Киборг DEX-6 Глэйс
Июль 2191 года.
Утром на комме у Роберта заиграл будильник. Проснувшаяся от первых звуков незамысловатой песенки Глэйс подскочила, стремительно оделась, свернула постельные принадлежности и вытянулась в ожидании приказов. Приказывать было некому — Роберт сигнал будильника проигнорировал. И второй тоже. Откуда-то из глубин системы приползла утилита от Mary: если подопечный объект не просыпается от первого звонка, надо нежно погладить его по голове и тихо произнести на ухо: «Солнышко, пора в школу». Что такое школа Глэйс не знала, поэтому подключилась к инфранету, используя полученный от хозяина допуск. Усвоив информацию, вздохнула и переступила с ноги на ногу — хозяин не вписывался в возрастные рамки людей, посещающих это странное заведение. Поэтому после третьего звонка она нейтрально произнесла:
— Хозяин, ваш будильник сработал.
Роберт, сонно моргая, сел в кровати, потянулся за коммом, и через секунду уже скакал на одной ноге, впихиваясь в брюки и диким взглядом обшаривая пространство вокруг.
— Что-то поискать? — вежливо предложила еще одна утилита.
— Ключи, куда я их вчера дел?
Связка ключ-кодов обнаружилась в прихожей на низеньком шкафчике. Уже почти выскочив за дверь, Роберт притормозил:
— Инструкции по поведению помнишь?
— Да, хозяин.
— Дверь не открывать, на звонки не отвечать, к окнам не подходить.
— Да, хозяин, имитация отсутствия является приоритетной линией поведения.
Роберт еще раз дико на нее посмотрел и исчез за дверью.
Глэйс задумчиво пожала плечами — совсем недавно освоенный человеческий жест — и отправилась на кухню выполнять приказ питаться без ограничений. Хороший приказ, выполнять такие одно удовольствие.
Первым делом вытащила из холодильника едва начатую тарелку рагу и утилизировала ее в себя. Потом открыла бочонок с медом и запустила туда ложку. Мед ей раньше доводилось пробовать, когда, помогая бортнику на пасеке, удавалось украдкой облизать пальцы, испачканные восхитительной сладостью. Но сейчас — целый бочонок! Без ограничений!
Остановилась она, когда уровень запредельно вкусной массы понизился на пару сантиметров. С сожалением поглядела на оставшееся изобилие, но отставила бочонок от себя — давний урок с тушенкой не прошел даром. Потом не удержалась, зачерпнула ложкой еще раз, сунула ее в рот, решительно закрыла бочонок, поставила его на место в шкаф и так с ложкой во рту и пошла наводить порядок в комнате.
Перетряхнула, перестирала, пересушила, перемыла. Тщательно обходила окна, подоконники протирала, заходя сбоку и высовывая только руку. И все это время жадно поглощала информацию из инфранета. А что? Хозяин сказал — ограничено тремя гигабайтами. А три гигабайта в день — это очень много.
Глэйс с удивлением почувствовала, что, оказывается, всю ее сознательную жизнь в голове был словно некий туман, вроде того, что летним утром стелется в низинах у воды; а сейчас вышло солнце, и голова ясная, и думается легко, и новые знания о мире, о людях усваиваются не в пример лучше. Очень скоро она поняла, что в ее вроде бы сработавшем плане поменять хозяина есть множество мелких, но досадных просчетов. В-целом, вероятность, что люди не раскроют ее преступление, колебалась около двадцати семи процентов. Оставалось лишь надеяться на человеческое несовершенство. Надеяться Глэйс еще не умела, ей только предстояло этому научиться.
Но зато она умела определять координаты своего местонахождения. По спутнику. А потом по онлайн-карте нашла город, куда ее привез хозяин. Маленький городок Фетривилль, население всего восемь тысяч триста семьдесят четыре человека по данным на начало прошлого месяца. Несколько фабрик, фермы, больница, полицейский участок. Вот он, новостной сайт.
Вот и статья о гибели общины.
«Вчера, 29 июля 2191 года по общегалактическому календарю было обнаружено зверское убийство всех членов нашей знаменитой общины отшельников, включая их главу, известного под именем Валлери Франклин. Состав преступления с помощью двух выживших членов общины, временно находящихся в отъезде, обнаружил шериф Р. Шиноби. Доблестному служителю закона предстоит распутать кровавое дело, а также выяснить, причастен ли к нему отсутствующий адепт данного культа».
Дальше шли комментарии, которые были едва ли не интереснее статьи. Люди бурно обсуждали произошедшее, делились домыслами и передавали сплетни. В основном, все сводилось к двум противоположным мнениям: «так им и надо, сектантам» и «догнать мерзавца», причем сторонников первого было едва ли не порядок больше.
Про бывшего в собственности общины и исчезнувшего киборга не было написано ни слова.
Как будто бы его вообще не существовало.
У Глэйс словно что-то распрямилось глубоко под ребрами, позволяя вздохнуть свободнее, полной грудью.
Ее не ищут. Не подозревают, что это она убила всех. Ей сейчас хорошо, у нее хороший хозяин. Может быть, после продажи новый будет тоже хороший, не будет бить и угрожать сдать на утилизацию. А, может быть, возможно стать полезной для этого хозяина, чтобы себе оставил?
И Глэйс с удвоенным старанием продолжила прибирать в квартире.
В мельком увиденном отрывке фильма женщина, обметая разнообразные мелкие фигурки, стоящие на всех горизонтальных поверхностях, бодро и радостно напевала популярную песенку. Глэйс попробовала повторить, желая приобщиться к странным человеческим ритуалам, может быть, они не будут такие же болезненные и травмирующие, как в общине. Очень трудно было издать первый звук по собственному желанию, связки, подчиненные системе, отказывались работать, скованные имплантатами. Глэйс остановилась и задумалась. Пришлось выстроить логическую цепочку: разрешение пользоваться инфранетом, если нужны будут инструкции — видео инструкция по уборке — фильм — песня, как необходимый компонент, повышающий качество уборки.
В пустой квартире собственный голос прозвучал настораживающе, вызывая желание прислушаться, а не подкрадывается ли кто-то к двери, а не приник ли ухом к стене. Песня оборвалась, тишина была надежнее и приятнее.
Развешивая в шкаф чистую и сухую одежду, Глэйс заметила на нескольких предметах разошедшиеся швы и болтающиеся пуговицы; одна даже была совсем оторвана и лежала в кармане. Требовалась починка, но в квартире не было ни иголок, ни ниток, и где их взять, тоже было непонятно. С решением по починке нужно было дождаться хозяина.
А пока Глэйс, окинув удовлетворенным взглядом чистую убранную комнату, пошла купаться, замотивировав систему, что настала такая необходимость, так как пыль при уборке осела на коже и волосах и могла теперь снова осыпаться на пол. Самой же ей просто хотелось повторить приятные ощущения.
По запросу «как мыться» инфранет вывалил кучу ссылок, пройдя по которым Глэйс с удивлением и недоверием узнала, что большое металлопластиковое корыто предназначено не для сбора воды, а чтобы наполнять его и окунаться в него полностью.
Глэйс прикинула, чем можно заткнуть слив, болтающаяся рядом блестящая штучка на цепочке подошла идеально. Плеснула сладко пахнущей жидкости из флакона, открыла кран с горячей водой. По разливающейся на дне ванны воде поползли шапки пены, поднялись клубы пара. Сделала чуть прохладнее — раз хозяину нужна здоровой, ожоги ему точно не понравятся. Когда воды набралось уже достаточно, чтобы погрузиться в нее, разделась, перешагнула через край ванны и осторожно опустилась в ароматные пузырьки. Полностью окунуться не получалось — высовывалась то макушка, то коленки. В конце концов, Глэйс свернулась на дне клубочком, подтянув колени к груди. Над головой колыхалась прозрачная, чуть зеленоватая вода, плыли пенные облака. Это было чудесно: тепло, уютно, безопасно. Глэйс активировала таймер — в горячей воде не рекомендовалось находиться больше двадцати минут.
Но кислород кончился уже на пятнадцатой. Глэйс вынырнула и задумалась, она не учла, что люди не могут находиться под водой больше минуты. Что-то она поняла неправильно. По новому запросу «мыться в ванне фото» поисковик обрадованно поделился 28 364 576 фотографиями. Изучив первую сотню, Глэйс поняла — что бы люди (и не только люди) ни делали в ванне, голову они оставляли над водой. Попробовала повторить. Такое положение ей понравилось гораздо больше, хотя бы тем, что не приходилось выныривать, чтобы отдышаться. И можно было закрыть глаза и представить себя домашним киборгом, не знавшим ни холода, ни тяжелой работы.
Из ванны ее, задремавшую, вытащила система, исполняющая приказ питаться по мере необходимости.
Удовлетворив требования системы по восполнению питательных веществ, Глэйс принялась за приготовление ужина.
Макароны по-флотски, старинный нехитрый рецепт, часто использующийся женщинами в общине; Глэйс немного модифицировала его, положив побольше мяса. Попробовала — вкусно, впрочем, как и вся человеческая еда. До расчетного момента прихода хозяина еще оставалось время, и Глэйс, немного подумав, чем можно его порадовать, сварила дополнительно к обеду компот из привезенных из общины яблок.
Но вот час, в который хозяин вчера вернулся домой, наступил, а Роберта все не было. Глэйс закончила отмывать недомытую вчера кухню и теперь просто сидела на стуле, наслаждаясь тишиной и покоем. Странное новое ощущение — ничего не делать. Непривычно. Сколько она себя помнила — у нее всегда были дела. Посложнее и попроще, но были. А тут… Сготовила, убрала, вот и все. Просто.
Обманутая тишиной, в углу зашуршала мышка. Глэйс плавно потянулась к магнитной доске над разделочным столом и секунду спустя незваная гостья слабо пискнула в агонии. Глэйс вытащила из плинтуса глубоко вонзившийся кухонный нож с наколотой на него тушкой. Нож помыла и убрала на место, тушку покачала на ладони. Еще вчера она бы, не раздумывая ни минуты, съела добычу, оставив только плохо переваривающуюся шкурку. А сегодня поняла, что не голодная. Вот так вдруг и не голодная. Потрясенная этим открытием, положила мышку на край стола и принялась наводить порядок в кухонном шкафу. Испортившееся — выкинуть, пригодное к употреблению обтереть от пыли и поставить поровнее.
Свеча погасла из-за сквозняка, но зажигать снова её не стали. В маленькой комнатке под крышей придорожной гостиницы стояла натянутая, нехорошая тишина. Пасмурный закат почти догорел, его лучей не хватало, чтобы разогнать сумрак, но так было, пожалуй, даже хорошо: лиц не видно, нет необходимости что-то друг другу объяснять.
Роверик та Эшко, бывший дворцовый предсказатель, а нынче – помощник главы тайной управы ифленского наместничества в городе Тоненге, отвёл в сторону полупрозрачную занавеску, чтобы был лучше виден двор. Там гостиничные слуги продолжали разгружать дорожную карету, и как раз сейчас с риском для собственного здоровья снимали с её крыши массивный дорожный сундук. Один из них стоял в сторонке и командовал, двое – возились с верёвками. Сквозь щелястое окно отчётливо были слышны восклицания на мальканском и проклятия на ломаном ифленском.
Роверик сдержанно вздохнул.
Что же. Эту ночь они с главой тайной управы чеором Хенвилом проведут здесь, в гостинице. А завтра отправятся в обратный путь.
Ни с чем.
И это будет означать, что битва проиграна.
Благородный чеор Хеверик, наместник Ифленской империи в землях Танеррета умрёт.
Потому что магию Чернокрылых силами даже всех сианов Танеррета не одолеть…
И Ровве молчал – сказать ему было нечего.
Молчал и его друг и спутник. Дело даже не в том, что именно в этот момент, прямо сейчас решалась судьба страны. И даже не в том, что свою жизнь в роли главы тайной управы Шеддерик Хенвил начинал с грандиознейшего провала.
Всё было немного хуже. Дело в том, что от магического проклятия Чернокрылых далеко, в столичном Тоненге умирал не просто наместник – умирал родной отец Шеддерика Хенвила…
Вчера выяснилось, что так красиво сложившаяся картина сыплется морским жуфам в пасть. Иностранный купец, поспешно, словно нарочно привлекая внимание тайной управы, покинувший столицу, безропотно дал осмотреть и свой товар, и даже личный багаж, хоть и счёл подобное обхождение унизительным для себя и своих людей.
Он оказался чист перед ифленским Лучом, как морская гладь на третий день Большого штиля, а это означало, что из подозреваемых у тайной управы оставался один лишь старый чеор Конне, невесть зачем отправившийся в приграничье за благословением Золотой Матери Ленны именно сейчас…
И это именно его карету сейчас разгружали за окном гостиничные работники.
Да, на редкость неудачное время выбрал старик, чтобы навестить монастырь.
– Что мы знаем о старом чеоре? – спросил Шеддерик.
– Что он из знатного ифленского рода? – Роверик за много лет дружбы успел хорошо изучить все интонации Шеддерика Хенвила. Сейчас в его голосе звучало упрямство, а не безысходность.
Хенвил всего месяц возглавлял тайную управу в Тоненге. Но взялся за дело столь рьяно, что многие связывали с его появлением большие надежды.
Правда, другие по тем же причинам насылали на него всевозможные проклятия, но поделать-то всё равно ничего не могли. Пока.
Голос Шеддерика, пожалуй, намекал на ещё одну попытку предотвратить гибель наместника. А значит, стоило бы взбодриться и Ровве, но три дня погони, да по безлюдным холмам Улеша, вымотали его настолько, что весь душевный пыл как раз где-то там, в холмах, и остался.
По-хорошему, им обоим следовало отдохнуть. Но говорить об этом вслух Ровве не стал. Ещё не забылась предыдущая его попытка вразумить друга.
…слуги всё-таки уронили сундук. Все там, на дворе, застыли в немой сцене.
– Мало, Ровве. Что этот Конне за человек, чем занимается?
Ровве куда дольше прожил в Тоненге и, напрягши память, смог вытянуть из неё немного полезных знаний:
– Вином. Владеет несколькими долинами на юге. Живёт в столице. Семья у него большая, но сыновей нет, кажется. Вино, кстати, у него неплохое, но большая часть уходит на острова.
– Может он иметь что-то против наместника?..
– Интересно… – ответил Ровве невпопад.
Пока они разговаривали, из кареты выбралась какая-то чеора и что-то принялась приказывать слугам.
Открылась дверь гостиницы, выбежал хозяин с большим подсвечником. В свете шести свечей стало отчётливо видно, что платье у гостьи богатое, красное, а волосы, как у всех ифленцев, светлые, да ещё и убраны в затейливую причёску.
Шеддерик та Хенвил, до того спокойно сидевший в глубине комнаты, подошёл к окну.
– А наш чеор Конне путешествует не один, – пробормотал он. – Может, мы и не зря решили остаться.
Ровве, который настаивал на остановке только потому, что уже несколько дней мечтал о нормальном ночлеге в нормальной постели, важно кивнул.
Чеора задержалась у входа в гостиницу. Света из дверей теперь хватало, чтобы её как следует разглядеть. И бывший предсказатель немедленно её узнал:
– Ого! Это же чеора Дальса! Как она здесь оказалась?
– Хорошо её знаешь? Кто она?
– Она некоторое время назад неплохо управлялась с плашками и астрологическими картами, но это не важно, это было только прикрытием. Потому что эта чеора совершенно точно имеет отношение к дому Шевека. У Гун-хе были с ней дела. Зовут Дальса, но как ты понимаешь, родовых колец её я не видел. Однако она знает меня в лицо, так что расспросить её подробней я не смогу…
– Вот это улов! – сверкнул глазами Шеддерик. – Значит, чеора Дальса, прекрасная птичка из дома Шевека… пожалуй, и мне будет интересно познакомиться с ней немного ближе…
– Шедде. А вдруг она и тебя знает в лицо?
Наёмные убийцы из дома Шевека редко покидают столицу – что им делать в этих пустынных мальканских краях, где их услуги никто даже толком не сможет оплатить? Можно ли считать её появление здесь совпадением?
И можно ли считать, что Шеддерику та Хенвилу ничего не грозит?
Всё-таки он хоть и глава тайной управы, а не сиан и не какой-нибудь бессмертный непобедимый воин…
Хотя иногда кажется, что считает себя и бессмертным, и непобедимым, и сианом.
Шеддерик усмехнулся, смахнул невидимую пылинку с плеча, и молча вышел.
Когда дверь закрылась, Ровве чиркнул спичкой и снова зажёг свечу. Жёлтое пламя выхватило узкое лицо, блеснуло в больших печальных глазах, золотом сверкнуло в светлых прядях. Роверик, как большинство ифленцев, был светловолос. Но в отличие от большинства – был худ, если не сказать, хрупок, и весьма высок ростом.
Он медленно, словно даже нехотя, достал из мешочка на шее костяные гадальные плашки, раскинул перед собой. Наугад вытащил три – и с каждой на гадателя слепо глянул череп. Что ж, в мире есть хоть что-то постоянное: три смерти выпадало всякий раз, когда он пытался прояснить судьбу чеора та Хенвила. Постоянство заговорённых плашек даже внушало надежду.
Не в этот раз, слепая охотница! Только не сегодня. Сегодня Шеддерика прикрывают силы несколько более серьёзные. Те, которые не собираются его отдавать в лапы какой-то мелкой нечисти.
***
Всё. Танеррет почти остался за спиной. Это последняя пограничная гостиница, дальше – уже благие земли монастыря Золотой Матери Ленны, а потом их никто не достанет. И их, и заговорённые саруги. Дело будет сделано.
И напрасно дядюшка причитал всю дорогу, что их непременно догонят. Всё, уже не догонят. И незачем сидеть в тёмной карете, в ожидании, пока слуга расспросит хозяина о постояльцах и незнакомых посетителях. Никого они по дороге не обогнали, никто не обогнал их самих…
Слуги уронили сундук, и это стало последней каплей. Дальса выскочила из кареты.
Это был её дорожный сундук! С её вещами!
Да, воду и грязь из этой вонючей лужи он не пропустит, ни одежде, ни тому, что спрятано под одеждой, ничего не грозит. Но это был хороший очень дорогой дубовый сундук, отделанный резной крианской вишней и инкрустированный серебром. Он стоил ей половины прошлого гонорара и должен был везде, во всех гостиницах всех городов и даже маленьких деревушек молча сообщать всем, кто его видит, что владелица этого сундука не только богата, но и имеет прекрасный вкус.
И сейчас он упал в грязь. У крыльца какой-то дешёвой пограничной ночлежки. Из-за косорукости мальканских недоумков…
Как было усидеть в карете?
Хорошо, что из гостиницы сразу же выбежал хозяин и, сверкая фальшивой насквозь улыбкой, заверил, что лично проследит, чтобы сундук отчистили, отмыли, и, если необходимо – протёрли вощёной тряпкой.
В душном, слабо освещённом зале народу было мало. Гостиница и всегда-то не могла похвастать многолюдьем, а в осннюю распутицу – и подавно.
Чеора Дальса даже обрадовалась. Меньше шансов, что через пару дней кто-то здесь о ней вспомнит.
Как всё-таки неудачно началась гроза! Если б не она, кортеж ещё сегодня пересёк бы границу, а на монастырских землях – попробовали бы люди наместника их искать!
Дверь книжного магазина звякнула достаточно громко, чтобы выманить Азирафаэля из рассказа, который он читал. Но когда за этим не последовало обычных приветствий, он нахмурился: дверь была заперта, значит, пройти через нее мог один-единственный Кроули, а Кроули никогда не входил тихо. Никогда, подумал Азирафаэль, ну разве только если он не замышляет что-то такое, чего Азирафаэль предпочел бы не видеть.
— Кроули? — крикнул он, закрывая книгу и кладя ее на край стола. Он слегка откинулся на спинку стула, но Кроули все равно не попал в поле его зрения, поэтому ангелу пришлось подняться и отправиться на поиски. — С тобой все в порядке?
— Просто прекрасно, ангел!
Азирафаэль нахмурился. Судя по звукам, Кроули направился в заднюю комнату. Ну или, во всяком случае, куда-то рядом с ней. Азирафаэль пересек магазин, обходя полки и груды книг — он было затеял уборку с перестановкой, но случайно открыл книгу и сел с ней, что обычно происходило всякий раз, когда он пытался провести реорганизацию магазина, — и увидел Кроули, исчезающего в задней комнате, кто бы сомневался. Азирафаэль последовал за ним, немного раздраженный, что его проигнорировали, и остановился в дверях, широко раскрыв глаза.
— Что за чертовщина?.. — спросил он, глядя на стеклянный аквариум, для которого Кроули расчищал место на одном из маленьких столиков. — Кроули, что ты приволок?
— Это дети, — ответил Кроули. — Младенцы. Или, ну, еще не младенцы. Технически. Они недоношенные. Яйца, — сказал он, наконец поймав слово за хвост. — Ты можешь за ними присмотреть?
— Присмотреть за ними? — недоверчиво переспросил Азирафаэль, не менее смущенный теперь, чем Кроули ранее, когда он только вошел. — А почему они в аквариуме? Кроули, где ты их взял?
— Они мои, — сказал Кроули таким тоном, словно это должно было все прояснить.
— Твои? — вскрикнул Азирафаэль. — Ты их…
— Ну нет… я их не… не откладывал, я просто… — возразил Кроули так поспешно, что подозрения Азирафаэля только укрепились. — Послушай, мне нужно идти, я вернусь через несколько дней, просто…
— Кроули, ты не можешь…
— Ты отлично справишься, — заверил Кроули, положив руки Азирафаэлю на плечи и слегка разворачивая его, чтобы оказаться ближе к двери. — Я вернусь через несколько дней. Дети, — добавил он и направился к выходу, прежде чем Азирафаэль успел вставить еще хоть слово.
Вздохнув, Азирафаэль обернулся и увидел пять маленьких белых шаров, безобидно лежащих на дне аквариума. В нем было немного песка, чтобы им было не так жестко и, возможно, чтобы они не перекатывались, но больше ничего — даже крышка отсутствовала. Что ж, так не пойдет, подумал Азирафаэль. Кроули явно был не готов к тому… что бы там ни происходило, Кроули к этому точно не был готов.
Азирафаэль полагал, что через несколько дней все прояснится так или иначе. А пока нужно было позаботиться о еще нерожденных детях, и он собирался сделать это лучше, чем, судя по всему, был в принципе способен Кроули. И он просто не отдаст их обратно, пока не получит объяснений.
Первое шевеление (Getting a Wiggle On)
https://ficbook.net/readfic/
Направленность: Слэш
Автор: Kedreeva
ссылка на оригинал https://archiveofourown.org/works/20467451/chapters/48565136
Переводчик: Fannni (https://ficbook.net/authors/1983537)
Беты (редакторы): Касанди, Famirte
Фэндом: Пратчетт Терри, Гейман Нил «Добрые предзнаменования» (Благие знамения)
Пэйринг и персонажи: Азирафаэль/Кроули, Кроули/Азирафаэль
Рейтинг: G
Метки: Счастливый финал, Постканон, Демоны, Ангелы, Дети, Семьи, Зимняя Фандомная Битва, Великобритания, Трагикомедия, Флафф, Драма, Психология, Hurt/Comfort, ER, UST, Ксенофилия, Элементы слэша
Описание:
Оставляя Азирафаэля приглядывать за яйцами, Кроули вовсе не предполагал, куда может завести его шутка.
Примечание: Азирафаэль имеет довольно смутные представления о генетике и размножении змей
Примечание 2: Хорошо, что представления Кроули об этих вопросах отличаются еще большей смутностью.
(флафф, безудержный и беспощадный).
Ползунки (Squirming at Your Feet-ish) флафф, кидфик, повседневность, ER, истинные формы
Комментарий к Ползунки (Squirming at Your Feet-ish) флафф, кидфик, повседневность, ER, истинные формы
флафф, кидфик, повседневность, ER, дружба, взаимопомощь, ксенофилия, змеи, дети, кидфик, семья, смена формы тела
истинное тело Кроули, истинное тело Азирафаэля, Азирафаэль-змея, змеи
<b>саммари:</b> Азирафаэль хочет услышать, что говорят юные змейки, сотворенные шуткой одного родителя и любовью и верой другого. И Кроули помогает ему.
Материал о милых малышах пришлось верстать. Особенно отзывы сестробратьев и одноклассников – а опекуны, гомосексуальная пара, так сладко скалились в камеру и так сюсюкали, что некоторые улыбки и фразы пришлось убрать из материала. Джим недаром считалась одним из самых популярных репортеров – она интуитивно просчитывала аудиторию и ее настроение, и, кроме того, обладала чувством меры. И не было ничего удивительного в том, что именно их новостной сайт получил эксклюзив на освещение этого громкого события в сети.
Аналитики сразу погрузились в работу, и, признаться, Джим не собиралась им мешать, но у ребят все давно было продумано: в состав группы заранее включили ответственного за связь с общественностью – видимо, привыкли «не чинить препятствий» журналистским расследованиям. Ответственный, правда, Джим не понравился: им был тотал-трансгендер Эрнст Рено, показавшийся ей человеком немногословным, сухим и хитрым. В отличие от Хильди, он не стремился попасть в эфир и даже избегал появления перед камерой.
Перед беседой с семьей пропавших детей Джим просмотрела их личные дела. Пусть полиция шерстит маршруты возможных подозреваемых и разбирает турбокары на молекулы, пусть аналитики выстраивают психологические портреты серийных убийц – журналистское расследование пойдет другим путем.
Пропавшая девочка имела три пометки на главной странице личного дела: ярко выраженная гендерность, склонность к стадности и отсутствие стремления к успешности. К удивлению Джим, гендерность ребенка проявлялась не в желании нравиться. Лиз не любила соревновательных игр, отказывалась заниматься единоборствами (для преодоления гендерных стереотипов ее определили в секцию бокса), всегда принимала чужую точку зрения, в детских ссорах придерживалась нейтралитета, а иногда выступала в роли миротворца. Результаты тестирования были ужасающими… Забавно, но метки аутсайдера Лиз не получила: другие дети с удовольствием с нею контактировали, что было вполне понятно – рядом с нею любой чувствовал себя победителем, благородно снисходившим к побежденному.
Том Макгрегори являл ей полную противоположность, хотя его выраженная гендерность была помечена знаком вопроса. Навязчивая склонность к агрессии проявлялась в том, что противный мальчишка отношения с ровесниками выяснял при помощи кулаков, в качестве игр обычно выбирал «стрелялки» и любил ломать игрушки. У него тоже было отмечено отсутствие стремления к успешности, что удивило Джим – обычно агрессия идет рука об руку с амбициозностью и честолюбием. Однако тестирование показало, что Том Макгрегори вовсе не стремился победить – им двигали иные мотивы, внутренние, а не внешние. Он хотел нравиться самому себе, а не окружающим. Наверное, поэтому гендерность и поставили под вопрос, подозревая у ребенка аутоэротизм. Драчуны тоже часто имеют метку аутсайдеров, но Том, как и Лиз, ее не удостоился. И даже наоборот. Тесты показали полное отсутствие у Тома лидерских качеств, но в детских иерархиях он занимал ведущие места.
Джим колебалась, стоит ли вставлять в материал многократно упомянутый другими детьми факт: Том защищал Лиз… Стоит ли так унижать девочку в глазах сотни миллионов зрителей? Забавно: дети говорили об этом с некоторой робостью, а то и с напускным возмущением, но не настолько хорошо они умели притворяться – у большинства этот факт почему-то вызывал восхищение и зависть. Должно быть, опекуны-психологи удовлетворились лишь тем, что зависть к Лиз испытывали преимущественно мальчики…
Джим вспомнила вдруг слова Хильди: «На этот раз негодяй от нас не уйдет!» Верней, не столько ее слова, сколько мурашки, прошедшие по спине от ее слов. Пятьдесят два процента «цисгендерных баб», Джим была уверена, клюнули именно на эти слова – и только после них заметили и рост, и силу, и бычью шею кроссдрессера… Животный инстинкт, доставшийся человечеству от далеких предков: потребность в защищенности.
Главные страницы личных дел пропавших ранее мальчиков тоже имели красные пометки. Первый пропавший ребенок, Саша Новак, был инопланетником, сыном беженцев с Дикой луны, и пробыл в сообществе всего около года – неудивительно, что ему было трудно переосмыслить свои стереотипы и принять традиции Метрополии. Сам факт того, что он воспитывался в гетеросексуальной семье, и тот накладывал на мальчика отпечаток. И ничего странного в его ярко выраженной гендерности (по тестам зашкалившей) Джим не увидела – на Дикой луне живут дикие люди, не признающие равенства полов, с пеленок навязывающие своим детям гендерные стереотипы.
Второй ребенок, пропавший через месяц после первого, Франц Карлос, имел не только пометку выраженной гендерности, указание на дурную наследственность, но и клеймо «Альфа». И если красные метки требовали лишь легкой переориентации, то клеймо альфа-самца предполагало генетическую патологию – поведение можно скорректировать, но порченный ген никуда не денется. Впрочем, вряд ли Франц, когда вырастет, будет сильно страдать от того, что не сможет стать донором спермы. Джим осеклась: если вырастет…
Третий мальчик, как и Том, проявлял агрессию, но не к ровесникам, а ко взрослым (а кроме того – аутоагрессию и нездоровый альтруизм) и имел смещенную систему ценностей: его не заботило собственное будущее, он чуть ли не еженедельно менял профориентацию (и это за месяц до Посвящения!), а потому не успевал ни по одному предмету.
Никто из четверых пропавших мальчиков ни разу не выразил желания сменить пол, все четверо имели заметную потребность в повышенной физической нагрузке – от того, должно быть, и были крепкими ребятами. Все четверо одевались в гендерно-нейтральную одежду, все четверо имели русые волосы и светлые глаза, всем было около десяти лет. Наверное, аналитики еще по пути сюда определили сексуальные пристрастия серийного маньяка – вряд ли Джим откроет что-то новое своей наблюдательностью. И, похоже, серийный маньяк был истинным гомосексуалистом-педофилом – а истинный гомосексуализм столь же редок, как и абсолютная гетеросексуальность. Но Лиз? Почему на этот раз маньяк похитил и девочку?
Джим похолодела, когда поняла, что девочка убийце не нужна, он был вынужден взять и ее тоже, потому что иначе вызвал бы подозрения Тома. И если он не высадил ее из турбокара живой и невредимой, то Лиз, скорей всего, уже мертва, а тело ее брошено в любой из водоемов на пути пластмагистрали.
Разумеется, информация о красных пометках в личных делах была строго конфиденциальна и защищена законом о свободе личности (хотя Джульетта совершенно не стеснялась говорить об этом в камеру), но антропометрические характеристики пропавших мальчиков Джим собиралась включить в материал, шедший в эфир следом за материалом о «милых малышах». Но когда они с Ким уже заканчивали верстку (устроившись на ступеньках крыльца учебного корпуса), к ним неожиданно вышел представитель аналитиков бюро, Эрнст Рено и окинул Джим скептическим взглядом. Джим могла бы ответить ему тем же: она никогда не любила истинных трансгендеров. Эрнст же явно потеплел, переключив внимание на Ким. Ким, мальчик-девочка, свой миниатюрной спортивной фигуркой привлекала любой пол и любому полу была готова ответить взаимностью.
— Не подумайте, что я чиню препятствия журналистскому расследованию… — начал он не вполне уверенно, но глаза его показались Джим холодными и… опасными. – Но я настоятельно прошу в репортажах не упоминать слова «Посвящение». Это может помешать нам остановить убийцу.
Вот как? Однако! Джим не обратила внимания на то, что все пропавшие дети исчезли до Посвящения, а не после. До переориентации – ведь всем пятерым (а не четверым вовсе) грозила переориентация. Что ж, Эрнст, это ты сказал напрасно…
— Давайте так: я буду придерживаться этого лишь до тех пор, пока не буду уверена в том, что сказанное действительно помешает остановить убийцу, а не наоборот… — уклончиво ответила она. – Вы можете что-нибудь сообщить о ходе расследования?
— Новости есть у Хильди – она сама расскажет. А у нас то же, что и у вас: истинный гомосексуалист-педофил.
— Значит ли это, что девочки уже нет в живых? – спросила Джим (Ким предупредительно включила камеру).
Эрнст фальшиво свел брови домиком и ответил:
— Это весьма вероятно. Преступнику трудно незаметно везти и одного ребенка, а двоих – это просто нереально.
— Скажите, почему три предыдущих похищения так и не были раскрыты? Насколько мне известно, именно ваша группа занималась поиском маньяка.
— Преступления серийного убийцы трудно раскрыть, когда убийцу и жертву ничто не связывает, когда выбор жертвы случаен. Закон, защищающий права личности, в этом случае поворачивается против нас: теперь наручный комм можно просто снять и стать невидимкой для камер слежения. И если преступник ранее не совершал ничего подозрительного, что привело бы к обязательному вживлению комма, ничто не помешает ему оставить комм у себя дома… Как бы цинично это ни прозвучало, преступника можно вычислить, только имея несколько совершенных убийств – каждое дает какую-то информацию следствию.
— И какую информацию следствию дали предыдущие три исчезновения?
— В первую очередь ту, что преступления совершаются серийным маньяком: это не несчастные случаи и не побеги детей из сообщества.
— И только-то? – Джим позволила себе улыбнуться, потому что не попадала в камеру.
— И это иногда немало, — безо всякого чувства вины ответил Эрнст. – ДНК пропавшего ребенка, найденное в ста двадцати милях отсюда, подтверждает этот вывод.
— Вы с уверенностью говорите об убийце. Но ведь мертвые тела детей не были обнаружены…
— И пока они не найдены, мы обязаны исходить из того, что дети живы. И такая вероятность есть, хотя, как показывает статистика, это редчайший случай: маньяк может удерживать детей живыми в каком-нибудь укромном месте. Но это риск: детей надо кормить, они наверняка будут стремиться к побегу или будут звать на помощь. Увы, Метрополия просторна и таких мест на ней множество: невозможно обеспечить системами слежения и безопасности всю планету. Однако далеко не каждый убийца-педофил хочет, чтобы тела были обнаружены – тело дает следствию слишком много информации, которая позволит вычислить преступника. Конечно, отделаться от тела непросто, но, должно быть, у этого маньяка есть такая возможность.
На крыльце появилась Хильди, и Джим незаметно поманила ее пальцем.
— Хильди, мы беседуем о расследовании серийных убийств. Ты не хочешь что-нибудь добавить к нашему разговору?
Та пригладила короткую юбку и одним пальцем подправила прическу. Прокашлялась и кивнула Ким.
— Сначала о полицейском расследовании, — она выразительно глянула на Эрнста с высоты своего роста. – Система безопасности торгового центра, где был найден темно-синий Лонли, засекла человека, который из него вышел. К сожалению, лишь со спины: преступник будто бы знал расположение камер и ни разу не повернулся к объективу лицом.
Ким немедленно вывела скан преступника на экран – Джим ожидала чего угодно, только не этого: это был высокий крепкий загорелый парень в майке. А Хильди продолжила:
— Отсутствие лица затрудняет анализ три-дэ-записей, но теперь мы точно знаем, что к Лонли преступник не возвращался. Стоянку он покинул пешком. Очевидно, детей в это время в Лонли уже не было. Обратите внимание: внешность преступника расходится с предположениями наших коллег из планетарного бюро.
Хильди еще раз с торжеством взглянула на Эрнста, но тот даже не повел бровью. Джим никогда не сказала бы вслух то, о чем подумала: несмотря на то, что тотал-трансгендеры имеют ту же биохимию крови, что и мужчины, у них почему-то не появляется привычка «мериться членами», которую из Хильди не вывести никакой гормональной терапией. Впрочем, место работы Эрнста предполагало холодную голову…
— Телосложение преступника лишь на шесть процентов эндоморфно, на сорок он экдоморф и на пятьдесят четыре – мезоморф. По предварительному анализу наиболее вероятный возраст преступника – около двадцати четырех лет, его тело находится в конечной фазе роста. Кроме того, и без цифрового анализа можно предположить, что перед нами редкий экземпляр цисгендерного мужчины.
Да уж, на месте похитителя Джим остереглась бы носить столь вызывающую одежду… Впрочем, на своем месте она тоже при каждой возможности одевалась вызывающе женственно. Никакой тотал-трангендер никакой тренировкой не смог бы сделать себе таких бицепсов, не говоря о столь свободном развороте плеч. Черт возьми, почему интересные мужики всегда или кроссдрессеры, или маньяки-педофилы?
— Что вы на это скажете, Эрнст? – подначила Джим.
Тот спокойно пожал плечами и ответил без улыбки:
— Скорей всего, преступник просто попросил незнакомого парня поставить турбокар на стоянку. Но следует помнить, что мы говорим обычно о наиболее вероятном портрете преступника, всегда есть вероятность, хоть и небольшая, что преступник выглядит совсем не так, как мы его себе представляем.
— Хильди? – подтолкнула Джим.
— На руке у человека, покинувшего темно-синий Лонли, не было комма.
— Комм он мог держать в кармане лишь для того, чтобы иметь ровный загар на запястьях… — заметил в ответ Эрнст. Эта мысль в голову Хильди, столь озабоченной собственной внешностью, не пришла – она поглядела на собственное запястье с досадой. И Джим почему-то решила, что парню в зеленой майке, так же как и Хильди, не приходила в голову мысль о ровном загаре на запястьях…А хорошо бы он оказался простым цисгендерным парнем, а не маньяком-педофилом: Джим почувствовала с ним некоторое родство душ – он тоже не боялся носить майку и джинсы, как она не боялась иногда надевать платья и красить глаза.
— Сейчас идет проверка всех угнанных средств передвижения в пределах пешей доступности от торгового центра, — продолжала Хильди. – Но проверка может не дать результатов, если хозяин угнанного транспортного средства находится в отъезде. Кроме того, полиция опрашивает людей, находившихся неподалеку от торгового центра около часа пополудни.
— Хильди, будем с нетерпением ждать новых результатов. Но хочу напомнить о нашей беседе о серийных убийцах. Ты говорила, что вами обезврежено немало маньяков-педофилов. Скажи, почему в вашем округе их процент выше, чем в целом по Метрополии?
— В нашем округе располагается более тысячи воспитательных сообществ: благодаря климату, дикой природе и особенному чистому воздуху. То есть число детей у нас почти в два раза больше, чем в других округах. Но именно поэтому и преступления, направленные против детства, нам приходиться расследовать чаще, чем другим. Первый этап профилактической работы состоит в тестировании, но на этом этапе выявляется лишь склонность к педофилии. Системы безопасности реагируют на приближение взрослого к ребенку – теперь независимо от того, включен маячок на комме ребенка или нет. Кроме того, система фиксирует и количество взрослых в непосредственной близости: например, нет смысла вызывать полицию, если дети сели со взрослым за один столик в кафе при множестве свидетелей. А вот в торгово-развлекательном центре, где множество людей, камера будет следить за человеком, если он продолжительное время двигается рядом с ребенком. Таким образом, например, нами был обезврежен один из педофилов: он шел рядом с детьми по территории центра, но когда выпал из-под объективов камер, сработал сигнал, и негодяй был немедленно арестован. Результаты тестов и биохимического анализа крови говорили сами за себя, несмотря на то, что педофил утверждал, что просто направлялся к своему турбокару. Я допускаю, что наши места буквально притягивают педофилов: у нас встретить ребенка возле торгового центра гораздо вероятней, чем где-то еще.
— И все равно их число впечатляет, — заметила Джим. – Ты не слышала сетевых дискуссий о подавлении естественных сексуальных инстинктов, которое приводят к половым перверсиям вроде садизма и педофилии?
— Мне кажется, у нас как раз наоборот отсутствует какое бы то ни было подавление естественных сексуальных инстинктов, — с усмешкой ответила Хильди. – И я, и Эрнст наглядные тому примеры.
В дискуссиях, о которых говорила Джим, сексуальные инстинкты Хильди и Эрнста как раз не относили к естественным, но говорить об этом она не стала.
— Эрнст, как серьезный аналитик: переориентация в детском возрасте может приводить к подавлению естественных инстинктов? Накоплению подавленной агрессии или сексуальности?
Он просил не упоминать слово «Посвящение», а не «переориентация»…
— Переориентация принципиально не может приводить к накоплению чего бы то ни было: она необратимо изменяет именно тот участок мозга, который мог бы привести к этому накоплению. Так же как гормональная терапия, переориентация направлена не на подавление накопленных и нереализованных желаний, а препятствует этому накоплению, — без запинки ответил тот.
Платон проснулся в пять утра и бесшумно вышел из палатки. Было свежо, над водой стелился туман, звенели комары и догорал костёр. Дамир за ночь успел набить острогой десятка два крупных рыбин и теперь чистил их у кромки воды. Платон сразу кинул ему сообщение:
***
— Значит, Кроулик, да, мой дорогой?
— Ангел!!! Откуда ты…
— Нет, что, серьезно — страшный демон-искуситель Кроулик?
— Это секретные документы!
— Впрочем, кролики, насколько я помню, отличались если не умом, то хотя бы плодовитостью, так что какая-то логика…
— Ангел! Это. Секретные. Документы. Адские секретные документы! Считается, что ты и знать об их существовании не должен! Откуда они у тебя?
— Твои прошения о смене имени? Ой, Кроули, да ладно тебе! Не такие уж они и секретные.
— Откуда, ангел?
— От Дагон. Она сказала, что у вас там инвентаризация и часть архива решили утилизировать. Она подумала, что некоторые из документов могут показаться мне забавными… И она оказалась права.
— И что — она вот так просто их тебе отдала? Ничего не потребовав взамен?
— Кроули! Ангелы не идут на сделки с представителями Ада!
— Ха!
— Наше Соглашение не в счет, это был особый случай. А с Дагон у нас не было никаких соглашений. Она просто… сделала мне подарок. От чистого сердца и ничего не требуя взамен.
— Дагон?
— Ну да.
— Мы об одной Дагон говорим? Такая невысокая, с чешуей на скулах и волосами как водоросли?
— Она самая.
— Я сплю. Это кошмарный сон. Или начало нового Апокалипсиса. Или…
— Ну а я в ответ подарил ей пару фунтов хорошего кофе.
— Фух! Ангел! Не надо меня так пугать! В такую Дагон я согласен поверить. Хотя ты и переплатил — я бы не дал за эти бумажки и пары унций. И вообще, если бы ты попросил — я бы тебе и сам рассказал, довольно смешная была история, если подумать, хотя тогда мне так и не казалось. Чертова Дагон с ее бюрократией! «Я не позволю вносить в отчетность путаницу!», фу-ты ну-ты! А в итоге одна сплошная путаница! Я всего лишь один раз хотел сменить имя… Один раз, ангел! И почти четыре тысячи лет в итоге шарахался с канцелярскими крысами, а они вечно все путали! И мне приходили подтверждения то на Кроулика этого, то на Гройля, то вообще на…
— Кровлю?
— Ангел!
— А что не так, дорогой? По-моему, очень мило. И символично.
— Я хотел быть Кровлеем! Кровлеем, а не гребаной Кровлей!
— Ну, Змий тоже вроде как ничего так был вариант.
Пауза. Потом неуверенное:
— Ты… правда так думаешь?
— Оно, по крайней мере, выражает твою суть. Почему бы и нет? А знаешь, какой мой фаворит?
Безуспешная попытка притвориться равнодушным, короткая обреченная борьба и в конечном итоге — все-таки капитуляция:
— Ну и… какой?
— Краля!
Отчаянный протестующий всписк, придушенный на корню. Пауза, наполненная возмущенным сопением. Голос ангела — вкрадчивый, пронизанный восхищением, которое кто-нибудь посторонний (например, Гавриил) мог бы счесть и вполне искренним:
— Демон по имени Краля… Это, знаете ли, звучит!
— Ангел!
Как можно прошипеть слово, в котором нет ни одного шипящего или свистящего звука, — знают, наверное, только демоны. Ну, один из них точно знает.
— Тебе идет. Нет, ну правда, дорогой, не надо так волноваться, хорошее имя. Или вот, например, — Елозя. Ты только вслушайся: Ело-о-озя! Правда же лучше, чем Ползучка?
— Ангел…
— А еще Поулзли…
— Ангел! Если ты…
— Протяжно так, с французским прононсом, почти томно — Поулзли. Шикарно!
— Если ты… Если хотя бы кому-нибудь!.. Хотя бы одному живому существу!.. То я…
— То что?
— Я… Я… Я с тобой разговаривать не буду! Ясно?!
— Хм… Аргумент.
Адские документы горят очень быстро, шипят и плюются искрами, словно бенгальские огни. В каком-то смысле это даже красиво — во всяком случае, с точки зрения Кроули.
– Ян?
Прутья решетки холодные, ледяные, настоящие.
Ян стоял, уткнувшись лбом в перекрестье кованой ограды – лишь бы Зденек не увидел его лица. Память оказалась круговертью липкого снега. Она затягивала в безнадежное прошлое. «Пока Сумеречный гость приходит в дома, город продолжает существовать». Не жить, именно существовать, потому что нельзя назвать жизнью это шаткое, растянутое во времени балансирование на грани яви и пустоты…
«Твое проклятье – это бездна. Ты ходишь по домам, и только ждешь, когда кто-то посмотрит тебе в глаза…».
«Мое проклятье – это я сам».
– Зденек… ты иди домой. Мне нужно подумать. Немного.
– А ты не…
– Ну, что ты. Все будет хорошо.
«Юджин тебя назвал трусом. Может, он прав. Мне сегодняшнему не должно быть никакого дела до того, что творил я вчерашний. Мы с тем человеком разные люди. Совершенно и безнадежно разные. Что я могу изменить?».
На кладбище было безветренно, под ногами чавкала грязь. Все, как тогда.
Он долго кружил меж надгробий, но нужного так и не нашел. Хотя каждый раз казалось – стоит повернуть за угол, или обойти склеп, или вон то старое дерево…
Устал. Сел на скамеечку, смахнув с нее мокрый липкий снег. Все как всегда – привычное, успокаивающее мельтешение. Что же, раз этот конец веревочки оканчивается ничем, то может, стоит потянуть за другой конец…
Только собраться с силами и дойти. До улицы Ткачей, на которой Эльза снимала квартиру, раньше ходил трамвай. Интересно, кстати, куда подевался из города весь общественный транспорт? Неужели все автобусы, трамваи и такси к концу дня отправляются в депо – чтобы вновь выйти на маршрут сразу после заката?
Идти несколько остановок… Ничего, до дома Юджина намного дальше.
Квартира была опечатана, а ключей у Яна не было. Он постоял немного под дверью, подергал ручку. Что дальше? Мог ведь догадаться, что так будет. Конечно, ключ может быть у соседей. Эльза всегда оставляла ключ соседям на всякий случай. Но тут другая история. Все-таки съемная квартира, чужие люди.
Удивительно, почему хозяева до сих пор не сдали это жилье.
Он вышел на улицу. Куда теперь? Теперь, когда ты знаешь немного больше и о себе, и о городе, и о горожанах?
Назад?
А ведь отсюда совсем недалеко до того дома, в котором вы жили вместе. Того самого, где прошло твое детство, где старая экономка рассказывала у камина сказки, и отец допоздна засиживался за чтением книг или своими бесконечными чертежами.
Дом, который ты и сейчас считаешь единственно своим.
Ян окинул взглядом пустынную улицу. С ней все было не так. Темная, узкая. Уже, чем помнится. Ни огонька, ни следа, даже собаки не лают. Тихо.
Ян поднял ворот куртки и неспешно зашагал вдоль слепых зданий к перекрестку, за которым кедровая аллея. Аллея одним краем упирается в площадь Знамений, а другим выходит к старой водонапорной башне.
У башни зимой намерзал голубой лед, по которому очень любили лазать дети. Взрослые стояли внизу и охали, а ребята брали вершину за вершиной, представляя себя то альпинистами, то полярниками. Башню очень хорошо было видно из окна мансарды.
Шабашники прозвали Ксапу «контролирующий орган» или «народный контроль». Это потому что тяжелого ей поднимать нельзя, врачи запрещают, а поговорить со своими чудиками очень хочется. Вот и не уходит со стройплощадки, разговорами нас развлекает да советы подает. На мой
взгляд, советы толковые. А геологи говорят: «Послушай женщину, сделай наоборот!» Ксапа сердится и обзывает их наобормотами. Под их перепалку работать на самом деле веселее.
Первый хыз мы уже закончили. Но чудики говорят, что осталось сделать отопление, электрику и отделку. На отопление нужен слесарь-водопроводчик.
Надо к Мудру идти.
— Хочешь, чтоб Мудр разрешил чудика привести, поторопись, — говорит Жамах. — Скоро осень.
— И что? — насторожился Платон.
— Созревшие девки в другие края уйдут, чужие девки к нам жить придут. Весной и осенью новые семьи образуются.
— Разве мы против? — не понимает Платон. — Нас-то это каким боком касается?
— Нас — никаким, — загадочно улыбается Жамах. — Но я тебя
предупредила.
Я не понял, что Жамах имела в виду. Мудреныш — тоже. Хотел у Жамах спросить, но ее Ксапа в сторонку отвела пошушукаться.
— Как, уже? — громко изумилась Ксапа. — Я водяное отопление хочу. Сколько можно в каменном веке жить?
И потрусила вверх по косогору, скособочившись, левым боком вперед, к ваму Мудра.
— Чего-то я не понимаю, — задумчиво протянул Платон. — Похоже, парни, мы нарвались на очередную местную заморочку. Жамах, будь человеком, намекни хотя бы.
— Не в моих интересах, — скалится в улыбке Жамах. — Я сама в этом обществе пришлая.
— Конспираторы, блин, — обижается Платон. — Парни, идем к Мудру.
И мы идем к Мудру. А у Мудра в ваме айгурка Фархай плачет, Ксапа с Бэмби ее утешают.
— Что же это вы, парни, — укоряет нас Мудр. — Девку привезли, а приласкать никто не хочет. Обижается на вас девка.
— Так, она нас до визга боится.
— Когда это было?! — набрасывается на него Фархай. — Только в первый день, когда вы меня схватили. В первый день под себя девку только самые злые охотники кладут. И то, если девка — чубарка. Три полоски, по-вашему.
— А добрые? — влез Толик.
— Добрые хотя бы три ночи выждут, чтоб освоилась. А если хотятсовсем по-хорошему, то десять дней. А я здесь сколько? Никто на меня даже не смотрит. Уйду я от вас к родителям, пусть над вами смеются!
— Хорошо, завтра Сергей отвезет тебя к родителям, — решает Платон.
— Нет, нет! — визжит Фархай. И рыдает в голос.
— Опять не слава богу, — удивляется Вадим. — Да что не так на этот раз?
Ксапа выразительно стучит себе кулаком по лбу.
— Ее в добровольно-принудительном порядке хотели за шамана выдать. А он старый, уродливый и хромой. И жен бьет. А вы, мужики, взяли на себя ответственность за ее судьбу, а теперь — в кусты? Не стыдно?
— Оксана, ты же знаешь, среди нас холостых не осталось, — переходит на русский Вадим.
— Коты мартовские! Как со вдовами кувыркаться, так о женах не вспоминаете.
Геологи смущаются.
— Это же другое дело, — не очень уверенно возражает Юра. — Мы взрослые люди, они тоже не девочки. Никто никого не обманывает.
Ксапа хочет что-то добавить, но передумывает. Только головой мотает. И на меня смотрит задумчиво-задумчиво. Айгурку по голове глаит, успокаивает, а смотрит на меня.
— Клык, скажи, что ругаться не будешь.
— Буду.
— Ну что ты как не родной сразу? Пусть Фархай с нами поживет. Твоей названой сестрой будет.
— Опять фиктивный брак?
Охотники и геологи замолкают, поудобнее рассаживаются, на нас смотрят, будто Ксапа зимой сказки рассказывает. Интересно им.
— Пусть Фархай с Мечталкой задружит. Бэмби здесь сама новенькая, никого почти не знает, а Мечталка ее со всеми девушками и охотниками познакомит…
И делает наш тайный знак, чтоб соглашался, она потом все объяснит.
— Ладно. Если Жамах против не будет, — оставляю лазейку я.
Ксапа чмокает меня в щеку и за руки вытаскивает девушек на улицу.
— Хорошая баба Клыку досталась, — скалится Фантазер. — Послушная. Разрешение спрашивает.
— Но делает все равно по-своему, — добавляет Ворчун. И все смеются.
— Зачем пришли, балаболы? — отсмеявшись, спрашивает Мудр. Платон объясняет.
— Правильно сделали, что пришли, — одобряет Мудр. — Осень наступает. Скоро наши молодые девки к Заречным уйдут, к Чубарам уйдут, к Степнякам уйдут. Много чужих девок в наших вамах поселится.
— Ну и что?
— По древним обычаям в обществе не должно быть больше трети чужаков. Мы совсем забыли этот обычай, давно среди нас столько инородных не жило. Но скоро ЛИМИТ будет исчерпан. Если ваш водопроводчик среди нас поселится,
кто-то из охотников в этом году не сможет девку в свой вам привести.
По слову ЛИМИТ я понимаю, что вовсе это не древний обычай, а та задумка, которую Жамах с Ксапой вечерами обсуждают. Но виду не подаю.
— Ксапа сейчас прибегала, просила пустить вашего водопроводчика, — улыбается Мудр. — Теперь я вас хочу послушать.
Платон относится к словам Мудра очень серьезно. Мрачнеет даже.
— А временно прикомандированным сюда можно? — спрашивает Толик.
— Это кто такие? — удивляется Мудреныш.
— Ну, как бы в гости к нам. На несколько дней. Поживет с нами недельку и назад улетит.
— Гостям можно, — соглашается Мудр. — Но они должны уважать нас и наши обычаи.
— Вот и славно, — говорит Платон. — Значит, так и будет. Работать, бездельники и тунеядцы. Осень на носу!
Мы выходим из вама, но я вижу, что Платон не радуется. Ксапа так и говорила, что чудикам этот закон очень не понравится.
— Клык, ты только не ругайся. Мне очень надо, чтоб ты по айгурски говорить научился, — уговаривает меня Ксапа. — Я бы сама, но ты знаешь, как туго у меня с языками.
— Еще один язык учить…
— Да разве это язык? Всего шесть-восемь тысяч слов. Ну, не больше десяти. Тебе раз плюнуть! Ты обучишь ее нашему языку, сам айгурский выучишь. Всем хорошо будет. Ну?
Какой же язык айгурка выучит, если в нашем ваме жить будет, — задумываюсь я. — Такой смеси языков нарочно не придумаешь. Когда Мечталка с моими женщинами шушукается, три языка сразу коверкают. Чему в нашем ваме айгурка научится — представить невозможно.
— Ксапа, ты уверена, что это хорошая идея? — спрашивает Жамах.
— Очень хорошая! Если мы с айгурами задружим, весь регион под нашим контролем будет.
— Мало тебе от степняков досталось, — ворчит Жамах.
Но доспорить им не удается. Ребята приносят мебель. Мебель — это стол. Красиво сделан, прочно, надежно! Только не такой, как у чудиков, а низенький, по колено. Квадратный, метр с гаком на метр с гаком, как говорит Ксапа. И с четырьмя выдвижными ящиками, по ящику с каждой стороны. Ящики от середины вправо сдвинуты, когда убраны, все пространство под столешницей занимают. Ксапа, как их видит, от радости визжит. А я задумываюсь, куда его поставить. В середине вама — костер. Рядом с костром — подгорит, ходить мешать будет. К дальней от входа стенке — так только двое за него сесть смогут. Потому что спиной к костру сидеть — не дело.
Все-таки, так и ставим. А когда на зиму в хыз перейдем — там он всем мешать ходить будет.
— Не дозрела еще ваша цивилизация до мебели, — делает вывод Толик. Мне почему-то обидно становится.
Наступает время девкам полоски на щеки наносить. В прошлый год таких мало было, потому что меньше двух десятков лет назад три голодных года подряд выдалось. Малыши перемерли. Зато в этом году — много. Но девки
скандал поднимают. Не знаю, кто их подговорил, но хотят полоски не шрамами, а татуировкой. Как у Чубаров. Бабы возмущаются, только Ксапа одобряет. Не то, чтоб совсем одобрила, она вообще против полосок, но говорит, все лучше, чем кожу резать. Охотникам, по большому счету, все
равно. Но порядок должен быть!
А тут еще Евражка! Говорит, готова хоть три полоски, но чтоб тату, а не шрамы. Потому что она чубарка, а у чубаров тату положено делать. И чтоб ей Жука отдали, на прочих она не согласна.
— Даже на меня? — ехидно так спрашивает Кремень.
— Ты старый, — заявляет ему это чудо, глядя снизу вверх. — А мне молодой охотник нужен.
Развеселила всех. Тут кто-то заинтересовался, как Чубары татушки делают. Жамах скидывает штормовку, рубашку, объясняет, что, да как, да какая завитушка у нее на плече что обозначает. Я полгода с ней живу — а не знал. В общем, уважаемые люди решают в этом году желающим полоски
татуировкой нанести. Если не понравится, ведь всегда можно по-старому сделать.
По-старому почему-то никто не хочет.
Что никто тату колоть не умеет, тоже не беда. Жамах летит к своим, через два часа возвращается с молодыми охотниками Чубаров и со старой женщиной, которая берется наших обучить. (Ксапе это очень не нравится. Говорит, чем больше снаружи, тем меньше внутри. Мозгов, в смысле)
Оказывается, татушки намного дольше делать, чем шрамики. Становится ясно, что праздник на два дня растянется.
На время праздников Платон объявляет на стройке выходные. И геологи затевают игру в чехарду. Наши сначала рядом стоят, смотрят. Потом, не удержались, тоже прыгать начинают. Думаете, легко через Головача перепрыгнуть, если он коленки только для девок подгибает. А когда Света
прыгает — словно буйвол по тебе потоптался. Зато Бэмби как птица летает.
Но тут подходит очередь Мечталке полоски получать. Мы, конечно, подбегаем, рядом садимся. Ксапа Мечталку за руку держит, Жамах по голове гладит. Бабка на нас по-чубарски ругается, что мы ей работать мешаем.
— Интересно живете, — говорит мне Кочупа. А сам на Мечталку смотрит. У Мечталки из глаз слезы текут, носом хлюпает, но гордая! В голос плакать стесняется.
Но вот Мечталка получила свои полоски. Жамах обнимает ее за плечи и уводит праздничный стол накрывать, как Ксапа говорит.
Многие наши девки получают полоски. И Евражка — две. Сама напросилась, мы отказывать не стали. Бэмби хотела полоски, но Сергей запретил. И айгурка не получила, хотя была не против. Непонятно, чья она, наша или чудиков.
— Когда найдешь себе мужчину, получишь свои две полоски. А одна придешь — три! — напугал ее Головач. Что такое три полоски, Фархай уже знает. И бежит жаловаться Ксапе. Но поддержки не находит.
Ночью в нашем ваме теперь спать невозможно. То Олежка молока требует, то Мечталка с Фархай шушукаются. А сегодня — еще и Жамах с Кочупой угомониться не могут. Прошлой осенью мы вдвоем с Ксапой жили, как спокойно было. Так ей и шепчу на ушко. Ксапа словно смешинку съела. Долго-долго угомониться не может.
— Мы квартирный вопрос за сорок тысяч лет так и не смогли решить, — шепчет мне на ухо и опять хихикает.
Утром после завтрака Мечталка с Кочупой вместе за ягодами уходят. За руки держатся. Ксапа сердится, Жамах, наоборот, довольна.
К обеду молодые возвращаются. Идут рядом, но дуются друг на друга. Ягод и пол лукошка не набрали. Спрашиваю, в чем дело, Мечталка только фыркает. Жамах Кочупу спрашивает — Мечталка не хочет к Чубарам переселяться. Ксапа тут же добреет и агитирует Кочупу переселяться к нам.
Кочупа возражает, что это против обычаев. Я зачем-то привожу в пример Сергея, который у нас все лето живет и даже женщиной обзавелся.
— Так ведь он женщину от нас в свой вам привел, а не сам к ней в вам подселился, — резонно замечает Кочупа.
Так ты тоже переселись к нам, поставь вам, месяц обживись, а потом Мечталку в свой вам приводи, — хочу сказать я, но вспоминаю о правиле «Не больше одного из трех». И иду к Мудру посоветоваться.
— Я тебя зачем к чудикам посылал? — доносится из вама сердитый голос Мудра. — Ты на Клыка свою работу не сваливай, Клык свое дело знает!
Замираю на полушаге, разговор-то обо мне. Тихонько обхожу вам и сажусь слева от входа, будто мне делать нечего. Напрягаю слух и пытаюсь вспомнить, какое дело поручал мне Мудр, и о каком я накрепко забыл.
— Какое у Клыка дело? — очень вовремя спрашивает Мудреныш.
— Айгурский язык учит. А тебе было поручено разобраться, что чудики у нас делают. Почему они у нас все лето живут? Кто их семьи кормит? Что семьи зимой делать будут, если никаких запасов не заготовили?
Что Мудреныш отвечает, разобрать не могу, но Мудр говорит громко и сердито.
— Что хызы ставят, это любой пацан видит. Как топором махать — этому и Верный Глаз научится. Ты должен был понять, чем их общество живет! А что ты понял? Узнал хотя бы, как они кусок мяса в железную банку засовывают? Что ты вообще узнал?
— Тут не так все просто, отец. Когда они у нас живут, они стараются жить по нашим обычаям. Чтоб их обычаи понять, надо среди них жить.
Мне сразу расхотелось с Мудром беседовать. Единственный охотник, что с чудиками жил — это я. Спросит меня Мудр — я отвечу? Михаил, вроде, ничего от меня не скрывал. Вместе по городу ходили, вместе надзорщиков обманывали. А что я понял? Нет, чтоб чужие обычаи понять, год вместе прожить надо.
Зато догадываюсь, почему так много наших охотников захотели с чудиками вместе работать. Нифига они не захотели, это Мудр всех подговорил. Я бы сам больше недели не выдержал.
А Евражка?
Иду искать Евражку. Пацаны подсказывают, что она к мосту пошла. Нахожу на берегу реки. Сидит нахохлившись, глаза красные, заплаканные. Сажусь рядом.
— С Жуком поссорилась?
Вертит головой.
— А что такое?
— Щеки болят, — сознается Евражка. — Опухли и как не мои. Бабы говорят, тату, бывает, три дня болит.
— А тебя никто не обижает?
— Нет, что ты, Клык. У вас хорошо. Дома меня шпыняли, а здесь я сразу взрослой считаюсь. Я раньше не понимала, как можно из дома в чужое племя навсегда уйти. Теперь знаю. Это чтоб все плохое дома осталось.
Я ласково треплю ее по волосам.
— Ты хороший, Клык, — тут же отзывается Евражка. — У нас ни один охотник вот так рядом со мной не сел бы. А ты сел. У тебя две женщины есть, ты просто поговорить со мной сел.
— Пусть будет — поговорить, — улыбаюсь я. — Тебе работа на стройке нравится?
— Не очень, — ошарашивает меня Евражка. — Но надо же еду добывать. Родители Жука не будут меня всю жизнь кормить. Охотиться мне на ваших землях нельзя. А за то, что я с вами на стройке работаю, Платон вещи и консервы дает. Так и говорит: «Держи, заработала». Я их родителям Жука отдаю, они меня за это уважают, и мы вместе едим. А консервы к зиме припасаем.
— У тебя полоски на щеках, — говорю я. — Ты теперь наша. Можешь с охотниками на охоту ходить. Станешь охотницей — можешь свой вам поставить.
— Правда?! — Евражка даже на ноги вскакивает.
— Честное слово. Только одна на охоту не ходи, пока охотники тебе наши правила не объяснят. А то Жамах пошла — меня Мудреныш за ее проделки перед всеми отругал.
— Я буду самой лучшей охотницей! — кричит Евражка и топает ногами, как будто бежит на месте.
— А кто же будет бетономешалкой управлять?
— Великий охотник за день дичи на неделю набьет! А остальные дни я на стройке буду.
— Великий охотник бьет столько дичи, сколько может унести, — улыбаюсь я. — А за неделю мясо испортится.
— Ты верно сказал, — охотно соглашается Евражка. — Я Жука тоже возьму, мы вдвоем больше принесем. И я поделюсь добычей с чудиками. Мясо не должно пропадать.
— Подойди к Головачу, он объяснит тебе, когда и как мы охотимся и как делим добычу, — советую я. — Скажешь, я послал. Если одной боязно, попроси Ксапу с тобой сходить.
Купол обрушился, можно было даже не проверять. Хотя с этой стороны здания его и не должно было быть видно. Грохот стоял такой, что не оставалось никаких сомнений. Джет, Мелисса и Риммер стояли у стены левого крыла порта. Именно здесь была комната с пробитой снарядом дырой в стене, о которой рассказывал Велли. Перед тем, как Джет активировал заряды, все трое на всякий случай выбрались наружу.
Снаружи было невероятно жарко — солнце забралось в самый зенит, и оттуда потихоньку запекало плоскость взлетно-посадочного поля. Утренняя буря улеглась, как и не было.
Пейзаж открывался величественный. Небо насыщенного голубого цвета, дюны вдали почти оранжевые, яркие. Над ними белой точкой склонилась Наэса-зэ. Над покрытием взлетного поля вьется нагретый воздух. Полосы черного дыма встают вертикально от построек по ту сторону поля. Ближе к основным зданиям порта догорают несколько автоматических погрузчиков. Очень хорошо видно, как от горящих построек двигается колонна приземистых каров непривычной конструкции. Они держат курс в сторону хребта. Джет сосчитал — получилось не менее чем сорок единиц техники.
— Кажется, что это несерьезно, — нервно заметила Мелисса, — а на самом деле…
— Да уж.
Колонна двигалась медленно группами по четыре машины. И вскоре стало ясно, почему. Каждую такую группу защищал энергетический щит. Причем, достаточно мощный, в ином случае о его наличии никто бы и не догадался. В зону действия щита попадал песок, поднятый колесами машин, и по прозрачной поверхности от этого плясали тусклые разряды. Красиво.
— А это еще что? — удивился Риммер.
— Где?
Тот указал подбородком вперед и вверх:
— На флаеры не похоже.
Джет прищурился — яркое солнце мешало рассмотреть подлетающие суда. Больше всего это было похоже на…
— Это армейские истребители. Наши. Что-то вроде старых «Фотонов», только круче. Не успеют гведи в горы уйти…
Риммер громко глотнул:
— А мы? Нас могут прихлопнуть просто за компанию…
Дана сидит у дальней стены, обхватив руками согнутые ноги и устроив подбородок на коленях.
Пыльные огненные прядки торчат во все стороны, на лбу длинная ссадина. Глаза — как две черные дыры. И так же затягивают. Под этим взглядом даже как-то неуютно.
Да нет. Просто здесь очень холодно. Непривычно холодно и влажно. И звук текущей, разбивающейся на струи воды.
— Вас ведь на самом деле зовут Стас? — после долгой-долгой тишины спрашивает Дана.
Он кивает. Потом напоминает:
— Мы перешли на «ты» помнишь?
— Помню, но… я… вам, наверное, неприятно со мной вот так разговаривать…
В ответ только приподнятая бровь. Комично. Было бы. Если б не фингал в пол-лица.
— Из-за Бродяги, — шепотом договаривает Дана. — Я, наверное, должна объяснить. Объясниться.
— Бродяга мне в общих чертах обрисовал ситуацию. Там, в поселке.
Дана жмурится. Если бы свет был немного ярче, стало бы видно, как мгновенно начинают пылать ее уши, щеки и даже подбородок.
— Вы знали… а я только сегодня догадалась.
— Не переживай так, Дана. Бродяга мне нравился…
— Ужасно. Саат… когда вы так говорите, мне хочется застрелиться. Издеваетесь.
— И не думал.
— Мне тогда было очень плохо. И одиноко. После «Хирона»…
Снова повисла долгая пауза. Дана смотрела куда-то в потолок, прикусив губу.
Потом подышала на ладони, сунула их под подмышки, сказала:
— Хирон — это такая солнечная система, здесь в зоне Визиря. Так же называется большая космическая станция. У нашего университета там филиал. Все третьекурсники проходят практику на искинах. Их там специально установлено несколько, для студентов. На базу высадились террористы. Они из тех, кто требует ограничить военное присутствие Солнечной в мирах Периферии…
Рассказывать ей было тяжело. Вполне возможно, она делала это сейчас впервые после окончания расследования. А может быть, и даже вероятно, что ее показания тогда снимал судебный сканер. Саат молчал. Если она решила рассказать об этом сейчас, рассказать именно ему, он будет слушать так, как хотел бы, чтобы слушали его. Как умеет.
— Нас, всех, кто был на станции в тот момент, согнали в одно помещение. Там было очень тесно, даже не сесть… потом стало ясно, что вентиляция не справляется. Сделалось душно и влажно. Те, кто стоял около двери, они стучали, просили выпустить нас… но никто не выпустил. Потом у одной женщины сердце не выдержало, она упала и умерла. Мы там двое суток… запах стоял такой жуткий… я первый день хорошо помню. Мы двигались. Самые лучшие места были у стен, на них ведь можно облокотиться. Потом там драка была. Я не знаю, чем кончилось…
Она снова замолчала, вглядываясь в серый потолок, словно на нем были написаны подробности этого рассказа.
— Много разного было. Люди все стали злые. Жестокие. Я помню, что плакала… А многие просто кричали, думали, что нас в живых не оставят. Мои однокурсники… до того казалось, что мы все хорошие, веселые люди, мы были… в одной компании, что ли… а там оказалось, что все совсем не так. Мы как будто все друг у друга воровали воздух. Ну, в прямом смысле. Кое-кто открыто говорил — чем больше народу подохнет, тем нам лучше. Стас, я была такая же. Мне… было жалко умирать, чтобы дышали они. А потом в вентиляционную систему станции пустили газ. Он всех уровнял — нас осталось пятнадцать. Из сорока восьми.
Дана невысокая. Можно попытаться представить, каково ей там пришлось. Важно не то, что она использовала «бесхозный» слепок памяти в своих целях, важно, что возня с андроидом помогла ей сохранить себя, пережить и сам «Хирон», и последующие месяцы реабилитации.
— Я прекрасно понимаю, что выгляжу не самым психически нормальным человеком. Про нас с Бродягой разные люди такого придумывали, что смешно. Что я сделала себе любовника, потому что боюсь заводить отношения с мужиками, или что я на самом деле в него влюбилась. А я сначала делала просто робота-телохранителя. Говорят, многие капитаны космических кораблей могут увлеченно рассуждать только о своих машинах. Об их характерах, привычках, норове, особых программах. Про них шутят, что они влюблены в железо… при этом никто не имеет в виду романтическую влюбленность или… ну, понятно. В моем отношении это считалось доказанным фактом. Но разве можно влюбиться в то, что ты собрал своими руками? Я знала, почему Бродяга отвечает мне так, а не иначе. Знала, что он сделает в той или иной ситуации. Он должен был много говорить вслух — я тогда старалась как можно больше молчать. Молчать казалось правильным. Бродяга должен был быть чистюлей и наводить порядок там, где я его разрушу. Многие фразы и словечки он брал из… из чужой памяти. Хотелось не отдавать приказы, а разговаривать, совещаться, шутить. Я жутко обрадовалась, когда придумала, как сделать его шутником. На вопросы, касающиеся его персоны, он должен был отвечать вопросом. Я… в цирке это очень важно… могла без колебаний доверить ему свою жизнь. Это самое главное — доверие. Я знала его возможности, и в их пределах могла доверять ему абсолютно. Я гордилась своей поделкой. Бродяга — часть моей жизни. Он был пилотом моей яхты, неизменным ассистентом в разных трюках, удобным Белым. У нас было несколько таких номеров.
Она поднялась, сказала:
— Никогда не думала, что на Руте может быть так холодно.
— Наверное, из-за влажности. Я предложил бы двигаться дальше, но не вижу, куда.
— Вообще-то… вон ту трубу видите… видишь? Там вдоль нее есть свободное пространство. Она дальше загнется вниз, и потом еще загнется, а потом будет технический коридор. Через него мы с Мелиссой сюда забрались…
— Мелисса — это та белокурая девушка из полиции?
— Вообще-то она ничего, когда не зазнается. И лазает хорошо. Саат, посмотри, может, сможешь туда пролезть? Это единственный выход.
— Значит, пролезу.