилиан Майер стала прибегать к услугам детективного агентства, могла бы сама позвонить и спросить его о натурщице…
…опасность ментального воздействия второго порядка в его непредсказуемости и кажущейся естественности. Чуждые психике, навязанные эмоции ломают устоявшиеся ассоциативные связи и образуют новые, зачастую вступающие в противоречие со старыми, что порождает когнитивный диссонанс и прочие расстройства…
Из лекции с.ш. Парьена по основам менталистики
14 день холодных вод, 432 год. Замок Ландеха
Шуалейда
– Спасите его, прошу вас! Спасите моего сына, ваше высочество!
Шу едва удержалась, чтобы не ответить: «В обмен на ваше чистосердечное признание, барон».
Удержалась. Орден ей за терпение.
Хотя на самом деле младшего Наба ей было жаль, заглянуть в глаза смерти только потому, что твой отец – изменник… Что-то в это есть неправильное.
Сожаления она тоже загнала в самый дальний угол сознания, к остальным чувствам. Это все потом. Сначала – дело.
– Я… я сделаю все возможное… – с настоящей слезой и дрожью в голосе ответила она, не отрывая взгляда от бледного лица. – Спите, светлый шер, спите… все… будет хорошо.
Младший Наба смотрел на нее с такой надеждой, что Шу почти устыдилась. Но почти не считается. Если бы она рассказала полковнику Бертрану о покушении на Каетано – сейчас бы оба, и барон Наба, и его сын, были заперты в подвале и молили Светлую о быстрой смерти. Шуалейда же дает им обоим шанс.
Лишь отправив раненого в забытье, Шу взглянула в подлые глаза барона Наба. Подлые, самонадеянные глаза того, кто рисовал планы потайных ходов и отдавал Мастеру Ткачу амулет, изготовленный шером Бастерхази, и подсчитывал прибыль от расположения будущей королевы Ристаны. Сейчас в этих глазах стояли слезы, а сердце предателя готово было разорваться от страха за собственного единственного сына. Но вот совесть в нем так и не проснулась. Прав Люка, страх заглушает любые другие чувства даже лучше алчности.
Шу водила дрожащими, окруженными фальшивым молочным свечением руками над бессознательным телом младшего Наба (которому на самом деле уже давно ничто не угрожало). Зако медленно вынимал клинок. А барон продолжал бояться и надеяться, надеяться и бояться. Его страх и надежду Шуалейда усилила. Она не очень-то задумывалась, как ей удалось взломать его ментальный амулет, сделанный Бастерхази: об этом она успеет подумать потом, на досуге. А сейчас она чутко прислушивалась к эмоциям барона, ожидая перелома.
И он наступил – едва клинок покинул тело Наба-младшего, оставив лишь едва заметную розовую отметину.
Облегчение, счастье, благодарность и, наконец-то, хоть проблеск совести! Вот за этот проблеск Шу и ухватилась – полить, удобрить, взрастить и собрать плоды. Скоро.
– Получилось… – выдохнула она, погасила световую иллюзию и мешком упала прямо на своего пациента.
Не то чтобы она в самом деле настолько обессилела, что не могла даже стоять на коленях, но сейчас был очень важен тактильный контакт и ассоциативная связь. Грубо говоря, картинка распростертого сына и Шу на нем, как символ спасения, благодарности и зависимости. О том, как это работает, ей тоже рассказал Люка после того, как возвел на сашмирский престол нового султана.
Что ж, султан не султан, а с бароном и его сыном Шу все сделает правильно. С первого же раза!
– Мой мальчик… он будет жить? – не веря собственному счастью, барон Наба обвел взглядом Бален, Энрике, Зако… остановился на Каетано…
Ага, вот они – муки совести пополам с зарождающимся гневом на тему «если бы ты вчера сдох – моему сыну бы сегодня не пришлось умирать». Гнев надо сразу же погасить, а благодарность и вину усилить…
Ширхаб, как это, оказывается, сложно! И ведь надо сделать все так, чтобы барон не заподозрил ментального вмешательства! Хотя – ширхаб с ним, даже если заподозрит, ему уже некуда деваться.
– Будет, барон Наба. Суардисы никогда не оставляют верных подданных в беде, – хмуро сказал Каетано и подал руку барону. – Вставайте. Ваш сын скоро очнется.
– Ваше высочество? – присела рядом с Шу верная сообщница Бален; Шу не видела, но точно знала: на лице ее отражается трагедия, достойная имперской оперы. – Вы можете встать? Позвольте, я вам помогу.
Помощь в самом деле понадобилась. Неожиданно закружилась голова, и если бы не поддержка Бален, Шу могла бы и упасть. Видимо, переоценила свои силы. Но ничего. Она справится. Акт первый, публичный, окончен – остался второй, самый важный. Энрике уже поднимает спящего шера Наба, чтобы отнести…
– В мои покои, капитан, – приказал Каетано; какой братишка молодец, все делает правильно, и ни единого лишнего слова или жеста! Несмотря на то, что ему очень хочется сказать Шу несколько емких и выразительных слов. – Идемте, барон.
Барон тоже поднялся с колен, растерянно оглянулся, словно не понимая, что вообще происходит. Наткнулся взглядом на Зако…
– Ты, ты… – начал барон, на глазах оживая и наливаясь дурной кровью.
О, нет! Гнев – не то, что нам сейчас нужно, хотя конечно же это самая простая и удобная реакция для барона. И привычная, в отличие от благодарности и угрызений совести. Убрать!
Барон вздрогнул и поперхнулся, закашлялся. Снова поник плечами. Запнулся о неровность мостовой. Сожалеть о своей резкости Шу не стала – она устала, а барон сам виноват. Был бы верным подданным – ничего бы не случилось.
Его поймал за плечи Зако, поддержал и помог выровняться – и барон даже не попытался его оттолкнуть, лишь глянул растерянно. Словно на месте привычной реакции вдруг обнаружилась пустота… нет, хуже того – что-то непривычное, неудобное. Вроде раскаяния. Да-да. Раскаивайся, Хиссов сын, раскаивайся! Только из-за тебя твой сын чуть не умер!
– Ваше высочество, позвольте… – выскочил откуда-то перепуганный насмерть, но не утративший навыков царедворца граф Ландеха.
Шу не стала вслушиваться в его сбивчивые извинения и обещания сурово покарать нерадивого слугу, который не закрепил как следует защиту на клинке Зако. Кай тоже не вслушивался. Зато воспользовался небольшой передышкой перед вторым актом.
«А теперь объясни мне, что здесь творится, любимая сестра! – скорее устало, чем сердито, спросил он. Разумеется, мысленно. – И не вздумай делать вид, что ты меня не слышишь!»
«Ты отлично держишься, братишка. Прости, что не сказала сразу, мне нужна была твоя естественная реакция. – Шу вздохнула. – Если коротко, то на тебя покушалась гильдия Ткачей. Их нанял барон Наба, наверняка по наущению Ристаны. Прочитать его глубоко я пока не смогла, на нем хороший амулет».
«Если не смогла почитать, то почему уверена, что это он?»
«Во-первых, этой ночью Энрике поговорил с местным главой гильдии. Неофициально. Энрике знает правила Гильдии и все лазейки, так что имя заказчика он узнал. Во-вторых, барон Наба раскрылся от страха за сына, и его мысль «если бы принц вчера сдох, с моим сыном бы ничего не случилось» – однозначно показывает, что он в курсе покушения».
«Какого ширхаба вы не доложили полковнику Бертрану?! Я сейчас же…»
«Замри! И не руби с плеча. Бертран тут же доложит отцу, а отец очень серьезно болен. Почти при смерти. Что с ним будет, если он узнает, что его старшая дочь пыталась убить его сына?»
«Ристана должна ответить!»
«Она ответит. Я обещаю. А ты обещай, что о покушении никто не узнает. Только ты, я и Герашаны. И Зако, но с него придется взять клятву о неразглашении, иначе он вынужден будет доложить полковнику, и тогда мы приедем аккурат на похороны отца».
Ругательства Кая в адрес Ристаны и ее прихвостней Шуалейда слушать уже не стала. Она знала: брат поругается, успокоится и будет действовать здраво. Как и положено будущему королю.
Шуалейда продержалась до того момента, как Энрике уложил бесчувственного юношу на кровать Каетано, а Бален закрыла двери прямо перед носом любопытствующей толпы. Она даже успела потребовать со всех присутствующих клятву о неразглашении.
Даже ее получить.
И позорно разрыдалась, осев на край кровати.
Она не собиралась рыдать. То есть собиралась, но не по-настоящему же! Ей надо сначала дожать барона Наба… вот только успокоить дыхание, вытереть слезы, и…
– Шу, ну что ты, все уже хорошо, все хорошо! – Кай обнял ее, прижал к себе.
А на Шу внезапно нахлынули воспоминания, которые она почти сумела похоронить. Олойское ущелье, зурги и смерть, подступившая к самым стенам крепости. Она сама, ставшая смертью.
– Не хочу… Кай, я не хочу, чтобы кто-то еще умер! Я не позволю!..
– Ваше высочество, ведь ничего ужасного не случилось, – подал голос оглушенный выплеском ее эмоций барон Наба.
– Не случилось?! Этой ночью чуть не погиб мой брат, мой Кай! Вы… если бы видели… этот убийца… – она снова разрыдалась, не в силах даже говорить.
Кажется, барон Наба дрогнул – а может быть, ей только показалось. Сейчас ей было все равно. Лишь бы только больше никого не убивать…
Вместо нее о покушении на Каетано рассказал Энрике – кратко, без лишних подробностей и обвинений. А Шуалейда все пыталась успокоиться и снова забыть: мертвых зургов, ураган, перепуганных солдат и собственную жажду. Кажется, она сквозь слезы жаловалась – что не хочет больше убивать, никого, никогда… что она – не темная, она не хочет…
– Ты не виновата, Шу, – утешал ее Кай. – Ты убила зургов, но спасла наших подданных! Вот, смотри, барон и его сын живы только благодаря тебе! Ведь баронство Наба – рядом с Олойским ущельем, зурги бы разорили его подчистую! А что было бы с одаренным шером Наба-младшим, попадись он в лапы зуржьих шаманов, страшно даже подумать!
Шу только успела подумать, что Кай – молодец, надо дожимать проклятого барона. И плевать, что она своим вмешательством и этой истерикой наверняка покалечила его психику. Связь-то не разорвана, и что сейчас барону отчетливо видятся все страхи Шу, только применительно к его собственной семье…
Эти соображения помогли Шу взять себя в руки и начать мыслить здраво, несмотря на слезы ручьем и всхлипы.
А вот барон Наба разрыдался. Напор эмоций смыл все наносное – расчеты, самооправдания, даже гнев – и оставил чистое раскаяние. До него дошло, что он не просто предал собственного короля, но и отплатил черной неблагодарностью тем, кто спас его семью и его земли. И что только волей богов не случилось непоправимое!
– Мне нет прощения, сир… – Наба бросился в ноги Каетано и принялся каяться.
Искренне.
Наверное, Шу стоило порадоваться: чудо свершилось. Но у нее не получалось. Слишком тяжело ей далась эта проклятая интрига. Первая, всего лишь первая! Ведь они с Каем даже не успели добраться до столицы, а их уже пытаются убить.
По счастью, ее участия пока не требовалось. Все нужные слова сказал Каетано. Нет, он не простил барона и не кинулся ему в объятия – он Суардис, а не томная экзальтированная барышня. Как и положено будущему королю, Каетано высказал барону все. И о позоре древнего рода, и о преданном доверии, и об ответственности перед собственными детьми. Ведь его сын – светлый шер, он приносил присягу Суардисам перед лицом Двуединых!
– Мануэль не знал, ваше высочество, клянусь, мой сын не виноват! Я один… я отвечу за все!.. Пощадите мальчика!..
Наконец-то слезы Шуалейды сменились здоровой злостью.
– Вы серьезно, барон? Серьезно думаете, я бы спасла… Мануэля… – Она запнулась перед именем младшего Наба. Хорошо, что она узнала его сейчас, а не перед дуэлью, человека с именем убить гораздо сложнее. – Спасла, чтобы отправить на плаху? Ваш сын не виноват, что его отец – предатель и дурак!
Она снова всхлипнула и зло утерла слезы белоснежной вышитой перчаткой, перепачканной кровью Мануэля Наба. Имени самого барона она не помнила, и помнить не хотела. Предатель – он и есть предатель.
– Неужели вы рассчитывали на благодарность Ристаны? – продолжил вместо нее Каетано. – Она – Суардис. Она не оставляет предателей за спиной. Не удивлюсь, если гильдия уже приняла заказ на вас.
– Разумеется, приняла, – кивнул Энрике. – Барон должен был умереть сразу после вас, сир. Гильдия практична, оба заказа достались одному мастеру теней.
Это известие добило барона. Он опустил плечи и закрыл лицо руками. А Шу поразилась: в столь почтенном возрасте – и такая наивность! Ведь он искренне считал себя в безопасности!
– То есть, раз мастер теней убит – заказ считается неугодным Хиссу? – уточнила до того молчавшая Бален.
– За вторым дело не станет, – покачал головой Энрике. – Не факт, что все семейство Наба доживет до плахи.
Барон вздрогнул и полыхнул страхом.
Что, только сейчас дошло, что за измену королю карают весь род?
Однако барон быстро взял себя в руки. Собрался. И попробовал торговаться, хорошо хоть не открыто.
– Ваше высочество желает?..
– Письменного признания, заверенного настоятелем храма Светлой и Магбезопасностью, – ответил Каетано. – Затем вы уедете в поместье и останетесь там до моего распоряжения. Возможно, Темный Хисс явит милость, и гильдия ткачей не возьмет второго заказа на вас. Молитесь ему.
– А мой сын? Мануэль?
– Ваш сын получит шанс искупить вашу вину службой лично мне.
– Заложником…
– Живым и не запятнанным предательством. Это лучше, чем плаха, не находите?
– Нахожу. Я ошибся, посчитав вас наивными детьми, сир. Могу лишь молить Двуединых, чтобы мой сын не повторил этой ошибки.
– Не портите впечатление лестью, барон, – поморщилась Шу; она уже вполне успокоилась, содрала к ширхабам лысым окровавленные перчатки и даже проверила младшего Наба, чтобы не вздумал очнуться не вовремя. – У вас будет возможность поговорить с сыном. И дайте ваш ментальный амулет. Как давно он у вас?
– Десять лет, ваше высочество. – Барон, так и не встав с колен, протянул Шуалейде топазовую брошь, которой был заколот его шейный платок.
– А тот амулет, который вы передали Мастеру Ткачу, вам дал сам Бастерхази?
– Нет, ваше высочество. Я нашел его в своей комнате в Риль Суардисе, он был в бархатном мешочке без каких-либо знаков, без записки или письма. Я опознал его, потому что с юности увлекаюсь артефактами. Я вообще не имел дела с придворным магом ни разу за последние три года.
Дальше вопросы задавал Энрике. Барон отвечал подробно и правдиво: без ментального амулета его эмоции были как на ладони. Но оба, и барон, и Ристана, вели себя как истинные параноики: ни единого слова о смерти Каетано! Все только на уровне «я знал, чего на самом деле хочет ее высочество», и «ее высочество любезно предложила моему сыну место в свите наследника». Благолепие, ширхаб его нюхай, и ни единого доказательства участия в заговоре Ристаны.
– Поздравляю, барон, – Энрике сочувственно похлопал его по плечу, – подставили вас. Такого хитрого, такого осторожного, ай-ай-ай.
Барон скривился и покосился на мирно спящего сына.
– Не беспокойтесь, Мануэль не узнает о вашем позоре. – Каетано был в бешенстве, но разговаривал спокойно и разумно, как истинный Суардис. – Не от нас. Мне нужен одаренный шер рядом. Как друг, а не как заложник или должник.
– Благодарю вас, сир, – склонил голову барон Наба.
Что ж. Его благодарность, раскаяние в собственной дури и уважение к победителям было искренним. Теперь оставалась сущая малость – сделать Мануэля Наба другом Каетано. А, да. И что-нибудь правдоподобное соврать Бертрану.
Злые боги, как же Шуалейда ненавидела врать!
– Ступайте к себе, барон, скажитесь больным и ни с кем не разговаривайте, – велел Энрике и напомнил: – Вы едете с нами до ближайшего храма Светлой, а дальше – в свое поместье.
Лишь когда барон ушел, даже не заикнувшись о возвращении ментального амулета, все пятеро переглянулись.
– Я справлюсь, – сказал Зако, кивнув на спящего Мануэля Наба. – Тебе нужен верный друг, а не жертва ментальной манипуляции, не так ли, твое высочество?
– Разумеется, ты справишься. – Кай похлопал Зако по плечу. – Я же вижу, он тебе нравится.
– Не так часто мне достается почти равный противник, – усмехнулся Зако. – Хоть и опять одаренный шер. Чем хоть одаренный?
– Земля, третья светлая категория. Та третья, которая когда-то была слабенькой четвертой, но по нынешним временам – сокровище, – отозвался Энрике. – Твой ментальный дар лишь самую малость слабее.
Зако лишь пожал плечами. Его дара хватало только на самопроизвольный ментальный блок и способность видеть сильные магические потоки. Ну и по мелочи – реакция, здоровье, капелька везения. Но даже на третью категорию его уже не хватало. И что Шуалейде всегда очень нравилось в Зако – так это полное отсутствие зависти к дару друзей.
– А нам придется как-то объясняться с полковником Бертраном, – вздохнул Кай.
– Ну, думаю, в дела барона Наба с Магбезопасностью мы лезть не станем. – Шу взяла его за руку и слабо улыбнулась. – Рана Мануэля – следствие чьего-то дурного глаза, вопль шеры Ландеха с утра пораньше – мышь. Я сама поговорю с ним, Кай. Привыкай – ты добрый, хороший наследник короны, а я… мне можно быть не совсем примерной девочкой.
– Я не собираюсь снова прятаться за твоей юбкой! – возмутился Кай, но его оборвал Энрике:
– Не уподобляйтесь барону Наба, ваше высочество. Вам придется еще не раз разыгрывать эту партию, и не раз прикрывать сестру там, где она не справится сама. Доблесть правителя не в том, чтобы лезть на передовую, забыв мозги в кармане, а в том, чтобы принимать неприятные, но необходимые решения для блага семьи и подданных.
– Ты зануда, – лишь вздохнул Кай.
– Как дохлая мышь, – кивнул Энрике и стряхнул несуществующую пылинку с обшлага своего черного капитанского мундира.
Кай с Зако хмыкнули и переглянулись, а Шу подумала: как только поговорит с Бертраном – непременно выяснит, при чем тут дохлые мыши. И, конечно же, расскажет эту историю светлому шеру Люка, чтобы он мог ею гордиться. Ведь если бы не его рассказы, ей бы и в голову не пришел такой замечательный план!
Ох, боги, когда же наконец они встретятся? И она обязательно, непременно скажет ему «да»!
— Урод, говнюк, ублюдок недоношенный, козззел!.. — Фантазии Лысого не хватало на заковыристую брань, а вот энергии было даже больше, чем нужно.
Риммер был полностью согласен со звучащими эпитетами, и если бы осмелился, добавил бы к ним своих. Но он не решался. Лысый принадлежал ближнему окружению Эннета, и поддакивать в этой ситуации, означало — нарываться. Тем более что все выкрики имели непосредственное отношение к самому Эннету.
— Притухни, — предложил Фредди. — Сам виноват.
— Чо?
— Бегать быстрей надо, а не «чо»…
Велли, прикусив губу, смотрел, как от ворот подземной стоянки медленно отъезжают машины. В них — все, кто выжил после боя за порт. И все, кто успел к месту сбора.
Они трое — не успели. Вероятней всего, многие не успели. Машины было всего три. Один тяжелый грузовик, а две — обычные городские кары промежуточного класса.
От ощущения приближающейся катастрофы хотелось кричать в голос. Велли изредка поглядывал с надеждой на старших товарищей, но те, видимо, сами не знали, что делать дальше.
— Положу всех, — хрипло сообщил Лысый, когда запас брани у него окончательно иссяк.
— Для этого надо, как минимум, чтобы они вернулись…
— А, …, какая разница?
— Смотрите… — прошептал Велли, который все это время с тоской наблюдал за машинами, уходящими в змеящуюся пылевую муть. — Смотрите!
Идущий впереди грузовик уже почти скрылся в мареве. И вдруг на его месте, там, где только что маячило мутное пятно, разлилась короткая яркая вспышка. Потом еще одна, и еще. Велли увидел, как идущие сзади легкие кары попытались, покинув дорожное покрытие, свернуть в дюны. Это им не удалось…
Фредди обозначил ситуацию емко, но неинформативно. Лысый сплюнул под ноги:
— Гведи! Дерьмо, они не собирались оставлять нас в игре…
— Надо отсюда уходить, — предложил Велли, не в силах оторвать взгляда от догорающих в черном дыму машин. И в этот момент первые удары посыпались на основной купол здания вокзала. Оставалось только порадоваться, что техническое крыло, в котором сейчас они находились, располагается в пятидесяти метрах от принявшей на себя удар конструкции…
— Всех положу, — пробормотал Лысый, и вдруг, без всякого предупреждения, бросился к выходу.
От грохота следующего взрыва у Велли заложило уши. Он мешкал лишь секунду…
Купол большого зала не провалился внутрь только чудом. В нем зияли бреши, пол оказался засыпан обломками пластика и крепежных конструкций.
Джет видел, что если так будет продолжаться, то шансов удержать гведи хотя бы час, у них просто нет. Да какое — час. Хорошо снаряженные вояки просто пройдут по ним, даже не заметив, что тут кто-то был.
А потом все резко изменилось. На обзорные окна купола опустились пылевые щиты. Они закрыли даже часть пробоин. Стало темно. Сверху посыпались искры, хищно затрещали разряды — это закоротило поврежденные взрывами цепи. А значит, включились силовые щиты. А силовые щиты, это драгоценное время, время, которое удалось выиграть…
— Темно, — посетовала Мелисса, выглянув в зал.
Джет промолчал. Укрытие они выбрали не самое надежное, но зато тут было одно несомненное преимущество. Полуразрушенное табло закрывало спрятавшихся от взглядов тех, кто войдет в зал через арку главного входа.
А вот, если гведи появятся из коридора…
Снова работала глушилка, и теперь стало совершенно непонятно, что и где происходит. Здесь же, у бывшего зала ожидания, пока тишь да гладь.
Это, кстати, еще ни о чем не говорит. Первая линия обороны проходит по пандусам самого верхнего уровня. Там есть смотровая площадка. Именно ей пользовались бандиты, чтобы не подпускать к зданию полицейских…
— Может, они тут и вовсе не появятся, — прошептала мисс Робсон, которая очень не любила ждать.
— Хорошо бы. Но вон тот вход, видишь? Это единственная дверь в зал телепортаторов, насколько я понимаю. Так что, будь спокойна, они здесь будут.
Вспыхнуло, загрохотало.
Джет зло выругался, увидев, как рушатся панели защиты у главного входа.
Вероятно, сработал какой-то аналог армейского мерга.
— Сейчас начнется, — посулил он напарнице, и поудобней перехватил плазменку, приготовившись стрелять.
— Сюда бы дискомет… — мечтательно шепнула Мелисса.
Джет кивнул, хотя и удивился осведомленности мисс Робсон. Дискометы еще не успели стать распространенным видом оружия.
Диски были не диски, а двуполярные генераторы силового поля. Вращаясь с бешеной скоростью, они добирались до любой точки неподалеку от цели. Момент окончания вращения активировал поле, и поле резало пополам все, что находилось в его плоскости. Диаметр поражения метров двадцать. Впрочем, если ты недалеко от этих двадцати, то тоже можешь заработать серьезные порезы или ушибы. Прелесть в том, что стрелявшего вычислить практически невозможно. Диски маленькие и плоские, замечают их обычно только после того, как дело сделано, а само оружие работает тише, чем дышит стреляющий из него человек. Кроме того, вращение остановить может только серьезное препятствие. Например, ткань любой толщины, кожу или гибкий пластик диск проходит на раз. А от камня или стали он может и срикошетить. Вот тогда стрелка уж точно никто не увидит.
Единственное условие — «соблюдай дистанцию».
Интересоваться, откуда у звезды Интерпола такие познания, было уже некогда — Первая группа атаковавших появилась в светлой бесформенной дыре, что когда-то была центральным входом.
Джет навел свое оружие на цель и тут же выстрелил.
Попадание было. Но вот имело ли оно смысл?
— У них броня, — ахнула Мелисса.
— Ну не в купальниках же им на штурм идти?
Еще выстрел. Еще. Помогает? Не похоже. Их четверо. Должна быть пятерка, но их четверо. Значит, одного достали еще на входе.
Еще выстрел.
Джет выбрал себе мишенью того, кто шел первым и, похоже, командовал. Мелисса сжимала бесполезный против защитных скафов гведи импульсник, и ждала, что будет дальше.
Быть бесполезной она любила еще меньше, чем ждать.
С детства романтический образ покорителя Дальних Пределов не давал мне жить спокойно. Отважные ученые в обтягивающих скафандрах отстреливаются от гигантской каракатицы. На фоне инопланетного заката целуются капитан и спасённая им от зубастых головоногов красавица. Разумеется, тоже в обтягивающем скафандре. Это ли не жизнь?! Мечта!
Даже служба в космодесантуре не выбила из меня этой чуши. Через месяц после дембеля я прискакал на вербовочный пункт, предвкушая приключения.
Увы. Реальность, как всегда, разошлась с фантазиями. За тем, чтоб в зону посадки не выбежало что-нибудь гигантски-опасное, следят спецкоманды, изучающие и подчищающие местную фауну. Предаваться романтике, если с вами всё в порядке, и вы понимаете — о чем я, просто не с кем. Команды чаще всего формируются из мужчин. А женщины, если и попадаются, то целоваться с ними — сомнительное удовольствие. Эти красотки все, как одна, считают, что кратчайший путь к сердцу мужчины — сквозь проломленные рёбра.
Исследование планет — занятие не для слабаков! Хотя… Кого я хочу обмануть? Это именно для них. Если называть вещи своими именами, я — самая высокооплачиваемая в космосе нянька. Воевать особо не с кем. Отвоевались лет десять назад, до сих пор тошно. Выжженные в ноль сектора отбили охоту надолго. Ну, или пока нашим главнюкам не найдётся, с кем повздорить из-за сахарной косточки.
Интересного в «заманчивых звёздных далях» всё меньше. Мотаются от скопления к скоплению сейчас только любители покопаться в останках древних цивилизаций. И маркитанты, естественно. Куда ж без маркитантов. Десантников превратили в добрых фей-крёстных, следящих, чтобы клиенты не заблудились и не расквасили себе коленку. А уж если случится такая неприятность, наша задача — промокнуть им платочком слёзы и проводить домой. Скучища.
Этот рейс тоже не сулил ничего другого. Я бы и вовсе не полетел, кабы не щедрые командировочные. Экспедицию снарядил БОТАН — Большая Трансгалакадемия Наук. А «яйцеголовые» денег на подготовку не жалеют. Правда, и мороки с ними не оберёшься. С торговцами проще: старое доброе физическое внушение никто не отменял. А тут думай, как бы ненароком ходячий интеллект не повредить.
Деньги деньгами, но с подопечными в этот раз действительно не повезло. Когда нас продемонстрировали друг другу перед вылетом, меня аж передёрнуло. Парочка совсем зелёных археологов с горящими от энтузиазма глазами и шилом в мешке. Семен и Игорь, тьфу… точнее, Сеня и Игорёк, как они представились. Опыта межзвёздных перелётов — ноль. Коэффициент приспосабливаемости — на нижней границе нормы. Физическая форма оставляет желать много лучшего. Оставляет, а сама уходит к другому. Ко мне, например.
Пока мы летели к ближайшей кротовьей норе на черепашьей сверхсветовой, пассажиры не доставляли хлопот. Меня разбудили на неделю раньше остальных. В то время как они мирно посапывали в холодильниках, набираясь сил для великих свершений, я отъедался, не вылезая из спортзала и оружейной. Входил в кондицию, так сказать. Но хорошее быстро заканчивается.
— Мать моя женщина, уф-ф-ф-ф… — из криокамеры со стоном выбрался худосочный брюнет.
Вот, блин! Как спалось тебе, моя работа? Не успели второго из этих заморышей выпустить, как я об этом пожалел.
— А для чего эта кнопка?
— А какой калибр?
— А как в защитном комбинезоне справляют нужду?
Уже через час я был готов научить птенчиков справлять нужду где-нибудь за бортом. Ну, или засунуть обратно в анабиоз. Причем в мелко-мелко искрошенном виде. Но приходилось терпеть и общаться.
— Ну что, командир, когда уже приземлимся на наше «яичко»? — это Игорёк, он у них лидер. Хм, деловой… Сказано таким тоном, будто по Пределам мотается лет тридцать, не меньше. Но я не купился. Бывалые исследователи «яйцами» необитаемые планеты не называют. Это словечко из сериалов далёкого детства. Однако уличать Игорька не стал — ещё догадается, что я тоже смотрел «Космоквестора и Ко».
— Скоро уже, скоро, — пробурчал я. Скорее, чем мне хотелось бы, мелюзга.
«Яйцо», тьфу!.. планета, на которую нам предстояло плюхнуться, относилась к земному типу. Но легче от этого не становилось. В агрессивной среде пребывание ограничилось бы объёмом кислородного баллона. Сильно не забалуешь, от инструктора не побегаешь. А тут мои туристы могли разгуливать хоть в чем мать родила. Самое неприятное — время поисков пропавших в таких условиях не лимитируется. Случись что, и играть в прятки с ботаниками придётся до второго пришествия.
Вот объясните мне, отчего так несправедливо устроен мир? Есть идеальное место для приземления, лучше — нарочно не придумаешь. Ни куста, ни дерева. Местность просматривается и, что немаловажно, простреливается на километр: «Степь да степь кругом…». Наш прапорщик в учебке, помнится, всегда добавлял: «Кругом, шагом марш». Так нет, птенчики потребовали доставить их в наиболее опасный на вид район экваториального пояса. И ведь инструкция на их стороне. На стороне зла. Заказчикам виднее, куда им надо! Тьфу! Итого, в сухом остатке у нас планета, два беспомощных мозгогрыза и я — суперняня для неудачников.
Дверь шлюза с шипением открылась.
— Подъём, барышни! Ваш выход!
«Барышни» в защитных шлемах пошли, покряхтывая от натуги. Секунда, и я остался наедине с этой сладкой парочкой. Случалось такое, что на корабле, прости, господи, ученые вели себя хуже шкодливых котят — разве что по углам не гадили. Но стоило выйти «в поле» — и ребят как подменяли. Сдержаны, собраны. Лишние мысли — из головы вон. Работа — прежде всего. Профессионалы!
— Слышь, Семка, глянь, камень какой! Ну-ка, на что похож?
— А правда! Похож! Как настоящая! Гы! Гы-гы!
Всё ясно, чуда не случилось.
— Ну-ка, смирна! — рявкнул я. Парни вздрогнули и повернулись ко мне.
— Теперь я говорю, а вы слушаете. Довожу до сведения порядок прохождения маршрута, — я снял с плеча небольшую коробку защитного цвета и протянул её подопечным. — Это — портативный менталограф. Без него вы и шагу ступить не имеете права. Прибор армейский — и школьник справится. Эта штуковина распознает наличие мыслительной деятельности крупных животных, людей и чужих.
Пощелкав тумблерами, я прогнал все режимы и объяснил ученым, как снимать показания. Чай, не дети малые, должны разобраться.
— Отдаю его вам. Мне и так лучемет тащить. Всё легче будет.
Я не стал объяснять, что это в их же интересах: чтоб мне было удобнее вертеться, если вдруг запахнет жареным.
— Теперь запоминайте. Движемся пятнадцать минут. Запаса дальности должно хватить. Останавливаемся, и ты Игорь…ну, или Семен … включаешь прибор. Убедились, что всё чисто — идём дальше. Не убедились, быстренько паникуем и бежим назад к кораблю. Понятно, сынки?
— Понятно, папаша. Только почему нельзя менталограф всё время включенным держать?
— Повторяю, прибор войсковой, — я пропустил остроту мимо ушей, хотя заморыши конкретно хамят. — Мощный, надежный. Но, зараза, с норовом. Есть у него один побочный эффект.
Профессура насторожилась.
— Да нет, здоровью он не вредит. А вот мысли в голову могут приходить странные. Про сексуальное возбуждение слышали что-нибудь? — мне показалось, сквозь скафандр видно, как они покраснели.
— Так вот, чтобы с включенным сканером разгуливать, вам целый месяц один бром нужно жрать без соли. А иначе всё…
— Что «всё»?
— Что-что…гульфик в клочья, вот что. И прочие излишества нехорошие. А нам здесь оргии ни к чему, ведь так? — криво улыбнувшись, спросил я и положил руку на плечо Игорю. Тот моментально отстранился.
— Ладно, салабоны. Не напрягайтесь, вы не в моем вкусе. За полный нежности и страсти взгляд премия — двадцать отжиманий и подзатыльник. А рука у меня тяжёлая. Поэтому прибор быстро включить-отключить, и идём дальше. А то мало ли… вдруг передумаю. Вопросы есть?
Игорь поднял руку. Я поморщился, но кивнул ему.
— А почему он так странно работает?
Ну как не ответить, глядя в эти чистые, по-детски наивные глаза? И ты отвечаешь:
— Самые любопытные у нас не только бегут трусцой всю дорогу, так ещё и тянут на себе большую часть поклажи. Ясно?
А все потому, что сам понятия не имеешь, как и почему эта штука работает. Работает — и всё. Наше дело маленькое.
— Короче, от меня ни на шаг. Увидели камень, сказали мне, только после этого подошли. И не ржать подошли, а изучать. Понятно?
Учёные кивнули, глядя на меня с прежней опаской. Вот и хорошо, что с опаской. Может, хоть подозрения, что проводник — полный псих, немного остудят их пыл.
— Всё, инструктаж окончен. А теперь, бойцы, в путь! До первого привала еще добраться надо. И желательно засветло.
И мы бодренько так пошли.
А вместе с нами пошел дождь. И без того влажные джунгли промокли насквозь уже минут через десять. Под ногами чавкало жуткое месиво. Видимость не просто снизилась, она рухнула, сократившись до нескольких метров. Но мы упорно продвигались вперед, останавливаясь только для сканирования местности.
Пожалуй, будь мои подопечные не такими… ну, подопечными, я бы тотчас развернул их обратно на корабль. Но этим конкретным разгильдяям подобная прогулка только на пользу. Пусть прочувствуют, что работа есть работа. Они, в конце концов, ученые или где?
Подопытные на терапию реагировали терпимо. Присмирели и даже прекратили болтать без умолку. Это меня, доложу, потрясло — ведь даже во сне они что-то бормотали.
Так мы и топали. Сквозь джунгли, дождевые водопады и грязь. От остановки к остановке, от сканирования к сканированию. Молча. Красота!
Я практически дозрел до идеи объявить первый привал, когда, во время очередного замера, Игорёк вдруг дёрнулся и судорожно защелкал тумблерами на сканере. Застыл, а затем снова дернулся. Припадок? Может, не стоило так на них давить?
Я было шагнул к нему, но Сеня меня опередил. Выхватив прибор, он поднес его поближе к шлему. А затем исполнил всё тот же танец «замри-дёрнись-жестикулируй». Это что, злобный инопланетный вирус? Припадки передаются через сканер?
Поиграли, и будет. Прибор, наконец, попал в надёжные руки. Я пригляделся, не веря своим глазам, нажал кнопку повторного скана. И вздрогнул, когда прибор пронзительно пискнул. Ошибка исключалась. Что тут скажешь? Шок? Пожалуй, да. Говорят, новичкам везёт. Может, и вранье. Вот только эти два упыря-желторотика нашли на захолустной планете разумную жизнь.
Эйдан перечитывал написанное раз за разом и не мог поверить своим глазам. Нет. Нет и ещё раз нет. Чутьё подсказывало бросать всё и бежать, укрываться подо мхом или среди высокой травы, перекинуться камнем на дне самого глубокого колодца и замереть там в страхе на веки вечные.
Исписанные смятые листы получили смачный пинок ногой и полетели в угол. Следующий пинок получила дверь подсобки. Эйдан Келли уже проклял тот день, когда впервые решил перейти, и вдвойне проклял своё чутьё — до этого оно никогда не подводило, а Келли расслабился. Ох, зря!
Сначала всё ограничивалось невинными прогулками на Ту Сторону. Лунный свет и дым костров бередили сны и звали за собой, но тихие беззвездные чужие небеса и гладь нефтяных рек возвращали Эйдану покой. Он каждый раз брал с собой плетёный браслет с кусочком холодного железа и каждый раз возвращался вовремя, отвечая на встревоженные взгляды коллег широкой улыбкой и жестом «всё окей». Шепард ругался, но ничего поделать не мог: без прогулок через дверь подсобки, ставших вскоре ежедневными, Эйдан бывал ужасно рассеянным и суетливым, подолгу смотрел куда-то вдаль и совершенно забывал, о чём говорил пару минут назад. Шеф вздохнул и вписал прогулки Келли в обеденный перерыв, наказав тому не опаздывать.
И Келли не опаздывал — на Той Стороне время относительно. Более того, возвращался он совершенно умиротворенным, собранным и часто, к удовольствию Шепарда, с важными сведениями.
Всё было прекрасно, пока Эйдан Келли не решился перейти. Походя познать мультивёрсум — звучит так безрассудно и так заманчиво! А ну как на пользу пойдёт? Вряд ли, но Келли убедил себя, будто пойдёт, и перешел.
Он видел ночные города, населенные древними тварями, имён которых не ведали даже огамские письмена.
Он видел серое марево, из которого рождаются образы безликих людей, похожих друг на друга, сплетаются по двое и тонут в пучине, их породившей.
Он видел прошлое своей родины. Он сидел на облучке кареты, запряженной настоящими келпи, и болтал о всяком со своим сородичем, таким же подменышем: о неурожае, о голоде, об английских идиотах, которые сами не понимают, во что лезут. Кажется, Келли пожелал тому парню не растерять чудесных снов и не обозлиться на мир.
Он видел будущее. Коллективный разум, сотканный из мириад тонких проводков, который сам себе эйдос и сам себе мир.
Но чаще он видел нечто, не слишком отличимое от их реальности. Магии там не было совсем — даже не той магии ши, от которой помогут обереги, а просто магии. Волшебства жизни. Эйдан Келли вглядывался в людей и видел вместо бессмертных душ лишь злобные перекошенные физиономии.
Однажды знакомый лидэрц невзначай предостерег его:
— Ты бы завязывал с переходами, Келли. Сейчас вся Эта Сторона на ушах. Нестабильность. Кто-то шастает сюда за нашими спинами. Прислушайся и потерпи немного, с тебя не убудет.
Эйдан прислушался, конечно. Но не бесконечно же терпеть!
Надо отдать коллегам должное — они на удивление адекватно отнеслись к обнюхиванию и взглядам прямо в глаза. Почти все. Спустя час Эйдан, взбудораженный, со свежей ссадиной от архивного ящика, уже сидел перед капитаном.
Тот лишь красноречиво приложил руку к лицу и потер переносицу.
— Я б с удовольствием уволил тебя, Келли, и отправил к твоим человеческим родителям чистить картошку, чтоб глаза мои тебя тут не видели. Смешение реальностей — это серьёзное дерьмо, понимаешь? И если виноват ты…
Эйдан кивнул. Ещё час назад он был в ужасе от того, что застрял в одном из параллельных миров, где нет магии, все коллеги — умственно отсталые идиоты, а Ричард Норвуд — самовлюблённый говнюк. Теперь, если чутьё не врёт, можно вычеркнуть всё и всех, кроме Норвуда.
— Молись Древним Богам, или кому ты там молишься, чтобы нас не размазали по вот этому вот полу. Так… — Шепард задумался на мгновение, — раз ты уверен, что только Норвуда задело, тебе с ним и работать. Выясни, почему именно он. Может, в крови дело, или в каких-то ритуалах, сам понимаешь. Может, он уже бывал на Той Стороне. А может, тут у нас чей-то злой умысел, и Норвуда специально подменили, м? Над каким там делом он работал в последнее время? Заодно выясни, чем новый Норвуд от нашего отличается: биография, прошлое, черты характера. Встреться с ним сам. С семьёй его свяжись, только без опознания. Нужно же понять, откуда этот Нильс-путешественник прилетел, на каком гусе и как нам его обратно сплавить. В кратчайшие сроки и максимально тихо. Понимаешь?
Эйдан снова кивнул.
— Не хочу на тебя полагаться, но больше не на кого. Отчитаешься утром. Выполняй, Келли.
Оказалось, Кроули всё же не чуждо милосердие. Он лично отвёл обалдуев к Дамблдору, рассказывая им всю дорогу о методах испанской инквизиции.
— И что ты думаешь, ангел?!
— Что же?
— Я так и не увидел на их лицах искреннего раскаяния. По-моему, они даже меня не слушали, продолжая переругиваться. Но больше всех меня взбесил Дамблдор.
— А он-то каким образом?
— Он назначил Поттеру недельную отработку!
— И что здесь такого?
— Ну, не у меня же! — от возмущения Кроули почти зашипел. — Кого он этим хотел наказать?!
— Допустим, ты оставил машину без должного присмотра.
— Ангел, я оставлял свой «бентли» в Сохо напротив стриптиз-бара, когда встречался с ворами и убийцами. Ты думаешь, кому-то из них пришло в голову нацарапать мне на капоте бранное слово?!
— А эти ещё и слово нацарапали? — изумился Азирафель почти искренне.
Кроули ответил уничижительным взглядом и, оказавшись у камина, попытался заставить овечек на картине ходить строем. Что удивительно, у него отлично получилось.
— Даже тупые овцы понимают…
— Ты зря сравниваешь, Кроули. Твои криминальные приятели выросли в среде, где «око-за-око» — деловой этикет, а сейчас ты имеешь дело с подростками.
— Они мне не приятели!
— Допустим, но подростки от них всё-таки отличаются.
— Но мандрагоры…
— Всего лишь растения, — мягко перебил его Азирафель. — И вообще, ты придаёшь слишком много значения таким вещам. Будто не можешь исправить повреждения. Там, кстати, вообще есть повреждения?
— Там одно большое повреждение. И фары не горят.
Эту энергию, определённо, стоило направить в иное русло, и у Азирафеля появилась замечательная идея.
— Ты ведь приехал обратно на машине?
— Нет.
— Нет?!
— А почему тебя это удивляет? Во-первых, я хотел, чтобы эти идиоты задумались о непоправимом вреде, а во-вторых, не хотел ненужных вопросов про ремонт. Я не собираюсь лишний раз махать этой дурацкой палочкой для чьего-то удовольствия!
— Но…
— Я не дрессированный муравьед!
— Ты — демон, — попытался утешить его Азирафель. — Конечно, ты не муравьед.
Кроули с подозрением взглянул на него и сдался:
— Не хочешь прогуляться в Запретный лес?
— Там сейчас сыро, — поёжился Азирафель.
— Ну, как знаешь…
Кроули вдруг показался таким неприкаянным, что Азирафель дрогнул:
— А это вообще далеко?
— Совсем рядом. Там же лес, дальше первой опушки они не проехали.
— Пожалуй, я составлю тебе компанию, Кроули.
И пусть тот ничем не выдал радости, она точно была, иначе Кроули не стал бы открывать перед Азирафелем дверь со словами:
— Будь столь любезен, ангел.
Всё-таки в отсутствии внимания начальства были одни только плюсы. Иначе Азирафель не завернулся бы в зимний плащ, возникший самым чудесным образом, а мёрз бы в этой сырости, и вполне возможно, что простудил земное тело, отзывчивое к таким вещам. Густой туман тоже не добавлял прелести поздней прогулке.
— Далеко ещё?
— Уже нет, ангел.
Балбесам удалось заехать почти в самую чащу, прежде чем их остановило дерево, которое, кстати, после встречи с «бентли» тоже выглядело не самым лучшим образом. Кроули едва ли не бегом бросился к своей машине, позабыв о приемлемом освещении, и Азирафель воспрял духом, принеся хоть какую-то пользу.
— Варвары, — повторил Кроули, начиная поглаживать покорёженный металл. — Гунны.
Под его ладонями вмятины выправлялись, царапины исчезали, а разбитые фары вновь заблестели новыми стёклами. Последним он коснулся крылатого значка «Б», заставляя его сверкать в свете созданного Азирафелем огня. Когда зажглись фары, стало заметно странное движение за кустами.
— Кроули, ты это видел?
— Видел, конечно, — пробурчал он. — Форд «Англия», давно уже переживший лучшие времена, медленно разваливающийся в лесу, куда его, очевидно, затащили такие же любители покататься, только лет десять назад.
— Но он двигается… сам…
— Тебе кажется. Из-за тумана.
Однако Кроули изменил своё мнение после того, как облезлый «форд» осветил «бентли», выезжая из-за кустов, и, лихо развернувшись, скрылся среди деревьев.
— Водителя не было, — констатировал Кроули.
— Не было, — согласился Азирафель.
— Это всё близость Армагеддона, — Кроули потёр виски. — В копилку к дождю из рыбы.
— Возможно. Надеюсь, обратно мы поедем? Ты же не станешь здесь гнать?
— По бездорожью-то? — Кроули приподнял бровь и усмехнулся. — За кого ты меня принимаешь?
Азирафель уже собирался сесть в машину, когда вдруг увидел единорога. Он стоял у дерева, готовый к немедленному бегству, и был таким белым, что казался порождением тумана.
— Кроули, ты тоже это видишь? — шёпотом, чтобы не спугнуть, спросил Азирафель.
— Последнего я видел в Месопотамии перед самым Потопом, — едва слышно отозвался Кроули. — Надо же! Не знал, что где-то им удалось уцелеть.
Азирафель сотворил яблоко и, протягивая его пугливому животному, сделал шаг, потом ещё один, и ещё. Единорог и не думал бежать, наверное, потому что был слишком молод и любопытен, как все подростки. К тому же он очень любил яблоки и совсем не возражал, если его погладить по шее.
— Кроули, — прошептал Азирафель, — смотри, какой он милый. Иди сюда.
— У тебя все милые, — проворчал Кроули. — Даже я.
— Но ты ведь понимаешь? Это же… это же…
— У меня есть глаза, ангел.
Единорог осмелел настолько, что позволил Азирафелю не только гладить и чесать себя между ушей, но и потрогать рог и потрепать по холке.
— А ты не хочешь его погладить?
— Но ты же знаешь мои непростые отношения с животными, — Кроули попытался отступить. — Они не любят меня, я не люблю их, мы не лезем друг к другу.
— Ты должен это почувствовать! — Азирафель взял Кроули за руку и положил его ладонь на шелковистую гриву единорога, накрывая своей. — Разве это не здорово?
Кроули что-то задушено промычал, явно потрясённый такой доверчивостью дикого зверя, и вздрогнул, когда Азирафель начал гладить единорога его рукой, переплетя с ним пальцы.
— Волшебно, правда?
Азирафель стоял так близко, что в не очень ярком свете фар за тёмными стёклами очков сумел разглядеть, как зажмурился Кроули. Очевидно, чувствуя то же самое. Но волшебство продолжалось недолго: где-то хрустнула ветка, и единорог, дёрнувшись, резко отпрыгнул в сторону и через миг скрылся в кустах. Азирафель не сразу выпустил руку Кроули, продолжая её поглаживать, снова и снова переживая красоту момента.
— Достаточно, ангел! — после долгого молчания голос Кроули охрип.
— Как скажешь, дорогой.
Обратно они возвращались в полной тишине, и в кои-то веки Азирафелю удалось насладиться поездкой — так медленно и плавно вёл машину Кроули. Всё-таки бездорожье — отличная вещь для любителей не спешить.
В замке Кроули наотрез отказался пойти в комнаты Азирафеля, сообщив о том, что на сегодня получил достаточно потрясений и теперь желает выспаться. Эту его любовь ко сну понять было непросто. Зачем тратить время на бесполезное продавливание матраса, когда с большей пользой можно заняться чем-то приятным? Читать, например? Или есть блинчики с черникой? Или пить какао?
Азирафель позвал Винки и, попросив у неё блинчиков с какао, принялся расспрашивать о прошлом хозяине. Ему было интересно всё: вкусы, привычки, детские игры, любимые книги, отношения с родителями. Леди-эльф охотно удовлетворяла его любопытство и вообще оказалась неплохой собеседницей. До Кроули, конечно, ей было как до Луны, но зато она не уходила спать в самый неподходящий момент. Потрясений, видите ли, ему многовато — подумаешь, дети разбили машину! Если разобраться, это просто груда металла, кожи и, кажется, резины. К тому же от повреждений не осталось и следа. Азирафель поморщился, пытаясь сосредоточиться на рассказе, и переспросил:
— Как-как её звали?
— Элоиза, сэр. Святая женщина.
Азирафель не захотел расстраивать Винки, а потому не стал говорить, что святые не связываются с демонами.
Вечером после репетиции я убила. Жестоко, расчетливо и с наслаждением.
Бедняга сопротивлялся изо всех сил, но маньяк с издевательским хохотом зарезал его тупым ножом под заглушающий крики жертвы «Раммштайн». Обвинят в убийстве шикарную блондинку, посадят в общую камеру женской тюрьмы, отнимут косметику, пилочку для ногтей и мобильный, а судья, помешанная на социальной справедливости старая дева, откажется отпустить ее под залог!
О, да.
Маленькая литературная месть бывает прекрасна!
Но для восстановления душевного равновесия мести мало. Надо бы и что-нибудь позитивное. К примеру, следующим днем потанцевать в «Зажигалке», отшить пару-тройку кавалеров… не то чтобы несимпатичных, и не то чтобы мне резко стал не нужен секс. Просто – не хочу. Никакого намека на «отношения», шваброй их через колено! И никаких, мать вашу, «милых цыпочек»!
Третьему, татуированному ирландскому медведю, я даже откровенно призналась:
– Мне тоже нравится твоя задница, рыжик, – и с чувством эту задницу ущипнула.
Двухметровый рыжик пробормотал что-то невнятное и слился через две секунды. А я под тихое хрюканье бармена отсалютовала ему вслед двумя пальцами, как асу на мессершмидте.
Натанцевавшись, я спросила у ближайшего официанта:
– Дик здесь?
Меня тут же к нему проводили – в уютный кабинет, больше подходящий сибаритствующему историку, чем содержателю борделя. Деревянные шкафы с книгами, карты, гобелены и старинные мечи на стенах, на полках модели двух каравелл и каракки, шлем конкистадора, подзорная труба и даже муляж средневекового замка.
– А уютненько у вас тут. «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья»? – не опознать корабли Колумба было нереально.
– Они самые, – Дик расплылся в довольной ухмылке. – Мои поздравления великому писателю.
Приземлившись в кресло напротив Дика, я его поблагодарила и полезла в сумку:
– Это от великого писателя, – протянула ему подписанную книгу.
Дик взял ее с благоговением, понюхал, погладил, прижал к щеке и даже глаза прикрыл.
– Правильная книга всегда звучит. Ты когда-нибудь слушала еще не открытую книгу? – мечтательно сказал он, не открывая глаз. – Шум волн, крики чаек, скрип снастей и индейские барабаны. Вот так, – он настучал пальцами по столу ритм. – Словно приближаешься к незнакомому берегу, а там песни, пляски, и не знаешь, то ли тебя съедят на ужин, то ли предложат подарить племени новую кровь, то ли то и другое по очереди.
Я не стала прерывать священнодействие, а занялась апельсиновым фрешем – он дожидался меня на столе. Заботливый Дик. И смотреть, как он медленно читает посвящение, ласкает пальцем титульную страницу – было безумно приятно. Такое простое писательское счастье.
Потом Дик отложил книгу, недалеко и явно ненадолго, и подмигнул мне:
– Снимать стресс сегодня или завтра?
– Сегодня.
На этот раз я тоже заплатила вперед. Полутора штук было жаль, особенно если перевести в рубли по курсу и сравнить с моими русскими гонорарами (за одну ночь – полтора романа), но жабу я задавила в зародыше. Мне нужно в психотерапевтических целях, излечиться от Бонни-зависимости. Есть шанс, что пара-тройка оргазмов с кем-то другим прочистит мозги и освежит эмоции. А то, знаете ли, любовь к больному ублюдку, который закрутил новый самоубийственный роман с Сиреной, крайне вредна для моего здоровья. Хватит с меня безнадежных любовей, короче!
Само собой, озвучивать все это Дику я не стала, он не дурак, сам все прекрасно понимает. Просто перевела деньги на счет, попросила девайсы в том же духе, что и прошлый раз, поцеловала его в щеку и поехала домой. Надо немножко подготовиться. И пообедать по-человечески, а то после свидания с Бонни я чувствовала себя желудком на ножках, а не романтической барышней.
Подготовка была элементарной: принять ванну, надеть купленное вчера платье – цвета осенней листвы, с летящей юбкой и одним открытым плечом, и побрызгаться шейком из мятной воды и эфирного масла лемонграсса. Мир тесен, и я понятия не имею, достанется мне сегодня настоящий хастлер или еще один скучающий миллионер. Надеюсь, по крайней мере, что не Фил Штосс, вроде он в «Зажигалку» не ходит. Короче, запах – изменить, голос – тоже. У лемонграсса, я недавно вычитала в Сети, есть прекрасная особенность, он сажает голос, как при простуде. Надеюсь, я верно рассчитала дозу и получится как в прошлый раз, контральто с легкой хрипотцой.
В бунгало номер семь я приехала чуть заранее. Проверила коробку с девайсами, включила Шаде, даже покопалась в настройках караоке от нечего делать. Вряд ли, конечно, мне взбредет в голову петь сегодня ночью, но кто ж меня знает, такую загадочную! И ровно без пяти восемь позвонила все та же девица от Дика:
– Вы готовы принять заказ, мисс?
Я на миг зажмурилась: как иглой кольнуло. Толстенной такой штопальной иглой прямо в сердце. И отпустило.
– Разумеется. Правила эксплуатации помню.
– Отлично, мисс. Пять минут.
Пять минут. На то, чтобы забыть – ливень, наглую итальянскую морду, кривую улыбку и проникающее в самую душу «mia bella donna». Сегодня – не Бонни, кто-то другой. Может быть, латино. Может быть – швед. Или грек. Или настоящий англо-американец. Рулетка! И смотреть, пока не открою дверь – не буду. И нет, мое сердце бьется так быстро не потому, что я надеюсь на чудо. Не надеюсь. Совсем.
Где этот чертов хастлер? За эти пять минут под дверью я с ума сойду!
С досады пнув дверь, я ушла в комнату, менять Шаде на Анни Ленокс и пить минералку, а то в горле пересохло. И, конечно же, в дверь позвонили, когда я сделала первый глоток. Кто бы сомневался, да?
Нет, не бежать. Спокойно выпить еще, медленно дойти до холла, взглянуть, кого прислал Дик… Спокойно взглянуть, без дрожи в коленках и трепыхания!.. Ну?
Один взгляд в дверное стекло, с порога комнаты – и я рассмеялась. Вот черт разберет, грек там или швед, за этими ветками? Может, доставка веников на дом?
Веник был что надо: охапка веток в розово-сиренево-белых цветах, не сакура, конечно, но что-то похожее. Кстати, такое растет здесь же, между домиками. А из-под веток снизу только и видно, что джинсы. И руки, которые эту охапку держат… смуглые, с длинными чуткими пальцами, такие знакомые руки в кожаных напульсниках…
Я чуть не споткнулась на ровном месте, хорошо, удержалась за стенку. Закрыла глаза. Отпила минералки. Открыла глаза.
Цветущий веник, голубые джинсы и смуглые руки никуда не делись.
Убью Дика. Не мог прислать кого-то менее похожего? Шведа. Или китайца. Или негра. Да хоть эскимоса, мать вашу!
Ладно. Пять шагов до двери, открываем…
– Заходи.
Не негр и не швед протягивает мне цветущие ветки, делает два шага вперед, и…
– Ваш заказ, мадонна, – криво и нежно улыбается мне Бонни Джеральд; его глаза завязаны черной лентой, той самой. Моей лентой.
Больной ублюдок, который сейчас должен быть с Сиреной. Я еще утром в Сети видела стопятьсот кричащих заголовков: Сирена и Бонни снова вместе! Старая любовь не ржавеет! Звездный дуэт становится суперзвездным трио! И вся такая сентиментально-сенсационная муть. С фотками. Со свеженькими, с пылу-с жару фотками сладкой парочки.
Ненавижу.
Какого черта он делает здесь? У них же медовый, вашу мать, месяц на вилле «Сирена» в Беверли Хиллз!
Цветущие ветки упали – я не стала их брать. Упали, рассыпались по полу. Улыбка Бонни погасла. Его голливудское самодовольство слезло, как старая дешевая позолота.
– Тебе не нравится? – прозвучало так… беззащитно. Словно «ты хотела видеть не меня?»
Нет, Бонни. Не так. Я не хочу видеть черточек усталости у твоих губ. Не хочу слышать такой знакомый и такой непривычно мягкий голос. Не хочу чувствовать твой запах – чистой кожи, горько-сладких цветов и «Кензо» из моих непристойных снов. Не хочу надеяться на чудо.
Мне нужно было сказать: нет. Мне не нравятся цветы. Я не хочу тебя.
Но вместо этого я протянула руку, разгладила пальцем едва намеченную морщинку…
Единственное прикосновение прошило меня, как электрическим разрядом – наслаждение, облегчение, боль, надежда, черт знает что еще – а неважно, все неважно, только его тепло, нежность его кожи, его губ… Он всего лишь поцеловал мою ладонь. И шепнул:
– Мята и лемонграсс.
– Ты помнишь условие, Бонни.
– Разумеется. – Потерся щекой о мою ладонь, вызывающе усмехнулся, хотел что-то сказать… и с тихим стоном-выдохом шагнул ко мне, обнял, нашел своими губами мои…
Я не успела вздохнуть, а может, забыла дышать. Обо всем забыла. Слишком нежно, слишком сладко – этот поцелуй, и его руки на моей спине, и его кожа под моими ладонями, и запах – лемонграсс, мятые цветы, «Кензо». Бонни. Мой Бонни. Мой чертов больной ублюдок.
Я опомнилась, только когда что-то под ногами громко хрустнуло.
Пока – цветущие ветки, но если я не возьму себя в руки, то скоро под его ногами окажется мое сердце. Нет. Обойдется!
Вплетя пальцы в его волосы, я резко дернула, заставляя его оторваться от моих губ и опуститься на колени. Он повиновался – растерянно, неохотно. И вздрогнул, когда я ударила его по щеке, напрягся… Мне даже на миг показалось, что сейчас сжатая пружина развернется – и… но Бонни только прикусил губу и склонил голову.
– Нехорошо ронять цветы. Собери, – велела ему.
– Я сожалею, мадонна.
Голова опущена, но в голосе – буря эмоций. Вот, так намного лучше. Не так близко. И вид совсем другой: мужчина у моих ног, на коленях, это уже почти котенок. Нечем тут восхищаться. Всего лишь больной ублюдок, который прется от грязных игр. Слабак. Тряпка. Извращенец. Я не люблю тебя.
Еще бы самой в это поверить. И не любоваться каждым его движением – не должен быть красивым и желанным мужчина, который ползает по полу, на ощупь отыскивая ветки. Чертов больной ублюдок, ненавижу!
– Ваши цветы, мадонна, – он протянул мне охапку, не вставая с колен.
Вот только почтения и покорности – ни на грош. Одна кривая улыбочка чего стоит.
Я неторопливо погладила его по щеке, сжала, впившись ногтями – он задышал чаще, ветки в его руках жалобно хрустнули.
– Ты плохо стараешься. Собери все.
Оттолкнув его, я села на высокую тумбу и взялась за минералку. Отсюда вид лучше. Убедительнее. В самом деле, дивное зрелище: больной ублюдок на четвереньках и с охапкой идиотских веток шарит по полу. Вот что мне нужно помнить, а не…
Перед глазами тут же всплыла совсем другая картина: Бонни надо мной, лицо искажено страстью, плечи бугрятся мускулами…
Нет! Не хочу! Ненавижу тебя!
– Холодно, Бонни, – усмехнулась я и, когда он потянулся за еще одной веткой, со всей злости пнула его в плечо. И тут же зашипела сквозь зубы. Больно! Босиком же!.. Почему, почему я такая дура?
А он на миг замер, поднял голову – слепо глянул на меня.
– Ты ушиблась?
Я не успела ответить, как он оказался рядом, взял мою стопу в ладони, накрыл поджатые от боли пальцы губами. Цветы, разумеется, снова рассыпались по полу. А я в полном раздрае не знала, то ли мне смеяться, то ли плакать. Это было так странно… так неправильно… и безумно сладко. Боль исчезла, кожа покрылась мурашками, и словно все нервные клетки сосредоточились там, под его губами. А он поймал и вторую ногу, мои стопы отлично умещались в его ладонях, и аккуратно разминал, и продолжал ласкать губами – подъем, щиколотки, вот потерся лицом… Некстати вспомнилось, что сегодня на мне новенькие стринги. Цвета шампанского. А Бонни их не увидит.
Зато почувствует. Совсем-совсем скоро.
Потому что мы поиграем немножко иначе. У меня хватит самоконтроля на игру!
– Уже теплее, Бонни.
Я погладила его щеку подъемом стопы, потом поставила ногу ему на плечо – и позволила его рукам скользнуть выше, а следом и губам. Даже юбку подняла. И бесстыдно любовалась нашим отражением в зеркале – Бонни на коленях, его руки на моих бедрах, голова между моих разведенных ног, а я сама раскраснелась и выгибаюсь, как блудливая кошка. Да, сегодня я буду очень плохой девочкой. О-очень!
Его язык скользнул по внутренней стороне бедра, дыхание коснулось самого нежного места – чертовы трусики мешали, впивались, я вся уже дрожала от желания. А он, черт бы его побрал, замер!
– Ну! – я топнула по его плечу.
И тут он, наконец, лизнул меня именно там, где нужно. Прямо через трусики. Я едва не закричала, так это было…
– Горячо, Бонни! – выдохнула я, зажмуриваясь… впитывая всем телом его ласки… и вскрикнула: он прикусил самое чувствительное местечко. Бог мой, как остро! Мои глаза распахнулись сами собой, а отражение в зеркале заставило покраснеть и завело еще больше. Полностью одетый Бонни. Полностью одетая я, только юбка задрана. И безумно непристойная поза, если б меня сейчас увидел мой бывший, его бы кондрашка хватила!
Эту прекрасную мысль развить мне не удалось – Бонни вытворял языком такое, что я вся текла и плавилась. Включая мозг. И единственное, о чем могла думать, это:
– Еще, Бонни, ну же! Ну!.. Да…
Оргазм с открытыми глазами, когда видишь себя и своего любовника, это что-то невероятное. Словно смотришь фильм и сам в нем участвуешь. Это – почти Оскар, только для двоих. Это… не знаю. Не могу думать. Мне просто хорошо-о… Нет, не убирай руки, нет!..
Я машинально потянулась за Бонни, но тут же замерла: он отодвинулся едва-едва, и убрал руки с моих бедер только чтобы…
Он расстегивал джинсы торопливо и неловко, кусал губу и тяжело дышал, а я смотрела на его подрагивающие смуглые руки, на показавшуюся влажную головку – и едва удерживалась, чтобы не тянуть его к себе прямо сейчас.
Господи, он такой красивый. Мой Бонни.
– Иди ко мне, – выдохнула ему в губы, отодвигая мокрую насквозь ткань трусиков и подаваясь ему навстречу. – Мой Бонни.
Он заполнил меня целиком. Сразу. Так естественно и правильно, как не бывает. И с каждым его движением словно что-то внутри меня раскрывалось, освобождалось – я не знала, что и почему, не хотела знать! Мне достаточно было чувствовать его, каждую мышцу, каждый вздох, каждое движение…
Мы кончили одновременно. Вцепившись друг в друга. Бонни держал меня в руках, я обнимала его ногами. Он содрогался внутри меня, в такт волнам моего наслаждения. Он, послушный моим рукам, снова опустился на колени и нежно-нежно слизывал с меня свое семя, а меня накрывало еще одной волной. Я даже успела подумать, что три оргазма подряд входят в привычку… и не успела додумать, хорошо это или плохо, потому что Бонни сделал что-то такое… такое… меня унесло. Куда-то. Не знаю. Но там было хорошо. Наверное, это был рай для плохих девочек. А может быть, рай для плохих девочек был в объятиях Бонни. В его руках.
Сейчас. Сейчас я открою глаза, соберу мысли в кучку… сейчас вспомню, на чем мы остановились… ах, да. Он принес цветы, а я его ненавижу. Точно.
Зачем ненавижу, не помню. Неважно.
А он улыбается. Прижимает меня к себе, и твердый член упирается в меня, едва-едва трется, разгоняя по моему телу тяжелую жаркую волну.
– Чего ты хочешь сейчас, mia bella? – шепчет Бонни мне в висок.
– Тебя, – отвечаю я и чуть меняю позу, чтобы он оказался во мне. Беру его за волосы, наматываю на кулак вместе с концами ленты, тяну назад. Он откидывает голову, тихо стонет, его бедра резко двигаются вперед. Я хватаю воздух открытым ртом и, с трудом сглотнув, требую: – Не смей кончать, больной ублюдок.
У него становится такое лицо, словно… словно ему вечность и коньки в придачу подарили. Словно он… счастлив.
– Si, – толчок, – Madonna, – еще толчок, – все… что… хочешь! – обещает мне вечность и коньки.
Сжав его в себе, провожу языком по напряженному горлу. Он дрожит и стонет. Я прикусываю кожу у основания шеи, целую взасос. И недоверчиво спрашиваю:
– Все-все?
– Да.
Я верю. Я знаю, сейчас он в самом деле готов сделать все, что я захочу. Все-все. И немножко сверх. Это прекрасно, пронзительно и страшно, видеть его сумасшедшее, бесконечное доверие. Я уже знаю, как я им воспользуюсь, и будь я проклята, если отступлю!