Киборг Bond X4-17
13 апреля 2191 года
— Ты что творишь, Сволочь?! — заорал Рэнтон, выхватывая у киборга свое оружие и взамен отвешивая подзатыльник. — Совсем охренел?!
— Не бей придурка, — рявкнул Харальд. — Без меня! Я вот сейчас до него доковыляю и добавлю!
— Так надо! — оправдывался Bond, закрывшись руками и втянув шею в плечи. — Для полной достоверности! Я специально рассчитал глубину поражения и траекторию. Запущу ускоренное восстановление и все будет выглядеть точно так же, как у Харальда.
— А мне теперь прикажешь для полного сходства с тобой себе в бочину плазмой или еще чем засандалить? — возмутился бизнесмен.
— Тебе не надо, — выглянул из-за скрещенных предплечий киборг. — У меня уже почти все зажило. Я включу косметическую регенерацию и к началу операции шрама не останется. Только на бедре. Его трогать не буду.
— Харальд, у тебя на заднице шрам есть? — сам для себя неожиданно переходя «на ты», спросил инспектор.
— Нет, а у него, что, есть?
— Есть, — Рэнтон сдернул с Bond’а боксеры, обнажая его ягодицу. — Молния, блин!
— Я его тоже уберу, — отскакивая от командира, заявил киборг.
В этот момент в палату влетел доктор Шелдон.
— Что у вас тут творится? Мой кибер сообщил, что вы тут стреляете из бластера. Ларт! Вас, что, нельзя без присмотра оставить?
— Да он сам себе в ногу пальнул… — попытался вставить хоть слово инспектор, но тут Шелдон увидел свежий ожог от лазера на бедре у Bond’а и регенерационный модуль, снятый с ноги пациента, и взревел разъяренным быком: — А ну, марш отсюда! Устроили мне тут дурдом с самострелом!
Рэнтон виновато глянул на Харальда, тот тихой двухметровой мышкой шмыгнул в кровать. Глаза его весело блестели. Инспектор выскользнул в дверь, чтобы не огрести по шее от приятеля. Киборг хотел выскочить вслед за ним, но был перехвачен за шиворот.
— А ты куда намылился? А ну, живо в перевязочную! — и вытолкал его в другую дверь.
Харальд в ожидании персонального нагоняя от дока тихонько посмеивался. Наверное, не зря его подстрелили, потому что этот киборг — лучшее, что у него было за тридцать два года жизни. Пусть и биомашина, но он был живым и настоящим. И другом мог бы стать тоже настоящим.
Доктор Шелдон долго и многоэтажно ругался, пока обрабатывал рану на бедре Bond’a. Тот поглядывал на маячащего в дверях Рэнтона и помалкивал. Ларту тоже доставалось словесных люлей, хотя док мог и физических ввалить. По окончании перевязки киборг вежливо намекнул, что ему необходимо вернуться в палату к Харальду для копирования биометрии. Шелдон снова витиевато матюгнулся, но разрешил — только после того, как он водворит регенерационный модуль на место.
Едва за доком закрылась дверь, Ларт сгреб Bond’а за грудки и зло прошипел, притянув его к себе и упершись лбом в его лоб:
— Ты что творишь, мать твою «DEX-компани»?! Что за самодеятельность? Спалиться хочешь по полной?
Киборг смотрел в бешеные глаза командира и не знал, что сказать.
— Нечего моргать тут, как… Думаешь, я не понимаю, что самостоятельно принимающий решения киборг — это сорванный киборг? Дубина кибернетическая! И что теперь делать прикажешь?
— Я подчищу логи, а видеозапись в палате я отключил, когда ты только выйти собирался, — тихо сказал Bond. — Я же и так сдал себя с потрохами, когда попросил позволить мне переговорить с Харальдом. И там, в кабинете, я понял, что и ты, и парни все знаете. Не в куклы же вы мной поиграть решили.
Ларт выдохнул и медленно разжал пальцы.
— И что теперь с тобой таким умным делать? — устало произнес он.
— Выполнять задание. — Киборг продолжал удерживать взгляд инспектора. — Ларт, я знаю, что меня могут списать едва ли не в любой момент. Я в три раза перекрыл срок эксплуатации для моей линейки. Позволь мне поработать в полную силу? Достать Сизого. — Рэнтон вопросительно вскинул бровь. — Представь себе, у меня есть личные счеты к нему и его подручным. Позволь напомнить, что я на собственной шкуре, точнее мозгах, почках и печени испытал все прелести файерболов.
Ларт быстро зыркнул на дверь палаты и сказал:
— Не пались только, балбесина. Ты же умный и хитрый, раз протянул столько. Одни твои шуточки над нами чего стоят. А там попробуем что-нибудь придумать.
Он отстранился от Bond’а, заслышав шаги Шелдона. Док вышел из палаты и все еще сердито буркнул:
— Пять минут и я вас выкину!
Инспектор и киборг синхронно кивнули и проскользнули мимо него.
— Ох, и злющий ваш док сегодня! — ухмыльнулся Харальд, лежащий закинув руки за голову. — Думал, накостыляет за модуль.
— Пол пациентов не бьет, — на автомате ляпнул Ларт. — Ладно, Сво… Ларс, давай быстро снимай свою биометрию, а то он нас с тобой точно прибьет.
— Ларс? — переспросил Харальд.
— Ну да, мы его решили так называть, если ты согласишься на подмену. Да и вообще пора дать ему человеческое имя, — пояснил Рэнтон.
— ОК, тогда, чтоб не путаться, зовите меня Харальдом, — кивнул бизнесмен, садясь на кровати.
Он поднял руки, развернув ладонями вперед, и постарался максимально широко открыть глаза, когда Bond устроился напротив него и приблизился к его лицу так, что чувствовалось даже легкое дыхание киборга. Ларт посмотрел на эту картину, фыркнул и отвернулся: вид у двух здоровенных мужиков, прижавших ладошку к ладошке и пялящихся друг другу в глаза, был тот еще. Через несколько секунд человек и киборг медленно отодвинулись в разные стороны.
— Биометрические данные скопированы, — машинным голосом доложил Bond.
— Теперь все? — спросил инспектор, поворачиваясь.
— Ребят, хочу напомнить, что у меня через неделю чемпионат по серфингу, — заметил Харальд, снова откидываясь на подушку. — А я буду загорать у вас на конспиративной квартире. Получится, что я солью его так или иначе. Не из-за ранения, так из-за вашей операции. А это серьезно подмочит мою репутацию в профессиональном спорте.
— Значит, я должен выиграть этот чемпионат за тебя? — хмыкнул киборг. — Тогда остается только один пункт. У меня отсутствует программное обеспечение для занятий серфингом, — с самой серьезной физиономией заявил киборг.
— Да нафига тебе оно? — пожал плечами Харальд. — У меня его тоже не было. Научился. Назло отцу… И тебя научу, если найдется уединенное местечко на пляже с подходящим рельефом дна.
— Это было бы здорово, — кивнул Bond.
— Да, чуть не забыл!
Харальд взял с тумбочки комм, «вытащил» несколько файлов, перекинул их в планшет к Ларту.
— Кстати, купи Bond’у точно такой же комм и перекинь эти файлы в него, — велел Харальд. — Тут вирт-ключ от пентхауса в отеле «Невилл-Плаза», который я снял. Пусть Ларс живет там для полной достоверности. Еще вирт-карта с небольшой суммой денег, которой должно хватить на покупку девайса и некоторые представительские расходы.
Ларт попытался сказать, что начальство выделило им деньги для операции, но бизнесмен только отмахнулся, задумчиво побарабанил пальцами по губам и добавил:
— Вероятнее всего, после покушения я нанял бы себе парочку телохранителей. Так что с Ларсом вполне может находиться кто-то из копов — по очереди.
Рэнтон кивнул и сделал пометку в планшете — идея была хорошая. Разве что придется позаботиться о гель-масках, чтобы не светить слишком известными в мире криминала рожами.
Затем Харальд велел взять в номере часть его одежды и привезти на квартиру, где он будет болтаться ближайшие три недели.
— Кстати, Ларт, а где именно я буду жить все это время? — поинтересовался бизнесмен. — Учти, что мне нужен будет доступ в Инфранет, не могу же я похерить все свои дела.
— У меня на квартире, — пожал плечами инспектор. — Увы, обе конспиративные квартиры, на которых мы прятали свидетелей, пришли в негодность после того, как в одной устроили поджог, а вторую взорвали.
— Весело вы живете, — хмыкнул Харальд.
— Не жалуемся, — буркнул Рэнтон.
Жить три недели с этим типом в одной квартире ему не слишком улыбалось, хотя не факт, что вообще придется там бывать. Дело набирало обороты.
— Да, вот еще, — вспомнил бизнесмен. — На стоянке отеля находится мой флайер. Модель «Блю Шарк 3020». Я его везде вожу с собой и летаю только на нем. Настроен на мою биометрию. Найдете, не спутаете.
Bond кивнул.
Дверь палаты открылась и в проеме нарисовалась фигура доктора Шелдона.
— Все, Пол! Мы уже уходим, — поднял руки Рэнтон.
— Док обещает отпустить меня завтра. Так что — до завтра, парни, — сказал Харальд.
Ларт и Bond попрощались и вышли из медблока.
В кабинете их ждали.
— Ну как? — нетерпеливо спросил Мэш, едва Рэнтон и Bond переступили порог.
Ларт обвел своих оперов внимательным взглядом, киборг загадочно молчал.
— Ну?! — не выдержал Селд. — Не нагнетайте уже. Послал так послал. Его право. Какая ему выгода подставляться…
— Согласился, — додержав драматическую паузу, сказал Рэнтон. — Ларс его уболтал. Прав был Тарлин, что предложил использовать кибера по его прямому назначению. Он просто талант! — Последняя фраза прозвучала так пафосно, что даже Bond фыркнул.
Опера принялись поздравлять киборга, хлопать его по плечам. Ларт, посмеиваясь, смотрел на них, собирая в барсетку кое-какие мелочи из стола.
— Парни, вы случайно не знаете какой-нибудь уединенный пляж с хорошим дном? — спросил он. — Нам нужно научить Ларса кататься на доске. И не просто кататься, а очень хорошо! Ему придется выступать за Харальда на чемпионате. Он, конечно, пообещал потренировать Ларса, но нужен укромный уголок.
— Да не вопрос! — потер ладони Дживс. — Знаю я такой пляжик. И дно — то, что надо. И волна там приличная. Можем хоть сейчас поехать, только ко мне за доской сгоняем.
— Сейчас не выйдет. Нам ко мне домой надо, — покачал головой Рэнтон. — Мне же этого Харальда к себе поселить придется. А у меня там… не совсем прибрано. — Опера заржали. — Да ладно, можно подумать, у вас прям идеальный порядок. Ну, исключая Ника.
Дживс и Мэш переглянулись с понимающими ухмылками — их холостяцкие норы явно были не лучше.
— В общем, завтра утром едем на пляж, тренируем Ларса, попутно обсуждаем порядок дальнейших действий. Заканчивайте тут, мы с Ларсом ко мне, — распорядился Рэнтон.
Киборг подхватил пакеты с неожиданно появившимися у него вещами и, попрощавшись, вышел вслед за инспектором.
На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Разобрать слова было невозможно, но Жанет, как видно, задавала вопросы, а девочка то кивала, то качала головой. Жанет попутно, как-то очень ловко, будто занималась этим всю жизнь, поправила платьице, подвязала ленты, ощупала пряжку на башмачке, расправила кружева, уложила выбившейся тёмный локон и, отступив, ещё раз придирчиво осмотрела девочку.
Мария, приподнявшись на цыпочки, сделала полуоборот, чтобы юбочка взметнулась и опала. Лицо девочки раскраснелось от удовольствия.
Мальчик, кажется его звали Максимилиан, и стоявший рядом Геро обменялись понимающими, мужскими взглядами. На лицах обоих появилось выражение добродушной снисходительности к этой женской ленточной канители.
Мария потребовала обратно свой пшеничный сноп и с важностью двинулась дальше. Мальчик с деланно скучающим видом последовал за ней, а Жанет взяла руку Геро. Когда дети отвернулись, Геро склонился к своей спутнице. Жанет тоже подалась к нему. Лица их сблизились, будто они спешили воспользоваться своим мимолётным уединением. Но ограничились прикосновением.
Жанет прильнула щекой, молочным виском к его, смуглому, будто вместо поцелуя желала обменяться с ним мыслями. Но длился этот обмен одно мгновение. И вот они уже продолжают свой путь, с той же благопристойностью и медлительностью, как за минуты до них следовали почтенные прихожане.
Они скрылись в церкви. Кажется, вслед за ними на дороге появится кто-то еще, но Клотильда уже ничего не различала. В глазах ее прыгали пятна.
Она очнулась в тишине спальни священника. Каким-то образом, благодаря памяти тела и разумности собственных ног, ей удалось дойти до дома и даже открыть дверь. Или дверь открыла Дельфина. Клотильда не могла этого сказать.
В те несколько минут она попросту не существовала. С ней что-то произошло, что-то привычное и обыденное, что происходит при сгибании суставов и натяжение мышц. Она двигалась. Ей помогла Дельфина, но сидела она или стояла, или валилась ничком, она не знала.
Она всё ещё смотрела на дорогу. Эта дорога стала ослепительно белой, почти раскалённой, хотя таковой эта дорога вовсе не была. Но в её остаточных видениях, в образах, что прожигали её разум, медленно погружаясь, подобно раскаленных ядрам в тающий лёд, эта дорога сияла так ослепительно, что вытесняла все прочие детали пейзажа: небо, деревья, росший на обочине этой дороги тысячелистник, церковь, могильные плиты, кусты жимолости. Ничего этого не было, как не было её самой, раздавленной, уничтоженной, обращённой в пар.
Она истлела на этой дороге, высохла. У неё вскипели и вытекли глаза. Потому что она ничего не видела. Вместо глаз в её глазницы теперь поместили круглые стекляшки с выбитым изнутри сюжетом. Мужчина и женщина на дороге. Мужчина и женщина.
То, что она испытывает, вовсе не ревность. Ревность — чувство привычное, незатейливое, как осеннее недомогание, которое возобновляется с холодами, кружит, как ленивая муха, скребёт и гложет, а затем, истощившись, задавленное более всесильной скукой, путается в паутине и высыхает до скелета.
Это назойливое кружение Клотильда уже изучила, ещё три года с лёгким раздражением прислушиваясь к коротким перелётам под дребезжание крыльев. Ревность, ленивое насекомое, вспугнутое беспомощной, некрасивой Мадлен. Даже и не ревность.
Досада. Муха, именно муха, полусонная, безмозглая, бьющаяся в стекло. Это глухое, задохшееся жужжание она слышала, когда рядом с ним была дочь, когда он с робкой полуулыбкой погружался в воспоминания, когда бродил где-то и в мыслях и наяву, оставляя собственное тело в распоряжении однобокого инстинкта, когда гладил собаку, когда тоскливо провожал взглядом перелётных птиц, когда… Да что перечислять!
Она слышала кружение этой мухи, слышала её угрожающее падение на труп её надежд. Ей проще было бы сказать, когда она наслаждалась молчанием этой мухи, когда муха или подыхала, или находила створку полуоткрытой. Но это случалось так редко.
Это случалось в те злосчастные часы, когда Геро думал о ней, о своей владелице, но думал не по своей воле, а по вине нерушимых обстоятельств, когда удавалось загнать его в эти обстоятельства, как волка в овраг, разбросав вдоль звериной тропы пылающие угли страхов и тревог. Вот тогда, запуганный, затравленный, он принадлежал ей одной. Она действительно могла назвать себя его владелицей.
Но держать его в этой огненной ловушке она не могла, ибо, как всякий зверь, попавший в капкан, с раздробленными лапами, истекающий кровью, он мог погибнуть и погибнуть очень быстро. Ей приходилось отступать, гасить факелы, и тогда он бежал от неё, бежал к её сопернице, к воспоминаниям о ней, к надеждам и чаяниям. На щеках его вновь появлялся румянец, в глазах – потаённый свет, а к ней возвращалась голодная муха.
Со временем она приноровилась к басовитому жужжанию, как приноравливаются к хромоте, и даже забывала о мучительнице, утешаясь эфемерностью его измен. Какая, собственно, разница, о чём он там думает! Он же здесь, рядом, надежно укрыт от соблазняющих взглядов. Он принадлежит ей, принадлежит безраздельно, а то, что она зачислила в соперницы девочку, это от разыгравшегося самолюбия.
Ей ли бояться какую-то муху, которая только жужжит, ибо не обладает ни жалом, ни ядом. Да мало ли на свете других, досаждающих ей насекомых! Да весь Париж порой напоминает ров с гниющими объедками и крысиными головами, над которым это жужжание оглушительно, как военная канонада. А тут всего одна, полупридушенная.
Клотильда пыталась и не могла вспомнить тот досаждавший перестук крыльев. Она не только ослепла, но и оглохла. Потому что звук, настигший её, пришедший вслед за всполохом, оглушителен.
Как же она была глупа и самонадеянна! Как бездумно называла ревностью то безобидное, щекочущее кружение. О наивность!
Она мыслила себя виртуозом жизни, гроссмейстером, играющим вслепую. Она верила, что испытала все дарованные перекаты чувств, в том числе и кульбиты ревности.
Но ревность — это не жалкая муха, танцующая свой последний танец на мутном стекле. Ревность — это дракон, ревущий, огнедышащий, раскинувший до горизонта чёрные крылья. Верит ли она в драконов? Даже ребёнок посмеётся, задай ему взрослый такой вопрос.
Всем известно, что драконы – вымысел, испускающее дым, гремящее чешуей украшение рыцарских романов. Этих чудовищ выдумали менестрели, чтобы услаждать своими песнями скучающих дам. Драконов не существует! Как не существует этой дарующей бессмертие чаши — Грааля. Или белоснежных единорогов, говорящих птиц и бальзама бессмертия.
А существуют мухи! Жирные и назойливые.
Только что же это за грохот? Что за пламя? Она видит дракона. И этот дракон летит прямо на неё с разверстой пастью, изрыгая пламя, сметая всё вокруг, сжигая и раскаляя сам воздух, который застревает у неё в груди, сжигая её саму, её кожу, её разум. Вот что такое ревность.
«…люта, как преисподняя, ревность; стрелы её – стрелы огненные» (Песнь Песней 8:6)
Ей стало трудно дышать. В горле, от самых губ, по гортани вниз действительно жгло огнём, будто она глотнула неразбавленного уксуса. Дельфина взирала на неё с беспокойством.
Клотильда подумала, что выглядит по меньшей мере странно, и эту странность следует немедленно разрешить.
— Принеси мне воды, — приказала она, и голос свой не узнала. Голосовые связки тоже были обожжены.
Фрейлина бросилась за дверь. «Неужели она ничего не слышит?» — думала Клотильда, провожая взглядом свою придворную даму.
«Такой грохот. Сотрясение небес. На крышу сыплются искры. Чудовищные крылья рассекают воздух. А она не слышит. И те, в церкви, тоже ничего не слышат. Конечно, не слышат. Это мой дракон. Только мой. И мне его обуздать. Или погибнуть».
Пироги…
Вот такие пироги, господин Ян.
Он остановился на выходе из парка. Удержал Зденека, присел на ступеньку. Она мокрая и холодная, да. Но практика показала – ни простудиться, ни качественно умереть у него здесь все едино не получается.
Зденек переминался с ноги на ногу, слезы у него на щеках уже высохли, но взгляд он прятал.
А ведь правда, они никогда не смотрят прямо в глаза. Все жители города. Они словно виноваты в чем-то. Или это я виноват?
– Зденек, извини. Я не могу сейчас в гости.
– Понимаю. Ты только больше так не делай, пожалуйста.
– Не буду. Наверное, надо объяснить? Помнишь, я говорил, что вы мне все снитесь? То есть, мне так казалось.
Ян смотрел в круговерть метели и рассказывал. Вовсе не для Зденека. Он был уверен, что его слова мальчугана не могут волновать хотя бы в силу возраста. Рассказывал себе. Городу. Той самой распроклятой бездне, о которой когда-то обмолвилась Ингрид. Ведь это она – фантом. Призрак памяти, без плоти, без истории, без связи с живым миром. Эй, призрак! Слышишь меня? Смотри, как я умно решил твой ребус…
– Я думал, что лежу где-нибудь в больнице под капельницей, в коме… потом думал, что может, вовсе в психиатрической лечебнице. Знаешь, Зденек, если считать, что все твои неприятности – это только сон, то жить как-то легче. Легче искать выход. Сначала это было даже забавно. Подбирать вопросы, сопоставлять ответы… Знаешь, почему я не вижу зеркал? Я долго думал, и теперь считаю, их от меня специально спрятали, чтобы эта странность не прошла мимо меня. Чтобы она заставляла искать решение, сопоставлять… чтобы у меня не было шанса смириться, забыть обо всем и просто жить, кочевать от дома к дому. В этом ведь тоже есть своя красота, идея, смысл… бредовая версия так? Но если подумать, чем она хуже других? Прошло время, и я понял. Просто так, математически, мне ответа не получить. Я решил, что нужны эксперименты. Такие, которые могли бы пошатнуть устои города, чтобы заставить систему отреагировать на меня… понимаю, что эти попытки тоже были глупостью. Хотя бы потому, что я так и не смог заставить себя совершить что-то этакое. Знаешь, была такая книга. Давно ее читал, не помню уже, как там… но в ней герой свое преступление совершил. А я… в общем, не смог. У меня ведь даже нож есть. Стащил у кого-то на кухне. Специально, на случай, если решусь. Он потом пригодился, чтобы веревку украсть. Такая вот правда. И тогда я подумал – а ведь можно найти другой путь. Если есть хотя бы маленькая вероятность, что это вот все – происходит с нами на самом деле, то не легче ли воздействовать на систему, устранив из нее самого себя?
Повисла тишина. Зденек сказал:
– И что ты доказал? Если, как ты говоришь, все по-настоящему, то ты же не нашел доказательства… а если нет… то значит, в моем появлении виноват твой сон.
– Система, – поправил Ян.
– Сон. Это он меня привел, и это он заставил меня тебя отговорить.
Ян усмехнулся:
– Да брат. Это я дал маху.
– Нет. – Зденек прикусил нижнюю губу и нахмурился.
– Думаешь, как мне помочь? Не надо. Хотя…
Яну было неловко спрашивать у мальчишки, но с другой стороны, других людей в округе не было. Так что можно переступить через гордость…
– Знаешь что, покажи мне дорогу в ближайший кабак.
– Так они все закрыты. Сейчас же сумерки. Никто в сумерки не гуляет.
– Кстати, почему?
Зденек потупился и не стал отвечать.
«А ведь я знаю, почему. – Подумал Ян. – Знаю. Это, наверное, из-за меня. Это меня можно встретить, гуляя по городу в сумерки. Кто я для них – привидение? Что что-то нехорошее, понятно»…
– Я вам покажу дорогу к дяде Юджину. У него всегда компания. Только это далеко.
– Вот. Дядя Юджин здесь живет.
– Ну, пойдем.
– Я нет. Не пойду.
Зденек даже отступил на несколько шагов.
– Почему?
– Он меня ругать будет. Ну, что поздно гуляю.
– А тетка не будет ругать? – коварно поинтересовался Ян.
– А она привыкла. Ой. То есть, у меня нет никакой тетки… до свидания!
Ян, посмеиваясь, постучал. Шли они сюда действительно долго. Настроение вернулось в привычную колею. Стало ровным. Как вода в наполовину полном стакане.
– Здравствуйте, я…
– Проходите, Ян. Я о вас наслышан.
Это был не дом, а что-то вроде охотничьего музея, в котором расположился клуб. По стенам висели чучела белок и барсуков, голова черного вепря и лосиные рога. Рогов было больше всего. Просторное помещение делил пополам длинный стол, за которым уже расположилось несколько человек. Кажется, они расписывали пулю. Женщина средних лет в белом передничке поверх традиционной синей юбки, разливала из бочонка темное пиво.
Юджин оказался высоким и широким в кости мужчиной, самой выдающейся чертой лица которого были пышные бачки.
–Проходите, пожалуйста. Пиво будете? Зося, угости гостя!
Ян почему-то думал, что женщину зовут Марта. Ее просто обязаны были звать Мартой, и не просто Мартой, а непременно фрау. Фрау Мартой. Но ее звали Зося, и это почему-то было важно.
Потому что не сон, решил Ян. Не сон. Вот почему сегодня такой особенный день. Я, наконец, понял, что это не сон… или я знал раньше, но почему-то забыл? Почему я все забываю?
Он спросил об этом Юджина, когда гости начали расходиться.
Пиво было приятным на вкус и почему-то не пьянило.
Юджин жестом позвал Зосю, усадил рядом с собой.
Потом немного подумал и ответил:
– А может, вы и сами не хотите вспоминать? Умом понимаете, что это хорошо бы, но где-то внутри…
– Разве я сделал что-то такое, что следовало забыть?
– Кто знает?
Зося неожиданно шмыгнула носом. Глаза у нее сделались не просто печальные, а жалостливые. Так, будто Ян – не Ян, а бедный больной котенок. Это было унизительно, но Ян промолчал.
Он чувствовал, что именно сегодня, именно здесь ему может открыться хотя бы часть правды. Главное, не спугнуть настроение хозяев.
– Я помню город совсем другим, – сказал он. – Но это воспоминания детства, они яркие, отрывочные. Помню его, как праздник. А цельную картину сложить не получается…
– Понимаю. Но, Ян. Вам никогда не приходило в голову, что вы расплачиваетесь? За какой-то проступок? Может, с вашей точки зрения это был какой-нибудь маленький проступок, о котором вы быстро забыли. Но нашелся кто-то… вы понимаете, о чем я?
– Честно говоря, не очень.
Очень осторожно, и словно нехотя, Юджин сказал:
– Вам не приходило в голову, что это может быть проклятье? Подумайте, все сходится…
– Глупости, – вздохнула Зося. – Выпил лишнего, вот и болтаешь, чего не следует. Вы на него не обижайтесь, Ян. Вообще-то он человек хороший. Просто день такой сегодня… как будто… извините. Пойду я. А то язык совсем меня перестал слушаться. Сама вот глупости мелю…
Она ушла, но Ян видел, как она достала из передника белый платочек.
– Она меня жалеет, – сказал он.
– Женщина. Ей только дай повод кого-нибудь пожалеть…
– А вы, Юджин? Тоже меня… хм… оберегаете он правды? Я давал повод так ко мне относиться?
Юджин долго молчал. Затем встал, тихо, чтобы не скрипели половицы, пошел к буфету. Этот буфет занимал полстены – старинный, резной, с цветными стеклами. Что-то снова царапнуло память, но мимоходом, вскользь.
– Когда я пытаюсь вспомнить, вокруг словно вьюга поднимается. И я уже ни о чем не могу думать, – сообщил Ян.
Юджин вернулся с прозрачной бутылью чего-то покрепче пива.
– «Бельведер», – похвастался он.
Ян кивнул. Водка – это как раз то, что ему сегодня нужно.
Выпили молча. На закуску были только гренки, случайно оставшиеся на столе, но когда и кого это смущало? После второй Юджин сказал:
– Вот вам еще вопрос к размышлению. Вы здесь встретили знакомых? Хоть кого-нибудь? Одноклассников, школьных друзей?
– Думал об этом. Но если для вас время течет обычно… а для меня оно сжато… если я живу только в сумерки… если дело в этом… то за каждые ваши двадцать четыре часа я проживаю от силы три-четыре…
– Ах, да… точно. Я забыл. Все равно, Ян. Проблема глубже…
– Да, я заметил.
– Не ерничайте! К тому же вам и не с чего. Это бабы вас жалеют, по бабьей своей природе. А я прямо скажу. Вы трус. И если бы не…
Ян кивнул. Напросился на откровенность, что называется! Теперь расхлебывай!
Юджин тряхнул головой и замолчал, словно выключили.
– Ну что ж вы. Договаривайте!
– Вы гость. – Угрюмо ответил тот.
– Хотите, чтобы я ушел?
– Чего я хочу… чего хочу… чтобы не было тебя вообще. Такая вот у меня невозможная мечта. Но ты есть, и этого не изменить. И ты теперь будешь сюда приходить. И все они… – Юджин кивнул на пустующий стол, – будут теперь каждый вечер являться не просто попить пива и поболтать. Они будут ждать твоего появления. Посмотреть на тебя…
Ян вздохнул с облегчением – чего-то подобного он ждал. Кто-то когда-то обязательно должен был ему это сказать. Иначе не сходилось. Слишком уж все хорошо, пасторально. А в глаза никто не смотрит. И боятся. Все время боятся. Когда меня нет – боятся, что не приду. Когда прихожу… а все равно боятся. Что не уйду, например. Но это банально. Боятся, что мое проклятье и их затронет. Потому и сидят по домам. Сумерки – время проклятого бродяги. Встретится на улице – задушит. Или съест. Или возьмет за руку да уведет куда неведомо…
Ян прекрасно помнил сказки доброй старухи, что когда-то работала у отца экономкой. Представлял, как это может звучать. В городе всегда верили в страшные, но правдивые легенды.
– А вы убейте меня. Прямо сейчас. – Тихо посоветовал он.
– Вы гость. – Юджин даже побледнел.
– Мы можем выйти на улицу.
– Вы же понимаете, что я этого не сделаю.
– Почему?
– Даже если в старой байке нет ни слова правды… я все равно не хочу быть тем, кто убил сумеречного гостя.
– Отговорка.
Юджин медленно встал. Медленно кивнул.
Неужели решится?
Ян тоже поднялся. «А ведь он не смотрит мне в глаза. Тоже не смотрит».
Вдох. Выдох. Ну, пошли. А чем будут убивать? Неужели из ружья? А до парка – почти час ходьбы…
Юджин подошел и от души врезал ему по лицу. Резко, почти без замаха…
Ян успел подумать – «А может, это и лучше».
Наутро жутко болела голова, а левый глаз так и не открылся. Зося принесла ему лед, завернутый в тряпицу – святая женщина. Юджин тоже заходил. Извиняться за вчерашнее. Но в глаза так и не взглянул.
Народ постепенно собирается к вечернему костру. Сергей лениво подстраивает лады гитары.
— Ты сланцевые щетки на ручье проверил? — негромко спрашивает Платон.
— Да, — Вадим устраивается поудобнее, ловит щенка и почесывает ему брюшко. Тот охотно опрокидывается на бок.
— И что?
— Ты не поверишь. То же самое, что у нас, — усмехается Вадим. — слабые следы касситерита, и ничего более. Ледниковые периоды разнятся, а геология та же. Нонсенс!
Я понимаю, зачем Вадим летал к Чубарам, зачем повел нас купаться, хотя небо было пасмурное. Зачем лазал по каменистому ручью, хотя вода в нем была просто ледяная. Геологи охотятся на камни. Нехорошо в открытую охотиться на чужой земле.
Когда все рассаживаются, Платон неожиданно просит слова. И даже просит Жамах переводить для Евражки.
— Я буду говорить для тех шабашников, которые работают на
экскаваторе, — громко начинает он. — Экскаватор — машина могучая и тяжелая. Заденет — мало не покажется. Поэтому какая главная задача у того, кто в кабине сидит? Думаете, канаву вырыть? Совсем нет. Главная задача — никого из людей не задавить! Потом уже — канаву рыть. А что из этого следует?
Платон делает паузу и оглядывает всех собравшихся.
— Надо смотреть по сторонам, вот что! Перед тем, как за рычаг дернуть, посмотри, нет ли рядом человека.
Это касается и тех шабашников, кто рядом с экскаватором работает. Не подходите ближе, чем на десять шагов, если экскаватор землю роет. А если увидите, что кто-то подошел, отведите в сторону.
— Правильно говоришь, Платон, — выкрикивает с места Вадим. — Один раз живем. Глупо будет, если тебе экскаватор сослепу голову снесет!
— Или поперек переедет! — подхватывает Юра.
Геологи шумят, весело переглядываются. Видимо, вспоминают что-то.
— Ша, урки! — прикрикивает на них Платон. — Если кто видит, что на него прет экскаватор, отскакивайте и вопите во все горло.
— Что вопить? — подает голос Толик.
— Неважно, что, главное — погромче. Лучше всего — «Стой!». Вопить надо не со страха, а чтоб тот, кто в кабине сидит, услышал. Я сказал.
Платон садится, а охотники и геологи еще некоторое время обсуждают, что будет с человеком, если его экскаватор поперек переедет. Сходятся на том, что Платон прав. Мало не покажется.
Утром Света под восхищенными взглядами ребятни махает гирями. У нее это так легко получается, что кажется, будто и на самом деле просто. Кремень попробовал.
— Ну, знаете, — говорит он нам, — эта баба сильней экскаватора.
Закончив махать гирями, Света бежит до моста и обратно. Низачем! Просто так. Побегать ей хочется, силу девать некуда. А под конец лезет в реку. В холодную-холодную воду. При этом визжит так, будто ее туда силой затаскивают. Чудики — они во всем чудики.
Потом у Светы начинаются трудовые будни. И у Мечталки — тоже. Потому что Света из нашего языка пока всего сотню слов выучила. Вот Мечталке и приходится помогать и переводить. Учит Света всех. И охотников, и детей, и девок, и бабок. Кто придет, тех и учит, никого не гонит.
Лучше всего дело идет у меня и у Жамах. Мы русский знаем. Потом — у детей. Они тоже от Ксапы много слов нахватались. Мечталка — не в счет. Она, оказывается, уже давно читать умеет. Читать, вообще-то, просто. Надо только буквы знать. Ну, еще многие слова пишутся не так, как надо. Мы
говорим «щас», а пишется «сейчас». Говорим «дожьжьи», а пишется «дожди». Поэтому писать намного труднее, чем читать. Да еще надо все буквы хорошо помнить. Когда читаешь, взглянул на нее — и вспомнил. А если пишешь, так
не получается.
Из-за того, что писать у нас пока плохо выходит, мы посылаем Ксапе звуковое письмо. То есть, Света дает нам диктофон, и каждый говорит то, что хочет сказать Ксапе. Потом мы относим диктофон Сергею, и он передает ФАЙЛ в больницу. Чего я не понимаю, говорили мы долго, а Сергей в один момент передал. Я спрашиваю его об этом, он говорит, что сжал наше письмо. И руками при этом показывает, будто снежок лепит.
— Ксапа расправить-то файл сможет? — на всякий случай уточняю я.
— Да без проблем! Мы всегда так делаем.
Я все равно мало понимаю. Вернется Ксапа — расспрошу.
— … Отсюда топливо по этим трубам попадает в топливный элемент. В нем оно сгорает по-тихому, но зато образуется много электроэнергии. Электроэнергия идет на электромотор, который крутит несущий винт. Ну, понятно?
— Понятно, что так просто это не понять. Вот эта штука крутит винт, так?
— Так.
— А сила идет из этой толстой бочки?
— Да. Из топливного элемента.
— А в него течет та вонючка, которую мы из бочек наливаем.
— Правильно!
— Так куда вонючка девается?
— А куда в костре дрова деваются? В дым превращаются! Вот в эту дырку дым вылетает.
— Ну да… В дым, тепло и свет… Так электричество — это свет или тепло?
— Электричество — это такая штука, которую можно превратить и в свет, и в тепло, и в силу, которая наши машины двигает. Это такая удобная сила, которую легко и просто преобразовать во что-то нужное и полезное.
— Ну ни фига себе! Это надо переварить. А посмотреть на электричество можно?
Сергей на секунду задумывается.
— Недавно гроза была. Молнии видел? Это дикое природное
электричество. Я не знаю, как лучше объяснить.
— Сила! — восхищаюсь я. — А Жамах говорила… Ну, это неважно. А молнию можно поймать и пустить в твою машину?
— Поймать — запросто! — улыбается Сергей. — Только лучше этого не делать. Для нас молния — слишком могучая штука. Дикая сила! Двигатель видишь? Сгорит на фиг, хоть и железный.
Перевожу чубарам, и идем приставать к Вадиму и Евражке. Евражка лучше меня экскаватором управляет, пусть она и объясняет. Если честно, не хочу я помогать Сергею фильтры мыть. Очень уж воняют все его ведерки и корыта. Охотник не должен ничем пахнуть.
— Надоели они тебе? — улыбается Жамах. — Чупа говорит, ты ничего не скрываешь, но все равно тебя понять трудно. Слова не наши, непонятные. Я ему говорю: «Учи язык».
— Я сам еще мало знаю. А теперь узнал, что и чудики не все знают.
— Они свое дело хорошо знают.
«Какое?» — хочу спросить я машинально. И тут меня — словно дубиной по голове. Они же геологи! На камни охотятся даже если в ручье купаются.
— Жамах, ты права как никогда! — и бегу смотреть, кто чем занят.
Юра из узкой канавы с отвесными стенками, оставшейся после экскаватора, штыковой лопатой делает не такую глубокую, но зато широкую канаву с пологими стенками. При этом старается аккуратно срезать дерн и уложить его на стенки. А самое дно утаптывает ногами. Кажется, работает
и работает человек… Но иногда он выворачивает лопату земли с самого дна канавы и, мелко потряхивая лопату, ссыпает землю, пристально разглядывая комочки и камешки. В один из таких моментов я к нему и подхожу.
— На камни охотишься?
— Точно! — улыбается он. — Совмещаю приятное с полезным.
Очень скоро я слышу новое слово: ГЕОЛОГИЧЕСКОЕ ТЕЛО. Узнаю, что чем глубже яма, тем древнее там земля. Только сначала нужно МОРЕНУ пройти. Что такое ЛЕДНИК, и чем глины отличаются от суглинков, что бывают голубые кембрийские глины, которых у нас нет, и что такое вообще ОБЛОМОЧНЫЙ МАТЕРИАЛ. О любимом деле Юра может говорить часами.
До обеда мы с Юрой «окультуриваем» большой кусок канавы. От самой реки и почти до столовой. А в обед узнаем удивительные новости. К Заречным пришли уважаемые люди от Степняков и очень извинялись. Даже двух девок вернули, которых раньше похитили. Медведь рассказывает, что Заречные тоже одну степнячку домой отпускают. Договорились, что весной будут девками
меняться, но непонятно, что из этого выйдет, потому что все девки к Чубарам хотят.
Медведь понимает, что извиниться степняки хотели перед нами. Но для степняка что мы, что Заречные — без разницы. И приглашает нас, пока степняки домой не ушли.
Я не лечу. Очень зол на них. Да и моя очередь подходит учиться экскаватором землю рыть. Но девок в машину снова столько набилось, что Платон опять о перегрузе говорит.
Когда я с трудом разлепил глаза, всё так же светило солнце. Только почему-то казалось, что это солнце уже следующего дня. В голове заунывно звенело. Интересно, чем это меня так приложили? Неужели хоботом? Да, весьма полезная, выходит, в хозяйстве вещь. Могла бы мать-природа и людям поспособствовать.
Мои попутчики валялись тут же в углу на слежавшемся сене. Понятное дело, все мы были безоружны и связаны по рукам и ногам. Вдобавок подлые слоняры уперли шлемы. Как не догадались ещё и комбезы содрать? То ли совесть поимели, то ли подумали, что это части наших тел. Ну, и на том спасибо. Не пустили по деревне голышом. Конечно, мы бы не замерзли — климат благоприятствует. Но вот телоустройство людей их бы повеселило, наверняка.
Долго разлеживаться нам не дали. Открылась дверь, и нас бережно, почти нежно выпихнули наружу. Судя по количеству публики, собралась вся эта деревенька и ещё половина соседней.
Я лихорадочно перебирал варианты побега. Попытаться пробиться всем втроём? Навряд ли получится. Слоники понаделают из нас ёжиков. Уйти одному? Тогда Семен с Игорем точно не дождутся моего возвращения. Их пустят в расход всё с той же глупой улыбкой на рожах. Третий вариант был самый геройский — будь это космоопера, играла бы бравурная музычка и развевались флаги. Но мне он нравился меньше всех: я отважно ввязываюсь в драку, бешено сопротивляюсь, завязываю хоботы узлом, убиваю двух-трёх… Не, десяток, как минимум… Потом долго и с чувством кричу, давая парням возможность сбежать и укрыться в джунглях. И тогда у них есть шанс… Чушь. Нет у них никакого шанса. Местные догонят, отлупят и схарчат… или что там у них по плану.
Пока я тужился, рассматривая все «за» и «против», нас подтащили к помосту из камней и веток. Ну, натурально, гнездо. Никак не думал, что слоны в гнёздах живут. В гнезде… на троне восседал, по-видимому, местный царёк, увешенный с ног до головы пестрыми бусами.
Огромный, смотрелся он более чем внушительно, превосходя сородичей по всем статьям. В наборе слоников с каминной полки он по праву стоял бы первым. Не исключено, что поэтому он тут всем и заправлял. А ещё говорят, размер — не главное! Глядя на эту груду мяса, я думал лишь об одном: «Куда их бьют-то вообще, чтобы сделать больно?» Нет, можно интуитивно догадаться, конечно. Однако дорого бы я заплатил, чтоб знать наверняка.
Сопровождающие — не хотелось звать их конвоирами — тем временем вывели Игорька вперед, ближе к мусорной куче. Вот тут я ещё раз вспомнил про план номер три с мордобоем и самопожертвованием. Хочется-колется, но, видать, придётся.
Обошлось. Вождь всего-то и хотел, что поговорить. А Игорька как карманный словарь использовал. Коверкая и путая слова, он прогундосил:
— Моему племени нужно идти топтать траву на северном склоне. Поэтому буду краток. Вы сами пришли, никто за хвост не тащил. А значит, должны бдить наш закон. Предлагаю вам протопать обряд ини..ни..ници…нициации, — верховный хоботун аж побагровел, пока отыскивал и выговаривал эту заумь. Да, Игорек, какой чепухи у тебя там только нет под коротко остриженными волосами.
— Вы умеете отказаться. Тогда в бескормицу мы вас съедим. Племени нужно свежее мясо и … витамины? Поэтому пожелать удачи не буду, это не в наших интересах.
Тут он чирикнул что-то по-своему. Не успел я спросить, в чем же заключается обряд, как пара крепких слонов всё так же заботливо подхватила меня подмышки и отволокла в ближайшую хибарку.
Внезапно я заметил, что мои руки свободны. Однако не успел я хоть что-то предпринять по этому поводу, как мне всучили здоровенную стеклянную призму. Призма тут же засветилась, я взглянул на неё и не смог уже оторвать взгляд. Тело словно парализовало. Свет стал ярче, на стеклянной поверхности замелькали странные знаки. Если б я мог кричать — закричал бы. Символы оказались вполне узнаваемы. Голова закружилась. Я низвергся в ад.
***
— Что? Тесты? По физике и математике?
«Проинициировав» чуток, меня вернули в компанию товарищей по несчастью. Они сразу же пристали с расспросами. Я, как мог, отвечал.
— Тесты… Надо же… — парни пораженно смотрели на меня. Я нехотя кивнул. Тесты. Это для них — просто тесты. Для меня же — тёмный лес. Уроки, домашние задания, уравнения, неравенства… Будучи мальчишкой, я был уверен, что всё это придумали враги рода человеческого. А когда попал в армию — окончательно в этом убедился. Не нужны хорошему человеку все эти премудрости. Они его только портят.
— Что же это за устройство такое? — пораженно пробормотал Семен. — Явно наследие какой-то другой, более развитой цивилизации…
Я пожал плечами. После всего пережитого я как-то забыл поинтересоваться у слоняр, что это вообще была за штука.
— Тесты, значит, — Игорек ухмыльнулся, похрустел фалангами пальцев и самодовольно произнес. — Шесть лет в Центральном университете! Переподготовка в Академии Космологии! Вот уж в чем мне нет равных, так это в тестах!
Семен ничего не сказал, но по его физиономии было видно, что он тоже считает себя если не королем тестов, то, как минимум, сереньким кардиналом.
Один за другим мои малыши прогулялись в темную комнату и вернулись довольными. Видно, только мне испытания показались бесчеловечными. Они же спокойно перешептывались:
— Что тебе попалось?
— Да дифур простенький второго порядка, еще и линейный. Я его в ряд разложил, а дальше всё на пальцах…
И не жмут им черепа, интересно? Молодцы, справились. Значит, их сейчас отпустят. А вот у меня начнутся проблемы. Ничего, главное, чтоб они благополучно до корабля добежали. А я-то вывернусь, не впервой.
Вождю притащили нашу итоговую ведомость. В смысле, шустрый слонишка прошептал ему в ухо наши оценки и, поклонившись, удалился. Вождь бросил охране пару ласковых, и те потащили моих сорванцов обратно в нашу импровизированную тюрьму. Наверное, за вещичками. Хоть бы прощения попросили. Одним словом, слоны!
А меня подвели к светлейшему. Сейчас, наверное, родителей в школу вызовут. Или в классе убираться заставят. Ерунда, главное — чтоб из школы не исключили.
Уже привычная процедура — носом по лбу — и он заговорил:
— Ты, солдат, не занят. Нет, как это…свободен. Можешь идти. А этих двоих завтра поутру закоптят. Так мясо дольше хранится.
— Что?!! — я заорал чуть громче, чем следовало пленнику. — Они же на вашей адской машинке всё решили?
— Уй, солдат, ты натурально не понял. Мы жрём всех, кто умнее нас. Это и есть закон. Главный закон. И первая заповедь: «Ты что, мать твою, самый умный?» — слова выходили у него складно и по делу. Видать, с моим словарем работать ему было значительно проще.
— Видел, далеко на севере, пустоши? Когда-то там возвышались города. А теперь их проглотил густой лес и песок. Всё потому, что наши пращуры стали слишком много знать. Не просто любовались звёздами, а готовились их покорить. А потом вдруг перегрызли друг другу глотки. Пустили весь мир под хвост. Конечно, не от большого ума. Но этот ум помог им сделать дубину покрепче, чтоб молотить врагов. Рост интеллекта… тьфу, ну и словечко… это болезнь. Чем он выше, тем больше хочется дальнейшего развития. Жадность ума, солдат. Поэтому вот уже много сотен циклов мы сознательно поддерживаем способности мозга на одном уровне. Ты доказал, что не опасен. Экзаменатор не обманешь. Значит, можешь идти. А твои соплеменники, надеюсь, будут вкусные. Закон есть закон.
Черта с два они оставят в покое город, подумал Лерой. Можно было догадаться.
С наблюдательной вышки городского периметра и в бинокль было прекрасно видно, что сражение за порт проиграно еще до начала. Несмотря даже на противоураганные щиты. Гведи было не так и много, но вот снаряжены они на порядок лучше, чем полицейские. И большая их часть отправилась не к зданиям порта, а к посадочным блокам погранично-таможенной службы. Там, по их расчетам, находятся атмосферные катера таможенной полиции…
Ну что же, катера там действительно были еще вчера. А сегодня утром, как только бандитов удалось выбить из здания диспетчерской и от ангаров, по приказу самого Лероя, все работающие машины покинули стоянку, и ушли за гряду холмов к западу от порта. Во-первых, чтобы не облегчать жизнь атакующим, во-вторых, они могли оказаться единственным козырем в этой нечестной игре. Кораблики неплохо вооружены, имеют дополнительный запас прочности, и им уготована роль дополнительного заслона для города, если гведи все-таки сунутся за периметр.
Жаль только, что тех катеров всего три.
В резерве у командующего обороной Руты были еще несколько единиц тяжелого наземного транспорта — армейские песчаные кары, оставшиеся с той войны. Сигнальный периметр, к сожалению, сохранившийся далеко не на всех участках. Несколько боевых скафов, позаимствованных в музее истории и археологии, и тоже в возрасте не менее десяти лет. И добровольцы-горожане в количестве около двух тысяч человек…
У гведи было человек двести. Но эти двести — в боевом снаряжении их последних моделей. Плюс кары, снабженные силовой защитой. Плюс оружие, предназначенное для боя, а не для того, чтобы отпугивать контрабандистов от орбиты…
И у них просто наверняка должны быть свои телепортаторы. Во всяком случае, на месте гведианских командиров, сам Лерой позаботился бы привезти оборудование, которое защитники порта непременно выведут из строя. В этом случае дело сведется к восстановлению каналов подключения и настроек на орбитальный комплекс. Каковые хранятся в искине космопорта.
Теперь-то ясно, зачем гведи понадобилось захватывать порт руками бандитов. Чтобы не было неожиданностей, связанных с работой автоматических систем.
Тактически, уведя катера, Лерой выиграл у гведи один ход. Теперь они предсказуемо попытаются заполучить порт в свое полное распоряжение, по возможности не повреждая его «начинку».
Если сейчас Гус уведет своих людей, имитируя капитуляцию, гведи войдут в порт. И тогда можно будет взорвать все к чертовой матери. Вот только, гведи инспектору могут и не поверить. И есть немаленькая вероятность, что часть их все же отправится сюда.
А если гведи удастся выйти на орбиту, то что дальше?
Далеко не все корабли удалось отвести от швартовочного узла за прошедшие сутки.
В первую очередь дело касается ремонтных доков. С частью капитанов просто не удалось связаться. А четвертая станция, между прочим — самая большая на орбите Руты…
Впрочем, от лероя сейчас требовалось только одно — не допустить гведи в город. Тем, что происходит в порту, занимается Р. Гус. Отсюда, с расстояния в шесть километров, можно только смотреть, как веселые огни пляшут по куполу вокзала, как взрывы накрывают несколько машин, попытавшихся вырваться из здания. Как гведи расстреливают центральный вход и проникают внутрь…
Козни Дейви Джонса не заставили себя ждать. На сей раз щупальцем морского дьявола послужил капитан Чирей: подошел к стойке, где Серебряная Нога изображал правильного содержателя бара, то есть полировал разнокалиберные кружки обрывком чьего-то бархатного камзола, и во весь свой просоленный голос предложил ставку. Два к одному, что капитан Морган не вернется на Тортугу после встречи с королевой Изабеллой. Высыпал на стойку дюжину золотых, повертел одну из монет в пальцах и оглядел зал: ну, кто примет пари? Разумеется, тут же нашел взглядом новичка из команды «Розы Кардиффа».
Этого чернявого, цыгановатого вида ирландца они освободили из трюма английского судна, шедшего на Барбадос с грузом каторжан. Штатный пиратский лекарь, носивший ласковое прозвище Клистир, схлопотал осколком ядра в левую руку, и лечить пришлось его самого.
Ирландец, только увидев кровящую рану, подался вперед из толпы выпущенного из трюма сброда, указал на Клистира и потребовал вина, суровую нить, иглу и полотна на перевязку. Шить рану ему не дали. Но рому и полотна принесли. С перевязкой ирландец справился играючи, не хуже недоброй памяти отца Клода, и много лучше Клистира. Марина, подумав, предложила ему место в команде, вторым лекарем. Ирландец согласился. Что ж, пиратский корабль много лучше любой плантации!
Успевший за несколько недель наслушаться всякого о своем капитане новичок смерил португальца недоуменно-высокомерным взором и заявил о настолько глубокой вере в своего капитана, что принимать подобное пари для него бесчестно. Ведь почтенный португалец, несомненно, проиграет.
К стойке тут же подскочил Смолли, рявкнул, что ставит на своего капитана вот эту, тысяча чертей ей в корму, изячную штучку — и грохнул перед Джоном Серебряная Нога трофейную церемониальную шпагу. С чеканкой по клинку, рубином в рукояти и ценой в хорошего жеребца.
Джентльмены, отдыхающие в таверне, тут же столпились вокруг, разглядывать заклады и делать свои ставки. Но не все.
С полдюжины матросов «Ульфдалира», явно не соотечественники капитана Торвальда, чуть покучковались поодаль, поспорили, помахали руками и кружками, и направились к столу, где их капитан с сэром Морганом обменивались свежими и не очень морскими байками. Не просто так, а внимательно друг друга прощупывая и обнюхивая.
К матросам примкнуло еще с полдюжины любопытных. Капитана Чирья ни среди них, ни в поле зрения у стойки уже не было: он-то прекрасно видел, что у тарелки капитана Моргана все еще лежат два заряженных пистолета, а капитан Торвальд непринужденно орудует любимым тесаком вместо столового ножа. Ну и не сомневался ни мгновенья, что хоть одна пуля, если что, достанется зачинщику, стоит только тому попасться Моргану на глаза.
Тот из матросов, что был более всех пьян или же достаточно туп, чтобы оказаться впереди компании, озвучил общую идею: залог. Ибо один морской дьявол знает, вернется ли капитан Морган, ежели проиграет пари, а кто ж тогда заплатит виру осиротевшей после потери Свена-недоразумения команде? Золотом! По весу свиньи!
В пьяных глазах матросов светилась такая нестерпимая жажда хоть раз в жизни запустить лапы в огроменную кучу монет, что для прочих мыслей там места не осталось. А зря. Хотя бы потому что капитану Моргану даже не пришлось ставить зарвавшихся пьянчуг на место.
— А ну, цыц, отродья блудной каракатицы! — рявкнул на них Торвальд Харальдсон, подкрепив слова красноречивым тычком тесака в сторону провинившихся. Кучка матросов слегка протрезвела и слегка попятилась, ровно настолько, насколько позволяли подпирающие сзади любопытные. Правда, тесак при этом все равно упирался в чье-то волосатое потное брюхо. — Если забыли, кто ваш капитан, так я напомню.
Торвальд хмуро оглядел своих матросов, мигом посмирневших и только невнятно бурчащих, что они ж, того, за общее дело радеют-то! Оглядел — и сел обратно, нанизал на тесак очередную сосиску, мол, продолжаем нашу светскую беседу, сэр Морган.
Сэр Морган одобрительно хмыкнул: а северянин-то держит команду в кулаке, не то что некоторые португальские Чирьи. И уже показывает, что готов принять правильную субординацию. Может получиться и впрямь неплохой союз, чем Дейви Джонс не шутит.
— Мои ребята немного торопятся, капитан Морган, и не обучены манерам. Но… — Он выразительно помахал сосиской на тесаке, намекая, что зерно истины в их словах есть.
Морган засмеялся:
— Так ваша свинья все же была редкой породы, а, капитан Харальдсон?
— Редчайшей свиньей, капитан Морган, — хмыкнул Торвальд.
— Эй, чиф! — крикнул Морган через весь зал. — Сколько весит свинья?
— Хорошая валлийская свинья, кэп, весит стоунов двадцать пять, — отозвался от стойки, на которой так и сидел с белой кошкой на коленях, Нед. — А то и все тридцать!
Зал притих: джентльмены судорожно сглатывали, пытаясь представить себе этакую прорву золота, целых тридцать стоунов. Или свиную шкуру, набитую золотом. Или…
Морган чуть не засмеялся вслух, представив себе абсолютно счастливого пирата: пьян в стеньгу, в каждой руке по девице, из карманов сыплется золото, и вся таверна пьет за его здоровье и за его счет. Как все просто, еще проще, чем мечты покойного графа Арвеля о герцогском троне под задницей, несветлая графу память.
— Ну нет, чиф! Нам нужно точно, я ж не могу обидеть моих друзей с «Ульфдалира», недосыпав монет!
В ответ Нед спрыгнул со стойки, произведя грохот и звон кружек на окрестных столах, посадил кошку себе на плечо и вразвалочку направился к столу Моргана. Само собой, заинтригованные джентльмены освобождали ему дорогу и вытягивали шеи: не часто в таверну «Девять с половиной сосисок» приезжает цирк!
А Нед, остановившись возле трупа, наклонился, поддел его за пояс одной рукой и поднял на уровень глаз. Скептически осмотрел, показательно взвесил и провозгласил:
— Девять стоунов и полтора фунта, кэп! Жидковата была свинья, недоразумение какое-то. — И, глянув на так и стоящих около стола матросов «Ульфдалира», велел: — Забирайте тушу, нечего тут свинарник разводить.
Тело Свена-недоразумения полетело в матросов, те его поймали, едва не повалившись на пол, а Морган светло улыбнулся Торвальду:
— Не будем мелочиться. Десять стоунов золота, друг мой. Я не ношу их с собой, но если вы соблаговолите прогуляться до «Розы Кардиффа», мы упакуем мою ставку в удобный сундучок и оставим на хранение достопочтенному владельцу сего богоугодного заведения. Да, мистер Джон?
Совершенно неслышно оказавшийся рядом с Недом Джон Серебряная Нога уронил свое веское: «Годится», — и махнул матросам на дверь, чтобы выносили тело прочь.
Обе команды так, процессией, и покинули гостеприимное заведение. Впереди шли те матросы, что тащили Свена-недоразумение, и еще двое с факелами, освещать путь в ночи. Следом — два капитана, сопровождаемые Недом с еще одним факелом, а за ними — обе команды, пьяные не столько от рома, сколько от азарта приключения. Само собой, остальные джентльмены, кто мог стоять на ногах, увязались следом и не забыли прихватить света, чтоб лучше было видно золото капитана Моргана. А те обитатели славного городка Бастера, что увидели невесть откуда взявшееся факельное шествие — прихватив на всякий случай пистолеты и клинки, за ними.
И по всему городу расползалось тихое и не очень:
— Золото Моргана, очень много золота Моргана, полный трюм золота Моргана!
Вот так и становятся легендарными героями, думал Морган: свою умеренную дурь умножить на большую дурь окружающих, позолотить, полить кровью, добавить яркое представление — и легенда готова. Можно ставить «Розу Кардиффа» против дырявого корыта бедной прачки, что через неделю вся Тортуга будет точно знать, что капитан Морган ограбил золотые прииски Новой Испании, набил золотом все сундуки и так явился на Тортугу, похвастать удачей. С одной стороны, слава дело хорошее и полезное, с другой — охотников распотрошить его трюмы прибавится. А с третьей, не наплевать ли? Ни слава, ни золото по большому счету не имеют значения, потому что ни слава, ни золото не могут сделать сэра Генри Моргана по-настоящему счастливым. Ничто не может, даже месть. Нет, даже наоборот, свершившаяся месть — это глубочайшее разочарование. Тупик. Бездна.
Проклятье.
В сотый, наверное, раз пожелав отцу Клоду гореть в аду, Морган постарался сосредоточиться на том, что говорил его спутник. А Торвальд Харальдсон как раз спрашивал, понизив голос, где на Тортуге можно добыть красного петуха. Их-то птица, как назло, издохла ровно за день до прихода в порт, а ни один уважающий себя норвежский моряк не выйдет в плаванье без красного петуха.
Само собой, Морган пообещал поспособствовать другу в приобретении столь необходимого члена команды, особенно если друг расскажет, чем же так важен красный петух норвежским морякам.
— …тогда измученный неудачами капитан Халдор крикнул: «Раз не дают мне боги удачи, нет мне дела до их заветов!». Схватил он красного петуха, рожденного от самого Гуллинкамби, свернул ему шею и отдал коку, велев приготовить на ужин. Но едва кок кинул петуха в котел, над морем вспыхнула радуга. Трижды прокукарекал невидимый петух, и на черный корабль Халдора низвергся небесный огонь. Воззвал Халдор к богам, но оскорбленные боги отвернулись от него, даже сама смерть не захотела принять святотатца. Вспыхнул корабль, взметнулось пламя под самые облака, и в последний раз прокричал петух. С тех пор Халдор скитается по границе дня и ночи на своем вечно горящем корабле и мстит всем, кто оказался удачливее. Говорят, когда Халдор Огненный сожжет столько же кораблей, сколько было перьев на том петухе, смерть наконец заберет его к себе и погасит пламя. А пока, если увидишь на горизонте черный корабль, который горит призрачным огнем, есть лишь одно спасение — голос красного петуха.
Когда Торвальд замолк, Марина поймала себя на том, что заслушалась, совсем как в детстве заслушивалась историями Неда. И на том, что она — снова она, а не мерзавец Морган. Даже мелькнула мысль, а вдруг Кассандра имела в виду вовсе не испанского дона с фениксом на руке и гербе, а обыкновенного красного петуха?.. Но… нет, она ясно сказала — феникс. Любовь. Супруга. Красный петух тут совсем ни при чем, и его пение не прогонит ее собственный корабль мертвецов.
Даже не поможет выиграть проклятое пари, в которое ввязался Генри Морган. А ведь она понятия не имеет, как выиграть. Показаться на глаза королеве Изабелле — верная смерть. Почему Морган был так уверен, что выпутается? Почему он всегда выпутывается, проходит по трупам, убивает направо и налево, но выбирается из любой ловушки?
Нет. Она все равно избавится от Моргана. Как — неважно, она найдет способ.
Словно в насмешку, где-то рядом закукарекал петух, перепутавший день с ночью. Торвальд вскинулся: где он? А Марина увидела, как над островерхой крышей полыхнул и взлетел снопом искр огненный феникс.
— Оглянись, Марина! Оглянись! — совершенно явственно послышался голос Кассандры, пахнуло шотландским вереском и валлийским дубом. — Ты прошла мимо, оглянись!
Марина резко повернулась, и снова — но ведьмы нигде не было. Только ее же собственная команда: Нед, Смолли, Поросенок, Клистир и Щегол…
Она встряхнула головой, отгоняя наваждение. Нет здесь никакой Кассандры, и феникса нет — то был всего лишь начищенный флюгер, отразивший огонь факела. И обыкновенный петух, наверняка даже не красный. Наваждения, как в ночь Самайна, хоть нынче и середина лета. До Ламмаса месяц, и снова она будет отмечать родной праздник где-то под пальмами, а то и посреди океана…
Марина внутренне замерла, прислушиваясь к внезапно выстроившейся логической цепочке.
Испания.
Удача.
Феникс.
Ламмас.
Конечно же, Ламмас! В этот день в Малаге празднуют Изабеллу Счастливую Судьбу. Санта Исабель де ла Буэна Фортуна. Ту самую, что считается святой покровительницей королевы Изабеллы. На этот праздник королева Изабелла непременно явится в Малагу, мало того — там непременно будет Тоньо, ведь Малага это ленное владение герцога Альба. Дон Антонио Гарсия Альварес, черти б драли этого испанского индюка!..
День святой Исабель де ла Буэна Фортуна — единственный, когда никто не посмеет ни убить, ни задержать гостя, будь он сам сэр Генри Морган. Если же кто-то в день празднования Счастливой Судьбы поднимет руку на ближнего своего, не только Малаге, но и всей Испании предстоит год неудач похлеще, чем у Халдора Огненного. Глупость? Суеверие? А ничего подобного. Раз в эту глупость верит вся Испания, значит это — шанс. Не только выиграть пари, но и избавиться, наконец, от проклятия.
— Думаю, мы завтра же найдем красного петуха, капитан Торвальд. Нам не стоит задерживаться, королева Изабелла и так ждет своего подарка слишком долго. В самый раз будет поздравить ее с именинами и преподнести ожерелье. — Марина беззаботно улыбнулась норвежцу. — Говорят, она каждый год бывает на празднике святой Исабель в Малаге. Мы как раз успеем.
Остаток дороги до порта, то есть целых две минуты, норвежский капитан переваривал услышанное. Или представлял, как вся королевская конница и вся королевская рать радостно ловят пирата Моргана, явившегося преподнести в подарок Изабелле Кастильской ее же ожерелье. Если не знать некоторые национальные особенности празднования дня святой Исабель, задача выглядит невыполнимой. Если знать — то шанс есть. Но кто ж ему скажет!
Лишь когда подошли к «Розе Кардиффа», Торвальд отмер. Восхищенно заржал, хлопнул себя по ляжке.
— Ты — бешеный берсерк, Морган. Если ты сделаешь это, скальды будут петь о тебе десять сотен лет. Я пойду с тобой только чтобы увидеть легенду!
— Они и так споют, — усмехнулась Марина, первой ступая на сходни, сброшенные с «Розы Кардиффа».
Торвальд одобрительно буркнул и велел своим матросам торжественно похоронить свинью Свена под причалами. Море — оно везде море. А сам поднялся на борт вслед за Мариной, дав знак нескольким бойцам из команды следовать за собой.
Субботнее утро выдалось на редкость славным. Самым славным в нём было то, что Ричард спал аж до полдевятого и выспался за весь месяц. А ещё было тепло, на редкость тепло для середины сентября, ясно и солнечно. И шеф дал отгул: обоим нужно было немного отдохнуть.
Ричард шагал по аллее Линкольн-парка, слушал, как едущий рядом Келли о чем-то рассказывает, кажется, об очередной тётушке, умудрившейся попасть в Австрию вместо Австралии, пил кофе и наслаждался утром. И, когда Эйдан не видел, подсматривал, как тот смеётся, запрокинув голову. Очень уж у него была хорошая улыбка, какую и клыки не портили.
— И вот, её нашли среди буша, — весело рассказывал Келли, — кормящей кенгуру морко… Ой, ой-ой-ой!
Он внезапно замолчал, резко затормозил и сделал попытку спрятаться за Ричарда. Кажется, даже ниже ростом стал сантиметров на пять.
— Что случилось? — к таким резким перепадам настроения у напарника Норвуд уже привык, и потому только насторожился. Но аллея была почти пуста, если не считать старушки, семенящей им навстречу.
— Ничего не случилось, — Эйдан оглянулся, явно ища пути отступления, — только это тетушка О’Хайли. Копье Луга, она же должна быть в России, у подруги под этим, под Иркутском! Или Якутском, я не знаю!
Спросить, что пожилая леди забыла под загадочным Иркутском, Ричард не успел. Тётушка, вроде бы бывшая в дальнем конце аллеи, оказалась совсем рядом, и парк огласило отличное поставленное сопрано:
— Эйди, мальчик мой! Ты совершенно не изменился! Всё так же красишь свои прелестные кудри в этот ужасный цвет? Какая удача, что я тебя встретила! Скажи, кто этот очаровательный молодой человек рядом с тобой?
Насчёт последнего Ричард бы поспорил, Келли менялся регулярно, но у ши явно были свои критерии. Эйдан же страдальчески заломил брови и согласился:
— Добрый день, тётушка! Это мой напарник, Ричард Норвуд. Ричард, это моя мммм… тётя, миссис Моллэйх О’Хайли.
Тётушка при ближайшем рассмотрении оказалась одета в старомодного кроя лёгкое пальто, чёрные туфли и шляпу с совершенно неуместным пером страуса. Когда Норвуд на неё взглянул, как учили, через аккуратные букли прорезались лисьи уши, седые от времени. Моллэйх, явно зная, что её видят, подарила Ричарду снисходительную улыбку.
— Можете звать меня просто тетушка Молли, — проворковала она, подавая руку так, что Норвуду осталось только поцеловать её, вежливо бормоча что-то вроде «очень приятно», — вам ведь наши имена не так просто выговорить? Значит, вы и есть Ричард? Эйди о вас столько рассказывал, но всё только хорошее! Вы правда сражались с троллем? О, я наслышана, Эйди бы не справился без вас!
Эйдан стал похож на котёнка-подростка, которого мать-кошка подкараулила на лежанке и стала умывать. И вырываться нельзя, и терпеть нет сил. Однако ж максимально дипломатично вмешался:
— Тетушка Молли, это всё ещё… Всё ещё секретно для людей. Если об этом много говорить, у нас будут неприятности.
— Что ты, я вовсе не желаю неприятностей ни тебе, ни Ричарду, — миссис О’Хайли рассмеялась низким грудным смехом. — Эйди, почему бы тебе не пригласить твоего напарника к нам на денёк? А лучше на неделю, у твоего дедушки как раз вызреет эль!
Лицо Келли стало совсем несчастным, и Норвуд поспешил вмешаться, кое-как справившись со смехом. А то того и гляди, бедный «Эйди» и впрямь провалится сквозь землю. В буквальном смысле слова.
— Миссис О’Хайли, то есть тётушка Молли, — быстро поправился он, — эль, конечно, замечательно, особенно от дедушки Келли. Но я вынужден просить прощения. Год получился тяжёлым, у нас с Эйданом много дел и бумажной работы. Едва ли получится взять отпуск этой осенью, да ещё и двоим сразу.
К его облегчению, вежливый отказ О’Хайли не расстроил совершенно. Наоборот, она просияла и царственно улыбнулась:
— Ах, значит, у вас с Эйди много дел? Ничего страшного, понимаю. Долг прежде сердца, ах, это так по-джентльменски. Было очень приятно с вами познакомиться, Ричард Норвуд, но у меня ещё много дел, а я хотела успеть на Великолепную Милю. Побывать в Чикаго и уехать без новой шляпки? Немыслимо! Прощайте, пока, Эйди, береги вас обоих!
Подарив обоим воздушные поцелуи, тетушка Молли засеменила дальше и через мгновение пропала из виду. И тогда Ричард наконец позволил себе согнуться от смеха пополам.
— Значит, Эйди, — кое-как выговорил он, когда хохот отпустил, — с прелестными кудрями?
— Тебе смешно, — почти обиженно проворчал Келли и потянулся ощупать лицо. Он всегда так делал, когда нервничал. — А тётушка давно мечтает меня оженить и капает на уши, что я должен, как приличный ши, уже перестать играть в человека, а вместо этого должен завести дом и жениться. И детишек завести. И любой, о ком я хоть три раза говорил или дольше минуты, в её глазах превращается в кандидата под венец, я уверен, Ричи, она специально пришла посмотреть на тебя. И ты ей понравился. Теперь, чтоб ей гоблины снились, тётушка всем расскажет, что, может быть, скоро я объявлю о помолвке с очаровательным Норвудом…
— Какая помолвка? — Ричард представил себе эти слухи и не знал теперь, как реагировать. То ли смеяться, то ли возмущаться, то ли прощения просить. И уж точно не прислушиваться к той крохотной части сознания, что считает идею милой. — Разве её не смущает, что мы оба мужчины?..
— Она старомодно воспитана, — Эйдан вздохнул, — для неё это… не играет большой роли.
До Турнира оставалось всего два дня, и Азирафель с интересом наблюдал за подготовкой стадиона сквозь Отвлекающие чары. Чтобы соорудить подобие стойла, палочками махали четыре драконолога, ежеминутно сверяясь с планом. Похоже, колдовство им давалось непросто.
— Они додумались добавить Защитные чары, — усмехнулся Кроули, появившийся словно из ниоткуда и тут же начавший прохаживаться за спиной Азирафеля. — Маленькое демоническое чудо.
— Мы же договаривались — не вмешиваться.
— Знаешь, ангел, если бы ты хоть взглянул на того дракона, то защитил бы ещё и трибуны.
— Воображаю…
— Нет! — Кроули покачал головой. — Тут надо видеть.
— Как мальчик? — решил сменить тему Азирафель.
— Учит Манящие чары.
— Но зачем?
— А как, по-твоему, он заполучит метлу?
— Постой. Получается, ты с ним занимаешься?
— Не то чтобы занимаюсь, — поморщился Кроули. — Просто после этих отработок он почему-то решил, что я могу с ним заниматься.
— И ты…
— В общем-то, это ты предложил мне намекнуть ему про метлу. Ну и слово за слово…
— Кроули?! — изумился Азирафель.
— Ну да, я подумал, что не будет ничего такого, если я его немного поднатаскаю. Нам же надо, чтобы он дожил до конца Турнира.
— Но ты ведь не собираешься к нему привязываться?
— Упаси меня бо… да хоть кто упаси! Я всё-таки демон, а не нянька или сестра милосердия.
Чтобы скрыть улыбку, Азирафелю пришлось отвернуться, и он пробормотал:
— Нянюшка из тебя получилась отличная.
Кроули, кажется, не услышал, и Азирафель не стал повторять. Иногда надо уметь вовремя остановиться.
— Ангел, а ты не хочешь посмотреть наш урок? Я вечером собираюсь провести его в оригинальных декорациях, — Кроули кивнул в сторону стадиона. — На трибуне тебя никто бы не заметил.
— Но сырость…
— Я позабочусь об этом. Ты ведь хотел посмотреть, как они здесь летают?
Азирафель, и правда, хотел. А ещё ему было любопытно взглянуть на Кроули в роли профессора, поэтому он и согласился.
— Кстати, ангел, ты ведь не забыл, что через полчаса у нас собрание?
Собрания у Дамблдора были не теми мероприятиями, которые хотелось посещать, но беспокойство за Кроули заставляло Азирафеля проявлять обязательность. Хотя на его вкус так часто собираться не было никакой нужды.
— Спасибо, я помню.
***
Дамблдор, по своему обыкновению, сидел во главе стола, уютно устроив подбородок на сомкнутых пальцах. Профессора занимали места каждый по своему вкусу, и Азирафель заметил, что рядом с Кроули никто не спешил садиться. Как, впрочем, и рядом со Снейпом. Аластор-Барти опаздывал, и Азирафель слегка удивился, когда тот устроился рядом с ним, а не как обычно, в тёмном углу.
— Итак, коллеги, я собрал вас, чтобы поговорить о проведении Турнира, — едва заметно улыбнулся Дамблдор. — Может быть, вас что-то беспокоит?
Внимательный взгляд директора на мгновение остановился на Азирафеле, но тут же обратился на Спраут, которая принялась обмахиваться шляпой, явно привлекая внимание.
— Помона, вы что-то хотели?
— Да! — Спраут решительно кивнула и почему-то покраснела. — Я хотела разобраться.
— В чём же? — ласково поинтересовался Дамблдор.
— В наших должностных обязанностях!
— Разве мы ещё не разобрались?
— Не все! — Спраут встала, одёргивая юбку, и бросила на стул шляпу, будто собираясь ввязаться в драку. — Я хочу узнать, на каком основании профессор маггловедения посещает мои теплицы?!
Ну, конечно, без Кроули здесь не обошлось! Азирафель взглянул на него с укоризной, но тот этого явно не заметил. Он развалился в кресле и, снисходительно разглядывая разгневанную Спраут, ехидно поинтересовался:
— У вас есть личные теплицы? Или всё-таки это школьное имущество?
— Вот видите, Альбус?!
— Пока я не вижу ничего криминального, Помона. Может, вы всё же расскажете подробности этих посещений?
— Да-да, Помона, народ ждёт подробностей, — поддержал Кроули. — Не забудьте рассказать о вчерашнем инциденте.
Спраут покраснела ещё сильнее, но сдаваться не собиралась:
— Это частности!
— В нашем деле мелочей нет, — Кроули издевательски улыбнулся коллегам и продолжил. — Дело в том, что с некоторых пор теплицы стали представлять интерес для студентов…
— Это похвально! — попыталась перебить его Макгонагалл.
— Но не с целью изучения мандрагор или трепетливых кустиков, — не замечая помехи, продолжил Кроули. — Студентов привлекает в теплицах их уединённость и комфортная температура. Именно поэтому они и посещают этот оазис соблазна после заката и парами.
— Вы же не хотите сказать… — снова вступила в разговор Макгонагалл.
— Именно это я и хочу сказать, — Кроули сложил руки на груди. — И пока мой коллега, известный своими моральными принципами, профессор Снейп обуздывает похоть в стенах замка, я борюсь с её очагами, возникающими стихийно.
Азирафель прикусил щёку, чтобы не рассмеяться — таких потрясённых лиц коллег ему ещё видеть не приходилось. Ну, ладно, Снейп — он в принципе не ожидал от Кроули подобного одобрения, но остальные были шокированы не меньше. Макгонагалл удалось выразить общее недоумение лучше всех:
— От кого, Кроули, но только не от вас! Вы же… вы же…
— И что именно вас смущает?
— Может быть, двойные стандарты? Вы-то сами…
— Я не позволяю себе ничего подобного! — отчеканил Кроули. — А потому имею полное право пресекать!
— Но вы… как вы…
Снейп быстрее прочих сориентировался в происходящем и, пожалуй, впервые поддержал коллегу:
— Минерва, — обманчиво ласковым голосом заговорил он, — а ведь Кроули прав! И он делает то, чем должны были заниматься вы, как декан. А про вас, Помона, я вообще молчу. Это была ваша обязанность оградить теплицы от нескромного внимания подростков. Особенно сейчас, во время Турнира, когда они будто с ума посходили. Или вам хочется потом объясняться с родителями этих идиотов, которые считают, что «контрацепция» — это название растения?
— Удваиваю! — присоединился Кроули.
— Смотреть невыносимо, что они творят, — Снейп презрительно поджал губы.
— Это всё от недотраха… — шёпот Хуч был таким громким, что его услышали все.
— Что вы сказали?! — взвился Снейп.
Кроули только мстительно улыбнулся, и Азирафелю оставалось лишь пожалеть Хуч, которой теперь явно светили проблемы в личной жизни. И когда только они успели спеться?
— Коллеги, пожалуйста, успокойтесь. Надо быть осмотрительнее, — чтобы привлечь внимание, Дамблдор хлопнул ладонями по столешнице. — Хочу напомнить вам, что мы всё ещё в школе, и хотя значение первой любви невозможно преувеличить, не стоит забывать об осмотрительности, которой подростки часто пренебрегают.
Азирафель мог только восхищаться дипломатическим талантом директора — стороны конфликта ощутили поддержку, оставшись при своём мнении, а желание спорить поугасло. Хотя Снейп всё ещё и продолжал шипеть от негодования, Хуч уже прикусила язык и, многозначительно переглянувшись с Макгонагалл, изобразила полную незаинтересованность в продолжении ссоры. Кроули подмигнул Снейпу и подытожил:
— А, следовательно, стоит установить вечерние дежурства. По графику. А теплицы вообще закрывать на ночь. Во избежание неприятностей. Могу составить график.
Кроули вообще любил составлять всякие отчёты и графики. В этом ему не было равных. Поэтому Азирафель ничуть не удивился, когда немного ошарашенный Дамблдор подписал «График дежурств профессоров в замке Хогвартс на 1994-95 учебный год». Кроули прикрепил график на стене с портретами директоров и, потыкав в него палочкой для соблюдения приличий, объявил:
— Право почётного первого дежурства по графику получает профессор Хуч. Господа, ваши аплодисменты.
Поддержал Кроули только Снейп, и Азирафелю ничего не оставалось, как присоединиться. После этого захлопал Аластор-Барти, а вслед за ним уже Флитвик, Хагрид, Спраут, Помфри, Филч, Дамблдор, Вектор… Хуч захлопала последней, одаривая Кроули сердитым взглядом, только вот для него это было как… Азирафель прищурился, вспоминая. Точно! Вода для утки!