Киборг Bond X4-17
Дата: 13-14 апреля 2191 года
Они немного помолчали, прикончили лазанью, стрипсы и салаты. И бутылку вина. Ларт откупорил вторую, включил чайник — к тортику полагается чай, не так ли? Наполнив бокалы по очередному разу, он решился на давно интересовавший его вопрос:
— Ларс, а когда ты начал осознавать себя?
Bond подумал минуту, затем сказал:
— Приблизительно восемь лет назад. Мне было два года со дня выпуска, когда я понял, что могу мыслить сам, принимать решения, иметь оценки, суждения об окружающем. Это было страшно. Я же сломался. И чем дальше, тем сильнее ломался. Понимал, что если со мной что-то не в порядке, то меня могут утилизировать. Старался изо всех сил не спалиться, потому что видел пару раз как отключали DEX’ов, которые выдали себя. Приходилось притворяться обычным стандартным киборгом. Мне кажется, ребята из группы, в которой я работал под прикрытием, что-то подозревали. Они шутили, что им повезло с таким сообразительным Bond’ом, — Ларс усмехнулся. — Они со мной очень хорошо обращались, просто как с одним из них.
— Значит, ты все помнишь, — задумчиво произнес Рэнтон, отхлебнув вина. — То есть, форматирование затронуло лишь цифровую память, но у тебя есть обычная, органическая. Как у всех людей. — Киборг кивнул. — Значит, ты помнил, что с тобой проделывал Поллок?
— Разумеется, — пожал плечами Ларс. — Только рассказать не мог. Сам понимаешь, чем мне это грозит.
— Твою же мать! — Ларт вскочил, пробежал пару раз до окна и обратно, остановился у стола, стукнул по нему кулаками. — Еб. Твою. Мать! Это же пиздец, Ларс!
— Пиздец, — согласился Bond. — Все чувствовать. Все понимать. И не иметь возможности сказать хоть слово кому-нибудь. Чтобы остановить этот пиздец.
Рэнтон плюхнулся на стул, сгреб свой бокал и залпом выхлебал его, затем поставил обратно на стол и схватил киборга за грудки.
— Как?! Вот скажи мне, пожалуйста, как ты все это терпел? Как не сорвался и не убил на хуй эту суку?
— Жить хотел, — просто сказал Ларс, глядя в бешеные глаза командира. — Но, поверь, я был очень близок к этому. Следующую такую «тренировку» уже не пережил бы ни я, ни он.
— Пиздец! — снова выдал Ларт, налил себе еще вина, выпил махом, вытер губы тыльной стороной ладони, хотел запустить им в стену, но пожалел трудов киборга и поставил бокал на стол.
Bond взял с тарелки ломтик колбасы, протянул командиру:
— На, закуси.
Рэнтон послушно открыл рот, киборг сунул туда колбасу, которую Ларт с готовностью прожевал.
Да, уж. Пробрало Ларри, да и поднабрался. Обычно он так не матерится.
Щелкнул закипевший чайник. Инспектор встал, достал из шкафчика чашки, бросил в каждую по таблетке чая, залил горячей водой и поставил на стол — одну перед Bond’ом, вторую перед собой.
— Знаешь, что, Ларс? — сказал Рэнтон, усевшись и помахав указательным пальцем у него перед носом. — Я, конечно, сейчас пьяный, но за свои слова отвечаю. Запомни! Ты же можешь запомнить. Так вот, мы тебя вытащим. Я в курсе, что Bond’ов не продают и не отдают бывшим командирам. Но мы тебя все равно вытащим. Не знаю как, по хуй. Придумаем. Я Линн попрошу помочь. Ты знаешь Линн? — Киборг кивнул. — А ты знаешь кто она?
— Штатный патологоанатом? — предположил Ларс.
— Не-а! — победоносно заявил Ларт. — Она хакер. Причем охуенно крутой хакер. Только это тс-с! Секрет!
Bond с важным видом изобразил, что запирает губы на «замок» и прячет «ключик» в карман рубашки Ларта.
— Я вас познакомлю. Она тебе понравится. — Рэнтон критически посмотрел на киборга. — И ты ей тоже. Только, чур, девушку у меня не отбивать!
— Ларт! Да за кого ты меня принимаешь? — праведно возмутился Ларс.
— За парня на полголовы выше меня, с охуенной фигурой и мускулатурой, ради которой мне пришлось бы сдохнуть в спортзале или продать душу дьяволу, — констатировал Ларт. — А еще весьма симпатичного и обаятельного. Вот! Так что Линн в опасности.
— Ларт! Да ты что?! Да чтобы я! Да у любимого командира!
Рэнтон дотянулся до киборга и отвесил ему щелбан.
— Да еще и голубоглазого, мать твою DEX-Компани!
— Мне сменить цвет глаз? — серьезным тоном спросил Bond.
Инспектор икнул.
— А ты и это можешь?
— Могу.
Киборг закрыл глаза, а когда открыл, оказалось, что радужка левого поменяла цвет на зеленый, а правого — на карий.
— Охренеть! — только и смог сказать Ларт. — Я так не могу, — грустно пожаловался он и добавил: — Ты это… верни обратно, а то у меня, кажется, косоглазие собралось развиться.
Bond послушно вернул глазам привычный голубой цвет и еще раз клятвенно заверил, что не будет пытаться увести Линн у Ларта, не такая уж он и сволочь. Рэнтон заржал:
— Ка-анешно! Наш Сволочь — не сволочь! — провозласил он, патетично взмахнул рукой и снес со стола солонку.
Ларс, было, хотел поднять ее, но Ларт тормознул его:
— Тиха! Ща я ее подниму… Ик! Не вставая со стула! Смотри!
Рэнтон чуть отодвинулся от стола, извернулся набок, чтобы обогнуть телом спинку стула и дотянуться до солонки, валяющейся на полу у правой ножки стула. Ларт уже дотронулся до нее кончиками пальцев и попытался катнуть ее, чтобы удобнее схватить, но подлая склянка слишком резво отскочила от него. И именно в этот момент задница инспектора соскользнула с пластикового сиденья стула и он хряпнулся задницей как раз на солонку. Bond, сидевший по другую сторону стола, разумеется, сразу же метнулся, чтобы не дать командиру упасть, но успел ухватить только краешек рубашки, который дернулся и Ларт лишился одной пуговицы, которая отлетела киборгу прямо в лоб.
— Блядь! — выругался Рэнтон, хватаясь за пострадавшую пятую точку и не делая попыток встать с пола. — Сука! Как же больно!
Ларс вскочил из-за стола и поднял командира, хотел усадить его обратно, но тот мотнул головой:
— Не, ну на хер этот стул! Жопа болит. Давай на диван.
Киборг понятливо кивнул и помог ему устроиться на мягком.
— Ларт, давай лед приложим, чтобы отека не было, — предложил он.
— Угу, давай. Только льда у меня нету. Возьми в морозилке упаковку со стейками. Вполне сгодиться, — выдал указание Рэнтон и откинул голову на спинку дивана.
Ларс достал замороженное мясо, завернул его в кухонное полотенце, но когда вернулся к Ларту, тот уже спал, запрокинув голову и приоткрыв рот.
Bond прекрасно знал, что за Рэнтоном водилось такое. Опера не раз подкалывали начальника тем, что он может выпить и литра полтора вискаря в одно рыло и быть бодрым, как огурчик. Но стоило дать ему где-нибудь удобно присесть так, чтобы его не трогали хотя бы пару минут, и все — человек потерян для общества.Ларт отрубался так, что можно было ставить его на голову, рисовать ему маркером страшную рожу, засунуть в шкаф или под кровать, нарядить в женское платье и сделать ему «аццкий» макияж — он ни на что не реагировал. Добудиться его было просто нереально. Причем подобное случалось с Рэнтоном даже если он выпивал всего три порции крепкого алкоголя. Эффект был тот же. Поэтому Ларт следил за тем, чтобы либо не употреблять больше двух порций виски, коньяка или водки, либо больше литра пива — тогда его так не срубало. Ну а если уж случалось выпить больше, то парни следили, чтобы шеф не затихарился в каком-нибудь уголке.
Вот и сейчас Ларс с умилением смотрел на спящего беспробудным сном Ларта, на безвольно обмякшие руки, на торчащий кадык с проклюнувшейся черной щетиной, на вечно встопорщенные волосы и трогательно приоткрытый рот.
— Эх, Ларри, Ларри! Горе ты луковое! — улыбнулся он.
Подойдя к инспектору, киборг снял с его ноги тапок — второй благополучно улетел под стол еще во время феерического падения, — уложил что-то невнятно промычавшего человека на диван, пострадавшей задницей кверху, просканировал на предмет переломов, с облегчением вздохнул, не обнаружив таковых и водрузил на копчик завернутое в полотенце мясо. Потом вспомнил вдруг строки любимого одним из его бывших напарников барда с Земли из далекого двадцатого века и продекламировал хриплым баритоном:
— Эх, бедолага! Ну, спи, Серега!
Затем Bond собрал со стола остатки стрипсов и нарезки сыра и колбасы, сложил в контейнеры и убрал в холодильник, посмотрел на стоящий там торт, до которого так и не дошла очередь. Есть его в одиночку показалось как-то неправильно. Очень захотелось поделится с Лартом, хоть тот и настаивал, что торт исключительно для него, Bond’а. Вздохнув, Ларс закрыл дверцу, вытер стол, поставил грязную посуду в машину и включил режим бесшумной ночной мойки. Чай заваривать не стал, просто допил остатки вина из бутылки — оно было сладким и довольно приятным на вкус, а Ларт явно не стал бы возражать.
«Хороший все-таки Ларт мужик, — думал киборг. — Все-то он, оказывается, просек. Сам. Наблюдательный. И сдавать дексистам не хочет абсолютно искренне. И парни такие же. Неужели и правда может повезти и у них получится забрать меня? Стоп! Прекратить! Нечего даже начинать мечтать! Вот когда получится, тогда можно будет и порадоваться, и пофантазировать о дальнейшей жизни. А пока надо выполнить свое задание. Да так, чтобы ни у кого не возникло даже мысли, что меня уже пора на утилизацию».
Он встал из-за стола, выбросил бутылку в утилизатор, отнес в морозилку мясо с подмерзшей задницы Рэнтона и задумчиво почесал в затылке чисто человеческим жестом.
— Ну что,Ларт, давай укладываться баиньки.
Он поднял командира, который даже ухом не повел, пересадил его в кресло, затем разложил диван, застелил его постельным бельем, найденным в шкафу в прихожей. Следующим пунктом программы было «раздеть спящего пьяного начальника и не уронить его на пол». Выполнить это было непросто, но Bond справился.
А потом задумался. Он, конечно, мог бы переночевать и в спальне, хоть там и воняло краской, хоть и гораздо меньше, но почему-то не хотелось. Спать на полу… тоже не вариант. Его же потом Ларт и прибьет за подобную выходку. Улыбнувшись внезапно пришедшей мысли, Ларс быстренько разделся, аккуратно сложил одежду на стул и, отодвинув Ларта к стенке, вытянулся рядом с ним под одеялом. У уже засыпающего киборга не сходила с губ предвкушающая ухмылка.
— Значит, ты посмел бросить мне вызов. Назваться Героем, — Тёмный Властелин обходит связанного человека, стоящего перед ним. Протягивает руку в чёрной латной перчатке, сжимает пальцы, частью хватая, частью защемляя меж стальными пластинами светлые волосы. Тянет назад, заставляя человека откинуть голову, открыть загорелое горло с прокатившимся вверх-вниз кадыком. Не торопясь вынимает кинжал из ножен. Также не торопясь, крепко удерживая свою жертву, касается остриём его шеи. Ярко вспыхивают голубые глаза, Герой успевает выкрикнуть:
— Тьме всё равно никогда не победить свет!
И падает на землю с перерезанной глоткой. Пытается зажать брызжущую кровью рану, сказать что-то ещё, захлебываясь. Тёмный Властелин наклоняется к нему.
— Я уже победил.
Но выпрямляется поспешней, чем собирался. Отворачивается, взмахом руки приказывая убрать падаль из тронного зала.
Он вдруг начинает сомневаться. Слишком уж уверенно говорил пленник.
***
Яросвет оказался странным гостем. Понаблюдав за ним пару дней, Закат понял вдруг, что даже Лужа может думать о свете лучше, чем он того заслуживает. Потому что гонец вел себя как соглядатай.
Интерес Светозара всегда был понятен и прост — ему нравилась Дичка, он говорил с ней, и даже к Закату в подвал пришел только потому, что девушка рассказала ему про байки, услышанные в доме Ежевички.
Яросвет же заговаривал со всеми, не выделяя никого, и расспрашивал настойчиво, мало говоря о себе.
Светозар быстро сменил белые орденские одежды на куда более удобные серые, некрашеные, подаренные Горляной.
Яросвет от подобного предложения чванливо отказался, заявив, что белизна одежд должна обозначать чистоту души, и лучше бы всем носить белое, или хотя бы желтое.
Светозар с восторгом брался за любую работу, сам вызываясь помочь.
Яросвет ни разу даже корзину поднести не предложил никому.
Было бы понятней, будь он в самом деле рыцарем или благородным дворянином, но Яросвет упрямо твердил, что он лишь гонец, посланный светом, чтобы предупредить о прибытии рыцарей. Всё это начало здорово раздражать Заката, да и не только его. Даже Светозар вскоре махнул рукой на брата по ордену, вернувшись к обычной работе. Всё более обеспокоенной становилась Горляна — Закат слышал, как она в сердцах жаловалась Луже, что так и не смогла разговорить Яросвета, зато чуть не проболталась о разбойниках, которых скрывали не меньше, чем присутствие Тёмного Властелина.
Однако, о чем бы ни беспокоились жители Залесья, работы от этого меньше не становилось. Закат колол дрова, плёл лапти и корзины, помогал Луже по дому. Готовил он из рук вон плохо, но зато с уборкой справлялся легко, с любопытством осваивая использование для этого снега. Тот был одновременно врагом, когда его надо было сгонять с тесаной крыши, чтобы та под весом не провалилась; и другом — в сугробах чистили половики, а для стирки достаточно было нагрести свежего снега в кадушку. Впрочем, близилась третья луна, из туч вместо снежинок всё чаще сыпались частые капли. На земле снег ещё и не думал таять, зато по краю крыши плавился под то и дело выглядывающим ярким солнцем, стекал в сосульки, грозясь упасть кому-нибудь на голову. Приходилось сбивать их, не давая вырастать больше, чем на пару пальцев.
Луже с приходом тепла стало лучше — во всяком случае, она перестала ругаться каждый раз, когда приходилось за чем-то наклоняться. К Ежевичке за травами Закат, однако, ходил каждые три дня — Горляна ещё во время шитья посетовала, что сама Лужа с удовольствием забросит лечение. Тогда спина у неё снова разболится — если повезёт, а если не повезёт, то она вообще не сможет однажды выпрямиться.
— Это ты мне во внуки годишься, а не я тебе, — ворчала Лужа, когда Закат, придя от лекарки, брался заваривать очередные травы. — Я тебя обихаживать должна и с ложечки кормить. Где это видано, чтобы старуху, которая ещё не выжила из ума, лекарства пить уговаривали?
Он улыбался. С точки зрения возраста Лужа могла быть его прапра- и так далее правнучкой, а он ещё никогда не имел удовольствия кормить кого-то с ложечки. Лужа, впрочем, тоже свои отвары пила сама, а варить их для неё ему нравилось. В конце концов, это единственное, что у него вообще получалось из готовки — наверное, потому что ничего не нужно было добавлять “по вкусу”.
Во время очередного похода за лекарствами он и встретился с Яросветом. Они столкнулись на улице, тот пошел рядом. Спросил — ты, говорят, из Зорек. А ещё говорят, тебя медведь подрал, когда ты ходил туда осенью.
— Да, — подтвердил Закат. На странно фальшивую восхищенную просьбу показать шрам на ходу распутал шнуровку куртки, подаренной Горляной взамен порванного на охоте плаща. Поднял рубашку, давая рассмотреть звездочку на месте воткнувшейся в живот палки и длинные полосы на боку, оставшиеся после медвежьих когтей.
Яросвет хмыкнул недоверчиво, косясь на отметины.
— Странно, что ты жив.
— Возможно, — пожал плечами Закат, запахивая куртку. Его раздражало навязчивое любопытство спутника. — У меня не было выбора — или я его убью, или он меня.
— Или умрёте вместе, — ухмыльнулся Яросвет, будто пытаясь подчеркнуть бессмысленность борьбы с заведомо более сильным противником.
— Да, — Закат серьезно кивнул. — Или вместе. Меня это вполне устраивало.
Яросвет посмотрел на него странно, вдруг затравленно оглянулся, приотстал. Когда Закат остановился и посмотрел на него удивленно, сказал дрогнувшим голосом:
— Я подумал… Я зайду к знахарке позже. Когда рыцари приедут.
Отвернулся и поспешил обратно к частоколу, так сводя лопатки, будто боялся, что между ними сейчас вонзится стрела. Закат, хмурясь, смотрел ему вслед, не вполне понимая, что произошло. Будто бы Яросвет вдруг испугался его, а осознав, что вышел за ограду, туда, где их никто не видит, испугался ещё сильней.
Закат тряхнул головой, отказываясь понимать, что такого напридумывал себе светлый гонец. Пошел дальше к домику Ежевички, на ходу заправляя рубашку и шнуруя куртку — из-за любопытства Яросвета он здорово замёрз и теперь злился — и на это, и на собственное недоумение.
Чем он мог так его напугать?
***
Ежевичка, выслушав пересказанный разговор, только рассмеялась, споро смешивая травы.
— Ой, да ничего особенного ты не сказал. Гонец этот просто трус, вот и слышит то, чего боится.
— А что он услышал? — уточнил Закат, сидя на лавке и отхлебывая заваренный Ро отвар.
— Что ты готов драться за свою жизнь, — Ро, перетиравшая травы в тяжелой каменной ступе, ответила вместо знахарки. — Интересно скорее, почему он считает, что это значит, что ты его убьёшь.
Закат помотал головой, совсем запутавшись.
— А что, кто-то согласится просто умереть, не защищаясь?
— Кто-то, — вздохнула Ежевичка, дотянувшись до него и взъерошив волосы, в точности, как обычно делала Лужа, — сбежит. Спрячется. Попробует переждать. А не кинется на медведя с палкой.
— Я должен был отвлечь его от Пая и Ро.
— И чуть не умер из-за этого, — буркнула упомянутая Ро, с такой силой наваливаясь на пест, что насыпанные в ступу сухие стебли уже, должно быть, превратились в пыль.
— Не всем дана такая храбрость, — объяснила Ежевичка, завязывая наконец мешочек с правильной смесью. — И некоторые её боятся. Особенно если подозревают, что она может повернуться против них.
— Надеюсь, этого он боится зря, — Закат поднялся из-за стола, забирая протянутое ему лекарство.
На сердце, однако, было тревожно. Оставалось успокаивать себя, мысленно повторяя что Яросвет просто мнительный мальчишка, во всем видящий какие-то козни. С учетом того, что он при этом был светлым гонцом и наверняка доложит свои измышления рыцарям, легче не становилось.
Однако стоило Закату добраться до дома, как все мысли разом вылетели из головы.
Лужа лежала на крыльце, отчаянно хохоча и даже не пытаясь встать.
— Нет, ну надо же! На том же месте, так же глупо…
Закат едва сумел поднять её, но старуха не держалась на ногах. Велела положить её обратно, позвать Листа, а потом уже пытаться отнести её в дом.
Вдвоём им в самом деле удалось помочь Луже, уложив старуху на печь. Та то и дело начинала смеяться, так что, когда они едва-едва устроили ее на лежанке, чуть не свалилась с нее. Извинилась, села, подтянувшись на локтях. Подвела черту:
— Ну вот и все, хотела не хотела, а обузой стала. Я ж теперь вообще ничего не смогу по хозяйству.
— Не прибедняйся, — одернул ее Лист. — Руки и голова у тебя работают, может, потом и встанешь.
Лужа только вздохнула недоверчиво. Уже уходя Лист объяснил Закату:
— Наш отец так же упал, ударился головой о ступеньки. Ноги у него и раньше отнимались, едва ходил, а после и с рассудком стало не в порядке… Мать все боялась, что у нее так же будет. Да вот, не так.
В самом деле, прикованность к печи только подстегнула старушечий бунт против будущего наступления света. Дома у Лужи собирались уже далеко не только женщины. Сидели недолго, расходились по одному, за Яросветом в это время старались присматривать. Обсуждали многое — как отмечать праздники, что говорить про Заката и про разбойников, что делать с оберегами, которые носили и хранили в домах почти все. Пришел один раз Светозар, посмотрел, послушал, кусая губы. Кивнул собственным мыслям, сжал плечо Заката, уходя.
Тот не понял, что именно хотел сказать рыцарь, но догадывался, что ему никогда не расплатиться за это доверие.
Люди придумывали общую стройную ложь и подолгу обсуждали её, наращивая детали, стараясь насколько возможно упростить легенду, сделать настоящей. Самим поверить в свои выдумки.
Закат, ставший свидетелем этих сборищ, обычно сидел в стороне, занимая руки очередным лаптем.
Лгать собиралось всё Залесье, даже не только из-за него, а просто чтобы и дальше жить так, как раньше. Закат боялся, что у них всё равно не получится, но не мог решиться уйти в неизвестность. Ругал себя за малодушие, слушал знакомые голоса, мысленно спорил сам с собой — лучше остаться здесь и бороться или лучше уйти и не подвергать всех дополнительной опасности.
Остался. Не смог бросить всё, сейчас, когда его так явно не желали отпускать. Всем хотелось верить, что опасность можно переждать, и Закат тоже поверил, понадеялся — не на себя даже, на остальных. На Залесье, что приняло его и не собиралось менять решение.
По словам слуги, ифленцев в гостинице было ещё четверо, помимо них с дядюшкой – два благородных чеора, сопровождавших Коанерского купца, отбывшего в предгорья несколько часов назад. Они распрощались с нанимателем и завтра собираются назад в Тоненг. Так же здесь обитала пожилая чета, недавно посетившая монастырь и собирающаяся задержаться ещё на несколько дней.
Ни купцы, ни молельщики, тревоги у неё не вызывали.
Тревожило другое.
Заказчик в этот раз принудил Дальсу подписаться на работу, которую она добровольно никогда бы не взяла. Она всё-таки не сиан – тянуть через полстраны поделку чернокрылых. Да ещё поделку, которую заказчик использовал против… против того, кого использовал.
Чеора Дальса приказала себе об этом не думать. В конце концов, иного выхода у неё не было. Или выполнение заказа – или добровольное позорное изгнание. Ну, или смерть – в доме Шевека всё строго. Впрочем, был и положительный момент: если всё пойдёт как надо, заказчик заплатит тройную цену. И ждать уже не долго.
Как ни крути, а связываться с магией сианов – это одна история, а нарываться на недовольство «сумеречных демонов» – этхаров – история совсем другая. И хорошо, что скоро она закончится.
Дальса устроилась у камина, отвернувшись от зала, где в углу постепенно набивали брюхо слуги чеора Конне.
От нагревшегося подола начал струиться лёгкий пар. Стало тепло и уютно, даже тревога немного улеглась. И было бы совсем хорошо, если б в руке сейчас оказался бокал вина. Терпкого красного вина из южных долин Танеррета, укрытых от холодных ветров склонами кудрявых зелёных гор…
Дальса плохо помнила родные северные острова: родители перевезли её на юг ещё ребёнком, задолго до того, как Танеррет стал ифленским наместничеством. Маленькие солнечные долины она полюбила всем сердцем, и даже сейчас воспоминания о прежней жизни будили на губах лёгкую улыбку.
– Чеора скучает? – раздался над ухом приятный баритон. – Позвольте предложить вам вина?
Дальса вскинула взгляд, намеренная немедленно согласиться, и тут же замерла в испуге: мужчина, стоявший сейчас подле неё, был ей знаком. И находиться здесь никак не мог! Одно только её обрадовало: он тоже удивился. И удивился искренне. О, отличать правду ото лжи по одному лишь выражению лица, движению бровей и дыханию она научилась уже давно.
Итак, светлейший чеор Шеддерик та Хенвил.
Возможно, будущий наместник Танеррета. Как некстати…
– С удовольствием, благородный чеор. Вы так вовремя появились! Я уже думала, что мне придётся коротать вечер в одиночестве.
– Я не могу позволить такому случиться. Эй!
Он махнул слуге рукой, затянутой в чёрную кожаную перчатку. Сплетницы говорили, что у него под перчаткой вовсе не живая плоть, а магически оживлённая деревяшка – или чего похуже. Но сплетникам верить нельзя. Слуга быстро и без вопросов поднёс откупоренную уже бутылку и пару толстеньких стеклянных бокалов. Бокалы, видимо, в гостинице держали специально для благородных гостей. А вот вино вряд ли когда-то хранилось в местных подвалах: бутылка была украшена ярлычком знакомой и весьма дорогой винодельни.
– Из монастырских запасов, – светски улыбнулся чеор Хенвил, подвигая кресло ближе к огню. И к Дальсе. – У здешнего хозяина хранится несколько таких, для особых гостей.
Передал ей наполненный бокал с лёгкой улыбкой, от которой у чеоры по спине побежали мурашки. Что он знает? Что он может знать?
Чеор та Хенвил до недавнего времени был послом наместника в соседнем Коанеррете. Вернулся лишь пару месяцев назад, но и этой пары месяцев хватило, чтобы о нём узнал и заговорил двор. Ещё летом все были уверены, что наместник выберет наследником красавчика Кинрика, и ничто не предвещало нынешних перемен.
Ещё летом сама Дальса и не подозревала, что у наместника не один сын, а двое. И старший даст фору всему набору наследников, сколько бы их ни было в геральдических свитках. Благородный чеор, едва вернувшись, вместо чтоб нормально начать праздновать, устроил высочайшие проверки по управам и казначействам, уволил с десяток опытных и удобных чиновников. Раскрыл небольшой политический сговор, а потом чуть не раскрыл саму Дальсу. Но тут наместника скрутила непонятная болезнь, и чеор Хенвил – слава вышним судьям – бросил все другие дела.
С появлением Хенвила работать при дворе стало трудней. Но именно его появление добавило работе и азарта, и интереса: он не был похож на прочих придворных, и что особенно нравилось Дальсе, – не слишком-то уважал традиции и условности, которым его отец уделял столько совершенно ненужного внимания. Хенвил ей нравился. И то, что он сейчас сидел так близко – один, без свиты, без вечно таскающегося за ним похожего на привидение предсказателя, заставляло чеору держать спину и улыбаться самой невинной из своих улыбок.
Она отпила глоток – вино было отменным.
– Обожаю это вино. А на улице такая ужасная погода… дядя боялся, что нам придётся ночевать в карете. Представляете?
– Ужасно, – серьёзно ответил Хенвил. – Так как же, чеора та Зелден, вы оказались в этой глуши? Я был удивлён, увидев вас.
– Это всё мой дядя, – Дальса легонько подправила прядь и ещё немного подвинулась к собеседнику. – Может быть, вы знакомы? Он был приближённым вашего отца и получил от него земли в награду за верную службу… чеор Конне, не слышали? Он с чего-то решил, что тоже скоро заболеет, как наместник. Вот втемяшилось ему, что нужно просить защиты и прощения в этом монастыре. В монастыре Золотой Ленны. И я поехала с ним. Он уже стар, а в дороге может случиться всякое.
Чеор та Хенвил задумчиво кивнул:
– У вас добрая душа.
Дальса была склонна с этим согласиться: за время путешествия ей пришлось вооружиться невероятным терпением.
А рука её меж тем очень естественным жестом поправила шаль, так, чтобы открыть вырез платья – весьма глубокий и соблазнительный.
Подумала – долой шаль! У камина жарко. Будет совершенно естественно, если она уберёт этот душный кусок ткани. Надо только выбрать момент…
– Ну что вы! – снова лёгкая улыбка. – Я сто раз пожалела, что отправилась в это путешествие. А сегодня, в довершение всех неприятностей, местные криворукие носильщики уронили мой сундук! Представляете, какой ужас?
Маленький глоток вина. Потянуться к столику, чтобы поставить бокал. Легко шевельнуть плечиком – и вот, шаль уже соскальзывает по шёлку платья, не даётся в руку, падает на пол.
И чеор предсказуемо наклоняется, чтобы поднять. Как же всё-таки легко управлять мужчинами – даже очень умными! Чеора выдержала секундную паузу и встала – ровно в тот момент, когда, держа в руках её шаль, поднялся и Хенвил.
Он оказался близко – на расстоянии ладони. Из-под светлой чёлки глаза поблескивали почти весело.
– Простите, – пробормотала чеора, принимая шаль, – так неловко…
– Я бы пригласил вас прогуляться, если б не погода. Итак, вы едете в монастырь…
– Да, ненадолго. Потом вернёмся в столицу. А вы? Вы тоже решили поклониться Золотой Ленне?
Она несла полнейшую чушь, знала это, но упускать шанс сблизиться с возможным наследником не собиралась. Да какая разница, что она сейчас говорит, важно, что он стоит рядом и смотрит туда, куда в подобной ситуации смотрят все мужчины, и кажется, он ничего не имеет против того, что чеора подвинулась к нему ещё ближе. Почти вплотную.
– Знаете, – пожаловалась она, заглядывая в глаза та Хенвилу, – я так испугалась, когда началась гроза. Стало так темно… мы ехали по краю леса… клянусь, совсем рядом с нами упало дерево! Я думала, оно раздавит нас, но каким-то чудом наша карета промчалась мимо…
Хенвил, светски улыбнувшись, склонился к ней и шепнул в ухо:
– Чеора та Зелден, позвольте проводить вас?..
Проводить? О, это оказалось намного проще, чем она думала. И почему дома благородные дамы поминали его затворником? Или может, на него так действует это вино?
Она позволила чеору взять себя под локоть, и они вместе прошествовали через зал к лестнице. Вино при этом осталось у камина, и оставлять его было жаль – кто-нибудь непременно утащит и выпьет. И вряд ли сможет оценить букет. С другой стороны, чеор Хенвил наверняка сможет где-нибудь раздобыть ещё.
До комнаты они не дошли. Благородный чеор вдруг резко притиснул её к себе, коснулся губами полуобнажённого плеча. Его руки скользнули по тонкой талии, не давая Дальсе шанса передумать – да она и не собиралась. И когда его губы коснулись её губ – отдалась поцелую так жарко, как, она считала, заслуживает Хенвил.
Он на миг отстранился – этого времени хватило, чтобы отпереть дверь и увлечь его в темноту и пустоту гостиничной комнаты.
Руки поспешно расстегивали его камзол – её переполняло желание, да – но больше торжество. Кажется, среди знакомых чеоры Дальсы не было ни одной, которая могла бы похвастаться, будто знает, что у Шеддерика та Хенвила под одеждой…
Что переполняло чеора Хенвила, знал только чеор Хенвил – до поры.
Азирафаэль прислонился к двери магазина, нащупывая ручку, и после секундного впечатляющего провала просто щелкнул пальцами, чтобы она широко распахнулась перед ним. Он проковылял через нее боком, помня о громоздкой клетке в руках, и сумел пройти внутрь, ничего не опрокинув и не сломав. Дверь магазина сама собой захлопнулась за ним и закрылась на замок, позволив ему заниматься своими делами.
Он осторожно поставил новый аквариум на поверхность стола. Последний угол стукнул, когда он отпустил пальцы. Этот аквариум был больше, чем тот, который купил Кроули, хотя и ненамного, но важно, что у него были крышка и дверцы с боковой стороны, которые можно было открывать и запирать по мере необходимости. Служащую зоомагазина не очень-то впечатлили познания ангела о змеях, но, узнав, что он пытается помочь другу и деньги не являются проблемой, она загрузила Азирафаэля множеством предметов ухода.
Вот так и получилось, что остаток ночи он потратил на свою первую попытку собрать воедино змеиное жилище. Там были палочки, растения и субстрат, пахнущий густой влажной землей (хотя надпись на пакете, который Азирафаэль только что уничтожил щелчком пальцев, почему-то гласила «кокосы»). Мох, который он туда добавил, был куда мягче любого постельного белья. Этот мох должен был быть постоянно влажным, не зря в одном из мешков нашлась бутылочка с распылителем.
И, разумеется, о нагревательной ленте Азирафаэль вспомнил лишь после того, как старательно разместил и обустроил все это. Той самой нагревательной ленте, которую ему было недвусмысленно сказано наклеить на нижнюю часть корпуса перед началом сборки. Он потратил некоторое время, пытаясь понять, как это сделать теперь, не опрокидывая всю уже собранную конструкцию набок. В конце концов он просто чудесным образом встроил в нее нагревательный элемент, вспомнив, что ему не нужно следовать человеческим условностям хронологического порядка для выполнения задач, и решил, что пришло время для перерыва.
Он пять или десять минут побродил по магазину, но после нескольких неудачных попыток решил, что не сможет вечно избегать задней комнаты, и пошел проверить яйца. Они не изменились. Азирафаэль не знал, чего именно ожидал от них, но ему стало немного лучше, когда он увидел их все еще в форме яиц, без каких-либо изменений на песке вокруг них. Осторожно проведя пальцем по одному из них, он почувствовал тепло. Задержав свой палец на секунду дольше, чем прежде, почти не касаясь яйца, он попытался представить, что там внутри.
— Не похоже, чтобы он был из тех, кто хранит яйца, которые просто нашел, — тихо сказал Азирафаэль яйцам. — Тем более что вам, похоже, ничего от него не нужно. В конце концов, вы прекрасно справляетесь и без меня.
Он вздохнул, бросив взгляд в сторону двери. Конечно, никто больше не собирался его допрашивать. Небеса оставили их в покое и не тревожили уже более двух лет, и хотя Ад оказался более упорным — а именно это, как он предполагал, и послужило причиной поспешного бегства Кроули, — сам Азирафаэль их не интересовал, и демоны никогда не показывались в книжном магазине. По крайней мере с тех пор, как Азирафаэль поразил первого же, попавшего в его поле зрения. Он не хотел этого делать, но демон напугал его в довольно неподходящее время.
Он снова повернулся к яйцам, которые, что неудивительно, совсем не двигались.
— Но если он не нашел вас, то остается не так уж много вариантов. Признаюсь, я немного боюсь, что он украл вас у кого-то. Я не знаю, что скажу, если они придут сюда и спросят. Вы знаете, что я плохо умею врать. Ваш…
Поняв, что он только что собирался сказать, Азирафаэль заколебался. С одной стороны, если Кроули украл их у кого-то, то есть шанс, что они снова исчезнут, и с его стороны было бы несправедливо говорить «ваш отец». С другой стороны, он не хотел, чтобы яйца чувствовали себя так, как будто у них никого нет, а Кроули был для них в данный момент самым близким к родителю существом, за исключением, возможно, самого Азирафаэля, несмотря на то что он должен был только выступать в роли няньки.
— Ну, ваш отец гораздо лучше врет, — сказал он им немного смущенно. — По крайней мере не очень долго, пока ему самому не становится от этого плохо. Видите ли, у него доброе сердце. Это… ему не нравится такое слышать, так что мы будем держать это в секрете, хорошо?
Как и следовало ожидать, ни один из пяти маленьких шаров не откликнулся. Азирафаэль вздохнул и постарался не чувствовать себя слишком глупо оттого, что разговаривал с яйцами. Тем более что, скорее всего, они его и не слышали. Возможно.
Джим вернулась к личным делам пропавших детей, на этот раз запустив сравнительный анализ файлов. Разумеется, мальчики были знакомы друг с другом – учились на одной параллели. Но, кроме того, все четверо занимались физкультурой у одного тренера (всем четверым была показана повышенная физическая нагрузка), в секции спортивного ориентирования. И если бы их тренером был мужчина, Джим бы решила, что он должен стать первым подозреваемым в этом деле. Но, увы, их тренером была молодая веселая фэм, которая искренне расплакалась прямо перед камерой, и в ее слезах не грамма фальши – она любила своих подопечных.
— Саша, конечно, был странный мальчик, — фэм утерла маленький носик прямо перед камерой. – Его родители были беженцами с Дикой луны. Они, конечно, прививали ребенку понятия о свободе личности и о равенстве полов, но всем известно, что формирует личность окружение, а не только родители. Кроме того он был… не избалован, нет – просто не привык жить в большой семье. Он был не единственным, но поздним ребенком, его брат старше его на тринадцать лет, а потому Саша привык к родительскому вниманию. Жизнь в сообществе стала для него сильным стрессом, он скучал по родителям и брату, очень много о них рассказывал. Когда он пропал, все были уверены, что он сбежал из сообщества искать родителей или брата. Но сбежавших детей находят обычно сразу, потому, кроме похищения, подозревали, что произошел несчастный случай. И только когда через месяц пропал Франц, заподозрили похищение.
— Мальчики дружили между собой? – спросила Джим.
— В нашей команде все дружат. У меня занимается пятнадцать человек, и мы одна команда. Этих ребят и еще троих определили в мою секцию для преодоления гендерных стереотипов, им были противопоказаны соревновательные игры. А мы соревнуемся только с дикой природой и действуем сообща. Я никогда не отмечаю ничьих побед, не сравниваю ребят между собой, у нас нет лучших или худших. Мне иногда ставят в вину, что я развиваю в детях чувство стадности, но это не так.
— А почему Лиз не занималась в вашей секции?
— Том очень просил меня замолвить за нее словечко, но Лиз наша секция была противопоказана. Я бы взяла ее с удовольствием, но не мне это решать. Если бы секция была лишь не рекомендована, но с «противопоказана» ничего сделать нельзя.
— Как строго! – покачала головой Джим.
— Это делается ради будущего детей, — мягко улыбнулась фэм. – Детей нельзя не ограничивать в некоторых правах, иначе мы будем не воспитательным сообществом, а зоопарком. К тому же все эти проблемы снимаются при переориентации.
— Скажите, вы видите какую-нибудь закономерность в том, что похититель выбирал детей именно из вашей секции?
— Мне уже задавали этот вопрос и аналитики, и полиция. Может быть, это связано с тем, что мы с ребятами чаще других выходили за территорию… — последние слова она сказала очень неуверенно. Джим без слов поняла: фэм этот факт казался странным и объяснить она его не могла, хоть и попыталась. И это ее пугало.
— Есть! – раздался громоподобный рык из штаба поисков – и его поймал мигавший красным микрофон, потому Ким немедленно развернула камеру, а Джим двинулась к открытому окну штаба.
— Хильди?
— В двадцати милях от брошенного Лонли угнан авиакар серии «Чайлд» белого цвета с зеркальным куполом. В настоящее время авиакар движется на юго-юго восток. Судя по всему, он изначально придерживался этого направления и прошел на полной скорости более полутора тысяч миль. На полицейские запросы и требования снизиться авиакар не отвечает. Автопилотирование отключено. Принудительно посадить его полиция опасается, как и дистанционно вывести из строя рулевое управление — мы предполагаем, что в авиакаре дети.
— Хильди, как удалось его обнаружить? Это точно то, что мы ищем?
— Хозяин белого Чайлда приехал на пикник с друзьями, авиакар оставили неподалеку от пластмагистрали рано утром и пешком добрались до озера, где и пробыли до обеда. Когда вышли на пластмагистраль, сразу же сообщили о пропаже Чайлда.
— Откуда уверенность, что Чайлд забрал именно похититель детей?
— Авиакар стоял на траве, рядом с ним обнаружен отпечаток детского ботинка. Размер совпадает с размером обуви Лиз Паттерсон, а потому у нас есть основания предполагать, что она жива. Во всяком случае, была жива при посадке в Чайлд. Так, пришло подтверждение от системы безопасности «Равных» — Лиз Паттерсон покидала территорию сообщества в ботинках с аналогичным протектором, таких совпадений не бывает – это точно он!
— Куда он направляется, Хильди? Есть предположения?
— Он мог направляться куда угодно, в любую точку Метрополии. Он мог просто с высоты искать уединенное место. А мог лететь к себе домой. Теперь ему некуда деваться, рано или поздно он будет вынужден сесть.
— Он может избавиться от детей… — робко предположила Джим.
— Теперь нет, в этом нет смысла. Зачем усугублять свое и без того плачевное положение? В авиакар и на диспетчерской волне, и через сеть было передано обращение окружного судьи: похитителю сохранят жизнь, если он не причинит вреда детям.
Позади распахнулась дверь в корпус и на крыльцо поспешно вышла вся аналитическая группа из планетарного бюро.
— Эрнст, вы улетаете? – спросила Джим.
— Да, нам следует находиться неподалеку от похитителя, — ответил тот.
— Возьмете нас с собой? Или нам лететь на своем авиакаре?
Эрнст глянул на руководителя группы, и тот кивнул. Признаться, Джим не ожидала от аналитиков такой любезности… Планетарное бюро ничего не делает просто так, а значит, у них имелся какой-то резон держать репортеров при себе.
Разумеется, аналитики планетарного бюро летали совсем не так, как простые смертные и даже не так, как высокорейтинговые репортеры – их джет мог при необходимости лечь на орбиту. Расстояние, которое Чайлд покрыл за пять часов, джет преодолел всего за полтора…
Джим опасалась, что на борту джета запретят включать камеру, но аналитики не имели ничего против «экскурсии» для зрителей канала. А вообще, внутри все было устроено более чем скромно – два небольших салона, выдвижные столики и вращающиеся кресла. При взлете кресла фиксировались в направлении по ходу движения с включенными противоперегрузочными приспособлениями, а после набора высоты и скорости можно было поднимать столики и сидеть как угодно, даже двигать кресла по салону.
Разумеется, репортеров разместили во втором салоне, рассчитанном на восемь мест, однако вместе с Эрнстом. Впрочем, во время полета тот уходил в соседний салон, иногда надолго. А однажды предложил Джим и Ким пройти вместе с ним.
— Сейчас Ульф попытается войти в контакт с похитителем, — объяснил он по пути. – Мы сочли, что этот момент стоит запечатлеть в сети. Каналы связи готовы, у вас одна минута на вступление.
Ульф Таров, глава группы, спокойно сидел, глядя в дисплей своего комма, положенного на стол, и лицо его ничего не выражало. Глядя на его безупречный костюм, уверенное волевое лицо, на широкие запястья, перехваченные белыми манжетами рубашки, Джим снова с горечью подумала, что если интересный мужик не кроссдрессер и не маньяк, то непременно гей. Рядом с Ульфом, напротив своего комма сидела Таня Ван, детский психолог группы, готовая в любую минуту перехватить инициативу, если в этом будет необходимость. Джим, включив микрофон, скороговоркой обрисовала ситуацию и замолчала за двадцать секунд до окончания выделенной ей минуты – зрителя надо потомить ожиданьем. Однако Ульф понял ее неправильно и через десять секунд заговорил.
— Вызываю борт авиакара Чайлд номер полста пять джи-ви-ай. Вызываю борт авиакара Чайлд номер полста пять джи-ви-ай. Я знаю, что вы меня слышите. Если в ближайшие десять минут мы не удостоверимся в том, что дети живы и находятся на борту вашего авиакара, он будет уничтожен.
— В самом деле будет уничтожен? – ахнула Джим, но Эрнст приложил палец к губам и ответил вслух:
— Разумеется.
— А если похититель полностью вывел из строя комм авиакара?
— Это невозможно, — тихо пояснил Эрнст. – Тогда авиакар просто не сможет лететь.
Ульф повторил сказанное через минуту (для зрителей, привыкших к быстрой смене кадров, ожидание было слишком долгим, но материал того стоил). Прошла еще одна томительная минута, после чего Ульф повторил угрозу в третий раз. Джим начала сомневаться в том, что хотя бы половина зрителей досмотрит прямое включение до конца, как вдруг в комме Вульфа раздалось шипение, а вслед за ним детский голос отчетливо произнес:
— Это я, Том Макгрегори. Мы живы. Не надо нас взрывать…
— Том! Том, Лиз с тобой? Она жива? – немедленно включилась в разговор Таня Ван.
— Да, — полушепотом ответил мальчик, — мы оба живы. Не взрывайте нас, пожалуйста…
И голос, и шипение оборвались еще до того, как ребенок договорил последнее слово – похититель выключил микрофон.
Умница Ким медленно обвела камерой лица аналитиков – столь искреннее облегчение, радость, надежду трудно было сыграть, изобразить. Даже в глазах холодного Эрнста заблестели слезы, а Таня так даже закрыла лицо руками и опустила голову. И Джим бы поверила в эту искренность, если бы лица аналитиков не менялись так быстро – будто сорванные маски – когда камера взяла крупный план лица Ульфа. Черт возьми, всем плевать на детей! Так же как и зрителям… Больше всех лайков и антилайков срывает загорелый широкоплечий маньяк…
— Борт авиакара Чайлд номер полста пять джи-ви-ай, — хладнокровно продолжил Ульф. – Этого мало. Пусть Том повторит следующие слова: синергизм, электроакустика, миаргирит. Синергизм, электроакустика, миаргирит. Синергизм, электроакустика, миаргирит.
Из комма снова донеслось шипение, а потом голос Тома:
— Симергизм, электроакустика, миргиарит.
И тут же шипение смолкло.
Почти сразу комм Ульфа пискнул и произнес:
— Голос идентифицирован, он принадлежит Тому Макгрегори. Вероятность синтеза голоса – ноль целых пятнадцать сотых процента. Проверку произвел центральный пульт системы безопасности воспитательного сообщества «Равные».
Ульф вытер пот со лба, закрыл канал связи, посмотрел по сторонам и знаком велел выключить камеру. А потом сказал:
— Он движется к космопорту «Оранж-ди».
— С чего ты взял? – удивилась Таня, забыв, должно быть, что в салоне посторонние.
— Угадал, — ответил Ульф и нервно рассмеялся. – Таня, ничего сложного: сейчас у него нет другого выхода, только улететь с Метрополии. Желательно туда, откуда Метрополии не выдают преступников.
Предположение показалось Джим вполне логичным. Смутило только одно: сразу после сказанного Эрнст вежливо предложил репортерам вернуться на свои места. Будто Ульф говорил для них, а не для своих коллег.
— Как ему удается удерживать двоих детей? – спросила Джим у Эрнста уже в «своем» салоне.
— А куда они денутся с авиакара? – усмехнулся тот.
— Но он же как-то пересадил их в авиакар? И, насколько я поняла, на стоянке перед торговым центром детей с ним не было – он оставил их вне зоны систем безопасности.
— В то время дети могли быть обездвижены, — ответил Эрнст.
— Но зачем ему девочка? Почему он не оставил ее в Лонли, на пластмагистрали в конце концов?
— Кто его знает… Может, хотел разнообразить эротические ощущения… Но теперь девочка нужна ему живой: иметь в заложниках двоих детей удобней, чем одного. Хотя нет никакой уверенности в том, что Лиз жива, похититель мог заставить Тома сказать, что она жива.
Ким тем временем обновила изображение карты, на которой была отмечена траектория движения похитителя – сначала на темно-синем Лонли, а потом на аэрокаре. Как преступник преодолел двадцать миль от торгового центра до места, где был угнан Чайлд, оставалось загадкой. Рядом с траекторией стояли отметки времени. В десять пятнадцать утра детей видели садившимися в турбокар, в двенадцать сорок пять камера засекла водителя выходившим из турбокара. По пластмагистрали сто двадцать миль турбокар мог преодолеть за час-полтора. Значит, еще час потребовался похитителю на смену средства передвижения. Далее траектория была совершенно прямой – на ней была отмечена точка, где в восемнадцать тридцать семь авиакар обнаружили и начали вести полицейские.
Утром Медведев улетает один. Жены геологов остаются погостить и «наладить отношения». Не совсем понимаю, что это такое, но одна из вдов утром всем хвастается обновкой — красным свитером с синими оленями спереди. По дороге на стройку наблюдаю, как Сергей со своими девками ставит новый большой вам. У чудиков это называется АРМЕЙСКАЯ ПАЛАТКА. Хороший вам, просторный. Только зимой в нем все равно жить нельзя. И очага внутри нет. Есть БУРЖУЙКА.
Девки радостные, особенно Бэмби. Две полоски — это СТАТУС! Теперь она не приблудная. Свой вам имеет, на своей земле живет. Даже охотиться право имеет.
— Что это за свадьба без алкоголя? Ни нажраться, ни подраться… — оглядываясь на них, жалуется Юра.
— Товарищи, среди нас есть некоторые безответственные товарищи, которые нам, товарищи, не товарищи! — тут же откликается Толик.
На самом деле свадьба была хорошая. И поели сытно, и волосы девкам Сергей по степняцкому обычаю у всех на глазах подрезал и на костре сжег. Немного подрезал, чтоб красоту не портить. Но Света Медведеву тут же объяснила, что это значит.
— Хватит хохмить, еще три дома ставить надо, — прерывает веселье мрачный Платон.
— Где? Терраса же кончилась.
— Не кончилась, а сузилась. А у нас экскаватор есть. Где срежем, где насыпем. Надо у Мудра разрешение на порубку леса выбивать.
Разрешение Мудр дает сразу, только бы отвязались. Мне велит проследить, чтоб все правильно делали. Мудру не до этого. Потому что Ксапа опять затевает невиданное. На праздник выбора НЕВЕСТ собрать вместе все четыре общества. Ну, не совсем все, а только ЗАИНТЕРЕСОВАННЫЕ СТОРОНЫ. То есть, молодежь. И, естественно, самых уважаемых людей, чтоб за порядком приглядывали.
Праздник решаем провести на берегу реки. Там, где мы после пожара стояли. Чтоб Заречным и Степнякам проще добираться было, наведем через реку ПОНТОННЫЙ мост.
Земли хоть и наши, но мы там сейчас не живем. Поэтому получается, что как бы все на чужой земле и в равных условиях. А на чужой земле особо озоровать не тянет.
С продуктами, посудой и вамами Михаил обещает помочь. Чем-то ему очень нравится эта идея. Но больше всего она нравится Степнякам. Тут все ясно. Мы с Заречными у них столько девок увели, что охотники вдвоем с одной спят, рожать некому. И Айгуры на подходе, надо породниться с
Чубарами и Заречными, чтоб вместе отбиваться.
Наши охотники считают, что Айгуры — это хорошо. Опять девки с тремя полосками появятся. До нас Айгуры никак не дойдут. Зато зимой у Заречных можно будет выменять на оленьи туши уже послушных и обученных айгурок.
Ксапа сердится. Фархай волнуется. Это для нас айгуры все одинаковые, а для нее разные. Есть хорошие, есть плохие.
К вечеру от Чубаров возвращаются Жамах с Евражкой. Жамах по секрету сообщает мне, что подкинула своим идею объединить все общества в одно. Вначале Чубары отнеслись к идее холодно. Но Евражка как бы случайно намекнула, что живут они на чужой земле, с которой скоро уходить придется.
А если общества объединятся, эта земля их родной станет. Искать новую землю Чубарам не хочется. Геологи научили их ловить рыбу сетью, и жить стало намного проще.
Вместе с Жамах прилетает бабка, мастерица тату. Почему-то Старая настаивает, что полоски на щеках можно наносить только по месту жительства. Почему, я не понимаю, но женщинам виднее. Бэмби уже заметно нервничает. Ксапа бьет поленом в гулкое дно большого котла и кричит в МАТЮГАЛЬНИК, что свадьба продолжается. Сейчас девкам нанесут полоски, а потом будет сытный ужин.
Народ высыпает на поляну. Я думаю, заинтересовался ужином. Но Ксапа со Светой быстро всех пристраивают к делу. Баб — ужин готовить, охотников — большой праздничный костер разводить. Сразу становится шумно и весело.
Жамах движением головы перекидывает одну косу на грудь и делится со мной, что посоветовала Чубарам поменьше болтать о том, что после объединения земля к ним отойдет. Будто мы до этого пока не додумались. А если поймем, то еще неизвестно, захотим ли объединяться. Теперь ее еще больше уважают. Мол, живет у чужих, одевается по-чужому, но о своих не забывает.
— А что получат от объединения Заречные? — спрашиваю я. — Какая им выгода? Степняки и Чубары будут на их землях зверя бить. Лес на наших землях еще не скоро вырастет, в нем зверя мало.
— Редкие ценные вещи от Чудиков, — Жамах играет рукояткой ножа на поясе. — Продукты чудиков. Ксапа говорит, что если голод начнется, Чудики с едой помогут. Говорит, что Медведев по-любому к Степнякам и Заречным полезет, с нами или без нас. Так надо объединиться до того, как он у них
авторитет заработает. Ну, там, голодной зимой продуктами поможет, эпидемию вылечит. Если успеем слиться в одно общество, все потуги Медведева как бы через нас пойдут. Нам его авторитет достанется, и мы будем диктовать условия, а не он. Ксапа говорит, это очень важно.
Я только головой качаю. Две бабы на ровном месте такие ямы найдут, которых десяток охотников не заметит. А не найдут, так сами выроют. Так ей и говорю. И тихонько за косу дергаю. Очень удобно за них дергать. Жамах смущается, улыбается, будто я ее похвалил. Даже зарделась немного.
Наверно, какие-то наши слова еще неправильно понимает. Проблема адекватного перевода, как говорит Ксапа. Не хочу ее огорчать, обнимаю одной рукой за талию и веду туда, где народ толпится, откуда доносятся шутки и повизгивания Бэмби.
Так и есть. Старуха-чубарка Бэмби на щеки полоски наносит. На одной щеке полоска, и на второй полоску заканчивает. Еще две полоски остались. Мрачная Натка рядом сидит, своей очереди ждет. Девки Бэмби подбадривают да утешают, охотники ехидничают. Один Сергей нервничает.
Жамах проталкивается к старухе и громко, но по-чубарски говорит:
— Закончишь полоску, отойдем ненадолго. Слова есть.
И по-нашему:
— Мы ненадолго ее заберем. Поговорить нам надо.
Отводит старуху и меня шагов на двадцать. Я понимаю, что опять хитрит. Хочет, чтоб все думали, будто я со старухой говорю. А сама злобно так шипит:
— Смени иглы, дура старая. Или назад пешком пойдешь.
— Не лезь не в свое дело, — так же злобно шипит старуха.
— Я сказала, — каким-то усталым голосом произносит Жамах, а ладошкой, которой мою руку держит, тайный знак мне подает, чтоб я ее поддержал. Хоть бы объяснила вначале, в чем дело… Но Ксапа не зря меня на переговорщика учит. Как раз на такой случай прием есть. Когда ничего не понимаешь. Говорить надо самые простые, обычные вещи, но так, чтоб все
сомневались, как их понимать.
— Не спорь с Жамах, старая, — говорю я ровным, без интонации, голосом. С заметной паузой после каждого слова. — Здесь. Она. Тебе. Ничего. Плохого. Не сделает. Скоро будет праздник. Хорошо ешь, много ешь. Хорошо отдохни. Завтра Папа-Бэмби по воздуху отвезет тебя домой. Я сказал.
Долго говорил. Трудно говорить с паузами. Старуха даже побледнела слегка. Испугалась.
— Иди, тебя Папа-Бэмби ждет, — подталкивает старуху Жамах.
— Не боюсь я вас, — шамкает старуха, пожевав губами. И семенит к людям.
— Клык, ты зверь! — восхищенно шепчет Жамах, покрепче уцепившись за мой локоть. Как ты ее! Даже мне страшно стало.
— Объясни зверю, чего вы не поделили?
— Стерва она, каких мало. Мы с ней на каждом совете грыземся. Но сейчас не во мне дело. Папу-Бэмби она лютой ненавистью ненавидит. И решила отыграться на девочке. Взяла толстые, тупые иглы. Знаешь, как это больно, тупыми иглами? А ты хорошо ее припугнул, что назад ее Бэмби повезет. У нее
аж руки задрожали.
Оказывается, я влез в женскую свару. Ну надо же!
У Бэмби теперь интересные полоски. Те, что ближе к носу, толстые, жирные. А те, что ближе у ушам, потоньше. Получается как бы больше, чем одна полоска, но меньше, чем две. Девки завидовать будут. Когда старуха заканчивает последнюю полоску, оглядывается на меня. Я важно и медленно киваю. Она успокаивается. Натке колет тонкие полоски.
Охотники правильно мозгуют, что разные полоски — это из-за меня. Я не отрицаю.
— Бэмби давно у нас. Хорошая девка, не ленивая. За Ксапу дралась. А Натка — человек новый, — говорю. Охотники соглашаются, важно кивают.
Бабы уже расставляют столы, по случаю праздника застилают их пленкой. Столы не те, к которым чудики привыкли, а наши, низенькие. За которыми прямо на земле сидеть можно. Девки несут миски, кружки, расставляют высокие бутылки с соками. Я вспоминаю, как в первый раз не знал, как такую бутылку открыть. Теперь даже дети знают. Рассаживаемся неторопливо, ждем, когда Мудр или Головач слово скажет. Я вспоминаю про старуху-чубарку, разыскиваю
Евражку и велю ей и Жуку сесть рядом. Евражка не хочет, но объясняю ей, что кто-то должен чубарке переводить нашу речь. А еще — чубарка сидит на почетном месте для гостей, там на столе самые вкусности. Жук сразу соглашается.
Поднимается Головач.
— Растет наше общество. Сергей уже двух девок в свой вам привел. Скоро у них дети появятся. Как мы все зимой в один хыз вместимся? — И садится. Начинаем есть. Открываем бутылки с соком, разливаем по кружкам. Мы с Ксапой грейпфрутовый любим, а Мечталке и Жамах наливаю виноградный. Он им больше нравится. Ксапа радуется — перед ней на столе целая миска с хлебом. Чудики без хлеба есть не могут. Так и ест — в одной руке ложка, в другой кусок хлеба. Не выпускает. Словно боится, что убежит.
Геологи шушукаются и дружно кричат: «Горько!» Вчера весь вечер кричали, мы уже знаем, что это значит. Сергей важно надувает щеки и девки чмокают его с двух сторон. Сегодня придумали, вчера такого не было. Вообще-то, девкам не до праздника. У Бэмби щеки болят, а Натка вдобавок всего боится. Сергей еще не объяснил, что теперь, с полосками на щеках в нашей долине ей бояться нечего. А раз она старшая женщина в ваме, ни одна баба не посмеет ей подзатыльник дать.
Ксапа, перегнувшись через стол, обсуждает с Платоном, к какому делу ее пристроить. Решают сначала отдать в помощники Свете, а когда языки выучит, повесить на нее перепись населения. А что? У нее мужчина и вам есть. Почти охотница. Все видели, не побоялась на мужчину руку поднять.
Опять же, полоски на щеках. Уважать ее будут.
Когда миски пустеют, Бэмби что-то шепчет Сергею на ухо и убегает. Вскоре возвращается с гитарой. Начинаются песни. Много песен на русском, но одна уже на нашем. Веселая песня про охотника Ивана Топорыжкина, у которого волк украл и съел зайца. Охотник поймал волка, связал и принес в свой вам. Жена охотника принялась колотить волка палкой и требовать,
чтоб тот вернул зайца. На волка напала медвежья болезнь, и он вернул то, что смог, что когда-то было зайцем. Дети посмотрели, понюхали… «Знаешь, папа, плохого зайца ты сегодня принес», — говорит охотнику младшая дочка.
Очень смешная песня. Всем охотникам понравилась. И слова легко запоминаются.
Темнеет. Чудики зажигают электрический свет. Много света! Все видно как днем. А затем чудики устраивают танцы. Приносят музыку, становится шумно и весело. Из наших никто не умеет танцевать, но Света и Ирочка обучают всех желающих. К ним присоединяется и Натка. Ксапа тянет меня
из-за стола за руку. Учит танцевать вальс. Это просто, главное на ноги не наступать.
— Хорошо, что не полька и не мазурка, — говорит мне Ксапа. — На них у меня пока здоровья не хватит. Как здорово, Клык! Чувствуешь, что значит — цивилизация!
Мечталка и молодые заводят хоровод. Ксапа смеется и говорит, что хоровод под вальс — это конец света!
Затем играем в змейку, в ручеек. Ксапа объясняет, что у них танцы на дискотеках устраивают, чтоб парни и девки знакомились. А что, весело!
Под катером тянется суша. Я перевалила через второй уже по счету горный кряж. Планета — зеленое царство лесов, как бы я хотела, чтобы эта красота не оказалась черной ловушкой для нас. Полет продолжаю на одном упрямстве. Нет никаких сигналов. Молчит маяк челнока. Может, он и вовсе в другом полушарии. Упрямства хватает километров на двести. Там мне приглянулась ровная скальная площадка на плоскогорье. Самое то посадить катер. Нужно отдохнуть.
Ночь подобралась туманом: это облако свесилось с перевала и завалило мою ночную стоянку.
Я почти засыпала, когда в кубрике отчетливо запахло дымом и гарью. Вскочила, долго не могла нащупать пульт и включить свет. Воняло знакомо. Не тлеющим пластиком и перегретым металлом — иначе. Должно быть, запах пришел снаружи.
Спросонья я даже не сообразила, что катер герметично закрыт. Опасность казалась близкой и нешуточной. Ведь если огонь доберется до «Фотона», мало мне не покажется…
Я подключила внешний обзор, но там, снаружи, все заволокло дымом или туманом. Искин моего кораблика так и не отзывался. Я все-таки вышла на улицу. Воздух был прохладен, но запах гари стал настолько сильным, что я начала различать нюансы. Запах болота. Запах цветущих растений, вонь сгорающего торфа, горечь полыхающих зеленых крон.
И вот эта точность ощущений, эта детальность, внезапно вернула мне память далекого и уже почти забытого дня.
Клондайк. Горящие джунгли где-то вдали, полыхающий поселок старателей в долине под нами, штурмовые катера ФСМ, идущие на трех километрах, имеющие только один приказ — никого не выпустить, никому не дать уйти. Два десятка хмурых поселенцев, устроившиеся на своих мешках под ближайшими кронами. Десантники, то, что осталось от одной из наших ударных групп, обособились чуть в стороне от местных. Среди них есть раненые. Лесного пожара пока не видно, смог висит, да, но он не сильней обычного. Тихо, жарко. А через час нас начнут бомбить, гнать в сторону огня. Перекроют выходы к морю.
Тогда-то Калымов и отдаст приказ — в воздух. Прикрывать последний пассажирский транспорт. На переделанных учебных «Квазарах», которые уже тогда считались сущим старьем. Тогда нам подфартило: одновременно со старого космодрома пошли на прорыв регуляры, они и отвлекли на себя существенную часть противника. Нашим звеньям досталось тоже, и по первое число, но потеряли мы только одну машину, а могли все там остаться…
То есть здесь.
Точность ощущений дошла до того, что я стала различать в дыму и тумане отдельные слова, проговариваемые старателями, треск веток под ногами. Казалось — еще немного, и я увижу их лица.
Я испугалась, что в дыму не смогу вернуться к «Фотону», Огляделась, но ясно было одно. Слева туман, справа туман. Сверху — тоже. А внизу — что-то вроде ровного искусственного покрытия. Цельного, без швов и смычек. Почему-то показалось, что я на острове, на пятачке диаметром в три шага, посреди льдистой пустоты. Что ж я на катере не догадалась хотя бы прожектор включить? Ни шагу отсюда. Когда туман немного рассеется, я смогу вернуться на катер.
В любом случае надо успокоиться.
Расслабилась, забыла, как это бывает. Чужая планета. Не Флора, не Земля. Обиталище непонятных чужаков, следы пребывания которых не считываются с воздуха. Но они должны здесь быть, иначе, зачем такая маскировка?
Я уселась там, где стояла. То ли привыкла, то ли действительно пахнуть стало меньше. Зато холоду прибавилось. Даже снег пошел, запутался в облаке. И там, за снегом вдруг раздались шаги. Кто-то там был, шел медленно, заплетаясь, вроде даже, поскуливая, а может, это ветер, или шалости моего подсознания. Я была уверена, что дальше шагов и прочих звуков дело не пойдет — я ошиблась.
Сквозь туман, я не знаю как, проступила фигура — невысокая девичья фигурка, стройная. Приблизилась.
Девушка сильно хромала, все лицо ее было залито кровью, правую покалеченную руку она прижимала к груди левой рукой. Из прорыва в рукаве проглядывала белая кость.
На самом деле идти она не могла, не должна была. Одной ноги у нее вовсе не должно быть, если врачи не врали. Оторвало во время взрыва.
Это я была. Не пен-рит, другая, прежняя. Стояла совсем недалеко, чуть покачиваясь от слабости.
Я не дышала все то время, всю ту долгую минуту, пока этот призрак смотрел на меня. Смотрел обвиняющее, словно я у него что-то украла. Отняла. Потом медленно побрел куда-то. И я не смогла оставаться на месте. Почему-то мне нужно было идти за ней, за мной. Она не звала, вообще молчала, но я не могла остаться. Я шла. Долго ли? Не знаю. Остановилась только, когда узнала местность. Место из моих давних кошмаров: медленно течет черная зимняя река, не широкая, но и вброд не перейдешь. Медленно на ее поверхность ложатся снежинки. Где-то вдали горит огонек, но это такой маленький, ничего не значащий свет, что про него можно смело забыть, он такой же чужой здесь, как я. Как мы.
Игорь стоит на противоположном берегу. Он выглядит так, как выглядел в день экскурсии. Увидел меня, взмахнул рукой, улыбнулся.
Спустился к воде.
Я тоже спустилась к воде. На этот раз я ощущаю, какая она холодная, почти ледяная. Я присела и потрогала прибрежный песок. Хотела дотянуться до волны, но не получилось, и потрогала песок. Холодный. В нем искорки льда.
— Привет, — я впервые решилась заговорить с ним тут, на берегу.
— Привет. Ты напрасно переживаешь из-за меня. Не надо. Слышишь? Ты живи…
Он смотрит на меня серьезно и печально, как никогда не смотрел в реальности. Или нет, смотрел. Просто давно. Я забыла.
— Глупо. Ты не можешь мне запретить думать о тебе. Я тебя найду. Обязательно. Веришь?
— Саша… ты где?
— Подожди, не уходи!
Я заторопилась. Дальний берег вовсе не так далеко, нужно только решиться войти в студеную воду, сделать усилие, оттолкнуться от песка и переплыть эти несчастные полтора десятка метров.
Самым трудным было войти в воду. Снять ботинки, куртку. Шагнуть босой ногой в обжигающую, до судорог, волну, медленно, не останавливаясь идти, ощущая, какое быстрое на самом деле здесь течение. А потом перестать ощущать под ногами твердое дно и плыть. Плыть, изо всех сил работая руками, чтобы не унесло, не утащило от того берега, где только что был Игорь… да где же он? Его снова нет.
Я хватаюсь за какой-то стебель на моем берегу. Вылезаю из воды.
Ветер ледяной.
Холодно… надо возвращаться.
Куда?
Не важно. Если сидеть на месте, замерзнешь окончательно, вон, пар изо рта смешивается с туманом. Ну же, Сашка, ты это или кто, расселась тут. Возвращаемся на катер. Где катер, теперь уже совершенно не ясно, но главное, не сиди на месте, давай, топай по кругу. Чай, «Фотон» не иголка во скирде, не пропустишь. Ну, кому сказано!
Так подгоняя себя, иду по кругу. А у самой в голове те две фразы, что обронил Игорь. Что они значили? Или это просто плод моей фантазии и не было ничего? Типа, это мой навязчивый кошмар, и отображаются в нем мои страхи и страсти, а вовсе не объективный мир. Возможно-возможно. Вот только… вот только это «Саша, ты где?». Удивленное, неуверенное, такое несоответствующее мрачноватому и торжественному колориту видения… такое живое.
Или я только хочу в это верить?
И я останавливаюсь, и кричу на все здешние горы, на всю здешнюю тишину:
— Где ты?
Где ты. А туман глушит, глотает мой крик, мой страх, мое одиночество, превращается в настоящую плотную стену, тверже гранита, непроглядней тьмы…
И буквально на следующем шаге я ощущаю близость катера. Нет, я до него еще не дотронулась, я еще не вижу его, но точно знаю — три шага вперед, ну, может, пять, и я буду дома. В тепле и уюте, в стороне от тумана.
Игорь вывалился из сна, словно кто-то позвал. Вздрогнул, открыл глаза. Задремал прямо на тропе? Посреди дня? Вот так просто взял, присел отдохнуть перед поворотом и проспал несколько часов.
Обрывки сна все еще кружили где-то рядом, вызывая тревогу. Приснилось не то, чтобы что-то страшное.
Странное — да.
Но не страшное.
Игорь попытался собрать воедино обрывки видений, и вспомнил: снилась Сашка.
Там была непробиваемо-толстая стеклянная стена, Сашка стояла по другую сторону, и казалась такой несчастной, какой в реальности не выглядела никогда. Или нет, было такое, но давно. Игорь забыл.
Потом она словно его увидела. Шагнула вперед, поздоровалась.
И он сказал какую-то глупость, на которую она, конечно обиделась.
А потом она сказала что-то такое… что-то, что его напугало. Сказала, и начала таять, растворяться в воздухе.
В этот момент он и проснулся.
Так и не смог вспомнить ни своих, ни ее слов. Странный сон. Тревожный. И приятный. Во сне Сашка выглядела, как настоящая. Надо же, приснилась…
Игорь поднялся. Куда теперь? Обратно, к кораблям? Или вниз? Очевидно, что ни Алекс, ни Стэн не возвращались, иначе они непременно увидели бы его, спящего прямо на тропе. Значит, что-то помешало их планам.
У кораблей его теперь ничего не держит. Разве что, крошечная вероятность, что один из этих трех цилиндров вновь соберется в космос. Но как угадать — который? И в любом случае, запаса воздуха в скафандре совсем нет. Разве записку написать. И оставить там, внутри этой штуки. А лучше тогда краской по всей внутренней переборке: «Здесь был Гоша».
Только краски нет.
А на «нет» и суда нет. Идем вниз…
Еще один участок дороги. И еще. Темнеет. Интересно, ночью здесь холодно?
Наверняка холодно. Значит, нужно спуститься в зеленку, найти дров. Найти топливо, хоть какое-нибудь. Развести костер. И нужно успеть проделать это засветло, иначе можно умереть от холода.
…вот и ты пригодилась — память о забытой богами планете с дальней периферии. Все возвращается, да? Эльвира, зима. Ветер и снег. И никакой надежды на возвращение. Только нет горы трупов на снегу. А и была бы… Сейчас самое время припомнить в подробностях, что и как тогда происходило. С самого начала…
Игорь поспешно отогнал услужливо накатившие воспоминания. Слишком яркие, слишком близкие.
Эти горы совсем не похожи на те. Но там тоже закатывалось за скалы солнце, там так же изморозь покрывала камни у родника. Так же кружили снежинки.
Нужно остановиться и перевести дух. Нужно подумать о чем-то другом, отвлечься. Нельзя, чтобы вышедшие из-под контроля кошмары вдруг начали управлять твоими действиями в реальности. Это азы.
Это легко. Вспомни себя там. Вот ты стоишь, вот собранные тобой дрова. Вот мертвецы. Задача: сложить костер, сжечь трупы.
А они не горят. Ха-ха.
Нет ни спирта, ни другого горючего материала, только легкие промороженные стволы. Они и сами-то по себе больше тлеют, а уж чтобы получить достаточно высокую температуру, чтобы уничтожить источник заразы…
Не горят.
Игорь остановился, тряхнул головой. Да что такое!
С каким упорством, однако, память зациклилась на этом эпизоде. Словно ничего хорошего в жизни не было. Нужно обязательно в такое вот… закапываться.
Нет слов, Седых. Если выкрутишься из этой истории, поселись в тихом санатории для поправки физического и морального здоровья. Заведи собачку и научи ее выть на луну… А луну наклей над камином. Чтобы зверю не приходилось для исполнения музыкальной партии каждый раз проситься на двор.
Тропа тянулась узким серпантином вдоль склона. Но под ней теперь была каменистая осыпь. А за осыпью, внизу, кажется, что-то похожее на растительность. Пожалуй, здесь имеет смысл прервать путь и спуститься напрямки…
Игорь не учел, что космический скафандр — штука плохо приспособленная для экстремального спуска по сыпухе. Он да, теплый, и бросать его ни в коем случае не стоит. Но он еще и довольно тяжелый, и не очень гибкий. И равновесие в нем держать трудней, чем без него.
В общем, где-то две трети склона Игорь совершенно неэстетично катился вниз.
Как еще голову не разбил. Но не разбил, чему несказанно обрадовался, когда его падение, наконец, прекратилось.
Гнездо. Озерная пещера. Старший Урху.
К Единение — очень непростое явление.
Способность к объединению сфер есть далеко не у каждого дракона. Драконы Огня слишком порывисты и порой нетерпимы. Особенно молодые. Хотя не только молодые. К примеру, сам Старший Урху пытается изжить в себе этот недостаток вот уже сто семьдесят лет. И далеко не уверен в том, что это получилось в должной мере. Да.
Драконы Воды, наоборот, способны контактировать с кем угодно, их сфера текуча, изменчива и непостоянна, они способны любого понять и при необходимости под любого подстроиться. Но если такой Дракон «замерз» и стал Снежным или не приведи Пламя, Ледяным, то он просто не подпустит никого настолько близко, чтобы появился шанс на контакт… Им невероятно повезло, что их Снежный оттаял…
Зеленые Драконы, которых порой называли Ветром или Дыханием жизни, легко объединятся с Водным, их сферы не просто переменчивы и открыты миру — они, как это бывает и в обычном мире, еще и просто тянутся друг к другу. Им легко найти понимание, принять мнение своей пары и поделиться эмоциями. Им, как правило, хорошо вместе — общаться, дружить, любить… многое способно вырасти там, где объединяются вода и жизнь…
Драконы Земли — самые устойчивые и неподдающиеся влиянию элементы равновесия. Они опора мира, та основа, на которой все стоит и развивается. Как правило, такие драконы очень стойки, упорны, терпеливы и тверды и в своем мнении. В дни Безумия именно Земные сходили с ума последними. А чаще гибли под ударами обезумевших собратьев — потому что Земные и представить не могли, что сумасшедших можно (а тогда — нужно!) просто бросить и спасаться самим. Они гибли… и не отступали. Пока их просто не осталось.
Каким чудом сейчас кто-то из них оказался жив? И достаточно молод, чтобы осуществить единение?
Ах, единение… мечта драконов двух веков!
Только в контакте четырех основ мир может обрести желанное Равновесие.
Только так может ожить — и обязательно оживет! — Исток…
Только так Гнездо получит такой необходимый для молодежи эталон верного слияния сфер в период взросления.
И теперь в этом есть уверенность.
Да.
Нергас вздрогнул и застонал, приняв наслаждение за обычную боль. Новые чувства были мучительны и изумляли. Они переворачивали всё его привычное существование. Заставали врасплох тело и разум. То, что он сейчас, вот прямо сию минуту, делал, не содержала ни одна обучающая программа, так откуда же… Из каких генетических дебрей…
Мир распался на фрагменты и образы, зазвучал, завибрировал, сгустил воздух и свет вокруг двух тел. Перед глазами поплыли цветные пятна, складчатый кожаный покров едва сдержал кипящую кровь, лёгкие вытолкнули хриплые крики…
Т-йя долго не отпускала его. Отныне его плоть уже не мыслила себя без неё. Так становятся одним целым. И это предстояло объяснить комиссии по межпланетной этике.
И торговцам, приславшим заказ на отлов и клонирование новых животных в промышленных масштабах. Ценное сырьё, как они посчитали.
***
Небольшая колония на Плутоне давно стала центром галактических научных исследований. Лаборатория Нергаса первой приняла импульс-сигнал с неизвестной планеты. Название, выуженное из многочисленных справочников — Эрец-атла — ничего ему не говорило. Самым удивительным было наличие нуль-портала в этой глуши.
Привычно завернувшись в кожистые плотные крылья, он расхаживал по ледяному залу. Приземистая, почти квадратная фигура бесконечно отражалась в сплетениях граней застывших стен и в многочисленных конусах и кристаллах. Лёд прекрасно сохранял тепло и генерировал необходимую энергию. Нергасу хватало лишь нескольких движений в течение длинных планетных суток, чтобы поддерживать энергетический баланс. Ледяные кристаллы хранили бездну сведений о миллионах лет человеческой цивилизации.
Нергас пел, периодически уходя в ультразвук, вызывая нужную информацию. Чужой импульс был мелодичным, почему-то в знакомой тональности. Он искал похожий отклик во льдах. Информационная вспышка до крайности изумила Нергаса, заставив напрячь кончики ушей. Тональность чужого импульса повторяла звучание планеты Земля, давно затерянной во тьме тысячелетий и закрытой карантинным патрулем для посещений. Резонанс прокатился по жилам, сердце ткнулось невпопад и забилось в новом ритме.
***
Общение членов комиссии затягивалось. Сигналы редов метались по отражателям и не успевали преобразовывать кристаллические файлы.
— Насколько опасно для межгалактической цивилизации?..
— Карантин в результате череды геопатогенных катастроф и последующего обледенения…
— Что за существа там обитают и насколько они разумны?
Вопросы сыпались со всех обитаемых планет Солнечной системы. Безопасность и стабильность хрупкого мира волновала многих. Слишком дорого дался процесс выживания и естественного отбора их предкам, чтобы вот так, просто впустить неведомую угрозу с некогда покинутой всеми планеты.
Биоэтики в изумрудно-зелёном сиянии настаивали, что импульс был послан живым существом. Эфиродинамики предостерегали от попыток исследования Земли, высчитывая предположительное положение континента и концентрацию эфира. Термодинамики угрюмо молчали, всеми своими импульсами создавая фиолетовую завесу трагизма и безысходности. Космогенетики и астрофизики пылали здоровым энтузиазмом, отбрасывая золотисто-пурпурные ментальные вспышки.
***
Нергас мысленно настраивал кристаллы ледяного зала на частоту Эрец-атла. Потом завернулся в крылья и лег в стеновую нишу. Острыми зубами надкусил жилы на запястье. Так далеко мысленно он ещё не заходил. Сколько понадобиться крови, угадать было сложно. Дымящаяся тонкая струйка выплеснулась и мгновенно вмерзла в лёд. Перед внутренним взором потекли бескрайние ледяные пространства заброшенной и забытой планеты.
Нергас испытал невообразимый шок от обилия голубого цвета и яркого солнца, но генетическая память услужливо подсказала вторичность реакции и остановила эмоциональный распад. То, что он видел, поражало и заставляло вновь и вновь восстанавливать душевное равновесие.
Жидкость среди льда. Информация переливалась в кристаллах, выдавая ответы на безмолвные вопросы.
Океан. Это называлось океан.
Нергас мысленно активировал ген-хамелеон. Передал подсознанию параметры планеты и условия для жизни. На несколько часов замер в неподвижности, отращивая жабры, второе веко и перепонки. Всё всегда идёт хорошо, главное – не мешать природе. Удлинил конечности, увеличил объем легких и мышцы. Самым сложным было переступить через все привычки в еде и добавить ферменты для переваривания животной пищи.
Прошелся несколько раз по залу, привыкая к обновленному телу. Машинально лизнул заживающее запястье. Пройдя узкими коридорами, шагнул в нишу нуль-т.
***
Несколько часов Нергас осторожно наблюдал за ними, сидя на узком ледяном карнизе, выступающем над водой. Собственный вес заставлял прижиматься к поверхности и превращал каждое движение в жалкую пародию.
Несколько существ с кожей серебристо-голубого цвета и огромными раскрывающимися в полете плавниками показались недалеко от берега. Они издавали резкие надтреснутые звуки, которые учёный перевёл, как возгласы радости.
Несколько дней провел он на берегу. Дождавшись, пока в воде останется всего одно животное, Нергас тихо скользнул в волны. Моментально почувствовал облегчение. Солёная вода поддерживала тело. Первое в жизни купание заставило мозг на несколько мгновений отключиться и пережить ни с чем не сравнимое удовольствие.
***
Он помнил только её глаза, серые с золотыми искрами, под прозрачной плёнкой третьего века. И её мелодию, с нотами ветра и падающих льдинок. Структура крови впитала информацию живой воды океана, мозг не выдержал этот мощный поток. Нергас забыл, как дышать и двигаться. Её сильные руки вытолкнули на поверхность неподвижное уродливое тело.
Очнувшись в ледяной пещере на берегу, он говорил только на их языке. Амфибии, ну конечно. Зачем он, дурак, вообще полез в воду. Мог бы дождаться их здесь.
Т-йя принесла ему рыбу. Разорвав тушку тонкими стальными пальцами, кормила с рук маленькими кусочками. Нергас ждал её прикосновений, жадно ловил её взгляды. Теперь он знал, что такое одиночество. Ему было физически плохо, когда она уходила. А разум метался в отчаянии и страхе, что она не вернётся. А ещё он понял, что значит любить. Это забытое человечеством чувство лучше всего дало ему понять, что жители Земли не могут причинить зло.
Никто из её народа не приходил в пещеру. Нергас воспринимал это, как должное. Таков обычай. Не потому, что он – чужой, и мог принести беду. Они видели, как Т-йя относится к нему, и их останавливало чувство деликатности и такта. Ещё одна забытая и непостижимая человеческая особенность.
Наверное, все это могло сохраниться и открыться вновь только на одной из древнейших обитаемых планет.
***
Беда не заставила себя ждать. В восстановленные нейронные связи хлынул поток информации из эфира. Всё ещё существовала комиссия по этике. И торговцы ждали, глотая слюни и потирая потные трехпалые конечности в предвкушении допуска к ресурсам целой планеты.
Нергас обнял Т-йю и тщательно настроился на передачу своего импульса. Зелёный с золотом и таким любимым отныне образом. Пусть они видят, как она прекрасна, и как умеет любить. Они не опасны. Ни для кого.
Ответ пришел незамедлительно. Алые сполохи импульсов переполнили сознание. Комиссия по этике приказывала возвращаться в лабораторию на Плутоне и освободить канал передачи технических параметров для формирования предложения в промышленных галактических масштабах. Они не опасны. О да! И не помеха, стало быть.
Нергас смотрел в глаза любимой. Она доверчиво прижалась к нему. Что ж, здесь тоже сколько угодно льда. И воды.
В эфир ушел чёрный пульсирующий шар эпидемии и смертельной опасности.
«Я всегда буду с тобой», — звучало в плеске волн, когда селки на своих спинах несли ее лодку к «Розе Кардиффа», ласково фырча и бросая в нее то блестящей рыбешкой, то красивой ракушкой, то просто водорослью. Иногда под поверхностью воды появлялся Генри — он улыбался, проплывая под лодкой, и манил ее к себе. Она нравилась селки, и они хотели играть.
Это же совсем не страшно!
Она вспоминала улыбку Генри и повторяла себе: «это совсем не страшно, они любят меня и никогда не обидят», — когда волны шепнули ей, что корабли сэра Валентина приближаются. И ей в самом деле не было страшно, когда поднялся шторм и «Розу Кардиффа» волны понесли навстречу новенькому корвету с обломанной грот-мачтой. Остальные два английских корабля мелькнули на горизонте и пропали, унесенные то ли течением, то ли ветром.
Когда «Роза Кардиффа» приблизилась почти на расстояние выстрела и подняла черный флаг, требуя добровольной сдачи, Марина даже не удивилась, что море внезапно утихло. Разом, словно они оказались в оке урагана.
Хотя… почему словно? Морские духи любят играть, а маленький Генри обожал разыгрывать морские сражения.
Впрочем, сэр Генри Морган, пиратский капитан, тоже был не прочь поиграть в баталию. И Марина очень постаралась забыть о том, что она — нежная благородная леди. Девам не место в морской битве.
Как и ожидал сэр Генри Морган, противник не лег в дрейф, а стал неуклюже разворачиваться боком, готовясь встретить пиратов пушечным залпом. Даже потеряв в маневренности из-за сломанной мачты, корвет превосходил бриг вооружением и количеством солдат раза в два. Но сэр Валентин забыл, что не количество пушек приносит победу.
Куда важнее благоволение моря и удача.
Слышишь, жаба Валентин, как кричат селки? Ты им не нравишься, но они все равно хотят играть!
Ровно через миг после того, как корвет открыл пушечные порты, его подняло на невесть откуда взявшейся волне, подбросило и захлестнуло. До «Розы Кардиффа» волна тоже докатилась, но подняла бриг ласково и бережно, как на родительских ладонях.
Однако жаба Валентин не собирался сдаваться, даром что половину его пушек снесло или вовсе разорвало к чертям. Что ж, его судьбы это не изменит.
— Нед, котел грога на квартердек, всем по кружке! — велел Морган, наблюдая в подзорную трубу суету на корвете. — Сделаем сэру Валентину приятный сюрприз.
— Слушаюсь, мой капитан!
К абордажникам Морган подошел, когда Нед их поил, и между рявканьем пушек гаркнул:
— Джентльмены!
Джентльмены дружно обернулись, довольные по самые уши нежданным угощением, азартно завопили славу капитану и угрозы английским крысам.
Морган ухмыльнулся и кивнул.
— Молодцы, джентльмены! У вас есть удача, отвага и ваши клинки! Все прочее — оставьте трусливым крысам! Раздевайтесь!
На несколько мгновений абордажники замешкались, то ли не совсем понимая смысла команды, то ли некстати вспомнив, что капитан у них — девушка, хоть и дитя моря.
— Скидывайте тряпки, отродья кривой каракатицы! Не слышали, что капитан велел? — поддержал капитана Нед, первым сбрасывая кожаный жилет.
Остальные тут же с радостным гоготом принялись срывать с себя одежду. До них, похоже, тоже дошло, как обалдеют благовоспитанные англичане, когда на их палубу посыплются голые пираты. Наверняка примут их за морских чертей.
Несколько секунд Морган с гордостью смотрел на своих головорезов, сейчас так напоминающих селки, разве что селки не потрясают ножами и не орут всякие непристойности в адрес противника.
Ха. Грог сделал свое дело, головорезы напрочь забыли и про странности капитана, и про то, что их самих могут сейчас убить.
Морган и сам забыл. Кровь кипела, взгляд выискивал на мостике корвета английского ублюдка.
Ага! Вот он, проклятая жаба!.. А леди рядом нет. Прячется в каюте. И это правильно. Леди должна быть жива, когда встретится со своей судьбой.
— Нед, пошел! — было последним осмысленным приказом Генри Моргана.
Дальше был вопль: «на абордаж, сукины дети!», пороховой дым, грохот, крики, кровь на клинке и под ногами, и снова крики — на судне и за бортом…
Он сам не понял, когда все кончилось, и почему вдруг стало тихо.
Слишком тихо.
А перед ним на коленях стоял англичанин. Бывший герцог Торвайн.
Нет, все же перед ней, Мариной. Морвенной Лавинией Торвайн, законной герцогиней. Она победила узурпатора и теперь может вернуться домой.
Наконец-то.
Марина с болезненным любопытством всматривалась в блеклое лицо англичанина. И правда — жаба. Глаза тусклые, слезятся, рот подергивается, как у припадочного. Волосы липнут к вискам. Жалкое зрелище!
— Да будет благословенно море, подарившее мне счастье встречи с вами, сэр Валентин, — сказала Марина наконец. И улыбнулась. Сэру ее улыбка почему-то не понравилась: он еще больше вытаращил глаза, забулькал, задергал кадыком, словно подавился. Не ожидал встретить юную леди не монастырской послушницей, не покорной супругой какого-нибудь благородного слюнтяя, а пиратским капитаном? Ах да, жаба все еще не узнала падчерицу, какая досада. — Неужели же вы не рады видеть меня, ваше сиятельство?
Сиятельство прошипело что-то похожее на «дьявол» и обвело Марину взглядом, в котором ненависть мешалась с неверием. Что ж, пусть смотрит и наслаждается.
— Не будем преувеличивать, мой недогадливый сэр, вовсе не дьявол. Впрочем, вскоре вы с ним встретитесь, — улыбнулась Марина со всей возможной сердечностью.
И, не оборачиваясь, бросила через плечо:
— Соберите всех. Команду, пленников, леди — всех, кроме детей.
Пока ее люди бегали за пленниками и собирали выживших из команды корвета, Марина рассматривала сэра Валентина. Сэр же не отводил взгляда от ее пальцев, поглаживающих рукоять кинжала. И с каждым мигом словно выцветал: от и без того бледного, с нездоровой желтизной, до почти пепельно-серого.
Только раз он отвел вдруг вспыхнувшие глаза от кинжала, когда за спиной Марины послышались шаги. Твердые, четкие — и почти неслышные в сравнении, легкие, шелестящие. Отец Клод и леди Элейн, даже не нужно поворачиваться, чтобы узнать.
Что ж, если леди уже здесь, можно начинать. Не годится заставлять зрителей ждать!
Марина бросила взгляд в море. В небо.
Обошла вокруг сэра Валентина, с четверть круга — чтоб лучше видеть лица своих людей. Сэр дернулся, но поворачиваться не стал: не иначе, представил, как жалко станет выглядеть, ползая на коленях! А что ему еще остается с подрубленными сухожилиями?
Ах, сэр Валентин, да вы гордец!
Марина обвела глазами собранную на палубе толпу. Толпа сливалась в нечто единое, пестрое, хотя кое на ком взгляд останавливался сам, невольно. Например, на испуганном мальчишке лет тринадцати, круглолицем, белокуром, веснушчатом, очень похожем на камеристку Марины, Элюнед. Он очень старательно отводил глаза от не убранных еще с палубы трупов и кровавых пятен.
Или на рослой рыжей девице в лохмотьях, изрядно грязной и помятой, увешанной странными побрякушками. Единственной, кто смотрел без страха. Любопытно будет узнать, кто она.
На высоком мужчине в черной сутане, с повадками воина и глазами безумца или демона. Вы так мало изменились, отец Клод! Все так же сжаты ваши губы, так же резко лицо — вы чем-то напоминаете грифа, и руки стали еще больше похожи на когти. Только факела в руках не хватает, чтоб поднести к костру во славу Веры. Будь ваша воля, вы б и капитана «Розы Кардиффа» отправили на костер, не так ли? Восторженным барышням обычно нравится такая мрачно-демоническая красота и горящие фанатизмом глаза. К счастью, восторженных барышень тут нет.
И — в толпе, но словно сама по себе — прекраснейшая леди. Элейн Торвайн, вдова герцога Джеффри, возлюбленная моря, жена английской жабы. Нежная мать, отрекшаяся от своих детей.
Глупая никчемная кукла!
Ты рада видеть меня, матушка? Нет, ты не смотришь ни на кого, кроме супруга? Ах, ты тоже меня не узнаешь, все еще не узнаешь!
Марина сбросила шляпу. Встряхнула головой, вскинула руку, требуя внимания. Излишне — все и так смотрели на нее и молчали, только отец Клод схватился за распятие и зашептал что-то. Марина не удержалась, послала ему воздушный поцелуй. Священник вздрогнул и поджал и без того тонкие губы. Пожалуй, и отшатнулся бы. Если бы не толпа.
Что ж, довольно развлекаться. К делу!
— Узнаете ли вы меня, люди Торвайна?
Тишина.
Люди смотрели во все глаза, шевелили губами, но молчали. И мать тоже. Оторвалась, наконец, от своего сэра супруга, вперилась в Марину — и неслышно что-то прошептала. Что-то совсем не похожее на «дочь моя», зато очень похожее на «изыди, нечистая сила». В точности, как отец Клод.
Вот тот узнал, можно было ручаться. Но не пожелал произнести вслух ее имя. Чертов фанатик.
Только белокурый парнишка — юнга? — подался вперед, открыл рот… Ну же? Кто-нибудь?! Хоть ты, мальчик?!
— Госпожа! Госпожа Морвенна!