На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
На какое-то неуловимое мгновение она видела в стройном темноволосом царедворце тот же точёный профиль, ту же манеру держаться, то же изящество движений. Но обман таял, как снежинки на горячем противне, она уже видела, что никакого сходства нет, что молодой человек, поманивший сходством, сам по себе недурен и манеры его благородны, в глазах его светится ум, но… но он не Геро. И сходство она придумала, а полумрак и волнение ей подыграли. Почему бы ей вновь не допустить ошибку?
Нет полумрака галерей и гостиных, есть освещённая утренним солнцем дорога. Но пошутить может и солнце. Разве оно не могло её попросту ослепить, соткать этот образ из рваных пятен, из обрывков теней, из усталости её глаз, из блеска повлажневших ресниц и тех же её надежд?
Те двое ещё далеко, вот они подойдут чуть ближе, и она убедится, что ошиблась, вновь ошиблась. Убедится и вздохнёт с облегчением. Они не спешили, их спутники были уже далеко, а они всё медлили.
Клотильда узнала девочку. Тут она сдалась сразу, без пререканий с памятью. Конечно, это Мария. Она видела девочку всего несколько дней назад перед домом кюре, когда Мария дразнила кота. Девочка вышагивала торжественно. Платье на ней нарядное, в кружевах, в тёмных волосах – ленты, и, кажется, цветы. В руках у неё маленький сноп пшеницы.
Мальчик, тот же, кого Геро называл Максимилианом, тоже одет нарядно. Держится покровительственно. Он отстал от девочки на шаг и не сводит с неё глаз.
Клотильда всё же осмелилась перевести взгляд на взрослых. Она уже преодолела гнев и отрицание, поторговалась с памятью и смирилась. Это они, её сводная сестра Жанет и её бывший любовник Геро. Жанет беспечно опиралась на его руку, будто под ногами у неё фигурный паркет Фонтенбло, а не пыль проселочной дороги. Да и Геро не выказывал смущения. Они держались, как… Нет, не как любовники.
Они держались, как супруги. Супруги, венчанные, если не суетным миром, так самим небом.
Круг замкнулся, змея укусила хвост. Вот он, подвох, тайный межстрочный смысл той покладистости, с какой судьба шла ей навстречу. На странице вселенской книги, где она уже вывела свой заголовок, под упавшим лучом звезды, проступили иные знаки. Ей не позволили идти дальше, её вернули обратно, отвели по горизонтали, как шахматную фигуру.
«Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
Нерадивый ученик получает прежнее задание, чтобы исправить допущенные ошибки. Нерадивый смертный возвращается в прошлое по замкнутой петле времени. Она уже пережила тот день. Она уже их видела. Всё повторяется.
Несовпадение в деталях. Тогда, весной, в день св. Иосифа она стояла у алтаря рядом с епископом, не опасаясь быть узнанной. Напротив, она выставляла своё присутствие напоказ, почти громыхала своим именем и своей щедростью, когда выуживала из кошелька монеты. На этот раз она прячется среди могил, как презренный гробокопатель.
Декорации слегка обветшали, и маска её потускнела. Вместо щедрой, знатной благотворительницы почти изгнанница, вынужденная порочить себя шпионством. Тогда рядом с ним была жена простолюдинка, робкая, измождённая, с красными, потрескавшимися руками, в грошовой кисее и стираном сукне. Почти увядшая на заре юности, будущая мать, волочащая свой живот, как чугунный шар.
И вот на месте дочери ювелира – дочь короля!
Кожа у неё белая, но это не бледность недомогания. Это белизна природная, служащая украшением. Потому что у всех рыжих такая кожа, и Жанет не исключение. Эта белая кожа такая чувствительная, что Жанет прячет лицо под шляпой, не желая множить свои веснушки. Годами она старше своей предшественницы.
Сколько было той? Восемнадцать? Жанет – двадцать пять, но разве она не воплощение молодости? Жанет дерзкая, самоуверенная, сияющая, ступает изящно, но твёрдо, без колебаний и жеманства. Она опирается на руку своего… нет, не любовника, возлюбленного. Даже супруга. Возлюбленного супруга.
Она и не думает скрываться или стыдиться. Она идёт с ним рядом открыто, безразличная к возможному осуждению её выбора. Она готова подтвердить свой выбор перед целым светом и не отступится от него, даже если этот свет изгонит её и признает чужеродной.
Её предшественница, невзирая на законное место рядом с супругом, на благословение самого епископа, так и не избавилась от вины. Эту её вину Клотильда видела в её опущенной голове, поникших плечах. Она чувствовала себя преступницей, воровкой, покусившейся на недозволенное счастье, стыдилась своего маленького бунтарства.
О, Жанет и не думала стыдиться! Она гордилась! Она будто выступала под руку с императором под восхищенными взглядами толпы. Она шествовала, увенчанная короной, а не шляпой из простого фетра.
И Геро значительно отличался от того мучимого тревогой юного супруга. На свою бледную жену он смотрел с какой-то щемящей нежностью, скорее жалел, чем любил. А вот эту, которая была с ним рядом сейчас, он любит.
Клотильда на мгновение закрыла глаза, испытывая под веками пылающую пятнами боль, как это бывает у неразумного, глядящего на солнце. Она почти ослепла. Ослепла от его улыбки, от его счастья.
Те двое просто шли рядом, вполне благопристойно, без недозволенных касаний, без флирта и затяжных взглядов. И все же нечто неуловимое, доступное прочтению лишь уязвленным страстью, указывало на то, что их безумно влечёт друг к другу; что их взаимная любовная игра продолжается даже сейчас, через улыбки, короткие фразы и взгляды, которыми они обменивались. И взгляды эти, короткие, почти беглые, выдают их опасение потеряться друг в друге, заглянуть в глаза и забыть, где они, куда идут и зачем, вот они и вынуждены отвлекаться, чтобы сохранять здравое присутствие.
И благопристойного скрещения рук им хватает для поддержания взаимного пламени, ибо то чувство, что ими владеет, что их соединяет через колебание воздуха и солнечные пятна, не нуждается в грубых телесных потугах, в изощренных, порой даже мучительных телесных приёмах, к коим прибегают пресыщенные, холодные распутники.
Этим двоим для постижения высшей радости достаточно переплести пальцы, а всё остальное уже обращалось в необязательное излишество, в сладости к окончанию трапезы.
Редкие любовники знают об участии в этой блаженной, подлунной трапезе, где роса, выпавшая на рассвете, вкушается по капле, где ломтик райского плода, источая аромат, делится на множество полупрозрачных долек, которыми влюбленные потчуют друг друга, где виноградный сок, густой и бархатистый, касается губ, где преломленный солнцем опалённый хлеб дарует разумную сытость, а залитые глазурью пирожные стоят на дальнем конце стола, и подвигаться к ним следует медленно, чтобы вкус их достиг необходимой пряной густоты, чтобы сдоба пропиталась нектаром, чтобы орехи и фрукты засахарились.
Большинство любовников видят только эти липкие сладости и сразу же бросаются к ним, поедая торопливо, давясь и чавкая, пренебрегая росой, виноградным соком и солнечным хлебом. Но те двое на дороге знают секрет, они садятся за стол не ради приторных, тающих эклеров или хрустящего драже, они вкушают медленно, соизмеряя свои движения с движением звёзд, наслаждаясь вкусом блюд, рецепты которых составила природа.
Они наслаждаются самым незначительным событием, самым заурядным жестом и самым привычным словом. Им не требуется пряностей и горячительных напитков, ибо соблазн присутствует в них самих. Вот почему они и не подумали остаться в поместье, а отправились к мессе. Потому что им, собственно, всё равно, куда идти и где оставаться, если для обретения согласия и головокружения достаточно протянуть руку. Им всё едино.
Они могут молчать, могут идти по дороге, могут слушать проповедь, могут даже танцевать на ярмарке или плыть на рыбацком баркасе, их трапеза не прервётся. Они по-прежнему будут наедине, в нерасторжимом союзе, в блаженном диалоге душ и томлении тел. Любое их действие, самое незамысловатое, разделённое на двоих, уже высшее искусство восторга, уже сотворчество, пусть даже от них и требуется лишь совместить ритм неспешного шага да присмотреть за детьми.
Вот они и выбрали долг служения этим детям, девочке и мальчику, и наслаждаются своей ролью. Мария (Клотильда вдруг забыла, кто она, эта девочка, ибо за одной, избранной для сюжета, укрылась бесконечная череда всех пятилетних дочерей, покинутых, осиротевших или потерянных) внезапно замешкалась, похоже споткнулась и едва не выронила свой пшеничный сноп. Мальчик тут же подхватил этот пучок, а Жанет, опередив Геро, уже склонилась над ней.